— Ничего не понимаю… Где Анаис?
      — Я и есть Анаис, мама, — сказала Майя. — Я так счастлива, что тебе понравились мои дизайны. Я дизайнер этой линии. Это я!
      У Корал округлились глаза. Она обвела взглядом комнату, разглядывая новые образцы, развешанные на стойках, и отошла от дочери.
      — Разве это не чудесно, — расцвел Уэйленд, — у нее такой успех!
      — Ты хочешь сказать, что меня разыграли? — воскликнула Корал, — что никакой Анаис нет?
      — Она есть, она — это я! — Майя подошла, чтобы обнять ее. — Мама, тебе нравятся эти платья, и это я создала их! Ты восхищалась кое-чем, что сделала я! Давай простим друг другу все. Пожалуйста, станем друзьями!
      Слезы бежали по ее лицу, когда она обнимала хрупкое тело матери. Она даже не представляла, какое действие окажет на нее это воссоединение. Теперь, наконец, она увидела шрам, но он не показался ей таким страшным, как она опасалась.
      Уэйленд обнял их обеих.
      — Давайте все заключим мир! Пусть все снова будет как в добрые, старые времена, — настаивал он.
      Корал вырвалась из их объятий.
      — Боюсь, что все это слишком поздно.
      — Мама, пожалуйста…
      — Полагаю, что вы оба считаете себя ужасно умными оттого, что сумели так одурачить меня? — вскричала Корал. — Что ж, вы смогли обмануть меня — ваша взяла. И я обозлена на вас обоих.
      Но тут почти бессознательно она протянула руку и ткнула пальцем в особенно красивое пальто. Сняв с себя шаль, Корал облачилась в пальто и с восхищением оглядела себя в зеркале.
      — Я должен уйти, — сказал Уэйленд, — оставляю вас тут одних.
      Корал, продолжая разглядывать себя в зеркале, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, даже не заметила его ухода. Майя наблюдала за матерью. Очевидно, нельзя было рассчитывать на слащавое примирение. Но она чувствовала, что должна нести определенную ответственность за это хрупкое создание.
      — Мама, — начала она, — ты не очень хорошо выглядишь…
      — Я чувствую себя великолепно! — отрезала Корал. Она повесила пальто на место и взглянула на висящее рядом платье.
      — Ты слишком тоненькая…
      — Герцогиня Виндзорская говорит, что женщина не может быть слишком тоненькой… — Она приложила платье к себе и посмотрела в зеркало.
      — Мама, — сказала Майя, кладя руки ей на плечи, — взгляни на меня. — Корал медленно перевела безумный взгляд на лицо дочери. — Как, по твоему мнению, я выгляжу?
      Глаза Корал блеснули.
      — Ты прекрасная женщина, Майя, — сказала она. — Я могу почти ревновать тебя… Ревновать к твоей молодости, к твоей красоте…
      Майя легонько встряхнула мать, по-прежнему держа ее за плечи:
      — Тогда почему ты не можешь оставить эту… враждебность? Я могла бы опереться на твой интерес, на твою дружбу. Почему ты так затрудняешь все для меня?
      Корал сделала шаг назад, драматичным жестом откинула рукой прядь волос, обнажив шрам.
      — Вот почему! — воскликнула она. — Сначала ты попыталась убить меня, а теперь хочешь, чтобы мы стали закадычными подругами. Я не знаю, смогу ли простить… — Неожиданно она стала валиться, и Майя быстро подставила ей стул. Корал опустилась на него, голова у нее тряслась.
      — Вот видишь, мама. Тебе нехорошо. Прошу тебя… Я буду помогать тебе, заботиться о тебе. Пожалуйста, мама, умоляю тебя… — Майя стала на колени возле нее, держа за руку. — Прекрати эти инъекции. Эта дрянь убивает тебя. Тебе ее нужно все больше и больше, и в какой-то день…
      Корал отбросила руку дочери. Она выпрямилась, отвергнув попытку Майи помочь ей, и слабо усмехнулась.
      — Ты поможешь мне? Я думаю, что это совершеннейший абсурд, когда ребенок думает, что может указывать своим родителям, как им жить. — Она огляделась по сторонам в поисках своей шали, подняла ее и накинула на плечи. — До свидания, Майя.
      Майя бессильно смотрела, как она выходила из демонстрационного зала.

* * *

      По пути Корал сделала остановку, и пока машина ее ждала, приняла взбадривающую таблетку. В офис она вернулась энергичной и словно немного опьяневшей. И тут же стала пересматривать макет июльского номера. Она должна найти замену материалу об Анаис Дю Паскье, для которого были оставлены шесть пустых полос.
      Зажужжал интерком, и раздался голос Вирджинии:
      — Донна Брукс хочет видеть вас.
      — Пришли ее ко мне.
      У Корал напряглась шея, когда свежая, улыбающаяся Донна появилась в дверях.
      — Вы ее встретили? — жадно спросила Донна.
      — Кого?
      — Анаис Дю Паскье. Ллойд сказал мне, что вы обеспечили первое интервью с ней. Вот это удача! Поздравляю. И как она? Я обожаю ее модели.
      — Очень жаль, Донна, потому что мы не будем публиковать их. — Драматичным жестом Корал ткнула пальцем в пришпиленный за ее спиной к стене макет июльского номера, указав на шесть перекрещенных полос в центральной части. Потом повернулась к Донне. — Ну что, мой любимый редактор? Хочешь минеральной воды?
      Донна покачала головой, глядя, как Корал наливает себе стакан, и села на длинную кушетку, положив ногу на ногу.
      — Почему вы перечеркнули эти полосы? Анаис Дю Паскье самый «горячий» дизайнер. Или ее коллекция оказалась плоха?
      Раздражаясь все сильнее, Корал медленно пила воду. Потом поставила стакан и с невинным видом взглянула на Донну.
      — Коллекция ошеломляет, — констатировала она. — Я примерила одно пальто, это настоящая мечта. Но мы не покажем даже пуговицу от него.
      — Почему?
      — Потому что оказалось, что Анаис Дю Паскье — моя дочь, — равнодушным тоном сказала Корал.
      — Ваша дочь? Майя? Вы уверены?
      — Я встретила ее сегодня утром. Уэйленд Гэррити устроил это. Понятно? Она спряталась под именем Анаис, потому что понимала, что иначе я никогда не помещу публикацию о ней. Я вне себя, что мы показали так много ее изделий в февральском номере — мы несомненно помогли ей добиться успеха.
      — Но она заслужила этот успех вне зависимости от того, ваша ли она дочь или чья-то еще. Разве не она делала дизайны для Филиппа Ру?
      — Именно эрзацем Филиппа Ру она и является. Донна покачала головой и поднялась.
      — О нет, Корал! Анаис Дю Паскье безусловно превзошла Ру. Я должна сейчас пойти и сама посмотреть ее коллекцию…
      — Я сказала, что мы не будем публиковать этот материал, Донна, — настаивала Корал, — по крайней мере до тех пор, пока я главный редактор.
      Донна пристально взирала на нее, пока слова Корал не повисли в воздухе, приобретая иное значение.
      — И как долго, вы думаете, это будет продолжаться, если вы будете сторонницей такого странного эмбарго? — спросила она. — Похоже, у вас давняя вражда с вашей собственной дочерью?
      — Она пыталась убить меня! — воскликнула Корал, откинув волосы и показав шрам.
      Донна быстро подошла к двери, закрыла ее, потом вернулась к столу и села напротив Корал в кресло.
      — Если бы вы были моей матерью, — сказала она, наклонившись к Корал, — я бы убила вас давным-давно!
      Корал вспыхнула, глаза ее широко раскрылись.
      — Как ты смеешь так говорить со мной! Вон из моего кабинета!
      Донна не сдвинулась с места, очень спокойная, прекрасно владеющая собой.
      — Корал, я не намерена обманывать вас. Я работаю у вас много лет, и эта конфронтация приобрела угрожающие размеры. Неужели вы в самом деле думаете, что мы намерены основывать философию моды «Дивайн» на том, кого вы соизволите привести? В таком случае нам будет нечего печатать, кроме портретов леди из общества Колина Бомона. «Дивайн» не пойдет по такому пути. Настала пора, когда я намерена основательно высказаться по поводу нашего направления.
      — Я не могу поверить своим ушам! — выговорила Корал. Она налила в стакан еще воды, рука ее дрожала, и вода разбрызгивалась через край на стол.
      — Вы все еще посещаете этого доктора? — спросила Донна. — Одна из наших моделей говорила мне, что видела вас там, вы сидели в приемной и просто дрожали, так вам нужна была инъекция. Вы тянете нас вниз, Корал! На следующий день вы ударили по лицу Мэрси Филиппс, не так ли? Это стоило нам компенсации за сломанную зубную коронку и два рабочих дня. И вы подожгли подол у бального платья Вилла Бласса, не так ли?
      — У нас кончился запас сухого льда! — вскричала Корал, — а мне нужен был дымовой эффект!
      — Нам выставили счет на две тысячи долларов, — сказала Донна. — Половина моих телефонных разговоров — это улаживание последствий ваших выходок. В прошлом году я уговорила Ллойда продлить ваш контракт, потому что уважаю вашу работу. Но я думала, что вы должны оправдать свое поведение после того, как «Лейблз» стали делать намеки в ваш адрес.
      — «Лейблз»? — вскричала Корал. — Это все клевета и чушь…
      Донна подняла бровь, но ничего не сказала.
      — И когда же Ллойд продлил мой контракт? — спросила Корал. Донна пожала плечами.
      — Кажется, в прошлом сентябре. Корал взглянула на свой календарь.
      — Это означает, что я остаюсь главным редактором до следующего сентября. Сейчас март. Значит я смогу выпустить еще пять номеров. Начинайте ставить крестики на вашем календаре, Донна, потому что я намерена проработать свой год до последней минуты.
      — Я никогда и не ожидала, что Ллойд уволит вас, — мягко произнесла Донна. — Вы будете повышены. Станете главным редактором-консультантом. За вами сохранят этот офис…
      — Я знаю, как это делается, Донна, — отрезала Корал. — Я представила все это Мэйнард Коулз точно таким образом. И вы знаете не хуже меня, что, как и она, я не останусь на таких условиях. Я лучше уйду к врагам, в «Вог» или «Базар»…
      — Я думаю, что они вполне счастливы со своими нынешними редакторами, — со сладенькой интонацией сказала Донна. — Диана Вриланд особенно уважает…
      Они на мгновение замолчали. Корал оглядела кабинет, в котором последние годы она безраздельно правила. Королевство моды в Манхэттене — миллионы квадратных футов торговых помещений, бутиков, магазинов, студий дизайнеров, демонстрационных залов, студий фотографов. И сдать такое роскошное королевство! Она взглянула в окно на фасады ближайших зданий, на прекрасную, позеленевшую медь крыш.
      Потом снова посмотрела на Донну, сознавая, что за ней внимательно наблюдают, и громко рассмеялась:
      — Боишься, что я выброшусь в окно, как бедняжка Мэйнард?
      Донна подняла бровь:
      — Я знаю, как много значит для вас «Дивайн».
      — Почти так же много, как для тебя, Донна, — согласилась Корал. — Но все же не настолько, чтобы из-за этого выйти замуж за босса. Или позволить ему трогать меня своими маленькими влажными руками.
      Улыбка не сошла с лица Донны.
      — Ллойд настоящий мужчина, Корал, каким бы он вам ни казался. На мой вкус, это много лучше, чем те неудачники, с которыми имели дело вы…
      Корал едва не задохнулась.
      — Да, у меня есть несколько очень дорогих мне друзей среди тех талантливых людей, которые обеспечивают «Дивайн» превосходство над конкурентами. Если ты думаешь, что твои спортсменки — ключ к творчеству, то знай, что это не слишком хорошо отражается на твоем представлении о моде.
      Они смотрели друг другу в глаза, пока Донна, наконец, не спросила:
      — Значит, вы не принимаете предложения стать редактором-консультантом?
      — Можешь подтереть им свою нантакетскую задницу, — ответила Корал.
      Донна покачала головой.
      — Вы делаете глупость. Вам не следовало бы так разговаривать со мной.
      Корал взяла увеличительное стекло и начала разглядывать стопку отпечатков.
      — По контракту у меня есть пять месяцев редакторства, — сказала она. — Я уйду первого сентября. А до этой даты не смей сюда и ногой ступать, если тебе дорого твое здоровье, Донна.
      Донна встала, стиснув губы.
      — Вы были излишне и безрассудно грубой, — сказала она Корал, — я могла бы заставить Ллойда уволить вас уже сегодня за все то, что вы сказали мне, но я сочувствую вашим переживаниям. Мне искренне жаль вас, Корал.
      Когда Донна вышла из кабинета, Корал выудила из ящика своего стола джойнт, закурила и зажгла две свечи, чтобы перебить запах.
      — Я считаю, мне повезло, что она не рассчитывала на редакторство сразу после возвращения из свадебного путешествия, — говорила вечером Корал в своей квартире Колину. Он делал все, чтобы успокоить ее. На льду стояла бутылка шампанского, и крекеры с икрой лежали на блюде, рядом с вазочкой сметаны. Покусывая губы, она наблюдала за ним. — И все эти амбиции замаскированы нантакетской насмешливой искренностью, которая доводит меня до бешенства! И эта забота о моем здоровье! Ха! — Она чокнулась с ним. — Давай лучше выпьем за щедрую пенсию от «Дивайн»!
      — Ты шутишь? — спросил Колин и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку. — Другие журналы будут драться, чтобы заполучить тебя!
      — Ты в самом деле так думаешь? — В голосе ее слышалась нотка сомнения. — Я хотела бы иметь достаточно денег, чтобы уйти в отставку.
      За вечер они выпили бутылку, и Колин рассказал ей свои новости.
      — Я планирую свое увольнение из мира моды, — сказал он. — Никто сегодня не хочет помещать много рисунков. Все художественные редакторы обращаются к фотографии.
      Корал сочувственно положила ладонь на его руку.
      — Какие они недальновидные, дорогой. До чего поглупел мир. Ладно, я полагаю, что шестидесятые уже заканчиваются. Что ты намерен делать, Колин?
      Он смотрел на ее напряженное, усталое лицо.
      — Когда я в последний раз был в Париже, то съездил в Прованс и огляделся там. Я вкладываю свои сбережения в самое очаровательное место, какое только видел когда-либо, с садом. Мне хочется пожить в согласии с природой, и я надеюсь…
      — Я буду навещать тебя, — пообещала она, — и часто! Дай мне только оправиться от этой травмы. Господи, что за день выдался! Но больше этой ужасной Донны меня мучит кошмар, фокус, который разыграли со мной Уэйленд и Майя. Ты имел хоть какое-то представление о том, что это Майя автор всей коллекции Анаис Дю Паскье?
      — Почему ты об этом спрашиваешь? — Он взял ее руки и серьезно посмотрел в глаза. — Да, я знал. И боюсь, что именно я несу ответственность за утреннюю встречу. Уэйленд позвонил мне и сказал, что ничего не вышло. Я сожалею…
      — Почему ты ввязался в эту историю?
      — Я подумал, что вы должны стать друзьями. С Уэйлендом так же, как с Майей. Зачем вам враждебность? Если ты в самом деле оставишь работу, то будешь нуждаться во всех друзьях, Корал. И твоя дочь нуждается в тебе.
      — Похоже, она достигла вершины мира!
      — О Корал, ты же знаешь, что Майя очень несчастная девочка…
      — Хочешь сказать, что по моей вине? Наоборот, я отклонилась от своего пути, чтобы помочь ей, стать ее поддержкой… и что я получила за это? Она или творила за моей спиной такое, что едва не стоило мне моего положения, или швыряла тяжелые стеклянные предметы мне в голову.
      Колин встал.
      — У тебя был сегодня тяжелый день, я думаю, тебе следует лечь спать.
      Она глядела, как он уходит, усталый и измотанный.
      Она легла в кровать, но всю ночь не могла избавиться от мыслей о Донне Брукс. С этой женщиной она еще должна посчитаться. Позднее, когда уже нечего будет терять. Сначала она должна добиться высокого положения в другом престижном издании, а уж тогда плюнет ей в глаза, разумеется, сохраняя стиль, с шиком.

* * *

      Новая фирма «Дэвид Уинтерс Инкорпорэйтед» в первый же год своего бешеного успеха стала легендой. Дэвид во всем доверился Эду Шрайберу в этой неправдоподобной, вроде сказки о Золушке, истории.
      Байка о том, как они на тачке катили мешок со своими первыми образцами платьев и пальто по Восьмой авеню через весь город к «Блумингдейлу», «Бенделу» и «Саксу», а потом получили заказы от всех этих трех магазинов, вскоре стала мифом в мире моды.
      Платья были признаны образцом блестящего дизайна, своевременной, высококачественной моды на рынке, насыщенном всякими дешевыми и причудливыми товарами.
      Ткани, которые они использовали, не были дешевыми, не была такой и сама одежда, и все же они, начав с нуля, в первый же год достигли оборота в миллион долларов.
      Рекламная кампания развернулась в новом направлении: двенадцатистраничная реклама в лучших журналах, с фотографиями мрачного, сексуального Дэвида, иногда без рубашки, на пляже, а на заднем плане девушка-модель, одетая в его платье.
      Необычные фотографии создали имидж фирмы и обратили внимание восхищенных женщин на то, что этот очень привлекательный дизайнер-мужчина любит женщин и хочет, чтобы они носили его платья. Женщины откликнулись, они собирались на его персональные выставки в универсальных магазинах, просили автографы, спрашивали совета, даже назначали свидания. Дэвид совершил турне по Америке с хореографической шоу-группой, заключая каждое представление короткой речью и продавая платья покупательницам, которые становились его поклонницами и клиентками.
      Эда и Дэвида видели в Нью-Йорке с самыми красивыми моделями. «Лейблз» и «УУД» фотографировали обоих с их новыми подругами на всех больших приемах, премьерах и в домашней обстановке. И все же оба мужчины рассматривали свой имидж плейбоев как шутку судьбы, каждый ждал сигнала от женщины, которую он любил и не мог заменить или забыть.
      Дэвид по-прежнему время от времени звонил Майе. Их разговоры были неловкими, прерывались вздохами, когда каждый из них не знал, что и сказать. Они говорили о Маккензи и ее новой репутации затворницы: она не виделась с ними и не показывалась на публике со дня похорон Элистера.
      Мир Майи тоже сузился. У нее было всего несколько друзей и достаточно много времени, чтобы сидеть дома и читать последние новости в «Лейблз». Одна заметка косвенно касалась и ее:
      «Действительно ли назревают неприятности в непрочном семействе Ру? Женатый менее двух лет, Филипп Ру вчера отверг слухи, что его брак с Жозефиной близок к раннему финалу. Обозреватели, однако, находят, что пара не выглядит благополучной. Уэйленд Гэррити из «Хедквотерз» в Нью-Йорке, первый поборник стиля Ру, бодро сообщает о хорошей продаже готовой одежды Ру исключительно в этом магазине…»
      Майя жадно впитывала эти слухи, боясь даже подумать о том, что могло бы произойти, если бы Филипп вдруг стал свободен.
      Уэйленд настойчиво советовал ей совершить турне по стране для популяризации своих платьев и брался организовать его. Она отказывалась: публичные выступления ее пугали. Она хотела оставаться анонимной.
      Майя никогда не позировала фотографам и не давала интервью.
      — Ты Грета Гарбо индустрии моды, — сказал Уэйленд, пощекотав ей подбородок, — чего ты опасаешься, когда все так хорошо продается?
      Но успех ее фирмы не принес Майе ни счастья, ни спокойствия, которых она искала. Жаркими нью-йоркскими ночами, когда ее тело понимало что-то, чего не мог постигнуть разум, она чувствовала, что изнывает по ласке, что в ней просыпаются женские инстинкты. Манхэттен захватил ее, и ей не хотелось покидать его.
      Она впитывала каждое слово, появлявшееся в печати о Филиппе. Ему больше не удавалось добиться столь же восторженных одобрений критики, какие получила «их» коллекция, но его репутация так упрочилась, что он мог без всяких усилий преуспевать, повторяя ее дизайны в разных тканях и комбинациях. Между тем, одеколон «Филипп», с его портретом на этикетке, становился популярным и широко рекламировался по всей Америке. Этот портрет попадался ей на глаза на каждом уличном перекрестке, на каждом автобусе и рекламном щите.

* * *

      Все недели, последовавшие за тем ужасным утром, когда она проснулась рядом с мертвым мужем, Маккензи пребывала в каком-то трансе. Друзья, семья, даже некоторые из служащих пытались успокоить и встряхнуть ее, но, казалось, только сын имел для нее еще какое-то значение. Она оставалась затворницей и не могла заставить себя ответить на сотни писем, которые получила, или позвонить множеству людей, оставивших свои устные послания на ее автоответчике.
      Она посещала врача, чтобы освободиться от психологической травмы, которую нанес ей ужас. Эд Шрайбер был единственным человеком, которого она одновременно и желала, и боялась увидеть.
      — Если я увижу Эдди, — объясняла она старым друзьям Люку и Лоретте, — то буду чувствовать себя так, словно это я убила Элистера.
      Они по-прежнему жили в Виллидж, и Маккензи, чтобы увидеть их, посылала за ними машину. Они были теми друзьями, с которыми сейчас она чувствовала себя спокойно.
      — Вы понимаете? — спрашивала она их, и они кивали. — Я так хочу увидеть Эдди и боюсь этого.
      Она оставила все дела «Голд!» на своих братьев, подписывала все, что они просили подписать, и ничего ее больше не трогало. Она получала удовольствие лишь от часов, проведенных с Джорданом, когда играла с ним или учила чему-нибудь. Общение с ним было для нее единственным выходом из самозаточения, хотя каждый поход с сыном в парк или зоопарк оборачивался тем, что им приходилось без конца прятаться от фотографов.
      Но хуже всего была постоянная мысль о том, что она могла спасти Элистеру жизнь. Чувство вины наложило отпечаток на все ее существование, но особенно связывалось оно с тем, что больше всего занимало ее — возможностью продолжения связи с Эдом. Это действительно жгло ее теперь, как нечто безнравственное.
      Эд отказывался понимать ее. Он мог звонить много раз на дню, но разговаривали они не более нескольких минут.
      — Это выглядит нелепо, она оплакивает парня, которого даже не любила по-настоящему, — рассказывал он Дэвиду, — словно чувствует, что обязана его оплакивать, чтобы ей самой стало легче.
      Вскоре Эд стал ограничиваться лишь одним звонком в неделю. Но ни разу не попрощался с Маккензи без того, чтобы не спросить, когда они встретятся.
      — Ах, Эдди… — Маккензи разразилась слезами, когда он спросил ее об этом в последний раз. — Как я могу видеться с тобой? Сейчас я чувствую себя так, словно это наша любовь убила Элистера.
      — Нет! — протестовал Эд. — Этот парень был на полпути к саморазрушению еще задолго до того, как я положил глаз на тебя. Не ты убила его, и уж во всяком случае, не я. Он принял сверхдозу, это же ясно.
      — Бэби. — Ее голос дрогнул. Он и в лучшие времена был низким, а теперь, от постоянных слез, и вовсе стал хриплым. — Я хотела бы прижать тебя, и чтобы ты прижал меня, больше всего на свете. Но сейчас это было бы нехорошо…
      Стиснув трубку в руке, Эд покачал головой.
      — Ох, Мак, я не желал ему смерти, клянусь перед Богом. Но теперь, когда он мертв, почему мы не можем быть счастливы?
      — Потому что я не могу быть счастлива, — угрюмо ответила она.
      Повесив трубку, она еще долго сидела, держа телефонный аппарат на коленях, глядя в окно невидящими глазами.
      В мае Колин Бомон получил от «Дивайн» заказ сделать портреты четырех самых выдающихся американских дизайнеров по выбору Корал для специального выпуска. Он был одним из первых визитеров у Маккензи за время ее вдовства и нарисовал ее сидящей на огромной итальянской софе у окна в гостиной.
      — Я легко могу впасть в глубокую депрессию, — сказала ему Маккензи, — но я обязана вывести себя из этого состояния ради Джордана и для нашей компании, конечно, тоже.
      — Твои братья не будут счастливы, пока не откроют магазины «Голд!» в каждом большом городе Соединенных Штатов, — пошутил Колин, деловито набрасывая густую гриву Маккензи.
      Когда он закончил, они вместе пили кофе.
      — Я знаю, что это такое — видеть, как кто-то, кого ты любишь, медленно разрушает себя, — сказал он ей. — Почему ты не делаешь что-нибудь полезное для молодых ребят, которые попались на подобный крючок? Организуй какой-нибудь комитет по борьбе с распространением наркотиков или что-то в таком роде!
      Она, словно завороженная, глядела на этого маленького человека в черном, сидящего на ее софе.
      — Как вы сможете бороться с торговцами наркотиками? — спросила она. — Разве это не обязанность полиции?
      Колин пожал плечами и сделал глоток кофе.
      — Это только идея — поддержка какого-нибудь фонда. С твоим очарованием и массой связей ты могла бы собрать кучу денег…
      — Денег для чего? — спросила она удрученно. Некоторое время они сидели в молчании. Неожиданно она сама ответила на собственный вопрос: — Чтобы открыть антинаркотический центр! — Потом добавила: — «Антинаркотический центр Элистера Брайерли»! О Колин! — Ее глаза загорелись от неожиданного взрыва энергии. — Я смогу помочь тем, кто страдает от этой дряни, я помогу найти для них новые способы избавиться от привычки к наркотикам. Я читала о синтетических лекарствах, которые могут помочь…
      После визита Колина Маккензи начала приходить в себя. Она снова стала рисовать и проявлять мало-помалу интерес к империи, которую возглавляла. Вместе с Джорданом она совершила поездки в Париж и Лондон, чтобы изучить возможность открытия в этих городах двух первых магазинов «Голд!». И она с жадностью проглядывала вороха журналов и газет, которые не в состоянии была раньше и раскрыть, она хотела знать новости. Самоизгнание очистило и освежило ее. Мир выглядел уже другим. Мода тоже была другой. Произошло едва заметное, но определенное изменение, и она почувствовала это.
      Она созвала на совещание братьев, закрылась с ними в кабинете на два часа и приглядывалась к ним, пытаясь увидеть какой-то проблеск понимания или заинтересованности в ее предложениях. Сильно отяжелевший Реджи сидел с самодовольной ухмылкой на лице, готовый огрызнуться. Макс, уже полысевший к своим тридцати, беспокойно шарил глазами по комнате, нетерпеливо дожидаясь возможности сорваться куда-нибудь.
      — Кто-нибудь из вас вникает в то, о чем я сейчас говорю? — спросила их она.
      — Конечно, — кивнул Реджи, а Макс сел поудобнее, изображая внимание.
      — Я провела исследование рынка. Я возвращаюсь! Я изучила дела наших конкурентов и просмотрела, как шла у нас продажа в последнем квартале. Мы можем работать лучше, мальчики. Мы имеем возможность расширить сейчас рынки «Голд!». Нам представляется прекрасная возможность открыть магазины в Париже и Лондоне. Может быть, мы сможем наладить и производить во Франции…
      — У нас прекрасные мастерские в Лос-Анджелесе! — с жаром заявил Макс.
      — Хорошо, по крайней мере мы можем работать с лучшими тканями, производить более дорогую одежду. Я больше не собираюсь использовать винил или вискозу. Я должна доверять своему инстинкту, который говорит: девушки сейчас хотят обладать вещами получше. И все начинают их делать — взгляните на Дэвида Уинтерса. Его одежда вдвое, втрое дороже моих тряпок, а распродается как горячие пирожки.
      — Мак! — прервал ее Реджи, протестующе подняв руку. — Сколько раз я должен говорить тебе: один из первых принципов бизнеса — не дать себя одурачить формулой успеха…
      — В моде нет никакой формулы, Реджи! — нетерпеливо отрезала Маккензи. — Мода постоянно меняется — вот почему это мода! Мы сейчас откатываемся назад, к традиционным стилям. Я достаточно долго сходила с ума, пора и кончить. Посмотрите, что Эд Шрайбер сделал для Дэвида Уинтерса. И взгляните на успех Анаис Дю Паскье. Это вовсе не совпадение, что именно они завоевали рынок. Это то, что сейчас хотят женщины.
      — Они продают платья по сто долларов, Мак, — заметил Реджи, — а мы, слава Богу, всего лишь по сорок пять!
      — Я хочу быть на этом рынке! — сказала Маккензи, — я хочу запустить свои руки в шелк и кашемир!
      — Это не твой имидж, Мак…
      — Мой имидж — это то, кем я хочу быть! — завопила она. — Я не застреваю на чем-то! Это наша компания, слава Богу, и мы можем делать то, что нам нравится!
      — Не совсем так… — Макс нерешительно заерзал, и взглянул на Реджи, — почему бы не сказать ей об этом, Редж? Все равно придется, рано или поздно.
      — Понимаешь, Мак, — Реджи повернулся к ней в своем кресле, — после того, как Эд оставил компанию, мы пытались сами вести наши финансовые дела…
      — Вы его никем не заменили? — вскричала она.
      — Подожди минутку, я пытаюсь рассказать тебе… — Он нетерпеливо замахал рукой. — Каждый раз, когда мы открывали новый магазин, нам требовалась солидная поддержка. Ты знаешь, что каждый магазин стоит до миллиона? Мы принимали финансы от различных кредиторов, и они хотели, чтобы мы занимались тем, в чем ты сильнее всех — молодежным рынком, доступными ценами на одежду и все такое….
      Она встревоженно смотрела на них:
      — Разве вы, шуты гороховые, не понимали, что нам нужен кто-то, кто мог бы заменить Эда? А Элистера вы заменили?
      — Да не возбуждайся ты так — мы же хотели как лучше. Пресса теперь приходит к нам сама, нам не надо кому-то платить, чтобы ухаживать за ней…
      — Но кто работает с прессой? Помощники продавцов? Ох, Реджи, не позволяй всему разваливаться только потому, что хочешь сэкономить на найме новых людей. Я прошу, чтобы ты завтра же поместил в «Уименз Уэр» объявление, что требуется человек по связям с прессой…
      — Но мы зарабатываем больше, чем когда-либо раньше! — со злостью сказал ей Реджи. — Нам не нужно сейчас ничего менять так радикально! «Голд!» был основан на идее обеспечить молодых людей модной одеждой по низким ценам. И все прекрасно работает в этом направлении. Никто не может обвинить нас в дешевой моде!
      — Реджи… Макс! — медленно сказала Маккензи, подчеркивая свое долготерпение. — Я пытаюсь объяснить вам, что нам надо быть впереди в этой игре, что наши дела пойдут даже лучше, если мы сумеем предвидеть то, что должно произойти, в течение года, ну, двух лет…
      Они спорили целый час. Братья были так же прижимисты и неуступчивы в своем нежелании тратить деньги на ткани лучшего качества, как когда-то в спорах о месторасположении магазинов и отделки их интерьеров.
      Она поняла, что они по-прежнему не доверяют ей. А ссылка на то, что какие-то анонимные кредиторы диктуют им, что и как делать, была слишком дикой даже для того, чтобы обсуждать ее. В конце концов они согласились, чтобы она начала работать над экспериментальной улучшенной серией одежды и направила эту серию в магазин на Мэдисон-авеню, чтобы посмотреть, как она будет продаваться. После этого они передали ей на подпись кучу документов. Она подмахнула их, не читая, а возвращая последний, совершенно разбитая, воскликнула:
      — А теперь объявляю заседание закрытым! Господи, уже двенадцатый час!
      В ожидании лифта Маккензи сказала: