За столиком, где сидели Марти, Риза и Франклин, было свободное место.

— Ну, как там она, нормально устроилась? Ты все уладил? — спросил Марти.

Я кивнул.

— Она удерет оттуда, как только ей разрешат ходить. Три дамы, с которыми она делит комнату, словно вышли из «Гамлета».

— Из «Макбета» — если ты хочешь сказать, что они жуткие старые ведьмы, — поправил меня Риза. — Или это молоденькие полусумасшедшие симпатяшки с суицидальными наклонностями?

— Старые ведьмы. С Амелией как будто все в порядке. Из Гвадалахары мы доехали нормально, только ехали очень долго. — Рядом возник официант в кошмарной, жутко измазанной футболке без рукавов. Я заказал кофе и тут заметил комичную испуганную гримасу на лице Ризы. — И кувшин риохи. — Снова близился конец месяца. Официант собрался спросить мою рационную карточку, но узнал меня и молча ушел исполнять заказ.

— Надеюсь, тебя не выгонят с военной службы, — сказал Риза и перевел на мой счет стоимость всего кувшина риохи.

— Разве что когда Портобелло запретят законом.

— Они не сказали, когда Блейз выпишут? — спросил Марти.

— Нет. Невропатолог посмотрит ее только завтра утром. Она мне перезвонит.

— Пусть бы она позвонила еще и Хайесу. Я сказал ему, что с ней как будто все в порядке, но он все равно нервничает.

— Это он-то нервничает!

— Хайес знает Амелию дольше, чем ты, — резонно заметил Франклин.

— Ты погулял по Гвадалахаре? Как тебе тамошние злачные места? — поинтересовался Риза.

— Я просто немного побродил по городу. Не ходил ни в старый город, ни на окраины — не знаю, как там их называют.

— «Tlaquepaque», — подсказал Риза. — Я как-то раз провел там целую неделю. Наприключался вдоволь.

— Давно вы с Блейз вместе? — спросил Франклин. — Надеюсь, мой вопрос тебя не обижает?

Он, конечно, хотел сказать не «вместе», а совсем другое слово.

— Мы близки уже три года. И еще пару лет до этого были просто хорошими друзьями.

— Блейз была его научным консультантом, — добавил Марти.

— По докторской диссертации?

— Кандидатской, — поправил я.

— Понятно… — сказал Франклин и чуть улыбнулся. — Ты заканчивал Гарвард…

Джулиан подумал, что только такой сноб, как Франклин, мог произнести это с оттенком жалости в голосе.

— Сейчас, наверное, ты спросишь, добропорядочные ли у меня намерения? Ответ такой: у нас нет никаких намерений. И не будет до тех пор, пока я не уволюсь с военной службы.

— И сколько тебе еще осталось?

— Пока война не закончится. Может, еще лет пять.

— Блейз будет уже пятьдесят.

— Если точно, то пятьдесят два. А мне — тридцать семь. По-моему, это волнует тебя больше, чем нас с ней.

— Нет, — сказал он. — Может, это волнует Марти? Марти глянул на него исподлобья.

— Что вы будете пить?

— То же, что обычно, — Франклин продемонстрировал дно своей чайной чашки. — Давно ли это было?

— Я желаю вам обоим только добра, — сказал Марти. — Ты знаешь это, Джулиан.

— Восемь лет? Или девять?

— Господи, Франклин! Ты что, в прошлой жизни был терьером? — Марти потряс головой, как будто хотел очистить ее от грустных мыслей. — Все это закончилось еще до того, как Джулиан перешел в наше отделение.

Появился официант, принес вино и три бокала. Почувствовав напряженность за столом, смышленый парень разливал вино по бокалам так долго, как только мог. Мы все следили за ним, не говоря ни слова.

Потом Риза сказал:

— Ну, так что там насчет этих салонов с девочками?

Невропатолог, который на следующее утро пришел осматривать Амелию, был слишком молод и вряд ли имел достаточную квалификацию хоть в какой-то области медицины. У него была жиденькая козлиная бородка и прыщавая кожа. В течение получаса лекаришка задавал Амелии одни и те же простенькие вопросы, то и дело повторяясь.

— Где и когда вы родились?

— В Стурбридже, штат Массачусетс, двенадцатого августа тысяча девятьсот девяносто шестого года.

— Как звали вашу мать?

— Джейн О'Баниан Хардинг.

— В какой школе вы учились?

— В начальной школе Натан Хэйл, в Роксбури. Он помолчал, потом сказал:

— Сперва вы говорили — в Стурбридже.

Амелия глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

— Мы переехали в Роксбури в две тысячи четвертом году. Или в две тысячи пятом.

— Ах вот как. А где вы получали высшее образование?

— В высшей школе математических наук доктора Джона Д. О'Брайена.

— Это в Стурбридже?

— Нет, в Роксбури! И в среднюю школу я ходила тоже в Роксбури. Что вы себе…

— Какой была девичья фамилия вашей матери?

— О'Баниан.

Он что-то записал в своем блокноте, потом проронил:

— Так, хорошо. Встаньте.

— Что?

— Встаньте с кровати, пожалуйста. Встаньте! Амелия села на постели и осторожно опустила ноги на пол. Она прошла, пошатываясь, пару шагов, придерживая сзади полы больничного халата-распашонки, на котором не было ни пуговиц, ни завязок.

— Голова кружится?

— Да, немного. Конечно, кружится!

— Поднимите, пожалуйста, руки.

Амелия сделала, как он велел, и полы халата разъехались в стороны, обнажив ее спину.

— Славненькая у тебя попка, малышка! — прокаркала старушенция с соседней койки.

— А теперь закройте глаза и медленно сведите вместе вытянутые пальцы, чтобы они соприкоснулись.

Амелия попробовала — и промахнулась. Она открыла глаза и увидела, что промахнулась больше чем на дюйм.

— Попробуйте еще раз, — сказал «невропатолог».

На этот раз пальцы соприкоснулись. Доктор снова записал что-то в блокнот.

— Вот и все. Вы свободны.

— Что?

— Вы выписаны. Можете идти домой. Не забудьте захватить свою рационную карту на проходной.

— Но… Разве меня не осмотрит врач? Я имею в виду настоящий врач.

Он покраснел, как рак.

— Вы что же, думаете, я — не врач?

— Да. Разве это не так?

— У меня хватает образования на то, чтобы вас выписать. И вы выписаны, — прыщавый развернулся и ушел.

— А что с моими вещами? Где моя одежда? Он лишь пожал плечами и скрылся за дверью.

— Поищи в третьем шкафчике, лапушка. Амелия проверила все шкафчики, один за другим.

Дверцы открывались туго, с противным громким скрипом. Внутри были только тощие стопки простыней и больничное белье, но ничего похожего на кожаную дорожную сумку, которую Амелия брала с собой в Гвадалахару.

— Похоже, кто-то их унес, — предположила другая старушка. — Наверное, тот черномазый парень.

Ну да, конечно же! Амелия вдруг вспомнила, что сама попросила Джулиана забрать сумку домой. Сумка была дорогая, ручной работы, и здесь просто негде было ее поставить, чтобы не опасаться за сохранность вещей.

Интересно, что еще она забыла? Высшая школа математических наук доктора Джона Д. О'Брайена находилась на Нью-Дадли. Кабинет Амелии в лаборатории — номер 12—344. Номер телефона Джулиана? Восемь.

Амелия забрала из душевой сумочку с косметикой и разными мелочами и достала оттуда мини-комм. На панели с кнопками остался застывший мазок зубной пасты. Амелия села на кровать, отчистила комм и набрала номер Джулиана.

— Мистер Класс на занятиях, — сказал автоответчик. — У вас что-то срочное?

— Нет. Просто сообщение, — Амелия помолчала. — Милый, принеси мне какую-нибудь одежду. Меня выписали.

Она положила комм обратно в косметичку и потрогала затылок. Пальцы наткнулись на прохладный металлический диск в основании черепа. Амелия смахнула набежавшие слезы и коротко ругнулась:

— Черт!

Высокая, массивная санитарка вкатила в палату кресло-каталку, на котором сидела маленькая дрожащая китаянка.

— Это еще что за новости? — возмутилась санитарка, увидев Амелию. — Эта кровать должна быть свободна!

Амелию разобрал смех. Она взяла под мышку косметичку и книжку Чандлера, другой рукой запахнула поплотнее больничный халатик и вышла в коридор.

Я отыскал Амелию далеко не сразу. В ее палате были только крикливые старые склочницы, которые или ничего не говорили, или обманывали меня. Амелия оказалась в приемном покое. Ей нечем было заплатить за комнату и за медицинское обслуживание, но зато ей бесплатно принесли порцию какой-то совершенно несъедобной пищи — хотя она ее и не заказывала.

Наверное, эта еда оказалась последней каплей, переполнившей ее чашу терпения. Когда я подал Амелии одежду, она одним движением сбросила убогий голубоватый больничный халат и осталась совершенно обнаженной. В комнате, кроме нас, было еще восемь или девять человек.

Я застыл, словно громом пораженный. И это — моя скромница Амелия?

Регистратор, кудрявый молодой человек, вскочил с места.

— Стойте! Вы… Что вы такое делаете! Здесь нельзя!..

— Ничего, смотрите, — Амелия первым делом надела рубашку и неторопливо застегнула ее на все пуговицы. — Меня вышвырнули из моей комнаты. И мне просто больше негде…

— Амелия!.. — она и бровью не повела, будто не услышала меня.

— Пройдите в женский туалет! Уйдите скорее!

— Спасибо, но я не уйду, — Амелия встала на одну ногу и принялась натягивать носок, но пошатнулась и чуть не упала — я едва успел поддержать ее. Все присутствующие замерли в почтительном молчании.

— Я вызову охранника!

— Не вызовете, — Амелия, в одних носках и рубашке, совершенно голая от талии до лодыжек, прошагала через всю комнату и остановилась у столика регистратора. Она была на пару дюймов выше парня-регистратора и смотрела на него сверху вниз. Он тоже смотрел вниз — так, будто никогда в жизни не видел рядом со своим столиком треугольного островка женских лобковых волос. — Не вызовете. А то я закачу истерику, — ровным голосом произнесла Амелия. — Можете мне поверить.

Регистратор сел. Его рот открывался и закрывался, но он не мог произнести ни звука. Амелия натянула брюки, обулась, подобрала больничный халат и швырнула его в утилизатор.

— Джулиан, мне не нравится это место, — она протянула мне руку. — Пойдем шокировать народ куда-нибудь еще.

Пока мы не вышли в коридор, в комнате стояла мертвая тишина. Как только дверь за нами закрылась, свидетели этой сцены тотчас же принялись бурно делиться впечатлениями. Амелия смотрела прямо перед собой и улыбалась.

— Плохой день?

— Плохое место, — она нахмурилась. — Я действительно сделала то, что думаю, что сделала?

Я огляделся и прошептал:

— Это же Техас. Разве ты не знаешь, что здесь противозаконно демонстрировать свою голую задницу чернокожим мужчинам?

— Я как-то все время забываю об этом, — Амелия улыбнулась и пожала мне руку. — Обещаю писать тебе из тюрьмы каждый день.

Внизу нас ждало такси. Мы сели в машину, Амелия назвала мой адрес.

— Моя сумка ведь у тебя, да?

— Ага… Но я могу ее принести, — дома у меня был страшный бардак. — Я не очень-то готов принимать у себя изысканное общество.

— А я вовсе и не общество, — она потерла глаза. — И уж тем более не изысканное.

Вообще-то, в моей квартире царил кавардак еще две недели назад, когда я уезжал в Портобелло, и у меня просто не было времени как следует прибраться по возвращении, так что я только прибавлял к старому беспорядку новый. Мы вошли в мой однокомнатный кошмар, пять на десять метров жуткого беспорядка. На каждой ровной поверхности лежали кипы бумаг. Куча грязной одежды в одном углу утонченно гармонировала с завалом грязных тарелок в мойке. Ко всему прочему я забыл отключить кофеварку, когда уходил на занятия, так что к общему аромату затхлости и запустения прибавился интересный оттенок запаха горелого кофе. Амелия рассмеялась.

— Знаешь, это даже хуже, чем я ожидала! — до сегодняшнего дня она бывала у меня только два раза, и оба раза я готовился к ее приходу заранее.

— Да, знаю. В этом месте не хватает женской руки.

— Нет. Чего здесь не хватает — так это канистры бензина и спички, — Амелия огляделась и покачала головой. — Слушай, Джулиан, раз про нас и так уже все знают — давай съедемся, будем жить вместе, а?

Я еще не пришел как следует в себя после ее стриптиза.

— Э-э-э… Но здесь маловато места…

— Да не сюда! — Амелия рассмеялась. — Переезжай ко мне. И закажем себе две спальни.

Я пододвинул кресло к Амелии. Она устало опустилась в него.

— Послушай, ты ведь знаешь, как я хотел бы жить вместе с тобой. И мы не раз уже это обсуждали.

— Ну так давай сделаем это!

— Нет… Давай лучше не будем принимать сейчас никаких важных решений. Подождем хотя бы пару дней.

Амелия посмотрела мимо меня, в окно над раковиной умывальника.

— А, ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума…

— Ты просто немного импульсивна, — я сел рядом с ней, прямо на пол, и ласково погладил ее по руке.

— Мне это как будто не свойственно, правда? — она закрыла глаза и потерла лоб. — Наверное, это из-за лекарств, которыми меня напичкали.

Я очень хотел, чтобы это так и было.

— Да, наверняка все дело в этом. Тебе надо передохнуть еще пару дней.

— А вдруг операция прошла неудачно?

— Нет, ведь тогда ты не могла бы ходить и разговаривать.

Амелия погладила мою руку, все еще глядя в никуда.

— Да, наверное, ты прав. У тебя есть какой-нибудь сок или что-нибудь еще попить?

Я нашел в холодильнике виноградный сок и налил нам по стакану. Разливая сок, я услышал, как трещит, открываясь, замок-змейка, и быстро обернулся — но Амелия просто открывала свою дорожную сумку.

Я принес ей сок. Она с сосредоточенным видом медленно перебирала содержимое сумки.

— Думаешь, что-нибудь могло пропасть?

Амелия взяла стакан с соком и отставила в сторону.

— Да нет. Или да? Может быть. Вообще-то я просто проверяю свою память. Я помню, как складывала вещи, когда отправлялась в Гвадалахару. Помню, как ехала туда. Как разговаривала с доктором… м-м… Спенсером.

Она встала, прошла пару шагов назад и медленно села на кровать.

— Потом я была словно в дурмане — ты знаешь, так бывает, когда просыпаешься после операции. Вокруг было много света. Мое лицо было в какой-то мягкой рамке.

Я сел рядом с ней.

— Я помню это — с операции, когда мне вживляли имплантат. Был еще такой вибрирующий звук.

— И этот запах! Ты знаешь, как пахнет твой собственный вскрытый череп. И тебе все равно.

— Это из-за лекарств, — сказал я.

— Да, но это еще не все. Я сама этого хотела и знала, что так будет. — Да, но со мной-то все было иначе. — Я слышала, как рядом со мной разговаривали. Доктор и еще какая-то женщина.

— И о чем они говорили?

— Говорили по-испански. Обсуждали ее дружка и… обувь какую-то, что ли? А потом стало темно. Нет, сначала все стало белым, а потом — черным.

— Интересно, это случилось до или после того, как тебе вставили имплантат?

— После. Я уверена — после. Они называют эту штуку мостом, да?

— Да, с французского — pont mental.

— Я слышала, как он сказал: «Ahora, el puerile»[12], — и сразу за этим они сильно надавили. Я почувствовала, как подбородок уперся в ту мягкую рамку.

— Ты помнишь намного больше, чем я.

— Не так уж это и много. Я помню дружка медсестры, чью-то обувь и этот щелчок. Следующее, что я помню, — как я лежу в кровати и не могу ни пошевелиться, ни заговорить.

— Наверное, это было ужасно. Амелия нахмурилась, припоминая.

— Да нет. Ощущение было похожее на страшную усталость, до полного бесчувствия. Как будто я могла бы пошевелиться или что-то сказать, если бы мне это было действительно очень нужно. Но каждое движение стоило бы мне чудовищных усилий. Наверное, я не запаниковала только благодаря успокаивающим лекарствам. Они двигали мои руки и ноги и громко говорили мне какую-то бессмыслицу. Наверное, говорили на английском, но я была в таком состоянии, что не смогла распознать ни слова.

Амелия протянула руку, и я подал ей стакан с соком. Она отпила немного.

— Если я все запомнила правильно… Меня страшно раздражало, что они никак не уйдут и не оставят меня в покое. Но я ничего им не сказала, потому что не хотела доставлять им удовольствие своими жалобами. Странно теперь об этом вспоминать. Я и впрямь как будто впала в детство.

— Они не пробовали тебя подключать? Амелия снова устремила взгляд вдаль.

— Нет… Потом доктор Спенсер мне все объяснил. В том состоянии мне нужно было в первый раз подключаться вместе с кем-нибудь знакомым. Каждая секунда была на счету — он тебе рассказывал?

Я кивнул.

— Экспоненциальное увеличение количества новых нервных связей.

— Так что я просто лежала одна в темной комнате — очень долго. Наверное, я совсем потеряла счет времени. И все, что случилось до того, как мы… мы соединились — все, что было до этого, показалось мне сном. А потом… Внезапно все вокруг затопило светом, и двое людей подняли меня, и ударили меня по запястьям — а потом мы полетели из комнаты в комнату.

— Тебя понесли на носилках с воздушной подушкой.

Амелия кивнула.

— Это было очень похоже на полет. Я помню, как подумала, что сплю, — и решила наслаждаться полетом. Помню, мимо проплыл спящий Марти в кресле — я решила, что это тоже часть сна. Потом появился ты и доктор Спенсер — я думала, что вы тоже мне приснились… И вдруг все резко сделалось реальным, настоящим — как будто я проснулась, — Амелия покачалась на кровати взад-вперед, вспоминая мгновения подключения. — Нет, не то чтобы реальным… Слишком ярким и насыщенным. Я даже растерялась.

— Я помню, — сказал я. — Двойное видение — ты видишь себя же со стороны. Ты сперва себя не узнала.

— А ты сказал мне, что так бывает почти с каждым. Ты как будто сказал это все в одном слове или даже вообще без слов. А потом все вдруг прояснилось, и мы стали… — Амелия ритмично раскачивалась, покусывая губу. — А потом мы стали единым целым. Мы были одним… существом.

Она обхватила мою ладонь обеими руками.

— А потом нам пришлось разговаривать с доктором. И он сказал, что нам нельзя, что он не разрешит нам… — она поднесла мою ладонь к своей груди, так, как я сделал в последний миг подключения, и наклонилась ко мне. Но не поцеловала. Положила подбородок мне на плечо и прошептала на ухо срывающимся голосом: — У нас никогда больше такого не будет?

Я непроизвольно послал ей мысленный образ — так, будто мы снова были подключены вместе — объясняя, что через несколько лет можно будет попробовать это снова, и что Марти достал ее запись, и о том, что нервные связи частично восстановились, когда ей вернули на место отсоединенный имплантат, а значит, мы можем попробовать и сейчас, хотя бы попробовать… А в следующую долю секунды я осознал, что мы не подключены. И она услышит только то, что я скажу вслух!

—  Большинство людей вообще не знают, что это такое.

— Может, так даже лучше, — процедила Амелия сквозь зубы и тихонько всхлипнула. Подняла руку, погладила меня по шее, провела пальцами по кружку имплантата.

Я должен был что-то сказать.

— Послушай… Возможно, ты не совсем все потеряла. Есть вероятность, что у тебя и сейчас сохранилась часть способностей.

— Что ты имеешь в виду? — Я объяснил насчет того, что некоторые нейроны остались соединенными с рецепторными полями имплантата. — И много их таких может быть?

— Не имею ни малейшего понятия. Пару дней назад я вообще не знал, что подобное возможно, — и только сейчас я вдруг вспомнил, что некоторые проститутки с имплантатами не способны войти в полное подключение — Ральф пару раз попадал на таких, которые, как ему показалось, вообще почти не подключались.

— Мы должны попробовать. Где же нам взять… Ты можешь привезти оборудование из Портобелло?

— Нет, я никогда не выношу его с базы, — за такое запросто можно угодить под трибунал.

— М-м-м… Может, нам удастся проскользнуть в какую-нибудь больницу?..

Я рассмеялся.

— Нам никуда не придется проскальзывать. Мы просто оплатим время в салоне подключений.

— Но я хочу не этого. Я хочу попробовать с тобой вместе.

— Так я это и предлагаю! У них есть специальные модули на двоих. Двое людей подключаются вместе и вместе отправляются куда угодно — как раз в таких местах обслуживают своих клиентов проститутки с имплантатами. Можно трахаться прямо на парижских улицах, или в глубоком космосе, или в каноэ, которое с бешеной скоростью несется через речные пороги. Ральф всякий раз делился с нами самыми причудливыми впечатлениями.

— Так пойдем и сделаем это!

— Амелия, зачем так спешить? Тебя только что выписали из больницы. Давай подождем день или два, и тогда…

— Нет! — она встала. — Насколько я понимаю, мои новые нервные связи, возможно, угасают от бездействия — прямо сейчас, пока мы тут сидим и болтаем, — Амелия схватила комм и набрала код вызова такси. — Идем?

Я поднялся и пошел вслед за ней к двери, подозревая в глубине души, что совершил большую ошибку.

— Слушай, только не ожидай, что перед тобой сразу раскроется новый мир…

— Я ничего не ожидаю и ни на что не надеюсь. Я просто должна попробовать и все окончательно выяснить.

По-моему, Амелия вела себя слишком уж настойчиво для человека, который ни на что не надеется.

Ее решимость оказалась заразительной. Пока мы ждали такси, я перешел от мысли «ну, по крайней мере, мы действительно выясним, осталось у нее что-то или нет» к убежденности, что Амелия действительно способна что-то почувствовать в подключении. Марти ведь говорил, что может сказаться хотя бы эффект плацебо — если даже на самом деле и ничего не получится.

Я не мог назвать в такси никакого точного адреса, потому что раньше только раз побывал в таком заведении. Тогда я спросил, знает ли такси место за пределами университетского городка, где есть салоны подключения, — и оказалось, что знает.

Туда можно было доехать и на велосипедах, но это было совсем рядом с тем кварталом, где на меня наскакивал парень с ножом, и, кроме того, местность там сильно шла под уклон, а к тому времени, как мы закончим наш эксперимент, должно уже стемнеть.

Хорошо, что такси остановилось в метре от контрольного поста на выезде из университетского городка. Охранник-«бутс» проверил наш путевой лист и крутился вокруг машины минут десять — наверное, надеялся увидеть, как смутится Амелия. Или, может, пытался как-то вывести меня из равновесия. Ничего у него не вышло.

Мы вышли из такси в самом начале квартала и дальше прогулялись пешком, чтобы просмотреть предложения всех салонов, какие встретятся по пути. Стоимость услуг тоже имела значение — нам обоим зарплату должны были выдать только через два дня. Я получал в три раза больше, чем Амелия, но из-за этой поездки в Мексику потерял примерно тысячу баксов. Амелия тоже была на мели.

На этой улице салонов подключения было больше, чем пешеходов. Некоторые из гулявших предлагали присоединиться к нам с Амелией — устроить секс в подключении на троих. Я и не знал, что такое возможно. Даже в самых лучших условиях подобное скорее отталкивало, чем привлекало. А вдруг окажется, что с имплантированной проституткой я буду более близок, чем с Амелией — это было бы настоящей катастрофой.

Салон с лучшими записями подключений на двоих и выглядел приятнее остальных, по крайней мере, это заведение было не таким запущенным и неряшливым, как прочие. Оно называлось «Ваш мир», и вместо автомобильных катастроф и казней, как в других местах, предлагало богатый выбор путешествий — вроде той поездки в Париж, которую я выбрал в Мексике, только более экзотических.

Я предложил Амелии предпринять подводное путешествие вдоль Большого Барьерного рифа.

— Я не очень-то хорошо плаваю, — сказала она. — Или это не имеет значения?

— Я тоже плохо плаваю, но ничего страшного — мы как будто превратимся в рыб, — я уже брал как-то такую запись. — Ты даже не будешь думать о том, что плаваешь, а не ходишь.

Запись здесь стоила по доллару за минуту наличными или три доллара за две минуты с пластикарты. Всего подводное путешествие длилось десять минут. Я заплатил наличкой, а пластикарту приберег на непредвиденные расходы.

Мрачноватая толстая негритянка с пышной копной выбеленных волос провела нас в номер. Это была маленькая камера всего в метр высотой, с мягким голубым матрацем на полу. С низкого потолка свисали два провода для подключения.

— Отсчет времени пойдет, как только первый из вас войдет в подключение. Я так думаю, вам лучше раздеться прям сейчас, заранее. Приятных вам впечатлений.

На этом толстушка развернулась и потопала прочь.

— Она решила, что ты — проститутка, — сказал я Амелии.

— Я могу подключиться ко второму проводу.

Мы на коленях заползли в камеру. Как только я захлопнул дверцу, включился кондиционер. Потом заработал генератор белого шума — камеру наполнило громкое шипение.

— Свет не помешает?

— Он отключится автоматически.

Мы помогли друг другу раздеться и улеглись, как положено, лицом вниз.

Амелия держалась скованно и чуть дрожала.

— Расслабься, — сказал я, поглаживая ее плечи.

— Я так боюсь… Вдруг у меня ничего не получится?

— Если ничего не получится в этот раз — мы попробуем еще, — я вспомнил, что говорил Марти — для Амелии начало действительно будет похоже на прыжок в воду с высокого утеса. Но лучше я скажу ей об этом потом.

— Вот, возьми, — я вытащил восьмиугольную подушечку, которую подкладывают под лицо, чтобы создать опору для лба, подбородка и щек. — Это чтобы у тебя не напрягалась шея.

Я с минуту поглаживал ее по спине, и когда Амелия немного успокоилась и расслабилась, взял один из проводов и вставил металлический разъем в имплантат у нее на затылке. Раздался легкий щелчок, и свет погас.

Само собой разумеется, после тысяч часов, проведенных в подключении, мне не нужна была подушечка для лица. Я мог подключаться сидя, стоя или вися вниз головой. Я нащупал второй провод и придвинулся к Амелии вплотную, так, чтобы наши бедра соприкасались, а потом подсоединил разъем к своему имплантату.

Вода была теплая, как кровь, и приятная на вкус. Когда я вдохнул, на моих губах остался соленый привкус морских водорослей. Надо мной было всего около двух метров воды, а вокруг раскинулся чудесный сад разноцветных, ярко окрашенных коралловых наростов. Маленькие пестрые рыбки не обращали на меня ни малейшего внимания, пока я не подплывал к ним достаточно близко, чтобы представлять какую-то опасность. Из пещерки в кораллах на меня уставился небольшой, ярко-зеленый морской угорь, выражение его морды очень напоминало физиономии мультяшных злодеев.

В таком состоянии, как сейчас, подчас принимаешь странные решения — как будто без видимых причин. Я решил направиться налево, хотя там не было ничего особенного, только ровный островок белого песка. На самом-то деле человек, с которого делалась эта запись, совершенно точно знал, почему совершает то или иное действие, но такие записи не создавали иллюзии полного контакта с первоисточником. Передавались только чувственные ощущения, специально многократно усиленные.

Отблески солнечных лучей, игравших на мелких волнах, бежали причудливой сверкающей рябью по белой поверхности песка — но я поплыл туда не из-за этого. Когда я приблизился, песчаная равнинка внезапно вздыбилась подо мной, и оттуда вылетела манта, окрашенная в тигровую полоску. Манта пряталась на дне, под тонким слоем песка. Она была огромная, больше трех метров в поперечнике. Я рванулся вперед и схватил ее за крыло, прежде чем манта успела набрать скорость.

Один мощный взмах огромных крыльев — и манта полетела вперед, унося меня за собой. Еще один взмах — и мы поплыли быстрее самого лучшего пловца. Вода мягко обтекала мое тело.

И ее. Амелия тоже была здесь — едва заметно, но я точно знал, что она со мной — словно бледная тень внутри моего сознания. Быстрые потоки воды струились у меня между ног и приятно теребили мои гениталии — но какая-то часть меня этого не ощущала. У этой части меня вода свободно протекала между ног — ее ног.

Разумом я понимал, что создатели этого шедевра соединили вместе две разные записи, и все гадал, как им удалось оба раза застать такую огромную манту в одном и том же месте, или же как эти мужчина и женщина цеплялись за манту на самом деле. Но в основном я сейчас просто наслаждался этим особенным ощущением двойственности и пытался, пользуясь случаем, прикоснуться к сознанию Амелии.

Признаться честно, контакта почти не получилось. Никаких слов, никаких не моих ощущений. Только смутный мысленный образ — «какое захватывающее чувство», порожденный не моим сознанием — вот и все, что мне удалось уловить. И еще я ощутил слабый всплеск удивления и восторга — когда она поняла, что мы вошли в контакт.

Песчаное дно резко пошло под уклон, и манта нырнула в глубину. Стало заметно холоднее, давление воды возросло. Мы отпустили манту и мерно покачивались в толще прохладной темно-зеленой воды.

Когда мы немного поднялись к поверхности, я почувствовал легкий трепет — руки Амелии скользили по моему телу там, в комнатке, где мы лежали. Эрекция наступила почти сразу, и еще я почувствовал влажность между ног, которая — я точно знал — не имела никакого отношения к воображаемым океанским водам, окружавшим нас со всех сторон. Потом я ощутил, как ноги Амелии обвились вокруг меня и стали ритмично двигаться вверх и вниз.

Это было не так, как с Каролин — когда она была мной, а я был ею. Скорее эти ощущения походили на яркий эротический сон, который одолевает человека перед самым пробуждением.

Вода над нами была цвета жидкого серебра. У поверхности, там, куда мы поднимались, рыскали три темные акульи тени. По спине пробежал легкий холодок страха, но я знал, что акулы безвредны, иначе запись была бы помечена буквами С или Т — «смерть» или «травма». Я попытался передать Амелии, что не нужно бояться, хотя совсем не чувствовал ее страха. Ее полностью захватили иные ощущения. Присутствие Амелии во мне стало гораздо ощутимее, и сейчас она вовсе не плавала вместе со мной по океану.

А потом меня захватила волна ее оргазма — слабая, но долгая, она разливалась по всем уголкам моего существа, пульсируя в том странном полузабытом, но знакомом ритме, которого я не ощущал уже три года — с тех пор, как потерял Каролину. Призраки рук и ног Амелии раскачивали меня вправо и влево, пока мы всплывали наверх, к акулам.