Миссия: Земля «Судьба страха»

      – Она у меня под контролем, – сказал я.
      – Боже! – промолвил он с восхищением. – Может, мне следует напустить вас на мою собственную супругу!
      Я поспешил перевести тему разговора на него самого. У меня хватало работы и без новых приключений в качестве альфонса. К тому же мне живо вспомнился голос его жены. Ужас!
      – Не говорите, пожалуйста, мисс Агнес о том, что я живу с мисс Щипли, – попросил я.
      – Нет, нет. – Гробе покачал головой. – Вы обо мне слишком низкого мнения, Инксвитч, если думаете, что я буду говорить с мисс Агнес. Я не сумасшедший. По крайней мере, я еще не готов, несмотря на эту работу.
      – Мы делаем ее на пару, – сказал я. Но тут я солгал. Работа адвоката с Уолл-стрит по степени тяжести не шла ни в какое сравнение с работой офицера Аппарата.
      Я покинул его кабинет, убежденный, что Гробе не отдает себе отчета, насколько в действительности серьезна вся эта штука, связанная с ООН. Мне нужно было взяться за дело и застопорить Хеллера, пока он не застопорил нас всех.
      Я взял такси и очень скоро оказался на другом краю города, у дома 42 по Месс-стрит.
      «Экскалибур» Мэдисона стоял в узеньком переулочке напротив, а предприимчивый репортер-новичок усердно протирал квадратные ярды хромированного железа.
      Я поднялся наверх в чердачное пресс-бюро. Как я и подозревал, активность здесь спала. Почти все репортеры убрались. Звонила только полдюжина телефонов одновременно, а половина из пятидесяти телетайпов простаивала.
      Мэдисон находился в своем загроможденном офисе: ноги на столе, самодовольная улыбочка на моложавом честном и искреннем лице.
      – Смит! – воскликнул он. – Входите. Садитесь. Не видел вас сегодня весь день.
      Это задело меня за живое. Неужели никто не замечает, когда я исчезаю на целые недели и даже месяцы? Вдруг я вспомнил, что у меня к нему дело.
      – Не очень-то ты умно поступил, отправив Кроуба в психушку, – едко упрекнул я его.
      – Эмбриона П. Кроуба? – переспросил он, смеясь.
      – Доктора, которого ты убрал.
      – Убрал? – удивился он. – Да с чего вы это взяли, Смит?
      – Ты же вызвал неотложку.
      – А, понимаю. Ваши люди больше не являлись ко мне. Так вот, сразу же после того как его увезли на тележке, я позвонил главному психиатру в Белльвью. У Кроуба, как, впрочем, и у всех психиатров, имелась непреодолимая склонность все резать и кромсать, поэтому ему дали собственную лабораторию и руководящую штатную должность. Не думаете же вы, что я мог прохлопать такое ценное приобретение? Боже упаси. Как средства массовой информации могли бы справиться с ужасами, если бы не психиатры? Но я должен психологически подготовить его, прежде чем смогу им пользоваться. Вам, Смит, следует лучше следить за событиями. И очень бы хотелось, чтобы вы знали об общественных отношениях больше, чем сейчас. Трудно работать с непрофессионалами. Этот ненормальный (...) мог бы меня убить. Вы, очевидно, не очень хорошо представляете себе, что такое психиатры, иначе сразу упекли бы его в больницу, лишив возможности разгуливать на свободе и резать ваших коллег. Психиатрия существует для народа, Смит, а не для людей, которые что-то значат.
      Я видел, что нахожусь в опасности – что он сейчас на меня насядет, – и сказал:
      – Не дави на меня всеми своими извилинами. У тебя на это не хватит пороху. Уистер становится все опасней, а ты разве что-нибудь делаешь, чтобы его нейтрализовать? Почти ничего. Скандал в Атлантик-Сити поднялся много недель назад и теперь уже утих...
      Мэдисон убрал ноги со стола и в изумлении подался вперед:
      – Утих? Упаси меня Боже от непрофессионалов! Уже сколько недель он занимает первую полосу. Это непревзойденный рекорд! Я бросил все основные силы в Трентон, Нью-Джерси, чтобы раздувать его снова и снова! – Он схватил большую пачку газетных вырезок. – Смотрите! Губернатор Нью-Джерси все еще пребывает в шоке в связи с захватом Атлантик-Сити! Он продолжает утверждать, что даже теперь этот город является частью штата Нью-Джерси. Но взгляните, на какие протесты мы подбили массы людей: граждане отказываются платить взимаемые штатом налоги. Мы вызвали ужасный скандал в законодательном собрании Нью-Джерси, и полиция штата арестовала Вундеркинда за обворовывание города. А взгляните-ка вот на это: Вундеркинд вызван на законодательное собрание, и все его члены бросают в него бутылки из-под виски, – хотят заставить его дать обещание, что он не продаст Атлантик-Сити штату Невада. – Он схватил еще один лист бумаги. – А посмотрите-ка на завтрашние заголовки!
      Я вгляделся в верстку полосы для газеты «Нью-Йоркская грязь». В ней говорилось:
 
       «ВУНДЕРКИНД ОБЪЯВИЛ ИМЯ ПОДЛИННОГО ВЛАДЕЛЬЦА ВСЕГО НЬЮ-ДЖЕРСИ
       Сегодня действительность поставила потрясенного губернатора перед жестоким фактом, что не только Атлантик-Сити, но и весь штат Нью-Джерси, возможно, будет принадлежать Д. Т. Уистеру, известному под прозвищем «Вундеркинд», получившему недавно скандальную известность.
       Сам профессор Стрингер, ведущий в мире специалист по генеалогии и семейной истории, авторитетно заявил, что Уистер является прямым потомком вождя Ранкокаса, возглавлявшего побочную ветвь ленни-ленапе, племени делаваров, члены которой являлись первыми владельцами Нью-Джерси. Индейское название «ленни-ленапе» означает «исконный народ». Отсюда, по словам доктора Яйцеголова, историка штата, со всей очевидностью следует, что слово «исконный», возникающее в том и другом случае, доказывает обоснованность данного утверждения.
       "В картотеках Трентонского суда или в архивах не обнаружено никакого документа о передаче или продаже этих земель вождем Ранкокасом или индейцами племени ленни-ленапе, – заявил государственный регистратор договоров на этом судьбоносном собрании прошлым вечером. – Поэтому нужно сделать вывод, что весь штат Нью-Джерси все еще принадлежит исконным владельцам».
 
      Не успел я закончить чтение, как Мэдисон хлопнул ладонью по столу. Глаза его горели.
      – На следующий же день после этой публикации Вундеркинд намерен выдворить из штата первых поселенцев. После этого мы можем установить на его территории Индейское бюро министерства внутренних дели устроить еще одну битву при Вундед-Ни: каждый убитый федеральный военачальник принесет нам крупный заголовок. А на следующей неделе Вундеркинд сбежит, ограбив поезд...
      Меня это насторожило.
      – Откуда поезд? – спросил я. – Что он тут делает?
      Мэдисон откинулся назад с улыбкой превосходства, в которой сквозила жалость.
      – Смит, у вас что-то с памятью, вам нужно обратиться к специалисту. Ведь уже давным-давно я совершенно ясно говорил вам, что пытаюсь создать Вундеркинду имидж Джесси Джеймса. Неужели не припоминаете? Лучший бессмертный имидж, имеющийся под рукой. Вы просто не понимаете, как ведется рекламная работа по налаживанию общественных отношений.
      Он меня достал, и я сказал ему:
      – Послушай, Мэдисон, я пришел сообщить тебе, что за законом о праве женщин не подвергаться термоядерному бомбовому удару стоит Вундеркинд. Закон подан на рассмотрение Советом Безопасности ООН. С помощью шлюх, которые вели за него кулуарную борьбу, он провел его через Генеральную Ассамблею.
      – Это что, установленный факт? – небрежно спросил Мэдисон.
      – Вот именно, факт! – отвечал я, подпустив в голос побольше резкости. – И лучше тебе поскорее заняться этим!
      – Ну нет! – запротестовал он. – Это не сообразуется с имиджем.
      – О мои боги! – вскричал я в раздражении. – Но это же правда!
      Мэдисон довольно рассмеялся.
      – Правда? Что общего у ССО с правдой, Смит? Последние новости – это развлечение. Спросите Эн-Би-Си, Си-Би-Эс и Эй-Би-Си, спросите все ведущие газеты, и они вам скажут. Новости – это то, что больше всего развлекает публику во всем мире. А теперь позвольте вас спросить: как можно развлечь кого-нибудь, говоря ему правду? Чушь собачья! Нет, Смит, вы совсем не понимаете, что такое современные средства массовой информации. Давайте-ка оставим это дело на мое усмотрение, разумно? А там мы увидим написанное аршинными буквами: Мэдисон снова забивает гол – восклицательный знак, кавычки закрываются.
      – Ты забыл открыть кавычки, – едко напомнил я.
      – Действительно, – согласился он. – Тогда перепишем снова: кавычки открываются, убирайтесь отсюда к черту, Смит, и дайте мне делать свою работу!
      Неудивительно, что его прозвали Балаболтером Свихнулсоном. Я ушел, прежде чем на губах у него закипела пена. Даже бешеные собаки кажутся смирными по сравнению с тем, как кусают агенты ССО и средств массовой информации.
      Но меня мучило беспокойство: кажется, никто из них не видел опасности в этом законе, проводимом через ООН. Если Совет Безопасности примет его, Роксентер потеряет все свои термоядерные прибыли. Претензии «Спрута» на уран окажутся ничего не стоящими. Ломбар будет в ярости. И что еще хуже, мисс Симмонс распустит нюни перед Хеллером как перед героем-победителем.
      Это меня сильно тревожило.
      Я прошелся размеренным шагом.
      И тут ко мне пришла вдохновенная идея.
      Я навещу мисс Симмонс!

Часть СОРОК ВТОРАЯ

Глава 1

      Я вскочил в поезд линии АА, и вскоре он уже мчал меня в северном направлении. Моя встреча с судьбой приведет к цепной реакции, которую не остановить даже Хеллеру.
      Мерно стучащие колеса безжалостно несли меня вперед над головами бурлящей толпы. Наконец-то я приступил к операции. Моя миссия возмездия будет осуществлена. Кровь, только алая кровь, станет страшной ценой расплаты за то, что я столько всего натерпелся, столько потратил сил и так истерзал свою душу.
      На Сто шестнадцатой улице я спрыгнул с поезда и с суровым, безжалостным лицом зашагал к университету.
      Я застал мисс Симмонс в ведомственном здании учительского колледжа сидящей за столом в классной комнате. Взгляд у нее был безумным, и мне это не показалось удивительным – ведь как ей, бедняжке, досталось от этого хама Хеллера.
      Она сидела без очков, и я отлично знал, что без них она ничего не видит. Очки лежали на столе, и я тайком накрыл их книгой, когда присаживался.
      – Я из «Морнинг Пресс», – представился я. – Пришел чтобы взять у вас интервью о том, что думают участники марша протеста против ядерного оружия о праве женщин на защиту себя от термоядерной бомбы.
      Она, прищурясь, вгляделась в меня и сказала:
      – Если они не примут этот проект закона, мы взорвем ООН, и плевать нам на нью-йоркский спецназ. Я возглавляю движение марша протеста и как скажу, так и будет! – Она поискала свои очки, не нашла и добавила: – И вы можете процитировать мои слова.
      – Против этого проекта закона действуют черные силы, – сказал я.
      – Слышать не желаю никаких выпадов против групп национальных меньшинств, – заявила она. – Гарлемское похоронное общество «Я восстану из мертвых» готово стоять за нас до могилы. – Она пошарила рукой по столу, все еще надеясь отыскать очки. – Не видела ли я вас где-то раньше? Может, в психиатрическом отделении?
      – Конечно, видели, – подтвердил я. – Мы товарищи по борьбе. Я ведь в действительности из Организации освобождения Палестины. «Морнинг Пресс» – это просто мое прикрытие как агента.
      – Тогда мы можем говорить откровенно, – сказала мисс Симмонс. – Нельзя допустить термоядерной бомбежки, даже если ради этого нам придется взорвать весь мир. Не встречала ли я вас на занятиях по психологии в тринадцатой аудитории?
      – Конечно, встречали, – подтвердил я снова. – Я сидел сразу же за вами и все время подбадривал вас.
      – Тогда вас зовут Трогэпл, – сказала она. – Я всегда помню своих однокашников.
      – Верно, – сказал я.
      Она похлопывала по столу руками, снова пытаясь отыскать свои очки, и я решил, что мне лучше отвлечь ее внимание.
      – А что вы здесь преподаете? – спросил я, делая вид, что указываю на книгу, но на самом деле передвигая ее к себе так, чтобы очки упали со стола мне в руку.
      – Профессиональное поведение выпускников, – отвечала она. – Эти молодые учителя идут преподавать в средние школы и портят все дело. Поэтому мы заранее учим их быть спокойными и невозмутимыми и контролировать свои эмоции. «Пожалеешь ребенка – испортишь розгу» – это в наше время совсем не практикуется. На истерическое поведение учительницы смотрят с осуждением, даже если она обнаруживает банку с червями в своей сумочке. Куда же я подевала очки, чтоб им провалиться?! Вы нигде не видите моих очков, Трогэпл?
      – Нет, – отвечал я, и это соответствовало истине, ибо теперь они уже находились у меня в кармане. – Но вернемся к выступающим против ядерного вооружения: каково будет ваше заявление, если тот ооновский билль не будет утвержден на Совете Безопасности?
      Я отшатнулся, потому что Симмонс вскочила и пошла грохать кулаком по столу. Она рвала и метала, матерясь такими словами, которых я даже и не слышал-то никогда.
      – И можете меня процитировать! – прокричала она наконец и плюхнулась на стул, совсем измотанная. – Но, разумеется, это просто немыслимо, чтоб они его не утвердили. Женщины всего мира собственными ногтями разорвут их на мелкие кусочки, да еще при этом будут хохотать!
      Мне неприятно видеть, как женщины нервничают. Это отражается на твоих собственных нервах. Я решил, что мне лучше успокоить ее, переключить ее внимание на нежно зеленеющие холмы и звонко смеющиеся ручейки. Мне нужно было притушить безумное пламя, бушевавшее в ней, которое превращало ее глаза в пару кипящих котлов. И я сказал:
      – Как я понимаю, вы также преподаете курс «Восхищение природой», иначе – природоведение.
      Пламя забушевало еще сильнее.
      – Трогэпл, было когда-то время, когда я получала наслаждение от этих коротких воскресных прогулок в лесу. Я могла весело болтать с кроликами и улыбаться нарциссам. Но в прошлом году, Трогэпл, случилась ужасная вещь. Она изменила мою жизнь!
      – Расскажите, – попросил я.
      – Трогэпл, вся беда в том, что в груди у меня бьется доброе материнское сердце. Именно поэтому я взяла в свою группу этот отвратительный, самый порочный, самый ужасный образец зловредной фауны, когда-либо придуманной дьяволом... – Нервы ее сдавали, губы подергивались, обнажая сжатые зубы, дыхание учащалось.
      – Понимаю, – сказал я мягко. – Физик-ядерщик по имени Уистер.
      Она соскочила с места и, хватая стулья студентов, нагромоздила из них высокую башню. Живо вскарабкавшись на ее вершину, она уселась там, покачиваясь и подслеповато озираясь по сторонам.
      – Его здесь нет, – сказал я, желая ее успокоить.
      – И слава Богу! – вскричала она.
      В дверях с открытыми ртами стояли двое студентов, очевидно, дожидавшиеся начала лекции.
      – Как я понимаю, – сказал я, – вам он несимпатичен.
      Она завизжала так, что ушам стало больно.
      Этим двум студентам, наверное, показалось, что я ее допекаю. Один из них убежал, а другой, мускулистый юнец, просто стоял и угрожающе смотрел на меня.
      Мисс Симмонс, очевидно, совсем выдохшись, умолкла. У дверей стали собираться студенты. Первый что-то тихо говорил другим и указывал сперва на меня, потом на мисс Симмонс, сидящую прямо под потолком на качающейся башне из стульев.
      – Мисс Симмонс, – обратился я к потолку, – прошу вас, продолжим беседу. К нам в редакцию поступили неоспоримые факты, свидетельствующие о том, что существует могущественная, как слон, как мамонт, политическая клика, стремящаяся тайно нанести поражение этому ооновскому законопроекту, и главный редактор направил меня к вам, чтобы услышать ваше мнение.
      Она смотрела на меня из-под потолка, и, наверное, я казался ей бесцветным расплывчатым пятном. Я добился ее внимания, поэтому продолжал. После той первоначальной вспышки я все уже обдумал и теперь точно знал, что сказать.
      – Я уверен, вы прекрасно понимаете, что кое-какие партии ценой своей жизни готовы помешать принятию этого проекта.
      Башня из стульев дрогнула. Мисс Симмонс подслеповато таращилась на меня, готовая в любую секунду закричать опять. А я все говорил:
      – Работая день и ночь, вкалывая как раб, выползая из всех щелей, словно подлая змея, молясь на черных мессах и завербовывая новых единомышленников, действуя исподтишка, с хитростью, на какую способен только он, этот человек стремится развратить делегатов с помощью женщин и наркотиков, шантажа и угроз и так загубить этот законопроект, чтобы ему уже никогда не поднять головы.
      Я знал, что ее внимание принадлежит мне, так же как и внимание кучки парней-студентов. Наступил драматический момент. Я тянул с развязкой. Но, убедившись, что мисс Симмонс слушает мою речь каждой клеточкой головного мозга, я нанес смертельный удар.
      – Имя этого тайного супостата – Уистер.
      Она так и подскочила, пренебрегая всяческой осторожностью.
      Гора стульев накренилась. Высокая башня начала падать, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.
      Стулья разлетелись в стороны, и мисс Симмонс рухнула на пол!
      Трах!
      По классной комнате с грохотом рассыпались обломки, и на меня с мощным ревом навалилась банда студентов.
      – Он толкнул ее! – кричал один.
      – Хватай его! – орал другой.
      – Убить этого (...) мало! – вопил третий.
      Я допустил ошибку. Я не отдавал себе отчета в том, что в нынешнее время появиться среди банды студентов – это все равно что войти в ангар в Афьоне. А я пришел безоружный!
      Дубася меня кулаками и разрывая на мне одежду, они вытащили меня из аудитории на лестничную площадку. Одна честолюбивая душа сунула руку в мой рвущийся с треском плащ, достала бумажник и обнаружила в нем удостоверение агента ФБР.
      – Фэбээровец! – заорал он. – Грязный, вонючий, паршивый фэбээровец!
      Этого было достаточно. Они сбросили меня с лестницы, и я с глухим стуком брякнулся у ее подножия.
      Вслед мне разъяренные студенты кинули мои бумажник и шляпу. Тут-то я их и перехитрил. Не дожидаясь, пока кто-то из них спустится по лестнице, я схватил бумажник и шляпу и помчался, как леопард, вон из этого здания. Рев возмущения удалялся от меня – ему ли было угнаться за офицером нестроевой службы.
      Добрался я до Сто шестнадцатой улицы как раз вовремя, чтобы успеть на экспресс. Когда двери его закрылись, меня разобрал смех.
      Я это сделал! В сущности, все сработало превосходно.
      Если законопроект пройдет, Симмонс зло посмеется над Хеллером и язвительно скажет ему, что он прошел, несмотря на его самые подлые замыслы. А если не пройдет, я мог с уверенностью гарантировать, что жизнь его превратится в такой кошмар, с которым даже ему будет не справиться.
      Несясь в болтающемся громыхающем поезде, я зализывал царапины на руках, вполне довольный самим собой.
      Что за беда, в конце концов, если тебя немного отделают? Как говорят в Аппарате: нужно быть крепким и несгибаемым. Таким я и был. И в подобные моменты ликования телесная боль казалась почти приятной.
      Я нанес удар, который надолго запомнится Хеллеру и от которого он, возможно, не сможет оправиться.
      Я понял, в чем состоит мой долг, и выполнил его. Так, как велит Аппарат.

Глава 2

      По мере приближения срока совещания Совета Безопасности ООН – 14.00 в пятницу – я, честно говоря, приходил в неистовство.
      Четыре дня я находился в Нью-Йорке, четыре дня терзал рацию – никакого Рата.
      Еще повсюду шныряли рабочие, пытаясь все закончить к уик-энду, и поэтому вкалывали сверхурочно, отчего в квартире царила неразбериха.
      Я решил попытаться в последний раз. Скрючившись в стенном шкафу, который уже покрасили, вдыхая удушливый запах еще не высохшей краски, я еще раз стал крутить ручки и тыкать кнопки рации. Я не взял с собой руководства по ее эксплуатации и поэтому в основном полагался на случай. Наверху, под стеклом у нее находились стрелка и красная кнопка, которой следовало бы зажечься.
      Стараясь устроиться поудобней и не запачкаться краской, я случайно коснулся.той кнопки – и она засветилась! Случилось это впервые. А была ли она включена, когда я пользовался прибором раньше? Эти рации выпускались только парами и являлись очень простенькими механизмами. В военном министерстве ими пользовались исключительно генералы, поэтому требовалось, чтобы рации были совсем просты в обращении.
      Я встряхнул ее, чтоб убедиться, не сломалось ли там чего.
      – Я слушаю, – раздался вдруг голос Рата.
      – Дрыхнешь на работе! – набросился я на него. – Это сразу видно!
      – Офицер Грис? Где вы находитесь?
      – В Африке, кретин! А где же еще я, по-твоему, могу находиться?
      – Что-то для Африки, офицер Грис, голос у вас звучит ужас как громко. У меня чуть не лопнули перепонки. Но теперь я убавил громкость, почти совсем.
      – Это, должно быть, такая волна, – объяснил я. – Я еще в Африке, не забывай об этом. Я едва тебя слышу! Но спорить сейчас нет времени. Выключи все три ретранслятора 831 – и немедленно!
      – Если вы хотите их отключить, – сказал Рат, – то это должно означать, что вы находитесь где-то в пределах двухсот миль от меня. Указатель направления...
      Я поспешно выключил рацию. Ему не заставить меня проболтаться, где я нахожусь, и обнаружить себя. Уж этого не будет!
      Я зашел в заднюю комнату, где царил полный беспорядок, достал свои видеоустановки и портативный телевизор и снова удалился в стенной шкаф. Воняло краской, кусались блохи – удобства ниже среднего. Но я знал, что долг нужно выполнять. Трудно приходилось офицеру Аппарата, особенно в этой квартире.
      Экраны слежения все еще находились в засветке, поскольку Рат еще не успел отключить ретрансляторы на Эмпайр Стейт Билдинг. Но телевизор функционировал исправно. Все три программы подробно освещали события в Совете Безопасности ООН.
      Какой-то политический комментатор углубился в краткое изложение обстоятельств, сопутствующих этому мероприятию, и всех межнациональных споров, развернувшихся в мире. Я самодовольно улыбнулся: эти межнациональные сражения велись в постелях «Ласковых пальм»
      С полчаса подышав удушающей краской и исчесавшись от укусов блох, я наконец увидел, что мои экраны прекратили засвечиваться.
      Первой заработала установка, связанная с Кроубом. На кушетке у него лежала какая-то женщина, и он, очевидно, проводил с нею сеанс психоанализа, ибо она рассказывала опять и опять о том, как ее, шестнадцатилетнюю девушку, изнасиловал родненький братец, когда ему было три года. Слушал Кроуб ее или не слушал, но зрением своим он проникал в глубину ее гениталий. На какую-то минуту он оторвался от предмета своего исследования, и увиденное просто поразило меня: ему дали прекрасный кабинет, на полках стояли ряды черепов, а его диплом психиатра красовался в золоченой рамке. Но мне вполне достаточно было заметить, что Кроуб при деле и что Белльвью обеспечивает его всем необходимым; в остальном Кроуб меня сегодня совершенно не интересовал. Я выключил его видеоустановку, чтобы она меня не отвлекала.
      Графиня Крэк сидела в главном офисе Хеллера в Эмпайр Стейт Билдинг. Нет, вношу поправку. Она лежала на полу, подперев подбородок руками, и читала кулинарную книгу «Пища разных стран», судя по тому что было напечатано на верху страницы. Взор ее плавно скользил по рецептам Индии, и, когда страница закончилась, она вдруг щелкнула языком, и страница перевернулась. Мне стало не по себе. Но тут я увидел, что это всего лишь кот. Она научила его переворачивать страницы. Крэк принялась за рецепты кушаний Индонезии.
      Установка Хеллера показывала мне ту же программу, что я наблюдал по собственному портативному телевизору, только на экране у Хеллера изображение было гораздо чище и краски лучше. Ага! Он не ушел сегодня один. Соображает. Ведь в ООН наверняка пришли бы женщины из «Ласковых пальм», и объяснить все это графине было бы нелегко.
      Крэк искоса взглянула на Хеллера, сидящего в кресле:
      – Дорогой, что-то вид у тебя беспокойный. Может, что-то не так?
      – Да я думаю об этом деле, что рассматривается в ООН, – отвечал Хеллер. – Не нравится мне ситуация. Из того, что говорят комментаторы, можно заключить, что она весьма нестабильна. Интересующий меня законопроект прошел Генеральную Ассамблею. Но чтобы войти в силу, ему теперь нужно пройти Совет Безопасности. В Совете пятнадцать членов, но единственное вето одной из великих держав может его зарубить.
      – Великие державы? – переспросила Крэк.
      – Соединенные Штаты, Франция, Объединенное Королевство Великобритания, Россия и Китай. Даже если девять членов проголосуют за него и только один из этой пятерки наложит вето, ему конец.
      – А что это за проект?
      – Он касается прав женщин.
      – Хм-м. – Графиня встала и пересела на диванчик рядом с Хеллером. – Что-то мне непонятно, зачем нужно принимать закон, чтобы женщины получили права. Женщины создают свои собственные права. А почему ты в этом так заинтересован, дорогой?
      – Это важно, – сказал Хеллер.
      – Хм-м, – промычала Крэк.
      В этот момент на экране появилась толпа. Вокруг ООН собрались женщины, державшие в руках плакаты и размахивающие флагами. Они пели, что-то выкрикивали, повторяя лозунги своих лидеров.
      Камера сфокусировалась на группе с огромными плакатами, и Хеллер коротко рассмеялся. Графиня с любопытством взглянула на него. Он улыбался, глядя на экран.
      Один огромный плакат гласил: «Если Совет Безопасности ООН не утвердит резолюцию ООН 678-546-452, „Ласковые пальмы“ объявят ему бойкот».
      Графиня снова перевела взгляд на экран. В объектив кинокамеры попал большой транспарант: «В память о Красавчике».
      Портрет был неважным, но в нем явно угадывалось сходство с Хеллером.
      – Что это за женщины, дорогой? – поинтересовалась графиня.
      – Где? – спросил Хеллер.
      – Хм-м, – опять промычала графиня.
      Заработали камеры в зале Совета Безопасности. Панорамирование настенной росписи выхватило символы Мира и Свободы, Равенства и Братства. Затем объектив перешел на членов Совета. Они приступали к делу.
      Президентом Совета Безопасности в этом месяце оказался русский с большим квадратным лицом и монгольскими глазами. Он навел в зале порядок, стукнув кулаком по столу. Через переводчика, который передавал его речь в сети радиовещания и телевидения, русский объявил: «Я призываю это болтливое собрание к порядку».
      – Ох, – произнес Хеллер.
      «Мне пришлось лететь сюда за тридевять земель из Якутии, из далекой Сибири, – продолжал русский, – чтобы только присутствовать на этом специальном совещании. И все только потому, что эта дурацкая Генеральная Ассамблея приняла какую-то дурацкую чепуху».
      – Ой-ой-ой! – снова произнес Хеллер.
      «Поэтому я ее прочел, – говорил русский. – Резолюция ООН под номером 678-546-452 следующего содержания: „Принять общим голосованием: женщины имеют право не подвергаться термоядерной бомбардировке и насильственному затыканию рта посредством пощечин или истязаний“».
      – Хорошая резолюция, – сказала графиня Крэк. – Это первый разумный закон, о котором я слышу на этой планете. Как странно, что он еще не имеет силы. Но ты, дорогой, кажется, очень заинтересован. Ты с этим как-то связан?
      – Это вопрос политики, – пояснил Хеллер.
      – Хм-м, – еще раз хмыкнула графиня Крэк.
      Русский продолжал свою речь: «Теперь перейдем к дебатам. Я первым выскажу свои соображения. Итак, внимание, товарищи: прекрасно известно, что единственные на свете работники, которых не нужно заставлять работать, – это женщины. Да если бы бабы не делали всей работы, у мужиков не было бы времени рассиживать и попивать водку. Но, – и он свирепо воззрился на членов собрания, – и вам, и мне, и всем известно, как было известно и Карлу Марксу, семейная жизнь которого не задалась, что, если женщинам не давать пощечин, они будут молотить языками день и ночь без передышки. А если они будут все говорить, и говорить, и говорить, что же тогда станется с пятилетним планом? И если они сорвут выполнение пятилетнего плана, то станут контрреволюционерками, и тогда их просто следует раз и навсегда забросать термоядерными бомбами, чтобы мы смогли хоть немного пожить в покое. Вот и все, что можно сказать по этому поводу, товарищи. Эта резолюция подорвет уже подточенные основы теории марксизма-ленинизма. Россия голосует против – нет, нет и нет – и еще к тому же плюет на это. Так что нет смысла дискутировать дальше, поскольку великая держава налагает вето на этот законопроект. Совещание объявляю закрытым».
      Он поднялся, взял свою шубу и, печатая шаг, вышел из зала туда, где его поджидал полк охраны от КГБ, в сопровождении которого он сел в вертолет и улетел восвояси.
      – О, провались, провались эти русские! – отчаивался Хеллер. – Девчонки столько работали, и теперь это их так расстроит!
      – Какие девчонки? – насторожилась графиня Крэк.
      – Эх, теперь и с мисс Симмонс ничего не получится! – с горечью проговорил Хеллер. – Черт побери этих русских!
      – Это кто же такая, мисс Симмонс? – громко осведомилась графиня Крэк.
      Это вывело Хеллера из задумчивости, и он взглянул на графиню:
      – Что?
      – Я спросила, кто она, эта мисс Симмонс?
      – Моя учительница по курсу «Восхищение природой». Это курс, который я вынужден посещать по воскресеньям.
      – Так вот чем ты занимался по воскресеньям. Я заметила, ты сказал «вынужден посещать». А ведь Изя мне говорил, что ты прекрасно учишься в университете и вовсе не ходишь ни на какие занятия. И Бац-Бац упоминал о твоих блестящих успехах по КПОЗ, хотя тебе и не обязательно ходить на строевую подготовку или занятия по КПОЗ. Так почему же, Джеттеро, ты должен ходить на занятия этой мисс Симмонс, да к тому же по воскресеньям?
      – Она вынудила меня, – оправдывался Хеллер.
      – Джеттеро, – донимала его графиня, – я прекрасно могу понять, почему она влюблена в тебя до безумия, но мне, хоть убей, непонятно, почему очарован ею ты.
      – Я не очарован ею!
      – Джеттеро, тебе не нужно вставать в оборонительную позицию. Тебя никто ни в чем не обвиняет. Я просто хочу узнать, чем она тебя так приворожила.
      – Я ненавижу эту ведьму! – горячо возразил Хеллер.
      – О, с ненавистью будь поосторожней, – посоветовала графиня. – Как сказал поэт, это ближайшая соседка любви.