Глава 6

Они забылись беспокойным сном – мужчина и женщина, павшие жертвами бурных эмоций, дошедшие до точки кипения и резко охлажденные, подобно вулканической лаве, извергнувшейся в арктическое море. Наяву они боролись со страстями, грозившими поглотить их, но во сне уступили терзавшему их желанию.

Кейт первой заснула и первой вскрикнула. Сначала ее губы беззвучно шевелились, призывая Бретта, но ее желание становилось все настойчивее, и наконец еле слышный, умоляющий шепот слетел с ее губ. Ее голос проник в его сознание сквозь пелену глубокого сна, словно слабое, далекое эхо. Сначала его разум пытался отмахнуться от ее настойчивого зова, но тот раздавался снова и снова, пока не пробудил в нем ответное беспокойство, которое разорвало оковы усталости. Он в два счета преодолел разделяющее их пространство, и их тела переплелись, словно половинки единого целого, встретившиеся после долгой разлуки.

Бретт заключил Кейт в объятия, так что жар его тела проник в ее кровь, и их губы встретились. Его поцелуи становились все горячее и горячее, пока не зажгли в ней ответный огонь. Ее податливое тело таяло в его объятиях, а губы жадно льнули к его губам.

Его руки гладили ее плечи, изгиб шеи, свободно блуждая по гладкой, нежной коже, пока не нашли ее груди, и, обнажив их, принялись ласкать и дразнить, пока те не превратились в твердые, островерхие холмики желания. Его горячие, сухие губы тоже обнаружили их, и обжигающий язык начал выводить маленькие огненные арабески на ее шелковистой коже. Его руки жгли ее кожу, будто железное клеймо, оставляя на каждой части тела отметину, что она принадлежит ему.

К этому времени Бретт окончательно проснулся, осознав, что делает. В его теле вспыхнул огонь, который он был бессилен обуздать. Никакие советы об осторожности, никакие предостережения не смогли бы охладить неистовое желание, охватившее все его существо. Его руки блуждали по телу Кейт, пока до ее сознания не дошло, что она сгорает от вожделения, что прилив страсти накрыл ее с головой.

Сознание Кейт было одурманено столь же нестерпимым желанием, и она пришла в себя позже, чем Бретт. Она попыталась сопротивляться, несмотря на то что ее разум был приятно удивлен сладостью этой опьяняющей страсти, но ее тело, упиваясь пробудившимися в нем ощущениями, радостно устремилось навстречу своей судьбе. От жара мужской плоти, касающейся ее нежной кожи, жгучее наслаждение стремительно пустило свои побеги в ее теле. Не в силах сдерживаться, Кейт еще крепче вцепилась в Бретта, прижавшись к нему всем телом, умоляя его слиться с ней воедино.

Несмотря на то что им двигало желание такой силы, какого ему еще не доводилось испытывать в своей жизни, Бретт двигался осторожно и нежно, принимая во внимание ее неопытность. Те крохи самообладания, которые еще оставались в нем, предупредили его об опасности, когда его естество встретилось с девственной преградой на своем пути. Мысль о том, что Кейт девственница и леди, пронзила окутывающую его пелену желания, и он замер в нерешительности, разрываясь между чувством, что должен остановиться, и примитивной потребностью, требующей довести начатое до конца. Что-то внутри его героически старалось подавить стремительно надвигающийся прилив, какой-то внутренний голос предупреждал, что он горько пожалеет о своем опрометчивом поступке, но Кейт выгнулась навстречу ему, и Бретт очертя голову бросился в пропасть, откуда не было возврата.

Бретт медленно продвигал Кейт к высшей точке возбуждения, к состоянию беспамятства, в котором она почти не почувствует боли. Наконец он заполнил ее стремительным, подобным удару ножа толчком, так что она задохнулась от потрясения, вызванного одновременно болью и почти невыносимым наслаждением. Ее экстаз быстро нарастал, и она приподнималась все выше и выше навстречу ему, чтобы глубже принять в себя его ритмичные удары. Кейт торопила его с таким неистовством, о котором он даже не мечтал, требуя, чтобы он дарил ей наслаждение, превосходящее ее самые фантастические ожидания, и разжигая в нем схожее стремление самому вознестись на вершину блаженства.

Бретт изо всех сил пытался замедлить их лихорадочно-стремительное движение к заветной вспышке, продлить острое удовольствие от чувственного слияния, растекавшееся по телу, словно круги по воде, но Кейт, не подозревая об огромном блаженстве, которое можно получить, подгоняла его, выгибаясь ему навстречу, требуя, умоляя, чтобы он избавил ее от почти невыносимых мучений, поработивших ее существо. Наконец, когда она подумала, что больше не выдержит, что вот-вот потеряет сознание от сотрясающей тело сладостной агонии, он взорвался внутри ее, и она ощутила то самое неописуемое блаженство одновременного высвобождения и полного удовлетворения.

Долгое время они молча лежали, не двигаясь. Но как только эйфория, вызванная наслаждением, прошла и до сознания Кейт начало доходить, что только что произошло, у нее начался озноб. Она изо всех сил прикусила губу и напрягла мышцы, но это не помогло. Ничто не могло остановить лавину ужаса и унижения, захлестнувшую ее. Слезы сперва заблестели капельками росы на кончиках ресниц, а затем побежали по ее щекам стремительными ручейками, увеличивающимися, словно река в половодье, так что подушка пропиталась ее раскаянием. Бретт попытался успокоить Кейт, но она вырвалась из его объятий.

– Не трогай меня, – прошипела она. Глаза ее блестели от слез. Она оправила сорочку и, схватив тяжелый халат, застегнула его до самого подбородка.

– Тише, – шепотом приказал Бретт. – Тебя могут услышать.

– Думаешь, мне теперь есть до этого дело? Разве они могут обесчестить меня больше, чем ты уже сделал?

– Необязательно рассказывать всем, что произошло.

– Ты беспокоишься о том, что могут подумать другие, но меня заботит, что думаю и что чувствую я. Это мне придется ходить с высоко поднятой головой и притворяться честной женщиной. Я чувствую себя грязной.

– Если никто об этом не будет знать, все будет в порядке.

– Ты действительно в это веришь? – требовательно спросила Кейт, уставившись на него, словно он был каким-то экзотическим животным. – Ты до такой степени бесчувственный, что можешь сделать вид, что ничего не было, кроме нескольких мгновений невинного удовольствия? Скажи мне, герой-победитель, как я буду смотреть в лицо честному мужчине, который будет столь глуп, что попросит моей руки? Прикажешь мне мило улыбнуться и сказать: «Я с превеликим удовольствием приму ваше предложение, любезный сэр, но должна вам сказать, что я кое-что потеряла. Мистер Уэстбрук забрал это». Или я должна с благодарностью согласиться, чтобы в первую брачную ночь он обнаружил, что я поношенная вещь, а не новое платье?

Каждый мускул Бретта напрягся от гнева, но он был достаточно честен, чтобы признать ее правоту.

– Я не могу изменить того, что произошло, но уверен, что можно что-то сделать, – сказал он, сдерживая раздражение.

– Ты уже что-то сделал, – выпалила Кейт. – Ты не мог бы разрушить мою жизнь более основательно, даже если бы лишил меня родословной, доказав, что я незаконнорожденная. Убирайся прочь! – крикнула она, но в ее голосе уже не было того пыла и гнева. – Неужели ты не видишь, что я плачу, а я ненавижу плакать на глазах у людей, которые мне противны!

Она зарылась лицом в подушки и дала волю душераздирающим рыданиям, сотрясавшим все ее тело.

Бретт оказался в ловушке. Он не мог выйти из комнаты, но его присутствие едва ли помогало Кейт успокоиться – в сущности, оно заставляло ее рыдать еще сильнее. Он даже не мог выплеснуть свою ярость, разразившись проклятиями в адрес съежившейся на кровати фигурки. Как бы он ни ненавидел всю эту ужасную неразбериху, честность не позволяла ему переложить бремя вины на чужие плечи, что, однако, не умаляло его злости на Кейт. Бессильная ярость бурлила внутри его, но он не мог найти ей иного выхода, кроме как стремительно расхаживать взад и вперед по маленькой комнате, где съежившаяся фигурка Кейт служила ему постоянным упреком.

– Не обязательно сжиматься в углу, словно тебя заперли в одной клетке с бешеным зверем. Обещаю, я больше не стану к тебе приставать, – раздраженно пробормотал он.

– Ты такой же беспощадный, как он, – сказала Кейт, оторвав голову от подушки. – И ты уже достаточно доказал, что твои заверения в безопасности гроша ломаного не стоят.

Она всхлипнула и снова уткнулась лицом в подушку.

– Ради всего святого, женщина, от твоих бесконечных завываний и святой начнет изрыгать проклятия.

– Так как нам известно, что ты не святой, – икнув, вымолвила Кейт, – то, полагаю, мне лучше заткнуть уши, чтобы ты в придачу не осквернил и мой слух.

– Бог свидетель, если я не задушу тебя до исхода ночи!..

– На твоем месте я бы не стала так часто поминать Бога, – посоветовала Кейт, нисколько не испугавшись его угроз. – Если он когда-нибудь обратит пристальный взор на творение своих рук, то наверняка испепелит тебя!

– Ах ты, ведьма! – вспылил Бретт, дав волю своему гневу. – Я того и гляди сломаю твою прекрасную шею! Похоже, только это сможет усмирить твой ядовитый язычок!

Так или иначе это разрядило напряжение, и они почувствовали, как их гнев начал стихать.

– Ты гнусный, отвратительный тип, у которого совершенно нет чувства стыда! – выпалила Кейт. – Ты обесчестил меня ради нескольких минут удовольствия, а теперь грозишься сломать мне шею, если я не перестану тебе об этом напоминать. Не сомневаюсь, что ты бы с наслаждением удовлетворял свою похоть всю оставшуюся ночь, но думаю, мои желания не совпадают с твоими. Не понимаю, почему ты не можешь спать где-нибудь в другом месте, но у меня нет сил с тобой спорить. Просто имей в виду, что, если ты посмеешь приблизиться ко мне, я проткну тебя этой пилочкой для ногтей!

Дрожа от ярости, Бретт открыл рот, чтобы высказать все, что он думает.

– И ни слова больше, – приказала Кейт, опередив его. Она взбила подушки и села, откинувшись на них. – Все уже сказано.

После чего она плотнее закуталась в халат и зажала в руке длинную и очень острую пилочку для ногтей, которую взяла с ночного столика.

И хотя она скорее умерла бы, чем призналась в этом Бретту, Кейт знала, что она не меньше Уэстбрука ответственна за то, что произошло между ними. Не важно, что она была в полусне и что он пропустил мимо ушей ее мольбы выпустить ее, она до боли отчетливо помнила, что отвечала на каждое движение Бретта и даже подбадривала его, требуя, чтобы он продолжал, когда он мог бы остановиться. Да, у него было больше опыта, и именно он должен был сдержаться, но ведь она знала, каковы последствия подобных любовных интрижек, и тем не менее умоляла его продолжать. Не имело значения, что она не проронила ни слова, – ее тело говорило на языке, который он не мог не понять.

Что заставило ее так поступить? Кейт с самого начала признала, что ее влечет к нему, но это не причина, чтобы бросаться в его объятия, нимало не заботясь о последствиях такого поступка. И даже если бы она была влюблена в него, это не меняло бы сути: она по-прежнему была не замужем, а теперь еще и обесчещена. Когда она покинула Райхилл, у нее было три преимущества: красота, знатное происхождение и девственность. Сегодня она выбросила одно из них, без которого остальные не имели никакой цены.

Кейт даже не пыталась заснуть, а вместо этого безучастно смотрела перед собой. Бретт расхаживал по комнате, то и дело поглядывая на Кейт: ее глаза ни разу не взглянули в сторону его высокой, атлетически сложенной фигуры, пока он мерил шагами комнату, чувствуя, как его мускулы вздуваются от гнева и напряжения. Пилочка для ногтей по-прежнему была крепко зажата в ее правой руке, а левая рука придерживала натянутые до самого подбородка одеяла.

Противоречивые эмоции, терзавшие Бретта, сплелись в такой огромный клубок, что он провел остаток ночи, пытаясь распутать его. Он не привык, когда ему в лицо бросают обвинения, и ему были неведомы муки самобичевания, но огромное богатство и безрассудная юность не разрушили его врожденную справедливость и честность. Бретт признавал, что поступил дурно и серьезно скомпрометировал Кейт, поставив под угрозу ее будущее, и что теперь обязан предложить что-то взамен. Но правда была горькой, как желчь, и от этого его гнев пылал не переставая.

Он злился на Кейт, потому что она неопровержимо уличила его в том, что он несправедливо обошелся с ней, принеся в жертву своей необузданной похоти, пусть даже она сама поощряла его. И хотя он никогда даже не помышлял о том, чтобы связать свою судьбу с благовоспитанной девушкой, у которой не было ни денег, ни покровительства родственников, он знал, что должен был остановиться, пока не стало слишком поздно. До сегодняшней ночи он ограничивался связями со зрелыми женщинами, которые мыслили также, как и он, и знали, каковы правила этой игры.

Бретт злился на Кейт за то, что она имела смелость указать ему на его безнравственное поведение. Он и прежде совершал неблаговидные поступки, но никто не осмеливался осадить его или заставить извиниться. А эта девушка, у которой не было никого, кто мог поддержать или защитить ее, ругала его последними словами, и он практически признал, что заслужил их.

Он был зол, потому что Кейт не исчезла волшебным образом, освободив его от ответственности, которую он так опрометчиво взял на себя, а затем усугубил своей необузданной похотью. Как, скажите на милость, ему подыскать место девушке без гроша за душой, но с выдающейся внешностью, место, которое не приведет в конечном счете к тому, что она станет чьей-то любовницей? Нельзя было даже думать о том, чтобы оставить ее без защиты: не пройдет и двух недель, как городские ловеласы проглотят ее с потрохами.

Бретт злился, потому что Кейт затронула что-то в его душе, чего другим даже не удавалось найти, то, что он так тщательно скрывал. Теперь он знал, что не сможет спихнуть ее на какого-нибудь дальнего родственника или оставить на попечение бюро по найму услуг и забыть о ней. Ему было небезразлично, что с ней станет. И не только. Пока еще смутно, но Бретт понимал, что хочет, чтобы она заняла в обществе соответствующее положение.

И наконец, он злился на Кейт за то, что она нарушила четкий ход его мыслей, заставив испытать все эти чувства. Никогда прежде он не утруждал себя заботами о желаниях других людей и определенно не сидел часами, ломая голову над решением проблемы, которая, судя по всему, казалась неразрешимой.

Он должен был прямиком отправиться во Францию, поручив Эдварду пристроить ее в Лондоне. Может, тогда его не терзало бы чувство, что он повел себя как мерзавец и что теперь должен как-то сгладить последствия своего безответственного поступка. Надо что-то сделать, но, возможно, пройдут недели, прежде чем он сможет найти приемлемый выход. Бретт мог переложить решение этой проблемы на плечи своих адвокатов, но он хотел, чтобы в этом деле было замешано как можно меньше людей. Почему он согласился на пари Мартина? Один продиктованный безрассудным благородством поступок – и посмотрите, куда это его завело. Дело пахнет тем, что ему придется взять ее с собой во Францию.

Бретт почувствовал, как у него под ложечкой появился комок и подкатил к горлу. Он с ужасом обнаружил, что мысль о том, чтобы оставить ее при себе, вызывает в нем сладостное волнение. Уэстбрук обругал себя, не стесняясь в выражениях. Боже, еще один дурак, свихнувшийся от романтических бредней! Ничто так верно не поставит под угрозу успех его миссии и не сделает его работу практически невозможной, как пылкая девица, которая совсем ничего не знает о жизни и настолько красива, что это приносит ей одни неприятности. Если он желает проводить все свое время, следя за ее развлечениями и отваживая от нее сердцеедов, тогда ему непременно стоит взять ее с собой. Он не оберется хлопот, пока они прибудут из Парижа в Алжир.

Бретт плюхнулся в кресло. Он доведет себя до буйного помешательства, если не прекратит думать о Кейт и ее чарах. Настало время подумать о возложенной на него миссии. Задача, стоявшая перед ним, была не из легких. Если он намерен помешать дею[2] Алжира спровоцировать французов на войну с его страной, он должен проявить себя как умный, обладающий даром убеждения оратор. Эмиссары Абделя Кадира[3] точно пустят в ход свое красноречие, равно как и взятки.

Мысли Бретта вертелись вокруг Кейт, пока первые лучи солнца не брызнули в окна спальни.

Шум, доносившийся снизу, возвестил о том, что дом готовится встретить новый день. Бретт проснулся, чувствуя себя таким разбитым и больным, что ему стало ясно: придется несколько часов упражняться до седьмого пота, чтобы избавиться от последствий ночи, проведенной в этом ужасном кресле. Кейт по-прежнему сидела, зажав в руках пилочку для ногтей, в то время как ее глаза следили за его передвижениями. Гнев и страх исчезли из них без следа, но они смотрели настороженно и укоризненно.

Воспоминания о прошлой ночи обрушились на него сметающим все на своем пути потоком. Хотя тогда он находился в полусне, Бретт помнил, что чувственное наслаждение, которое он испытал, было самым восхитительным в его жизни. От воспоминаний о мягких губах Кейт, ее бархатистой коже, обволакивающем тепле в нем вспыхнуло неукротимое желание, а чресла болезненно напряглись. Тихо ругаясь, Бретт поднялся из кресла, преисполненный решимости как можно быстрее покинуть комнату. Он знал, что если сейчас же не окажется подальше от нее, то снова не сможет устоять перед соблазном дотронуться до нее, и страшно было представить, что она сделает с ним при помощи этой пилочки.

Стараясь не обращать внимания на волнующую притягательность ее красоты, Бретт плеснул холодной воды в таз и ополоснул лицо. Он гадал, принесет ли кто-нибудь ему горячей воды для бритья, или придется сделать это самому, к тому же его ботинки и сюртук нуждались в основательной чистке, прежде чем он сможет их снова надеть. Прошлым вечером его чемоданы остались в карете, и сейчас будет слишком хлопотно поднимать их сюда, только чтобы найти новый сюртук. По крайней мере часть утра ему придется провести в прежнем одеянии. Он почувствует облегчение, вернувшись к своим обычным повседневным заботам. Однако, мельком взглянув на отражение изящного личика Кейт в зеркале, Бретт понял, что его надеждам не суждено сбыться. Ничто в его жизни уже не будет, как прежде. За какие-то сутки она разрушила отлаженный механизм его существования так, что уже ничего нельзя было поправить.

– Меня не будет все утро, – сказал он, нарушив молчание. – Я пока не знаю, кто проснулся, но никто здесь даже ложку не поднесет ко рту без ведома Матильды. Она позаботится о тебе, когда придет сюда.

– Просто уходи, – бесцветным голосом произнесла Кейт. – Я сама могу о себе позаботиться. Как и всегда.

Казалось, из нее высосали всю жизненную силу, но ее глаза по-прежнему неотрывно следили за каждым его движением.

Бретт занялся своими бритвенными принадлежностями. Он был не в настроении разговаривать, кроме того, он не знал, что ей сказать. Если у него есть хоть капля разума, он должен обращать на Кейт как можно меньше внимания. Одного взгляда на ее сжавшуюся в комок фигурку, которая выглядела в золотых лучах солнца, словно ожившее изваяние, было достаточно, чтобы всколыхнуть в нем страсть. Он почти ощущал, как касается кончиками пальцев ее кожи, вдыхает запах волос, вкушает сладость губ, но у него не было ни малейших сомнений, что она пустит в ход пилочку для ногтей, если он снова к ней приблизится.

Послышался громкий стук в дверь, и бодрый голос Матильды легко проник сквозь доски.

– Вы встали, мистер Уэстбрук? – Подождав несколько секунд, она подергала дверь – та все еще была заперта. – Черт бы его подрал! – услышали они. – Бьюсь об заклад, этот лежебока все еще спит. А его вода для бритья превратится в лед быстрее, чем кот успеет облизать усы. Надеюсь, он не думает, что я собираюсь стоять здесь и ждать, когда он соизволит проснуться?

Замешкавшись всего на несколько секунд, которые понадобились ему, чтобы найти халат и натянуть его на обнаженный торс, Бретт отворил дверь.

– Хм! Так вы проснулись! Что ж вы не ответили, когда я вас звала? – проворчала Матильда и протиснулась мимо него в комнату. – Надеюсь, вы хорошо выспались, мисс?

Услышав стук, Кейт натянула одеяла по самые глаза. Пилочка для ногтей бесследно исчезла.

– Я п-прекрасно выспалась, – заикаясь, вымолвила она, стараясь не смотреть Матильде в глаза.

– Позвольте-ка, я позабочусь об этом господине, чтоб со спокойной душой выдворить его отсюда, и тогда помог вам одеться к завтраку. Служанка на кухне уже мелет кофе и жарит яичницу-болтунью, а к ней в придачу будут еще сосиски и свежевыпеченный хлеб.

– Я не смогу съесть столько всего, – вымолвила Кейт, чувствуя себя неловко от такого количества внимания. – Кофе и тоста будет вполне достаточно.

– Хм! – фыркнула Матильда. – Молоденькой девушке вроде вас нужно кое-что посущественнее, чем кофе с тостом, не то от вас останутся кожа да кости. К тому же сегодня очень холодно, и вы окоченеете в этой продуваемой со всех сторон карете на пустой желудок.

Она повернулась к Бретту.