Бесконечная война (№2) - Проект «Юпитер»

В прачечной был встроенный в стену комм с раздолбанной панелью управления, из серой превратившейся в белую из-за осевшей на ней какой-то мыльной пленки. Гаврила подошла и нажала случайную клавишу. Монитор засветился. Она набрала слово «директория» и была вознаграждена списком персонала Здания. Здесь были и Блейз Хардинг, и Джулиан Класс — под номером 8—1841. Это больше походило на номер телефона, а не номер комнаты.

Раздумывая, что бы еще сделать, Гаврила поставила стрелку указателя напротив фамилии Джулиана. Высветился номер 241. Уже лучше. Здание было двухэтажное. Внезапно в прачечной раздался низкий вибрирующий звук. Гаврила мгновенно развернулась, выставив вперед обе винтовки, но это оказалась автоматическая стиральная машина, которая просто стояла на паузе, пока Гаврила пряталась под мойкой.

Гаврила даже не взглянула на грузовой лифт, а толкнула плечом тяжелую дверь с надписью «Пожарный выход», которая открылась на запыленную лестничную площадку. Похоже, здесь не было никаких наблюдательных камер. Гаврила быстро и бесшумно взобралась на второй этаж.

Немного подумав, она оставила на полу за дверью одну из винтовок. Для того, чтобы убить, ей хватит и «М-31». Зато, если вдруг придется быстро отступать, у нее будет кое-что в запасе. Они наверняка знали о том, что у нее — винтовка убитого охранника, но про «М-31», скорее всего, даже не подозревали.

Приоткрыв дверь, Гаврила увидела вокруг множество необычно пронумерованных дверей, номера увеличивались слева направо. Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться и вознести безмолвную молитву, а потом ворвалась в коридор и сломя голову побежала направо, предполагая, что здесь ее уже поджидают солдатики и следящие камеры.

Но ни того ни другого на этаже не оказалось. Она остановилась напротив комнаты номер 241, за долю секунды прочитала табличку с фамилией Класса, подняла винтовку и одним выстрелом разбила замок.

Но дверь не открылась. Гаврила прицелилась на шесть Дюймов выше и на этот раз попала в задвижку. Дверь приоткрылась на пару дюймов, и Гаврила высадила ее пинком.

Там, в темной комнате, ее уже ждал Джулиан с пистолетом, нацеленным на дверь. Когда Джулиан выстрелил, Гаврила инстинктивно рванулась в сторону, и град бритвенно-острых осколков, который должен был снести ей голову, всего лишь немного поранил плечо. Она дважды выстрелила в темноту, моля господа направить пули не в чернокожего сержанта, а в его белую подружку, которую Гаврила должна была уничтожить, — и сразу же бросилась вбок, уходя от второго выстрела Джулиана. Потом Гаврила повернулась и со всех ног кинулась обратно в коридор. Она едва успела проскочить через дверь пожарного выхода, когда третий выстрел Джулиана осветил комнату красноватыми отблесками.

А на лестничной площадке ее уже поджидал солдатик, массивная громадина, застывшая на верхних ступеньках лестницы. Гаврила знала после экскурсии по сознанию Джефферсона, что механику, контролирующему этого солдатика, скорее всего, уже промыли мозги и убивать он не способен. Она выпустила остаток обоймы, целясь между глаз бронированного чудовища.

Чернокожий сержант крикнул, чтобы она бросила оружие и подняла руки вверх. Прекрасно! Значит, он — единственная преграда между ней и Хардинг.

Гаврила пинком распахнула дверь, не обращая внимания на ослепшего солдатика, который беспорядочно махал руками у нее за спиной, и выбросила в коридор ненужную больше винтовку убитого часового.

— А теперь медленно выходи! — скомандовал Джулиан.

Гаврила мгновенно прикинула в уме свои следующие действия, одновременно снимая «М-31» с предохранителя. Так, перекатиться через плечо по коридору и выпустить длинную очередь в направлении сержанта-нефа. Она бросилась вперед.

Что-то сразу пошло не так. Не успела она упасть на пол, как он уже в нее попал. В животе вспыхнула невообразимая боль. Гаврила увидела свою скорую смерть — фонтан из кровавых брызг и кусков внутренностей — еще до того, как плечо ее коснулось пола. Она попыталась завершить перекат, но тело бессильно обмякло. Гаврила сумела последним усилием воли привстать на колени и локти, и что-то скользкое и горячее вывалилось из ее изувеченного тела. Она упала лицом к Джулиану и, уже теряя сознание, нацелила на него винтовку. Он что-то сказал, и мир померк.

* * *

Я крикнул:

— Брось это! — но она не подчинилась, и следующим выстрелом я разворотил ей голову и плечи. Я инстинктивно нажал на курок еще раз, выстрелом отшвырнув в сторону «М-31» вместе с рукой, которая ее сжимала, и грудная клетка Гаврилы превратилась в безобразное кровавое месиво. Амелия позади меня вскрикнула и побежала в ванную блевать.

Я должен был это видеть. Выше пояса Гаврила даже не была теперь похожа на человека — сплошное месиво иссеченного мяса и костей. Остальная часть тела осталась целой. Сам не зная зачем, я вздумал остановить льющуюся из этих останков кровь и даже немного испугался, заметив, что ноги Гаврилы раскинулись во фривольной, устрашающе-соблазнительной позе.

Солдатик медленно приоткрыл дверь. Вся его сенсорная аппаратура превратилась в бесполезное крошево.

— Джулиан? — произнес солдатик голосом Канди. — Я ничего не вижу. С тобой все в порядке?

— Да, Канди, я в порядке. Кажется, все закончилось.

Тебя сменяют?

— Клод. Он уже на лестнице.

— Я буду у себя в комнате.

К себе я вернулся словно на автопилоте. Наверное, именно это я и имел в виду, когда говорил, что со мной все в порядке. Только что я превратил живого человека в груду остывающего мяса — да уж, славно я сегодня потрудился!

Умыв лицо, Амелия оставила воду невыключенной. Она не успела добежать до туалета и теперь пыталась полотенцем очистить ванну. Я спрятал пистолет, подошел к Амелии и поднял ее с колен.

— Тебе лучше полежать, сердце мое. Я сам тут приберу.

По лицу Амелии текли слезы. Она тихонько кивнула и позволила мне довести ее до кровати.

Вычистив ванную и выбросив грязные полотенца в утилизатор, я присел на край кровати и попытался обдумать то, что случилось. Но из головы у меня не шла ужасающая картина — тело женщины, развороченное тремя выстрелами — столькими, сколько раз я нажимал на курок.

Когда Гаврила молча выбросила винтовку в коридор, я почему-то понял, что она выскочит, стреляя на ходу. Я так хорошо себе это представил, что заранее наполовину выжал спусковой крючок — еще до того, как эта мерзавка кувыркнулась в коридор.

Я слышал резкий треск на пожарной лестнице — это, наверное, стреляла ее винтовка с глушителем, ослепляя Канди. А потом, когда Гаврила выбросила винтовку в коридор, я скорее всего решил, что она полностью разряжена и у Гаврилы есть какое-то другое оружие.

Но вот то, что я ощущал, наполовину надавив на курок и ожидая, когда она выпрыгнет… Такого я никогда не чувствовал, будучи в солдатике. Готовность.

Я по-настоящему хотел, чтобы она выпрыгнула, стреляя, и умерла. Я действительно хотел ее убить.

Неужели я так сильно изменился за последние несколько недель? И вообще, изменился ли я на самом деле? Тот мальчик — это ведь и правда был только «несчастный случай на производстве», в котором я и не был по-настоящему виноват. Если бы я мог вернуть его обратно, я бы сделал это.

А вот Гаврилу я если и вернул бы обратно — то только затем, чтобы снова ее убить.

Не знаю, почему, но мне вдруг вспомнилась моя мать — она так разъярилась, когда убили президента Бреннера. Мне было тогда четыре года. Как я потом узнал, мама совсем не любила Бреннера, и от этого ей было только хуже — как будто она тоже была отчасти виновата в том, что он погиб. Как будто его гибель каким-то образом стала воплощением и ее желаний.

Но моя ненависть к Гавриле была совсем другого сорта — начать с того, что это существо едва ли можно было считать человеком. Для меня она была чем-то вроде вампира, который упорно преследует мою любимую женщину.

Амелия притихла.

— Мне жаль, что ты это видела. Кошмарное зрелище. Она кивнула, не поднимая лица от подушки.

— По крайней мере, уже все закончилось. Эта часть закончилась, — тихо сказала она.

Я погладил ее по спине и что-то пробормотал, соглашаясь. Мы тогда еще не знали, что Гаврила — как настоящий вампир — восстанет из могилы, чтобы убивать снова и снова.

В аэропорту Гвадалахары Гаврила написала коротенькое письмо генералу Блайсделлу и вложила в конверт, на котором надписала его домашний адрес. Этот конверт она вложила в другой и отослала своему брату с просьбой отправить письмо, не читая, если она не перезвонит брату завтра утром.

Вот что было в письме Блайсделлу: «Если вы до сих пор не получили от меня вестей, значит, я мертва. В моей смерти виновен тот, кто помогает убившим меня, — генерал Стентон Роузер, самый опасный человек в Америке. Глаз за глаз?» И подпись — «Гаврила».

Отослав письмо, она подумала, что этого будет недостаточно, и уже в самолете исписала еще две страницы, стараясь пересказать все, что успела узнать за те минуты, когда ей открылось сознание Джефферсона. Гаврила отправила эти листы по почте из Зоны Канала. Но письмо автоматически попало на просмотр армейской разведывательной службе. Озабоченный сержант-техник, который его проверял, прочел только до середины и бросил листы в утилизатор, решив, что это просто бред какой-то сумасшедшей.

Но из противников плана знала о нем не только Гаврила. Лейтенанту Трумэну стало известно о ее гибели через несколько минут после того, как это произошло, и, поразмыслив немного, он переоделся в чистый мундир и выскользнул в ночь. Караульный пост он прошел без проблем. «Бутс», которого определили сюда взамен убитого Гаврилой, находился в состоянии отупения. Он пропустил Трумэна, ни о чем не спросив, только отсалютовал ему, как полагалось.

У Трумэна не было денег на коммерческий самолет, поэтому ему пришлось лететь на военном. Если бы кто-нибудь случайно потребовал его документы или Трумэну пришлось бы пройти проверку со сканированием сетчатки — на том бы его путешествие и закончилось. Он попал бы под трибунал не только за самоволку, но еще и за уклонение от административного предписания.

Однако лейтенанту повезло — он удачно обошел все преграды и покинул базу на грузовом вертолете, возвращавшемся в Зону Канала. Трумэн знал, что в Зоне Канала уже несколько месяцев царит бюрократическая неразбериха — с тех самых пор, когда эта Зона вышла из владений Панамы и стала территорией Соединенных Штатов. Территория, на которой располагалась база военно-воздушных сил США, уже не была чужестранной, но пока еще не стала окончательно штатовской. Трумэн записался на рейс до Вашингтона, немного неправильно произнеся свое имя, а еще через час быстро показал контролеру удостоверение — так, чтобы тот не успел как следует его рассмотреть — и поднялся на борт самолета.

На рассвете лейтенант Трумэн прилетел на базу военно-воздушных сил «Эндрюс», съел плотный бесплатный обед в офицерской столовой и до половины десятого бродил по базе. А потом позвонил генералу Блайсделлу.

С лейтенантскими нашивками не так-то просто дозвониться кому нужно в Пентагон. Трумэн объяснял по очереди двум штатским, двум сержантам и такому же лейтенанту, как он сам, что у него срочное личное послание к генералу Блайсделлу. В конце концов его соединили с дамой в чине полковника, которая оказалась администратором Отдела Блайсделла.

Женщина была довольно привлекательная, всего на несколько лет старше Трумэна. Она смерила его подозрительным взглядом и сказала:

— Вы звоните с базы «Эндрюс», но, по моим данным, приписаны вы к Портобелло.

— Все верно. Я в увольнении по семейным обстоятельствам.

— Предъявите ваши документы об увольнении.

— Их нет при мне, — Трумэн пожал плечами. — Мой багаж куда-то подевался.

— Вы что, положили документы в багаж?!

— По ошибке.

— Эта ошибка дорого вам обойдется, лейтенант. Что за послание у вас к генералу?

— Прошу прощения, полковник, но это очень личное послание.

— Если оно такое личное, то лучше запечатайте его в конверт и отошлите генералу домой. Я занимаюсь всеми бумагами, которые проходят через его Отдел.

— Прошу вас, скажите ему только, что это от его сестры…

— У генерала нет сестры.

— От его сестры Гаврилы, — Трумэн сделал ударение на последнем слове. — У нее неприятности.

Администратор вдруг резко вскинула голову и заговорила с кем-то, не видимым на экране.

— Да, сэр. Сию же минуту, — она нажала какую-то кнопку, и ее изображение сменилось заставкой с эмблемой АПИОЗ на зеленом фоне. Потом вверху экрана замерцала полоска защиты от прослушивания, и вместо эмблемы появилось лицо генерала. С виду он казался добрым стареньким дедушкой.

— Вы говорите с защищенного комма, лейтенант?

— Нет, сэр. С обычного общественного аппарата. Но вокруг никого нет.

Генерал кивнул.

— Вы говорили с Гаврилой?

— Не напрямую, сэр, — лейтенант огляделся по сторонам. — Ее захватили в плен и поставили ей имплантат. Я ненадолго подключался с теми, кто это сделал. Она погибла, сэр.

Лицо генерала не дрогнуло.

— Она завершила свою миссию?

— Если вы имеете в виду устранение той женщины-профессора, то нет, сэр. Ее убили как раз при исполнении.

Во время разговора генерал сделал рукой два почти незаметных жеста — опознавательные условные сигналы, принятые у «светопреставленцев» и у сектантов «Молота Господня». Естественно, Трумэн не понял ни одного из них.

— Сэр, это огромный заговор…

— Я знаю, сынок. Давай-ка лучше продолжим наш разговор с глазу на глаз. Я пошлю за тобой свою личную машину. Когда она прибудет, тебя вызовут.

— Да, сэр, — сказал Трумэн, глядя в погасший экран. Трумэн больше часа просидел в кафе, уставившись в газету, но не читая ее. Потом его действительно вызвали и сказали, что на автостоянке его ожидает генеральский лимузин.

Он пошел на стоянку и с удивлением обнаружил, что в лимузине сидит живой водитель — невысокая молоденькая девушка в зеленой форме сержанта-техника. Она услужливо открыла перед Трумэном заднюю дверь. Окна в автомобиле были из темного, тонированного стекла.

Глубокие и мягкие сиденья покрывал неприятный на ощупь пластик. Девушка-водитель не сказала Трумэну ни слова, зато включила какую-то легкую музыку, вроде джаза. Она и не вела машину в полном смысле слова — только нажала на нужную кнопку. А потом углубилась в чтение старинной бумажной Библии, не обращая никакого внимания на серые громадины модулей Гроссмана, в каждом из которых жило, наверное, тысяч по сто людей. А Трумэна эти многоэтажные великаны просто зачаровали. Кто бы согласился добровольно жить в таких условиях? Наверняка большая часть жильцов — временные служащие правительственных организаций, которые считают дни до того счастливого мгновения, когда их служба закончится.

Лимузин проехал вдоль набережной, потом по зеленой полосе лесонасаждений и, наконец, выехал по спиралевидной дорожке наверх, на широкую трассу, которая вела к Пентагону. Там, собственно, было сейчас даже Два Пентагона — одно, маленькое старинное пятиугольное здание, и другое, расположенное вокруг него, в котором и делалась сейчас вся настоящая работа. Трумэн любовался этим великолепием всего несколько секунд, а потом машина нырнула под длинную железобетонную арку и отправилась к своему дому.

Лимузин остановился на открытой стоянке, помеченной только желтой надписью БЛКРДЕ-21. Водительница отложила свою Библию, вышла и открыла перед Трумэном дверь.

— Пожалуйста, следуйте за мной, сэр.

Они прошли через автоматические двери сразу в лифт, стены которого были сплошь покрыты зеркалами. Водительница приложила ладонь к сенсорной панели и сказала:

— Генерал Блайсделл.

Лифт примерно с минуту ехал наверх. Трумэн смотрел, как миллионы отраженных Трумэнов исчезают вдали со всех четырех сторон, и старался не рассматривать завлекательные формы своей симпатичной сопровождающей. Святоша, вечно бубнит библейские тексты — нет, она определенно не в его вкусе. А впрочем, попка у нее что надо.

Двери лифта открылись в тихую и пустынную приемную. Сержант-водитель подошла к переговорному устройству, включила его и сказала:

— Передайте генералу Блайсделлу, что лейтенант Трумэн прибыл, — в ответ раздался негромкий шепот, девушка кивнула и сказала Трумэну: — Идите за мной, сэр.

Следующая комната уже больше походила на генеральский кабинет. Стены обшиты деревянными панелями, монитор во всю стену, с видом на гору Килиманджаро. Целая стена увешана наградными листами и голографическими снимками генерала с четырьмя президентами.

Пожилой генерал поднялся из-за стола. Несмотря на преклонный возраст, у него была спортивная, подтянутая фигура, в глазах светился озорной огонек.

— Лейтенант, прошу вас, присаживайтесь сюда, — он указал на один из двух простых стульев, обтянутых кожаными чехлами. Потом взглянул на сержанта. — И пригласите господина Карева.

Трумэн присел на краешек стула.

— Сэр, я не уверен, что это стоит знать многим людям…

— О, господин Карев — не военный, но мы можем полностью ему доверять. Он специалист в области информации. Вы подключитесь с ним, так мы сбережем массу времени.

Трумэн чуть поморщился, сразу вспомнив о головной боли, которую вызывало у него подключение.

— Сэр, вы думаете, это так необходимо?.. Подключение…

— Да, да, конечно. Свидетельства человека в подключении соответствуют любым требованиям федеральной судебной системы. Господин Карев — чудо, настоящее чудо.

Чудо вошло молча. Оно походило на восковую скульптуру с самого себя. В строгом костюме с полосатым галстуком.

— Он? — спросил Карев. Генерал кивнул. Карев сел на другой стул и достал из ящичка, встроенного в стол, два разъема для подключения — себе и Трумэну.

Трумэн открыл было рот, чтобы объяснить насчет своих головных болей, но потом просто взял и подсоединил разъем. Карев подключился вместе с ним.

Трумэн напрягся, глаза его закатились. Карев с интересом посмотрел на него, потом задышал тяжелее, у него на лбу выступили капельки пота.

Через несколько минут он отключился, а Трумэн обмяк на стуле, почти теряя сознание.

— С ним это было тяжко, — сказал Карев. — Но я узнал очень много важного.

— Все, что нужно? — спросил генерал.

— Даже больше.

Трумэн закашлялся, но постепенно заставил себя выпрямиться. Он положил одну руку на лоб, второй принялся растирать виски.

— Сэр… Можно мне принять таблетку обезболивающего?

— Это вам необходимо?.. Сержант! — девушка вышла и вскоре вернулась со стаканом воды и таблеткой.

Трумэн с благодарностью принял обезболивающее.

— А теперь… Сэр, что мы будем делать дальше?

— Первым делом, сынок, тебе надо немного отдохнуть. Сержант отвезет тебя в гостиницу.

— Сэр, но у меня нет с собой ни рационной карты, ни денег. Все это осталось там, в Портобелло. Я в самоволке…

— Не волнуйся, сынок. Мы обо всем позаботимся.

— Спасибо вам, сэр, — головная боль начала понемногу отступать, но Трумэну пришлось закрыть глаза, пока они с девушкой-сержантом спускались в зеркальном лифте — иначе он бы увидел тысячи отражений себя блюющего.

Лимузин стоял на прежнем месте. Трумэн, довольный жизнью, уселся на мягкое пластиковое сиденье. Водительница закрыла за ним дверь и села впереди.

— Эта гостиница находится в городе? — спросил Трумэн.

— Нет, — ответила сержант и запустила двигатель. — В Арлингтоне.

Потом она повернулась к Трумэну, вынула автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем и выстрелила ему в левый глаз. Трумэн обмяк, привалился к двери. Сержант перегнулась через переднее сиденье, приставила ствол к виску Трумэна и выстрелила еще раз, до неузнаваемости изуродовав ему лицо. После чего нажала нужную кнопку на панели управления, и машина отправилась на кладбище.

* * *

Марти поразил нас — он вышел к завтраку не один, а с другом. Когда они вошли в столовую, мы как раз ели то, что удалось добыть из пищевых автоматов. Я сперва не узнал парня, пришедшего вместе с Марти. Но он улыбнулся — и я его вспомнил, по алмазной вставке в переднем зубе.

— Рядовой Бенио? — это был один из механиков группы охраны, которую сменили ребята из моей прежней группы.

— Он самый, сержант, — Бенио представился, поздоровался с Амелией за руку и налил себе чашечку кофе.

— Ну, в чем дело? Рассказывайте, — предложил я. —

Что, не получилось?

— А вот и нет, — Бенио снова улыбнулся. — Просто для этого понадобилось меньше двух недель.

— Да ну?!

— Да, двух недель не понадобилось, — подтвердил Марти. — Бенио гуманизирован, и все остальные — тоже.

— Просто не могу поверить.

— Стабилизатор из твоей группы, Канди, подключалась вместе с ними. Поэтому так и получилось! Вся процедура занимает только два дня, если подключаться с тем, кто уже прошел гуманизацию.

— Но тогда… Тогда почему Джефферсону понадобилось целых две недели?

Марти рассмеялся.

— В том-то и дело, что не понадобилось! Он стал одним из них уже через пару дней, но, поскольку он был первым, мы просто этого сразу не поняли — тем более что он и так был на девять десятых наш, еще до гуманизации. Все, включая самого Джефферсона, тогда сосредоточились не на нем, а на Инграме.

— Но когда стали обрабатывать парня вроде меня, — сказал Бенио, — который с самого начала ненавидел саму эту идею и, вообще-то, был человеком не особо приятным — черт возьми, да все сразу заметили, когда я изменился!

— А вы действительно изменились? — спросила Амелия. Бенио серьезно посмотрел на нее и кивнул. — И вам не жаль, что вы перестали быть таким, как раньше?

— Это трудно объяснить словами… Сейчас я такой, каким должен был быть. Я сейчас — больше я, чем был раньше, понимаете? — он беспомощно развел руками. — Я имею в виду вот что — я никогда в жизни, хоть даже за миллион лет, не понял бы, каков я на самом деле — хотя это всегда было внутри меня. Нужно было, чтобы другие мне это показали.

Амелия улыбнулась и покачала головой.

— Это похоже на обращение в новую веру.

— В каком-то смысле это так и есть, — сказал я. — С Элли это действительно так и было, — не стоило мне этого говорить. Амелия помрачнела. Я погладил ее по руке.

С минуту все молчали. Потом Амелия спросила:

— Ну, так что теперь у нас получается с графиком?

— Если бы мы знали это раньше, до того, как начать, сроки операции значительно сократились бы. И, конечно, по большому счету все теперь пройдет гораздо быстрее — когда мы начнем изменять мир. Но прямо сейчас у нас есть ограничивающий фактор — расписание хирургических операций. Мы планируем провести последнюю имплантацию где-то тридцать первого июля. Значит, к третьему августа у нас здесь все будут гуманизированы — от солдата до генерала.

— А что с военнопленными? — спросил я. — Сможет ли Мак-Лохлин гуманизировать их всех за два дня?

— Опять же, если б мы только знали… Он не подключается с ними больше чем по два часа подряд. Хорошо бы еще знать, сработает ли это сразу со многими тысячами людей?

— Откуда вам знать, так оно сработает или иначе? — спросила Амелия. — Две недели — если все они изначально обычные, нормальные люди, и два дня — если с ними постоянно подключен уже гуманизированный человек. Обо всех промежуточных вариантах вам ничего пока не известно.

— Да, верно, — Марти потер глаза и скривился. — А на эксперименты у нас нет времени. Какая же это замечательная наука — та, которой мы занимаемся… Однако, как уже было сказано в Доме Бартоломью, мы занимаемся не совсем наукой, — тут запищал его наручный комм. — Минуточку…

Марти включил наушник, выслушал, что ему сказали, и нахмурился.

— Да, хорошо… Сейчас иду к вам. Да, — он покачал головой.

— Неприятности? — спросил я.

— Может быть — так, ерунда. А может — настоящая катастрофа. Наш повар пропал.

Я не сразу сообразил, в чем дело.

— Трумэн ушел в самоволку?

— Ну да. Вчера ночью он вышел мимо охранника, сразу после того, как ты… После того, как погибла Гаврила.

— Куда бы он мог отправиться?

— Да куда угодно! В любую точку земного шара. А может, просто сидит где-нибудь в нижнем городе. Ты подключался с ним, Бенио?

— Не-а. Зато Монес подключался, а я все время вместе с Монесом. Так что я немножко про него знаю. Но точно не так уж много, все из-за этих его головных болей.

— И что ты о нем думаешь, об этом Трумэне?

— Да обычный парень, — Бенио потер подбородок. — По-моему, он немного помешан на армии, по сравнению с другими. То есть ему вроде как нравится сама идея армии.

— Значит, наша идея ему вряд ли понравилась.

— Кто его знает? Наверное, не понравилась. Марти посмотрел на часы.

— Через двадцать минут я должен быть в операционной. Буду вставлять имплантаты до часу. Джулиан, ты не хочешь выследить Трумэна?

— Сделаю все, что смогу.

— Бенио, а ты подключись с Монесом и с другими, которые подключались с Трумэном. Мы должны выяснить, насколько много он знает.

— Да, конечно, — Бенио встал. — По-моему, он сейчас торчит где-нибудь в игорном доме.

Бенио вышел, мы посмотрели ему вслед.

— По крайней мере, он не знает, кто наш генерал.

— Только не Роузер, — сказал Марти. — Однако Трумэн мог узнать имя Гаврилиного шефа, Блайсделла, от кого-нибудь из Гвадалахары. Вот это я хотел бы выяснить, — он снова посмотрел на часы. — Примерно через часик позвоните Бенио, расспросите его. И проверьте все авиарейсы до Вашингтона.

— Сделаю, что смогу, Марти. Но если он выбрался из Портобелло… Черт, есть тысячи способов попасть в Вашингтон.

— Да, ты прав. Возможно, нам следует просто подождать новостей от Блайсделла.

Примерно так и получилось.

Блайсделл несколько минут разговаривал с Каревым. Вообще-то на полное изложение всех сведений, полученных от Трумэна при подключении, потребовалось бы несколько часов напряженной работы под гипнозом с записывающим устройством. Но Блайсделл уже знал, что несколько дней остались неучтенными — между тем днем, когда Гаврила подключалась в Гвадалахаре, и ее смертью — более чем в тысяче миль от Мексики. Что она такого узнала, что заставило ее отправиться в Портобелло?

Генерал Блайсделл оставался в своем кабинете до тех пор, пока не получил кодированное сообщение от сержанта-водителя о том, что задание выполнено. А потом сам поехал домой — эксцентричная привычка, которая иногда может оказаться полезной.

Он жил один в большом особняке на реке Потомак, меньше чем в получасе езды от Пентагона. В доме были только слуги-роботы, а охранялся он группой солдатиков. Старинный особняк восемнадцатого века, обшитый настоящим деревом, с потемневшими от времени деревянными полами, — этот дом соответствовал представлению генерала о самом себе как о человеке, судьба которого была предначертана с самого рождения, необычайного рождения. Именно такой человек должен был изменить ход мировой истории.

И сейчас его предназначение было в том, чтобы эту историю завершить.

Блайсделл налил в хрустальный бокал ежедневную порцию виски и сел разбирать почту. Как только он включил комм, вместо обычного меню сразу появилось сообщение о том, что его ждет письмо в конверте, пришедшее по почте.

Странно. Блайсделл велел слуге-роботу принести письмо. Письмо было одно, без обратного адреса, отправленное сегодня утром из Канзас-Сити. Любопытно, что, невзирая на некоторые особенные стороны их отношений, Блайсделл не узнал почерка Гаврилы на конверте.

Он дважды прочел коротенькое послание, а затем сжег его. Стентон Роузер — самый опасный человек в Америке? Весьма маловероятно, и все же — какое совпадение! У них с Роузером на эту субботу была назначена игра в гольф в клубе Бетезда. Наверное, гольф — очень опасная игра.

Блайсделл отложил на время просмотр остальной почты и переключил компьютер в рабочий режим.

— Добрый вечер, генерал, — раздался в динамиках хорошо отмодулированный бесполый голос.

— Отбери мне все проекты с грифом «секретно» и выше, начатые за последний месяц — нет, за последние восемь недель — Отделом по вопросам Личного Состава и Техники. За исключением тех, которые не имеют отношения к генералу Стентону Роузеру.

В списке оказалось всего три проекта. Блайсделл даже удивился — как мало из сделанного Роузером попало в каталог! Один из этих «проектов» представлял собой список разнообразнейших акций, из двухсот сорока восьми пунктов. Его Блайсделл отложил на потом и занялся остальными двумя, тем более что они были отмечены грифом «сверхсверхсекретно».

Казалось бы, между этими двумя проектами не было ничего общего, за исключением того, что начаты они были в один и тот же день, и — ага! — оба проводились на территории Панамы. Один проект — эксперимент по умиротворению военнопленных, содержащихся в лагере в Зоне Канала. Другой — исследование состояния персонала в Форт Хоуэлле, Портобелло.

Ну почему Гаврила не написала подробнее? Черт бы побрал эту женскую склонность к театральным эффектам!

Когда она отправилась в Панаму? Впрочем, выяснить это довольно просто.

— Покажи мне все счета на оплату авиабилетов, поступившие в АПИОЗ за последние два дня.

Интересно… Гаврила купила один билет до Портобелло, на выдуманное женское имя, и один билет до Зоны Канала, на мужское имя. Так куда же она полетела на самом деле? Запрос в компанию «Аэромексико» ничего не дал: на обоих рейсах выкупленные Гаврилой места были заняты.

Так, тогда надо посмотреть — в каком обличье Гаврила выступала в Гвадалахаре, в мужском или женском? Компьютер сообщил, что за последние две недели ни одно из этих двух имен ни разу не упоминалось в городских статистических сводках. На основании этого можно предположить, что, выслеживая ту женщину-профессора, Гаврила не утруждала себя неудобствами переодевания в мужчину. А следовательно, она, скорее всего, переоделась мужчиной перед тем, как сесть в самолет — чтобы ее не опознали.

Но почему — Панама? Почему — Зона Канала? И при чем тут этот тихий, как мышка, старина Стентон? И почему, черт возьми, Гаврила просто не вернулась в Штаты после того, как об этой проклятой теории Бланкеншипа и Хардинг насчет проекта «Юпитер» уже раструбили во всех новостях?