— Я здесь продрогла до самых костей! — заявила она, когда Крисси, помощница Патрика, наконец открыла, и Маккензи, дрожа, вошла в прихожую. — Ваша музыка слышна везде.
— Что-то случилось? — Крисси уставилась на нее, хлопая накрашенными ресницами. На ее лице было удивленное и озабоченное выражение.
— Они все еще работают, да? — спросила ее Маккензи, шагая к дверям, которые отделяли прихожую от студии.
Крисси забежала вперед и загородила ей дорогу.
— Не ходите туда! — сказала она.
— Почему?
— Он… Патрик ненавидит, когда ему мешают… Маккензи высокомерно посмотрела на нее.
— Послушай, дет-точка, я плачу жуткие деньги за эти съемки. И я хочу взглянуть, как это происходит.
Она прошла мимо Крисси и вошла в огромную студию. Все толпились на другом конце комнаты. Музыка вдруг закончилась, и крики, подбадривание и смех заполнили студию. Постоянно действовали вспышки, и сладкий запах «травки» заполнял помещение и висел в воздухе тяжелыми облаками. Кто-то поставил песню «Танцы на улице», ее исполняли Марта и Ванделлас. Из колонок вновь оглушающе зазвучала музыка.
— У-ух! — одобрительно воскликнула Маккензи и прищелкнула пальцами. Она сделала несколько танцевальных па по направлению к собравшимся. Ей всегда нравилась атмосфера в студиях фотографов — творческая и с сумасшедшинкой! Несколько стилистов и косметичек, увидев ее, подбежали, чтобы поцеловаться. Они держали ее за руки, как бы стараясь не пустить вперед, к оживленной группе. Оттуда опять раздались возгласы подбадривания. Стилистка от Сассуна, рыжеволосая девица, схватила Маккензи и начала вопить:
— Какие прекрасные серьги! Где ты их взяла?
Она попыталась увести Маккензи на другой конец студии, подальше от вспышек Патрика. Маккензи с трудом вырвалась.
— Где Патрик? Что вы все стараетесь спрятать от меня?
Оттолкнув стилистку, она пошла к шумной группе, протолкалась сквозь нее и посмотрела на пол. Маккензи увидела сразу перед собой розовый пульсирующий мужской зад. Это был зад Элистера — только он мог двигаться с такой скоростью перед самым оргазмом. Он как раз демонстрировал перед зрителями свой знаменитый ускоренный финал! Под ним лежала, задрав ноги и скрестив их у него за спиной, Джанис Аллен, девица, которую она сама и Элистер выбрали представлять новые модели «Голд!» на следующую осень. Глаза Джанис Аллен были крепко закрыты, и она вскрикивала, пока окружающие вели отсчет времени до ее оргазма. Маккензи смотрела на эту сцену всего лишь доли секунды — ее затошнило, и она почувствовала себя такой униженной! Она обратила внимание на то, какие длинные были пальцы у Джанис на ногах и какого цвета лак покрывал их. Камера Патрика работала без остановки.
Казалось, что все они стоят здесь уже вечность. Никогда оргазм не наступал так долго. Маккензи понимала, что ей сейчас нельзя уйти. Ей следовало дождаться конца, а потом уже начать свою собственную сцену. Неужели она все это сможет выдержать? Маккензи не представляла, как она станет действовать дальше. Именно сейчас, она так же, как и все остальные, ждала, чем все закончится. Она почувствовала, как в ней зреет дикая ярость.
— Десять! Девять! Восемь! — все считали хором синхронно с ритмом музыки и рывками Элистера. Джанис открыла глаза и увидела Маккензи. Остальные тоже начали замечать Маккензи — они переводили глаза с одной на другую, как при игре в теннис.
— О-о-о! Боже мой! — завопила Джанис. Она сильно ударила Элистера по плечу.
— Да! Да, детка! Я кончаю! — воскликнул он.
У него начались такие знакомые Маккензи конвульсии, он весь задергался, его ягодицы быстро сжимались и разжимались. Он орал так, что заглушал даже бешеную музыку. Маккензи наблюдала, как его тело перестает содрогаться и начинает успокаиваться. Джанис в ужасе смотрела из-под него на Маккензи.
— Элистер, — прозвучал голос Джанис. Музыка прекратилась, и наступила тишина.
— В чем дело? Ты кончила? — спросил Элистер неясным голосом, уткнувшись лицом в ее волосы. Он не поднимался с нее, его ягодицы медленно двигались — он получал последние мгновения удовольствия.
Все уставились на Маккензи.
— Ты все зафиксировал, Патрик? — спросил его Элистер.
— Да, каждое твое движение, — ответил Патрик, высокий тощий мужчина.
— Ну что? Я перекрыл свой рекорд? На этот раз ему ответила Маккензи.
— Да, Элистер, мне кажется, что ты его побил. Элистер быстро сел и посмотрел на нее.
— О, привет, Мак!
Он сразу же натянул брюки и набросил свитер на голую скорчившуюся Джанис.
При этой сцене присутствовало человек двенадцать. Это была самая вызывающая сцена с участием хиппи города. Элистер и Маккензи были выдающейся парой среди всех хиппи.
Интересно, как же они справятся с этой ситуацией?
— Мак, хочешь «травки»? — Патрик протянул ей закрутку. — Мы сделали такие потрясающие кадры!
Она проигнорировала его. Она смотрела на Элистера, тот медленно и аккуратно одевался. Он сделал вид, что ему все равно, и явно не собирался извиняться. Да, оказывается, она совершенно его не знала. Боль в душе была жуткой, тем более что она не могла показать ее. Она огляделась, ей был нужен козел отпущения. Маккензи выбрала козлицу — Джанис!
— Сколько раз ее сегодня трахали? — спросила она, ненавидя себя за этот вопрос. — Патрик, ты ее тоже трахал?
— Послушай, Мак… — Патрик тронул ее за плечо. Маккензи со злобой сшибла его руку со своего плеча. — Мне не нравятся твои намеки. Я просто вел съемку, вот и все. Между прочим, мне нравится твой дизайн.
Она щелкнула пальцами.
— Дай мне пленку!
Патрик секунду смотрел на нее, потом сказал, чтобы его помощник перемотал пленку и отдал ее Маккензи. Она положила ее себе в сумку. Патрик с раздражением посмотрел на зевак.
— Всё, расходитесь все. Ну-ка быстро! Концерт окончен! — Он взял Маккензи под руку. — С каких это пор ты стала такой буржуазной? Мне всегда казалось, что ты не обращаешь внимания на такие вещи, крошка. Ты же хиппи, цыпочка.
— Так вот, эта крошка и цыпочка хиппи собирается родить маленького цыпленочка-хиппи! — сухо ответила она. — И это все круто меняет. — Она вырвалась от Патрика и пошла к Джанис, которая мрачно одевалась на другом конце студии. — Я передумала, — сказала ей Маккензи. — Мне не нравится, как ты выглядишь. Мне нужен несколько другой тип. Тип более приличной девушки.
— Ты должна заплатить мне! — завопила Джанис. Она надела туфли на высоких каблуках и слегка покачнулась. — Я здесь с восьми и проработала шесть часов!
Маккензи не отступала ни на шаг и уничтожающе смотрела на нее.
— Только попробуй прислать мне счет, Джанис, и я заставлю полицию арестовать тебя за проституцию!
Джанис зарыдала, и Патрик подошел к ней и стал ее успокаивать.
— Я передумала пользоваться и твоими услугами, Патрик, — заявила Маккензи.
Патрик повернулся к ней.
— Послушай, успокойся, — сказал он.
— Я давно спокойна!
Маккензи подошла к Элистеру. Она заставила себя посмотреть на него. Она никогда не видела у него на лице такого равнодушного выражения.
— Ты ничего не хочешь сказать мне, Элистер? — тихо спросила она.
Он нагнулся, чтобы зашнуровать свои ботинки.
— Мне казалось, что это я занимаюсь вопросами рекламы, — пробормотал он.
— Я тебя уволила.
Он серьезно посмотрел ей в лицо.
— Послушай, Мак, нам лучше работать в более расслабленном состоянии, иначе все будет, как нудные съемки для каталога…
— А, так это все делалось ради моих интересов? И то, чем ты занимался? Старался улучшить качество снимков? Интересно, а мне казалось, что ты трахался так, что у тебя ходуном ходила твоя тощая голая задница!
Он выпрямился, и его лицо исказилось от злости.
— Ты что, хочешь сказать, что сама никогда не трахалась с кем-то кроме меня?
Она огляделась вокруг: рядом стояли люди и прислушивались к их разговору. Правда, они делали вид, что он их совершенно не интересует. Ее глаза внезапно наполнились слезами. Она представила Эдди Шрайбера, вспомнила, как в последний раз остановила его, оттолкнула его от себя, хотя ей так хотелось заняться с ним любовью.
— Нет, я никогда ни с кем другим не трахалась! — прошептала она. Потом оглянулась и заорала: — Я никогда ни с кем не трахалась! Вы все слышали? Мне хотелось сохранить верность моему Элистеру, потому что во мне растет его дитя! Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? Я вам сказала такую старомодную и глупую вещь!
Патрик обнял Джанис. Он посмотрел на Маккензи и заявил:
— Самая большая глупость, которую я слышал — это то, что ты свертываешь кампанию из-за того, что мы все здесь немного повеселились…
— Элистер трахал девку при всех, и это называется веселье? — воскликнула она. — Это просто веселье?
— Но мы же все друзья, — застонал Патрик. — Ты же знаешь наш лозунг, крошка — «Любовь и Мир»! Ты должна с нами разделить настроение — карму, дух, ты же была с нами все эти последние два года.
Маккензи еще раз посмотрела на Элистера и пошла к двери. Ее каблуки гулко стучали по полу, все присутствующие не сводили с нее взгляда. Она остановилась у дверей и сказала:
— Затрахайся, Патрик! Все вы можете затрахаться! Вы просто толпа дешевых, дурных извращенцев…
Она не смогла продолжать, закусила губу и выскочила на улицу, прежде чем они увидели, что она плачет.
На улице она швырнула засвеченную пленку в мусорный бак. Она как будто хотела наказать себя за что-то и шла квартал за кварталом по замерзшим улицам, дрожа от холода. Перед ее глазами стояла сцена, свидетельницей которой она стала. «Большей дуры я еще не встречала», — сказала она себе. Она постоянно повторяла эти слова. «С этих пор я буду развлекаться и трахаться всегда, когда представится любая возможность!» Ей хотелось позвонить Эдди и встретиться с ним вечером. Но она так замерзла, что поймала такси и отправилась прямиком домой. Ей было жаль себя. Ее мать и Элистер предали ее одновременно, в один и тот же день. Она начала плакать, сидя на заднем сиденье такси. Она не поднимала глаза, чтобы водитель не видел в зеркало заднего обзора, как она плачет. Если она когда-нибудь и любила Элистера, то именно в этот день она начала разочаровываться в нем.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
— Прибыла Анаис Дю Паскье. — Уэйленд налил себе большой бокал водки и апельсиновый сок для Майи. — Мой офис по связям с прессой буквально разрывают! — Он передал ей бокал. — Им постоянно передают просьбы организовать с ней интервью. Что, если нам нанять французскую актрису, чтобы она выступила от имени Анаис?
Майя засмеялась.
— Может быть, с этим лучше всех справится Бет Дэвис?!
— Мне почему-то больше нравится Катрин Денев. — Уэйленд отпил из своего бокала.
Было семь часов, и она собиралась выйти, несмотря на то, что вечер был холодным — март принес из Канады в Манхэттен пронизывающие ветры. Сейчас Майя начала зарабатывать большие деньги продажей своих моделей. Она понимала, что ей вскоре придется подумать о своей квартире, и что она будет скучать по Уэйленду.
— Тебе следует выйти из подполья и встретиться с нашими покупателями, крошка, — советовал Уэйленд. — Они не станут болтать. Нам не помешает немного дополнительной рекламы. — Он протянул ей тарелочку с арахисом. — Покупатели готовы к переменам. Дамы мечтают о юбках разной длины. Мы связывались с магазинами в разных местах Америки. Их всех интересуют работы нашей малышки Анаис. Тебе нужно найти какое-нибудь хорошее агентство по рекламе, чтобы оно работало на тебя.
Майя покачала головой.
— Как странно, что это случилось, когда мне стало все безразлично.
— Иногда так и случается. — Уэйленд погрозил ей пальцем. — Перестань переживать! Тебе следует продолжать жить! Ты — талантлива! Твои модели прекрасно распродаются! В чем дело, что с тобой? Майя отпила сок.
— Мне кажется, что я израсходовала всю свою энергию на мать и Филиппа.
Он озабоченно взглянул на нее.
— Крошка, ты же не хочешь сказать, что у тебя нервный срыв? Я так ужасно себя чувствовал, когда в прошлом году от меня ушел оформитель витрин. Мне показалось, что наступил конец света. Но… — Он пожал плечами и отхлебнул свой напиток. — Ты должна чаще выходить в свет и общаться с людьми. С кем ты сегодня встречаешься, крошка?
— Мне кажется, с Маккензи…
— Что значит, тебе кажется?
— Она сказала, чтобы я была в «Русской чайной» в восемь и что мне следует приодеться — может, с ней будет еще кто-то. Я не знаю.
В этот вечер она надела свой костюм из лиловой шерсти. На ней были толстые, с рисунком, колготки и невысокие лиловые сапоги. Сверху Майя надела черное пальто из искусственного меха и повязала на голову ярко-желтый шарф. Она отправилась в ресторан по Пятьдесят седьмой улице.
Войдя в ресторан, она обратилась к метрдотелю, и он провел ее в угловую кабинку. Когда она подошла ближе, мужчина, сидевший за столиком, поднялся. У нее сильно забилось сердце.
— Дэвид, значит это ты — сюрприз! — выдохнула она.
Он крепко обнял ее. Ей следовало догадаться, что Маккензи не упустит возможности как-то связать их. Исходивший от него запах чистоты, запах дорогого мыла сразу напомнил ей их прошлое.
— Я убью Маккензи, — смеясь, сказала она и села, стараясь прийти в себя.
Она совсем забыла, какой Дэвид симпатичный. Его красивые ясные синие глаза были такими честными. Она так долго думала о Филиппе, что совсем забыла, что другие мужчины тоже могут быть весьма привлекательными. Она не видела Дэвида целый год, и этот год пошел ему на пользу. Он немного отрастил свои светлые волосы, его глаза, казалось, стали еще синее, а волосы — гуще.
Он радостно улыбнулся ей.
— Боже, как же я рад видеть тебя снова, Майя. Ты стала еще красивее. Почему ты не сообщила мне, что уже вернулась?
Она сняла с головы шарф и пригладила волосы.
— Я не знаю, — ответила она просто. — У меня было такое странное ощущение, когда я вернулась. Уэйленд предложил мне создать небольшую коллекцию. И я ею занимаюсь под именем Анаис Дю Паскье. Я почти никуда не выхожу, только иногда Уэйленд берет меня с собой…
Он выглядел взволнованным.
— Ты не хочешь рассказать мне все? — спросил он. Его глаза блестели от любопытства.
Они заказали кофе и блины.
— Сначала расскажи, как дела у тебя, Дэвид? — попросила Майя.
Он пожал плечами.
— Из нашего выпуска вы с Маккензи получили все самые престижные награды и лучшую работу! В прошлом году я был недолго занят в фирме на Восьмой авеню, а сейчас работаю дизайнером и закройщиком пальто и костюмов в фирме на Бродвее. Работы много, и платят мне хорошо, но мне все так надоело. Приходится бороться за каждый клапан кармана, и мое творчество…
— Натыкается на каменную стену… — продолжила она за него.
— Правильно, именно так, — засмеялся он. — Я решил, что стану работать для себя по вечерам дома. Мне хотелось создать платье без швов из «чулка». Если бы у меня все получилось, то началось бы новое движение в дизайне…
— И что?
— Но мне еще нужно плавать по вечерам.
— Ты все еще увлекаешься спортом?
— Это же Нью-Йорк, здесь без спорта не обойтись! Им принесли заказ. Майя подумала, какой же могла быть ее «нормальная» жизнь с Дэвидом.
— Почему ты уехала из Парижа? — мягко спросил он. — Я же помню, как тебе было важно работать для Ру.
Она отпила кофе, глядя в его чистые черты лица.
— Я не знаю, как тебе это объяснить. Ты такой нормальный и спокойный человек. Тебе все может показаться просто мелодрамой.
Он покачал головой.
— Послушай, Майя, я так долго этого ждал. Я хочу, чтобы ты мне все рассказала. Медленно и во всех деталях.
Официант налил ей еще кофе, и Майя перевела дыхание. Она не желала рассказывать Дэвиду, что была влюблена в Филиппа. Поэтому она несколько сместила акценты, описав Филиппа как диктатора и хитреца. Она сказала, якобы Корал не поверила, что она сама приготовила коллекцию, поэтому-то она и швырнула в нее пепельницей.
Дэвид чуть не подавился.
— Но я сразу же узнал твой стиль, как только увидел фотографии! Я же видел, что карманы и воротники — все это принадлежало тебе, Майя!
— Спасибо! — Она улыбнулась и развела руками. — Вот и все! Сейчас я живу в роскоши в апартаментах Уэйленда и занимаюсь созданием коллекции одежды. Я могу вести собственную жизнь, но не представляю себе, как это сделать.
Она отпила глоток воды.
— Уэйленд как бы моя семья. Я должна вас познакомить. Мне бы хотелось, чтобы он увидел твои работы. Я уверена, что они чудесны.
Он отрицательно покачал головой.
— В наше время одежда не должна быть слишком изысканной. Посмотри на Маккензи. Она выпускает такую дешевку! Но ее вещи продаются, потому что она знает, как их преподнести. Рок-музыка, цветные огни… Молодежь купит все, что угодно!
Майя призналась, что в Париже ее «отравили» прекрасным мастерством «от кутюр».
— Ты себе даже не можешь представить, что они делают, чтобы туалет стал совершенным! Как с лица, так и с изнанки. Все делается только вручную!
— Расскажи мне об их клиентах. Они что — богатые испорченные и избалованные сучки?
— Да, некоторые, безусловно.
Она доела блины и сложила салфетку.
— Некоторые из них считают, что если они заплатили вам три тысячи долларов за платье, то вы должны быть им обязаны по гроб жизни. Если вдруг отрывается пуговица или тянет где-то подкладка, они несут вещь обратно. Даже спустя годы они приносят вещь, чтобы к ней сделали изменения, если они набрали или потеряли вес… Филипп был вне себя, когда костюм, который он пять лет назад делал у Диора, принесли ему, чтобы он что-то изменил в нем. Но ему приходится быть вежливым и очаровательным. И главное, все уверены, что переделки должны делаться бесплатно!
— Как скоро они оплачивают по счетам?
— Он отказывается иметь дело с актрисами и женами политиков — с них, как правило, получить что-нибудь весьма трудно. Некоторые из них пытаются торговаться или желают оплатить только стоимость материала. Они считают, что если они показываются в этой модели на публике, то реклама, которую они делают вам, уже вполне компенсирует труд!
Дэвид пил кофе и не сводил с нее глаз.
— Этот Филипп, он приставал к тебе?
— Он женат, — коротко ответила ему Майя. — Когда ты работаешь в его мастерской, предполагается, что вся твоя жизнь будет посвящена только этому делу. Все жутко похоже на какую-то замкнутую религиозную секту. Мода «несет в мир порядок и стиль», она как бы выполняет священную миссию.
— Может, известный дизайнер и должен думать именно так.
Майя покачала головой.
— Филипп твердо стоит обеими ногами на земле и прекрасно разбирается в бизнесе. Ему нужно постоянно продавать свои шедевры. Фирма «Кремер» купила его имя и сейчас выпускает какой-то ерундовый одеколон…
— Ты кажешься мне разочарованной. Вы нормально расстались с ним? — спросил Дэвид.
— Невозможно уйти из парижского дома моды, не поссорившись! Он был уверен, что я ухожу к его сопернику по бизнесу. Честно говоря, когда я сейчас вспоминаю, мне кажется, что это было так похоже на сцену из мелодрамы!
— А твои наряды в «Хедквотерз», почему они не выставлены под твоим именем? — спросил ее Дэвид и попросил счет у официанта.
— Это еще одна длинная история. Ее придется оставить на другой раз!
Дэвид проводил ее домой.
— Ты знаешь, мне уже тоже хочется признания и оценки моей работы, — сказал он ей откровенно. — У меня не меньше таланта, чем у Холстона или Билла Бласса. Мне только нужно найти ему применение.
— Тебе необходимы полезные контакты, — заметила Майя. — Маккензи сказала мне, что у них работает блестящий бухгалтер. Он привел в порядок дела их фирмы. Тебе не мешало бы поговорить с ним… Тебе тоже нужен хороший бухгалтер.
— Да, Маккензи неоднократно предлагала мне свои услуги. Но я упрям и хочу всего добиться сам.
У дверей дома он поцеловал ее в щеку.
— Ты больше не станешь пропадать?
— Нет. Спасибо тебе за вечер. Я очень рада, что повидала тебя.
Она смотрела, как он уходит. Он не поинтересовался номером ее телефона.
Донна Хеддон-Брукс провела пальцами по курчавым темным волосам Говарда Остина.
— Я скучала по тебе, — призналась она. — Я даже не ожидала этого от себя. Я почти забыла, какая у тебя здесь гладкая кожа…
Она погладила его торс.
— И я не забыл, как ты прикасаешься ко мне, — хрипло ответил он, прижимаясь губами к ее шее, нежно сжимая ее груди. — Миссис Брукс…
— Никогда не называй меня так, — попросила она. — Только не ты. И особенно не ты!
Их встреча состоялась два месяца спустя после «модного брака года», как назвала его «УУД». Донна к тому времени уже стала редактором отдела моды «Дивайн».
Они обнаженные лежали на постели роскошного номера в «Плазе». Окна номера выходили в парк, и под ними иногда раздавалось конское ржание.
«Лейблз» помещали все больше рекламы производителей, прекрасно понимавших, каким успехом пользуется издание. Его тираж почти достиг тиража «УУД», и это всего лишь за один год. В шестидесятых мода таила в себе огромный потенциал.
— Даже Ллойд каждый день читает вашу колонку «Сплетни», — сказала Говарду Донна. — И не только, чтобы узнать, каким наркотиком балуется Корал.
— Ты испытываешь вину перед ней? — спросил Говард. Он развернулся в постели так, чтобы их тела касались друг друга почти каждым миллиметром кожи. Ему нравилось находить новые позы, позволявшие быть к ней как можно ближе. Сейчас он примостился у нее между ног и зарылся носом в ее чудесно пахнувшие волосы.
— Никогда не настанет такой день, когда я почувствую себя виноватой перед Корал, — ответила ему Донна. Она рассеянно провела пальцем вниз по его животу, коснулась его члена, и ее палец остался там. Она легонько взяла в руку его яички. — Ты даже не представляешь, какой шум и беспорядок она создает в офисе. Если мне удастся избавиться от нее, Ллойд сэкономит массу денег!
Он прижался губами к ее губам, чтобы она наконец замолчала. Они оба чувствовали, как нарастало в нем желание.
— Давай не станем ее обсуждать сегодня, — прошептал он. — Мне кажется, что она все время с нами, как третий лишний!
— Говард, мы же договорились, что между нами будет только секс. Но когда Ллойд занимается со мной любовью, все настолько иначе. Он для меня делает все — целует, если я захочу, всю ночь ласкает языком везде, где я хочу. Я не стану тебе лгать: я могу испытать с ним оргазм. Но Боже, как же все отличается от того, что происходит с нами! С Ллойдом я испытываю больше… клинические ощущения. И у меня возникает какая-то отстраненность. Но с тобой…
Она замолчала, потому что он быстро лег на нее и вошел внутрь.
— О Боже! — застонала она.
Он очень уверенно занимался с ней любовью. Они много раз встречались с тех пор, как началась их связь. И каждый раз это происходило в новом отеле. Только медовый месяц, который Донна провела в Новой Англии, прервал их встречи.
— Ты знаешь, что бы мне хотелось сегодня? — спросила она его. — Мне хочется поразить тебя.
Она оттолкнула его и вскочила с постели.
— Эй, — воскликнул Говард, — я только начал разогреваться.
— Пошли, — сказала она, быстро одеваясь. — Ты тоже одевайся.
Они только тридцать минут назад пришли сюда, но он пожал плечами и стал одеваться.
Был великолепный весенний теплый день, какие иногда выпускает из рукава апрель в Нью-Йорке. На улице Донна быстро подбежала к стоявшей у обочины коляске, в которую была впряжена лошадь, и взобралась внутрь. Говард нахмурился.
— Ничего себе сюрприз, а если кто-нибудь увидит нас? Она, смеясь, схватила его за руку и втащила за собой в повозку.
— Ты когда-нибудь разглядывал людей, которые проезжали мимо тебя в колясках? Мы похожи на приехавших на экскурсию в Нью-Йорк или на молодоженов.
Он посмотрел на ее ярко-фисташковый наряд от Холстона из тончайшей замши. Она носила его с бледными колготками, тоже фисташкового оттенка. Ее волосы были схвачены ярко-фиолетовым шарфом. Говард захохотал.
— Ты совершенно не похожа на приезжую дамочку из провинции.
Коляска медленно поехала в парк. Они закрылись от ветра полостью, и под нею пальцы Донны начали манипулировать его членом.
Она расстегнула его брюки и вынула член. Она гладила и ласкала его, пока он не стал совсем твердым.
Продолжая ласкать его, она прислонилась головой к голове Говарда, глядя на ярко-синее весеннее небо.
Он тоже засунул руки под полость между ее ног. Ему понравилось, что на ней были, как выяснилось, не колготки, а чулки и кружевной пояс. Он просунул руку в трусики и начал ласкать Донну.
Пока они ездили по Сентрал Парк, старый возница деликатно не обращал внимания на их стоны, а может, и не слышал их. Говард соскользнул на дно коляски к ногам Донны.
Позже, если бы кто-то заглянул в коляску, то разглядел бы под полостью очертания мужчины, стоявшего на коленях на полу. Женщина сидела на сиденье. Ее голова была откинута назад, ноги широко расставлены. Она задыхалась и стонала от удовольствия. Донна быстро кончила, он ласкал ее языком — перемежая мягкое поглаживание губами с резкими быстрыми движениями, почти укусами. Ее руки держали и направляли его голову. Потом она вцепилась в его плечи, когда волны оргазма начали сотрясать ее.
Коляска внесла свою долю в их удовольствие — она подпрыгивала на неровной дороге, стук копыт и наклоны на поворотах только усиливали их возбуждение.
Донна, усталая, лежала на сиденье рядом с Говардом. Она достала маленький тюбик крема для рук из своего кошелька и, смазав им руки, под покрывалом сжимала ими его член. Она чувствовала, как он пульсировал, и ласкала его, пока он не оросил ее спермой. Говард плотно закрыл глаза и откинулся назад, весь отдаваясь ее ласкам.
Когда они снова вернулись к «Плазе», у них дрожали ноги. Они доставили огромное удовольствие друг другу. Говард дал возчику пятьдесят долларов на чай.
Донна схватила ближайшее такси и послала Говарду воздушный поцелуй.
Он покачал головой, возвращаясь в свой новый офис на Мэдисон. Вот было бы смеху, если бы в колонке сплетен появилась заметка о редакторе отдела моды из «Дивайн» и издателе «Лейблз», которые трахались в коляске во время прогулки по Сентрал Парк. Эта заметка пользовалась бы огромным успехом! Как жаль, что он не сможет поместить ее в «Лейблз»!
— Вот дерьмо! — выругалась Маккензи. Она сидела в постели и читала «Лейблз», конечно, колонку «Сплетни». Эту колонку все, связанные с миром моды, всегда читали в первую очередь.
«Кто-то из наших дизайнеров решил порадовать своего дружка во время съемок ее моделей одежды. Но когда она прибыла на место съемок, то увидела, что там никто не носил вообще никакой одежды! И все съемки проводили… лежа. Мы ни на что не намекаем, но это сообщение стоит золота!..»
Маккензи швырнула газету на пол. Наверное, проболтался один из помощников фотографа. Она покажет сегодня вечером эту статью Элистеру.
Маккензи пила кофе и размышляла. Вся ее жизнь менялась так же, как и отношения с Элистером. Именно тогда, когда она решила, что жизнь стабилизировалась, все пошло наперекосяк. Она забеременела — и это само по себе многое меняло, потом эта жуткая сцена в студии Патрика. Они не разговаривали целую неделю… Потом Элистер извинился и вымолил у нее прощение. Но у Маккензи было такое ощущение, что он это сделал не из любви к ней, а потому что ему было гораздо удобнее жить вместе с Маккензи.
Он унизил ее, и Маккензи не была уверена, что когда-нибудь сможет снова доверять ему. Но она уже довольно долго жила с ним и боялась потерять его. Если бы она не была беременна его ребенком, то, наверное, вышвырнула бы его из своей квартиры и из своей жизни. То, что она простила Элистера, стало главным компромиссом в ее жизни. Маккензи сделала это только потому, что была уверена, что ее ребенку будет лучше рядом с отцом. Она вела длительное сражение, чтобы утвердить свою собственную философию жизни, свою собственную мораль, отличную от насаждавшейся ее матерью, или же от философии «любовь и мир», какую проповедовали ее друзья из Виллидж. Она даже не ожидала, что жизнь может быть такой сложной! Увы, далеко не всегда можешь делать то, что хочется. Она когда-то считала, что, если добиться известности и денег, все станет таким легким… Теперь она понимала, что придется самой вырабатывать свой честный, светлый и праведный образ жизни.
Она все вспоминала об Эдди.
Но сейчас, когда она была беременна и не собиралась выходить замуж, он, судя по всему, не одобрял ее поведения и старался держаться от нее на расстоянии. Но, самое главное, ей нужно было оставлять руку на пульсе ее бизнеса, планировать и контролировать все, не выпускать из поля зрения братьев и постоянно стараться перехитрить их.
Она им совершенно не доверяла. Маккензи понимала, что они сделают все, чтобы только сбить стоимость продукции, за этим ей тоже постоянно приходилось следить. Они могли за ее спиной перейти к использованию более дешевых ниток или пуговиц, а это заметно отражалось на качестве продукции. Кроме того, по мере расширения сети магазинов «Голд!», начало производиться гораздо больше продукции, чтобы удовлетворить все заявки, поэтому приходилось иметь дело с рабочими и профсоюзами. Ей хотелось, чтобы этими проблемами занимались братья, но, в принципе, им нельзя было это доверить. Теперь, когда у них было налажено производство одежды в Калифорнии, они могли связаться с какой-нибудь потогонной фабричкой в Лос-Анджелесе, чтобы там производить товары подешевле в ужасных условиях. Там, бывало, использовали подпольных швей, которые вообще не могли бороться за свои права. Ее отношение к подобным вещам сформировалось еще во время жизни в Виллидж, и Маккензи не могла даже думать об этом спокойно. Поэтому она все время с подозрением относилась к деятельности своих братьев.
