». Связь была странной, необычайно мощной — Джулиану никогда раньше не приходилось ощущать настолько полное соединение. Впечатление создавалось потрясающее — как человека, впервые в жизни увидевшего море. Это и в самом деле было в чем-то похоже на море — сознание Мендеса нахлынуло на него, словно бесконечный поток разделенных с другими мыслей и воспоминаний. И Джулиан чувствовал себя в этом потоке совершенно свободно, как рыба, которая легко и незаметно скользит в толще вод настоящего моря.

Джулиан попытался поделиться с Мендесом своими впечатлениями и все возрастающим беспокойством — теперь он уже совсем не был уверен в том, что сумеет вместить в себя хотя бы еще одно такое же бездонное сознание, а не то что целых пятнадцать за раз. Мендес сказал, что, когда их станет больше, будет немного полегче, и тут, словно в подтверждение его слов, как раз подключился Камерон.

Камерон был старше Мендеса. Он одиннадцать лет служил в профессиональной армии перед тем, как записался добровольцем в этот проект. Он обучался в снайперской школе в Джорджии и умел поражать любые цели на дальнем расстоянии из самых разных видов оружия. Чаще всего Камерон использовал «маузер ферншиссер», из которого можно было попасть в человека из-за угла или даже из-за линии горизонта. На его счету было пятьдесят два убийства, и чувство вины за каждого из убитых им людей, и еще одно глубокое чувство сожаления и скорби о человечности, потерянной когда-то вместе с первым прицельным выстрелом. Еще Камерон помнил радостное возбуждение, которое охватывало его в те времена после каждого удачного выстрела. Он воевал в Колумбии и Гватемале и сразу же проникся воспоминаниями Джулиана о днях, проведенных в джунглях, — Камерон воспринял и осознал эти ощущения буквально за одно мгновение.

Мендес тоже оставался на связи, Джулиан постоянно ощущал его присутствие и одновременное общение с Камероном. Мендес с интересом наблюдал, как бывший солдат воспринимает новый контакт, как отзываются в нем воспоминания Джулиана. Слияние с сознанием Камерона показалось Джулиану не таким необычным, непривычными были разве что скорость и полнота воссоединения. И еще Джулиан понял, почему, чем больше людей сразу подключится, тем легче будет воспринимать их мысли и воспоминания: вся информация и так уже была здесь, но теперь стало легче концентрироваться на разных ее частях — когда появилась возможность рассматривать их с разных точек зрения, и впечатления Мендеса можно было сравнивать с впечатлениями Камерона.

Следующей подключилась Тайлер. Она тоже была когда-то убийцей — безо всякого сожаления убила троих человек в течение года за деньги, которые потратила потом на наркотики. Это было как раз перед тем, как в Штатах вышли из обращения наличные. Ее поймали при обычной проверке, когда Тайлер пыталась эмигрировать в страну, где были в хождении бумажные песо, за которые можно было без проблем достать подходящие наркотики. Тайлер совершала преступления, когда Джулиана еще не было на свете, и хотя она не снимала с себя моральной или судебной ответственности за свои противозаконные деяния, сейчас можно было с полной уверенностью сказать, что эти преступления совершила совсем другая личность. И воспоминания о прожженной наркоманке, которая заманила в постель троих торговцев наркотиками и убила их по заказу их же собственного босса, превратились в обычную мелодраматическую историю, вроде сериала, какие показывают каждый день по каналам головидео. Что же касается более мирной части ее жизни, в ней Тайлер всегда ощущала себя одной из Двадцати — так они привыкли себя называть, называли по сей день, несмотря на то что четверо из них уже умерли. Тайлер занималась посредничеством при банковских операциях, она обменивала бартером, покупала и продавала всевозможные товары в самых разных странах мира, и входящих в Альянс, и поддерживающих нгуми. Имея в распоряжении свой собственный нанофор, Двадцать вполне могли безбедно прожить безо всяких денег, — но когда нанофор затребует, к примеру, стакан празеодимия, неплохо бы иметь под рукой несколько миллионов рупий. А Тайлер могла купить нужное вещество безо всякой никому не нужной бумажной волокиты.

Когда Джулиан немного привык, справился с новизной впечатлений, стали подключаться и остальные — быстрее, чем раньше, или, может быть, Джулиану так показалось.

Когда все пятнадцать мужчин и женщин по очереди познакомились с Джулианом, перед ним с неожиданной ясностью открылась новая сторона огромной, но теперь уже не бесконечной картины их общего сознания. Когда все их сознания слились воедино, океан стал больше напоминать внутреннее море, окруженное линией берегов — огромное, глубокое, но все же вполне пригодное для плавания, благодаря хорошим лоцманским картам.

И они плавали все вместе — как показалось Джулиану, несколько часов подряд — всецело поглощенные безмолвным исследованием этих обширных просторов. Единственный посторонний человек, с которым Двадцать подключались раньше, был Марти. Марти был для них кем-то вроде крестного отца, он воспринимался несколько отчужденно из-за того, что до сих пор подключался с Двадцатью только в одностороннем порядке.

А Джулиан оказался настоящей сокровищницей самых разных повседневных подробностей. Они с жадностью впитывали его впечатления от Нью-Йорка, Вашингтона, Далласа — за прошедшие годы каждый город изменился почти до неузнаваемости в социальном и технологическом плане благодаря политике Всеобщего Благоденствия, основанной на работе нанофоров. А о нескончаемой войне с нгуми нечего и говорить.

Девять из подключившихся, которые раньше были солдатами, откровенно изумились, узнав, во что теперь превратились механические солдатики. В исследовательской программе, в которую они когда-то записались добровольцами, примитивная боевая машина представила собой не более чем железного болвана с одним-единственным лазером, встроенным в палец руки. Эти предшественники нынешних солдатиков могли только ходить, приседать, ложиться и открывать двери с не очень сложными замками. Из новостей все, конечно, знали, на что способны теперь наши солдатики. А трое из двадцати даже были фанатами-«боевичками». Они не могли, конечно, ездить на встречи «боевичков», зато внимательно следили за действиями боевых групп по новостям и просматривали кристаллы и ленты с записями механиков. Однако все это ни в какое сравнение не шло с реальным двусторонним подключением с настоящим механиком.

Джулиан даже смутился, почувствовав их воодушевление, но с радостью разделил ответные чувства, пришедшие по обратной связи, — их позабавило его смущение. Такая обратная связь была знакома ему по работе в боевой группе.

По мере того, как Джулиан привыкал к необычной полноте и яркости ощущений, сами ощущения становились все более и более знакомыми и понятными. Дело было не только в том, что эти Двадцать так много времени провели вместе. Все они были люди в возрасте, и каждый прожил довольно долгую жизнь. В свои тридцать два Джулиан был на несколько лет старше любого из своей боевой группы, а у всех механиков его группы вместе было чуть меньше трех сотен лет жизненного опыта. Общий жизненный опыт Двадцати намного превышал тысячу лет, и большую часть этого срока они провели в молчаливых размышлениях, в подключении.

У них не было того, что называется «групповым сознанием», но все же эти люди были гораздо ближе к такому состоянию, чем боевая группа Джулиана. Они никогда не спорили, разве что ради развлечения. Они были мягкими и спокойными. Они были человечными.. Но при всем при этом — можно ли было безоговорочно считать их людьми?

Этот вопрос не давал покоя Джулиану с тех самых пор, когда Марти впервые объяснил ему, что представляют собой эти Двадцать. Может быть, война — неизбежное порождение природы человека? Может быть, для того, чтобы избавиться от войн, нам придется стать не совсем людьми, а чем-то иным?

Остальные почувствовали, что его беспокоит, и ответили: «Нет, мы по-прежнему нормальные люди, с какой стороны ни посмотри. Человеческая природа изменчива, и сам факт того, что мы пользуемся рукотворным инструментом для направления этих изменений — это и есть самое главное доказательство нашей человечности». — «Если только мы — не единственная разумная раса во Вселенной, обладающая достаточными технологиями», — заметил Джулиан. «В таком случае у нас просто не может быть никаких доказательств обратного». — «Может быть, наше собственное существование и есть то самое доказательство? Мы — первые существа, поднявшиеся в своем развитии настолько, чтобы задействовать кнопку перенастройки Вселенной. Кто-то ведь должен сделать это первым».

Но ведь может быть и так, что первый одновременно окажется и последним.

Они почувствовали надежду, которую Джулиан пытался замаскировать пессимизмом. «Ты гораздо больший идеалист, чем все мы, — заметила Тайлер. — Большинство из нас совершали убийства, но никто не пытался убить себя из-за раскаяния в содеянном».

Конечно же, во всем этом было и множество других факторов, которые Джулиан был просто не в состоянии объяснить словами. Его со всех сторон окутывали мудрость и всепрощение — и внезапно он почувствовал непреодолимое желание уйти от всего этого!

Джулиан выдернул разъем и оказался в одиночестве, окруженный пятнадцатью людьми, сидевшими вокруг стола, устремив взгляды на полянку анемонов. Они смотрели в самих себя, в свою общую на всех душу.

Джулиан глянул на часы и страшно удивился — контакт длился всего каких-то двенадцать минут. А ему казалось, что прошло уже несколько бесконечных часов.

Они стали отключаться — один за другим. Мендес потер лицо руками и нахмурился.

— Вы почувствовали себя чужим?

— Отчасти… Как будто немного не в своей тарелке. Вы все так хорошо это умеете, у вас это происходит автоматически. А я… Не знаю даже, как так вышло — я сорвался.

— Мы никак не воздействовали на вас. Джулиан покачал головой.

— Я знаю. Вы были очень внимательны и осторожны. И все равно у меня возникло такое ощущение, будто меня затягивает в какую-то бездну. И мне… Мне даже самому этого захотелось. Не знаю, сколько времени мне надо пробыть в подключении с вами, для того чтобы в полной мере стать одним из вас.

— А это настолько плохо, по-вашему? — спросила Элли Фразер. Она была здесь самой младшей, примерно одних лет с Амелией. У нее были прекрасные волосы, преждевременно поседевшие.

— Если и плохо, то не для меня. Мне так кажется. Для меня лично, — Джулиан всмотрелся в ее спокойное красивое лицо, прекрасно зная, так же, как все остальные здесь присутствующие, насколько сильно она его желает. — Но пока я не могу этого сделать. Следующий этап нашего плана состоит в том, что мне надо будет вернуться обратно в Портобелло, с блоком фальшивых воспоминаний. Я должен буду внедриться в командный состав базы. И я не могу при этом… настолько отличаться от всех остальных, как вы.

— Мы это понимаем, — сказала она. — Но вы все равно можете провести с нами чуть больше времени.

— Элли, — мягко проговорил Мендес. — Позабудь на время о своих чертовых гормонах! Джулиан лучше знает, что ему нужно.

— На самом деле я не очень-то хорошо себе это представляю. А кто бы на моем месте знал все наперед? Никто и никогда еще не задумывал ничего подобного.

— Ты должен быть осторожен, — сказала Элли. Ее слова прозвучали и обнадеживающе, и возмутительно — мы, дескать, и так прекрасно знаем, что у тебя на уме, и хотя считаем, что ты не прав, но готовы с этим примириться.

Марк Лобелл, выдающийся шахматист и убийца своей жены, который не подключался вместе со всеми, а оставался на дежурстве, чтобы отвечать на телефонные звонки, с громким топотом перебежал через маленький мостик и, чуть не поскользнувшись, затормозил возле круглого стола.

— Там мужик в форме, — сказал он, переводя дыхание, — приехал повидаться с сержантом Классом.

— Кто он такой? — спросил Джулиан.

— Врач. Полковник Замат Джефферсон.

Мендес, облаченный во внушающую почтение черную сутану, вышел вместе со мной встретить полковника Джефферсона. Когда мы вошли в скромную, нищенски обставленную прихожую, тот медленно поднялся и отложил в сторону «Литературный сборник», которому было вполовину меньше лет, чем самому полковнику.

— Отец Мендес, полковник Джефферсон, — представил я их друг другу. — Вам пришлось немало потрудиться, чтобы разыскать меня здесь.

— Не скажите. Сюда было довольно трудно добраться— это верно, но разыскал я вас очень быстро — компьютер проследил все ваши передвижения за несколько секунд.

— До Фарго.

— Я знал, что вы взяли велосипед. В аэропорту велосипеды напрокат выдают только в одном месте, а вы оставили им адрес, по которому направлялись.

— У вас везде связи…

— Не среди гражданских. Им я просто показал свое удостоверение и объяснил, что я ваш личный врач. И то, и другое соответствует действительности.

— Со мной все в порядке. Вы можете ехать обратно. Джефферсон рассмеялся.

— Как вы ошибаетесь! Причем по обоим пунктам. Может быть, присядем, побеседуем?

— Я проведу вас, — сказал Мендес. — Идите за мной.

— Куда? — насторожился полковник.

— В комнату, где мы сможем присесть и побеседовать, — они пристально посмотрели друг другу в глаза, полковник помедлил и кивнул.

Пройдя через две двери вдоль коридора, мы свернули в комнату без таблички. Там оказался роскошный стол красного дерева, окруженный пышными мягкими креслами, и автоматический бар с напитками.

— Выпьете чего-нибудь?

Мыс Джефферсоном попросили себе вина и воды, Мендес заказал яблочного сока. Пока мы рассаживались, бар выдал наши заказы.

Мендес сложил руки на животе и спросил:

— Итак, можем ли мы чем-нибудь помочь друг другу?

— У меня есть кое-какие вопросы, которые сержант Класс, возможно, сумеет разъяснить, — Джефферсон испытующе посмотрел на меня. — Я неожиданно получил повышение по службе — очередное звание и новое значение, в Форт Пауэл. Никому в бригаде ничего об этом не известно, приказ пришел непосредственно из Вашингтона, из какой-то «Группы перераспределения медицинского персонала».

— И что, это плохо? — спросил Мендес.

— Нет. Я вполне доволен. Меня никогда особенно не радовали эти дежурства в Техасе и Портобелло, а новое назначение сулит приличные перспективы служебного роста. Я как раз собирал вещи, готовился к переезду, и вот вчера, совершенно случайно, заглянул в свой рабочий календарь с назначенными встречами — и тут всплыло ваше имя, Джулиан. По графику я должен был подключиться вместе с вами и проверить, как действуют антидепрессанты.

— Они действуют нормально. Вы что, всегда пускаетесь в путешествия за тысячи миль, чтобы справиться о здоровье всех ваших бывших пациентов?

— Нет, конечно. Но я чисто случайно, просто из любопытства решил просмотреть ваше личное дело — и что, вы думаете, я там обнаружил? Оказалось, что из вашего личного дела непостижимым образом куда-то исчезли все записи о попытке самоубийства! И, кроме того, вы, оказывается, тоже получили новое назначение. Причем приказ подписан тем же самым генералом из Вашингтона, который подписывал мое назначение! Но вы не имеете никакого отношения к «Группе перераспределения медицинского персонала». Наоборот, вас направляют на тренировочные курсы по подготовке командного состава армии. Солдата, который пытался совершить самоубийство из-за того, что кого-то убил. Довольно любопытная подробность, вы не находите? Поэтому я и решил отследить вас и нашел вас здесь. В доме престарелых для бывших солдат, которые не такие уж и престарелые, а некоторые из них вовсе никакие и не солдаты.

— Значит, вам так сильно хочется лишиться своих новых полковничьих нашивок и вернуться обратно в Техас? И в Портобелло? — спросил Мендес.

— Мне этого вовсе не хочется! Я сильно рискую, рассказывая вам об этом — я добывал информацию не по легальным служебным каналам. И мне совсем не хочется рубить сук, на котором я сижу, — Джефферсон указал на меня. — Но здесь мой пациент, и здесь некая тайна, которую я хотел бы разгадать.

— С пациентом все о'кей, — сказал я. — А тайна эта такая, про которую вам лучше бы никогда и не знать.

Повисла долгая, напряженная тишина.

— Я рассказал друзьям, куда поехал.

— Мы не собираемся убивать или запугивать вас, — сказал Мендес. — Но мы никак не можем позволить вам кому-нибудь об этом рассказать. Именно поэтому Джулиан не согласится подключаться с вами.

— У меня высокий доступ к секретным материалам.

— Я знаю, — Мендес наклонился к Джефферсону и тихо сказал: — Имя вашей бывшей жены Евдора, у вас двое детей — Паш, который сейчас находится в лечебной школе в Огайо, и Роджер, он работает в Ново-Орлеанской танцевальной компании. Вы родились пятого марта тысяча девятьсот девяностого года, а группа крови у вас первая, с отрицательным резусом. Хотите, я назову кличку вашей собаки?

— Этим вы меня не запугаете!

— Я всего лишь пытаюсь найти с вами общий язык.

— Но вы ведь даже не военный! И никто здесь не служит в армии, кроме сержанта Класса.

— Уже по одному этому вы могли бы кое-что понять, вас высокий доступ к секретной информации, и тем не менее вы не знаете, кто я такой на самом деле.

Полковник покачал головой, откинулся на спинку кресла и отпил немного вина.

— У вас было время, чтобы узнать обо мне все, что вы знаете. Но я никак не могу решить, кто же вы — суперсекретный агент или самый лучший притворщик из всех, кого я когда-либо встречал?

— Если бы я собирался вам угрожать, я начал бы прямо сейчас. Но вы знаете, что я не собираюсь этого делать, иначе вы не сказали бы того, что только что сказали.

— И вы решили пригрозить мне тем, что не станете меня запугивать?

Мендес рассмеялся.

— Согласиться, чтобы познать — да, должен признаться, что мне знакомы методы психиатров.

— Но вас нет в каталоге Американской медицинской ассоциации.

— Нет.

— Методы священников и психиатров действительно в чем-то схожи. Но я почему-то уверен, что и в регистрационных каталогах католической церкви вашей фамилии тоже нет.

— Отследить это немного труднее. И для нашего дальнейшего сотрудничества было бы лучше, если бы вы не стали этого проверять.

— Я вовсе не намерен с вами сотрудничать. Не вижу для этого никаких причин — если только вы не собираетесь пристрелить меня или засадить в тюрьму.

— Чтобы упрятать вас в тюрьму, понадобилось бы слишком много бумажной волокиты, — сказал Мендес. — Джулиан, похоже, вам все-таки придется с ним подключиться. Что вы об этом думаете?

Я вспомнил ощущение от приобщения к коллективному сознанию Двадцати.

— Он честно соблюдает конфиденциальность в плане врачебной этики.

— Спасибо.

— Тогда, если вы выйдете из комнаты, мы сможем пообщаться как врач и пациент. Но тут кроется ловушка.

— Это правда, — согласился Мендес. Он тоже вспомнил о сеансе совместного подключения. — Вы, доктор Джефферсон, можете не захотеть, чтобы с вами это проделывали.

— Что именно?

— Операцию на мозге, — сказал Мендес.

— Мы можем сообщить вам, чем мы здесь занимаемся, — продолжил я. — Но нам придется сделать так чтобы вы никому больше не могли рассказать об этом.

— А, подчистка памяти! — догадался Джефферсон.

— Может оказаться, что этого недостаточно, — заметил Мендес. — Нам придется уничтожить не только ваши воспоминания об этой поездке и обо всем, что с ней ассоциируется, но также и воспоминания о том, как вы лечили Джулиана, и о людях, которые его знают. А это слишком большой объем памяти.

— Что нам следовало бы сделать, — сказал я, — так это вытащить ваш имплантат и пережечь все нервные связи от него. Согласитесь ли вы на такое, только ради того, чтобы узнать нашу тайну?

— Имплантат необходим для моей профессии, — возразил Джефферсон. — Я привык к нему и буду чувствовать себя неполноценным без имплантата. Ради разгадки всех тайн Вселенной я, может быть, и решился бы на такое. Но ради тайны Дома Святого Бартоломью — нет, это уж слишком.

В дверь постучали, и Мендес разрешил войти. Это был Марк Лобелл, он нес, прижав к груди, небольшой пюпитр.

— Можно поговорить с вами, отец Мендес?

Когда Мендес вышел, Джефферсон подался вперед, пристально глядя мне в глаза.

— Джулиан, вы находитесь здесь по собственному желанию? — спросил он. — Вас никто не принуждает?

— Никто.

— Мысли о самоубийстве?

— Я и думать об этом забыл, — тут я соврал — я по-прежнему не выкинул этого из головы, но мне очень уж хотелось посмотреть, чем тут все закончится. А если Вселенная навернется ко всем чертям, то я так или иначе погибну вместе с ней.

Я вдруг подумал, что, наверное, именно так и должен был бы отвечать человек, снова задумавший совершить самоубийство. По-видимому, эти мысли как-то отразились у меня на лице, потому что Джефферсон сказал:

— Я вижу, вас что-то угнетает.

— А вы хоть помните, когда в последний раз видели человека, которого совершенно ничего не волнует?

Тут вернулся Мендес с папкой под мышкой. Он вошел, и дверной замок защелкнулся у него за спиной.

— Вот что интересно, — проговорил Мендес, заказав в автоматическом баре чашку кофе и усаживаясь за стол, — оказывается, вы, доктор Джефферсон, взяли отпуск на целый месяц.

— Естественно. Я же переезжаю.

— А те люди, которые ожидают вашего возвращения, — они рассчитывают, что вы обернетесь за день-другой?

— Примерно так.

— И кто же, интересно, эти люди? Вы не женаты, живете один.

— Мои друзья. Коллеги по работе.

— Понятно, — Мендес протянул папку Джефферсону.

Джефферсон посмотрел на верхний листок, потом на следующий.

— Вы не можете этого сделать! Как вы можете это сделать?!

Я не мог прочитать, что там было написано на этих листках, но это явно были какие-то бланки служебных приказов.

— Очевидно, все же могу. А что касается того, как я сделаю, — Мендес пожал плечами. — Вера способна передвигать горы.

— Что это? Я временно переведен сюда для исполнения служебных обязанностей, на три недели. Отпуск отменен. Что за чертовщина здесь творится?!

— Мы должны были принять решение, пока вы еще находитесь здесь, в здании. Так что поздравляю вас, доктор Джефферсон, и приглашаю присоединиться к нашему небольшому проекту.

— Я отказываюсь от приглашения! — Джефферсон оттолкнул папку и встал. — Выпустите меня отсюда!

— Если бы у нас была возможность нормально поговорить, вы могли бы либо уйти, либо остаться — по собственному желанию, — Мендес открыл панель на столе и достал из встроенного ящичка два разъема — красный и зеленый. — Односторонняя связь.

— Ни-ка-кой связи! Вы не можете заставить меня подключаться с вами!

— В общем-то, вы правы, — Мендес многозначительно посмотрел на меня. — Я совершенно не способен на что-нибудь подобное.

— Зато я способен, — заявил я и вынул из кармана армейский нож. Нажал на кнопку — и пламенеющее лезвие с легким шорохом выскользнуло из ложи.

— Вы что, угрожаете мне оружием? Сержант!

— Нет, что вы, полковник! Как можно? — я поднес лезвие к своему горлу и посмотрел на часы. — Если вы через тридцать секунд не подключитесь, то своими глазами увидите, как я перережу себе глотку.

Джефферсон с трудом сглотнул.

— Вы блефуете.

— Нет. Ничего подобного, — моя рука чуть дрогнула. — Наверное, вам и раньше случалось терять своих пациентов?

— Да что же такого важного вы тут можете скрывать?!

— Подключитесь — и узнаете, — я не смотрел на него. — У вас осталось пятнадцать секунд.

— Вы же знаете, он это сделает, — сказал Мендес. — Я подключался с ним. И его смерть будет на вашей совести.

Джефферсон тряхнул головой и вернулся к столу.

— Я прямо не знаю, что и делать. Но вы, похоже, поймали меня в ловушку, — он сел и подсоединил разъем к своему имплантату.

Я отключил нож, лезвие померкло и убралось в рукоять. Все-таки на этот раз я действительно блефовал.

Наблюдать за людьми в подключении ничуть не интереснее, чем наблюдать за спящими. В комнате не было ничего почитать, зато здесь нашелся небольшой ноутбук, так что я сел писать письмо Амелии — решил вкратце рассказать ей, что у нас тут произошло. Примерно через десять минут Мендес и Джефферсон начали согласно кивать головами, так что я по быстрому закончил письмо, запечатал его и отослал.

Джефферсон отключил разъем и закрыл лицо руками. Мендес тоже отключился и пристально посмотрел на Джефферсона.

— Я рассказал вам так много, что, наверное, вам трудно сразу все воспринять, — сказал Мендес. — Но я просто не знал, когда следует остановиться.

— Вы поступили правильно, — глухо проронил Джефферсон. — Хорошо, что я узнал все сразу, — он откинулся в кресле и тяжело вздохнул. — Мне обязательно нужно будет подключиться теперь со всеми Двадцатью.

— Так вы на нашей стороне? — спросил я.

— Стороны… Не думаю, что у вас есть хоть какой-нибудь шанс. Но все же… Я хотел бы быть частью всего этого. Я с вами.

— Он даже более достоин доверия, чем вы, Джулиан, — сказал Мендес.

— Достойный доверия, но не такой убежденный, как я?

— Джулиан, — вздохнул Джефферсон, — при всем моем уважении к вам, несмотря на то что вы много лет проработали механиком, несмотря на все страдания, которые вы пережили из-за того, чему были свидетелем… и из-за того, что убили того мальчика… может статься, что я гораздо больше вашего знаю о войне и о тех ужасах, которые она несет. Хотя, конечно, эти знания и получены как бы через вторые руки — в подключении, — Джефферсон отер ладонью пот с лица. — Но я четырнадцать лет служил в армии и все эти годы только и делал, что старался сложить обратно разбитые солдатские жизни. После всего этого я сделался, наверное, самым подходящим новобранцем в вашу мирную армию.

Честно говоря, я не сильно этому удивился. Пациент обычно не слишком много улавливает по обратной связи от своего врача — это похоже на одностороннюю связь с несколькими строго контролируемыми мыслями и ощущениями, которые идут в обратном направлении. Но все равно я знал, как сильно Джефферсон ненавидит человекоубийство и то, что убийство делает с самими убийцами.

Амелия отключила свою машину на целый день и раскладывала бумаги, готовясь уйти домой. Она уже предвкушала, как примет ванну и ляжет вздремнуть, когда в дверь ее кабинета постучал невысокий, стриженный наголо мужчина.

— Профессор Хардинг, можно вас на минуточку?

— Чем могу быть полезна?

— Я рассчитываю на ваше содействие, — он протянул Амелии обычный незаклеенный конверт. — Меня зовут Гарольд Инграм, майор Гарольд Инграм. Я поверенный отдела технологического обеспечения армии.

Амелия вскрыла конверт, там было три исписанных листа хорошей бумаги.

— Вы не могли бы объяснить мне попросту, человеческим языком, чего вам от меня нужно?

— О, все очень просто. Статья, которую вы в соавторстве со своими коллегами направили в Астрофизический журнал, как выяснилось, содержит материалы, касающиеся новых разработок в области военных технологий.

— Погодите, как это? Наша статья не прошла редколлегию и не была опубликована. Откуда в вашем отделе о ней узнали?

— Честно говоря, я и сам не знаю. Я не занимаюсь такими вопросами.

Амелия внимательно прочитала все три листа.

— Приостановить и прекратить? Запрет цензуры?

— Да. Это означает, что нам нужны все ваши записи, относящиеся к этому исследованию, и еще вы должны поклясться, что уничтожите все имеющиеся копии и не станете продолжать работу над проектом без нашего разрешения.

Амелия посмотрела на Инграма, потом — на бумаги.

— Это что, шутка такая?

— Уверяю вас, это отнюдь не шутка.

— Майор… но ведь то, что мы исследовали — это же не какая-нибудь пушка. Это же абстракция.

— Мне ничего об этом не известно.

— Но каким же образом, ради всего святого, вы собираетесь запретить мне о чем-нибудь думать?

— Это уже не мое дело. Мне нужны только ваши записи и обещание.

— А вы получили их от моего соавтора? Я ведь на самом деле всего лишь помощница, меня попросили только проверить кое-какие данные, касающиеся практической физики.

— Насколько я понимаю, о вашем соавторе уже позаботились.

Амелия села и разложила перед собой все три листа.

— Вы пока можете идти. Я должна изучить это как следует и посоветоваться с руководителем моего отделения.

— С вашим руководством все уже согласовано.

— Не могу поверить! Профессор Хайес?

— Нет. Документы подписаны Дж. Мак-Дональдом Романом.

— Макро? Но ведь он не имеет к этому никакого отношения!

— Он нанимает и убирает с работы таких людей, как вы. И он готов выставить вас со службы, если вы не подпишете нужные бумаги, — коротышка-майор почти не двигался и даже не моргал. Такая уж у него была работа.

— Я должна поговорить с доктором Хайесом. Я должна знать, что думает по этому поводу мой непосредственный начальник.

— Лучше всего будет, если вы просто подпишете эти документы, — медленно, со значением произнес Инграм. — А завтра я вернусь за вашими записями.

— В моих записях чего только нет — от полной бессмыслицы до настоящих откровений, — сказала Амелия. — И что, по-вашему, скажет об этом мой соавтор?

— Понятия не имею. Этим занимается Карибское отделение.

— Он пропал. На Карибах. Вам не кажется, что сотрудники вашего Карибского отделения просто убили его?

— Что?

— Ах, простите. Наша армия не убивает мирных людей, — Амелия встала. — Вы можете идти, а если хотите — оставайтесь. Я хочу скопировать эти листы.

— Будет лучше, если вы не станете снимать с них копии.

— Будет настоящим безумием, если я этого не сделаю Он остался в ее кабинете — наверное, для того, чтобы чего-нибудь повынюхивать. Амелия прошла в комнату с копировальной установкой, потом спустилась на лифте на первый этаж. Сложила листы и сунула их в сумочку и заскочила в первое же свободное такси, которое ехало по улице.

— В аэропорт! — скомандовала она и перебрала в уме все имеющиеся возможности. А их было не так уж много.

Все полеты в округ Колумбия и обратно оплачивались из счета, специально открытого для нее Питером, так что у Амелии было достаточно денег на счету, чтобы купить билет до Северной Дакоты. Но разумно ли будет оставлять такой след, указывая прямо на Джулиана? Ему можно будет просто позвонить из аэропорта, с общественного телефона-автомата.