По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5)

      Таисия Григорьевна заплакала.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      1
      Олесь Залищук пришел на дачу, когда у Таисии Григорьевны была в гостях Кэтрин. Сестры сидели на лавочке около домика. Миссис Томсон что-то вязала и старалась развлечь сестру рассказами о своих путешествиях. Хозяйка дачи смотрела вокруг с таким выражением на обрюзгшем лице, что казалось, тронь ее - и польются слезы. Она и раньше была слезливая, особенно когда вспоминала свою неудавшуюся театральную карьеру. А теперь, после смерти Бориса Сергеевича, досыта наплакавшись, стала одутловатой, медлительной и неповоротливой. Ничего не хотела, ничего не просила, ничего не ждала, кроме сочувствия, и если заговаривала, то лишь затем, чтобы сказать, какая она теперь, без Бориса Сергеевича, одинокая. Но и это не договаривала до конца, потому что из глаз начинали капать слезы. Могла целый день не есть, и если бы не Кэтрин, которая каждое утро или приезжала к ней на дачу, или приводила ее к себе в гостиницу, кто знает, что с ней было бы...
      Солнце, разгораясь, пробивало лучами-стрелами кроны старой липы и высокой усохшей вербы около калитки; в запущенном саду повеселело.
      Подняв голову, миссис Томсон увидела молодого человека, который заглядывал во двор. За оградой стояла женщина с ребенком на руках. Они, очевидно, не отваживались войти.
      - Тася, - сказала Кэтрин, - к тебе, кажется, гости.
      Таисия Григорьевна взглянула в сторону переулка и не поверила своим глазам.
      - О! - вырвалось у нее.
      Люди по ту сторону калитки как будто ждали приглашения.
      - Тася, - повторила миссис Томсон, и в голосе ее прозвучало удивление.
      - Олесь, сын Бориса... - Таисия Григорьевна произнесла это безразличным тоном, лицо осталось, как и до этого, невозмутимым.
      - Бориса Сергеевича?
      Теперь Кэтрин с интересом посмотрела на незнакомцев.
      - А почему они не заходят?
      Таисия Григорьевна пожала плечами, ничем не проявляя желания подняться навстречу.
      Не останавливая вязания, миссис Томсон внимательно следила за калиткой. Она скрипнула - мужчина и женщина решительно вошли во двор. Впереди шел сын Бориса Сергеевича - невысокий, крепко сколоченный молодой человек с густым чубом, который при каждом шаге падал на глаза. От него не отставала белокурая женщина с мальчиком лет трех на руках.
      Они приблизились и хором сказали: "Добрый день".
      Миссис Томсон кивнула в ответ.
      Таисия Григорьевна продолжала невозмутимо смотреть на гостей, будто не видя их. Только после минуты молчанья глухо произнесла: "Здравствуйте".
      - Вот что, - начал Олесь, движением головы отбросив с глаз волосы. Он поставил ногу на ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. - Я о даче. Обвел взглядом вокруг, словно говоря, о какой даче идет речь. - Вы знаете, что после смерти отца она принадлежит мне?..
      Таисия Григорьевна продолжала молчать.
      Ребенок вырывался из рук матери, она не пускала его на землю, успокаивала.
      - Согласно закону, через шесть месяцев я становлюсь здесь хозяином, продолжал молодой Залищук.
      Эти слова наконец дошли до сознания Таисии Григорьевны.
      - Как это можно?! - вскрикнула она. - Я тут двенадцать лет живу... Это все, что у меня осталось! Так нельзя, Олесь Борисович...
      - Дачу отец построил, когда вас еще и в помине не было...
      - Я была женой вашего отца, - слезы набежали на печальные глаза Таисии Григорьевны.
      - Женой была моя мать, - ответил Олесь. - Она с ним и наживала эту дачу. Если бы она не умерла, то и унаследовала бы ее. А раз ее нет, единственный наследник я.
      - И вот он тоже наследник, - решительно добавила молодая женщина, показывая на мальчика.
      - Конечно. И наш Степанко, когда-нибудь... Как говорят, наследственность поколений. - Олесь положил руку на головку ребенка.
      - Давайте хотя бы поделим ее... Если вы претендуете... Я так привыкла здесь. И я все-таки была женой вашего отца, заботилась о нем, ухаживала, мне хотя бы половина дачи тоже принадлежит... - Таисия Григорьевна тихо заплакала.
      - А что тут делить, - буркнул молодой Залищук. - Вы для нас человек посторонний. Жить вместе на этой даче нам не подходит.
      - Чужой человек, - подчеркнула молодая женщина.
      - Тогда, может, я вам верну половину ее стоимости. Вы только подождите немного. У меня есть друзья в театре, и завод Бориса Сергеевича поможет... Завод и похоронил его за свой счет...
      - Дача и нам нужна.
      - Вот маленький ребенок не имеет свежего воздуха, - поддержала жена мужа, опуская на землю мальчика, который все время крутился у нее на руках.
      - Да помолчи, Нина! - прикрикнул на жену Олесь. - Я вас не гоню, обратился он к Таисии Григорьевне. - Живите пока что... Мы же люди, понимаем... Но пришли, чтобы напомнить о наших правах и чтобы вы готовились переехать на свою городскую квартиру.
      - В таком случае вы мне половину стоимости ее выплатите, - нашлась Таисия Григорьевна. - Нужно памятник Борису Сергеевичу поставить.
      - Памятник мы и сами поставим. Не беспокойтесь, - снова вмешалась Олесева жена.
      Таисия Григорьевна встала, демонстративно повернулась спиной к непрошеным гостям. Молодой Залищук отошел в сторону, и она начала подниматься вверх, в комнату.
      Тем временем Степанко побежал в сад, за ним бросилась мать. Олесь тоже направился в глубь двора.
      Сестры поднялись на второй этаж и из окна спальни следили, как Залищуки ходят от дерева к дереву, осматривая их.
      - Твоему Борису нужно было написать завещание, - заметила Кэтрин, когда молодые люди вышли со двора и исчезли с глаз.
      - Ах, - махнула рукой Таисия, - мы ни о чем таком с ним не думали.
      - А нужно было, - укоризненно сказала миссис Томсон. - Человек не вечен. Я не знаю, какой тут закон наследования. Может, Борис и не имел права тебе завещать. Значит, нужно было идти в загс. Мы с Вильямом тоже ничего плохого не думали, но завещание он сделал вскоре после того, как родился Роб. Теперь я отдаю в приданое Джейн мастерскую, чтобы девочка могла объединить ее с мастерской жениха. Он - механик по пишущим машинкам. Так им легче будет бороться с конкурентами. У нас больше всего прогорают мелкие заведения. Были с Вильямом не раз на грани краха, только находчивость его и кредиты друзей по армии спасали нас.
      - А что же ты оставишь сыну?
      - Роб более или менее обеспечен. Он учился в Кембридже и имеет хорошую работу в каком-то военном заведении. Сейчас его специальность химия - в цене. После моей смерти получит кое-какие наши с Вильямом сбережения. А пока что пусть немного еще подождет... - Кэтрин засмеялась. - Он, правда, сердится, что я отдаю мастерскую не ему, а Джейн. Но он ее быстро промотал бы со своими друзьями. - Миссис Томсон подошла к сестре, сидевшей на кровати, стала гладить ее по спине. - Не переживай, Тася. В конце концов, проживешь и без этой дачи... А хочешь, поехали ко мне?.. Тебя здесь больше ничего не держит. А там бы немного пришла в себя.
      - Как не держит? - повернула голову к сестре Таисия Григорьевна. - А могила Бориса? - У нее сошлись над переносицей брови и углубились морщины на лбу. Она думала о чем-то своем. - А как же с театром?.. Я встретила подругу из хора, она говорила с новым режиссером, и тот пообещал устроить меня в областной. Я пошла бы даже статисткой...
      - Это все мечты, Тася. Как жить одной?
      - А что на это скажет Джейн и твой сын?
      Напоминание о детях протрезвило Кэтрин. Конечно, о таком сначала нужно посоветоваться с ними. Хотя бы с Джейн, которая здесь. Думая о детях, миссис Томсон наперед догадывалась, какой будет их ответ. Мысленно представила, как происходил бы такой разговор, например, с Джейн:
      "Джейн, я пригласила тетю Тасю к нам в гости. - Миссис Томсон будто увидела, как поползли вверх тонкие брови дочери. - У нас она немного придет в себя, забудет свое горе. Новая обстановка, новые люди..."
      Джейн молчит.
      "И надолго?" - наконец спрашивает.
      "Нет, нет", - уверяет она дочь.
      "А что скажет Роб? - новый вопрос Джейн. - А все наши друзья и знакомые? А не поднимут ли нас на смех?"
      Дочь поступает нечестно, это запрещенный удар: Джейн намекает на то, что когда-то и саму Кэтрин не хотели принять в свое общество приятели семьи Томсонов. А теперь, когда она привезет с собой сестру... Кэтрин сердится на Джейн за намек, но он все же производит на нее впечатление.
      "Но ведь у тети Таси такое горе, она очень одинока, к тому же ей не на что жить! Сама видишь... Я думаю, что для нас лишний бифштекс на столе не такие уж и расходы".
      "Ах, вот оно что! - вскрикивает Джейн. - Так ты прямо сказала бы, что хочешь ее совсем забрать, а приглашение в гости - только предлог. Интересно, где же она будет жить?"
      "Если бы и в самом деле мы ее забрали, то со мной, конечно. Ведь после свадьбы ты переедешь к Генри, и твоя комната освободится?"
      "А что скажет Роб? Ты с ним совсем не считаешься?"
      "Если бы ты согласилась, то вдвоем мы бы его убедили".
      "Да? - она видит, как Джейн оттопыривает губу; такая гримаса у нее появляется всегда, когда речь заходит о брате. - Ты думаешь, он будет разговаривать с нами на эту тему?.. - И, словно угадывая ее мысли, добавляет: - А того мужчину, друга своего детства, ты, случайно, не собираешься пригласить?.. Он, кажется, тоже одинокий..."
      Этим вопросом Джейн переступает всякие границы, и миссис Томсон прекращает разговор. Хотя эта беседа с Джейн состоялась лишь в мыслях, у нее болезненно сжалось сердце. Она уже поняла, что поступила сейчас неосторожно, приглашая сестру, и обрадовалась, что та не проявила большого восторга.
      А с Джейн, подумала она, происходит что-то непонятное. Здесь она стала просто невыносимой. Нервничает, что задержалась, и Генри торопит ее, это верно... Но, может, что-то еще угнетает ее душу?
      - Возможно, ты права, Тася, - осторожно начала отступать миссис Томсон. - Дома и стены помогают, а на чужбине... Это я на собственной шкуре испытала... Да и разрешат ли тебе выехать с родины... Но во всяком случае, - добавила она пылко, - погостить ты приедешь! Хотя бы на какой-то месяц...
      2
      Дмитрий Иванович Коваль бродил рано утром по Русановским садам. Разгуливал по глухим переулкам, словно какой-нибудь пенсионер. То вдоль одной линии домиков не спеша пройдет, то вдоль другой. А то и на дорогу, ведущую в город, выйдет. Сядет на лавочку под чьим-нибудь забором, дышит свежим воздухом, запоминая все, что видят глаза: вот проехали белые "Жигули" с приделанной на кузове решеткой для багажа, на ней корзины с овощами и фруктами; а вон женщины понесли в ведрах гладиолусы, розы, аккуратно укрытые влажной марлей; к остановке автобуса, который доезжает почти до садов, тянутся служащие, летом они живут на дачах и встают на час раньше, чем в городе, чтобы успеть на работу.
      Давно, когда еще начинал свою милицейскую службу младшим инспектором, Дмитрий Иванович привык толкаться на месте преступления. Побродит среди людей - глядишь, и пополнятся его знания о происшедшем новыми деталями, которые иногда оказываются очень существенными. Или спрячется где-то поблизости, когда вокруг еще никого нет, и в уединении, не торопясь, старается зримо представить картину преступления, чтобы стояла перед ним как нарисованная.
      Сегодня к десяти часам утра он вызвал повестками в райотдел сына Бориса Сергеевича Залищука, Олеся, и врача-отоларинголога Андрея Гавриловича Найду. До беседы с ними решил еще раз побродить около дачи Залищука.
      Здесь, в тихих с утра переулочках, мог и представить как следует картину преступления и, дыша воздухом событий, понять тайные страсти людей, окружавших Бориса Сергеевича.
      Подполковнику повезло. Вдруг увидел своего недавнего товарища по кружке пива. Петр Емельянович в неизменных белых брюках и старенькой застиранной тенниске шагал по дороге.
      Коваль усмехнулся, разглядывая его разбитые босоножки и плохонькую одежду: "Кажется, и "Мефистофель" терпит "инфляцию", которую он усматривает у всех и во всем".
      "Мефистофель" шел к автобусной остановке, но не спешил, с выражением философской задумчивости рассматривал все вокруг как человек, у которого впереди вечность.
      Коваль поднялся навстречу.
      Дачник не сразу узнал Дмитрия Ивановича, долго смотрел на него пытливым взглядом, и только когда Коваль раскрыл рот, чтобы напомнить о их совместном питье, Петр Емельянович прогудел:
      - Хо, хо! Так это вы, дружище?! Очень рад, очень рад.
      - Начинает печь, - сказал Коваль, подняв взгляд на раскаленное с самого утра небо.
      - А у Моти еще закрыто, - жалобно произнес "Мефистофель", по-своему поняв Дмитрия Ивановича. - С двенадцати откроет. Да и неизвестно, привезут ли пиво. Вчера не было.
      - Куда это вы?
      - К метро.
      - И мне туда же.
      - В центр?
      - Нет, в Дарницу. А до метро нам по дороге... если не спешите, добавил подполковник. - Я имею время и радуюсь свежему утреннему воздуху. - Он, конечно, схитрил, чтобы подольше побеседовать с этим дачником, хотя сам видел, что тот не торопится.
      - Нет, нет, и у меня есть время, - заверил его Петр Емельянович.
      - Что интересного в мире? - Коваль хотел спросить о дочери, получил ли от нее письмо или, как и раньше, она не вспоминает отца, но передумал: затронь эту больную тему - больше ни о чем поговорить не удастся.
      Петр Емельянович нудно пересказывал газетные новости о международных событиях, перемешивая их с разными предположениями. Коваль слушал краем уха, думая о своих делах.
      - Петр Емельянович, а что там слышно о ваших соседях? Нашли, кто отравил Залищука, о котором вы рассказывали?
      - Ха, нашли! Они найдут!.. Жди... - оживился "Мефистофель". - Все затихло. Сделали обыск у Крапивцева. Не знаю, нашли что-нибудь или нет, а только Крапивцев до сих пор на воле, будто и не было ничего. Но знаете, что я вам скажу, - перешел Петр Емельянович на шепот, хотя поблизости никого не было, - может, то и не Крапивцев... - Он сделал паузу и значительно посмотрел на Коваля. - Там, говорят, наследника Залищука видели около дачи в тот вечер. Есть у него непутевый сынок - Олесь. С отцом враждовал, не ходил к нему, а в тот последний вечер внезапно прибежал. И главное, люди видели, как он тихонько, словно вор, чуть ли не на цыпочках чуханул с дачи.
      Воистину - на ловца и зверь бежит! Это давало новый толчок мыслям подполковника.
      - Кто видел? - спросил он.
      - Какая разница? - подозрительно взглянул на него "Мефистофель". Люди рассказывают, а кто и как - не знаю...
      Метромост и станция уже были недалеко. Коваль подумал, что при необходимости он легко установит то, что недоговорил сейчас дачник, и перевел разговор на другую тему. А сам стал размышлять над неудачной семейной жизнью Бориса Сергеевича с первой женой. Что представляет собой его сын Олесь, с которым скоро будет разговаривать? Какая самая большая страсть в жизни этого молодого человека? Коваль начал вспоминать все, что узнал об Олесе по его заданию Струць.
      Мальчишка учился плохо. Еле закончил восемь классов, профтехучилище. Работает на небольшом заводе слесарем. Работу любит, не пьет, но характер эгоистичный, несдержанный, упрямый. Когда добивается своего, ни с кем и ни с чем не считается. Физически сильный, быстрый на расправу. Деньги любит, но в то же самое время не алчный. Поделится с другом последним.
      Отца не слушался, хотя гордился, что тот инженер. Мать, которая его безумно любила, совсем не уважал. Наверное, потому, что все готова была терпеть, все прощала ему. Как всякий духовно слабый человек, боялся унижений, насмешек и очень любил, когда его хвалили. Утверждал себя и хорошей работой в мастерской, и верной дружбой, но иногда с такими людьми, какие этого не были достойны. Готов был для приятеля сделать все, но одновременно должен был над ним верховодить. Утверждался и тем, что "ради компании" пошел на преступление и отсидел два года, и тем, что измывался над слабыми.
      Борис Сергеевич ничего не прощал сыну, и Олесь все время сердился на него. Как-то он потребовал, чтобы отец вернулся к матери. Залищук был приятно удивлен такой неожиданной заботой Олеся о матери, но попросил не вмешиваться в его дела.
      С того времени сын не проведывал отца и к себе в гости не приглашал.
      3
      Через час Коваль разговаривал с Олесем Залищуком. О нем подполковник уже почти все знал. Единственное, что его интересовало, - это когда Олесь в последний раз видел отца, где они встретились и чем закончилась их встреча.
      Когда дверь кабинета открылась и на пороге появился плотный, как и Борис Сергеевич, чем-то неуловимо похожий на него молодой мужчина, Коваль интуитивно почувствовал, что разговор будет прямой и короткий. Залищук держался свободно, отвечал лаконично, но сердитые нотки звучали в каждом его слове. Из опыта подполковник знал, что так отвечает в милиции человек, который не чувствует себя виноватым или уверен, что его вину не докажут.
      - Второго августа вы не встречались с отцом, Олесь Борисович?
      - Нет, - твердо ответил молодой Залищук, - я его давно не видел, может, с год.
      - Меня интересует только вечер, когда он погиб.
      Олесь промолчал, всем своим видом будто говоря: "Я сказал все и повторяться не хочу".
      Коваль предложил папиросу.
      Залищук поблагодарил и вытащил свои сигареты. Когда прикуривал, Коваль понял, чем он похож на отца, фотографии которого подполковник внимательно изучил: голова посажена на короткой шее, словно сидит на широкой груди. Но нос, наверное, матери - хрящеватый с горбинкой, и тонкие нервные ноздри, которые то и дело раздувались.
      - Перескажите весь свой день второго августа.
      - Разве все упомнишь!
      - Будем вспоминать. Вместе.
      Когда дошли до вечерних событий, Олесь сказал:
      - Жена была во вторую смену. Я остался со Степанком, сыном. Ребенок уснул, и я лег.
      - В котором часу?
      - Приблизительно в девять, а может, позднее.
      - Всегда так рано ложитесь?
      - Мне вставать на рассвете.
      - Это не ответ.
      - Ну, не всегда... Но день был утомительный... Я же рассказывал вам, что ремонтировал ванну...
      - Ваш адрес - улица Строителей, это здесь же, в Дарнице?
      Олесь кивнул.
      - В девять на улице темнеет?
      - Еще видно.
      - Ну, а до девяти, Олесь Борисович, не решились ли вы вдруг проведать отца?
      - Нет, я отца не видел в тот вечер. Я уже сказал.
      За много лет службы Коваль часто слышал вранье, он почувствовал фальшь в словах Олеся. Но одновременно тон ответа свидетельствовал, что парень просто что-то недоговаривает.
      - А кого вы в тот вечер видели на Русановских садах?
      По тому, как раздулись ноздри Олеся, Коваль сделал вывод, что сведения, полученные Струцем, имели под собой какое-то основание.
      Пауза длилась долго. Наконец Олесь сказал:
      - Никого не видел. - И сразу понял, что проговорился, что теперь так просто от настырного подполковника ему не отделаться. И он решительно добавил: - Я знаю, что вам нужно! Не ходил ли я к отцу, не подсыпал ли ему яд... - Он вскочил со стула. - Есть ли у вас совесть такое катить на меня!?
      Коваль жестом приказал сесть. Олесь не послушался. Лицо его стало упрямым, ноздри то и дело раздувались.
      - Если хотите, скажу, хотя вы можете не верить... Я уже давно хотел помириться с отцом, но Нинка, жена, к нему не пускала... В тот вечер она была на второй смене, и я, когда Степанко уснул, попросил соседку посмотреть за ребенком, а сам махнул на Сады. Когда пришел на дачу, увидел, что в домике люди, услышал чьи-то голоса. Мой разговор с отцом должен был происходить с глазу на глаз... Неожиданные гости спутали мои карты. Я потихоньку поднялся по лестнице. В комнате сидели отец, Таисия и еще какие-то незнакомые. Засомневался, заходить или нет. А тут Таисия взглянула в мою сторону и поднялась из-за стола. Она направлялась к двери, и я, не знаю почему, быстренько сбежал по ступенькам и шмыгнул в переулок.
      - Думаете, она не увидела вас?
      - Не знаю. Может, и увидела.
      - А что еще вы заметили на даче?
      - Ничего. Я возвратился домой, решив отложить свой разговор с отцом. - Олесь сел и, казалось, немного успокоился.
      - Вы еще постояли немного около калитки. А ведь можно было спрятаться в тени деревьев, переждать, пока разойдутся гости.
      - Я ушел оттуда сразу. Некогда было ждать. Дома ребенок, жена скоро вернется с работы, устроит прочухан.
      - Жаль, - заметил Коваль, посасывая папиросу, которая погасла. Только вы убежали, гости вышли в сад, отец ваш остался один, могли бы поговорить, и, гляди, все иначе обернулось бы...
      Коваль умышленно обратил внимание Олеся на эту деталь, хотел посмотреть, какое выражение появится на лице у собеседника.
      Молодой Залищук с жалостью покачал головой, причмокнул губами.
      - Да, жаль, очень жаль! Если бы я знал... - развел он руками. - Но, поверьте, я никак не причастен к смерти отца. Хотел бы знать, кто отравил! Я бы с ним быстро посчитался. - Олесь так сжал кулаки, лицо его стало таким жестоким, что Коваль понял - дело не закончилось бы одними словами.
      - Вы, наверное, не ссориться приходили?
      Олесь вздохнул.
      - Хотел помириться. Давно собирался.
      - Нужно было встретиться, - может, и обстановка сложилась бы иначе... Ведь каждая трагедия - определенное стечение обстоятельств, причин, условий. Достаточно было выпасть из этой трагической цепи хотя бы одному звену, и вся она распалась бы...
      - Так вы все-таки считаете меня хоть побочно, но причастным к смерти отца?.. Хотите, чтобы мне камень лег на душу?
      - Нет. Это мои соображения, за которые вы не отвечаете, Олесь Борисович.
      Подполковник пригласил в кабинет доктора Найду.
      Когда тот вошел, опрятно одетый, в белой рубашке с красивым галстуком, словно собрался в театр, Коваль кивнул на Олеся:
      - Вы нигде не встречали этого человека?
      Доктор внимательно присмотрелся к молодому Залищуку и покачал головой:
      - Нет.
      - А на даче Залищуков, когда вы там ужинали? Второго августа...
      Доктор снова покачал головой. Коваль взял повестку Олеся, чтобы подписать, взглянул на часы и тут же вспомнил, что он не в своем кабинете в министерстве, а в райотделе, где вход и выход граждан свободный.
      - Можете идти, Олесь Борисович, - протянул ему повестку. - А вы, Андрей Гаврилович, садитесь, - показал на стул.
      Олесь вышел не попрощавшись, что-то сердито бормоча себе под нос.
      С Найдой разговор был долгий. Доктор подробно рассказал Ковалю свою историю и то, как Катерина Притыка, теперь Кэтрин Томсон, помогла ему узнать правду об отце.
      - Был в Партизанской комиссии, подняли архивы... Теперь не знаю, перейду на свою настоящую фамилию или сделаю двойную - Найда-Воловик. В загсе говорят, что отцовскую можно возвратить через суд...
      Коваль с интересом рассматривал доктора. Долгие годы неопределенности своего положения в обществе наложили на него отпечаток. И хотя временами, увлеченный работой, которую любил, Андрей Гаврилович забывал о своей тайне, однако она постоянной тревогой жила в нем, тупая, словно глухая зубная боль.
      Особенно охватила его тревога, когда впервые встретился с Таисией Притыкой. Не сразу узнал ее, но когда та назвала себя, испугался и еле убежал от нее. Вторично убежать не удалось: тогда, в театре, когда осматривал артистов хора и в кресло перед ним села Таисия, понял, что рано или поздно она разоблачит его. Вынужден был даже отказаться от дополнительной работы, лишь бы избежать новых встреч с ней... Вся его жизнь после войны была наполнена страхом. Хотя сам не совершил преступления, но, встав на путь обмана, сделав первый шаг на этом пути, уже шел до конца...
      Подполковник видел, что неуверенность, страх разоблачения крепко поселились в сердце Андрея Гавриловича. Возможно, потому он не решился и жениться.
      - Расскажите о вечере второго августа. Когда вы гостили на даче у Залищука...
      Доктор не знал, что его об атом будут спрашивать, и немного растерялся.
      - Начинайте сначала, - пошутил Коваль, чтобы разрядить обстановку и создать атмосферу непринужденной беседы. - Вот вы приехали на дачу... С кем приехали?
      - С Катериной... не знаю, как теперь называть... Историю ее вы, наверное, знаете?
      - Сейчас она для нас миссис Томсон, - сказал подполковник, припоминая, что и для него сначала легче было называть ее Катериной Григорьевной.
      Коваль засыпал врача вопросами, ответы на которые он знал наперед и хотел лишь убедиться, что показания свидетелей совпадают: "Кто еще был на даче?", "Что вы привезли?", "Где покупали вино?", "Что пили кроме вина, привезенного вами?", "Была ли бутылка закрыта?", "Чем закусывали?", "Сколько выпил Борис Сергеевич?"
      - А теперь спрошу вас как врача, - сказал Коваль под конец. - Вы не заметили у Бориса Сергеевича каких-либо отклонений в поведении? Как он держался, когда выпил?
      - Был взволнован. Подозреваю, что он всегда такой неуравновешенный. Нервная система слабая и травмированная. Я не невропатолог, но это видно и неквалифицированному глазу.
      - А стычек не было?
      - Ну как вам сказать... Борис Сергеевич разговаривал и с женой, и с Кэтрин в повышенном тоне. Но, думаю, этот тон свойствен ему.
      - А с вами?
      - Нападал и на меня, - виновато усмехнувшись, признался доктор, и перед глазами его выразительно встала неприятная беседа в тот вечер.
      "А-а, полицейское семя! - закричал, встопорщив брови, хозяин дачи, когда Таисия представила Андрея Гавриловича. Он не подал ему руки. Слышал, слышал о вас..."
      Доктору и сейчас, в милиции, стало жарко, как тогда, когда Залищук так "приятно" поприветствовал его.
      "Что ты, Боря, - бросилась в защиту Таисия. - Ведь говорила, то была ошибка - отец Андрея Гавриловича помогал партизанам и служил в полиции по поручению подполья. Просто этого никто не знал, даже Андрей. И погиб от фашистской пули".
      "Тебя там не было, ты у тетки жила".
      "Андрей все проверил в Партизанской комиссии и даже справку взял, чтобы вернуть свою фамилию. Она честная и славная".
      Залищук пожал плечами. "Ну что ж, извините", - сказал и замкнулся в себе...
      Настроение у Андрея Гавриловича уже было испорчено, хотя пытался держаться, как будто ничего не произошло. Кэтрин тоже сурово упрекнула Бориса Сергеевича: "Говорите, что Таисия там не была, а я вот была и видела, как старый Воловик стрелял по конвою и как сам погиб".
      Залищук метнул острый взгляд на миссис Томсон и махнул рукой: кто бы говорил! Пробурчал: "Сначала отрекаются от родного отца, а потом "папочка, папочка"! Возвращают себе фамилию!.."
      Он притих и, сидя за столом, интересовался больше всего своим стаканом. И только после того как сбегал в ларек еще за одной бутылкой, снова вцепился в доктора.
      "Все правильно, - начал он, как бы отвечая каким-то своим мыслям. Отец оказался порядочным человеком, и все прекрасно... Но почему вы, обратился прямо к Андрею Гавриловичу, - прятались от своей родной власти? Если бы не такой поворот событий, вы до сих пор обманывали бы всех нас. Значит, никому вы не доверяете: обманывали и тех солдат, которые из могилы вас выкопали, и товарищей в институте, когда втерлись под придуманной фамилией..."
      "Но ведь сын за отца не отвечает", - попытался отбиться Андрей Гаврилович.
      "А за себя? Я не об отце спрашиваю, а о вас. Вот вы врач, а жили нечестно... Больной идет к вам с доверием, а оказывается, что доверять вам ни в чем нельзя..."
      В конце концов Андрей Гаврилович не выдержал, и они поссорились. Когда все вышли во двор, Залищук не захотел с гостями идти и остался в домике.
      И еще одно запомнилось Найде: реакция Джейн. Девушка не сводила с него глаз. Это было для нее что-то новое, захватывающее, покрытое тайной...
      - И что же? - ждал ответа Коваль.
      - Укорял меня за отца, обвинял в нечестности... - вынужден был признаться доктор.
      - И вы поссорились... - закончил за него подполковник.
      - Да, - признался Андрей Гаврилович, - поссорились, и я еле дождался, когда Катерина Григорьевна поедет к себе, в центр.
      - Никаких признаков отравления не наблюдали у Залищука?
      - Нет. Никаких симптомов, ни тошноты, ни рвоты, даже не побледнел за весь вечер. Не заметил, чтобы и пот вытирал со лба, как это делает человек при отравлении. Держался развязно. Пил, по сути, один, если не считать Таисию Григорьевну... - Доктор замолчал. Потом после долгой паузы внезапно встрепенулся и радостно сказал: - Ах, товарищ подполковник, я так благодарен судьбе, что привела сюда Катерину! Ведь какой камень сняла она с моей души!
      Коваль ничего не ответил. Он думал свое: мог ли Найда из-за такой мелочи, как случайная перебранка, отравить Залищука? Особенно теперь, когда узнал правду об отце...
      Дверь в кабинет открылась. На пороге стоял лейтенант Струць.
      - Виктор Кириллович, - позвал Коваль, - заходите. Вы мне нужны...
      После того как Найда ушел, Коваль пересказал весь разговор с ним Струцю и сделал вывод, что доктора, очевидно, придется исключить из круга подозреваемых, который все сужается, хотя в середине ничего нет.
      - Как бы у нас не осталась дырка от бублика! - пошутил он.
      4
      Сидя в халате в домашнем кабинете за старым столом, на котором давно потрескался лак, Дмитрий Иванович листал только что полученный одиннадцатый номер альманаха "Прометей". Когда выпадала свободная минута от ежедневных хлопот, от розыска, рапортов, справок начальству, отдавал ее историческим и научно-популярным книгам. Любил произведения древних и вот такие сборники, как "Прометей", где можно было прочесть неожиданные исследования.
      Правда, в эти дни у Коваля не было свободной минуты - до сих пор топтался на месте в деле убийства Залищука. Но всегда, когда попадал в тупик, намеренно занимался чем-нибудь посторонним. Тогда возбужденный мозг, будто протестуя против внезапного переключения, начинал работать над неразгаданной задачей исподволь, незаметно и наконец открывал перед ним то, что он до сих пор безуспешно искал.