32

Графиня Пембрук вместе со слугами перебралась на жительство в Одигем. Близилось Рождество, и она была занята не только бесчисленными хозяйственными заботами, но и деятельной подготовкой к празднику. Однако ночами, лежа без сна, она тосковала о Симоне, и подушка ее к утру часто становилась мокрой от слез.

Элинор лишь теперь осознала, что де Монтфорт был и остался ее единственной настоящей любовью, тогда как в боготворимом ею Уильяме она видела скорее отца, чем мужа и возлюбленного. Но, несмотря на снедавшую ее грусть, она была уверена, что, отказавшись от связи с ним, поступила правильно. Ведь обеты, произнесенные ею над телом покойного Маршала, следовало выполнять, оставаясь верной им всю жизнь, тогда как тайной страсти, связывавшей ее с Симоном, суждено было стать лишь отрадным и вместе с тем горестным воспоминанием для них обоих.

Временами ее одолевала досада. С какой безмятежной легкостью покорился он ее желанию прекратить их встречи! А ведь он сумел бы настоять на их продолжении, если бы сам хотел этого. «Что ж, видно, такова цена его клятв и уверений!» — думала она, погружаясь в тяжелую дремоту.

— Смотри-ка, Бетти, — обратилась она как-то раз к своей камеристке, выбирая наряд для верховой езды, — все эти платья сели от стирки! Ни одно из них не сходится у меня на талии! О чем только думают наши прачки?

— Они нисколько не виноваты в том, что вы располнели от спокойной жизни, миледи! — улыбнулась Бетти.

— Глупости! Я нисколько не прибавила в весе! — возразила Элинор, оглядывая себя в зеркале. — Помоги-ка мне лучше застегнуть крючки на спине!

— К празднику ваше новое платье из ярко-алого шелка будет готово. Уж оно-то не окажется вам не впору! — заверила ее Бетти.

— Надеюсь, нынешнее Рождество не совпадет у меня с тяжелыми женскими днями, — пробормотала Элинор, по-прежнему глядя на свое отражение в огромном зеркале. — Ведь в любой праздник, когда хочется танцевать и веселиться, они тут как тут… — Внезапно она осеклась и растерянно оглянулась на Бетти. Ужасная догадка молнией мелькнула в ее мозгу. Она принялась лихорадочно вспоминать, когда в последний раз у нее были месячные. В сентябре! Боже, как же она раньше не подумала об этом?! В памяти ее возникла дата, выгравированная на золотом браслете, который подарил ей Симон, и подозрения ее переросли в уверенность. Она была на четвертом месяце беременности! Она, сестра короля Англии, меньше чем через полгода осуждена произвести на свет ублюдка!

— Оставь меня, Бетти! — прошептала Элинор, нетвердыми шагами подходя к постели.

— Вам нехорошо, миледи? Не подать ли вам горячего чаю? Или вина? Вы так бледны! На вас просто лица нет!

— Ничего не нужно, Бетти. У меня закружилась голова. Сейчас это пройдет. Иди же, оставь меня одну!

Бетти ушла. Элинор легла на спину, бессмысленно глядя в потолок и проклиная тот день и час, когда она решила уступить домогательствам де Монтфорта. Из-за него она попала в ловушку, из которой не было выхода.

Всю следующую неделю Элинор пыталась вызвать у себя выкидыш. Она по целым дням носилась на самых свирепых жеребцах из конюшни Одигема и не раз вылетала из седла, таскала тяжести, спрыгивала с высоких холмов, но все было тщетно. Ее здоровый организм сопротивлялся этим попыткам, и ребенок Симона оставался цел и невредим в ее чреве.

Она с трудом заставила себя принять участие в праздновании Рождества, к которому прежде так тщательно готовилась, и до самого Нового года не выходила из состояния вялой апатии. Когда же церковные колокола возвестили наступление одна тысяча двести тридцать девятого года, во дворе замка послышался цокот копыт, и через несколько минут управляющий доложил ей о прибытии графа Лестера.

— Симон, я жду ребенка! — без обиняков заявила она ему, едва лишь они остались одни в ее комнате.

— И что же?

— Я — принцесса крови и не могу произвести на свет бастарда! Неужели ты этого не понимаешь?!

— И что же?

— Симон, ты должен жениться на мне, вот что! — И она раздраженно топнула ногой.

Он смеясь подхватил ее на руки и закружил по комнате:

— Наконец-то я дождался от тебя этих слов!

— Но ведь нам не позволят вступить в брак! — упавшим голосом прошептала она. — Что же мне делать?!

— На свете нет ничего невозможного, любовь моя!

— Ах, Сим, если бы не мое королевское происхождение! Ведь я не могу выйти замуж без одобрения Совета и согласия Генриха. Мы с тобой не получим ни того, ни другого. К тому же я не смогу добиться церковного разрешения на брак — этому препятствуют мои обеты!

— Узнав, что ты ждешь ребенка, они все посмотрят на это несколько иначе!

Она взглянула на него расширившимися от ужаса глазами и прошипела:

— Де Монтфорт, не смей даже думать о том, чтобы посвятить кого-либо в мою постыдную тайну. Слышишь?!

— Это наша с тобой общая тайна! И я не меньше тебя желаю, чтобы наш ребенок появился на свет в браке, а не вне его!

— Так что же ты намерен делать?

— Для начала рассказать о случившемся королю и просить его о снисхождении к нашей с тобой слабости.

— Нет! Не делай этого, Симон!

— Элинор! Прекрати вопить, как одержимая! Ты ведь знаешь, что я не могу жениться на тебе без согласия его величества. Более того, узнай он о нашей связи, он может посадить меня в заключение и даже казнить!

— Что ты, Симон! Разве Генрих осмелится поступить так с Богом войны?

— Твой брат способен на многое, Элинор. Вспомни, как он распорядился твоими землями!

— Он назначил мне взамен них пенсию в четыреста крон!

— Боже милосердный! Четыреста крон! Да ведь тебя ограбили!

— О, Симон, сейчас мне не до этого! Давай наконец решим, что же нам делать. Я, наверное, сама поеду к Генриху и уговорю его дать мне разрешение тайно обвенчаться с тобой!

— Лучше я сам поговорю с ним.

— Нет, Симон, прошу тебя, предоставь это мне!

— Хорошо, дорогая, будь по-твоему! Возможно, Генрих скорее снизойдет к твоей просьбе, чем к моей. А сейчас я раздену тебя и отнесу в кровать. Боже, как я соскучился по тебе!

Они долго лежали, обнявшись, и Симон гладил отяжелевшие груди Элинор, ее чуть выпуклый живот. Их сердца и крошечное сердечко их ребенка бились в унисон. Пальцы Симона заскользили по внутренней поверхносхи бедер Элинор и коснулись ее лона. Она сжимала ладонями его член, страсть ее, пробуждаемая его умелыми ласками, становилась все жарче и неистовее. Раздвинув ее ноги, он прикоснулся языком к маленькому розовому бугорку у преддверия ее лона. Тело Элинор, охваченное экстазом, выгнулось дугой, из груди ее вырвался страстный крик.

— Передохни, любовь моя! Положи голову мне на грудь. Я так люблю гладить твои волосы, — прошептал он.

— О, Симон! — горестно вздохнула Элинор, и глаза ее наполнились слезами. — Мы опять грешим, а ведь я уже так сурово наказана за этот грех!

— Не говори так, Кэти! Разве можно назвать грехом ту божественную страсть, что толкнула нас в объятия друг друга? Попрать ее, отринуть было бы грехом! Ведь мы с тобой предназначены друг для друга. Я понял это сразу, как только увидел тебя! Я всегда знал, что ты будешь моей! Узы брака не сделают нашу любовь крепче и светлее, но они дадут нашим детям возможность считаться законными наследниками моих земель и позволят нам не таить нашу связь от людских глаз.

— О, Симон, обними меня покрепче! Мне ничего не страшно, когда ты рядом! Дай мне частицу твоей силы, чтобы я могла без боязни и трепета смотреть в будущее!

Они предавались упоительнейшим ласкам до самого рассвета. Лишь огромным усилием воли Симон заставил себя покинуть ложе Элинор.

— Обещай мне, что попросишь Генриха дать разрешение на наш брак! — сказал он, собираясь уходить.

— Обещаю, Сим! Но я должна для этого собраться с духом и выбрать подходящий момент. Дай мне время, не торопи меня, хорошо?

Он с нежностью взглянул на нее. Она лежала на огромной постели — такая маленькая, хрупкая, беззащитная и испуганная.

— Хорошо. Я обещаю ничего не предпринимать, пока ты не поговоришь с Генрихом.

— Спасибо, Симон. Вот увидишь, он не откажет мне в просьбе!

Симон не разделял уверенности Элинор в безотказной готовности Генриха идти навстречу ее пожеланиям. Он слишком хорошо знал, насколько непредсказуем в своих поступках капризный мальчишка. Но он не стал высказывать ей своих опасений, чтобы не вносить новой тревоги в ее и без того смятенную душу.

33

Элинор вернулась в Виндзор в ожидании возвращения короля из Винчестера, где его величество задержался после празднования Рождества, ежедневно ходила на вечерние службы в дворцовую часовню, моля Бога дать ей сил и мужества для предстоящего разговора с братом.

Она была уже на пятом месяце беременности и носила теперь платья свободного покроя, скрывая выросший живот под плащами, туниками и меховыми накидками.

Симон де Монтфорт привык добиваться всего своими силами, не полагаясь на случай или Провидение. Ближайшей своей целью он считал обретение финансовой независимости, а это было возможно лишь в случае получения им обширного и доходного поместья. Стоило королю вернуться из Винчестера, как Симон попросил у него аудиенции.

После смерти Маршала и изгнания Губерта де Бурга Симон де Монтфорт оставался единственным военачальником, на которого Генрих III мог полностью положиться. Монарх принял его милостиво и, едва ответив на приветствие, стал подробно рассказывать об увеселениях, которым он сам и придворные предавались в Винчестере.

— Жаль, что вы отказались принять участие в празднованиях, — нахмурился он. — Право же, вы много потеряли, дорогой мой Симон!

— Ваше величество, мне не до веселья! Ведь вам известно, что я по уши в долгах!

— Знаю, знаю, но что же я могу поделать? Казна пуста, и Совет откажет мне в деньгах, даже если я попрошу их для тебя!

— Вы, ваше величество, могли бы облегчить тяжкую ношу, коей является для меня разоренное графство Лестер, передав в мое владение поместье, приносящее хороший доход.

— М-м-м… И у тебя уже есть что-то на примете?

— Кенилворт!

— Ого! Не слишком ли ты широко размахнулся, Симон? Ведь Кенилворт — это не просто замок с прилегающими угодьями, а, можно сказать, небольшое феодальное государство.

— Ваша правда. Он стал бы для меня свадебным подарком от вашего величества, ведь не могу же я предложить своей избраннице разделить со мной мою благородную бедность!

— Вот как! Что же ты до сих пор молчал? Выходит, ты уже нашел себе невесту, хитрый лис! И кто же она?

— Сир, я еще не сделал даме официального предложения и предпочел бы до поры до времени сохранить ее имя в тайне. Однако, как только я получу согласие невесты, вы будете первым, кто узнает ее имя.

— С нетерпением буду ждать этой минуты, де Монтфорт! Ведь ты знаешь, как я тебя люблю и как искренне желаю тебе счастья и удачи. — Симон с трудом подавил саркастическую улыбку. — Но Кенилворт— слишком уж лакомый кусок… Это ведь настоящая жемчужина в короне Англии. Я предпочел бы оставить его в своих руках… Впрочем, посмотрим. Я дам тебе ответ через несколько дней.

Симон вздохнул и с поклоном удалился.

Близился февраль, и Элинор наконец решилась поговорить с Генрихом о своих сердечных делах.

Однажды в сумерках она разыскала его на небольшом плацу, где он любовался строевыми учениями своего гарнизона, и робко попросила оказать ей монаршую милость.

— О чем бы ни шла речь, дорогая сестра, я отвечу тебе «да»! — рассмеялся король. Он находился в прекрасном расположении духа.

— Видишь ли… я хотела бы… обстоятельства вынуждают меня… снова вступить в брак.

Я понимаю, что этот шаг будет попранием моих обетов, но у меня просто нет другого выхода. Генрих, милый, если бы все это произошло негласно, тайно…

— Моя маленькая Мэггот, да ты влюбилась! — расхохотался Генрих. — Ай да монашка!

— Генрих, прошу тебя, это ведь очень серьезно…

— Понимаю, понимаю. Куда уж серьезнее. — И он снова прыснул от смеха. — Не тревожься, мы все уладим! Я сам возьмусь за это. Разумеется, в том случае, — добавил он, строго взглянув на нее, — если одобрю твой выбор. Назови мне имя этого сукина сына!

— Граф Лестер!

— Ого! Ай да сестрица! Вот так угодила! Ведь я ломал голову над тем, как бы прибрать Бога войны к рукам, чтобы он душой и телом принадлежал мне и Англии, а ты решила за меня эту нелегкую задачу. Одобряю! Благословляю! Нынче же ночью вы будете тайно обвенчаны в дворцовой церкви и сразу же после обряда отправитесь в Одигем! А заодно я проучу и этих пустозвонов из Совета. Пусть знают свое место. Ведь я — монарх, они должны беспрекословно подчиняться мне. Ох и вытянутся же их кислые физиономии, когда они узнают…

— Генрих! Спасибо тебе от всего сердца!Только не рассказывай об этом королеве и вообще никому, хорошо? — радостно воскликнула Элинор.

— Будь спокойна. Я не хуже тебя знаю, что моя ненаглядная Элинор не умеет держать язык за зубами. Не только она, но и священник ни о чем не догадается до самой последней минуты! Итак, соберись в дорогу и приходи в церковь к двум часам пополуночи!

Элинор дрожащими руками упаковала свой дорожный сундук и, велев слугам не ложиться спать, а седлать лошадей для поездки в Одигем и ждать ее прихода, отправилась в дворцовую церковь. Ее сопровождала одна лишь верная Бетти, которая должна была засвидетельствовать совершение таинства брака своей госпожи.

Священник наскоро произнес слова обряда, соединив руки Элинор и де Монтфорта. До последней минуты Элинор казалось, что какая-нибудь неожиданность помешает их венчанию. Она пугливо озиралась по сторонам и вздрагивала от малейшего шороха. Однако все прошло благополучно. Генрих, от души наслаждавшийся этим неожиданным приключением, руководил церемонией и по ее завершении сердечно поздравил сестру и зятя, пожелав им счастливого пути. При этом он выразительно подмигнул Симону. Элинор поняла, что двух мужчин связывала какая-то тайна, но не стала ломать над этим голову: она была слишком взволнована всем случившимся.

Небольшой отряд выехал из Виндзора глубокой ночью. Когда наступил поздний призрачно-тусклый рассвет, Элинор обнаружила, что путь их пролегает по совершенно незнакомой ей местности.

— Где это мы? Куда мы едем, Симон? — с тревогой спросила она.

— Домой! — ответил он, пряча улыбку. — Мы остановимся на ночлег в Оксфорде.

На все вопросы Элинор, которую начало снедать непреоборимое любопытство, он отвечал загадочным молчанием.

Проведя ночь в Оксфорде, они продолжили свой путь. Когда в середине дня из тумана перед изумленным взором Элинор вырос огромный замок, окруженный глубоким рвом, со сторожевыми башнями и зубчатыми стенами, она вопросительно взглянула на Симона и неуверенно пробормотала:

— Но это ведь не Лестер…

— Нет! — кивнул Симон и, царственным жестом обведя окрестности, с гордостью проговорил: — Это Кенилворт!

Он вынул из нагрудного кармана своего камзола перевязанный лентой пергамент и протянул его Элинор. Документ, скрепленный королевской печатью, гласил, что король Генрих III пожаловал графу Лестеру за его верную службу замок Кенилворт с прилегающими к нему землями и деревнями.

Элинор не верила своим глазам.

— Так ведь это же целое королевство!

— Да, дорогая! И управлять им будем мы с тобой!

Они решили устроить спальню в высокой башне Цезаря, из окна которой открывался великолепный вид на близлежащие луга и деревни, на широкий ров, окружавший их неприступный замок.

Элинор с первых же дней пребывания в Ке-нилворте всецело поглотили хозяйственные заботы. Она взяла себе в помощники не только управляющего и счетовода, но и несколько писцов. Ежедневно она заносила расходные суммы в огромную книгу и внизу каждой страницы выводила свою подпись: Элинор, графиня Лестер. Проходя по просторным залам огромного замка, по внутреннему двору или лужайке, она то и дело дотрагивалась до стен, дверей или голой земли и с гордой радостью произносила:

— Это мое! Мое!

34

Элинор никогда еще не была так счастлива. Она имела все, о чем могла только мечтать. Ее любовь к Симону день ото дня становилась все нежнее и трепетнее. Теперь, когда он постоянно находился подле нее, когда ей не надо было опасаться, что их тайна будет раскрыта, она еще полнее наслаждалась его объятиями. Симон не мог нарадоваться ее раскрепощенности, ее щедрости на нежные ласки, лишь подтверждавшей его давнюю догадку о том, что она была самим Творцом создана для любви. Элинор была с ним то нежной и трепетной, то ненасытно-страстной, то кокетливо-лукавой, то дразняще-сдержанной. Когда она извивалась в его объятиях, неистово крича: — «Сим! О Боже мой! Сим!» — он чувствовал себя ее преданнейшим рабом и одновременно ее властелином. Ни одна женщина до Элинор не могла вызвать в нем такой бурной страсти, и никто из них не мог удовлетворить эту страсть с такой восхитительной полнотой. Но счастье никогда не бывает безоблачным. Симон знал, что рано или поздно всем станет известно об их тайном венчании, и предвидел, какие беды и напасти это за собой повлечет.

Вскоре его недобрые предчувствия оправдались с лихвой. Дурные вести принес ему сэр Рикард де Бург ранним мартовским утром.

— Я примчался к вам прямо из Виндзора, — начал он, — и боюсь, что мое сообщение огорчит вас и леди Элинор.

— От беды не спрячешься, дорогой сэр Рикард, и лучше знать о ней заранее. Рассказывайте все без утайки.

— Его величество не сдержал своего слова и поведал о вашем тайном браке королеве Элинор. Ее величество, движимая неприязнью к графине Лестер, сообщила о случившемся всему двору и Королевскому совету. Члены Совета были возмущены очередным попранием их полномочий со стороны короля и потребовали объявления вашего союза недействительным. Вся английская знать ополчилась против монарха. Так что несдержанность Генриха III обернулась против него самого. Но все это не идет ни в какое сравнение с бурей гнева, которую вызвало известие о браке принцессы в церковных кругах. Архиепископ Кентерберийский объявил венчание утратившим силу и грозит отлучить принцессу от причастия, а возможно, и от Церкви!

— Боже, как мало, оказывается, нужно, чтобы поставить страну на грань гражданской войны.

— Но поймите, граф, ведь вопросы вступления в брак особ королевской крови всегда были прерогативой Совета. Теоретически, если брак Генриха и Красавицы останется бездетным, наследники Элинор могут иметь право на английский престол, поэтому Совет был бы заинтересован выдать ее замуж за отпрыска одного из царствующих домов Европы. Бароны в этой ситуации не могли не принять сторону Совета, ведь они по горло сыты безответственностью и самоуправством короля, его разорительной политикой. Они решили использовать эту ситуацию как повод для выражения своего недовольства монархом.

— Боже милосердный, что же мне предпринять? С чего начать? Пожалуй, я прежде всего отправлюсь к моему другу епископу Линкольнскому. Будет не лишним заручиться поддержкой хотя бы одного церковного иерарха. Ну а потом…

— К принцу Ричарду?

— Да, к принцу Ричарду. Ведь бароны, недовольные королем, рассчитывают, что герцог Корнуоллский станет их предводителем?

— Вы угадали, граф.

— Но для начала мне следует выполнить самую трудную миссию — сообщить дурные вести графине Элинор. Если вы изволите подождать…

— Я к вашим услугам, граф Лестер.

Симон застал Элинор нежившейся в глубокой деревянной лохани с теплой водой, стоявшей в спальне у камина. Ее раскрасневшееся лицо покрывали капельки пота. Она выглядела такой умиротворенно-счастливой, что Симон не сразу решился опечалить ее тревожными известиями. Убрав прядь волос с ее лба, он с грустной улыбкой взглянул в ее синие глаза.

— Что случилось, Симон?

— Дорогая, наша тайна раскрыта.

— Боже милосердный, что же теперь будет?

— Элинор, я постараюсь не допустить объявления нашего брака недействительным, а также предотвратить угрозу гражданской войны, нависшую над страной. Бароны ополчились на Генриха из-за того, что он организовал наше венчание без согласия Совета. Я… мне следует спешить. Сэр Рикард де Бург, поторопившийся известить меня обо всем, ждет внизу, в холле. Мы с ним немедленно отправимся в путь.

— Я должна ехать в Виндзор, — побелевшими губами прошептала Элинор, — чтобы поддержать бедного Генриха.

— Никуда ты не поедешь! Кенилворт — твое надежное убежище, и ты останешься здесь. Я ведь уже сказал, что буду действовать, имея в виду также и интересы короля! Положись на меня, Элинор, и жди моего возвращения!

— Но когда же ты вернешься? — сдерживая слезы, спросила она.

— Когда выполню все, что надлежит. Не раньше и не позже.

— Сим, прошу тебя, будь осторожен! Береги себя!

Он наклонился и поцеловал ее в губы, затем, резко выпрямившись, повернулся и бросился вон из спальни к ожидавшему его сэру Рикарду.

Епископ Линкольнский уже знал о беде, постигшей его друга де Монтфорта. Он заверил его в своей поддержке и пообещал известить о своей позиции архиепископа Кентерберийского и короля Генриха.

— Но ведь вам известно, друг мой, что данная проблема может быть улажена лишь в еще более высокой инстанции.

— Вы имеете в виду Папу Римского? — поморщился Симон. — Я всегда противостоял его вмешательству в дела нашего королевства и не думаю, что он…

— Вы были слишком поглощены своими делами и потому пребывали в неведении о том, что вот уже два месяца, как на римском троне восседает новый папа — Григорий IX. Отправляйтесь в Рим. Для успешного решения вашего дела вам понадобятся три вещи: деньги, деньги и деньги. Лишь с их помощью вам удастся добиться того, чтобы Папа признал недействительным не ваш брак, а обеты, данные графиней Пембрук.

Переговоры Симона с принцем Ричардом завершились успешно. Поначалу тот попенял новообретенному родственнику на поспешность, с каковой тот заключил брак с его сестрой, но, узнав, что Элинор ждет ребенка, сменил вспыхнувший было гнев на милость. Он не мог не помнить, что Изабелла выносила и родила ему сына, еще находясь в браке с Глостером, и от души простил сестре и зятю подобный же проступок.

— Теперь мы с тобой стали братьями, — с радостной улыбкой сказал он. — Моя Изабелла тоже скоро осчастливит меня наследником. Нам с Элинор удалось-таки опередить в этом Генриха. Знаешь, давай, если у нас родятся сыновья, назовем их Генрихами, чтобы посыпать соли на раны королевской четы, как и надлежит добрым родственникам!

Ричард сопровождал Симона в поездке в Дувр, куда на зов принца собрались самые влиятельные вельможи Англии. Все они единодушно встали на сторону Симона, видя в нем не только военного, но и политического лидера, способного сплотить всех английских баронов вокруг себя. Никто из них открыто не говорил о противостоянии королю, но Симон не мог не чувствовать, что подобные настроения носились в воздухе, и приложил все силы к тому, чтобы хоть на время загасить пламя их недовольства Генрихом III, грозившее разгореться в пожар.

Теперь, возвращаясь в Кенилворт, он надеялся, что после успешных переговоров с Ричардом и баронами, заручившись поддержкой епископа Линкольнского, он сумеет добиться желаемого и от Рима.

35

Элинор отреагировала на радостные известия, сообщенные Симоном, совершенно неожиданным для него образом. Вернувшись в Кенилворт, он застал ее в погребе, где служанки под ее надзором разделывали воловьи туши и закладывали их в ледник. Услыхав от него о поддержке со стороны баронов и принца Ричарда, она подняла к нему усталое, осунувшееся лицо и спросила:

— Значит, вы все готовы выступить против Генриха?

— Побойся Бога, Элинор! Я сделал все, что мог, для нас и нашего ребенка. Никто пока открыто не выступил против короля. — Он решил перевести разговор на другую, менее опасную тему и с улыбкой сообщил: — Ричард и Изабелла ожидают прибавления семейства.

Мы с ним решили…

— Им-то что! — перебила его Элинор, и по щекам ее потекли слезы. — Они состоят в законном браке, и ребенок, которого носит под сердцем Изабелла, не будет бастардом!

— У них, как тебе известно, отнюдь не с самого начала все складывалось благополучно. Наберись терпения, дорогая, все наши с тобой проблемы тоже скоро уладятся. Завтра поутру я отправлюсь в Рим, чтобы убедить Папу снять с тебя твои обеты и тем узаконить наш союз.

— Симон, как же ты покинешь меня одну? — шептала она поздней ночью, сжимая его руку своими узкими ладонями. — Ведь до моих родов осталось так мало времени!

— Вот потому-то мне и следует торопиться в Рим! Ведь ты не хочешь, чтобы наш ребенок появился на свет вне брака? До моего возвращения здесь останется сэр Рикард де Бург. А кроме того, у тебя есть преданная Бетти. Будь умницей, дорогая, и не теряй мужества!

После отъезда Симона Элинор еще более рьяно занялась замковым хозяйством. Она целыми днями была в гуще всех событий, руководила работами, разрешала споры, отдавала приказания, а по вечерам занималась подсчетом трат и доходов. Лишь это позволяло ей рассеять тревожные мысли и дурные предчувствия, денно и нощно снедавшие ее.

Наступил апрель, за ним пришел май, и Элинор совсем упала духом. Она то обмирала от страха при мысли о том, что с ее ненаглядным Симоном могла приключиться какая-то беда, то принималась беззвучно проклинать его за все несчастья, которые он ей принес.

Де Монтфорту понадобилось немало времени и огромная сумма денег, чтобы получить от его святейшества Папы требуемые документы. Сразу же по завершении своих дел он поспешил домой. Теперь, когда столь сложная проблема была преодолена, он всеми помыслами обратился к Элинор, тревожаясь о ее здоровье. Он был почти уверен, что она еще не разрешилась от бремени, и молитвенно складывал руки при мысли о том, что ребенок, зачатый от него, может оказаться слишком крупным для ее хрупкого тела, и тогда… Он знал немало молодых вдовцов, чьи жены умерли в родах, и заклинал Небо пощадить его Элинор, без которой все его усилия, вся жизнь его теряла смысл.

Когда он спешился у конюшни Кенилворта, навстречу ему выбежала служанка и сообщила то, о чем он каким-то необъяснимым чутьем уже успел догадаться: Элинор вот уже несколько часов мучилась в родах.

Он поспешил в башню Цезаря, перепрыгивая через две ступеньки, и, отстранив толстую повитуху, пытавшуюся преградить ему путь, бросился к кровати, на которой лежала Элинор. Глаза ее были обведены темными кругами, она часто и тяжело дышала, держась исхудавшей рукой за живот.

— Ненаглядная моя! — произнес он, склонясь над ней. — Папа Римский решил дело в нашу пользу. Наш ребенок не будет незаконнорожденным!

— О, благодарение Богу! — прошептала она и выдавила из себя слабую улыбку. —Я всегда знала, что его святейшество не признает мои обеты нерушимыми! Благодарение святому Иуде, свершившему это чудо! А теперь уходи отсюда, дорогой! Я не в силах больше терпеть эти муки и сейчас начну кричать! Иди же! О-о-о!

Симона охватил страх, какого он никогда еще не ведал. Он выбежал из комнаты и понесся вниз по лестнице с такой скоростью, будто за ним гнался сам нечистый. Но ни стук его шпор по каменным ступеням, ни толстые стены не могли заглушить пронзительных воплей роженицы.

Затворившись в замковой библиотеке, он дрожащей рукой налил в высокий кубок гасконского вина и потягивал его, не в силах заставить себя подняться наверх и спросить о том, как протекают роды. Так прошло несколько томительных часов. За это время Симон успел не меньше тысячи раз повторить слова всех известных ему молитв. Наконец поздним вечером дверь в библиотеку отворилась. На пороге со свечой в руках стояла улыбающаяся Бетти.

— Поздравляю вас с сыном, милорд граф! Через несколько секунд он затаив дыхание любовался своей ненаглядной Элинор, которая покоилась на их громадной кровати, прижимая к себе завернутого в тонкие пеленки крошечного темноголового младенца.

Она устало улыбнулась и негромко проговорила:

— Мы назовем его Генрихом в честь моего брата, благодаря которому малютка появился на свет в законном браке.

Симон криво улыбнулся и осуждающе покачал головой. Ради своей жены и этого младенца он проделал сотни миль пути, клянчил деньги у епископа Линкольнского и евреев-ростовщиков, уговаривал баронов, подкупал Папский совет в Риме. А Элинор питает благодарность лишь к своему непостоянному и пустоголовому брату, который отнесся к их тайному браку как к возможности лишний раз позабавиться и подразнить Совет! Эти мысли вихрем пронеслись у него в голове, однако вслух он произнес:

— Да, мы назовем его Генрихом в честь его прадеда, великого короля Генриха II Плантагенета. А зато второй мой сын будет назван Симоном.

— Де Монтфорт, да как у тебя язык повернулся сказать мне такое? — плача и смеясь, воскликнула Элинор. — Я чуть жива после родовых мук, нашему малютке нет и часа отроду, а ты уже говоришь о следующем ребенке!

36

Через месяц после родов Элинор и Симон снова стали ночевать в общей спальне, оставляя маленького Генриха на попечение Бетти.

Та обратила всю свою нерастраченную нежность на этого крепкого, пухлого младенца с кудрявыми темными волосами и черными глазенками.