- Женечка, помоги мне! - повторил Игорь. Женька покачала головой. - Я все чашки переколочу тебе, все чашки! - сказала она так, словно мысль об этих обреченных чашках единственная нагоняла на нее тоску. - Иша, миленький, кому нужен твой чай?.. Никому его чай не был нужен. В столовой сидел Володька, положив на плечо Маришке свою широкую, спокойную руку. Метался из комнаты в комнату неприкаянный, ожесточенный Филипп, то и дело останавливаясь в дверях и спрашивая Володьку: - Уйти, да? Я уйду... - Не вяжись! - морщился Володька.- Маришка, скажи ему, пусть катится... Маришка улыбалась: - Не уходи. Костя! Сумасшедший дом! Или просто Игорь пьян больше всех и обостренным глазом видит то, чего обычно не видит? - Очень он дураков этих жалел и любил, потому что все они - родные друг другу. На всю жизнь родные, навсегда. А Игорь - он хороший. Игорь не очень понял, как очутился с Женькой наедине в родительской спальне,- нечего ей было делать в той комнате, где Володька! Хороший Игорь. Очень хотелось целоваться, а может, они и целовались уже, Игорь никак не мог понять, где кончаются его намерения, а где начинается реальная действительность Наверное, целовались все-таки, потому что куда-то задевались очки и Женька помогала Игорю искать их за тумбочкой и под кроватью. При этом они держались за руки и страшно мешали друг другу" и просто чудо было, что они их все-таки нашли, и Игорь настолько еще что-то соображал, если подумал: не нужно бы их надевать, - побью к черту! Но очень за хотелось увидеть попристальнее смеющееся Женькино лицо, - да, да, смеющееся, чем-то он ее развеселил все-таки! Вроде как награда ему за то. что он такой сегодня хороший!.. - Пьяненький Ишенька! - ласково и весело повторяла Женька. - Такой пьяненький, такой наш... За стеной резвился детский сад. Флорентинов и Жорка, как могли, развлекали Томку, та заливалась звонким, благодарным смехом. Куда-то исчез Филипп так же незаметно, как и пришел. За неплотно прикрытой дверью Вододька вил круги над Маришкой... Квадратура круга, сумасшедший дом! "Эй! - закричал Игорь -Вы хоть бы дверь закрыли..." - "А кто здесь?-- отозвался Володька. Подошел, заглянул: - А, это вы? Привет..." Закрыл дверь плотнее. Женька, опять погаснув, не сводила с этой двери взгляда. Хоть обратно дверь открывай: ничего там особенного нет-и не будет. Игорь обнял ее, она прижалась лицом к его плечу, и опять он растроганно подумал о том, какая замечательная все-таки вещь - их испытанная временем дружба. - Женя,- сказал он,- ты имей в виду, я очень тебя уважаю. Она уже выпрямилась, сидела напряженная, ждала, что он скажет. - Ты умеешь любить. Володька... Хочешь говорить о Володьке?.. Женя медленно покачала головой. Она продолжала невольно прислушиваться,нет, не к его словам, навязался с разговорами! Все вспоминалась почему-то Володькина фраза про Женьку, про то их лето: "Я, как алкоголик, тогда ходил..." Лезли в голову подробности. Игорь с трудом сдерживался исключительно из уважения к Женькиным чувствам. 3а дверью засмеялась Маришка, воскликнула: "Будет тебе!" Опять все затихло. - Ну что ты сидишь? - с тоской сказала Женька. - Лучше поцелуй меня. Не так, крепче!.. Чертовы очки! Чертовы тряпки, трещат к дьяволу...
      IX.
      КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЕ
      1. КОРОЛЕВА АСЕНЬКА
      Когда вышла Ася в свое время на привокзальную площадь - кожаная тужурочка, кепка на стриженых кудрях, - когда увидела Триумфальную арку и нацеленно устремляющийся в нее трамвай, когда услышала все это дребезжание, шум, столичное разноголосье, она так и подумала: все! Ни в какой Витебск она не вернется, так и будет, вместе со всеми, строить социализм. Ни секунды не сомневалась: и собственную судьбу устроит сама. Как в "Интернационале" поется: "Не бог, не царь и не герой..." Не сомневалась ни тогда, когда ходила, голодная по московским улицам, копейки считала. чтоб добраться до биржи: ни тогда, когда возвращалась в Марьину Рощу, к сапожнику, в закуток, где даже койку вторую поставить было невозможно, так и спали с Бронькой на одной, ни даже тогда, когда в мастерской у Блюменкранца работала, штамповала примусные иголки. Подумаешь: всем трудно - и ей трудно, только и всего!.. А каково это было - ночи подряд высиживать в промерзающем, кишащем мышами подвале! Ася придумала однажды: поставила в ноги горящую керосинку. Левая рука на колесе, правая - подсовывает под штамп кусок жести-тупо, механически: не сразу заметила, что мастерская наполнилась дымом, разом вспыхнула промасленная табуретка. Как они тогда колотились в двери, три перепуганные насмерть девчонки, кричали, звали на помощь, но Блюменкранц в свое время все хорошо продумал, ни одна живая душа не могла их услышать. Вот тогда и пропала тужурочка, когда они, поняв, что погибают, сбивали, тушили пламя чем только могли. А потом, плача от дыма и от пережитого страха, ждали, когда рассветет и придет наконец Блюменкранц с ключами, и только одной мыслью утешались: вот наступит социализм - и накажут, убьют они окаянного буржуя!.. Развязка приблизилась неожиданно. В одну прекрасную ночь все та же Ася, задремав, опустила себе штамп на пальцы. Перепуганный Блюменкранц сам вызвал "скорую"; наложили гипс, поднялась температура, начался бред. Верная Бронька не выдержала, сдали нервы, - позвонила Асиному родственнику, крупному военачальнику Аркадию Берлину: Ася знать о нем не желала, пока не станет стоящим, самостоятельным человеком. Что тут было! Подъехала к жалкой халупе сапожника сверкающая машина. Аркадий кричал, только что ногами не топал: "Как ты могла, как посмела!.." Вспомнил некстати, что Асина мама его, молодого комиссара, от махновцев прятала. При чем это здесь: ведь не Ася прятала, прятала мать!.. Уезжать от Броньки отказалась наотрез. Скрепя сердце, пошла на работу в Реввоенсовет: работенка непыльная, приличный оклад, военные поклонники один завидней другого,- для этого Ася в Москву приехала? Потихоньку продолжала отмечаться на бирже. И вот настал долгожданный день: пришла ее очередь! Все сбылось в свой черед. Стала Ася револьверщицей на заводе "Авиахим": пролетарка, активисточка. Такая, как Маришке рассказывала: красная косыночка по крутым бровям... Вот теперь могла она, знатная аристократка конца двадцатых годов, могла позволить себе бывать у Берлинов, приходить как равная в устроенную и обеспеченную семью. Вот там и вошел в ее жизнь Артур - у Берлинов. Аркадий и Галя большая, его жена, знали Артура еще по Пятой дивизии. О нем - так говорила словоохотливая Галя большая - легенды складывать можно. Сын лодзинского фабриканта всю свою жизнь посвятил революции. Мог быть выдающимся музыкантом, а ведет подпольную работу на Пилсудчине, скрывается под видом скромного учителя музыки; его ищут, он погибнуть может не сегодня, так завтра. О таких людях Ася до сих пор только в книжках читала. Смотрела на фотографию, в добрые детские глаза, думала: какое это счастье - любить такого человека, помогать ему. Она его наверное, уже тогда любила - заочно. А однажды Ася, взрослая девятнадцатилетняя дылда, заразилась свинкой от Гали маленькой: здесь же, у Берлинов, и осталась болеть. Даже себе не смела, признаться, как хорошо ей не возвращаться на койку к сапожнику. Чистая постель на мягком диване, уход - всего этого и в детстве не было. В один из вечеров - Ася уже задремала - в передней раздался звонок, потом поцелуи, восклицания: "Смотри, кто приехал!.:" Сна как не бывало. До глубокой ночи слушала приглушенные голоса из столовой, исступленно молилась: "Покажись! Зайди!" Зашел. Пожелал посмотреть перед уходом, как спит Галя маленькая. Крупная голова, широкие сутуловатые плечи в густой полутьме. И - одна секунда: глаза в глаза. Ася поспешно отвернулась, притворилась, что спит. Рядом -разговор шепотом: "Кто это?"-"Двоюродная сестра, Ася". Наутро дурака валяла: "Приехал кто-нибудь? Да что вы, Артур! Надолго?"-"Ненадолго, как всегда." Тянула с выздоровлением, сколько могла. Потом - неожиданно - пришлось его форсировать. Аркадий сказал: "Какая жалость, что ты больна! А нас всех приглашают обедать, тебя, Артура..." Болезнь как рукой сняло. А что толку! Ну пообедали, ну гулять пошли - с обыкновенным человеком из обыкновенной легенды. Вдвоем. Ночь ходили - мимо храма Христа Спасителя, мимо Новодевичьего монастыря, по Воробьевым горам. Наутро Ася вернулась в Марьину Рощу, к перепуганной Броньке, вся в слезах: "Зачем я ему?" Целый день плакала: Я ему дура, я ему девчонка!.." Потому что она ему всю свою бесхитростную жизнь рассказала, поторопилась, выложила, а он ей- забавные истории,- первой встречной! Вот так и на завод в понедельник пошла - замкнувшийся в себе человек, навсегда расставшийся со своими иллюзиями. Так под вечер и с завода вышла: никаких иллюзий!.. А по ту сторону проходной - Артур! Шел день за днем, время не стояло, мчалось. Вот так и будет: то оно будет мчаться, время, то мучительно, неповоротливо ползти. В последний свой вечер в Москве Артур пригласил Асю к себе в кое-как обставленную казенную квартиру на Чистых прудах. Стал говорить, что вся его жизнь не ему принадлежит - и нет в ней места любви, не имеет он права связывать свою судьбу с другою. И так он растерян был, так беспомощен перед лицом охватившего его чувства! Ася только одно отвечала: "Посмей! Свяжи!.." Ничего не было между ними, кроме нескольких поцелуев, в этот памятный вечер их обручения. А наутро он взял ее за руку и привел к своей приятельнице, немецкой коммунистке Марте Гаузман: "Вот моя Асенька, о которой я тебе говорил". Осталась Ася жить у Марты - с огромной библиотекой на разных языках, с друзьями Артура и интересами Артура, - осталась "проверять себя", только об этом он ее и просил. И потянулось время, мучительно потянулось, как не раз еще будет тянуться: год, другой... И все это было только началом. Вся совместная жизнь их была только началом, только приготовлением к настоящей семейной жизни. Сколько они были вместе? Считанные дни. Он приезжал - и жадно, как дело делал, начинал баловать ее, наряжать. Удивительная, странная начиналась жизнь. Ася прибегала с завода - потому что она все еще работала револьверщицей на заводе - и со смехом натягивала на себя заграничное шмотье, и они весело решали с Артуром, куда пойдут: Артур смертельно соскучивался по своим друзьям, по человеческому общению. И они шли в громадный дом на Малом Каменном, где жили члены правительства, или в тесную квартиру знаменитого поэта- где-то возле Таганки. И Ася, дружески неизменная и в доме на Малом Каменном, и в своем цеху, и со знаменитым поэтом, и с подружками по мастерской Блюменкранца, - Ася считала, что нет ничего естественней этих ее преображений в течение дня, этой головокружительной свободы. И потом, когда ее отозвали с завода и перевели на работу в МК, и даже сделали там немалой шишкой, Ася не удивилась: просто воспользовалась первой же нешуточной комсомольской мобилизацией и ушла из МК на строительство метро - так же, как когда-то на завод из Реввоенсовета. Потому что мечтала только об одном: приносить реальную пользу. И опять торопилась, на этот раз из сырой и вязкой шахты метро, где осваивала одну строительную специальность за другой, опять прибегала веселая, оживленная,- лишь бы ее Артур был с нею! - сбрасывала тяжелую робу, преображалась, и Артур горделиво вел ее к своим друзьям, истинную королеву, рабочую косточку. И только одно омрачало ее жизнь: то, что Артур, вернувшись с нею из гостей или с концерта, мог, как это уже бывало, сказать - с такой небрежностью, словно собирался выбежать на угол за папиросами, - "Детонька, уезжаю". И уехать - на год, на месяцы, на несколько лет. Уехать, чтоб, может быть, никогда не вернуться. Щедрая королева, дорого платила она за счастье. Весь ее благополучный мир был неустойчив и зыбок, вздрагивал под ногами, как корабельная палуба. Все оставалось прежним: никуда не девалась приносимая ею "реальная польза", не менялись его друзья, которые давно уже были ее друзьями, мир вокруг нее был так же густо населен, как и раньше. Все оставалось с нею, но среди беззаботности и довольства она одна жила судорожной жизнью солдатки, ежеминутно готовой получить похоронную. Все жили мирно, а в се существование вошла война. Уже вошла-задолго до той, которая, может быть, будет. Бесшумная, никому не видимая война грохотала в ее сознании, не давая минуты передышки. Кому пожалуешься, на что? Сама избрала эту участь, - сама и платила. Вяло донашивала или оживленно раздаривала тряпки, в которые Артур ее нарядил. Кому-то улыбалась - в отчаяние, сведенными тревогой губами. Вот и мальчик родился, как в войну рождаются, - без отца. Вместе с ребенком в "Люксе" появилась и тетя Паша. Ася вышла на Тверскую и с обычной своей легкостью и участливостью разговорилась с первой попавшейся на глаза крестьянкой - встречалось их в городе в эти годы немало, - с немолодой уже женщиной, жавшейся к стене и затравленно озиравшейся среди городского шума. Привела ее в дом, накормила, - женщина умирала от голода. "С детьми имели дело?" - "Родненькая, а то!.." Угрюмая, неразговорчивая, тетя Паша раскрылась не сразу. Однажды, торопясь домой к очередному кормлению, Ася увидела, что "Люкс" окружен людьми, стоят пожарные машины, по тротуарам бежит вода. Не взвидела света, кинулась. В подъезде успокоили: ничего страшного, загорелись плотницкие леса - "Люкс" в это время надстраивался. Спохватились вовремя, никто не пострадал. Вестибюль заполнен был взволнованным, разноязычным народом. Здесь же находилась и тетя Паша с Юркой: у ног Паши стоял ее деревянный, кованный железом сундук. Минула тревога, взялась тетя Паша за сундук - и не смогла оторвать от земли: переволновалась. Бог весть как спустилась она часом раньше и с сундуком, и с грудным ребенком! Сундук пришлось открыть. На дне его лежала семейная реликвия, спасенная от большевиков,- огромная, в тяжелом окладе икона. Так и выяснилось, что тетя Паша - раскулаченная. Потрясенная старуха рассказала все. Рассказала, что мужик ее сослан в Сибирь, да там и пропал, а дома три - доченьки, старшей едва четырнадцать, ходят "в кусочки"; Ася рассердилась, расстроилась. Кричала - как Аркадий на нее в свое время кричал: "Как ты могла, как смела!.." Немедленно затребовала девочек к себе. Поселила в "Люксе", откормила, приодела, как-то растолкала по училищам и общежитиям. Она же счастливая была! При всех своих тревогах-счастливая!.. А когда приехал Артур - малыш уже ходил, уже лепетал свое первое, милое. Артур был на себя не похож, говорил такое, чего не говорил никогда: не могу больше без тебя, без ребенка - выдохся, устал. Буду просить длительный отпуск, искать замену... Искать замену!.. Даже страшно было мечтать об этом. Артур постепенно повеселел, успокоился. Потащил Асю по магазинам, со вкусом устраивал новый, оседлый быт. Осуществил давнюю свою мечту: купил отличный концертный рояль. Потом, так же неожиданно, как всегда, сказал: уезжаю. Уверял, что на этот раз уезжает ненадолго, на несколько месяцев: введет нового человека в курс дела - и вернется. Навсегда. Очень тяжелая была эта разлука - перед возвращением навсегда. Шли - для Аси и для ее малыша - последние недели войны. Ложились последние шальные снаряды. Уцелел, вернулся!.. Приехал тяжело больной, с двусторонним воспалением легких. Сразу же угодил в Кремлевку. Даже не поверишь, что вернулся навсегда: был угнетен, томился. Чуть не каждый день сызнова расспрашивал об одних и тех же друзьях. Однажды сказал Асе: "Если денег не будет, продай рояль". Ася ответила: "Что с тобой делается, Артур! Так когда-то мечтал о рояле..." А однажды Ася пришла из института домой - она в это время уже в институте училась,- а тетя Паша говорит: "Артур Яковлевич наверху у себя". Работникам Коминтерна давали еще и отдельные кабинеты наверху, в надстроенных этажах, - чтоб семья не мешала работе. Ася тревожно кинулась туда: почему его выписали из больницы до срока? Он вчера только делал попытку подняться с Асиной помощью - и не мог. Ворвалась, не постучав. Артур был не один, сидел у его изголовья Аркадий Берлин. Что-то было - в выражении их лиц. в самых позах, в том, как сразу оборвалась их беседа, - Ася остановилась в дверях: "Мешаю?" - "Что ты, детонька? - отозвался Артур. - Мы уже кончили, входи, ничего". Аркадий поторопился уйти. Асе кивнул рассеянно - то ли поздоровался, то ли простился. Ася села на его место, взяла потные, больные руки мужа, в свои - и тут же выпустила: увидела под подушкой револьвер. Артур не сразу понял, на что она смотрит. Догадался, задвинул револьвер поглубже: "Ах, это? Это Аркадий подарил, ничего".- "Зачем тебе револьвер?" - "Ты права: зачем он мне? Но, знаешь, подарил..." Странный это был вечер. Артур отмалчивался в ответ на все вопросы, словно не слышал: почему выписали, почему не долечили? Все переводил разговор на нее, на Юрку: как собирается сына воспитывать, как - жить? Пошучивал со слабой улыбкой: вот придется ему ехать опять - может, все-таки придется, возьмет Асю с собой в Париж. Именно в Париже скрывался в это время ЦК компартии, с которой Артур был связан. И, наверное, в этой связи, вспомнил вдруг, попросил: "Детонька, позови ко мне Владека". Большая семья друга его Владека Марцельского жила с ними внизу дверь в дверь. Ася попробовала позвонить им - телефон не отвечал. "Тебе очень нужно?" "Очень". Пошла вниз сама, вернулась в смятении: в разоренной комнате Марцельских сидели одни женщины, Владека только что увели. Арестован. Артур выслушал невозможную эту новость сидя, тяжело опершись на подушки, не поднимая головы, - и так. словно именно в этом и хотел убедиться: в. том, что Владек - арестован. Сказал спокойно: "Вот, Асенька, и все". Что-то, наверное, знал про Владека. Ничего не объяснил, да Ася и не спросила - привыкла не расспрашивать ни о чем. Отправил Асю спать пораньше, хотел отдохнуть. "Ничего тебе не нужно?" "Спасибо, милая, ничего". ...Проснулась Ася оттого, что в комнату без стука вошли какие-то люди. Сразу - и много. Под руку ввели Артура в пальто и шляпе; он едва стоял, все норовил головой прислониться к чужому плечу. Вошедшие начали выбрасывать белье из ящиков, швырять с полки книги. Ася взглянула ненароком на тетю Пашу, застывшую у стены,- и вздрогнула. Вот так, наверно, смотрела тетя Паша, когда ее мужика уводили,- обреченно, с угрюмой покорностью неизбежному злу. Это чужое, это невозможное для Аси выражение покорности -злу- которое - неизбежно! - здесь, сейчас, в ее доме!.. Проснулся ребенок, радостно подскочил в кроватке: "Праздник, да? Света сколько, людей сколько!.." Захлопал в ладоши. Ася подошла, уложила маленького, снова прикрыла одеяльцем: "Спи!.." Артур успел сказать: "Ничему плохому про меня не верь",- его уже выводили. Ася кинулась вслед, крикнула несвойственным ей обычно сорванным, плачущим голосом: "Куда вы его ведете, больного, - люди вы? Он же на ногах не стоит..."-"Ничего,-отвечали ей.-У нас там больница, подлечим".
      2. ВАРЮХИНЫ ВЫСОТЫ
      Года не прошло, как Варю в вузовский комитет выбирали. Опять пришлось рассказывать про все свои выговора. Первый Варька получила еще в тридцать первом,- кто-то из ребят принес листовку троцкистскую. Второй - за то, что про подружку кое-что скрыла, когда та в комсомол поступала: отец у подружки был земский врач, но вот дед - одна Варька это и знала, - дед был дворянином. Третий - Варька уже на шорноседельной фабрике работала, разоблачили у них в организации одного, а Варя была не только подсобницей в цеху, но и комсомольским секретарем, она за все отвечала. Ну, потом-то, когда забирали ее с фабрики в райком-потому что не хватало тогда в райкоме путных работников,- выговора эти срочно сняли. Как выносили когда-то, так и сняли - за здорово живешь. Время от времени приходилось про них вспоминать: когда в кандидаты принимали, когда из кандидатов переводили в члены, когда партчистку проводили после убийства Кирова, в тридцать пятом. "Были взыскания? "Были. Выговор, выговор с предупреждением, выговор с занесением в личное дело. Сняты - все". Но такого, как здесь, в пединституте, никогда не бывало. Очень уж они молоденькие, новые Варькины товарищи, ровесники Октября, - жизни не видели, мыслят обо всем прямолинейно, по-школьному. Накинулись, как голодные волчата, в клочки рвут. Друг перед другом, стараются. Будто не в вузкомитет выбирают, не особую честь оказывают, а решают, в тюрьму ее засадить или прямо уж голову ей отрубить, чтоб другим неповадно было. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Глеб Масленников с исторического факультета. Вышел на трибуну большой, уверенный в себе, с тяжелыми мужицкими руками: подмял трибуну под себя, лег на нее. оглядел не торопясь возбужденную аудиторию. "До каких пор.- сказал,- будем мы на прошлые ошибки оглядываться? Перед вами живой человек - вот. пожалуйста! а мы только его анкету видим. Учителя, просветители! Какие будут из нас учителя, если мы со студенческих лет привыкаем себе глаза бумажками застилать?.." Было что-то в его насмешливой речи - аудитория затихла сразу, он и голоса-то не напрягал. "Вы же видите, - продолжал Глеб, литераторы за Свиридову горой. Уж литераторы-то Свиридову знают..." А это верно: литераторы все были за Варьку, только перекричать никого не могли. Варя у себя на факультете и пропагандистом успела поработать, и факультетским секретарем. В общем, прошла Варька в вузкомитет почти единогласно. А когда собрались они, все пятнадцать, чтоб распределить между собой обязанности, Варя сразу поняла: влипла! Потому что только они с Глебом и были "старички", лет на восемь, что ли, постарше других, остальные мелкота зеленая. И опять Глеб все повернул, как хотел,- такой человек! "Ну что ж,- сказал он, пока другие только еще приглядывались да раздумывали.- Предлагаю секретарем Свиридову..." И убедительно доказал, что институт в основном девчачий и очень нужна во главе организации женщина, извините, девушка, "Ну, вы понимаете, я не в том смысле...". Дескать, Варька и молодая, и энергичная, - чертушка он! Его тут же предложили заместителем, он задумчиво кивнул головой: заместителем - это ничего, на это Масленников согласен. Ребята с исторического рассказывали про Глеба: грешник! Что выпить, что девку какую-нибудь окрутить. Девчонки с исторического так и шли, как овечки, под хозяйскую Глебову руку. Варьке до этого дела не было. Варька не из таких. Она свое думала, когда Глеб смотрел на нее в упор или руку задерживал: "Валентин!" Валентином Варькиного мужа звали. Варя не отбивалась от нового назначения, хоть и понимала: почет почетом, а ответственности, а мороки - не расхлебать. Но в том-то и дело, что не боялась Варюха ответственности. Не боялась - и все! Вот они какие оказались, ребята в институте: неопытные, наломают, гляди-ко, дров. А время - трудное. Очень трудное время. Товарищ Сталин недаром говорил: чем победа социализма отчетливее, тем ожесточеннее сопротивляется враг. Вот ведь враждебные влияния куда проникают - в армию, в правительство, страшно сказать- в ЦК! Что значит хорошая жизнь!.. Народ доверил, народ все условия создал, а люди ответственность перед народом теряют, им все мало: продаются исконным врагам,- просто в голове это все не укладывается. Ну, конечно, и подозрительность излишняя развивается, дураков-то заставь богу молиться! Вот и в тридцатом товарищ Сталин лично указывал: перестарался кое-кто с коллективизацией. И сейчас, в январе тридцать восьмого, опять ему пришлось одергивать: враги врагами, но нужен в решении всех этих вопросов индивидуальный подход. Чуткий он человек, недаром партия ему доверяет!.. В общем, когда Варьку попросили подготовить к партийному собранию вопрос (а Варька, комсомольский секретарь, была и членом парткома тоже),- когда поручили ей подготовить вопрос об Асе Берлин. Варя согласилась тут же. Потому что Ася тоже была членом парткома, и Варя ее знала, конечно, и очень симпатизировала ей; с таким человеком и проявить сталинскую-то чуткость!.. В чем она виновата, Берлин, - мужу верила? Так все мы, бабы, верим, на том свет стоит. Тем более он в такой авторитетной организации работал - в сети Коминтерна! Думать немыслимо, что и в сети Коминтерна тоже враги!.. И вот они сидят друг против друга: быстрая, хваткая в движениях скуластая Варя, вовсе некрасивая с этими прямыми под гребенкой волосами, но вся энергия, вся - немедленное действие и живой интерес, с изготовленным к пониманию сочувственным взглядом, - а против нее безулыбчивая, горько сосредоточенная на своем, погасшая красавица Ася, не поднимающая или почти не поднимающая на собеседницу глаз. - Изменилась как! - не могла не отметить Варька. С этого она начала. не столько спросила, сколько себе ответила: - Переживаешь... Ася пожала плечами. Что она могла объяснить - что не спит ночей, слушает шаги в коридорах "Люкса"? Каждую ночь - шаги, каждую ночь - уводят. Остановятся шаги у двери - и слышишь гулкие удары собственного сердца. А потом шаги удаляются - и ты слушаешь их с облегчением - и с новой тревогой. Ася очень хотела бы все это рассказать. В Варьке все располагало к доверию, все отдавало простецкой бабьей участливостью и подкупающим ощущением физической свежести и чистоты: женственно выглядывала из грубого джемпера нежная шея. Но что могла Ася сделать, о чем говорить?.. Варька не слушала шагов ночами! Это совсем разные люди -те, кто слушает шаги ночами, и те, кто не слушает их, спит спокойно. - Вот что, Варя,- через силу сказала Ася.- Давай договоримся сразу: ничего плохого мой муж не сделал, не такой он человек. Я за него, как за себя, ручаюсь. - Как ты можешь ручаться! - воскликнула Варя, все так же не сводя с лица собеседницы свой изготовленный к пониманию взгляд.- Что ты можешь знать?.. - Я все знаю. Рассказать? Ты представь: сын фабриканта, а пришел к нам. Талантливый музыкант. Зачем, что ему надо было? Он все имел... "Сын фабриканта",- мысленно отметила Варя. Этой подробности она не знала. Ася, поднявшая было глаза, словно угадав промелькнувшую у Вари мысль, отвела их снова. Что и кому могла она доказать? Каждое слово ее свидетельствовало против Артура. Варя осторожно напомнила: - Слушаю тебя. - В общем, я тебя предупредила,- сказала Ася.- И не будем больше об этом говорить. - Хорошо, не будем. - Может, оклеветали его, я же не знаю! Может, документы какие-нибудь выкрали!.. Что могло произойти? Взять больного человека, прямо из больницы... Судорога сжала Асино горло, как и всегда, когда она вспоминала этот беспомощный жест Артура, изнеможенно прислонявшегося головой к чужому плечу. Ася резко отвернулась, упавшие волосы почти вовсе закрыли ее лицо. Варя торопливо ждала. - Всю ночь! - глухо воскликнула Ася. - Всю ночь - уводят. За две недели целая гостиница, сотни людей. Все - виноваты? - Но ты же ничего не знаешь! - убеждающе повторила Варя. - Ты подумай умом: ведь не арестуют же зря!.. Забываешь, в какой стране живешь... Целая пропасть! Безнадежно. Один считает, что в такой стране, как наша, несправедливости нет и быть не может, другой точно знает: несправедливость - есть... Варя в свою очередь мысленно соглашалась с Асей: да, безнадежно. Ничего между ними так не получится, ни в чем ей Асю не убедить. Бедная девка, как убивается!.. С зыбкой почвы, уходящей из-под ног, Варя все больше склонна была свернуть к вещам простым и реальным - и к собеседнице поближе, и Варьке полегче: хоть какое-то дело, а не изнуряющее, бесплодное сочувствие, которого Варька терпеть не могла. Может, Асе перейти в общежитие? Может, ребенка устроить в детский сад? - Нет!.. - Почему "нет"? - Я помочь хочу, послушай... Одни думают, что в силах помочь, другие твердо знают, что помочь невозможно. Пропасть!.. Ребенка в детский сад, с ума сойти! Именно оттуда его и возьмут - из детского сада!.. На днях Ася продала рояль. Вырученные деньги зашила в ладанку, повесила тете Паше на шею. "Паша, - сказала, - клянись! Доставай свою береженую икону, крестись, обещай, что не .бросишь маленького - что бы со мной ни случилось! Никому не давай, спрячь. в деревню к себе увези..." Тетя Паша и перекреститься-то не успела. Лицо ее мелко задрожало, она неловко ткнулась головой в грудь Асе. Поплакали вместе. Единственный человек, с которым довелось поплакать вместе, - раскулаченная крестьянка... - А зачем - в общежитие? - Не знаю. Ну, не знаю; не спрашивай ты меня. - Варька как-то закручинилась даже. - Сама говоришь, забирают всех. Загребут ненароком. Пока суд да дело, пока разберутся, а ты - мать... Ася внимательно посмотрела на Варю - впервые за это время. Вроде человек. Нерешительно спросила: - Комнату не дадут же? - Попробую. Не на койку же тебя - с ребенком... - И с няней. - Зачем тебе няня? Отдай малыша в детский сал... - Нет!.. Человек Варька: не раздражается, терпит. Кажется. и впрямь желает добра. Ася решилась: - Как ты думаешь - исключат меня из партии? Наверное, исключат. Наверное! Варя промолчала. Из института бы не отчислили - и то хорошо. Потому что Рябоконь, секретарь парткома, ужасно принципиальный и в людях вовсе не разбирается. Чудак он. Его послушать: враги все, у кого завелось хоть какое-то пятно. Как он, спросить, подмоченную Варьку терпит - с ее тремя давно снятыми выговорами?.. - Ты чему улыбаешься? - настороженно спросила Ася. - Никто тебя так вот просто не исключит,- неохотно ответила Варька.- Ты постановление последнее читала? Видишь! Это, считай, кончилось: вот так, огулом, ни за что ни про что исключать. Попробуем отбиться... "Попробуем"! Ася опять быстро, благодарно взглянула на Варю. Варя продолжала озабоченно: - Только веди себя умненько. - Как это - "умненько"? - Покайся. Ошибки свои признай. - Какие ошибки? - Проглядела, мол. Не заметила, обманулась. Знаешь, что в этих случаях говорят... Пропасть!.. Ася опять отвернулась. - Проси прощенья у партии. . - В чем? - В этом. В том, что обманулась. - Лучше уж я молчать буду. - Ох, не молчи! Не поможет, не молчи... - Не могу же я... - Можешь! Никто тебе не полезет в душу - можешь! Говори: виновата, каюсь... - Не каюсь я!.. Безнадежный разговор! Это и Варя чувствовала: безнадежный! Больше всего саму ее удивляло, что никак она не может рассердиться на чудачку эту всерьез. На чем стоит, за что, спросить, держится... Ну, с одним человеком, ошибка, с двумя, но сотни человек, сама говорит!.. Уперлась. Словно муж ее - лучше других... - Ну, хоть в чем-то виноват он? - Ни в чем не виноват. - А ты сказала: сын фабриканта! Потянуло на старое, на буржуазный комфорт... Ася даже взглядом не удостоила. Ну. черт с тобой! Будет Варьке с нею хлопот, влепят четвертый выговор, как пить дать... - А я - каялась, было дело.-добродушно сказала она.- Не в таких, правда, масштабах... Ася не ответила. - Ну, вот что,-вслух размышляла Варя.-Ты тогда и в самом деле молчи. Спросят - ответишь, а так - молчи. И еще посоветую... - -- Да? - Не обидишься? Ася опять пожала .плечами: до обиды ли тут! - Не одевайся ты так. Курточка замшевая, чулочки... - О господи! - Люди всякие есть. Прицепятся к этому. На собрание оденься попроще... - Варя!.. Это восклицание и решило все. Для Вари - решило. Такая тоска была в этом Асином восклицании, такая тоска, - Варя все поняла без лишних слов.