Вайдекр (№2) - Привилегированное дитя

Я рассказала ему сон о том вечере в пустом холле старого Вайдекра. Я рассказала ему все: и о чувстве покоя и долгожданной тишины в пустом доме, об ожидании прихода толпы из Экра и желании, чтобы они поскорей пришли, о грозе, о человеке на вороной лошади, о молнии, ярко сверкнувшей на лезвии ножа…

— И что потом? — мягко спросил он.

Тогда я рассказала ему о других моих снах. О том сне, в котором я маленькой девочкой бегала по лугам и лесам Вайдекра. И я рассказала о том, что иногда я внезапно вижу все ее глазами, даже когда не сплю.

— А кто эта девочка? — спросил он так, будто это был самый естественный вопрос в мире.

— Это — Беатрис, — довольно тупо ответила я и услышала мамин испуганный возглас. Но доктор заговорил, пытаясь меня отвлечь, и продолжал расспрашивать, расспрашивать и расспрашивать, выворачивая все самое сокровенное, что было во мне, и рассматривая его со всех сторон.

— На сегодня хватит, — неожиданно сказал он, и я, взглянув на часы, увидела, что прошел целый час, настал полдень и длинные поленья в камине уже догорели.

Голова моя просто раскалывалась от боли.

— Завтра в это же время, — обратился он к маме. — Сегодня мы достигли большого пвогвесса.

Она кивнула и прошла к двери. Я двинулась следом, и мне казалось, что иду я в каком-то сне, том новом сне, который от прежней меня оставил лишь оболочку.

— Что теперь? — спросила мама с насильственной бодростью, когда мы оказались на тротуаре перед домом. В морозном воздухе чувствовался запах снега. — Можно пойти в Зал ассамблей и посмотреть программу на предстоящую неделю. Потом нужно заглянуть в Галерею минеральных вод попробовать воду и записаться в книгу посетителей. И давай заглянем в кондитерскую — выпьем по чашечке кофе и — о, Джулия! — булочки! Знаменитые булочки Бата! Мы просто обязаны их немедленно попробовать!

— Мама, можно я пойду домой? — попросила я жалобно. — Извини, пожалуйста, но у меня адская головная боль.

Она сразу же взяла меня под руку, и мы пошли домой на Гей-стрит. Мамины шаги рядом казались гораздо легче и моложе, чем мои собственные. И, доплетясь наконец до нашей двери, я подумала, что если это называется быть здоровой, то я тысячу раз предпочту быть больной.

Мама позволила мне поспать до обеда, но после того, как мы поели, моя головная боль утихла, и она настояла, чтобы мы отправились погулять по магазинам, осмотреть достопримечательности и записаться в книгу посетителей, дабы объявить всему Бату, что мы прибыли.

— Я бы хотела, чтобы мы с кем-нибудь познакомились, — сказала я, входя в Галерею минеральных вод и ежась под взглядами примерно трех дюжин глаз.

— Обязательно познакомимся, — оживленно пообещала мама. — Бат — это самое веселое место в мире. Так всегда было. Не пройдет и недели, как у нас будет не меньше десятка друзей.

— Вон та девушка, — вдруг увидела я. — Девушка, которую мы видели у доктора.

Она сидела за столом со стаканом воды в руке в компании молодых людей. Я поискала глазами молодого человека с каштановыми волосами, но его там не было. Две молодые девушки стояли позади нее и болтали с каким-то юношей, третья сидела рядом, листая журнал мод. Еще двое молодых людей стояли за ее спиной и чему-то смеялись, тоже заглядывая в журнал. Освещенная ярким пламенем свечей и окруженная друзьями, она казалась еще более хрупкой и уязвимой, чем утром. Как будто почувствовав мой взгляд, она подняла глаза и узнала меня. Она тут же встала со стула и пошла к нам, кутаясь в шаль. Присев перед мамой, она представилась:

— Здравствуйте! Меня зовут Марианна Фортескью. Я видела вас утром у доктора Филлипса, не правда ли?

— Да, в самом деле, — приветливо ответила мама. — Я — леди Лейси, а это моя дочь Джулия.

— Я не встречала вас здесь прежде, — продолжала мисс Фортескью. У нее была странная манера растягивать слова, будто бы она смертельно устала. — Я бываю у доктора каждое утро.

— Я тоже буду ходить к нему каждое утро, — грустно ответила я. — По крайней мере, пока мы будем здесь. Мы собираемся домой в апреле.

Она кивнула.

— Откуда вы прибыли? — поинтересовалась она.

— Из Суссекса. — Я говорила совершенно спокойно. И никакого гула не раздалось у меня в голове при этом слове. — Наше поместье называется Вайдекр, это вблизи Чичестера.

— А мы живем в Клифтоне, недалеко от Бристоля, — сообщила в свою очередь она. — И меня привозят сюда каждый день. Сегодня мой брат забрал меня после визита к доктору. Я была просто уверена, что мы перевернемся по дороге. И ужасно замерзла.

— И вы сегодня уедете домой? — спросила мама.

— О нет, сегодня нет, — ответила мисс Фортескью. — Сегодня вечером будет концерт, который мой брат очень хотел послушать. Мы переночуем у нашей тетушки. А вы идете на концерт?

— Да, — сказала вдруг мама, к моему удивлению. — Возможно, мы там встретимся.

— Как хорошо, — улыбнулась мисс Фортескью, и, сделав прощальный реверанс, она вернулась к своим друзьям.

— Концерт, мам? — спросила я.

Она послала мне быстрый заговорщицкий взгляд.

— Ты же хотела иметь друзей в Бате, Джулия, вот мы и на пути к этому, — откровенно объяснила она. — Одна шаль на плечах мисс Фортескью стоит по меньшей мере двести фунтов. Я считаю ее вполне подходящим знакомством для тебя.

— Фу, как вульгарно, — усмехнулась я. — Ты меня удивляешь, мама.

— Городской политес, — улыбнулась она. — Ты ничего не понимаешь, моя суссекская простушка. А сейчас мы должны записаться в книгу посетителей и отправиться к портнихе покупать для тебя наряды.

Мама запланировала этот вечер как мое вступление в свет Бата, и она доказала мне, что я действительно суссекская простушка, поскольку я не предполагала, что это так просто. Марианна Фортескью была там со своим братом, которого звали Джеймс, и с двумя девушками из Галереи: одна из них была ее сестра Шарлотта, а другая — ее кузина Эмили. С ними же была и матушка Эмили, миссис Деншам, которая помнила мою бабушку Хаверинг «еще с тех самых пор». Каким-то образом мы присоединились к их компании, и на концерте я сидела между Марианной и Эмили, а когда он окончился, мы все отправились ужинать и пить чай к миссис Деншам.

Марианна за ужином ничего не ела, только попозже выпила чашку чая даже без пирожного. Я видела, как тревожно смотрел на нее брат, но он ничего не говорил. И даже нахмурился, когда Эмили вдруг тихо произнесла:

— Марианна, пожалуйста, съешь хоть маленький кусочек торта.

Он сразу же прервал их и стал громко жаловаться на то, что его чай остыл. Эмили начала протестовать, говоря, что чай только что кипел и не мог так быстро остыть, и смущение Марианны осталось незамеченным, ее внезапный румянец видела только я.

— Думаю, мы завтра опять встретимся у доктора, — сказала мне Марианна, пока мы стояли у двери, дожидаясь мою маму, прощавшуюся с миссис Деншам. — Простите меня, что я не заговорила с вами тогда, но обычно после визита к нему я себя плохо чувствую, хоть и знаю, что он очень хороший. И что он желает мне только добра.

— Он просто шарлатан! — так неожиданно сказал Джеймс Фортескью, что я даже подпрыгнула. — Шарлатан, шарлатан!

Марианна громко рассмеялась, в первый раз с тех пор, как я ее увидела. Ее щеки раскраснелись, и глаза заблестели.

— Не надо, Джеймс, — попросила она. — Ты не должен так говорить. Мисс Лейси подумает, что ты грубиян.

— Шарлатан, все равно он шарлатан, — продолжал ее брат, ничуть не обидевшись и с улыбкой глядя на меня. — Мисс Лейси сама может сделать выводы. То, что он живет в роскошном доме и доводит своими глупыми расспросами красивых девушек до слез, делает его шарлатаном в не меньшей степени, чем если бы он пытался продавать муку вместо лекарства где-то на окраине.

Марианна бросила на меня извиняющийся взгляд.

— Мой брат очень настроен против него, — объяснила она.

— Все, кого я знаю, высокого мнения о докторе Филлипсе…

— Наствоен, наствоен, — сказал Джеймс сердито. — Очень наствоен.

— Почему же вы ходите к нему? — хитро спросила я.

Марианна опустила глаза.

— Дело в том, что мне очень трудно есть, — сказала она так смущенно, будто признаваясь в тайном пороке. — Это звучит очень глупо, и я действительно делаю глупость, что не ем. Мама и папа тревожатся обо мне и посылают меня к самым разным специалистам.

Джеймс Фортескью скривился.

— Я не верю никому из них, — обратился он ко мне. — Я люблю отвозить ее к ним, потом забирать оттуда, но я совсем не считаю трагедией то, что Марианна ест мало. Проголодается, станет есть больше.

Марианна улыбнулась мне странной улыбкой соучастия.

— Когда вы обсуждаете свои мысли с другими, все становится гораздо сложнее, правда? А что с вами, если это, конечно, не секрет?

Я мгновенно залилась румянцем.

— У меня бывают сны, — неловко ответила я. — Иногда даже ночные кошмары. И был один сон, который… — Тут я обвела глазами богатую лестницу, сияющие канделябры, шелком обтянутые стены, роскошные ковры. Этому миру невозможно рассказать о грохочущей грозе, о падающем шпиле, обо мне, стоящей на коленях на церковном кладбище, словно древний оракул. — Это был ужасный сон, — коротко объяснила я.

Джеймс взял мою руку и нежно поднес ее к губам. Это было обычное пожелание спокойной ночи, но он задержал мою руку в своей и тепло заглянул мне в глаза.

— У меня тоже бывают плохие сны, — важно сказал он. — Особенно, если я поем на ночь поджаренного сыру.

Марианна и я весело рассмеялись, в это время как раз подошла мама и сказала, что нам пора. Мы ушли, но я уже знала, что мне нравится Джеймс Фортескью, и улыбалась всю дорогу домой при мысли, что я расскажу доктору Филлипсу, как плохо есть поджаренный сыр на ужин.

Глава 14

Я и вправду была суссекской простушкой, поскольку мне потребовалось немало дней, чтобы понять, что я принята в лучшем обществе, которое собралось в Бате в этом сезоне.

Все последующие дни моего пребывания были точной копией первого дня. Утром я отправлялась к доктору, садилась в его покойное кресло напротив пылающего камина и рассказывала ему о Вайдекре и своих снах. Я пыталась не уходить далеко в своих рассказах и по возможности утаивать от него их большую часть. Было очень много такого, что ему не следовало знать: лицо Ральфа, глядящее навстречу выбежавшей к нему Беатрис, блеск молнии на лезвии ножа, любовь Ральфа в той летней беседке и восторг, испытанный мной и запретный для каждой приличной молодой леди, тайны Экра, страх животных перед Ричардом, та ночь невыразимого счастья у затухающего камина и, наконец, сон, приходивший ко мне снова и снова, в котором шпиль падал на мирные дома, а я немым криком кричала с церковного погоста, пытаясь разбудить спящих.

Я делала все возможное, чтобы утаить правду от доктора Филлипса, но он был умным человеком, а его комната — слишком жарко натопленной, и камин мерцал прямо перед моими глазами, зачаровывая меня; и с каждым днем доктор вытягивал из меня все больше и больше, пока я не почувствовала себя предательницей и мне не показалось, что я навсегда теряю Вайдекр. Все мое «я» было высосано из меня, и осталась только пустая, хорошенькая оболочка.

— Ну а тепевь васскажите мне, пожалуйста… — просительным тоном говорил доктор Филлипс. И внутри меня что-то вздрагивало, будто бы улитка заползла ко мне в волосы, пока я лежала в траве. — Васскажите мне об этой женщине, вашей тетушке… ее звали Беат-вис, не так ли? Почему вы думаете, что похожи на нее?

И я, заикаясь и все время прерывая себя, начинала рассказывать ему, изо всех сил стараясь что-либо недосказать.

— Потому что мне так кажется, — потеряв терпение, ответила я однажды. — И все в деревне говорят, что я похожа на нее.

— Вы видели ее повтвет? — спросил доктор Филлипс.

— Не-ет, — протянула я и поерзала в кресле. Подушки были слишком глубокими и мягкими, огонь камина пылал слишком жарко.

— Тогда откуда же вы знаете, что похожи на нее? — спросил он. Когда он задавал вопросы, подобные этому, в его голосе появлялись нотки ворчливого удивления. Он ждал возражения.

— Ну-у, потому что… — тут я прервала себя. — Все так говорят.

— Я так не думаю, — протянул он сладко. Он почти пел. — Не думаю, что поэтому. Вы видели ее во сне, Джулия? Вы же знаете, вы все должны вассказывать мне.

— Я не видела ее во сне, — упрямо стояла на своем я. Но он тут же услышал нотку неповиновения.

— Но вы видели сны с нею?

Я глубоко вздохнула. В комнате стоял странный, удушливый запах, будто бы здесь никогда не открывали окон, будто бы я никогда не сумею от него освободиться и буду, как Персефона, навечно заточена в подземном царстве.

— Да, я видела сны с нею, — слабо отозвалась я.

— И вы гововите, что никогда не видели ее? — его голос был очень тихим, очень сладким.

— Только в зеркале, — объяснила я.

— В зевкале? — повторил он. Он смаковал это слово, как маленькую конфетку. — Вы видели ее в зевкале? Вы стояли позади нее? — Он даже не дожидался моего ответа. — Позади? Или впеведи нее? Вядом?

— Я была ею, — прервала я, снова потеряв терпение. — Мне приснилось, что я это она.

Я ожидала, что доктор Филлипс рассердится на мою вспышку. Но вместо этого он сложил вместе свои пухлые пальчики над животом наподобие башенки и продолжал:

— Очень ховошо, на сегодня, я думаю, достаточно.

Так было каждый раз. В тот самый момент, когда мне казалось, что я сделала или сказала что-то, способное разрушить чары этой комнаты, поколебать его уравновешенность, освободить меня, выяснялось, что уже пора уходить. Когда я появлялась на следующий день, доктор Филлипс начинал с того самого места, на котором мы остановились. И шок от моих слов улетучивался, это становилось добытой им информацией и ничем больше. Мой сон становился его сном. Каждый день унижал меня потерей чего-то очень важного.

Мне не за что было зацепиться, чтобы удержаться. Сны, о которых я рассказывала, все больше удалялись от меня. Предвидение стало казаться случайным совпадением. И вскоре уже не доктор Филлипс слушал меня, а я слушала его советы. Он говорил о том, что таких вещей не бывает, что Беатрис не может разгуливать по Вайдекру и смотреть на все моими глазами. Что у земли не бывает пульса.

И сам Бат в значительной степени выбивал почву у меня из-под ног. Ральф Мэгсон был трижды прав, когда говорил, что забыть о своей принадлежности к родной земле легче всего здесь. Но я тосковала по запаху Вайдекра, когда гуляла по здешним паркам и садам. Улицы здесь так плотно замостили, что я не видела ни одного клочка неухоженной земли за все время, что провела здесь. Я не видела ни одного листика, который бы не был подстрижен по самой последней моде. Ни одного цветочка, который бы вырос по собственной воле. Даже текущая через город река была обрамлена каменным парапетом, выпрямлена и пропущена под хорошенькими мостиками.

Что же касается горячих источников, то к ним я испытывала полнейшее отвращение. Мне было противно не только пить из них — по настоянию мамы я выпивала ежедневно три, о, целых три стакана, — а даже думать о том, что из-под земли может течь горячая вода. Она была такой горячей, что в ней можно было купаться! Каждый раз, когда мы входили в Галерею и я вдыхала горячий, металлический аромат воды, я тосковала по холмам Вайдекра, где из-под земли били чистые и холодные, как лед, источники, хранящие привкус только что прошедшего дождя.

Я скучала по Вайдекру, когда принимала ванны. Я скучала по нему, когда просыпалась утром и, выглядывая в окно, видела за садиком ровные ряды одинаковых крыш, которым, казалось, не будет конца. Я скучала по нему и ночами, когда без сна ворочалась в постели, а вдали грохотали тяжелые повозки. Я скучала по нему и во время наших трапез, находя хлеб слишком серым, а вкус молока — странным.

Но больше всего я тосковала по нему, когда гуляла в парке, вокруг замерзших прудов с иззябшими попрошайками-утками, когда бродила по обледеневшим извилистым тропинкам, которые, вместо того чтобы вести сразу куда вам надо, все петляли и петляли кругами. В деревне люди ходят для того, чтобы куда-нибудь прийти, а не для того, чтобы только пройтись. А в Бате же мы все только и делали, что прохаживались. Каждый день, который я провела здесь, состоял из целых часов мучительного ничегонеделания. Тогда я уходила в парк, бродила часами, глядя на кончики своих новых полуботиночек — о, они не выдержали бы и минуты прогулки по грязи нашего Экра — и размышляя: ради чего, о Боже мой! я стремлюсь переделать себя. Я не знала, смогу ли вынести ту жизнь, к которой меня хотят подготовить.

Однажды я гуляла так глубоко погрузившись в свое молчаливое внутреннее сопротивление, что в первую минуту не услышала, как кто-то зовет меня.

— Джулия! — окликнули меня опять, и, подняв глаза, я узнала Мэри Гиллеспи.

— О, ты умчалась мыслями так далеко! — поддразнивающе сказала она. — Уж не мечтала ли ты о Джеймсе Фортескью? Я едва уговорила Элизабет подойти к тебе сейчас. Ты ведь вчера позволила себе танцевать с ним два раза.

Я улыбнулась Элизабет, которая отнюдь не выглядела оскорбленной. Это была крупная белокурая девушка, с безмятежным и добрым складом характера. С хладнокровием старшей сестры, она не обращала никакого внимания на поддразнивания Мэри.

— Это правда! — признала я охотно. — Я и думать не могу ни о чем другом, кроме как о Джеймсе Фортескью.

— Нет, серьезно, — сказала Мэри и продела свою руку под мой локоть. — Тебе он должен нравиться, Джулия. Он просто украшение нынешнего сезона. — Она уловила недовольство Элизабет и тронула пальцем ее локон, как бы извиняясь. — Да, я согласна, так говорить несколько вульгарно, но что поделаешь, если это действительно так! У его семьи просто горы денег, и отец сказал, что позволит ему жениться даже на бедной, как церковная мышь, девушке, только бы у той было знатное имя или поместье. А у нашей Джулии есть и то, и другое!

Я скорчила легкую гримаску.

— Не такое уж это великолепное поместье, — ответила я. — Если бы ты видела Вайдекр Холл, ты была бы разочарована. Это не дом, а одни руины, и поля впервые были засажены только этим летом, — тут я остановилась, словно что-то сжало мне горло. Я очень, очень тосковала по родному дому. — И к тому же я имею право только на половину поместья.

— Да, но тебе нравится Джеймс? — настаивала Мэри, горя желанием поболтать о любви, хотя в моем сердце жила только тоска по двумстам акрам пахотных и выпасных угодий и лесу, общинной земле и холмам.

— О нет, — рассеянно ответила я, вспоминая Вайдекр в такие же холодные дни, как сегодня.

— Тогда, значит, Джулия оставила дома влюбленного в нее кузена, — торжествующе обратилась Мэри к Элизабет поверх моей головы. — Я знаю, так всегда бывает. Ты приехала в Бат провести сезон, затем вернешься к себе домой, выйдешь замуж и будешь жить в очаровательном новом Холле, а мы непременно приедем к вам в гости! Когда выйдем замуж сами, конечно.

С Мэри невозможно было не смеяться.

— Нет, это не совсем так, — улыбнулась я. С тех пор как я уехала в Бат, Ричард не написал мне ни слова, не считая корявых приписок в конце писем дяди Джона. О нем писал дядя Джон. Его полюбили в деревне. Он работал рука об руку с Ральфом. В погожие дни он руководил строительством Холла, когда стояло ненастье, он вместе с мужчинами трудился в амбаре, где они готовили инструменты к севу. Ричард очаровал всех в Экре, как он когда-то очаровал миссис Гау, леди Хаверинг, маму и меня. Каждый раз, когда я читала об успехах Ричарда на той или иной работе, мое сердце делало маленький прыжок в пропасть. Я знала, что, пока я учусь обходиться без Вайдекра, Вайдекр учится обходиться без меня.

— Ну, тогда ты непременно влюбишься в Джеймса Фортескью, — для пущей убедительности Мэри пребольно сжала мой локоть. — Все девушки в Бате сходят по нему с ума. Элизабет не единственная, кто хотел бы скинуть тебя темной ночью в Эйвон.

Мы все втроем весело рассмеялись, но в этом поддразнивании была доля истины. Другие тоже заметили, что Джеймс танцевал со мной дважды. Однажды его родители приехали в Бат на уик-энд и остановились у миссис Деншам. Мы с мамой были приглашены к ним на обед. Они явно хотели посмотреть на лучшую подругу их дочери и, что важнее, возможную невесту их младшего сына. Мама тоже считала необходимым разведать обстановку.

Все остались очень довольны друг другом. Я чувствовала, что понравилась семье Джеймса. Его мама тепло поцеловала меня при встрече и на прощанье, было видно, что она слышала много хорошего обо мне.

Моя же мама со смешанным чувством отмечала их богатство и неловкие манеры. Фортескью были семьей весьма преуспевающих бристольских торговцев. Они не насчитывали такой вереницы предков, как мы, Лейси из Вайдекра, но их общественному положению многие могли бы позавидовать. Отец Джеймса был олдерменом в родном Бристоле, с очень хорошей репутацией, а мать состояла в родстве с Кентами.

Я вернулась домой с обеда со странной улыбкой. Я знала, что меня осмотрели и одобрили, словно я была породистой лошадью. Также я знала, что маме понравилась семья Фортескью. Я уже изучила характерную примету Бата — работу его брачного рынка. Мы могли сколько угодно притворяться, что прибыли сюда на воды лечиться, или делать покупки, или встречаться со знакомыми, но главная цель была всем ясна. О ней можно было рассуждать вульгарно, как это делала Мэри, или умалчивать, как делали мы с Элизабет, но никто не стал бы отрицать: мы были здесь для того, чтобы видеть и быть увиденными, выбирать и быть выбранными, влюбляться и влюблять. Моя деликатная мама ступила на очень скользкую тропу, когда попыталась делать вид, что игнорирует возможную помолвку своей дочери с самым богатым молодым человеком сезона.

Она ни к чему не принуждала меня, хотя имела на это полное право. Многие родители просто приказывали дочерям выходить замуж по их выбору. Но моя мама никогда бы так не поступила. Она даже не стала бы убеждать меня, если бы видела, что мне не нравится этот молодой человек. Но она не была бы женщиной, если бы не чувствовала себя польщенной тем, что ее дочь часто танцует с Джеймсом Фортескью. Она не была бы хорошей матерью, если бы не постаралась довести до сведения его семьи, что я являюсь наследницей огромного в прошлом поместья, у которого есть шансы возродиться в будущем.

В Бате у нас появилось много знакомых семей, не только Фортескью. Поскольку я принадлежала теперь к высшему свету и встречала все больше и больше молодых людей, наша каминная полка бывала по утрам завалена приглашениями, а ваза у лестницы — визитными карточками. И каждое утро, незадолго до моего визита к доктору Филлипсу, Джеймс Фортескью останавливал свой щегольской фаэтон у наших дверей и осведомлялся у нашей хозяйки, соблаговолит ли мисс Лейси отправиться с ним на прогулку.

Мисс Лейси соблаговоляла.

Он был хорошим товарищем и позволял мне держать поводья, а когда он впервые увидел, как я это делаю, то тут же пообещал научить меня править парой.

— У вас хорошие руки, — сказал как-то Джеймс, и я рассмеялась, вспомнив, когда я последний раз слышала эти слова. Он захотел узнать об этом, и я охотно поделилась с ним воспоминаниями о Денче, о дикой скачке в Экр, о спасении Ричарда. Он покатился со смеху, когда я рассказала ему, как ездила в мужском седле, и я взяла с него клятву никому не рассказывать об этом.

— Судя по вашим рассказам, Вайдекр это великолепное поместье, — заметил он задумчиво. — Теперь я могу понять тоску моего отца по деревенской усадьбе. Ваша мама говорит, что оно могло бы принадлежать вам целиком, если бы вы выкупили его у вашего кузена.

— Да, — сказала я, и между нами воцарилось неловкое молчание, оттого что мы одновременно поняли: наши родители уже ведут деловые разговоры.

Но Джеймс тут же хмыкнул.

— Не грустите, мисс Лейси, прошу вас, — попросил он с деланным смирением. — Мой папа вполне может позволить себе купить собственное поместье. Мне не придется жениться, чтобы ублаготворить его, а вам — выходить за меня замуж, чтобы ублаготворить нас обоих.

Я неподобающе развязно хихикнула. Конечно, никуда не годилось вести такие нескромные разговоры, но это было значительно легче, чем притворяться, будто мы оба не подозреваем о том, что наша свадьба уже несколько недель служит темой бесед сплетниц Бата.

— Уж лучше я подарю его вам, — вызывающе дерзко пообещала я.

— Да, да, очень прошу вас, — сразу же подхватил он. — Это лучше, чем то, что мне приходится тут выносить. Я все время должен притворяться влюбленным в вас, возить вас кататься, приглашать вас танцевать. А скоро, чего доброго, придется посылать вам цветы.

— А мне придется их принимать, — скорбно продолжала я. — Как ужасно быть такой послушной дочерью.

— Но вы всегда можете сбежать с лакеем, — пришел он мне на помощь. — Хотя да, у вас в доме нет лакеев. А как насчет дворецкого?

Я расхохоталась от этих слов и забыла, что поводья у меня в руках. Лошади тут же ускорили шаг, и мне пришлось, откинувшись назад, с трудом выравнивать их.

— Простите мне мой несуразный смех, — извинилась я. — Но вы бы видели нашего дворецкого! Он, конечно, очень милый, но годится мне в дедушки.

— Тогда придется вам выходить замуж за меня, — совсем загрустил Джеймс. — Мне эта мысль нравится не больше, чем вам, дорогая мисс Лейси, но что поделаешь.

Смех замер у меня на губах при этих словах, которые казались продолжением наших бесконечных шуток и розыгрышей. Я украдкой бросила на Джеймса взгляд и увидела, что он внимательно смотрит на меня. На губах его играла улыбка.

— Это только шутка, — быстро сказала я. — Я совсем не собираюсь выходить замуж. Никогда.

— Я знаю! — он проговорил это с такой энергией, что я даже чуть подпрыгнула. — Кокетка!

Я не могла опять не рассмеяться, хотя прекрасно знала, что этого не следует делать. И я все еще улыбалась, когда он отобрал у меня поводья и остановил фаэтон у наших дверей. Он подал мне руку, помогая спуститься по ступенькам, но отказался зайти к нам.

— Полагаю, я увижу вас сегодня на балу? — мрачно спросил он. — И, видимо, мне придется пригласить вас танцевать?

Я повернулась к нему и присела в самом почтительном реверансе.

— Совсем не обязательно, — съехидничала я. — Благодарю вас за предложение, но все мои танцы уже расписаны.

Он внимательно заглянул мне в глаза, и я увидела, как увяла его уверенная улыбка при мысли, что мы не будем танцевать вместе. Но затем он величественно погрозил мне кнутом.

— Мисс Лейси, — в его голосе звучала твердость, — если вы не оставили для меня один танец до ужина и хотя бы еще один танец после и если не я буду сопровождать вас к столу, то тогда я расскажу Марианне и всем нашим знакомым, что вы просто бесчувственная кокетка. И это будет чистая правда!

И я, впервые в жизни чувствуя себя красивой и любимой, подняла к нему смеющееся лицо и, сказав:

— Подождите и увидите! — повернулась на каблучках и исчезла за дверью.

Джеймс нравился мне не из-за этих прогулок под неярким зимним солнцем. Я не принадлежала к той категории девушек, которые способны потерять голову из-за букета цветов и ухаживаний самого богатого молодого человека в Бате. Я была далека от того, чтобы считать самым важным на свете белизну перчаток моего кавалера или количество танцевальных па, которым он обучен. Больше всего я любила Джеймса за его отношение к Марианне. Идя наперекор мнению всей семьи и каждого из докторов, он утверждал, что ничего серьезного с ней не происходит. Его довольно грубые насмешки над шарлатанством доктора Филлипса не только вызывали улыбку на бледном личике Марианны, но делали и меня сильнее в изнурительные часы, проводимые перед жарко пылающим камином в приемной доктора.

— Что он там делает с вами? — поинтересовался Джеймс Фортескью, когда мы однажды сидели за чайным столиком в одном из кафе, поджидая Марианну и ее подруг.

— Он беседует со мной, — мрачно ответила я. — Сначала он меня обо всем расспрашивал, поскольку хотел знать, о чем я думаю. Чем больше я ему рассказывала, тем больше разбегались у меня мысли, и теперь я вообще не знаю, что надо думать. Я знаю только, что скучаю по дому просто невыносимо, но то особенное чувство, которое было у меня — ощущение магии Вайдекра, — погибло безвозвратно.

— Как вы сказали? Магии? — мягко переспросил Джеймс. Я быстро глянула на него, но он не смеялся надо мной. И он не пытался выставить меня в смешном свете перед самой собой, как это делал доктор Филлипс. Джеймс был моим ровесником, но со значительно большим жизненным опытом, чем я. И он доверял своему суждению, так что ему вполне могла довериться и я.

— Существует довольно древнее поверье, — неловко начала я. — Люди верят в то, что Лейси обладают особым даром делать землю более плодородной. И я чувствую в себе это. Стоит мне приложить ухо к земле, и я слышу биение огромного сердца где-то глубоко, будто бы это живое существо и оно любит меня.

Где-то рядом со мной словно звякнула лодка, и я вздрогнула и огляделась. Я была не в Вайдекре, а за много, много миль от него. В Бате жили тысячи людей, а я имела смелость и глупость вообразить себя отличной от них. Я робко подняла взгляд на Джеймса. Он внимательно слушал меня, и в глазах его не было ничего, кроме спокойного внимания.

— Во всяком случае, я слышала это, — добавила я. — Совершенно точно. Но с тех пор как я уже несколько раз рассказала все доктору Филлипсу, это чувство покинуло меня, и я ни в чем теперь не уверена. Наверное, это была чепуха.

Джеймс Фортескью сердито перегнулся через стол и схватил меня за руку.

— Это именно то, что я ненавижу в докторе Филлипсе, — заговорил он. — То же самое с Марианной. Когда она должна идти к нему, она совершенно не может есть как положено и в строго положенное время. И у меня есть некоторые мысли на этот счет.

Вы, наверное, выросли в маленькой семье, где все вопросы обсуждались мирно, — несколько смущенно продолжал он.