Вайдекр (№2) - Привилегированное дитя

Я написала, что хотела бы видеть их друзьями. Даже паря в эмпиреях, я отдавала себе отчет в том, что Ричард всегда желает быть только первым. Но я подумала, что если они с Джеймсом встретятся без предубеждения, то смогут оценить друг друга. В любом случае, особенно много писать у меня не было возможности, поскольку Ральф Мэгсон ждал меня на лугу у Трех Ворот, где у нас прежде рос дикий чеснок, а теперь мы собирались сажать пшеницу.

Со дня моего возвращения из Бата я пропадала на полях с утра и до обеда, проверяя посадки, организуя рытье канав, сооружение изгородей, прополку полей. Дороги были непроходимыми для экипажа, и дядя Джон считал необходимым оставаться дома, наблюдая за маминым выздоровлением. Поэтому работа лежала целиком на мне — и, конечно, на Ральфе Мэгсоне.

Он учил меня. Он учил меня, как человек, держащий в руках поводья, учит новичка управлять лошадьми. Не было ни одной нашей встречи, на дороге ли, около амбара с семенами или на мосту через весеннюю Фенни, во время которой он бы не объяснил мне что-нибудь новое о земле, о сезонном перелете птиц или об ожидаемой погоде.

Он был требовательным учителем, обращаясь со мной как с начинающим сквайром. Мы совершали долгие прогулки, во время которых он рассказывал мне все и о болезнях деревьев, и о грибах-паразитах, и о сорняках. И всегда мы спорили. Спорили о том, кто должен владеть землей и какими правами он должен обладать.

Мы спорили о браконьерах, о сборщиках колосков, о справедливой оплате, о правах арендаторов. Уступки лендлорду отнимают у работников часть их законных прав, считал Ральф. Он сопротивлялся каждому нашему требованию, пока однажды я не вспылила и не сказала ему, что он вовсе не наш управляющий, а агент деревни.

— О, конечно, — невозмутимо ответил он. — Я работаю для пользы Экра. Меня ничуть не волнуют прибыли Лейси.

Я изумленно воззрилась на него. Мы скакали вдоль свежезасеянного поля пшеницы, проверяя на ходу крепость новых изгородей.

— Но, между прочим, жалованье вам платим мы, — сухо ответила я, сама понимая, что использовать такой аргумент в споре с Ральфом значит сразу даровать ему победу.

— Не будьте глупой, мисс Лейси, — усмехнулся он. — Ни одно жалованье не могло бы компенсировать предательство мною интересов моих сограждан. И вы прекрасно знаете это.

— Почему же вы тогда согласились работать с моим дядей Джоном? — требовательно спросила я. — Он ведь нанял вас в качестве управляющего поместьем Лейси.

— Я так и работаю, — уверенно ответил он. — Дело в том, что будущее Лейси полностью зависит от того, как будут жить люди в деревне.

Мы повернули лошадей и поскакали по широкой песчаной дороге, огибающей общинную землю. По обочине она сплошь заросла кустарником и вереском.

— Это нужно срубить, — сказал Ральф, указывая на голые ветви. — Весной они разрастутся еще больше, и если случится пожар, то он охватит все вокруг. В конце этой недели я пришлю сюда пару человек.

— Не уводите разговор в сторону, мистер Мэгсон, — с шутливой серьезностью сказала я. — Вам прекрасно известно, что дядя Джон планирует совместное деление прибылей, но никто не собирается передать все права деревне. Я думаю, вы не предполагали, что он собирается подарить наш великолепный Вайдекр деревне.

Ральф спокойно улыбнулся своей неторопливой улыбкой.

— Действительно, не предполагал. Ваш дядя — хороший человек, но он был рожден в богатстве и знает ценность этой земли. И он никогда не расстанется с ней.

— А на что же вы надеетесь? — непонимающе спросила я.

— Я надеюсь, что вы отдадите ее, — Ральф произнес это так, будто это было самой простой вещью на свете.

Он направил лошадь в парк и, переведя ее в галоп, заставил легко перескочить через недавно возведенную стену. Неотступно следуя за ним, я не заметила стены и чуть было не свалилась с Мисти, когда та неожиданно совершила прыжок, не ожидая моей команды.

— Я отдам? — спросила я, нагоняя его. — Вы считаете меня способной отдать Вайдекр в чужие руки? И это после того как вы говорили о необыкновенной любви Лейси к своей земле?

— Именно, — спокойно ответил Ральф и хмыкнул, глядя на мои гневно разрумянившиеся щеки. — Не сердитесь, мисс Джулия. Я действительно считал, что вы не настоящая Лейси, когда видел, что вы готовы уступить свою долю и превратить саму себя неизвестно во что. Но то, что я планирую насчет вас и Вайдекра, это не для молоденькой беспомощной девчонки. Это путь, которым должна идти вся страна, чтобы избежать жестокости и горя.

Копыта лошадей гулко стучали по мерзлой земле, будто подтверждая каждое его слово.

— Вот, смотрите, — сказал он, неожиданно становясь серьезным. — Мы живем в жестоком мире. Вам знакома нищета Экра, и мне не нужно рассказывать вам, что творится в других местах. Целая деревня может умереть от голода, и никому до этого не будет дела. Вокруг умирает множество людей — детей, стариков, — умирает от холодной погоды, от пустяковой простуды, только потому, что их тела слишком слабы, чтобы бороться с ними. Вы сами видели это.

Я кивнула. Я действительно видела все это.

— И так не только в Экре, — его голос звучал очень тихо. — Такие вещи происходят по всей стране. Иногда несчастье приходит случайно — неурожай, безответственный сквайр, отсутствие благотворительности. Но иногда хуже. Посмотрите, что творится к северу от наших границ, там, где лендлорды решили очистить свою землю от людей — и они сделали это.

— Очистить? — не веря свои ушам, переспросила я.

— Им нужны пастбища для овец, — объяснил Ральф. — Или лесные угодья для дичи. А тут, поближе к нашему Вайдекру, им просто нравится красивый пейзаж. И если этому мешает одна или несколько деревень, то их просто сносят. Или сжигают.

— А крестьяне?

— Некоторые из них уезжают, когда их просят, — ответил Ральф. — Они становятся бродягами, поскольку приход не заботится о них. Другие отказываются уехать и пытаются судиться с лендлордами. — Он невесело улыбнулся. — Но это очень болезненный процесс. Законы писались лендлордами, суды созданы лендлордами, и судьи — тоже лендлорды. Выходит, что они должны судить сами себя.

Я ничего не сказала. Однажды я слышала, как мой дедушка лорд Хаверинг возмущался тем, что человека приговорили к смерти за то, что он украл булку, чтобы накормить свою голодающую семью. Я понимала, что Ральф имеет в виду. Некоторые из последствий выбранного нами образа жизни я видела на улицах позади Рыбного Мола.

— Некоторые из жителей этих деревень отказываются трогаться с места, — продолжал он. — Я слышал о людях, сгоревших заживо, когда сжигали деревни. И о безобразных битвах между голодными людьми и вооруженными солдатами. Такое случается, Джулия. К этому приводит власть лендлорда. Вот почему я хотел гарантий от тебя и Ричарда.

— Я никогда не допущу, чтобы такое произошло в Вайдекре, — яростно сказала я.

— Вы не совершенны, — просто сказал Ральф. — Ваш жених, этот Джеймс Фортескью, возможно, захочет ввести новые методы хозяйствования или, наоборот, ощутит тягу к живописным пейзажам. Или вам не будет хватать денег и вы решите продать землю, или же нарушите ваши соглашения с Экром и заставите их работать за поденную плату. Вы не можете заранее предсказать, что придет вам в голову, когда вы получите в руки власть.

Я ждала. Ральф подводил меня к какой-то мысли, но я не могла понять к какой.

— Вы можете избавиться от этой власти, — сказал он торжественно. — Вы не должны удовлетвориться идеей, которую придумал Джон, и тем, что некоторые из арендаторов станут чуть-чуть богаче. Это займет годы, годы и годы и, возможно, не осуществится вообще. Стоит хоть одному из Лейси передумать, и все созданное нами пойдет насмарку. Я хочу видеть эти перемены уже сейчас, при моей жизни. Я хочу, чтобы именно вы были тем Лейси, который сделает это. Вы вернете землю Экру, и каждый человек в деревне получит право решать, что с ней делать и что на ней будет расти. Никто не будет получать жалованья, все они будут иметь равную долю в прибылях. Вашу же долю в прибылях обеспечит вложенное вами состояние. Все поместье будет отдано назад людям, которые владели им до Лейси, чтобы они управляли им по своему собственному усмотрению.

Я непонимающе смотрела на Ральфа.

— И вы хотите, чтобы я это сделала? — спросила я.

— Угу, — улыбнулся Ральф. — Сумасшедший план, правда?

И он пустил лошадь в галоп, как будто не имел никаких забот. Я поскакала следом.

— Из этого ничего не получится, — сказала я.

Ральф усмехнулся.

— Они не будут беречь землю, — принялась объяснять я. — Они откажутся держать ее под паром. Они станут сажать только овощи для себя. У них не будет денег, чтобы купить хорошие семена или новый скот.

— Не бойтесь, — возразил Ральф. — Все это заставит их делать вложенный вами капитал.

— Капитал? — возмутилась я. — С чего это я стану вкладывать деньги в то, что еще, может, не принесет пользы?

Ральф резко осадил лошадь и встал на моем пути.

— Да потому, что есть более важные вещи, чем два процента годовых, — он свысока глядел мне в лицо со своей громадной лошади. — Потому что вы — привилегированное лицо в стране, где люди голодают и где нет мира для вас. Потому что вам уже стало известно: невозможно быть счастливым, когда рядом тысячи несчастных. Потому что вам останется либо веселиться от собственного богатства, забыв, что рядом живут несчастные, либо ожесточить свое сердце. И в нашей стране много таких знатных людей, которые преуспели в этом. Они уверили себя, что богаты вследствие своего ума или своих добродетелей. Они внушили себе и другим, что бедные — бедны, потому что глупы и ничего другого не заслуживают. И когда это произошло, страна разделилась на две враждующие стороны. И обе стороны достаточно безобразны.

Я не могла спорить с Ральфом. Я помнила самодовольство в голосах богатых людей и слышала отчаяние в голосах бедных. Я не хотела быть ни на одной из этих сторон.

— У нас ничего не получится, — неуверенно протянула я.

— Пфу! — фыркнул Ральф и повернул лошадь к дому. Уже почти стемнело, на землю опустились ранние весение сумерки, сиреневое небо исчертили грачи, носясь с полными клювами от дерева к дереву, в лесу ворковали голуби. До нас донеслась чистая, как голос флейты, песня дрозда.

— Ничего не получится, — повторила я.

— Это сейчас ничего не получается, — ответил Ральф так, будто бы мое утверждение требовало его ответа. — Тысячи несчастных умирают от нужды в деревнях, сотни — от пьянства и голода в городах. Едва ли это можно назвать словом «получается».

Пока я обдумывала ответ, мы оказались у ворот Дауэр-Хауса. Ральф не собирался заходить к нам, но подождал, пока Джем не поможет мне спрыгнуть с седла.

— Вы не… сердитесь на меня, мистер Мэгсон? — спросила я, глядя на его потемневшее лицо под треугольной шляпой. И оно сразу просветлело, он улыбнулся мне.

— Благослови вас Господь за вашу наивность, Джулия, — светло сказал он. — Вы преисполнены такой важности, что полагаете себя в ответе за все бедствия со времен Нормана Завоевателя. Я не сержусь на вас, мисс Тщеславие. И если я когда-нибудь и сердился, то не на вас. — Он помолчал, изучая мое лицо. — И если когда-нибудь я позволю себе что-нибудь подобное, то прошу вас простить мне мой кислый юмор. Хорошо? Я помедлила. Уезжая в Бат, я была наивной девчонкой, которая с тревогой ловила на лице Ральфа знаки неудовольствия. Вернулась я уверенной в себе и в своих чарах женщиной.

— Пожалуй, — протянула я, улыбаясь и сощурив глаза.

— Не пожалуй, а непременно, — и Ральф усмехнулся своей бесшабашной, смелой улыбкой. Затем наклонился и, приподняв меня за локти, перед окнами Дауэр-Хауса, запечатлел на моих щеках по звучному поцелую, будто бы я была горничной. Потом опустил меня на землю, приподнял шляпу и ускакал в деревню.

Я бросила испуганный взгляд на окна дома, проверяя, не увидела ли меня мама, грозно нахмурилась Джему, усмехавшемуся при виде моего смущения, гордо задрала голову и направилась вприпрыжку к дому, внутренне смеясь от дерзости Ральфа Мэгсона.

Я была так занята той весной, что если бы и захотела томно грустить, скучая по Джеймсу, то едва ли нашла бы свободную минутку. Дядя Джон и законники Чичестера скрупулезно составляли контракт, заключаемый между рабочими, арендаторами и владельцами Вайдекра. Присутствовать при подписании контракта хотела и я, чтобы все могли убедиться, что я даю мое слово, так же как дает его Экр. Я провела много часов в библиотеке с дядей Джоном, чтобы убедиться, что я все правильно понимаю, что сроки личной аренды, величина вкладов в общественный фонд, время выплат для покупки семян и оборудования, величина процентов, которые мы были намерены платить, не остались без внимания. И часто случалось, что, проверив какой-нибудь договор, я восклицала:

— Дядя Джон, помимо своего долга нам, этот арендатор обязан еще выплачивать долю на содержание бедных и десятину. Это слишком много для него. Нам следует растянуть эту выплату по крайней мере на несколько лет.

Дядя Джон внимательно изучал цифры и часто соглашался со мной.

— Вы правы, Джулия! Но, имейте в виду, это уменьшит долю Вайдекра!

Между дядей Джоном, Ральфом и мной часто происходили длительные совещания в библиотеке над расстеленной картой Вайдекра. Ральф прекрасно знал землю и мог с точностью предсказать, где какие культуры станут расти на наших меловых почвах. Дядя Джон же много читал о сельском хозяйстве да и жил здесь прежде. Я больше помалкивала, но держала глаза и уши открытыми, чтобы узнать как можно больше из этих долгих, дружеских разговоров.

Мы с Ральфом беспрестанно были в работе, то проверяя овец, то оставаясь в деревне для того, чтобы понаблюдать за приведением в порядок канав и изгородей, разрушенных в годы нужды. Мы хотели, чтобы земля была надежно защищена и от набегов овец, и от половодья и чтобы все было готово к боронованию.

Нам следовало закупить оборудование. То, что осталось после разорения Лейси и после последнего урожая, было продано или обменяно на ничтожное количество продовольствия во время нужды в Экре. Мы должны были покупать новые плуги, новых рабочих лошадей, новые семена. Нужно было научить целое поколение молодых людей управлять лошадьми и следовать за плугом, поскольку они никогда не видели, как это делалось их отцами.

— У нас ничего не получится, — говорил иногда мне дядя Джон, когда я возвращалась домой, уставшая после целого дня, проведенного в седле, и со списком дел, которые нужно было переделать прежде, чем установится весенняя погода и начнется настоящая работа. — По крайней мере, в этом году.

Но во мне появилась непоколебимая уверенность. В таких случаях я улыбалась дяде Джону, как старшая, и говорила:

— Все получится, дядя Джон! И мистер Мэгсон так говорит, и я уверена, что у нас все идет хорошо. Все в Экре работают целыми днями, чтобы приготовить землю к вспашке. У нас не может не получиться!

И как будто бы всех этих хлопот было недостаточно, купленные дядей Джоном овцы стали ягниться. Мы потеряли двух или трех ягнят и даже одну матку, потому что держали их на нижних пастбищах, когда было холодно. После этого Ральф заявил, что овцы должны быть переведены под крышу, чего бы это ни стоило.

Амбар, который использовали осенью, стал слишком мал для разросшейся отары и к тому же находился очень далеко. Все старые сараи были разобраны много лет назад на дрова. И поэтому нам пришлось разместить овец в пустых стойлах нашей конюшни рядом с Дауэр-Хаусом. Запах был ужасающий, а шум, который они создавали, — просто невообразимый. Мама как-то сказала, что она никогда не читала стихов о жизни пастухов с большим удовольствием.

— Ах вы наша пастушка! — усмехнулся в ответ дядя Джон.

В ту весну нас никто не назвал бы приверженцами светских манер и хорошего тона.

— Мы — пионеры, — ответила мама, и я еще больше полюбила ее за понимание важности нашей работы, за то, что мы в самом сердце Англии создаем новую страну, в которой каждый будет свободен от ошибок прошлого и может попытаться сделать будущее новым и чистым.

— Сквайр Джулия, — иронично окликнула меня Клари Денч, когда мы встретились однажды на улице Экра. Она только что отнесла отцу обед и теперь возвращалась домой с кувшином и тарелкой под мышкой. В эти дни он работал на рытье канав, и Клари вся была заляпана мокрым песком.

— Ты бы еще сделала мне реверанс, — недовольно сказала я. Я выглядела лишь немногим лучше, чем она. В те дни я носила старую кремовую амазонку, теперь потерявшую прежний вид, грязную на подоле и там, где я прихватывала ее пальцами. Я шла пешком, ведя на поводу двух рабочих лошадей в кузницу подковать. Идти было ужасно неудобно, поскольку грязь налипала при каждом шаге на мои башмаки. За исключением того, что ботинки Клари были более старыми и подошвы на них уже оторвались, обе мы оказались грязными до бровей, и вряд ли кто-нибудь мог с уверенностью отличить юную леди Вайдекра от деревенской девчонки.

— Ну у тебя и вид! — рассмеялась Клари.

— Я знаю, — сокрушенно призналась я. — Я уже едва помню Бат, хотя прошло совсем немного времени с тех пор, когда я была там.

— А помнишь время, когда наша деревня совсем пропадала? — спросила она. — Никто не может сказать, что сейчас у нас легкая жизнь, но по крайней мере мы знаем, для чего это все делаем. Весной мы все засеем, а в августе соберем урожай, и будет большой праздник. Раньше так бывало всегда. Мои папа и мама только и говорят что о севе и о мае.

— Май! — воскликнула я, с трудом останавливая лошадей. Люди очень любят представлять рабочих лошадей эдакими добрыми гигантами, но что касается этих двух кляч, то они казались мне какими-то полуидиотами, без капли мозгов в головах и к тому же глухими. — Стойте, вы двое! — сердито прикрикнула я. — А что бывает в мае?

— Праздник Троицы, — объяснила Клари. — Когда оканчивается сев и все другие весенние работы. Тогда люди празднуют приход весны. Все молодые мужчины и женщины, парни и девушки ночью поднимаются на холм и встречают там рассвет. Они остаются до утра в лесу и отмечают приход весны. А потом плетут венки из боярышника, украшают их лентами и потом относят домой.

— О, — протянула я. Все это звучало довольно незамысловато. — И больше ничего, Клари?

Она лукаво улыбнулась. Мы обе уже не были теми маленькими девочками, которые когда-то дрались в лесу.

— Ну, — неопределенно ответила она. — Конечно, не случайно большинство свадеб играют в ближайшие месяцы. Ты сама понимаешь, что многое может произойти до восхода солнца, Джулия. Там нет никого из старших, и никто не станет плохо думать о двоих, уединившихся в лесу. Это не считается позором, поскольку это же май.

Я чуть улыбнулась. Конечно, я была ребенком по сравнению с Клари, которая уже помогала при родах и недавно похоронила свою мертворожденную сестричку. Клари, как и другим детям Экра, было все известно о похоти, о деторождении и о смерти, в то время как мы с Ричардом оставались сущими детьми в своем Дауэр-Хаусе. Но теперь мне уже были знакомы объятия Джеймса, я помнила прикосновение его губ и даже хотела испытать это вновь. К тому же Беатрис вложила в меня свой опыт и свои желания, поэтому я улыбнулась Клари в ответ и тихонько сказала: «О!», будто бы я была не сквайром и не мисс Джулией, а девушкой, подобной ей, способной с радостью давать и принимать любовь.

— А ты не пойдешь с нами? — приглашающе спросила она. — В этом нет ничего плохого. Многие девушки идут туда встречать рассвет, плести венки.

— Мне бы очень хотелось, — ответила я.

— Тогда я скажу им, что ты пойдешь с нами. Может быть, тебя сделают королевой мая. Обязательно передай маме и дяде Джону, что в это время несколько дней никто не будет работать.

— Хорошо, передам, — сказала я и тронула поводья.

— Это будет целый фестиваль, — сказала Клари и взялась за поводья с другой стороны, чтобы помочь мне отвести лошадей к кузнице. — Все будут одеты в костюмы, и потом состоится большой пир. Те фермеры, у которых есть деньги, наймут оркестр, а те, у кого их нет, принесут еду для пира. Весь Экр отправится в гости в Хаверинг, или в Синглтон, или в Амбершем, и там везде будут танцы, бесплатная выпивка и бесплатная еда. А на следующий год будем принимать другие деревни мы. Наш Экр столько лет не плясал на вечеринках, что в этом году наша очередь ходить в гости.

— А кто такая королева мая? — поинтересовалась я.

— Она — королева праздника. На ней будет надета корона из боярышника, и она сможет носить ее всю весну, и пойдет первая за плугом, и будет начинать первая все танцы. И если я скажу им, что ты собираешься прийти, то это наверняка будешь ты.

Я просияла.

— Обязательно скажи, Клари. Я наверняка приду, это все звучит так забавно. И я непременно передам маме и дяде Джону про праздник.

Клари кивнула и помогла мне завести лошадей на кузню, потом помахала на прощанье и пошла домой. В этот день я опоздала к обеду, но все последние дни я так усердно работала, что опаздывала к обеду каждый день.

Сев в этот год долго не начинали, такой твердой была земля после морозов и такой влажной от снега. Назначить день должны были мы с дядей Джоном и Ральфом.

— Пусть это будет в день рождения Джулии, на счастье! — предложил Ральф.

Мы сообщили деревне, когда начнется сев, и скрестили пальцы, чтобы не сглазить удачу, поскольку в деревне давно забыли, как сеять и жать урожай, а помнили только тот год, когда посеяли боль и пожали бунт.

За ночь ветер потеплел. Утреннее солнце разорвало клочки снежных туч, и запахло соленым воздухом моря. Когда я выглянула в окно моей спальни, шатер неба надо мной сиял опаловой голубизной и солнце заливало землю по-весеннему желтыми лучами.

— С днем рождения вас, мисс Лейси, и с погожим сухим днем, — сказала миссис Гау, когда я пришла на кухню попросить еще чашечку кофе. Она имела в виду стирку, я — землю, но наше удовлетворение было взаимным.

— Спасибо, — ответила я. — У нас сегодня сев, меня не будет весь день.

Она приветливо подняла голову.

— Если хотите, я попрошу Джема, чтобы он привез вам в поле завтрак, — сказала она с необычной добротой. — Не станете же вы возвращаться домой, едва начав работу.

— Благодарю вас, миссис Гау, — удивленно поблагодарила я, и она послала мне одну из своих редких улыбок.

— Все говорят, что вы много работаете на земле, мисс Джулия. Вас сравнивают с мисс Беатрис, когда она была девочкой. Мне не так уж нравится, когда женщины занимаются землей, но я знаю, что вы это делаете ради мастера Ричарда.

С этим я могла бы поспорить. Уж если на то пошло, я это делаю ради приданого для Джеймса. Или для того, чтобы вернуть отнятое людям, которые работали на земле. Но по правде сказать, в те дни я работала по зову инстинкта, примерно так же, как овчарка стережет овечью отару: я не могла бы и делать что-то другое. Для меня это было так же естественно, как дышать. Но я придержала язычок, улыбнулась миссис Гау и выскользнула за порог.

И сразу же пейзаж и воздух Вайдекра обрушились на меня подобно водопаду. Стоящий впереди огромный кедр покрылся легчайшим газовым облачком зелени, и пахучий сок капал из свежего надреза на его стволе. Из лесочка позади дома доносилось хрипловатое настойчивое воркование лесных голубей, пробующих свои голоса после сезона молчания. За кедром виднелся паддок и фруктовый сад, в котором бутоны на яблонях были пока крохотными, как рисовые зернышки, но обнадеживающе малиновыми. Земля на старом лугу, превращенном в поле, была белой от инея, но с подветренной стороны изгородей виднелись зеленые росточки, и за ними слева от меня лежала общинная земля, закругляющаяся как большая конфета, желто-коричневая от прошлогоднего вереска и чуть зеленеющая в спящих оврагах.

Справа от меня, к югу, возвышались склоны пологих холмов, словно бархатно-зеленые плечи великана, охраняющего мою землю. И хоть я не видела их, но точно знала, что сейчас там на свежей травке пасутся отары овец с новорожденными ягнятами. Я вступила в сад, окунулась в запахи, звуки и тепло утреннего весеннего Вайдекра и почувствовала, что плечи мои расправились, губы улыбнулись и лицо, подобно цветку, повернулось к солнцу.

Несколько минут я стояла здесь как бы в полудреме, и затем — над пением птиц, над пульсом моего собственного сердца (возможно, это билось сердце земли) — я услышала высокое сладкозвучное пение, будто сама земля звала меня к себе.

Ральф давно уже был в поле. Начали мы работу с луга у Трех Ворот, составили команды пахарей, проверив запасы семян, остроту новых плугов, настроение людей, из которых одни пахали последний раз пятнадцать лет назад, а другие не провели в жизни ни одной борозды. Я еще раз оглянулась вокруг: никто не мог бы нарушить связь между всем моим существом и Вайдекром, бывшим тоже частью моей плоти и крови.

Я соскользнула с лошади и привязала ее к воротам. Сеятели уже вышли в поле, и их огромные холщовые мешки с семенами выпячивались впереди, будто животы беременных женщин. Провести первую борозду выбрали Джимми Дарта, потерянное дитя Экра. И когда я прошла через ворота, плуг двинулся мне навстречу, оставляя позади довольно кривой след, поскольку держали его руки долго голодавшего мальчишки.

— Бог в помощь! — воскликнула я. Все вокруг словно ждали этого момента, чтобы радостно прокричать в ответ: «Бог в помощь!»

Клари стояла неподалеку, с ее плеча свисал такой же огромный мешок, как у других, и она сделала мне знак подойти и забрать его.

— С днем рождения, Джулия! — любяще произнесла она. — Я жду тебя. Тебе следует бросить в землю первые семена. Все просят тебя об этом. Это будет добрый знак. Возьми полную горсть и разбрасывай семена кругом.

Наполовину согнувшись под тяжестью мешка, я подождала, пока Джимми закончит первую борозду. Громадные лошади, наклонив головы, тянули плуг, явно зная свою работу лучше, чем Джимми. Я ступила в борозду и почти утонула в ней, придавленная тяжестью мешка. Семена, чуть влажные и бледные, скользнули в мою ладонь, и я широким округлым жестом разбросала их. Мне хотелось, чтобы они долетели до самых границ моей земли, чтобы никогда здесь больше не было голода и нужды.

Снова и снова я доставала семена щедрой рукой и подбрасывала их в небо, будто кормила чаек, чтобы на моей земле никогда больше не слышно было плача, даже плача чаек. Когда семена рассыпались серебряной рекой и падали в жирную почву Вайдекра, в моей голове раздавалось сладкое пение, и я чувствовала себя такой сильной, могущественной и доброй, что не удивилась бы, если бы они прямо на глазах дали ростки.

Я ничего не слышала вокруг, так я была поглощена своим делом и зрелищем кружащихся в воздухе семян, как вдруг мне послышалось, что кто-то зовет меня, и я оглянулась. У начала поля, соскользнув с лошади, с вьющимися черными волосами и сияющими глазами, стоял Ричард.

И как во сне я пошла к нему, все еще зажав в руках пригоршни семян. Он казался центром того мира, сердцебиение которого я слышала сегодня утром. Его ноги казались корнями, вросшими в землю Вайдекра, его голову пригревало вайдекрское солнце.

Когда я шла по меже, грязь липла на подол моей амазонки и ботинки утопали в земле. Ричард протянул руки и подтянул меня к себе, не говоря ни слова. На глазах всего Экра, глядящего на нас, я подняла к нему лицо и позволила поцеловать меня долго и страстно.

Его руки крепко прижимали меня к себе, а полы дорожной накидки захлестнули нас, будто бы спрятав. Я просунула руки под накидку и обняла его горячую жаркую спину так крепко, будто тонула в реке. Его голова опустилась чуть ниже, я приоткрыла рот под его губами и ощутила вкус его языка.

И тут же, словно он оказался ядом, я отпрянула назад, вырываясь из его обьятий. Безразличная к тому, что он подумает, я вытерла грязной ладонью свой рот, стремясь стереть горечь этого поцелуя.

— Не надо, Ричард! — строго воскликнула я, и чары бездумной радости оставили меня.

Лицо Ричарда почернело.

— Я получил твою записку… — начал он.

Но тут раздался предупреждающий возглас Клари:

— Смотри, Джулия, вон твоя мама!

Я отступила еще на шаг и виновато взглянула на дорогу. Экипаж дяди Джона свернул с дороги и приближался к нам, но я поняла, что они не видели ничего, кроме приветственного объятия, которым обменялись мы с Ричардом. Я стояла вся красная от стыда и не могла поднять глаз от земли. Мне стыдно было взглянуть на людей, из страха, что кто-то из них улыбнется мне или подмигнет Ричарду. Не боязнь маминого неодобрения заставила меня отпрянуть от него. Это сделало чувство, что его прикосновение — которое мне так нравилось когда-то — несло в себе зло.

Я не смотрела на Ричарда, мне было безразлично, что он думает. Но когда я вспомнила о Джеймсе и о себе как о его нареченной, меня бросило в жар, и я опустила глаза.

Но Ричард не растерялся. Он всегда умел выходить из трудных ситуаций, и сейчас, отвернувшись от меня, легкими шагами пошел к экипажу.

— Тетушка-мама! — воскликнул он с восторгом и встал на ступеньку, чтобы поцеловать ее. — Папа! — потянулся он пожать руку Джону. — Вы можете счесть меня невежливым, но, когда я ехал домой, мне сказали, что сегодня первый день сева. Ни за что на свете не хотел бы я пропустить такое событие. Приезжаю и вижу, как в середине поля стоит Джулия и разбрасывет семена так, как будто она кормит чаек.

Дядя Джон рассмеялся.

— Мы приехали посмотреть церемонию первой борозды, но вижу, что опоздали. — Он кивнул Ральфу, подошедшему поздороваться с ним. — Добрый день, мистер Мэгсон. Прибытие Ричарда к дню рождения Джулии и к севу — сюрприз для нас.

Ральф кивнул маме и Ричарду. Я знала его достаточно хорошо и была уверена, что он ни слова не скажет о том, что я только что обнимала Ричарда, будто мы были давнишними любовниками. Да и никто в Экре не выдаст меня. Только Ральф знал, что я помолвлена с другим человеком и что Ричарду не следует ко мне приближаться, но Ральф меньше чем кто-либо другой придавал значение таким вещам. Я двинулась к плугу и, взглянув на Ральфа, сделала страшные глаза, чтобы он не дразнил меня. Но с таким же успехом я могла бы просить солнце остановиться.

— Потаскушка, — прошептал он провокационно, и я опять покраснела и нахмурилась.