Колтрейны (№5) - Любовь и роскошь

Считалось, что царь не мог сделать ничего плохого. Его называли царем-батюшкой, отцом русского народа, а одна из русских пословиц гласила: «До Бога высоко, а до царя далеко!» Считалось, что обитель царя находилась ближе к небесам, чем к земле.

Царская семья обожала Санкт-Петербург, который называли Северной Венецией. Его считали европейским, а не русским городом, ибо все: архитектура, мораль, образ жизни – находилось под прямым влиянием Запада. Итальянские архитекторы, привезенные Петром Великим более ста лет назад, оставили свой след в огромных дворцах, построенных в стиле барокко, расположив их между широкими и прямыми бульварами.

Санкт-Петербург был северным городом, и арктические широты играли здесь шутки со светом и временем. Зимней порой странные огни северной Авроры взвивались над шпилями дворцов и замерзшими каналами города. Лето было столь же светлым, сколь зима темной, двадцать два часа в сутки освещая столицу дневным светом.

Однако не в Санкт-Петербурге мечтали проводить время Дмитрий Михайловский и будущий царь России. Больше всего они любили Александровский дворец, построенный Кваренги в период с 1792 по 1796 год по приказу Екатерины II для ее внука Александра I. Дмитрий с другом и наставником при каждом удобном случае старались уезжать туда.

После смерти своего отца Николая I в 1855 году на трон вступил Александр II. Было ему тогда тридцать семь лет, а человеку, которого по праву считали его наперсником, – двадцать четыре.

Спустя шесть лет царь заслужил титул «Освободителя», отменив крепостное право. Обретенная свобода, однако, не увеличила урожай, и когда черная земля стала трескаться, возвещая о засухе, и погибло зерно, так и не убранное с полей, крестьяне возмутились и в государстве начались беспорядки.

Тем временем Дмитрий наслаждался своим положением первого приближенного царя и неослабевающим вниманием со стороны самых желанных молодых дам двора. Однако вовсе не голубая кровь завоевала его сердце… а голубые глаза.

Юной балерине Аннин Бьюмонд было всего семнадцать, когда она приехала из Франции для того, чтобы учиться в Императорской балетной школе в Санкт-Петербурге. Она была жизнерадостна, обладала изящной фигуркой с пышной грудью, тонкой шеей, гибким телом, темными, нежными, словно шелк, волосами… и неправдоподобными голубыми глазами.

Одного взгляда было достаточно, чтобы Дмитрий безнадежно влюбился.

Конечно же, внимание одного из самых привлекательных и именитых холостяков России не оставило юную Аннин равнодушной. Поэтому, когда он предложил ей выйти за него замуж, она без сожаления распрощалась со своей мечтой стать величайшей прима-балериной. Впрочем, ненадолго.

Как только спало возбуждение от свадьбы, которая стала светским событием сезона, семейная жизнь быстро наскучила Аннин. Она была сиротой, выросла в бедности и поднималась шаг за шагом по лестнице славы к вершине балетного искусства, опираясь только на свой исключительный талант, данный ей Богом.

Казалось, выйдя замуж за столь состоятельного человека, каким был Дмитрий Михайловский, она будет довольна и счастлива. Множество слуг, готовых мгновенно удовлетворить любое самое незначительное желание, окружали ее. Лучшие портнихи приходили к ней для того, чтобы сшить прекраснейшие вечерние платья. Она имела меха и драгоценности. Могла спать до полудня, затем принимать своего парикмахера и проводить остаток дня в скуке. Могла каждый вечер посещать императорский балет в Мариинском театре, затем, укутавшись поплотнее в меха, отправиться в бесшумных ярко-красных санях по сверкающему белому снегу в ресторан «Куба» поужинать и потанцевать.

И все же Аннин была несчастлива. Она чувствовала, что вести столь сверкающую, полную безделья жизнь было грешно, когда вокруг страдало от голода множество крестьян. Она постоянно делилась своими мыслями с Дмитрием, который вскоре заволновался, боясь, что ее несдержанность в заявлениях породит слухи при дворе и дойдет до царя. Он не раз просил жену следить за тем, что она говорила, никогда на публике не делать критических заявлений в отношении царя и проводимой его правительством политики.

Однако, обладая сильной волей и своенравным характером, Аннин поступала так, как считала нужным. Ей доставляло истинное удовольствие шокировать тех, кто для нее слыл угнетателями народа. Так медленно текли годы. Дмитрий продолжал страстно любить Аннин, однако она отказала ему в супружеском ложе, не желая иметь с ним никаких интимных отношений. Она поклялась, что никогда не родит ребенка, который неизбежно будет расти и воспитываться в подобной атмосфере. В конце концов у Дмитрия появились романы на стороне, однако все они были пустыми, ненужными, поскольку он страстно желал любви только своей драгоценной Аннин.

Тем временем Аннин открыла для себя мир русских народных танцев. Она была молода, энергична, и деревенские люди обожали ее. Она присоединилась к труппе, которая путешествовала по России, чем несказанно огорчила Дмитрия, и при дворе стали все сильнее распространяться слухи о ее цыганской жизни, о том, что она оставила мужа и пренебрегла браком.

Лишь случай вернул ее в лоно семьи. На одной из репетиций, которыми была переполнена ее безумная танцевальная жизнь, она поскользнулась, упала и сломала руку. Дмитрий тайно радовался этому, поскольку хотел использовать необходимое для выздоровления время и попытаться оживить их брак. Несмотря на все существовавшие в их отношениях сложности, он обожал ее, и она по-прежнему оставалась для него самой красивой женщиной в мире.

Аннин неохотно уступила и согласилась лишь на одну ночь любви, скорее от скуки, нежели движимая какими-либо эмоциями. Когда позже она обнаружила, что беременна, то была вне себя от переполнявшего ее гнева.

Дмитрий ликовал. Теперь его жене придется остаться дома и покончить с этим возмутительным образом жизни танцовщицы цыганской труппы. Ребенок все изменит. Они станут настоящей семьей, и у них будет настоящий дом. И несомненно, стоит Аннин однажды испытать радость от рождения ребенка, как она согласится иметь еще детей.

Все время беременности Аннин испытывала мучительную ненависть к мужу, царю, всему императорскому двору России и ребенку, растущему внутри нее. Она поклялась, что после родов непременно снова вернется к своим любимым друзьям и навсегда распрощается с презренной аристократической жизнью.

Роды у Аннин оказались чрезвычайно тяжелыми, и весь следующий год ей пришлось провести в постели, чтобы восстановить силы. К. тому времени, когда она немного окрепла, несмотря на все свое отвращение к браку, Аннин научилась любить своего сына – Драгомира.

Аннин стремилась стать хорошей матерью. Она всегда была добра и нежна с маленьким Драгомиром, но собственная жизнь по-прежнему не радовала ее и приносила только волнения. Она не находила прелести в помпезности и богатстве царского окружения, и мужу всякий раз приходилось слезно умолять ее отправиться с ним на то или иное торжество или прием.

Аннин пыталась держать Драгомира подальше от мира императорского двора. Она все больше и больше возмущалась царем, Александром II, самым либеральным из всех повелителей России, и придерживалась точки зрения обездоленных крестьян, которые упрекали царя за то, что он не может править державой как бесспорный самодержец, уклонился от своих прямых обязанностей и передал судьбы народа в руки самого Господа Бога. Дмитрий обвинял жену в революционных взглядах, которые в последнее время вызывали немало ропота и недовольства.

Когда Дмитрий настоял на том, чтобы Драгомира отправили во дворец в Гатчину, где бы он воспитывался вместе с внуком царя Николаем, Аннин впала в бешенство. Дмитрий мечтал о том, чтобы сын его, как когда-то и он сам, вырос в непосредственной близости к царской семье, что казалось ему весьма почетным. А кроме того, он хотел показать царю, что не разделяет революционные настроения жены.

Аннин была вне себя от ярости, а Дмитрий продолжал убеждать ее, объясняя, что их сын получит лучших преподавателей, а затем отправится на обучение в Англию – в Оксфорд.

Охваченная гневом, Аннин оставила мужа. Пылая ненавистью по отношению к царю и его политике, она вступила в организацию студентов, огромное влияние на которую оказывали разнообразные социалистические идеи, выдвинутые в Европе и приближенные к условиям России. Эти радикальные интеллектуалы считали беспокойное крестьянство огромным потенциалом для будущей революции. Они отправлялись в деревни, чтобы разбудить людей своими пламенными речами, смысл которых оставался непонятен народу.

Аннин присоединилась к ним, и Дмитрий познал невыразимый позор и унижение. Когда Россия объявила войну Турции, он отправился на поле битвы, совершенно безразличный к собственной судьбе. Он решил, что смерть лучше, чем жизнь в браке с женщиной, которую он боготворил, но которая не отвечала ему взаимностью, унижала и заставляла невыносимо страдать.

До ушей Драгомира доходили слухи о бунтарстве матери, и это ранило и смущало его. Всякий раз когда она приходила во дворец, чтобы навестить сына, он умолял ее держаться подальше от ее радикальных друзей, вернуться домой и вести себя так, как полагается жене. Она печально качала головой и говорила, что он ничего не понимает. Он продолжал упорствовать, и в конце концов она непременно сердилась и, расстроенная, уходила.

Царь, конечно же, знал о том, что Аннин Михайловская сочувствует революционерам, но это не отвратило его сердце от друга. Для того чтобы наградить Дмитрия за его преданную службу во время войны с Турцией, а также пытаясь взбодрить его, Александр II призвал молодого мастера золотых дел Петера Карла Фаберже и поручил ему создать произведение, достойное быть царским подарком.

Для русского ювелира золото никогда не было просто золотом – оно могло быть зеленым, или красным, или белым, и он мог воспроизводить восхитительные эффекты, используя контраст цветов. Он знал, как преобразить даже самые скромные на вид камни – агат, халцедон и кварц. А сверкающие драгоценные камни он использовал в своих изысканных творениях не только из-за их ценности, но и удивительных декоративных качеств.

Царь дал Фаберже единственное указание – произведение должно иметь что-то общее с Александровским дворцом, где они вместе с Дмитрием провели столько счастливых дней.

В результате появилось пасхальное яйцо «Александровский дворец». Увенчанное искусно ограненным трехгранным бриллиантом, яйцо из сибирского нефрита было украшено желтыми и зелеными золотыми розетками с рубинами и бриллиантами. Вокруг яйца в жемчужном обрамлении помещались три портрета: один изображал Дмитрия в возрасте двенадцати лет, другой – Александра в том же возрасте и последний – их обоих.

Внутри яйца была спрятана золотая модель дворца с прозрачной зеленой крышей. Расположенный вокруг сад украшали кусты из вытянутой зеленой золотой нити. Дворец был установлен на миниатюрном золотом столике с пятью ножками.

Царь не смог сдержать возглас изумления, когда глазам его предстало это великолепие; даже руки его дрожали, когда он принимал яйцо. Преисполненный чувств, он произнес срывающимся голосом:

– Никогда еще я не наслаждался более прекрасным и дорогим творением!

Затем последовала трогательная церемония вручения подарка Дмитрию. Драгомир, к тому времени уже студент Оксфордского университета, специально приехал из Англии, чтобы посетить торжество. Он, как и его отец, старался не замечать, что Аннин наотрез отказалась присутствовать. За прошедший год она не посетила ни одного светского раута, ни одного государственного приема.

Тем временем воинственные организации революционеров сплотились под единым названием «Земля и воля». Однако не прошло и двух лет, как, раздираемая острыми внутренними противоречиями, она распалась. Одна из бывших ее фракций пропагандировала убийство государственных чиновников как месть за отвратительное обращение с их товарищами, сотни из которых были приговорены к тюремному заключению, а бесчисленное количество выслано в Сибирь. Это террористическое крыло получило название «Народная воля».

Когда Дмитрий услышал, что его жена присоединилась к новому радикальному террористическому крылу, он разъярился и строго-настрого запретил ей иметь что-либо общее с бунтовщиками. Он угрожал связать ее, засунуть кляп в рот, запереть в кладовке. Царь предупреждал, что всех, кто будет замечен в связи с этой группировкой, ждет суровое наказание.

В ответ на гневную вспышку мужа взорвалась и Аннин, объявив, что навсегда его оставляет. Она призналась, что влюблена в одного из лидеров революционеров, художника по имени Зигмунд Коротич. Дмитрий уже давно предчувствовал что-то подобное.

Но мрачное предчувствие – это одно, от него можно спрятаться; смириться же с реальностью у него не хватило сил. Он был сломлен.

Когда Аннин официально оставила Дмитрия, положив конец их браку, царь призвал его к себе и обвинил в том, что ему не удалось обуздать свою собственную жену. Давным-давно, возмущался он, Дмитрий должен был остановить ее, принять любые необходимые меры для того, чтобы предотвратить случившееся. Теперь уже слишком поздно, и царь чувствовал, что попал в весьма затруднительное положение из-за своего лучшего друга и доверенного лица. Дмитрий познал еще более страшное и всепоглощающее отчаяние.

Накал же страстей достиг апогея, когда террористы «Народной воли» совершили первое покушение на жизнь царя и продолжили ряд бессмысленных и жестоких попыток покончить с государем. Купив в Москве здание возле железнодорожного пути, они выкопали от него туннель, ведущий прямо под пути, где и планировали заложить мину. И только случай спас жизнь царя, когда он принял внезапное решение покинуть Москву по другой дороге. Некоторые из участвовавших в покушении террористов были захвачены, и среди них оказались Зигмунд Коротич… и Аннин Михайловская!

В последний раз пытаясь как-то восстановить честь и репутацию человека, которого он любил как брата, царь принял Аннин вместе с семьей. В присутствии Дмитрия и Драгомира царь сообщил Аннин о том, что, если она отречется от своих радикальных революционных взглядов и своего любовника, вернувшись в лоно семьи, она будет прощена. В противном случае ее сошлют в Сибирь, куда уже был отправлен Зигмунд.

Аннин плюнула ему в лицо.

Ее отправили в Сибирь, а потерявший всякое терпение Александр предложил, чтобы Дмитрий подал в отставку. Затем, пытаясь доказать всем, что он намерен порвать всякие связи с семьей Михайловских, царь потребовал возвращения своего подарка.

Окончательно сломленный Дмитрий, опустив голову, сказал, что подчиняется его приказу. Дома, к своему неописуемому ужасу, он обнаружил, что Аннин взяла драгоценное яйцо и отдала Зигмунду для того, чтобы он продал его и отдал деньги испытывающим финансовые затруднения революционерам.

Драгомир видел, как мир вокруг него рушится, раскалываясь на сотни осколков. Зигмунд был повешен и, очевидно, унес с собой в могилу тайну местонахождения драгоценного яйца. Вскоре один из верных сторонников царя убил Дмитрия. Но Драгомир знал, что именно о такой смерти мечтал отец. А затем его мать совершила побег с каторги, однако он никогда больше не видел ее.

Дружба Драгомира с Александром III прервалась. Царь был убит революционерами, а потрясенный горем новый царь России Александр III призвал Драгомира и объявил, что, как по его собственному убеждению, так и по мнению его правительства, Аннин Михайловская являлась блудницей и изменницей. Отказавшись вернуть подарок – пасхальное яйцо «Александровский дворец», отец Драгомира был обесчещен. Никто, объявил новый царь, не поверил Дмитрию, что он якобы не нашел яйца.

Александр III лишил Драгомира всех званий и изгнал из России.

К счастью, царь не мог лишить его состояния. Получив в наследство принадлежащую семье собственность во многих странах мира, Драгомир покинул родину и начал жизнь заново.

Однако спустя всего полгода после отъезда из России он был вынужден вернуться в эту принесшую несчастья его семье страну по приказу царя. Возвращаясь, Драгомир руководствовался скорее любопытством, чем чувством долга.

Александр объявил ему, что исключительно в память о их некогда весьма ценимой им дружбе он поведает ему слух о том, что его мать действительно выкрала яйцо и отдала его своему революционеру-любовнику. Из Сибири доходили истории, рассказывающие о том, что Зигмунд втайне нарисовал картину, изображавшую Александровский дворец. Где-то в картине и была заключена разгадка того, где спрятано яйцо. Говорили, что матери Драгомира удалось при побеге забрать картину с собой.

Молодой царь также сообщил Драгомиру, что несколько месяцев назад в Париже умерла его мать. Но о местонахождении картины никто ничего не знал.

Царь пообещал Драгомиру, что никому больше не будет рассказано об этой истории и что все связанное с ней будет храниться в строжайшей тайне. В конце он добавил, что, если Драгомиру удастся отыскать картину, разгадать ее тайну и обрести столь ценное яйцо Фаберже, честь его отца будет восстановлена.

– До тех пор пока нет яйца, никто никогда не поверит, что оно не было продано для того, чтобы помочь революционерам, – сухо промолвил Александр III Драгомиру. – Оно должно быть возвращено императорскому двору согласно воле моего покойного отца.

Драгомир принял вызов судьбы… и его поиски начались.

Глава 11

Когда Дани вернулась в магазин, Драгомир спокойно рассматривал выставленные в магазине экспонаты, делая вид, что до картины ему нет никакого дела, – он не желал вызвать подозрение хозяйки пристально разглядывая полотно. Он знал наверняка, что это была именно та картина, на поиски которой он потратил более десяти лет, однако, чтобы разгадать заключенную в ней тайну, требовалось более близкое и тщательное обследование. Зигмунд Коротич, каким бы бесталанным художником он ни был, очевидно, знал, что делал, – пока Дрейку не удалось разглядеть ни малейшего намека на сокрытый ключ, который бы указал, где спрятано пасхальное яйцо.

Услышав, что Дани вернулась в магазин, он поспешил навстречу ей, выражая восхищение выставленными на продажу предметами искусства.

Именно она снова завела речь о картине:

– Она пробудила в вас тоску по родине?

Он чуть помедлил, прежде чем дать ответ, словно не задумывался над этим прежде, затем, пожав плечами, коротко сказал:

– Возможно. В ней есть какая-то тайна, которая будоражит меня. – Затем он бесцеремонно добавил: – Вероятно, я захочу купить ее у вас.

Дани покачала головой, светло-карие глаза ее чуть сузились. Господи, что же такого есть в этой картине?

– Прошу прощения, Драгомир, но она не продается.

– Почему? Она не сравнится с картинами тех мастеров, которые вы нашли.

– Верно, – просто признала она. – Но вы ведь находите ее привлекательной, так же как Сирил Арпел, так же как я сама. Вот поэтому я хочу сохранить ее для себя.

Он равнодушно пожал плечами и поспешил обратить свое внимание на изысканного миниатюрного льва из жадеита и перламутра. Однако все это время его не покидало смятение. Получить картину на непродолжительный срок явно недостаточно. Ему понадобятся долгие часы напряженного изучения для того, чтобы разгадать ее секрет. Она должна принадлежать ему.

Вот уже почти десять лет он безрезультатно странствует по свету, пытаясь отыскать картину и в итоге восстановить честь своей семьи. Он чувствовал, что только тогда его отец сможет обрести покой. Ведь он вовсе не виноват в том, что его жена принесла позор и унижение имени и чести семьи. На протяжении всех этих лет Дрейк старался почувствовать жалость к матери, найти прощение ее поступкам, называл ее ненормальной… как угодно, но только не признавал правды. Отказывался смотреть в лицо суровой и холодной реальности: мать была революционеркой и посмела предать свою семью – мужа и сына. Она была эгоисткой до мозга костей, и ей, как и большинству женщин, нельзя было доверять.

– Мне нравится беседовать с вами, Дрейк, – сказала Дани, прерывая ход его мыслей, – но мне нужно кое-что сделать, если я все же хочу полностью подготовиться к завтрашнему открытию.

– Буду рад предложить вам помощь, – с улыбкой откликнулся он.

В задней части магазина находилась маленькая ниша, где Дани расположила полки для книг, приобретенных в антикварном магазине. Она испытывала гордость за свою коллекцию и теперь хотела расставить книги в алфавитном порядке. Дрейк предложил заняться этим вместо нее, но она отказалась от помощи, указав в сторону маленькой деревянной лестницы:

– Лучше подержите ее для меня. Это не займет дольше минуты.

Дани взобралась вверх так быстро, что он даже не успел приблизиться, чтобы поддержать лестницу, – она опрокинулась. Однако он вытянул руки и принял Дани в свои крепкие объятия.

– Вы сделали это нарочно, – улыбнулся он и затем накрыл губами ее рот в иссушающем душу поцелуе.

На мгновение Дани замерла, а затем медленная волна пламенного огня поглотила ее. Она обвила руками его шею и, тесно прижавшись, страстно ответила на поцелуй.

Прошло немало времени, прежде чем Дрейк наконец неохотно отнял губы от губ девушки, все еще продолжая сжимать ее в своих сильных и сладостных объятиях.

Испытывая незнакомое дотоле головокружение, Дани покачивалась в его объятиях, а когда заговорила, голос ее прозвучал неубедительно даже для ее собственных ушей:

– Не надо было…

Дрейк закинул голову и звучно рассмеялся:

– О, Дани, Дани, не стоит разыгрывать скромницу. Вы хотели этого так же, как и я. – Его глаза жадно встретились с ее взглядом, а голос дрожал от страстного желания. – И хотите большего… сейчас…

Он прижал ее к себе, и губы их встретились в порывистом поцелуе, а затем его язык нежно дотронулся до ее языка, и оба невольно задрожали от удовольствия и страсти. Он обнимал ее за спину, за тонкую талию, потом скользнул ниже, к ее упругим, округлым ягодицам. Он прижимал ее все ближе к себе, пока она наконец не почувствовала его набухшую плоть. Желание, казалось, разрывало ее на части, но невероятным усилием воли Дани заставила себя побороть его и вырвалась из его объятий.

– Слишком много, слишком скоро, месье, – заявила она голосом гораздо более спокойным, чем бушевавшая внутри нее буря эмоций.

– Как вам будет угодно, мадемуазель. В моем распоряжении вечность.

Дани отвернулась, чтобы не съязвить что-нибудь в ответ. Зачем обмениваться ироническими колкостями, когда совершенно очевидно, что они оба желают одного и того же? Она не могла отрицать, что испытывала непреодолимое желание к этому очаровательному, красивому, таинственному мужчине. В ее жизни были и объятия, и ласки, и поцелуи, но никогда еще не ощущала она физического влечения к мужчине.

Она направилась в центр магазина:

– Нужно еще кое-что сделать.

В мгновение ока он оказался рядом с ней.

– Мне кажется, одна из полок не очень надежно прибита. Если у вас есть инструменты, то я с радостью устраню эту оплошность. И возможно, позже мы сможем где-нибудь вместе поужинать.

– О, не думаю, – прервала она его, – к завтрашнему дню так много всего необходимо сделать… я, вероятно, покину магазин уже затемно и…

Дрейк резко развернул Дани, заставляя взглянуть в свои глаза, он снова обнял ее. Лицо его пылало, а глаза горели безумным огнем.

– Черт возьми, прекратите вести себя как маленькая девочка! – воскликнул он. – Вы знаете, что мы оба этого хотим!

Он поцеловал ее, и на этот раз Дани не смогла оттолкнуть его. Все происходит слишком стремительно, и она не позволит этому зайти еще дальше, только не сейчас, а возможно, и никогда. Ведь Дрейк – самый настоящий ловелас, и у нее не было никакого желания становиться частью его коллекции. Однако никогда прежде не встречала она мужчину, похожего на него, одно только присутствие которого возбуждало. Что это – любовь? Господи, только не это! Для Дани любовь означала необходимость пренебречь своими собственными желаниями ради подчинения кому-то. Никогда, снова поклялась она, такого не случится, не важно, что он нравился ей…

Она попыталась вырваться, но Драгомир крепко держал ее, и она снова уступила. Пусть будет так! Она готова испытать неизведанные чувства и насладиться ими, и, когда придет время и ей захочется пойти у них на поводу, она поступит именно так, ни минуты не колеблясь!

Сжимая друг друга в пылких объятиях, совершенно позабыв об окружающем их мире, они не слышали, как тихонько прозвенел колокольчик, как открылась и закрылась дверь магазина. Они вернулись к действительности, когда услышали сердитый голос Сирила Арпела:

– Прошу прощения!

В замешательстве они отшатнулись друг от друга. Но смущение Дани длилось всего мгновение. В конце концов, напомнила она себе, с чего бы ей волноваться? У нее есть полное право целовать мужчину, если она того хочет. Холодным голосом она потребовала объяснений от незваного гостя:

– Что вы здесь делаете, Сирил? Вас не ждали.

– Вы правы, – сказал он с усмешкой, окинув Драгомира презрительным взглядом.

Дрейк не был ревнивцем, а сейчас ему требовалось время, чтобы побыть наедине и обдумать то, как вести себя в дальнейшем. Он хотел обладать картиной; он страстно желал Дани. И он намеревался удовлетворить оба своих желания.

– Полагаю, мне пора, – обратился он к Дани. – Мы поужинаем позже вместе?

Если бы Дани не была так разгневана, она, возможно, и отказалась бы от приглашения, поскольку ей также требовалось время, чтобы побыть наедине со своими мыслями и разобраться в своих чувствах. Этот мужчина вызвал в ней настоящую бурю эмоций. Не замечая присутствия Сирила, она положила ладонь на руку Дрейка, проводила его до двери, а затем достаточно громко произнесла:

– Чудесно. Заезжайте за мной в семь. К тому времени я уже буду дома.

Возле двери Дрейк чуть помедлил, впился в Дани горящим взглядом и прошептал едва слышно:

– С нетерпением жду возможности узнать вас ближе, Дани. То немногое, что я знаю о вас, мне очень импонирует.

Он поцеловал ее руку и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

Едва он вышел из магазина, как Дани стала отчитывать Сирила:

– Как посмели вы прийти сюда без приглашения и так смотреть на меня? То, что я делаю, не ваше дело, Сирил Арпел. Вы понимаете? – Она смотрела прямо ему в глаза, уперев руки в бока, с трудом сдерживая гнев.

Сирил проглотил вставший в горле комок. Неужели он зашел слишком далеко? Если он собирался заполучить эту картину, то ни в коем случае нельзя допустить ссоры с ее владелицей.

– Прошу прощения! Колокольчик зазвенел, когда я открыл дверь, но вы, очевидно, не слышали… Что же мне было делать?

Дани задержала дыхание, затем медленно выпустила воздух. О, как она разозлилась!

– Вы могли бы поступить как джентльмен, Сирил, – уйти так же тихо, как появились. Вы не имели никакого права стоять и… смотреть!

– Но я же уведомил вас о своем присутствии, – защищался Сирил. – Я заговорил. Прошу простить меня. Я должен был удалиться, знаю… – Он покачал головой, не зная, что еще придумать в свое оправдание.

Дани схватила метелку из перьев и начала неистово сметать пыль с груды книг, которые лежали подле лестницы в ожидании своей очереди.

– Прошу вас, уйдите, – сказала она раздраженно. – Сейчас ваше присутствие только мешает мне.

Сирил задумчиво наблюдал за ней, сощурив глаза. Нет, он не собирался уйти и оставить все как есть.

Дани повернулась и уставилась на него, в нетерпении ожидая, когда он повинуется и оставит ее в покое.

Он бросился вперед, воздев руки к небу, словно безропотно признавая свое поражение.

– Хорошо, хорошо, злитесь, если вам так угодно, но молю: выслушайте меня. Я ваш друг, Дани. И я не позволю, чтобы этот негодяй обманул вас.

Он в возбуждении начал ходить по комнате, а она молча наблюдала за ним.

– Вы не знаете света так, как я. Вы долго вели замкнутую жизнь. Я не был бы вашим другом, если бы позволил вам и дальше слепо следовать…

– Я не слепа! – возмутилась она. – А теперь, пожалуйста, уходите, пока вы своими руками не разрушили нашу дружбу!

Он упрямо покачал головой:

– Нет. Я не уйду. Думайте, что я назойливый, грубый, если хотите, но однажды вы поблагодарите меня за то, что я рассказал вам об этом человеке.

Он перестал ходить, остановился перед ней и, решительно взяв ее за плечи, посмотрел прямо в глаза:

– Царь изгнал Драгомира с императорского двора. Этому предшествовал ужасный скандал. Мне неизвестны все подробности, но я точно знаю, что имя его семьи покрыто позором. Именно поэтому он мечется по Европе, как бездомный цыган. Считает себя знатоком женщин так же, как я считаю себя знатоком искусства. Он просто коллекционирует их, да простит меня Господь! – закончил он со вздохом.

Дани резко рассмеялась:

– И что из этого? Возможно, я положу начало моей собственной коллекции мужчин!

– Неужели вы серьезно?

– Даже если и так, это не ваше дело!

Они гневно смотрели друг на друга.

Сирил решил, что можно позволить себе зайти чуть дальше в своих обличительных высказываниях.

– Говорят, его мать виновна в покушении на жизнь царя Александра.

– О чем вы говорите? – подняла бровь Дани.

Он подавил улыбку. Хорошо. По крайней мере удалось вызвать ее интерес.

– Она была революционеркой.

– И что? Я тоже! – насмешливо заметила Дани. – Я полагаю, что наступило время для того, чтобы женщины восстали. Слишком долго к нам относились как к рабыням!

Сирил чуть не засмеялся. Сейчас, рассуждая о революции, она казалась ему еще более желанной. И все же он с серьезным видом продолжил:

– Вы не понимаете. Она была революционеркой, восстала против царя.

– Революционеркой или раскольницей?

– Не имеет значения. У нее был роман с одним из лидеров террористической группы, цель которой заключалась в том, чтобы убить царя. Она отказалась от своего брака… даже от родного сына… и стала жить в грехе с мужчиной на десять лет моложе себя и к тому же ярым революционером! Когда его поймали во время неудачной попытки подорвать поезд, на котором ехали царь и его семья, она была вместе с ним, и затем их обоих сослали в Сибирь.