Бесконечная война (№2) - Проект «Юпитер»

Одним всплеском мысленных представлений я поведал ей о ее нынешнем состоянии и о том, как опасно для нее слишком долго оставаться в подключении. Помолчав немного, она ответила — ответила словами. Я передал ее вопросы доктору Спенсеру — выговаривая слова медленно, как робот.

— Если мне удалят имплантат и окажется, что мозг так поврежден, что я не смогу нормально работать, можно ли будет поставить имплантат снова?

— Если кто-нибудь оплатит операцию — конечно, можно. Но риск при операции увеличится.

— Я заплачу.

— Кто именно?

— Джулиан.

Амелия молчала довольно долго. Потом сказала Спенсеру через меня:

— Тогда я согласна. Но при одном условии. Сперва мы должны заняться любовью — вот так. В подключении.

— Это абсолютно исключено! Каждая секунда в подключении увеличивает риск. Если вы сделаете это, то никогда уже не вернетесь к нормальной жизни.

Я увидел, как Спенсер потянулся к выключателю, и удержал его руку.

— Еще секундочку, — я встал, положил руку на грудь Амелии и поцеловал ее. Последовал мгновенный всплеск вулкана страстей — разделенной радости и наслаждения, и Амелия исчезла — после короткого сухого щелчка переключателя. А в следующее мгновение я целовал уже бесчувственное, безответное тело, и на глаза мне наворачивались слезы. Я сел обратно на стул — рухнул, словно мешок. Врач отсоединил нас, не говоря ни слова, только наградил меня свирепым взглядом и покачал головой.

В той буре чувств промелькнула убежденность: «Каков бы ни был риск, дело того стоило», — и я даже не знал, кто из нас это подумал — я или Амелия.

Мужчина и женщина в зеленой одежде вкатили в операционную столик с хирургическим оборудованием.

— Вам двоим придется сейчас уйти. Возвращайтесь к десяти-двенадцати часам.

— Я предпочел бы помыться и присутствовать на операции, — сказал Марти.

— Прекрасно, — Спенсер по-испански попросил медсестру принести костюм для Марти и показать ему, где находится limpiador[11].

Я спустился вниз, в холл, и вышел из клиники. Небо над городом приобрело красновато-оранжевый оттенок из-за промышленных загрязнений. На последние мексиканские деньги, что у меня были, я купил в торговом автомате дыхательную маску.

Я решил погулять по городу, пока не найду пункт обмена валюты и карту города. Я никогда прежде не бывал в Гвадалахаре и понятия не имел, в какой стороне отсюда может находиться деловая часть города. Впрочем, в городе, который чуть ли не в два раза больше Нью-Йорка, это обстоятельство, наверное, не имело особого значения. Я пошел наугад, повернувшись спиной к солнцу.

Здесь, в окрестностях клиники, было полным-полно нищих попрошаек, которые клянчили деньги якобы на то, чтобы оплатить лечение. Они выставляли напоказ своих больных детишек и всячески демонстрировали болячки и костыли. Кое-кто из попрошаек нагличал сверх всякой меры. Я отвечал им бранью на плохом испанском, а про себя радовался, что сунул таможеннику взятку в десять долларов и тот позволил мне провезти выкидной нож.

Детишки на улицах выглядели жалкими, болезненными и беспомощными. Я знал о Мексике гораздо меньше, чем должен бы — ведь моя страна находилась совсем рядом, чуть севернее, — но я был уверен, что здесь должны существовать какие-то учреждения социальной помощи и медицины. Очевидно, социальная помощь предоставлялась далеко не каждому. Как, наверное, и щедрые дары нанофоров, которыми мы милостиво снабжаем местное правительство: большинству мексиканцев мало что перепадает от этого изобилия.

Некоторые нищие демонстративно не замечали меня, а то даже шептали мне в спину нелестные эпитеты на расистские темы — на языке, которого я, по их мнению, не должен был понимать. Как же все изменилось! Когда я еще учился в школе, мы с отцом как-то съездили в Мексику. И отец, который вырос на американском Юге, был просто счастлив из-за полного отсутствия здесь каких-либо расовых предрассудков. С нами обращались почтительно, как с любыми другими гринго. Это из-за нгуми в Мексике появилась предвзятость к темнокожим, но отчасти в этом виновата и Америка. Она подала такой пример.

Я дошел до широкой улицы с восьмиполосным движением, запруженной транспортом, и повернул направо. Здесь мне не встретилось ни единого нищего попрошайки на целый квартал. Пройдя еще примерно с милю по запыленным и шумным кварталам многоквартирных домов для малообеспеченных жильцов, я вышел к зеленому парку приличных размеров, под которым находился подземный развлекательный центр. Я миновал пост охраны, где пришлось заплатить еще пятерку за выкидной нож, и поехал на эскалаторе на нижний уровень.

Там было три киоска обмена валют, все три с немного разным курсом и разным процентом комиссионных. Я быстренько подсчитал в голове эти нехитрые раскладки и ничуть не удивился, обнаружив, что в киоске с самым невыгодным на первый взгляд курсом обмена с учетом комиссионных наценок получался самый выгодный вариант.

Проголодавшись, я зашел в кафе и взял порцию осьминогов, маленьких таких, с ножками длиной всего в дюйм, еще — пару черепашек и чашку чаю. Перекусив, я побрел дальше — раз уж попал в увеселительное заведение, надо поразвлечься.

Мне встретилось с полдюжины магазинчиков, предлагавших записи переживаний в подключении. Выбор приключений здесь был немножко не такой, как в таких же американских магазинчиках. Быть забоданным быком — очень мило, но нет, спасибо. Провести или подвергнуться операции по перемене пола, в любых вариациях. Умереть во время родов. Облегчить страдания Христа. За этой записью народ выстроился в очередь — наверное, сегодня был какой-то религиозный праздник. А может, здесь каждый день какой-нибудь религиозный праздник.

Еще здесь были обычные приключения с девочками-мальчиками, а также ускоренная запись происходящего «в вашем собственном» желудочно-кишечном тракте. Нет уж, увольте!

В подземелье увеселений царило хаотичное многообразие всевозможных магазинчиков и торговых рядов — как в Портобелло, только умноженном в сотни раз. Самые обычные предметы каждодневной необходимости, которые в Америке предоставлялись государством бесплатно, здесь продавались за деньги и, естественно, не по фиксированной цене.

Часть заведений была мне знакома по прогулкам вокруг Портобелло. Домохозяйки — в основном женщины, мужчины встречались реже — приходили сюда, наверное, каждое утро, чтобы накупить припасов на день. Их было довольно много для двух часов дня. Постороннему человеку могло показаться, что в торговых рядах там и сям затеваются крупные ссоры — продавцы и покупатели ожесточенно спорили, громко кричали друг на друга и размахивали руками. Но на самом деле это была обычная манера местных жителей торговаться. «Да у тебя что, совсем ум за разум заехал?! Десять песо за эту никчемную фасоль?! Да на прошлой неделе я брала фасоль по пять песо, и отличнейшего качества!» — «У тебя что-то с памятью не в порядке, женщина! На той неделе фасоль была по восемь песо и такая сморщенная, что я не знал, как от нее избавиться! А это — фасоль из фасолей, просто чудо, а не фасоль!» — «Я могу дать вам за нее шесть песо. Мне нужна фасоль на завтрак, и моя матушка знает, как сделать ее помягче с помощью соды». — «Ваша матушка? Пришлите сюда вашу матушку, и она с легким сердцем выложит за мою фасоль девять песо!» И так до бесконечности. Для них это был способ пообщаться и приятно провести время. Настоящая свара начнется, когда придется выбирать между семью и восемью песо.

Ряды, в которых торговали морепродуктами, показались мне еще занимательнее. Здесь было гораздо больше всяческих видов рыбы и прочей морской живности, чем можно найти в магазинах штата Техас, — огромная треска и лосось, которые водятся в холодных водах северной Атлантики и Тихого океана, причудливые разноцветные рифовые рыбы, извивающиеся живые угри, баки с крупными креветками с Японских островов — все это разнообразие производили здесь, в городе, клонировали и ускоренными темпами выращивали в баках с водой. Несколько местных видов рыб, выловленных в природных водах, — таких, как белозубка из озера Капала, — стоили в десятки раз дороже самых экзотических в определенной степени искусственных морепродуктов.

Я купил небольшую тарелочку такой рыбы — гольян, подсушенный на солнце и залитый маринадом. Его подавали с лимоном и холодным чили. Эта покупка определенно относила меня к категории туристов — даже если бы я не был чернокожим и не одевался, как американец.

Я подсчитал оставшиеся песо и стал присматривать подарок для Амелии. Я уже подарил ей украшение — из-за которого мы угодили в эти неприятности. А местные национальные одежды она надевать не станет.

В голове зашевелились предательские практичные мысли — подождать с подарками до тех пор, пока операция не закончится. Но я решил, что, как бы то ни было, купить подарок более важно для меня, чем для нее. Это будет чем-то вроде коммерческой замены молитве. Мне попалась на глаза огромная книжная лавка со старинными книгами — из настоящей бумаги, а также старыми, первыми версиями видеокниг. Большинство этих электронных диковинок годились теперь только в коллекции любителей редкостей, а не для читателей, поскольку энергоблоки и программы для чтения таких книг уже давным-давно вышли из употребления.

В букинистической лавке обнаружилось две полки книг на английском, в основном романы. Амелии, наверное, понравилось бы что-нибудь из этого, но тут мне вдруг пришло в голову, что если я узнаю название — значит, книга довольно известная, и у Амелии она уже есть, или, по крайней мере, она ее уже читала.

Примерно с час я выбирал книжки, прочитывая первые несколько страниц каждой из тех, которая казалась мне незнакомой. В конце концов я решил остановиться на «Долгом прощании» Раймонда Чандлера — она читалась легко, а кроме того, была в отличном кожаном переплете с тиснеными литерами «Клуб полуночных мистерий».

Я присел у фонтана и немного прочитал. Книга оказалась очень увлекательной — чтение походило на путешествие во времени, и не только из-за описываемых событий, но и из-за стиля написания романа, и даже из-за внешнего вида самой книги — тяжелые пожелтевшие бумажные страницы, приятная на ощупь, тонко пахнущая кожа переплета… Животное, из которого она сделана, умерло более сотни лет назад — если, конечно, эта кожа натуральная.

Сидеть на холодных мраморных ступеньках было не очень-то удобно — у меня онемели ноги, — так что я встал и решил еще немного побродить. На втором подземном этаже располагались более дорогие магазины, но среди них обнаружился и киоск с записями подключений, которые почти ничего не стоили, — это были рекламные ролики транспортных агентств и разных бюро путешествий. Всего за двадцать песо я провел полчаса во Франции.

Впечатление от этого путешествия получилось довольно необычное. Все речевое сопровождение было на скором разговорном испанском, которого я почти не понимал, зато все остальные ощущения были привычными и понятными. Я немного погулял по Монмартру, потом сел на тихоходную баржу и прокатился вниз по реке к Бордо, а под конец устроился в гостинице в Бургони и попробовал роскошные местные сыры и превосходные вина. Когда виртуальное путешествие закончилось, я понял, что снова проголодался.

Естественно, напротив киоска с записями оказался французский ресторанчик, но я не стал даже заходить и смотреть в меню — цены там наверняка были мне не по карману. Вместо этого я вернулся обратно на верхний этаж, нашел местечко с множеством маленьких столиков и не слишком громкой музыкой и взял себе тарелку разнообразных «такитос». Покончив с едой, я снова принялся за чтение, под кружку пива и чашечку кофе.

Когда я дочитал книгу, было только восемь вечера — еще два часа до срока, когда можно будет что-то узнать про Амелию. Мне не хотелось слоняться вокруг клиники, но с наступлением вечера увеселительное заведение наполнилось людьми, и здесь стало слишком шумно. С полдюжины самодеятельных народных оркестров, привлекая внимание посетителей, старались заглушить друг друга. Из ночных клубов неслись ритмичные рокочущие взрывы современной музыки. Из окон заведений «вспомогательной службы» выглядывали весьма завлекательные особы женского пола, и у трех из них были таблички с буквами МИ — это означало, что у девиц стоят мозговые имплантаты. Весьма заманчивая перспектива — провести оставшиеся два часа, занимаясь греховным сексом в подключении с какой-нибудь из этих красоток.

Вместо этого я побродил немного по близлежащим жилым кварталам. Несмотря на то что район, судя по всему, был захудалый и не очень-то благополучный в криминальном отношении, я чувствовал себя довольно Уверенно — помня о верном выкидном ноже.

В киоске возле клиники я купил букетик цветов — за полцены, потому что бутоны были закрыты, — и направился в приемный покой ожидать известий. Там я встретил Марти — он работал, подключившись к портативному компьютерному терминалу. Когда я вошел, Марти взглянул на меня, что-то произнес в микрофон и отключился.

— С ней как будто все в порядке, — сказал Марти. — Все даже лучше, чем я ожидал. Конечно, пока она полностью не придет в себя, ничего нельзя сказать наверняка, но энцефалограмма выглядит довольно неплохо, нормально для нее.

В голосе Марти сквозила скрытая тревога. Я положил цветы и книгу на низенький пластиковый столик, заваленный всякими журналами.

— И скоро она придет в себя?

Марти посмотрел на часы.

— Примерно через полчаса. К двенадцати.

— Доктор здесь?

— Спенсер? Нет, он пошел домой сразу после операции. Но я взял его номер — на случай, если… Просто на всякий случай.

Я сел рядом с Марти и пристально посмотрел ему в глаза.

— Марти, что ты от меня скрываешь?

— А что ты хотел бы знать? — Марти был как будто спокоен и уверен в себе, но все же что-то тревожное слышалось в его голосе. — Хочешь просмотреть запись операции? Уверяю, тебя стошнит от этого зрелища.

— Я только хочу знать — чего ты мне не договариваешь?

Марти пожал плечами и отвел взгляд.

— Даже не знаю… Начнем с самого главного — она не умрет. И будет ходить и разговаривать. Но будет ли она той женщиной, которую ты любил? Не знаю. По одной только энцефалограмме нельзя определить, сможет ли она считать, не говоря уже об алгебре и высшей математике или чем там вы еще занимаетесь у себя на работе.

— Господи!..

— Но послушай, Джулиан! Еще вчера она была на волосок от смерти. Если бы ей было чуть-чуть хуже, тебе позвонили бы только для того, чтобы спросить разрешения отключить искусственное дыхание.

Я кивнул. Медсестра в приемнике объясняла мне то же самое.

— Она может даже не узнать меня…

— И может остаться той же самой женщиной, что была.

— Только с дыркой в черепе — и все из-за меня.

— Послушай, никакой дырки в черепе не будет — только недействующий имплантат. Мы оставили имплантат на месте после того, как отсоединили нервные контакты — чтобы свести к минимуму механические повреждения окружающих мозговых тканей.

— Все равно этот имплантат не живой… И мы не сможем…

— Мне очень жаль.

В холл вышел небритый, уставший, как собака, медбрат.

— Сеньор Класс? — позвал он. Я поднял руку. — Вас спрашивает пациентка из двести первой палаты.

Я устремился по коридору в ту сторону, куда он меня направил.

— Только не задерживайтесь надолго. Ей нужно поспать.

— Хорошо, конечно!

Дверь в ее палату была открыта. В палате находились еще две койки, но сейчас они не были заняты. Голову Амелии покрывала повязка, глаза ее были закрыты. Она лежала, накрытая простыней до самого подбородка. Я даже удивился, не увидев никаких трубок и проводов от медицинской аппаратуры. По экрану монитора, укрепленного у кровати Амелии, бежали зазубренные холмики кардиограммы. Амелия открыла глаза.

— Джулиан…

Она высвободила руку из-под простыни и схватила мою ладонь. Мы нежно поцеловались.

— Мне так жаль, что это не сработало, — сказала она. — Но я никогда не буду жалеть о том, что попробовала. Никогда!

Я не мог произнести ни слова. Только сжал покрепче ее ладонь.

— Кажется, со мной все в порядке… Спроси у меня что-нибудь, что-нибудь научное.

— М-м-м… Что такое число Авогадро?

— Ну, это из химии. Это количество молекул в одном моле. А количество молекул в одном армадилле — это будет число Армадилло.

Ну что ж, раз Амелия шутит, значит, она действительно выздоравливает.

— Какова длительность пика дельта-резонанса?

— Примерно от десяти до минус двадцати трех. Спроси лучше что-нибудь потяжелее!

— Ты требуешь это от всех парней? — Амелия слабо улыбнулась в ответ. — Послушай, тебе надо поспать. Я буду здесь, в приемном.

— Со мной все будет в порядке. Возвращайся в Хьюстон.

— Нет.

— Ну хотя бы на один день. Что сегодня, вторник?

— Среда.

— Ты должен вернуться к завтрашнему вечеру — проведешь за меня семинар. Очень важный семинар.

— Давай обсудим это утром — в университете и без меня найдется кому провести этот семинар.

— Обещаешь?

— Я обещаю позаботиться о твоем семинаре — хотя бы по телефону. А теперь тебе надо поспать.

Мы с Марти спустились в подвальный этаж. Он взял бокал крепкого Бустело — чтобы не заснуть до полвторого ночи, когда подойдет его поезд, — а я заказал пива. Пиво оказалось безалкогольным — того сорта, что делают специально для школ и больниц. Я рассказал Марти о числе Армадилло и обо всем остальном.

— Похоже, с соображением у нее все в порядке, — Марти попробовал свой кофе и добавил туда еще пару ложек сахара. — Иногда люди теряют память частично и какое-то время сами этого не замечают. Но, конечно, потери этим не ограничиваются.

— Да, — один поцелуй, одно прикосновение. — А она помнит о том, что было в подключении — в эти три минуты, или сколько там их было?

— Понимаешь, Джулиан, это еще далеко не все, — осторожно сказал Марти. Он достал из кармана рубашки две ленты с записями и положил на стол. — Вот это — полные копии ее записей. Я и не рассчитывал, что удастся их заполучить. Они стоят больше, чем вся операция.

— Я могу помочь с деньгами…

— Не стоит. Это пойдет на счет моего проекта. Понимаешь, в чем дело… Операция у Амелии прошла неудачно не из-за того, что Спенсеру не хватило умения или за Амелией плохо ухаживали, — все получилось так, как получилось, из-за предубеждения.

— Значит, все еще можно было изменить? Марти покачал головой, потом пожал плечами.

— Случилось то, что случилось.

— Ты хочешь сказать, ей снова можно будет вживить имплантат? Я никогда о таком не слышал.

— Потому что это делается крайне редко. И обычно риск ничем не оправдан. Операции по повторному вживлению имплантата делают только в том случае, если пациент после удаления контактов остается полностью парализованным и бесчувственным — что называется, в вегетативном состоянии. В подобной ситуации повторная установка имплантата — единственный шанс восстановить связь больного с внешним миром, — Марти отпил кофе, потом продолжил: — Для Блейз это будет слишком рискованно — при нынешней технике операций. И нынешнем состоянии научных разработок на эту тему. Но наука не стоит на месте, и, может быть, когда-нибудь, когда мы поймем, что же там пошло не так… Впрочем, этого может и не случиться, по крайней мере в ближайшие двадцать лет. Практически все исследования, на которые выделяют гранты, относятся к военным разработкам — а военные мало заинтересованы в изучении проблемы реимплантации. Если имплантат механика не приживается — им проще призвать на военную службу другого.

Я снова попробовал свое пиво — лучше оно не стало.

— А сейчас ее имплантат полностью отсоединен? И если мы подключимся вместе, она ничего не почувствует?

— Можете попробовать. У нее остались контакты на нескольких небольших нервных узлах. Когда мы вставили обратно металлический корпус имплантата, кое-какие контакты восстановились сами собой.

— Значит, попробовать стоит.

— Не советую ожидать чего-нибудь сверхъестественного. Если человеку в таком состоянии, как сейчас у Амелии, подключить запись, скажем, какое-нибудь потрясающее переживание, вроде медленной смерти, он может или вообще ничего не почувствовать, или же получить смутную картину неопределенных видений — ничего конкретного. А если подключиться с кем-нибудь другим — скорее всего вообще не будет никакого реального эффекта. Разве что по принципу плацебо — если они будут ожидать, что что-то должно случиться.

— Сделай доброе дело, Марти, — попросил я. — Не рассказывай этого Амелии.

Джулиан все-таки съездил в Хьюстон и провел за Амелию ее важный семинар. Студенты не имели ничего против того, что профессора Блейз заменял молоденький научный ассистент. После семинара Джулиан сел на первый же поезд и ночью вернулся в Гвадалахару.

Амелию выписали уже на следующий день — ее перевезли домой на санитарной машине, предписав пройти курс лечения под присмотром врачей университетского городка, в пансионе, где пациентам обеспечивался уход и присмотр. Клинике в Гвадалахаре было невыгодно держать выздоравливающую пациентку, которая нуждалась только в уходе, но при этом занимала дорогостоящую койку — особенно в пятницу. На этот день клиника получала большинство самых выгодных заказов.

Джулиану разрешили поехать вместе с Амелией, на той же машине, хотя всю дорогу он только и делал, что смотрел, как Амелия спала. Когда действие снотворного закончилось — примерно за час до Хьюстона, — они с Амелией разговаривали, в основном о работе. Джулиану удалось ни разу не соврать ей о том, что будет, если они подключатся вместе, пока она в таком вот состоянии — вроде бы и с имплантатом, и без него. Он знал, что рано или поздно Амелия все равно обо всем этом прочитает и им еще придется разбираться со своими надеждами и разочарованиями. Ему не хотелось, чтобы Амелия в своем воображении строила воздушные замки, основываясь на воспоминаниях о том чудесном мгновении, которое они однажды пережили. Самое лучшее, на что они могли надеяться, не пойдет ни в какое сравнение с тем чудом единения. А может, и вообще ничего не получится.

Пансион для ухода за больными и престарелыми снаружи блистал роскошью, но внутри оказался довольно запущенным, если не сказать — убогим. Амелии досталась единственная свободная койка в четырехместной палате, в которой уже лежали пациентки вдвое старше ее — старушки, доживавшие здесь свои дни. Джулиан помог Амелии устроиться, и, когда всем стало ясно, что он не просто у нее на службе, две старушки пришли в жуткое возмущение из-за столь явной разницы в их возрасте и цвете кожи. Третья старушка была слепая.

Да, теперь их отношения всплыли на поверхность — единственное хорошее следствие всей этой неприятной истории, полезное если не для профессиональной, то хотя бы для личной жизни Джулиана и Амелии.

Сегодня, в пятницу, Джулиан, конечно же, собирался, как всегда, пойти в клуб. Он решил появиться там на часик позже, чем обычно, чтобы Марти успел рассказать все подробности об операции и явил всем прискорбную правду об истинных отношениях Джулиана и Амелии. Хотя вряд ли для кого-нибудь в клубе это оказалось бы неожиданным откровением. Даже известный своими пуританскими взглядами Хайес давно знал о них и ни разу ни словом об этом не обмолвился.

До вечернего похода в клуб Джулиану было чем заняться — после того, как он прочел записку в двери, Джулиан еще не просматривал корреспонденцию, накопившуюся за время его отсутствия Ассистент Хайеса переслал записи всех заседаний, которые они с Амелией пропустили, — изучение всего этого заняло бы не один час. Еще Джулиан получил несколько записок с соболезнованиями — в основном от людей, с которыми должен был увидеться сегодня в клубе. Новости такого рода разносятся очень быстро.

Еще — наверное, ради того, чтобы жизнь не казалась слишком скучной и однообразной, — в почте было письмо от отца Джулиана, который сообщал, что заглянет в гости, возвращаясь домой с Гавайев. Так что у Джулиана появится случай получше познакомиться с новой женой отца — Сьюзи. На автоответчике была запись телефонного звонка от матери, чему Джулиан нисколько не удивился, — она интересовалась, куда он запропал и не будет ли он возражать, если она приедет ненадолго погостить, пока там у них стоит плохая погода. «Да, мамочка, конечно, приезжай — вы со Сьюзи прекрасно уживетесь вместе, узнаете, как много у вас общего».

Самым простым решением этого вопроса был правдивый рассказ об истинном положении дел. Джулиан позвонил матери и сказал, что она, конечно, может приезжать, если хочет, но отец со своей Сьюзи собираются заехать в гости как раз в то же самое время. После того, как мама успокоилась, услышав эту новость, Джулиан вкратце пересказал, чем занимался последние четыре дня.

Пока он рассказывал, лицо матери на экране видеофона постепенно приобретало все более странное выражение. В годы ее юности видеофонов еще не было, и она так и не научилась во время разговора придавать лицу более-менее нейтральное выражение, что большинство людей делали не задумываясь, по привычке.

— Так, значит, у тебя действительно серьезные намерения относительно этой старушки?

— Белой старушки, мама, — Джулиан даже развеселился, видя ее возмущение. — Между прочим, я еще полтора года назад предупреждал тебя о том, насколько это серьезно.

— Белая она там, красная или зеленая — какая мне разница? Сынок, эта женщина всего на десять лет моложе меня!

— На двенадцать, мама.

— Ох, господи ж ты боже мой, на двенадцать! Ты что, не понимаешь, каким дурачком ты себя выставляешь перед людьми, а?

— Я очень рад, что нам не нужно больше таиться, скрывать наши отношения. А если кому-то это покажется странным или смешным — что ж, это их проблемы, не наши.

Она отвела глаза от экрана.

— Это я — глупая старая ханжа, вот что. Матерям вечно нет покоя…

— Если ты приедешь ко мне и увидишься с ней, ты поймешь, что беспокоиться не стоит.

— Всенепременно приеду. Хорошо. Позвонишь мне, когда твой отец и эта его фитюлька уберутся в свой Акрон…

— В Колумбус, мама.

— Да какая мне разница! Позвонишь, и мы договоримся, когда мне приехать.

Джулиан проследил, как меркнет ее изображение на экране, и покачал головой. Мать говорила то же самое больше года назад, но всякий раз что-то мешало ей приехать. Надо признать, конечно, что у нее действительно была очень напряженная жизнь — она до сих пор преподавала в начальной школе в Питтсбурге. Но настоящая причина крылась все же в другом. Мать упорно не желала мириться с мыслью, что ее маленький мальчик достанется кому-то другому, а тем более женщине, которая по возрасту вполне могла быть ее сестрой — это казалось матери Джулиана какой-то жестокой насмешкой.

Джулиан заговаривал с Амелией о том, чтобы съездить вместе в Питтсбург, но она сказала тогда, что не стоит ускорять события. С ней тоже не все было так просто.

Обе женщины совершенно по-разному относились и к тому, что Джулиан работает механиком. Амелия всегда тяжело переживала каждую его поездку в Портобелло и очень волновалась, когда Джулиан уезжал — тем более теперь, после удачного нападения партизан на базу. А мать считала это просто глупой второй работой, которую Джулиану приходилось выполнять, хотя это и не мешало его основной работе. Мать никогда не интересовалась, чем Джулиан там занимается и как у него идут дела в Портобелло. Амелия же следила за всеми сообщениями о действиях его боевой группы с упорством, свойственным фанатам-«боевичкам». Сама Амелия не признавалась в этом — Джулиан считал, потому, что не хотела показывать, как тревожится она о нем. Но она не раз задавала такие вопросы о его работе, которые никак не могли у нее возникнуть, если бы она просто следила за обычными выпусками новостей.

Только сейчас до Джулиана вдруг дошло, что Хайес, а может, и многие другие в их отделении наверняка что-то подозревали или догадывались, что их с Амелией связывает нечто большее, чем просто совместная работа — по тому, как вела она себя, когда Джулиан отсутствовал. И Джулиан, и Амелия прилагали массу усилий — хотя нельзя сказать, что это не доставляло им своеобразного удовольствия, — стараясь на работе играть роль «просто друзей». Но вполне возможно, что товарищи по работе на самом деле прекрасно знали их секрет.

Все это теперь в прошлом. Джулиан с нетерпением ждал, когда придет время идти в клуб — ему хотелось посмотреть, как люди воспримут эту новость. Но было еще рано — чтобы Марти успел все всем рассказать, придется подождать еще часа два. Джулиан никак не мог настроиться на рабочий лад, даже пока отвечал на корреспонденцию, так что в конце концов он завалился на Диван и включил телевизор с программой поиска.

В телевизоре была встроенная программа поиска и отбора, которая анализировала все, что Джулиан предпочитал смотреть. По результатам анализа программа конструировала профиль предпочтений и потом сама выискивала то, что могло бы ему понравиться, среди восемнадцати сотен возможных каналов. Единственным недостатком этой программы было то, что ей нельзя было направленно задать какую-нибудь цель поиска — она ориентировалась только на частоту выбора пользователем тех или иных передач. В первый год военной службы Джулиан чаще всего смотрел кинофильмы столетней давности — наверное, чтобы убежать от реальности в мир, где все люди и события были простыми и понятными, просто добрыми или просто злыми. И потому теперь, когда Джулиан включал телевизор, программа поиска услужливо подсовывала сериалы про Джимми Стюарта или Джонни Вэйна. Джулиан на собственном опыте убедился, что орать и ругаться из-за этого на программу совершенно бессмысленно.

Так, Хэмфри Богарт в Рике. Отменить. Джимми Стюарт направляется в Вашингтон. Отменить. Путешествие на южный полюс Луны глазами космических роботов. Джулиан уже видел все это пару лет назад, но все равно — передача довольно интересная, и можно посмотреть ее еще разок. Заодно и программа поиска откорректируется.

Когда я вошел в зал, все посмотрели в мою сторону. Но они, наверное, сделали бы так и при любых других обстоятельствах. Разве что на этот раз взгляды присутствующих задержались на мне чуть-чуть дольше, чем обычно.