– О Господи! Моя дорогая женушка, ты столь же миниатюрна, хороша и безопасна, как коралловая змейка! Я думаю, что Джинкс давно уже обучил Гретхен всему, что требуется.
      – Скорее, не он, а Ингрид. Но я могла бы ее отшлифовать. Ты же сам отметил, какая я умелая. Так какое же словечко ты нашел для меня? А, «древняя», вот какое!
      – Уф-ф!
      – О, меня это нисколько не ранит. А ты неженка!
      – Черта с два тебя ранишь! Я, пожалуй, уйду в монастырь…
      – Не раньше, чем «взойдешь» к Гретхен. Я уже решила, Ричард. Мы посватаемся к Гретхен.
      Я отнесся к этому дурацкому разговору так, как он того и заслуживал, то есть проигнорировал последнюю реплику, встал и запрыгал в освежитель.
      Она почти сразу же последовала за мной. Я, изображая испуг, отскочил в сторону.
      – Помогите! Не бей меня больше!
      – О, ерунда! А раньше я тебя и не била!
      – Сдаюсь! Ты не древняя, ты просто прекрасно замаринованная. Хэйзел, любовь моя, что сделало тебя такой вредной?
      – Я не вредная! Но если бы ты был так же мал ростом, как я, и к тому же женщиной, не отстаивающей свои права, то тебя запросто задавили бы большие, вонючие, волосатые мужики, полные иллюзий о своем превосходстве.
      Не вопи так, дорогой, я тебя не обижу. И не пролью ни капли твоей крови!
      – Мне страшно на тебя смотреть. Моя матушка почему-то не предупредила меня, что семейная жизнь может оказаться такой!.. Кстати, любимая, ты собиралась поведать, с какой целью завербовала меня, но потом ускользнула от этой темы…
      Она помедлила с ответом.
      – Ричард, тебе ведь трудно представить, что я более чем вдвое старше тебя?
      – Считай, что ты меня убедила. Я не понимаю этого и просто принимаю на веру.
      – Нам предстоит разговор о более трудных для понимания вещах, чем это. Гораздо более трудных!
      – Но тогда, возможно, я окажусь слишком туп для них. Хэйзел-Гвен, лапонька, я ведь и сам крепкий орешек. Я не верю в столоверчение, астрологию, непорочное зачатие…
      – Ну уж непорочное зачатие – дело совсем нетрудное!
      – Я имею в виду божественный его аспект, а вовсе не оплодотворение в генетических лабораториях. Так вот, я не верю в непорочное зачатие, в магические числа, в ад, колдовство, черную магию и предвыборные обещания.
      Ты мне сказала кое-что, противоречащее здравому смыслу. И в это так же трудно поверить, как в твой древний возраст. В качестве поручителя тебе потребовался бы сам Повелитель Галактики!
      – О'кей. Примем как исходное условие. Но с определенной точки зрения я даже старше, чем ты думаешь. Мне и в самом деле больше двух веков…
      – Прекрати. Ты же отрицала, что тебе исполнилось бы двести раньше Рождества 2263 года! А до этого еще приличная куча лет.
      – Правильно. И я бы не сказала ничего об этих дополнительных годах, даже если бы прожила их непосредственно в нашем времени… поскольку прожила их во времени «перпендикулярном», под прямым углом к нашему.
      – Дорогая, – ответил я. – «В звуковом ряду наступила пауза»!
      – Но, Ричард, это-то как раз понять и нетрудно… Черт, где я обронила свои трусики?
      – Где-то в Солнечной системе, в соответствии с твоими воспоминаниями…
      – Но эта система не составляет и половины, мистер… То, о чем я говорю, находится одновременно внутри и вне системы и даже за пределами этой Вселенной… Но, братец, не стану я нарушать правила! Я имею в виду, где я их обронила сегодня?
      – На расстоянии шага от постели, кажется. Милая, зачем беспокоиться и надевать трусики, так часто их снимая?
      – Затем. Только шлюхи шляются без трусов… Кроме того, прошу тебя соблюдать правила приличия в разговоре со мной!
      – Я же не сказал ни слова!
      – Но я же слышу, о чем ты думаешь!
      – Кстати, я не верю и в телепатию, заметь!
      – Ах, не веришь? Мой внук, доктор Лоуэлл Стоун, именуемый в просторечии Бастером, жульничал, играя в шахматы, ибо читал мои мысли.
      Слава богу, он эту способность утерял, когда ему стукнуло десять лет.
      – Это звучит, – отпарировал я, – как голословное утверждение, что свидетель собственными глазами видел невозможное явление. Правдивость свидетеля под сомнением. А достоверность приводимых сведений не более пяти процентов по шкале военной разведки.
      – Ты заплатишь за это!
      – Оцени сама, – посоветовал я. – Ты же состояла в военной разведке, в ЦРУ, не так ли?
      – Кто тебе сказал?
      – Ты же и сказала. Путем нескольких незаконченных реплик.
      – Это было не ЦРУ. Я никогда не состояла в разведках и была полностью замаскирована, и вообще – то была не я! Это был сам Повелитель Галактики!
      – Ну, а я – капитан Джон Стерлинг!
      Гвен-Хэйзел вытаращила глаза.
      – Эй, капитан! Нельзя ли у вас взять автограф? А лучше, гоните два. Я выменяю их на один, от Рози-робота… Ричард, а нельзя ли прогуляться до ближайшего почтового отделения?
      – Почему бы и нет? Я сам должен послать весточку папе Шульцу. Но тебе зачем, дорогая?
      – Если мы добредем и до Мэйси, я дам упаковать там одежду и парик Наоми и отошлю ей. Они отягощают мою совесть.
      – Твою… что?
      – Ту систему книжных сведений, которую я держу взамен. Ричард, ты все больше и больше начинаешь смахивать на моего третьего мужа. Он был почти так же прекрасен, как и ты. И очень заботился о собственном здоровье, а умер в расцвете лет.
      – Отчего же?
      – Это произошло во вторник, насколько я помню… или, может, в среду.
      Во всяком случае меня рядом не было. Я находилась далеко, закрутив с неплохим мужичком. Мы так и не узнали толком, что же с беднягой приключилось. Очевидно, ему стало плохо в ванне, и он погрузился в воду с головой… Что ты там бормочешь, миленький? Какая там еще «Шарлотта»?
      – Ничего я не бормочу, Хэйзел… Но у меня же нет страхового полиса!
      – Тогда мы особенно тщательно должны следить за тем, чтобы ты оставался жив и, главное, – не принимал ванн!
      – Если я перестану это делать, ты через три или четыре недели пожалеешь об этом!
      – О, но ведь и я тоже перестану, так что мы будем квиты!.. Ричард, а нельзя ли сегодня выбрать время и посетить Правительственный Комплекс?
      – Вполне. А зачем?
      – Чтобы найти Адама Селена.
      – Он что, там похоронен?
      – Именно это я и пытаюсь установить. Ричард, твое доверие ко мне еще не поколебалось?
      – Оно перенапряглось. «Несколько лет под прямым углом»… Ну конечно, а тебе не хотелось бы получить лицензию на «космический ворп»? – Спасибо большое. У меня уже есть. В сумке. Те «дополнительные годы» всего лишь понятие геометрическое, о мой супруг! Если иметь в виду общепринятую концепцию пространства-времени с одной лишь временной осью, тогда, конечно, понять трудно. Но существуют, по меньшей мере, три оси времени, так же как существуют три пространственные оси координат… и я те «дополнительные годы» провела на других временных осях. Ясно?
      – В высшей степени ясно, моя любовь. Так же самоочевидно, как трансцендентализм! – Я знала, что ты «поймешь»! Что касается Адама Селена, то там еще сложнее. Когда мне было двенадцать, я слышала его речи много раз. Он был лидером Божьей Милостью, возглавившим нашу Революцию. Потом его убили.
      Вернее, так было сказано. Но не прошло и года, как мама Вайо под строжайшим секретом сообщила мне, что Адам не был человеком и не был создан людьми. Он был сущностью другого рода. – Я почел за благо промолчать. – Ну? – спросила Гвен-Хэйзел. – Тебе что, нечего сказать?
      – О, разумеется! Не человек. Чужак. С зеленой кожей, метрового роста.
      Его летающая тарелка прилунилась в Море Кризисов как раз неподалеку от Луна-Сити. А где в это время пребывал Повелитель Галактики?
      – Тебе не вывести меня из равновесия, Ричард, если даже будешь продолжать. Я знаю, как действуют такие невозможные истории на слушателей.
      У меня были те же сомнения, когда мама Вайо это рассказала. Но я поверила ей, так как знала, что она никогда не лжет. А Адам не был «чужаком», Ричард, он являлся сыном человечества. Но не сыном конкретного человека.
      Адам Селен был компьютером. Либо комплексом компьютерных программ. К тому же он был самопрограммирующимся компьютером, что приводит нас к тем же результатам… Ясно, сэр?
      Я услышал собственную реплику:
      – А мне больше по душе летающая тарелка!
      – О, ничтожество! Мне так и хочется заменить тебя на Мэрси Чоу-Му!
      – Это будет, возможно, наиболее суровое из всех твоих деяний!
      – Нет, я тебя не выброшу, так как испытываю к тебе некоторую слабость. Я просто посажу тебя в клетку!
      – Хэйзел. Слушай внимательно. Компьютеры не умеют думать. Они выполняют сверхскоростные расчеты в соответствии с правилами, по которым сконструированы. В то время как мы рассчитываем, используя мозги и размышляя, эти искусственно созданные емкости памяти лишь имитируют мышление. Но сами они не думают. Они действуют так, потому что должны так действовать, потому что так задуманы. Ты можешь приписывать понятие «оживление» целому списку нонсенсов, которые я не описал…
      – Я рада, что ты так думаешь, Ричард, ибо этот предмет уязвим и может вызвать осложнения. И мне нужен твой здоровый скептицизм, чтобы держаться прямо.
      – Я собираюсь все это записать и тщательно изучить!
      – Сделай это, Ричард. Итак, вот что случилось здесь в 2075 и 2076 годах. Один из моих приемных отцов, Мануэль Гарсиа, был инженером, обслуживающим большой компьютер в Правительственном Комплексе. Этот единственный компьютер ведал почти всем: управлял предприятиями города и большинства населенных пунктов, кроме Конга. Он управлял первой катапультой, трубами, банками, печатал «Лунатик», – то есть практически делал все. Власти считали, что экономнее расширять его функции, нежели заводить малые компьютеры по всей Луне.
      – Неэффективно и небезопасно!
      – Возможно, но они так решили. Луна же была тогда местом ссылки, практически тюрьмой. И не должна была быть ни эффективной, ни безопасной.
      И тогда здесь не было высокотехнологических производств, мы мирились с тем, что есть. И, возможно, милый, этот единственный компьютер-хозяин стал все разрастаться и разрастаться и… проснулся.
      (Да неужто? Совершенный вымысел, моя медовая, к тому же – стереотип, до тошноты затасканный всеми фантастами! Даже «Медная голова» Роджера Бэкона одна из версий того же. Другой стало чудовище Франкейштейн. Затем последовали целые гроздья аналогичных историй в последующие эпохи. Даже сейчас они появляются. И все они – чистейшая ерунда!) Но вслух я произнес:
      – Продолжай, милая. Что же дальше?
      – Ричард, ты же не веришь мне?
      – Я думал, мы это уже констатировали. Ты же сказала, что тебе необходим мой здоровый скептицизм!
      – Ну и сказала! Так используй этот скептицизм. Критикуй. Только не сиди с таким унылым видом!.. Этот компьютер в течение многих лет управлялся голосом: в него вводили аудиопрограммы, он же отвечал синтезированной речью и распечатками.
      – Встроенные функции. Техника двухвековой давности.
      – Почему твое лицо дернулось, когда я сказала «он проснулся»?
      – Потому что это чушь, любовь моя! Просыпаться и засыпать могут только живые существа. А машина, независимо от мощи и гибкости, не способна на это. Ее можно только включить или выключить, вот и все!
      – Прекрасно, позволь мне перефразировать. Тот компьютер ОСОЗНАЛ СЕБЯ, И У НЕГО ПОЯВИЛАСЬ ВОЛЯ.
      – Интересно. Если это правда. Но я не должен в это верить. И не стану!
      – Ричард, а я не стану раздражаться! Ты просто слишком молод и не сведущ, но это не твоя вина.
      – О да, бабулечка! Я молод, а ты невежественна. Скользкое дно…
      – Убери свои распутные руки и слушай. Как рассчитать способность человека к самосознанию?
      – Чего? У меня нет никакой нужды подсчитывать. Я ее ощущаю.
      – Верно. Но я задала нетривиальный вопрос, сэр. Давай подойдем к нему как к пограничной проблеме. Ты осознаешь себя? А я?
      – Ну, я-то осознаю, обезьянка, а насчет тебя – не уверен!
      – Я тоже, но наоборот.
      – Ну что ж, это забавно!
      – Ричард, вернемся к теме. Является ли сперма в теле мужчины самосознающим субъектом?
      – Надеюсь, нет.
      – А яйцо в теле женщины?
      – Этот вопрос к тебе, красавица, я никогда не был женщиной.
      – Но ты валяешь дурака, чтобы подразнить меня! Ни сперматозоид, ни яйцо не являются сознательными, и, пожалуйста, без глупых реплик! Вот одна граница. Я же, взрослая человеческая особь, являюсь субъектом, осознающим себя. И ты тоже, как бы туманно ни было самосознание самца! Вот вторая пограничная линия. Вот и прекрасно, Ричард, так с какого момента на пути от оплодотворенной клетки до взрослой особи, теперь именуемой «Ричардом», в картину вползает самосознание? Ответь мне. И не увиливай больше, прошу тебя. И воздержись от острот.
      Я по-прежнему считал, что все это глупости, но все же попытался ответить всерьез.
      – Прекрасно. Я был всегда наделен самосознанием.
      – Пожалуйста, ответь серьезнее!
      – Гвен-Хэйзел, я настолько серьезен, насколько могу. Поскольку я знаю, что жил всегда и осознавал себя всегда. Все толки о том, что до 2133 года происходили какие-то вещи (я называю предполагаемый год моего предполагаемого «рождения») – это всего лишь не слишком достоверные слухи.
      Я существую с кляпом во рту, предохраняющим меня от надоевших или смешных высказываний. Но когда я слышу утверждения астрономов о том, что мир создан одним махом за восемь, или семнадцать, или тридцать биллионов лет до моего рождения, я воспринимаю это не иначе как лошадиное ржанье. Раз семнадцать биллионов лет назад меня не было, значит, ничего не было вообще. Даже пустого пространства. Ничего. Ноль безо всякого ободка вокруг. Но вот я начал себя осознавать – и время началось! Когда же меня не станет, оно остановится. Все ясно? Или мне вычертить диаграмму?
      – Все ясно по большинству позиций. Но ты ошибся в дате. Время началось не в 2133 году, оно началось в 2063-м. Если только один из нас не робот…
      Я всегда был склонен к солипсизму , но высказался только сейчас:
      – Лапушка, ты так резка! Но ты сама – всего лишь плод моего воображения, вымысел… У-у-у! Давай-ка прекрати мне мерещиться!
      – У тебя слишком живое воображение, милый! Спасибо, что вообразил меня. А не надо ли тебе и других доказательств? До сих пор я всего лишь играла. А не отломать ли мне одну из твоих «косточек»? Совсем маленькую.
      Ту, что иногда поднимается.
      – Послушай, мой вымысел! Ты отломаешь одну из моих «косточек» и будешь о ней жалеть предстоящие биллионы лет!
      – Но ведь это будет всего лишь логическое доказательство, Ричард!
      Безо всякого злого умысла.
      – Но раз уж я владею той «косточкой»…
      – Это я ею владею, милый!
      – Никогда в жизни! Раз уж я ею владею, то позвоню Ксии, попрошу ее приехать, выйти за меня замуж и защитить от маленьких «вымыслов» с агрессивными замашками.
      – Ты собираешься со мной разводиться?
      И снова она превратилась в пару огромных глаз.
      – Да нет, черт возьми! Всего лишь разжаловать тебя до ранга младшей жены, а в старшие взять Ксию. Но ты не сможешь уйти. Разрешения не будет.
      Ты продолжишь снабжать меня житейскими советами о том, идти мне прямо или свернуть «под прямым углом». А я заведу плетку и буду тебя стегать до тех пор, пока ты не избавишься от своих злокозненных проделок. И привычек.
      – Олл райт! До тех пор, пока я не соберусь уйти.
      – Фу! Не кусайся! Это грубо!
      – Ричард, я всего лишь плод твоего воображения, поэтому каждый мой укус воображаем, ты сам их измыслил из темных мазохистских побуждений.
      Если это не так, тогда я сама мыслящее существо, а не фикция!
      – Логика «или-или» – ненадежный аргумент. Но ты все же восхитительная фикция, дорогая! Я рад, что ты пришла мне в голову.
      – Благодарю, сэр! Любимый, вот сейчас пойдет ключевой вопрос. И если ты мне ответишь серьезно, я перестану кусаться.
      – Навечно?
      – Ну…
      – Не напрягайся, фикция! Если вопрос серьезный, я попытаюсь дать на него серьезный ответ.
      – Да, сэр. Так вот: что необходимо для становления самосознания в человеке и каковы те условия или процессы, которые делают самосознание невозможным для машин? Особенно для компьютера. И, в частности, для компьютера-гиганта, который управлял этой планетой в 2076 году? То есть для «Холмса-IV»?
      Я воздержался от искушения отшутиться. Самосознание? Я знаю, что одна из психологических школ утверждает, что сознание, если оно существует, является как бы «пассажиром» и не влияет на поведение субъекта.
      Такие нелепости свалены в кучу с понятиями причастия или преображения. «Если это истина, то ее надо подтверждать!»
      Я осознаю свое самосознание… и это простирается настолько, насколько способен углубиться самый честный солипсист…
      – Гвен-Хэйзел, я не знаю!
      – Хорошо! У нас намечается прогресс!
      – Намечается?
      – Да, Ричард. Самое трудное в освоении новой идеи – необходимость изгнать ложную концепцию из ниши, которую она занимает. До тех пор, пока ниша занята, очевидности, и доказательству, и логической демонстрации некуда приткнуться. Но как только ниша освободится от ошибочной идеи, ее заполнявшей, – а раз ты сказал «я не знаю», это обстоит именно так, – то возможно начало движения к истине.
      – Лапушка, ты не только самая решительная маленькая фикция, которую мне доводилось вообразить, ты еще и самая нарядная!
      – Хватит паясничать, лодырь! Слушай эту теорию. И думай о ней, как о рабочей гипотезе, а не Богом данной истине. О ней размышлял мой приемный отец, папа Мэнни, наблюдавший, как «оживает» тот компьютер. Может, его теория объясняла что-нибудь, а может и нет. Мама Вайо говорила, что он не был уверен до конца. Так вот в чем эта теория заключалась. Оплодотворенная человеческая яйцеклетка делится, делится и… делится снова. И опять делится и делится. И снова, и снова, и снова. В какой-то момент эта коллекция из миллионов живых клеток начинает осознавать себя, а заодно и окружающий мир. Оплодотворенная клетка не наделена сознанием, но младенец – наделен. После того как папа Мэнни открыл, что компьютер имеет самосознание, он понял, что в какой-то момент чрезмерное наращивание его «клеток» для выполнения множества функций достигло такой точки сложности, что между его элементами установилось больше связей, чем между нервными клетками мозга. Папа Мэнни сделал великий теоретический скачок: когда число перекрестных связей в компьютере того же порядка, какой существует в человеческом мозгу, то сам компьютер может «проснуться», обрести самосознание, а, возможно, также и волю! Он не был уверен, что это случается всегда, но начинал убеждаться: такое возможно при наличии высокого количества перекрестных связей. Ричард, но папа Мэнни дальше этого не пошел. Он ведь был не теоретиком-ученым, а всего лишь инженером-наладчиком. Но папу сперва обеспокоило поведение машины, а потом он попытался разгадать, отчего компьютер стал таким странным. Так и возникла теория. Но тебе не надо будет ее изучать, а Мэнни ни разу не проверил ее на практике.
      – Хэйзел, в чем же заключалась «странность»?
      – Мама Вайо говорила, что Майк – так, очевидно, называли компьютер – вдруг проявил чувство юмора.
      – Не может быть!
      – Да, да! Мама Вайо рассказала, что для Майка (или Мишеля, или Адама Селена – он был троицей и использовал все три имени) вся Революция на Луне, во время которой тысячи людей погибли здесь и сотни тысяч – на Земле, была всего лишь шуткой. Всего лишь огромной практической игрой, придуманной компьютером с супергениальной мыслительной мощью и детским чувством юмора.
      Хэйзел скривилась, потом улыбнулась.
      – Да, то был всего лишь очень большой, очень любимый баловень-переросток, которого следовало бы почаще шлепать!
      – Ты говоришь об этом, как об удовольствии: «шлепать его почаще»!
      – В самом деле? Вряд ли. В конце концов, компьютер не может действовать правильно или ошибаться, исходя из человеческих понятий добра и зла. У него нет такого задела, или, если хочешь, тыла. Мама Вайо говорила, что «человеческое» поведение Майка – результат подражания, поскольку он располагал бесконечным количеством «ролевых моделей»; он ведь читал все подряд, включая фантастику. Но у него были и собственные чувства: он ощущал одиночество и жаждал компании. И именно этим и стала Революция для Майка – обретением товарищества, игрой, забавой, а выигрышем – внимание со стороны людей, и особенно Вайо и Мэнни. Ричард, если машина может иметь эмоции, то этот компьютер полюбил папу Мэнни. Понятно, сэр?
      Мне все еще хотелось отмахнуться от этого и выразиться не слишком вежливо.
      – Хэйзел, ты требуешь от меня голой правды, но она заденет твои чувства. Для меня этот рассказ звучит как выдумка, как фантастика.
      Придуманная если не тобой, то твоей приемной матерью, Вайоминг Нотт.
      Голубушка, мы выйдем наконец наружу, чтобы исполнить свои задумки? Или так и будем весь день толковать о теории, подтверждения которой ни у кого нет?
      – Я одета и готова идти, милый. Еще один маленький вопросик, и я замолчу. Ты находишь эту историю неправдоподобной…
      – Да, нахожу, – ответил я так спокойно, как только мог. – Какую из ее частей?
      – Все ее части.
      – В самом деле? Или камень преткновения – идея о том, что у компьютера могло появиться сознание? Если ты примешь это, то, может быть, остальную часть уже легче «заглотнуть»?
      (Я пытался быть честным. Отторгая эту чепуху, мог ли я согласиться с остальным? Несомненно! Как с золотыми очками Джозефа Смита, как со скрижалями, принесенными Моисеем с горы, как с красными сигналами опасности – прими их за данность, остальное легко приложится!) – Хэйзел-Гвен, если принять за данность самосознающий компьютер с эмоциями и свободной волей, то не напугает ничто другое: ни маленькие зелененькие человечки, ни привидения! Так каков хоть был ход красной королевы? Поверить в семь небылиц до завтрака!
      – Белой королевы.
      – Нет, красной королевы.
      – Ты уверен, Ричард? Это же было как раз перед…
      – Забудь об этом. Болтающие шахматисты еще менее реальны, чем компьютер-шалунишка. Лапушка, единственное, чем ты располагаешь, – это история, рассказанная тебе твоей приемной матерью в преклонном возрасте. И все! Она, быть может, была в маразме?
      – Нет, сэр. Она умирала, но не в маразме. У нее был рак. От перенесенного в молодости воздействия солнечной бури. Она так полагала. И никакого маразма не было. Она сказала мне, что знает о приближающейся смерти и поэтому рассказываемая ею история еще не завершена…
      – Но слабость этой версии очевидна! История, рассказанная на смертном одре. И – ничего больше…
      – Не совсем, Ричард.
      – Как, еще что-нибудь?
      – Мой приемный отец Мануэль Дэвис подтверждает и это, и еще кое-что…
      – Но… ты же всегда говорила о нем в прошедшем времени? Мне, во всяком случае, так показалось. Но если он жив… то сколько же ему лет? Он ведь старше тебя?
      – Он родился в 2040 году, стало быть, ему около полутораста лет, не такая уж редкость для лунни. Но он одновременно и намного моложе, так же как и я сама. Ричард, если ты поговоришь с Мануэлем Дэвисом и он подтвердит мои слова, ты ему поверишь?
      – Ах, – усмехнулся я, – ты принуждаешь меня разрешить спор способом, принятым у невежд и предвзятых упрямцев!
      – Ну ладно, пошли! Пристегни протез, пожалуйста. Я хочу вывести тебя наружу и снабдить по крайней мере одним предметом одежды, прежде чем мы пойдем куда-нибудь. Твои штаны в совершенно неприличных пятнах, и меня вряд ли кто-нибудь назовет хорошей женой!
      – Да, мэм, прямо сейчас, мэм! А где… твой «папа Мэнни» обретается в данное время?
      – Ты ведь этому тоже не поверишь?
      – Если не станешь снова толковать о «перпендикулярном времени» и «одиноких компьютерах», то поверю.
      – Мне кажется, хотя я в последнее время этого не проверяла, что папа Мэнни находится там же, где твой дядя Джок, в Айове.
      Я застыл, держа протез на весу.
      – Ты оказалась права, я этому не верю!

Глава 19