Плантагенеты (№2) - Дракон и сокровище

Улыбка, осветившая лицо Симона, была столь открытой и дружелюбной, что братья сердечно улыбнулись ему в ответ, лишь теперь осознав, что человек этот еще совсем юн, скорее всего одних с ними лет.

Он поклонился и глубоким, низким голосом проговорил:

— Примите мои поздравления, сир. Как мне стало известно, вы только что успешно завершили военную кампанию в Уэльсе. — Он адресовал свою похвалу Генриху, мгновенно догадавшись, что более слабый и менее привлекательный из двоих братьев и есть король Англии.

Генрих издал нервный смешок. Ему было приятно услышать искренний комплимент из уст столь прославленного воина.

— Будь у меня меч, подобный вашему, мы победили бы этих валлийцев значительно быстрее!

Симон немедленно расстегнул перевязь и протянул королю свой огромный двуручный меч. Не желая обидеть герцога Корнуоллского, он передал ему свой кинжал. Это оружие не поражало глаз богатой отделкой, чеканкой и драгоценными камнями, но его десятидюймовый клинок был остро отточен, а рукоятка, обернутая в кожу, была выточена из дерева столь искусно, что удобно ложилась в самую нетвердую, неопытную ладонь и крепко удерживалась даже неумелыми пальцами. Братья вынули подарки из ножен и принялись пробовать остроту лезвий подушечками больших пальцев. Все трое с упоением разглядывали, меч и кинжал, обмениваясь воинственными возгласами. Кровь быстрее заструилась по их жилам, щеки окрасил румянец. Они испытали прилив острейшего сексуального возбуждения и, поняв это по лицам друг друга, громко расхохотались. Симон не стал дожидаться, пока король изволит спросить его о цели этого визита.

— Я прибыл, чтобы поступить к вам наслужбу, сир.

— И вы готовы принести присягу на верность мне? — с сомнением в голосе спросил Генрих.

— Что вы просите взамен? — осведомился практичный Ричард.

— Лишь то, что принадлежит мне по праву, — спокойно ответил Симон. — Мои предки появились в Англии во время норманнского завоевания. Один из них женился на принцессе и стал графом Лестером. Когда ваш родитель потерял Нормандию и ею стала владеть Франция, мой отец оказался перед выбором, в какой стране ему поселиться, какому королю служить. Когда он после мучительных колебаний остановил свой выбор на Франции, король Джон конфисковал все его земли и титулы в Англии. Он отдал графство Лестер Ранульфу Честерскому, чтобы тот управлял им временно как наше доверенное лицо. А поскольку вы, ваше величество, не так давно решили передать Лестер упомянутому барону в вечное владение, я поспешил сюда, чтобы заявить свой протест и отстоять свои права.

Ричард, прекрасно помнивший все родословные знатных норманнских семей, нехотя кивнул:

— Я согласен с тем, что графство Лестер по праву принадлежит Симону де Монтфорту. Но не вам, а вашему отцу!

— Мой отец убит в сражении близ Тулузы. Старший брат мой не так давно назначен коннетаблем Франции. Поскольку нам с ним, признаться, тесновато на одном континенте, мы заключили соглашение. Я обязался не претендовать на французские владения нашей семьи при условии, что он отказывается от таковых на территории Англии, уступая их мне. Я приехал сюда, чтобы вступить во владение графством Лестер.

Плантагенеты многозначительно переглянулись. Прямота и откровенность Симона произвели на обоих благоприятное впечатление. Сила же и властность, скрывавшиеся за этой прямотой, страшили и одновременно восхищали их.

— А если вам не удастся вернуть свою собственность мирным путем? — спросил Ричард.

В ответ Симон молча улыбнулся. То была улыбка хищного зверя, сознававшего свое могущество.

— Вы получите Лестер! — поспешно произнес Генрих.

— Я всего лишь воин, — со сдержанным достоинством проговорил Симон. — В настоящий момент у меня нет ни денег, ни земель, ни титулов. Все, чем я располагаю в избытке, — это честолюбие. — И он снова улыбнулся, на сей раз — по-юношески простодушной, обезоруживающей улыбкой.

Двери распахнулись, и слуги, предшествуемые церемониймейстером, внесли тяжелые подносы с едой и напитками. Ричард был доволен, что свежей, ароматной, изысканной снеди оказалось вдоволь, — этот великан наверняка должен есть за десятерых!

— Сожалею, что не в моей власти немедленно вернуть вам Лестер, — сказал Генрих, пригубливая вино. — Честер наделен огромной силой и властью. Я не могу оскорбить его, велев вернуть вам ваши владения. По крайней мере в ближайшее время. Но ведь Ранульф — глубокий старик. Когда он покинет сей мир, я позабочусь о том, чтобы графство Лестер оказалось в ваших руках. Видите, все не так уж плохо, и вам надо лишь набраться терпения, дорогой Симон.

Симон сдержанно кивнул и одним глотком опорожнил вместительный кубок эля.

— Почему вы все же предпочли Англию своей солнечной, цветущей, благоуханной родине? — осторожно спросил Ричард.

— Я всегда считал, что отец, да упокоит Господь его душу, сделал неверный выбор.И сколько я себя помню, меня всегда снедала досада из-за того, что он потерял такие земли!

— Впрочем, подобные же мысли наверняка беспокоят и вас обоих?

Симон задел чувствительную струну в душах обоих принцев. Они с детства сгорали со стыда при любом упоминании о бездарном правлении своего отца, короля Джона, о его потерях на континенте, прочно закрепивших за ним позорное прозвище Безземельный. Нынче их заветная мечта о возвращении под власть английской короны Нормандии и Аквитании захватила обоих с небывалой силой. Победа в Уэльсе вскружила Генриху голову, и он все больше склонялся к мысли о войне с Францией, хотя Губерт де Бург и Уильям Маршал высказались против подобной рискованной авантюры.

— Ваш знаменитый предок Генрих II всегда служил для меня примером, — признался Симон. — Ведь по рождению он был всего лишь графом, но отвага и честолюбие вознесли его на английский трон, сделали его властителем анжуйских провинций, Нормандии и почти всей Аквитании. Но меня восхищает не только та решимость, с какой он завоевывал титулы и земли. Ведь его величество был умным, тонким политиком, во времена его правления было принято множество новых законов, принесших немалую пользу стране. О, что это был за человек! Впрочем, простите меня, — и Симон виновато усмехнулся, — я, похоже, сел на своего любимого конька. Когда речь заходит о короле Генрихе II, я теряю чувство меры и могу часами превозносить его доблести и заслуги!

— Я назначу вам жалованье в четыреста марок, дорогой Симон, если вы согласитесь поступить ко мне на службу, — заявил король.

Симон едва не поперхнулся элем. Вот так королевская щедрость! Ничего не скажешь! Но, поставив кубок на стол, он скрыл свое разочарование под учтивой улыбкой. Он найдет возможность сам о себе позаботиться!

— Сотня рыцарей ожидает моих приказаний, сир. Я немедленно пошлю за ними.

— Не спешите с этим! — ответил король. — Граф Бретанский объявил Франции войну и просил меня присоединиться к нему. Поскольку ваши люди еще не покинули континента, я пошлю туда вас, дорогой Симон. Де Бург и Маршал против этой войны, и я совсем было решил отказать графу Бретанскому в поддержке, но теперь, после вашего согласия служить мне, ситуация переменилась. Я дам вам письмо к графу.

Генрих взглянул на Ричарда в надежде, что брат поддержит его смелые планы.

Ричард кивком выразил свое согласие.

— Когда как не теперь воевать нам с Францией, — задумчиво проговорил он. — У них столько внутренних смут, которые ослабляют военную мощь страны!

В расчетливом, практичном уме Ричарда уже созрел план, как сделать Симона полезным ему самому, герцогу Корнуоллскому. Ричард не сомневался, что де Монтфорт железной рукой подчинит мятежную Гасконь и принудит ее к повиновению. Пожалуй, если кто из военачальников и способен на подобное, то только он — Бог войны!

— Я велю Губерту де Бургу готовить армию к походу. Ему не останется ничего другого, кроме как подчиниться этому приказу! — сказал Генрих.

— А я призову на помощь наших баронов! — отозвался Ричард. — Если ты дашь мне на это свое монаршее соизволение.

Симону не составило труда разобраться в характере юного короля. Его величество показался ему порывистым, несдержанным, легко поддающимся чужому влиянию. Он понимал, что война против могущественной Франции навряд ли по силам этому самонадеянному юнцу. Симон пожал плечами. Он не решился спорить с королем, не желая с первого дня знакомства восстанавливать его против себя. Он постарается извлечь из этой кампании как можно больше пользы для себя лично, независимо от того, каков будет ее исход для Генриха III.

8

Элинор Провансальская, прозванная у себя на родине Красавицей, высадилась в Дувре. Ее сопровождало целое сонмище рыцарей, слуг и приближенных. Вся эта разношерстная компания не была обременена большим багажом. По правде говоря, большинство из прибывших располагали лишь теми туалетами, что были на них надеты. Сундучки юной принцессы были наполнены платьями, перешитыми из нарядов ее матери и сестер. Зато амбиций и гордости никому из провансальцев, даже самым жалким оруженосцам, щеголявшим заплатами на локтях камзолов, было не занимать. Спутники принцессы не замедлили выразить недовольство всем, чем встретила их земля Англии, — климатом, природой, нравами аборигенов, слишком грубыми и вульгарными на взгляд утонченных французов.

Генрих поспешил в Дувр, чтобы лично проводить невесту в Кентербери, находившийся в пятнадцати милях от портового города, где архиепископ должен был совершить обряд бракосочетания юного короля и принцессы Провансальской. Нежная кожа Элинор, ее роскошные золотистые волосы покорили сердце Генриха, едва он завидел Красавицу. Как и все Плантагенеты, король обладал страстной натурой, пылкой и влюбчивой душой. Ему суждено было до конца дней остаться пленником неотразимых чар Элинор.

Нищий Провансальский двор считался тем не менее центром европейской культуры. Элинор сопровождали трубадуры и юные рыцари, искушенные в музыке и поэзии, а еще того более — в делах любви. На всем пути из Дувра в Кентербери молодые придворные то и дело принимались горланить веселые песни, перемежая пение взрывами хохота, если кому-то из них случалось высказать особенно удачную остроту.

Ни Генрих, ни его придворные никогда еще не сталкивались с подобной раскованностью манер, пришедшейся, однако, весьма по вкусу самым молодым из рыцарей его величества.

Элинор Маршал была чрезвычайно взволнована предстоявшим торжеством. Прежде ей еще не случалось присутствовать на королевских бракосочетаниях. К тому же она впервые совершала выход в свет в качестве графини Пембрук. Как знать, возможно, Маршал изменит свое отношение к ней, увидев, что она — вполне взрослая дама, а не дитя, каковым он упорно считал ее до сего дня, и тогда…

Уильям Маршал скакал впереди нее на своем мощном вороном жеребце. Элинор ехала на смирной белой кобыле, а Рикард и Майкл де Бурги неотступно держались по обе стороны от нее. Все они надели поверх своих праздничных одеяний белые плащи с гербом Маршала — красным вздыбленным львом.

Уильям поручил Элинор заботам сильных и отважных близнецов, зная, что сам он будет занят многочисленными служебными обязанностями и не сможет обеспечить безопасность своей юной жены в том хаосе, который неизбежно воцарится в Кентербери во время королевской свадьбы.

Оказавшись в стенах собора, Элинор почти сразу же прекратила попытки разглядеть что-либо за могучими спинами епископов и священников, церковных служек и придворных. Ей не терпелось взглянуть на свою тезку, чья красота была признана безупречной самыми строгими ценителями всей Европы. О, как хотелось ей поприветствовать брата и невестку! Выйдя из собора, она направилась к королевской чете, принимавшей поздравления. Элинор, как никогда прежде, гордилась своим братом. Он казался таким красивым, таким статным и мужественным. Золотая корона увенчивала его голову, покрытую завитками золотистых волос. Он был просто великолепен! На секунду Элинор встретилась глазами с братом. Он прочел в этом взгляде все, что она не решилась высказать словами: любовь, восхищение, одобрение сделанного им выбора. Генрих, нежно любивший сестру, улыбнулся ей и кивнул головой.

Элинор перевела взгляд на принцессу Провансальскую, несколько минут тому назад обвенчавшуюся с королем Англии. «Боже, как она красива! — с восхищением подумала девушка. — Неудивительно, что ее прозвали Красавицей!» Элинор приветливо улыбнулась новообретенной родственнице, но та окинула ее бесстрастным, равнодушным взглядом, даже не попытавшись ответить на ее улыбку. Сердце Элинор преисполнилось сочувствия к чужеземной принцессе. «Бедняжка! — пронеслось у нее в голове. — Она сама не своя от волнения и, конечно же, боится ответственности, которая в самое ближайшее время будет возложена на ее хрупкие плечи. Ведь коронация уже не за горами! Мне надо утешить, успокоить ее, предложить ей свою любовь и дружбу! Как нелегко, должно быть, оказаться в чужой стране и стать властительницей чужого народа, когда тебе всего лишь пятнадцать лет!»

Элинор была бы потрясена до глубины души, имей она возможность прочитать мысли своей тезки и ровесницы, разглядывавшей ее в упор.

«Так это и есть маленькая сучонка, командовавшая всем королевским выводком с тех пор, как она вышла из пеленок! — думала Элинор Провансальская. — Вот она какая — Бесценное Сокровище Короля! Берегись же, ведьменыш! От меня ты пощады не дождешься!»

Но ненависть, которую вызвала в сердце принцессы Элинор Маршал, сменилась острой завистью, когда взгляд ее упал на Уильяма Маршала. Хотя волосы его были тронуты сединой, граф Пембрук являл собой непревзойденный образец мужественности, утонченности и благородства. На душе у Красавицы стало еще тяжелее, когда она мысленно отдала должное красоте двух молодых рыцарей, сопровождавших ее золовку. Ноздри супруги короля затрепетали. Она была достаточно искушена в любовных делах, чтобы сразу же угадать во всех троих мужчинах горячность и страстную неистовость опытных самцов. Элинор Провансальская поджала губы и поклялась в душе, что постарается внести раздор в отношения Генриха с его младшей сестрой и сведет к нулю влияние золовки на своего супруга.

Солнце осияло своими лучами золотоволосую чету, одетую в мантии из золототканой парчи, и это сияние на миг ослепило Рикарда де Бурга. Моргнув, он едва не вскрикнул от ужаса: юноша обнаружил себя стоявшим на набережной Темзы. Погода была хмурой, с неба срывался мелкий, колючий дождь. В юную королеву Элинор, стоявшую на палубе барки, возмущенные жители столицы швыряли камни и комья грязи, требуя, чтобы ее отвезли назад, в лондонский Тауэр. Приветственные возгласы, которые он слышал отовсюду лишь несколько секунд тому назад, сменились грубой бранью, свистом и улюлюканьем. Громче всего слышались слова: «Потаскуха! Ведьма!».

Рик тряхнул головой, отгоняя наваждение, и туманное марево рассеялось. Он снова любовался королевской четой, принимавшей поздравления подданных, и солнце все так же весело светило с небес, словно благословляя этот брак. Рикард поежился, как от озноба, и печально вздохнул. У него не осталось ни малейшего сомнения, что он унаследовал от своей матери дар предвидения будущего. Боже, зачем ему это тяжкое, бесполезное бремя?!

Одной из обязанностей Уильяма Маршала было обеспечение скорого и безопасного переезда королевской четы и придворных из Кентербери в Лондон. Длина этого пути составляла без малого пятьдесят миль. Ежегодно в конце декабря пилигримы толпами стекались в Кентербери. Нынче же королевская свадьба привлекла в город такое количество приезжих, какого он не знал со дня своего основания. Все три дороги, связывавшие его с Дувром, Винчестером и Лондоном, были запружены вереницами пеших и конных странников, телегами и повозками. Знатные дамы принуждены были ехать бок о бок с попрошайками, трясшимися на выносливых осликах, ворами, проститутками и авантюристами всех мастей.

Местные торговцы удовлетворенно потирали руки. За эти несколько дней многие из них стали богачами, ведь спрос на еду, напитки, поддельные святыни и ночлег никогда еще не был так высок. Все харчевни и постоялые дворы были до отказа забиты приезжим людом, спавшим вповалку на земляных полах, на сеновалах и даже под открытым небом. Проститутки, разжиревшие словно блохи на загривке сторожевого пса, обслуживали клиентов, стоя в дверных проемах или прислонясь к одному из надгробий на местном кладбище.

Даже придворным пришлось отказаться от привычного комфорта и разместиться в не отличавшихся просторностью гостевых покоях, которые не так давно были пристроены к зданию Христовой церкви.

Элинор, велев Изабелле Маршал и горничным располагаться в отведенной им комнате, отправилась к брату, чтобы сердечно поздравить его со вступлением в брак. Молодым, разумеется, была предоставлена отдельная спальня, но Элинор знала, что до полуночи там будут толпиться родственники новобрачной, приближенные и слуги. Что поделаешь, придется говорить с братом в присутствии посторонних.

Увидев Элинор на пороге своей просторной комнаты, Генрих распахнул объятия:

— Привет, Мэггот! Что скажешь о моей красавице жене?!

— Прими мои сердечные поздравления, дорогой! Она — само совершенство! Я желаю вам счастья на долгие, долгие годы!

Генрих, смеясь, поднял ее на руки и закружил по комнате. Элинор успела уже снять свой белый плащ. На ней было ярко-алое бархатное платье с вышитыми по подолу золотыми леопардами — гербом Плантагенетов. Пышные волосы Элинор украшали два золотых гребня в виде леопардов с изумрудами вместо глаз.

Но вот ноги ее коснулись пола, и Генрих разжал объятия. Элинор принялась оглядываться в поисках знакомых лиц. Но, куда бы она ни повернулась, перед взором ее представали одни лишь провансальцы, надменные, высокомерные, говорившие между собой по-французски. Красота Элинор Английской не оставила равнодушными сердца родственников супруги короля, и они один за другим стали подходить к темноволосой принцессе, бесцеремонно разглядывая ее с головы до ног.

— Позволь представить тебе дядю моей жены, Уильяма, епископа Валенсийского, — сказал Генрих. Но прежде чем Уильям успел поцеловать руку Элинор, перед ней предстал его брат, бесцеремонно оттолкнув епископа. — А это — еще один дядя моей супруги, Питер Савойский, — продолжал Генрих. Питер оказался намного моложе и красивее Уильяма.

— Рада познакомиться с вами, — пробормотала Элинор, опуская ресницы. Но Питер не удовольствовался столь скромным изъявлением родственных чувств. Он подхватил Элинор на руки и звонко расцеловал ее в обе щеки. Едва она, зардевшись от смущения, выскользнула из его мощных рук, как перед ней предстал третий дядя юной королевы.

— Амадеус, — весело воскликнул Генрих. Он был явно без ума от красоты и стати своей новой родни, от свободной, непринужденной манеры держаться, коей отличались провансальцы. — А это, — торжественно проговорил он, — это их отец, Томас Савойский. — И король сделал рукой широкий жест, словно демонстрировал сестре бесценное произведение искусства.

Томас не таясь разглядывал пышную грудь девушки. Оторвавшись от этого зрелища, он вопросительно и слегка надменно посмотрел на Генриха.

— Моя сестра Элинор, графиня Пембрук, —поспешно произнес монарх.

Внезапно, откуда ни возьмись, рядом с Генрихом очутилась Элинор Провансальская. Она властно взяла супруга под руку и тоном, не терпящим возражений, спросила:

— Но ведь в твоем сердце найдется место только для одной Элинор, не так ли, дорогой?!

— Конечно, конечно, любовь моя! — заверил ее Генрих. Он обнял жену за талию, вглядываясь в ее красивое лицо влюбленными глазами. Элинор слегка склонила набок свою золотистую голову. Ей хотелось поглядеть, какое впечатление произвела эта сцена на Питера Савойского, самого красивого из всех ее дядюшек, с которым в свое время она была весьма, весьма близка… Но Питер не обращална племянницу ни малейшего внимания. Он был явно пленен красотой черноволосой графини Пембрук. И неприязнь, которую до этого момента будущая королева питала к своей золовке, уступила место лютой ненависти.

— Элинор, позволь представить тебе королеву Англии! — с блаженной, глуповатой улыбкой проговорил Генрих.

Хотя супруга юного короля должна была получить право на ношение этого титула лишь после официальной коронации, Элинор, чтобы угодить брату, приветствовала новобрачную как коронованную особу — присела перед ней в глубоком реверансе.

Будущая королева окинула ее презрительно-высокомерным взглядом и процедила сквозь зубы:

— Вы можете подняться. — Но через мгновение взор ее смягчился. Она ласково улыбнулась супругу и проворковала: — Генрих, я хочу, чтобы в день моей коронации, когда мы прибудем в Лондон, меня сопровождали те двое рыцарей, которые эскортировали сегодня твою сестру.

Элинор вскинула голову и отчеканила:

— Это невозможно! Генрих не может назначить де Бургов вам в сопровождающие. Ведь оба они — рыцари графа Пембрука!

Красавица Элинор с возмущением взглянула на Генриха, затем перевела взор на свою тезку.

— Я не ослышалась? — язвительно осведомилась она. —Вы сказали — невозможно?! Но ведь Генрих — король, не так ли?! А это значит, что для него нет ничего невозможного! — И она снова льстиво, призывно улыбнулась влюбленному супругу. В ее пламенном взоре

Генрих прочел обещание щедрой награды за его уступчивость.

Слова Элинор Провансальской звучали отголоском его собственных мыслей. Он— король! Ему надоело слышать от всех и каждого о том, что он может и чего не может себе позволить! Генрих привлек свою прелестную супругу к себе и пообещал:

— Де Бургам будет оказана честь сопровождать королеву от Тауэра до Вестминстера!

Элинор закусила губу. Останься они вдвоем с Генрихом, она быстро заставила бы его пожалеть о своих словах и взять их назад. Но графиня Пембрук слишком любила брата, чтобы позволить себе унизить его в присутствии этих надменных, развязных провансальцев. Она искоса взглянула на новобрачную. «Я покажу тебе, как распоряжаться моими рыцарями!» — мелькнуло у нее в голове.

Позднее, когда ей удалось на несколько коротких мгновений остаться наедине с Уильямом, она с веселой улыбкой поведала ему о том, что произошло между нею и Элинор Провансальской. Она решила не допустить ссоры между Уильямом и королем, чтобы не омрачать брату день его свадьбы.

— Я даже рада, что внимание принцессы переключилось с меня на де Бургов, — смеясь, воскликнула она. — По-моему, ее величество готова была приказать мне раздеться донага, чтобы ублажить весь этот провансальский выводок!

Уильям удивленно поднял брови:

— Так уж и выводок? По-моему, их только трое!

— Трое? Не может быть! Я готова поклясться, что слыхала от кого-то, будто Томас Савойский наплодил чертову дюжину этих наглых пустозвонов! — Она улыбнулась и пожала плечами: — Да пусть себе разыгрывает королеву сколько ее душе угодно! Пусть забирает моих рыцарей, мои платья… что захочет! Но если она вперит свои жадные глаза в вас, Уильям, я ей их выцарапаю, так и знайте!

Боже милосердный! Когда его юная жена произносила подобные слова, желание затопляло все тело Уильяма, туманя разум, парализуя волю. Он знал, что на сей раз его не спасет даже образ ненавистной королевы Изабеллы, который он в таких случаях всегда вызывал в своей памяти. Ему снова придется воспользоваться услугами продажной женщины. Иначе невозможно избавиться от напряжения, сковавшего его тело и душу. У него никогда прежде не было столь частых приливов возбуждения— даже в юные годы! И Уильям, как и прежде, почувствовал стыд и раскаяние — он не мог победить вожделение, которое испытывал к этой девочке, носившей его имя!

Он поспешно простился с Элинор и вернулся к своим обязанностям. Приближалась ночь, и Маршал отправил своих людей нести дозор на улицах Кентербери. Он хорошо знал, что в таком немыслимом, невероятном скоплении народа неизбежны поножовщина, кулачные расправы и убийства, и его прямым долгом было предотвратить подобные буйные вспышки или хотя бы существенно сократить их число.

9

Кавалькада всадников, сопутствуемая повозками и носилками, потянулась в Лондон. Через несколько дней должна была состояться коронация супруги Генриха III. Пока монарх встречал невесту в Дувре и сочетался с ней браком в Кентербери, Англией от имени брата управлял юный Ричард Корнуоллский. Король без малейших колебаний доверил герцогу замещать себя на троне: он знал, что Ричард не честолюбив и не злоупотребит его доверием.

Генрих с великой радостью ожидал начала торжественной церемонии, которую должны были совершить с небывалой пышностью. В течение всего января Лондон следовало превратить в арену разнообразнейших празднеств и торжеств, и вся знать страны в предвкушении редкостных увеселений потянулась в столицу.

Узнав, что Генрих принудил своих состоятельных вассалов ссудить ему денег для празднования коронации, а заодно убедил раскошелиться и цеховых старшин Лондона, Ричард с досадой покачал головой. Они с братом были схожи в том, что умели добывать деньги всеми правдами и неправдами, но Ричард был скуповат и весьма осторожен в расходах, тогда так король швырял золото направо и налево. Он вел себя так, словно обладал богатствами царя Мидаса и мог позволить себе любые самые безумные и дорогостоящие затеи.

Принцесса Элинор Провансальская, Красавица, гордо восседала на белоснежной кобыле. По обе стороны от нее ехали на крупных жеребцах братья де Бурги. Все трое держались в непосредственной близости от короля Генриха. То, что принцессу сопровождали сэр Майкл и сэр Рикард, вызвало острую ненависть к юношам у всех провансальцев, прибывших к английскому двору вместе с юной Элинор.

Одной из остановок на долгом пути к Вестминстеру был лондонский Тауэр. Подъезжая к нему, Элинор Провансальская поравнялась с Генрихом, оставив де Бургов позади. Она ласково улыбнулась супругу, и король, зардевшись от удовольствия, нежно спросил:

— Тебя не очень утомила дорога, душа моя?

— Нет, я чувствую себя превосходно.

— Ты так свежа, словно всю ночь нежилась на мягкой перине. А между тем ведь мы почти не сомкнули глаз…

Принцесса бросила на него томный взгляд из-под полуопущенных век и безапелляционного изрекла:

— Сон — это глупая, бессмысленная трата времени! Мы выспимся на том свете!

Ее чарующая женственность, ее упоительные ласки превзошли самые смелые мечты Генриха. Едва лишь они остались вдвоем, как эта прелестная женщина погрузила его в пучину наслаждения, где он не прочь был бы и утонуть, лишь бы доставить ей удовольствие.

— Триста шестьдесят мужчин и женщин собрались на дороге в Вестминстер, чтобы приветствовать нас, дорогая. И каждая чета преподнесет нам с тобой золотую или серебряную чашу!

Мужчины были одеты в затканные золотом туники, женщины — в дорогие парчовые и бархатные плащи, отороченные мехом. Все они, как и предсказывал Генрих, приветствуя новобрачных, одаривали их золотыми и серебряными чашами и кубками. Губерт де Бург, юстициарий Англии и комендант Тауэра, бдительно следил за юношами из знатных семейств — пажами и оруженосцами, которые собирали дары в специально сплетенные для этого огромные корзины. Один за другим они подходили к королевской чете и, благодаря новобрачных за оказанную им милость, относили драгоценные сосуды на хранение в кладовые Тауэра. Красавица решила, что непременно выпросит у мужа хотя бы часть этих несметных сокровищ, чтобы заказать ювелирам изящные украшения, о которых она так давно мечтала!

Когда все вельможи и их жены поздравили и одарили Генриха и Элинор, кавалькада двинулась вдоль Стренда по направлению к Вестминстеру. Все здания были украшены шелковыми знаменами, колыхавшимися на ветру. У каждого из перекрестков стояли по несколько трубачей, которые принимались неистово дуть в свои трубы, стоило королевской чете поравняться с ними.

Лондонцы приветствовали супругу короля восхищенными криками: они пришли в восторг от ее утонченной красоты. Отовсюду раздавались многолетия, здравицы и добрые пожелания молодым. То и дело над толпой взлетали горсти разноцветных конфетти и бутоны засушенных роз. Подданные желали королю иметь как можно больше здоровых, крепких наследников.

Самым волнующим впечатлением этого знаменательного дня стал для принцессы не молебен с коленопреклонением, отслуженный архиепископом, и не благословение Отца, Сына и Духа Святого, которое сулил ей пастырь, а тот миг торжества, осознания своего могущества и власти, когда на голову ей была возложена корона. Элинор Провансальская почувствовала, как все тело ее напряглось, груди отвердели, а мышцы нижней части живота стали привычно сокращаться, как во время сближения с мужчиной. Красавица ощутила, как внутренняя сторона ее бедер стала влажной — она испытала сексуальный экстаз, равного которому не ведала еще никогда, ни в чьих объятиях. И это на глазах огромной толпы людей! Элинор скромно потупилась. Щеки ее горели, глаза сияли блаженством.

Пир, последовавший за актом коронации, стал самым роскошным торжеством за всю историю королевства. Генрих ни за что на свете не соглашался забыть и простить то унижение, которое испытал он во время своей более чем скромной коронации и банкета для придворных, на котором подавались жареная говядина и слабый эль. Он решил, что нынче старая добрая Англия должна раскошелиться на пир, достойный его очаровательной супруги.

Зимой, когда согласно народным верованиям земля находилась во власти нечистого, жители Англии довольствовались солониной и копченой рыбой, но весна в тот год выдалась ранней, и на столах появились ягнята, откормленные тельцы и поросята. В огромном зале королевского дворца было накрыто множество столов, где кроме перечисленных яств красовались туши волов и диких вепрей, павлины, лебеди и жаворонки. Тысячи и тысячи яиц были взбиты со сливками, рисом и творогом, все это в руках искуснейших поваров превратилось в пудинги, суфле, печенья и кремы. Сласти, изготовленные на королевской кухне, подавались не только на пиршественные столы — ими щедро оделяли толпы горожан, собравшиеся близ Вестминстера.

Рыбных же блюд было и вовсе не счесть! Высокородные гости могли отведать и копченого угря, и розовой лососины, и нежной скумбрии, тунца и осетрины, карпов и камбалы. Серебряные блюда с рыбой чередовались с подносами, на которых громоздились прочие дары моря: крабы, омары, устрицы и креветки.