Колтрейны (№5) - Любовь и роскошь

– Шестьдесят тысяч франков.

– Вот видите? – закричала госпожа Летой. – Шестьдесят тысяч франков за Буше! Она, должно быть, сошла с ума или думает, что Колтрейны могут продавать по любой цене.

Дани чуть не задохнулась от негодования. Это уже слишком!

– Видимо, – сказал Дрейк посетительнице, – вы не способны оценить истинную глубину таланта Франсуа Буше в его изображении обнаженной натуры. Вот, пожалуйста… – Он указал на картину. – Молодая блондинка… полностью обнаженная. Впечатляющий образец женской чувственности. – Он помедлил, чтобы произвести должный эффект.

Пухлая госпожа Летой зафыркала в негодовании. Дани прижала кончики пальцев к губам, пытаясь подавить смех.

– Когда в 1751 году, – продолжал Дрейк, – Буше приступил к созданию своей серии картин обнаженных молодых девушек, говорили, что он изображал Луизу О'Мерфи, малолетнюю проститутку, находившуюся на содержании у короля Людовика XIV, беспокоившегося о том, что от дам более зрелого возраста он может заразиться сифилисом. – Он повернулся к Дани. – Без сомнения, вы видели три его полотна «В модном салоне», «Завтрак» и «Женщина, надевающая подвязку». Прекрасные примеры жанровой живописи.

Дани не видела картин, о которых он говорил, но утвердительно кивнула, наслаждаясь спектаклем. Раздражение и досада госпожи Летой отражались на толстой физиономии. Она неожиданно столкнулась с человеком, который, несомненно, знал об искусстве гораздо больше, чем она, и ей это явно не нравилось…

Дрейк издал притворно драматический вздох, на мгновение закрыл глаза и произнес с благоговейным трепетом:

– У кого еще можно увидеть куртизанку в подвязках с широко расставленными ногами и котенком, играющим возле ее икр?

Госпожа Летой отшатнулась, широко раскрыв глаза.

– Он прославился тем, что запечатлел мадам де Помпадур. Не она открыла чудо его таланта – он и раньше получал королевские заказы, но благодаря ей его талант расцвел. Помпадур обладала сильным характером, прекрасным вкусом и именно под ее покровительством Буше передали заказ на оформление интерьеров Версаля, Ла-Мюэтта, Шуази, Фонтенбло и Креси.

Мадам уже брызгала слюной:

– Я… я…

Дрейк, похоже, наслаждался собой и не прервал свою напыщенную речь:

– Картины Буше явились смелым вызовом процветавшей тогда безвкусице. От них словно исходит сияние. Они потрясают. – Он засмеялся. – Подумайте, как воспринимали маленьких пастушек Буше, одетых в атлас и шелк, в напудренных париках, идущих босиком по мокрой траве? Ведь тогда ни одна благовоспитанная дама не смела выйти из своей спальни без обуви…

Неожиданно он обернулся к мадам Летой и укоризненно спросил:

– И вы считаете шестьдесят тысяч франков чрезмерным для Буше? – Он быстро вытащил свой бумажник из пальто, снова поворачиваясь к Дани. – Я покупаю картину, мадемуазель. Если эта… дилетантка… – Он помедлил, окинул мадам испепеляющим взглядом и продолжил: – Возможно, когда-нибудь она будет лучше разбираться в картинах и захочет купить ее, а пока я сам буду наслаждаться ею.

Он отсчитал шестьдесят тысяч франков.

Глаза мадам Летой становились все больше и больше, пока она искала слова для того, чтобы защитить себя. Ничто не приходило в голову. Ее ловко поставили на место…

Собрав остатки достоинства, она развернулась на каблуках и выплыла из магазина, покачивая широкими бедрами.

Как только дверь за ней захлопнулась, Дрейк и Дани разразились безудержным хохотом. Спустя несколько мгновений Дани объявила:

– Вам не нужно покупать картину. – И протянула деньги.

Он отмахнулся:

– Нет. Я хочу ее. Правда. Пришлю кого-нибудь за ней позже.

– Но вы не должны делать этого, – настаивала она. – Если бы вы не пришли мне на помощь, эта противная особа непременно бы вывела меня из себя!

– Я хочу эту картину – и это мое окончательное решение.

Она подняла руки вверх, давая понять, что сдается.

– Хорошо, я возьму деньги. Вы довольны? – спросила она, притворяясь раздраженной.

– Нет! – сказал Дрейк, схватив ее за талию и прижимая к себе. – Я не буду доволен, пока не получу… – Его губы накрыли ее рот.

Дани обняла его. О, как чудесно быть рядом с ним, чувствовать жар его тела. Один лишь поцелуй пробудил в ней желание, целиком захватившее ее, и Дани снова подумала, что ни один мужчина прежде не действовал на нее так.

Она неохотно освободилась из его объятий:

– А что, если кто-нибудь войдет, сэр?

– Что ж, мы об этом позаботимся.

Дани в недоумении наблюдала, как он подошел к передней двери и запер ее на замок. Затем, повернув маленькую, украшенную резьбой табличку, на которой значилось «открыто» так, чтобы глазам покупателей предстала надпись «закрыто», он задернул занавески на двери и взял плетеную корзину, которую принес с собой. Он подошел к Дани и протянул ей руку:

– Пойдем. Во внутреннем дворике магазина есть замечательное местечко, где можно устроить пикник. Парижу совсем недолго осталось наслаждаться чудесными осенними деньками.

Преисполненная радости, Дани сжала его руку, и они вместе вышли через заднюю дверь. Там, позади магазина, располагался небольшой участок, покрытый травой, площадью, возможно, футов десять, не больше, окруженный каменными стенами, которые отгораживали его от других садов. Этого было вполне достаточно для пикника в лучах теплого осеннего солнечного света.

Дрейк достал из корзины белую с голубым льняную скатерть, которую они расстелили посреди заросшего травой дворика, и предложил Дани сесть, что она незамедлительно и сделала, расправляя вокруг себя пышные юбки платья. Затем он вытащил деликатесы для предстоящего пикника: сыр бри, свежий хлеб, кровяную колбасу, виноград, сливы, бутылку белого вина и два бокала.

Дани восторженно захлопала в ладоши.

Дрейк улыбнулся:

– Я вижу, вам нравятся пикники. Запомню и в следующий раз я утащу вас куда-нибудь… в более укромное местечко!

Он кивнул пожилой женщине, высунувшейся в открытое окно соседнего дома. Когда Дани повернулась, женщина одарила их взглядом, полным негодования, и с громким стуком захлопнула окно.

Дани с тенью досады тихо признала:

– Я никогда не была на пикнике. Тетя не одобряла столь легкомысленных увеселений.

Дрейк слышал, что она выросла у родственников, а не с отцом. Об этом говорили, когда Дани обнаружила ящик с картинами в унаследованном ею имении.

– Видно, у вас было несчастливое детство, Дани. Мне очень жаль. Сколько вам было, когда вы стали жить со своей тетей?

Дрейк надеялся, что по неосторожности она расскажет ему что-нибудь, и он поймет, каким образом картина с изображением Александровского дворца попала в Монако в руки графа де Бонне.

Однако Дани не собиралась делиться с Дрейком воспоминаниями о своем прошлом, хотя близость между ними крепла с каждым мгновением, не хотела рассказывать ему о кошмаре и боли своего детства. И все же она заговорила, открывая ему правду о себе, ведь Дрейк был благодарным слушателем: в глазах его отражалась искренняя заинтересованность, он, казалось, хотел разделить ее боль, узнать ее как можно ближе и лучше. Он подливал в ее бокал вино каждый раз, когда она опустошала его, и от тепла сиявшего сверху солнца и приятного нектара напитка Дани слегка опьянела, и рассказ ее потек свободной рекой.

Когда Дани мельком упомянула о том, что провела какое-то время в монастыре, и о том, что случилось с Колтом и Брианой, Дрейк задумался: неужели молодой Колтрейн ничему не научился и позволит заманить себя в ловушку такой хитрой бестии, как Лили? Он начинал понимать и то, что заставило Дани так стремиться к независимости, бояться навязанных ей со стороны отношений.

Дрейк угрюмо признал про себя, что готов пройти через все муки ада, лишь бы получить картину, на поиски которой потратил столько времени, если уж Дани была решительно настроена против ее продажи. Он прекрасно понимал, что однажды ему придется забыть о чувствах, которые пробуждала в нем Дани, и думать только о том, как вернуть поруганную честь своей семьи…

– А вы?

Дрейк моргнул, возвращаясь к реальности.

Дани подтолкнула его:

– А как насчет вас, Дрейк? Вы кажетесь всем таким загадочным.

Дрейк пожал плечами:

– Мне нечего рассказать. Мои родители умерли. Остался только я.

– И вы странствуете по Европе, но никогда не бываете в России? – уточнила она.

– Когда я найду то, что ищу, тогда перестану странствовать. – Он одарил ее улыбкой.

– И каков предмет ваших поисков?

Он отставил в сторону пустой бокал и осторожно вынул бокал Дани из ее пальцев. Затем, не беспокоясь о том, что за ними могут наблюдать, сильно прижал ее к себе. Лаская ее взглядом своих бездонных глаз, он произнес хриплым и срывающимся от желания голосом:

– Я ищу замечательную женщину, которая смогла бы дать мне все то, что я хочу, что мне нужно в жизни.

Дани с трудом поборола внезапную дрожь – ей не хотелось, чтобы он знал, какое магическое действие оказывает на нее. Игриво и кокетливо она сказала:

– И что вы сделаете, когда наконец отыщете ее?

Он наклонил голову, теплыми, ищущими губами прикоснулся к ее губам.

– Попытаюсь сделать ее такой же счастливой, каким она сделает меня однажды и навсегда.

Дани знала, что если ей уже удалось остановить Дрейка, то отказаться от его любви снова у нее нет ни сил, ни желания. Упершись кулачками в его грудь, она отпрянула от него и поднялась, но ноги плохо держали ее.

– Мне нужно вернуться в магазин, – сказала она быстро, возможно, слишком быстро, поскольку заметила в его потемневших глазах веселые искорки и поняла, что он ничуть не сомневался в том, что сумел и на этот раз пробудить в ней желание.

– Я жду Франсуазу Мебан, – оправдывалась она, собирая остатки трапезы и поспешно складывая их в корзину. – Я совершенно забыла о ней. Извините, Дрейк, я тороплюсь, но она придет взглянуть на пару голубей из слоновой кости, которых я приобрела на прошлой неделе.

Дрейк медленно поднялся на ноги, затем неожиданно наклонился, грубо схватил ее и крепко сжал в объятиях, запечатлев на губах Дани страстный поцелуй.

– Очень скоро вам уже не удастся вести себя подобным образом, моя милая леди. Вы больше не сможете закрывать глаза на то, что мучает нас обоих, на то, чего искренне желают наши сердца и тела… – мрачно произнес он.

Дани смерила его сердитым взглядом.

– Вы слишком много себе позволяете, – язвительно заметила она и пролетела мимо него, шурша пышными юбками.

На самом деле она не сердилась, и оба это знали. Каждый из них ждал момента, когда наступит их час и произойдет то, что неизбежно должно произойти между ними по воле судьбы. Впрочем, они не хотели спешить, ибо подчинение человеку или ситуации было в равной степени мучительно для обоих.

Вернувшись в магазин, Дани перевернула табличку, отперла дверь и, повернувшись, увидела, что Дрейк снова рассматривает картину дворца.

– Вам она правда нравится? – Она подошла и встала рядом с ним.

Дрейк задумчиво кивнул, неожиданно решив, что если он просто заговорит о картине, то не вызовет у Дани подозрения.

– Вам не кажется странным, что такая грубая и явно дилетантская работа попала во владение графа де Бонне? Почему он спрятал ее вместе с остальными ценными картинами?

– Честно говоря, я не задумывалась над этим. Граф был довольно мрачным человеком, и я старалась держаться от него подальше, насколько это было возможно.

– Расскажите мне о нем, – попросил Дрейк. – Каким он был?

– Очень замкнутым, полагаю, из-за того, чтобы избегать общения с тетей Элейн. Они не ладили и большую часть времени проводили в бесконечных ссорах. Кроме этого, он был страстным игроком, и это являлось еще одной причиной их противостояния. – Дани замолчала, устремив взгляд вдаль, возвращаясь мыслями к тем тягостным годам, затем пробормотала: – Удивительно, что они вообще жили вместе. Они презирали друг друга.

С горечью, ибо история напомнила ему об отвратительном браке собственных родителей, Дрейк заметил:

– Когда отношения складываются плохо, я думаю, люди должны разойтись и пойти каждый своей дорогой, вместо того чтобы жить в аду…

Они расстались… на время. Мне тогда было около десяти лет, – вспомнила Дани. – Как бы там ни было, но причиной послужила не страсть дяди Клода к азартным играм. У меня сложилось впечатление, что он и тетя Элейн все время ссорились. Наконец дядя сказал, что так больше продолжаться не может, и уехал из дома в Париж. Тетя Элейн сказала, что ей совершенно наплевать на его отъезд, потому что дядя оставил ей имение, к тому же она располагала довольно крупной суммой. Но когда до ее ушей дошел слух о его бурной связи с другой женщиной, она забеспокоилась, что он может по-настоящему влюбиться и захочет получить развод. Тетя не являлась гражданкой Франции и понятия не имела, что станет с ней в таком случае. А возвращаться в Америку ей не хотелось.

С интересом слушая Дани, Дрейк быстро вычислил, что, когда Клод де Бонне оставил свою жену и отправился в Париж, там по некоторым предположениям проживала и его мать. Неужели именно так попала картина в руки к графу?

– Прошу, продолжайте.

– Мой рассказ почти завершен, – сказала она, пожав плечами. – Тетя Элейн поехала в Париж, намереваясь убедить дядю вернуться домой и восстановить их брак, и у нее не возникло никаких трудностей в том, чтобы вернуть его себе. Она прибыла туда примерно в то же время, когда умерла возлюбленная дяди, и горе его было столь безутешно, что его вряд ли интересовало, что станется с ним. Именно в это время он начал пить и особенно много играть, не приезжая в имение не только днем, но зачастую и ночью. Уверена, что с того момента их брак превратился в пустой звук.

Дрейк словно окаменел. Неужели это простое совпадение?

– Скажите, – настаивал он, – что говорила ваша тетя о любовнице дяди? Она была богата? Знатного рода?

Дани покачала головой и засмеялась:

– О нет. Судя по словам тети Элейн, совсем не так. Однажды я подслушала ее ссору с дядей Клодом, когда она называла его возлюбленную всякими отвратительными именами… но я отчетливо помню, что она кричала о ее политических убеждениях и положении в обществе, о том, что она анархистка и революционерка.

Дани продолжала рассказ. Поведала Дрейку, что у них с Брианой существовала игра, кому удастся больше выяснить о романе графа. Бриана как-то подслушала, как в пьяном угаре он разговаривал сам с собой, вспоминая о своей любимой, о том, как потрясающе красива она была. Торжественно, с пафосом Дани процитировала:

– Ее глаза были голубыми, как яйца малиновки… – Она замолкла, приложив руку ко рту, и воскликнула: – О, прошу прощения! Я не имею права смеяться над этим. Он любил эту женщину или по крайней мере думал, что любил, и теперь они оба мертвы… Я веду себя недопустимо. Но в то время мы с Брианой, любопытные маленькие девочки, забавлялись игрой, шпионя за взрослыми.

Дрейк, казалось, не слышал ее полного раскаяния замечания.

– Он когда-либо упоминал ее имя? Дани на мгновение задумалась.

– Нет, не припоминаю.

Дрейк надолго затаил дыхание и, указав на картину, тихо, но твердо сказал:

– Я хочу купить картину, Дани. Назовите свою цену, я заплачу.

– Она не продается, – нахмурилась Дани и затем добавила: – Зачем она вам?

– Воспоминания о России, – улыбнулся он, – хорошие воспоминания. А в вас она скорее пробуждает печальные воспоминания, верно?

Она покачала головой:

– Я оставила прошлое позади. Продать что-либо только из-за того, что оно может вызвать неприятные воспоминания, означает убежать, спрятаться от прошлого… а мне этого совсем не хотелось бы.

Над входной дверью зазвенел маленький серебряный колокольчик.

Они повернулись, и Дани прошептала:

– Это мадам Мебан. – Она оставила его, направившись навстречу покупательнице, и радушно приветствовала ее.

Дрейк снова сосредоточил свое внимание на «Александровском дворце». Мрачные размышления завладели им.

Париж, 1881 год

Именно в это время, по некоторым сообщениям, в Париже жила его мать.

Граф де Бонне имел связь с женщиной, которая умерла в Париже около 1881 года.

В то самое время, когда его мать умерла… в Париже.

Говорили, у возлюбленной графа были глаза голубые, как яйца малиновки.

О цвете глаз его матери тоже можно было сказать подобное.

Графиня де Бонне отзывалась о любовнице своего мужа как об анархистке и революционерке.

Справедливое и совершенно точное описание политических убеждений его матери.

Он начинал понимать, как к графу попала картина «Александровский дворец» и почему он прятал ее вместе с ценными работами. Вероятнее всего, он не знал секрета или ее тайного значения. Для него важнее было то, что она была доверена ему на хранение женщиной, которую он любил.

Этой женщиной, вероятнее всего, была Аннин Михайловская… его мать.

Кулаки его неистово сжимались и разжимались, а глаза горели решимостью.

Необходимо во что бы то ни стало заполучить картину!

Голос Дани прервал его размышления – она говорила с покупательницей о шотландских миниатюрах.

Он находил Дани самой прелестной и соблазнительной из всех женщин. Она любила жизнь, дорожила своим правом радоваться ей, и он, находясь рядом с такой девушкой, ощущал себя молодым и бодрым. Они всегда находили тему для разговора, что, без сомнений, было приятной переменой по сравнению с хихикающими, пустоголовыми барышнями, которые попадались на его жизненном пути. Дани вызывала в нем любопытство и восхищение. Он с уважением относился к ней как к личности и как к другу, не воспринимал ее как очередную любовницу и не думал, что, получив удовольствие, а затем пресытившись, бросит ее ради другой, которая покажется ему более привлекательной. Она значила для него гораздо больше, и, сам не зная почему, Дрейк был абсолютно уверен в том, что они никогда не наскучат друг другу.

Возможно, размышлял он с горечью и печалью, когда тайна будет разгадана, а яйцо Фаберже возвращено правящему царю, Александру III, для того чтобы доказать непричастность отца к революционной деятельности, тогда, и только тогда, он сможет доверять женщинам… и наконец освободится от горьких воспоминаний об обмане и предательстве матери.

Но до тех пор, пока этого не произошло, Дрейк знал: он не может посвятить себя ни Дани, ни какой-либо другой женщине. Ничего для него нет важнее картины, и ничто – или никто – не должно стоять а его пути к достижению цели.

Глава 15

Мадам Мебан купила голубей и попросила посмотреть нашумевшую находку из Монако. Дрейк отступил в сторону, когда Дани пошла показывать картины. Мадам восхищалась, однако по-настоящему не заинтересовалась картинами. Ее внимание привлек чайник из мейсенского фарфора в японском стиле. На этот раз последовало дружеское обсуждение цены, результатами которого остались довольны обе, и счастливая мадам наконец ушла.

Когда дверь за ней закрылась, Дани счастливо вздохнула:

– Простите, но это моя работа.

– С которой вы весьма неплохо справляетесь, – любезно заметил Дрейк. Он подошел к ней и положил руки ей на плечи. – Я хочу остаться наедине с вами, Дани. Только мы вдвоем. Приходите сегодня ко мне, и мы поужинаем. Я знаю замечательного шеф-повара, который приготовит для нас изумительные блюда, а затем пришлет официантов, чтобы они нас обслужили. Как вам нравится идея?

– Прелестно, – признала она, – но неужели вы забыли о неприятной сцене с моим отцом? Если он узнает, что я одна направилась к вам, ярости его не будет границ.

– А разве нужно сообщать ему? Если он спросит, скажите, что мы заказали ужин в каком-нибудь ресторане.

Дани не любила обманывать, однако старомодные взгляды отца не оставляли ей другого выбора.

– Мне бы очень хотелось поужинать с вами, – весело сказала она.

– Отлично, – пробормотал Дрейк, привлек ее к себе и поцеловал.

Терпению Сирила пришел конец. Более двух часов он стоял снаружи магазина, ожидая, когда уйдет Дрейк. Он видел, как тот вошел в магазин буквально за несколько секунд до него самого, и поэтому решил воспользоваться представившейся возможностью и проследить за тем, чем будут заниматься эти двое, не врываясь внутрь, вновь рискуя вызвать раздражение Дани.

Когда она повесила табличку «закрыто» на двери магазина, он подкрался ближе и приник к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как они исчезают через задний ход. Он уже заподозрил, что в корзине Драгомира находились съестные припасы для пикника. Поэтому он незамедлительно поспешил к заднему дворику и, затаившись за мусорными баками, стал подглядывать через маленькую дырочку в кирпичной стене.

И увидел больше, чем достаточно!

Сирил решил, что лучше вызвать гнев Дани, чем оставаться безмолвным свидетелем происходившего. Он знал, что Драгомиру нужна только картина, и поклялся, что не позволит русскому негодяю получить и картину, и Дани!

Сирил открыл дверь и вошел внутрь.

– Добрый день, – объявил он холодно и громко. – Теперь вы не обвините меня в том, что я шпионил за вами?

При звоне висевшего над входной дверью колокольчика Дани и Дрейк отпрыгнули друг от друга, и Дрейк спросил Сирила с плохо скрываемой яростью:

– Пришли что-то купить, Арпел?

– Я знаток, месье, – злобно процедил в ответ Сирил. – Приобретаю произведения искусства для своих постоянных клиентов. Полагаю, вы являетесь коллекционером другого рода. – Он окинул Дрейка презрительным взглядом.

– Поскольку, похоже, мое коллекционирование заинтересовало вас, – весело ответил Дрейк, – мы можем договориться и наедине, без дамы, обсудить все в подробностях.

Сирил приподнял бровь, нервно и недоверчиво рассмеялся:

– Сэр, вы намекаете на дуэль? Дрейк пожал плечами:

– Кто знает, что ждет нас в будущем.

– Прекратите, – вступила между ними Дани. – Это совершенно ни к чему.

Сирил окинул Дрейка негодующим взглядом, но обратился к Дани:

– Я пришел сюда для того, чтобы проверить, как обстоят у тебя дела. Может ли он утверждать, что пришел с той же целью?

Дрейк покачал головой, словно волею судьбы ему пришлось столкнуться с полным идиотом, не достойным ни его времени, ни внимания.

– Дани, желаю вам всего хорошего. Заеду за вами в семь.

Не удостоив Сирила даже взгляда, он повернулся и вышел из магазина.

Дани мгновенно повернулась к Сирилу, который тут же вскинул руки вверх и воскликнул:

– Я покупатель! Я зашел в твой магазин и объявил о своем присутствии, поэтому ты не можешь обвинить меня в том, что я шпионил за вами, как в прошлый раз. Я не виноват, что Драгомира бесят покупатели!

Дани вздохнула. Что толку спорить с ним? Он ведет себя как ребенок… ревнивый ребенок, но ведь он не виноват.

– Хорошо, хорошо. Забудем об этом. А теперь, – сказала она приветливо, – чем я могу помочь тебе?

Сирил обрадовался – похоже, она не злится – и без промедления приступил к изложению приготовленной им заранее истории:

– У меня есть постоянный клиент, который слышал о найденных в Монако картинах. Он хочет приобрести все картины и представить их в своей коллекции как «Находку из Монако». Ведь весь Париж, – уточнил он, – и, возможно, вся Франция слышали историю о том, как были обнаружены эти картины. И интерес к ним весьма велик. Так что мой клиент очень рассчитывает получить все картины и выставить их вместе.

Дани кивнула. В этом действительно был смысл. Она повернулась туда, где были вывешены картины, задумчиво закусила губу. Ее взгляд упал на картину русского дворца.

– Я не хочу продавать эту.

Сирил чуть не застонал. И почему она так уперлась из-за этой маленькой безобразной картины? Она не знала сокрытый в ней секрет, он был уверен, что Драгомир не рассказал Дани о нем, а скорее воздействовал на нее эмоционально, убеждая в том, что картина напоминает ему его детство, или вспоминал какие-нибудь ностальгические штучки, способные возбудить в ней сочувствие и жалость.

– Мой клиент настаивает на приобретении всей коллекции, – повторил он настойчиво.

– Жаль. Он не получит всю коллекцию. Я не хочу продавать маленькую картину. Кроме того, – добавила она, снова задумчиво взглянув на «Александровский дворец», – остальные картины подавляют ее, и мне кажется это трогательным.

Сирил в расстройстве ударил себя по лбу.

– Ты не понимаешь! Сама по себе эта жалкая картина ничего не стоит. С остальными же, как часть коллекции, она обретает значительную ценность. И, – заметил он с ноткой осуждения, – ты лишаешь меня значительной суммы комиссионных.

Дани оставалась бесстрастной.

– Твоя прибыль не моя забота, Сирил. И ты знаешь, что я открыла магазин не просто для получения личной выгоды. Это мое увлечение, и если магазин не принесет денег, я не умру с голода, поэтому я могу оставить то, что мне понравилось, и случилось так, что эта маленькая картина, которую ты называешь жалкой, мне очень дорога. Я не продам ее!

Сирил увидел, как в ее карих глазах загорелись гневные искорки, и понял, что перегнул палку, а поэтому пока счел за лучшее отступить.

– Отлично, – вздохнул он, – это твое право.

Дани подумала, что, возможно, поступает глупо, оставляя себе картину, тогда как ее ценность проявлялась лишь в составе коллекции. И все же она испытывала странное, неосознанное чувство, призывавшее ее сохранить картину. А может, существовала некая связь между Дрейком и картиной? Ведь картина привлекла его, это совершенно очевидно. Возможно, подсознательно она хранила ее именно для него и, значит, стремилась к продолжению отношений с Дрейком. Рассердившись на себя, она повторила:

– Она не продается, Сирил. И вообще я не понимаю шумихи вокруг нее. Ладно, Дрейком движут сентиментальные воспоминания, но какое дело до нее коллекционеру? Очень странно. – Она покачала головой.

Итак, размышлял про себя Сирил, он снова оказался прав: Драгомир вызывал в ней сочувствие. А почему бы и нет?

Подойдя ближе к картине, он негромко откашлялся.

– Полагаю, она пробуждает в нем воспоминания. Как должно быть ужасно – быть изгнанным из своей родной страны… – Он выдержал длинную паузу, чтобы Дани осознала смысл его слов, но не дал ей времени собраться с мыслями, чтобы задать вопрос. – Она и во мне вызывает воспоминания, например, о том, как я впервые увидел, как танцует Матильда Кшесинская.

– Ты видел ее? – ахнула Дани. – О, как я завидую! Дрейк говорил, что он тоже видел, как она танцует.

Снова последовал насмешливый кашель.

– Конечно же, видел. Он был одним из самых близких друзей сына царя, Николая, и много раз они вместе ходили смотреть императорский балет в Санкт-Петербурге. Неужели он не рассказывал тебе о том, что Николай был без ума влюблен в эту прима-балерину?

Дани сгорала от любопытства.

– Нет, не говорил. Прошу тебя, расскажи все, что ты знаешь о ней. – Она присела на бархатный диван и жестом пригласила его сесть рядом.

Сирил был доволен; он знал: Дани нравилось, когда ей поверяют пикантные подробности личной жизни ее кумира. Итак, он продолжил излагать ей сплетни русского двора, но не признался, что сам узнал обо всем этом благодаря одному из своих клиентов. Пусть она считает, что он был вхож в общество.

Он рассказал о том, как Николай впервые встретил Матильду Кшесинскую весной 1890 года, когда императорская семья посетила выпускной спектакль императорской балетной школы и состоявшийся после него банкет.

– В то лето она входила в труппу, которая танцевала для офицеров в Царском Селе, где находился Николай со своей гвардией. Он видел ее каждый день, и, говорят, тогда же и завязался между ними роман. – Он понизил голос. – Ходят слухи, они тайно встречались на берегах Невы, и совсем недавно он подарил ей браслет, усыпанный бриллиантами и сапфирами.

– Французская прима-балерина и будущий царь России, – вздохнула Дани, – похоже на сказку, не правда ли?

– Не совсем, – не согласился Сирил. – Говорят, что младшая сестра великой княгини Елизаветы, жены дяди Николая великого князя Сергея, весьма интересуется им. Она немецкая принцесса, Александра Федоровна из рода Гессен, и он также встречается с ней.

– Все это кажется мне ужасно романтичным, и, я полагаю, тебе очень повезло: ты много путешествуешь и встречаешься с такими интересными людьми!

Сирил, засияв от радости, решил сделать еще один шаг и с улыбкой указал на картину:

– Она напоминает мне о прекрасном времени.

– Ты бывал внутри дворца? – с благоговением спросила Дани.

– О, конечно! – Он засмеялся, словно это было по меньшей мере нелепо предполагать, что он там не был. Ничего, можно немного и присочинить. В конце концов, он ведь один раз приходил во дворец, приносил картину, но вовсе не обязательно знать, что это был не светский визит.

– Да, – продолжал он. – Я хорошо помню террасы, статуи, сады, длинные коридоры и величественные люстры из золота и хрусталя.

Дани всем сердцем мечтала однажды побывать там.

– У тебя есть галерея в России? – задумчиво спросила она.

Сирил объяснил, что владеет небольшой конторой с выставочной комнатой.

– Когда мне попадается что-либо особенно интересное или ценное, я встречаюсь там с некоторыми своими клиентами и в конце концов продаю тот или иной предмет. Если ты отправишься в Россию с целью приобрести что-нибудь для себя, дай мне знать – я с радостью сделаю все, что в моих силах.

Дани сказала, что ловит его на слове и, возможно, припомнит о любезном предложении. Вдруг с громким и резким звоном колокольчика распахнулась входная дверь. Обернувшись, Дани очень удивилась, увидев своего сводного брата, который решительно бросился к ней. Судя по напряженному, застывшему выражению его лица, было очевидно, что Колт не на шутку взбешен.

– Я бы хотел поговорить со своей сестрой наедине, если вы не возражаете, – отрывисто, почти грубо обратился он к Сирилу.