Париж летом. Для Бестера дни были сотами, каждое утро наполнявшимися золотым жаром, простой и необыкновенной близостью, цветами и светом свечей.
– У меня никогда не было такого романа, – сказал он Луизе однажды утром, в маленьком ресторане под названием "Изабель", приткнувшемся на углу нового магазина за Рю де Мартен.
– Какого? – спросила она.
– Вот такого. Тихие вечера, прогулки под луной и завтраки в постели.
– Нет? Как же ты влюблялся до сих пор?
– На войне. На ходу. Вокруг повсюду падали снаряды – примерно так. Или раньше, в школе, когда не следовало.
– А. Запретная романтика. О таком пишут в книгах. Каково это, если сравнить?
Он взял ее руку, еще изумляясь, что ее пальцы отвечают ему.
– Это несравнимо, – сказал он. – До сих пор всегда было что-то, чего мне хотелось больше, чем этих отношений. Я был влюблен в свое предназначение, свою работу. А любовь, как всякое удовольствие, было просто… попутно. Это совсем не то, что теперь. Если бы я знал тебя лет пятьдесят назад, или даже двадцать…
– Если бы это было двадцать лет назад, тебя бы засадили за совращение малолетних, только и всего.
– Вот-вот, – отозвался Бестер. – Я все еще не знаю, что ты находишь в таком старике, как я.
– Возраст для меня не очень важен, – сказала она.
– Я так и понял.
– Нет, не думаю. Полагаю, это тебя беспокоит.
Он пожал плечами.
– Ладно – да. Возможно, не совсем по тем причинам, что ты думаешь. Когда я был на военной службе, я обладал кое-каким авторитетом. Это привлекало ко мне молодых женщин, в поисках, думаю, отца, какого они всегда желали. Одно из психологических явлений.
– Комплекс Электры. Женщина ищет мужчину, подобного ее отцу, потому что она подсознательно влюблена в отца и знает, что не может это реализовать.
– Оно самое.
– Тебе поможет, если я скажу, что ты ничуть не похож на моего отца?
– Уверен, поможет.
– Ты ничуть не похож на моего отца.
– Ну, если ты это говоришь, я верю.
– Доверчивость. Люблю это в мужчинах. Что я еще могу тебя попросить принять без вопросов? – Она сделала паузу, как бы раздумывая об этом, затем посмотрела ему прямо в глаза. – Как насчет этого? Ты – самое лучшее, что случилось со мной за очень долгое время. Я не знаю, что привело тебя в мой отель, но я рада, что это произошло.
– Я не стану это оспаривать, – сказал Бестер немного через силу. – Я могу сомневаться, но не могу оспаривать это. Ты сделала меня… – он поискал слово, но все звучало так банально, так неуклюже. – Ты сделала меня счастливее, я думаю, чем я был когда-либо.
– Хорошо, – сказала она, глаза ее сверкнули, – а теперь, оставив в стороне взаимное восхваление, как мы проведем остаток этого дня?
– Хм… Какую вещь ты втайне до боли хотела бы сделать в Париже – вещь, которую настоящий парижанин не сделает и под страхом смерти?
– О, это просто. Эйфелева башня.
– Тогда – на Эйфелеву башню.
– Э, тогда мы должны прикинуться туристами.
– Да, конечно. Камеры.
– Шорты и гетры для тебя.
– Футболку "Я люблю Париж" для тебя.
– И безобразные ботинки для нас обоих. Отлично. Прекрасная идея. И ты будешь спрашивать дорогу.
– Но я знаю дорогу к Эйфелевой башне.
Она взъерошила ему волосы.
– Если мы собираемся играть в туристов, мы должны это делать во всем. Я не желаю, чтобы кто-нибудь узнал меня. О, и солнцезащитные очки для нас обоих, да? Здоровенные.
– Ты выглядишь безобразно, – заключила Луиза через час или около того, когда они вырядились примерно так, как собирались. – Гавайские шорты – несомненно ужасный штрих.
– Благодарю, дорогая. Ты выглядишь точно мне подстать.
– Так, я бы сказала, мы готовы идти. Уверен в том, что ты задумал?
– С этого момента я больше не говорю по-французски, – откликнулся Бестер. Они вознамерились быть отвратительными американцами и
зеваками-марсианами. Они заказывали "настоящий" кетчуп в ресторанах и требовали льда в напитки. Когда они не могли заставить себя понять на английском, они говорили по-английски очень громко и очень медленно. Они были отъявленно несносны, и Бестер обнаружил, что доволен собой больше чем когда-либо за долгое время.
Они предприняли тур вдоль Сены, обошли Лувр, затем поднялись на верхушку Эйфелевой башни, где стояли со смешанной группой, в большинстве японских и нарнских туристов, и наблюдали, как солнце касается горизонта.
– Я приходила сюда однажды маленькой девочкой, – рассказала ему Луиза. – С тех пор я здесь не бывала. Это стыдно, право, – она сжала его руку. – Это был прекрасный день. Давно я так не дурачилась.
– Это так называется? – откликнулся Бестер. – Я точно не уверен, что знаю значение слова.
– Вероятно, нет. Ты воспринимаешь жизнь очень серьезно. Чересчур серьезно, я думаю.
– Идея была моя.
– Знаю. Но что забавно – я давно хотела сделать что-нибудь вроде этого. Ты будто мои мысли прочел.
– Ха. Хотел бы я уметь. Никогда не знаю, что ты думаешь, – но, конечно, он знал. Почему он должен чувствовать себя из-за этого виновато? Но, каким-то образом, он чувствовал. Это ощущалось как мошенничество.
– О, я думаю, ты умеешь, иногда, – она снова пожала его руку, и они притихли на несколько минут.
И посреди разгорающихся сполохов удовольствия он почувствовал – кто-то пытается сканировать его.
Его улыбка примерзла к лицу, и он медленно огляделся, ища в толпе. Спустя мгновение он нашел. Это был Акерман, тот самый человек, которого он видел на платформе поезда.
И Акерман думал: "Огосподигосподигосподи…"
– Луиза, дорогая, – сказал Бестер. – Что-то я устаю. Как по-твоему – ужасно, если мы перекусим и пойдем домой?
– "Домой" – звучит хорошо, – ответила она. – Я могу устроить нам сандвичи.
Бестер попытался скрыть свою тревогу. На этот раз Акерман его узнал, в этом он был абсолютно уверен. Когда он проходил мимо, Бестер считал его поверхностные мысли. Он попробовал слегка углубиться и нашел адрес.
"Домой" звучит хорошо". Мысли Луизы отзывались в его голове мучительной горечью. У Альфреда Бестера, похоже, никогда не было дома.
– Куда-то собрался, Жюстин? – тихо спросил Бестер.
Склонившаяся фигура замерла, перестав заталкивать вещи в чемоданчик, и медленно сжалась.
"Так это вы," – передал он.
– Ш-ш-ш. Говори со мной, Жюстин. Как давно мы не виделись? Семь лет?
Пожилой человек медленно повернулся к нему лицом.
– Примерно столько. Я удивлен, что вы помните меня, мистер Бестер.
– Ты был хорошим человеком. Верным Корпусу. Поверь мне, таких, как ты, я замечаю. – Он снова взглянул на наполовину упакованный чемодан. – Ты как будто спешишь. Помочь?
– Вы следовали за мной?
– Вчера ты практически указал, где остановился. Я не думал, что ты станешь возражать, если старый друг нанесет тебе визит.
– Н-нет, конечно, нет. Могу я… э… предложить вам что-нибудь выпить?
– Хорошо бы воды, – отозвался Бестер. – Просто большой стакан холодной воды.
– Разумеется, – Акерман вышел в кухню. Бестер молча закрыл за собой дверь и встал у окна. Из отеля открывался вид на Венсеннский лес, обширный парк для гуляний. Группа детей в школьной форме играла в футбол на лужайке под присмотром пары монашек.
Акерман вернулся с водой.
– Это вам, сэр.
– Больше нет нужды в "сэре", Жюстин. Я теперь гражданский, прямо как ты. Пытаюсь жить тихой жизнью, прямо как ты.
– Да, с… мистер Бестер. Это все, чего я хочу.
– Ты в бегах?
– Нет, сэр. Я отсидел два года в тюрьме, а затем меня выпустили условно. Я вышел почти год назад.
– Сожалею, что так случилось, Жюстин, но, в конце концов, для тебя все уже позади, не так ли? Хотел бы я иметь возможность сказать то же самое, – он поднял глаза и улыбнулся. – Но, представляю, мне они дадут больше двух лет, как думаешь?
– Думаю… да, мистер Бестер. – сказал Акерман очень осторожно. Он все еще держал воду. Бестер взял ее и отпил немного.
– Ужасная штука – война. В действительности произошло то, о чем я никогда не помышлял. Я никогда не верил, что увижу наших телепатов настолько разобщенными, бросающимся друг на друга, как свора изголодавшихся собак. И даже позже, во время процессов – кое-кто из моих самых старых и близких друзей продал меня, дал показания против меня. Пошли на сделку, чтобы спастись самим. Скажи-ка, ты же лично надзирал за казнями по крайней мере пяти наших военнопленнных. Как это ты ухитрился получить всего два года?
– Мистер Бестер, прошу…
Бестер поднял бровь.
– Успокойся. Я просто пошутил. Я тебя ни в чем не обвиняю.
– Я – я знаю.
– Расслабься, Жюстин. Я пришел сюда не за тем, чтобы причинить тебе вред. Просто поговорить. Посмотреть, каковы твои намерения.
– Что вы имеете в виду?
– Некоторые люди желали бы знать то, что знаешь в данный момент ты. Некоторые люди очень хорошо заплатили бы за информацию, которой располагаешь ты один. Ты совсем недавно вышел из тюрьмы. Скорее всего, ты теперь немного в нужде. Ты, должно быть, испытываешь искушение – совсем чуть-чуть – сделать то же, что многие из моих коллег уже сделали.
– Нет, – сказал Жюстин подчеркнуто. – Я просто хочу забыть – забыть все это. Без обид, мистер Бестер. Я всегда восхищался вами, даже когда другие стали говорить о вас плохо. Я всегда думал, что вы правы – насчет нормалов, насчет нелегалов, насчет их всех. Что бы вы ни думали, я не свидетельствовал против вас. Ладно, я кое-кого сдал, но не вас. Можете посмотреть в судебных отчетах.
– Меня не интересует месть, – сказал ему Бестер. – Даже если они принудили тебя к некоторому предательству, я действительно не буду тебя обвинять. Я не хочу и пытаться расквитаться с каждым, кто меня предал. Я понимаю их выбор. Я с ним не согласен. Думаю, что, на самом деле, это смердит, но я это понимаю. Оставим это на их совести. Я покончил с этим. Чем я озабочен – это будущим, а не прошлым.
– Я тоже, – сказал Акерман. – Я тоже, мистер Бестер. Как я и сказал, я просто хочу все это забыть – включая вас. И я хочу, чтобы мир забыл обо мне.
– Что ж, тогда мы одинаковы, Жюстин. Так что же нам делать с этим? Как я могу успокоить свои мысли, когда их занимаешь ты?
– Клянусь вам, мистер Бестер, я не скажу. Я никому не скажу.
– Верю, что ты так считаешь. Но не проверят ли тебя? Не является ли это частью новой процедуры проверки твоей деятельности с целью увериться, что ты не "злоупотребляешь" своими способностями? Увериться, что ты был хорошим и не подавал дурного примера маленьким ребятам-телепатам?
– Ах… да.
– И что, если, начав копать, они найдут там, в твоей голове, меня? С добрыми намерениями или нет, конечный результат может быть для меня тем же.
– Они не станут. Я не позволю им.
– Опять же думаю, что ты в это веришь. Но я не могу на это положиться. Ты бы положился на моем месте?
– Думаю, нет.
– Видишь? Я знал, что ты рассудителен.
– Пожалуйста, не причиняйте мне вреда. Я отправлюсь куда-нибудь в такое место, где меня никто не найдет. Я…
– Все, что я хочу сделать, – сказал Бестер, – это немного подправить твою память. Открой ее мне. Тебе известна моя репутация – ты знаешь, я – профи. Ты ничего не почувствуешь и не заметишь, когда это исчезнет. – Он сделал паузу. – Это не единственное решение, о котором я думаю, но оно лучшее для нас обоих. Подумай о себе. Если они обнаружат, что ты скрыл меня, то, как думаешь, долго ли продлится твоя свобода?
Акерман сел на жесткий стул и опустил голову на руки.
– Я сделаю это, – сказал он. – Я сделаю все, что вы говорите. Я хочу помочь.
Бестер положил руку Акерману на плечо.
– Ты один из лучших, Жюстин. Я знал, что могу рассчитывать на тебя. И я ценю это.
Он потратил много времени, осторожно вычищая всякую память о себе из сознания Акермана. Затем он погрузил телепата в глубокий сон и осторожно протер все, на чем могли остаться отпечатки пальцев или существенные следы ДНК. Затем он отбыл с отяжелевшей от перенапряжения головой.
По пути домой он купил роз для Луизы.
Тем же вечером он опять сидел перед ней. Картина близилась к завершению.
– Видишь теперь то, что хочешь? – спросил он, когда она нанесла мазок и удовлетворенно хмыкнула.
– Да.
– Ты все время знала, что это такое, не так ли? То, что ты видела во мне – был я, глядящийся в тебя.
Она смутилась.
– Нет. Не сразу.
– Ты была такая… живая. Такая жизнерадостная. Это пробудило меня, сделало и меня тоже живым.
– Не могу поверить, что ты когда-то был другим.
– Был. Моя жизнь была разочарованием, Луиза. Я устал чувствовать – чувствовать что бы то ни было. Потому что невозможно чувствовать радость, не открывая возможность боли. Трудно отважиться на это, имея… неутешительную жизнь. Проснуться для твоих чувств, то есть.
Она подошла и поцеловала его.
– Что ж. Я рада, что ты это сделал.
– Теперь мне можно посмотреть?
– Не совсем. Кое-что еще нужно доделать. Но скоро. И обещай, что ты не будешь подглядывать, пока я буду в отъезде.
– В отъезде? Куда ты едешь?
– О, я думала, что сказала тебе. Я еду в Мельбурн увидеться с мамой и с моей сестрой Элен. Это та, у которой я отбила мужа. Думаю, пора мне наконец уладить наши отношения.
– Что тебя привело к этому?
– Ты. Мы. Я хочу двигаться вперед по жизни, Клод, и я хочу делать это вместе с тобой. У меня тоже были кое-какие разочарования, и слишком многое я оставила неразрешенным. Я хочу распутать что-нибудь. По-моему… по-моему, это было бы лучше для нас обоих. Ты заслужил кого-то полноценного.
– Ты – полноценная, – он хотел сказать, что ей не нужна ее семья, когда у нее есть он. Что это лишь затруднит все. Одна из ее сестер служила в охране Кларка. Хорошо, если она видела Альфреда Бестера лишь один или два раза.
Но он не мог ей этого сказать, потому что знал – она права. Примирение с сестрой было для нее важным, и он желал ей лучшего, даже если это немного опустошит его. В конце концов, он привык к опустошенности. Он мог это перенести.
– Я бы попросила тебя поехать со мной, но это лишь усложнило бы дело. Надеюсь, ты не возражаешь, – тут она, должно быть, разглядела что-то в его лице. – Я не слишком нахальна, а? Я имею в виду, я знаю, мы не так долго знаем друг друга, но я думаю, мы… я имею в виду, по-моему, у нас есть нечто вроде будущего.
Будущее. Последует она за ним с планеты на планету, если ему снова придется бежать? Мог ли он просить ее об этом?
Но это и было то, чего он хотел. Он хотел того, чего до сих пор никогда не умел понять, никогда не признавал существующим. Шанс побыть действительно счастливым, прежде чем наступит конец.
Это он заслужил.
Он взял ее руку.
– Я рад за тебя, – сказал он. – Поезжай, повидайся с сестрой, облегчи душу. И мы пойдем вперед.
Она нежно поцеловала его в губы.
– Спасибо, Клод. Я знала, ты поймешь.
– Что ж, я должен поздравить вас, мистер Кауфман.
Жан-Пьер стоял над ним, протирая свои модные бесполезные очки.
– Уверен, должны, – отозвался Бестер, попивая свой кофе. Он не заметил, как Жан-Пьер вошел в "Счастливую лошадку". Обычно сонное кафе сегодня было полно, практически забито туристами – событие непривычное, но время от времени происходящее. – Но что за особенная причина делать это именно сейчас? Или это просто вас переполняет неизменное восхищение мною?
– Не притворяйтесь скромником передо мною. Вам известно, что "Ле Паризьен" начала публиковать вашу колонку.
– Поверьте мне, Жан-Пьер, мою заинтересованность притворяться скромником перед вами не измеришь даже по квантовой шкале. Я ничего об этом не слышал.
– Нет? Что ж, это правда. – Он шлепнул перед Бестером газету.
– Это моя рецензия на "Далекие облака".
– Да, та самая. Мы ее опубликовали всего несколько дней назад.
– Я никогда не давал им разрешения печатать это.
– Ну, я-то точно не давал, – ледяным тоном сказал молодой человек.
Луиза уехала днем раньше, и Бестер чувствовал себя с тех пор более и более неуютно. Теперь беспокойство остро укололо его в подреберье. У "Ле Паризьен" был шестимиллионный тираж, не только в Париже, но в Квебеке, Алжире – на Марсе.
Это могло быть хуже. Они могли поместить при колонке его портрет. Конечно, у них нет фото…
– Мы в этом разберемся, – сказал он. – Где находится их офис?
Симон де Грюн был круглым мужчиной, составленным из круглых частей, и даже в безупречно сшитом костюме он выглядел похожим на одетый воздушный шар. Он улыбнулся Бестеру и предложил ему черную сигару с золотым тиснением.
– Нет, благодарю вас, – сказал Бестер. – Я бы предпочел побеседовать о плагиате.
– Привлекло ваше внимание, не так ли? – сказал де Грюн, зажигая свою сигару и с удовольствием втягивая дым. – Я пытался выйти на вас, знаете ли. Ваш нынешний издатель не снабдил бы меня адресом и номером телефона.
– У него их и нет. Я дорожу своей личной жизнью.
– Но, надо полагать, он также и не передавал вам посланий от меня.
– Нет, я не верю, что он это сделал.
– Это очень просто, мистер Кауфман. Мне нравится ваша колонка. Париж любит вашу колонку, – он выдвинул ящик стола, вынул конверт и протянул его Бестеру.
– Эта карточка на две тысячи кредитов. Вы станете получать столько каждый и всякий раз, как я опубликую одну из ваших статей – а я планирую публиковать их всякий раз, как вы их напишете. Смею сказать, это лучшее вознаграждение, чем вы имели от этого претенциозного маленького оборванца, на которого вы работали. Не говоря уже о том факте, что большинство наших читателей покупают свои экземпляры на настоящей бумаге. Подумайте об этом, мистер Кауфман – увидеть свое имя в печати, как Фолкнер.
Бестер смотрел на конверт.
– Вы шутите.
– Нет, не шучу. У вас есть хватка, мистерр Кауфман. У вас есть стиль и жила неукротимости в милю шириной. Отклик на первую нашу публикацию вашей колонки изумителен, даже лучший, чем я ожидал.
– Не знаю, что и сказать, – он ощущал себя полностью обезоруженным. Ребенком ничего иного он не желал более и не зарабатывал старательнее, чем восхищение равных себе. Со временем он преодолел это, и сама работа приобрела большую важность, чем признание. Однако признание продолжалась. То было время, когда каждый молодой пси-коп мечтал лишь о том, чтобы стать Альфредом Бестером. Он свыкся со своими достижениями, со своим превосходством.
Только после исчезновения моря почитания, в котором он купался, он понял, как сильно это подбадривало его, как сильно облегчало его ношу.
Теперь, впервые за последние годы, он снова почувствовал нечто сродни той легкости. И презабавно, насколько неожиданным это было. Он не искал признания – оно нашло его само собой. Конечно, они не знают, кто он на самом деле, но это делало все еще приятнее.
И опаснее. Как мог он рисковать? Он уже подвергся чрезмерному риску.
Он был готов оттолкнуть конверт обратно де Грюну, когда столь же неожиданная молния гнева поразила его. Почему он должен делать это? Неужели он оробел настолько, что все, о чем он мог думать – это прятаться, уменьшаясь и уменьшаясь, пока он просто не исчезнет? Не этого ли желали его враги?
– Три тысячи, – сказал он.
Де Грюн и глазом не моргнул.
– Две с половиной.
– По рукам, – сказал ему Бестер. – Но только на моих условиях. Я рецензирую что хочу и как хочу.
– Это я переживу.
– Тогда хорошо. До свидания, месье де Грюн.
– Подождите. Как мне связаться с вами?
– Не волнуйтесь. Я сам свяжусь с вами. Я все еще дорожу моей личной жизнью, тем более если моя аудитория стремится к увеличению.
– Мы бы хотели поместить ваше фото в колонке.
– Это не обсуждается. Я очень застенчив.
Де Грюн хохотнул.
– Вы не показались мне застенчивым.
Бестер посмотрел на него в упор.
– Я застенчив, – повторил он. – Если вы напечатаете мой портрет, я подам на вас в суд.
– Что, вы что-то вроде военного преступника?
– Да, конечно, – саркастично молвил Бестер. – Я тайный предводитель дракхов.
Де Грюн весело пожал плечами.
– Можете быть, мне-то что. Отлично. Никакого портрета. Что-нибудь еще?
– Больше ничего. Вы получите следующую статью завтра.
Но он не принялся за статью тотчас. Вместо этого он вернулся в свою комнату и угостился рюмкой перно. И для начала рассмотрел ясную дорогу позади себя.
Со дня рождения стезя, простиравшаяся перед ним, была прямой и выверенной, как стрела энтропии. Он никогда не сомневался в том, куда идет, хотя путь часто был узок, как натянутый канат.
Затем была война, ее последствия и бегство. Неожиданно перед ним вовсе не оказалось дороги – или, скорее, все неровные тропы не вели ни к чему хорошему. Затем – Париж, где он открыл, что может делать почти что угодно, быть почти кем угодно. Где он впервые получил представление о свободе.
Но даже свобода нуждается в направлении, пути, плане. И вот он сформировался, из хаоса и радости. Это было так замечательно, так восхитительно, что он боялся думать об этом, строить планы, отвлекаясь от настоящего момента.
Но если он просто продолжит полагаться на удачу, то окажется на грани неприятностей. Жизнь научила его, что Бог играет в кости со вселенной. А во всякой игре кости выпадают не тому, у кого везучая рука, но тому, кто знает, как метнуть кости как следует. Или как повернуть их так, чтобы перевес был в его пользу.
Он уставился на пустое поле перед собой и думал о книге, которую Луиза хотела, чтобы он написал. Он подумал о всекосмической крапленой игре и начал забавляться с заглавием: "Жульнические кости: история телепата". Нет, этого делать нельзя.
Он допил вино. Кости всегда выпадали в пользу телепатов, если они знали, как бросить. Нормалы знали об этом. Потому-то нормалы всегда пытались держать их вне игры, убить, запереть или приручить их как домашних животных. Телепаты были следующей ступенью эволюции, кардинальным шагом вперед – как тот первый предок приматов, который родился с одним, иначе повернутым, пальцем, противостоявшим остальным.
Вот оно. Он очистил экран.
"Третий палец" – написал он.
Он хотел рассказать историю не о себе, но о своем народе. Обо всех своих собратьях, даже тех, кто предал его, и – хуже того – предал свой вид.
Он сделает это. Но сперва он должен сделать кое-что еще.
Жюстин Акерман непонимающе смотрел на него несколько секунд, затем его осенило узнавание.
– Мистер Бестер? – спросил он.
Бестер слегка просканировал его, удовлетворенно кивнул.
– Что ж, я таки проделал с тобой хорошую работу. Ты меня не помнишь, а?
– Да, сэр – конечно, помню. Мы вместе работали в бразильском лагере.
– Да-да, я имел в виду… О, не бери в голову.
Акерман бросил окрест нервозный взгляд.
– Не войдете ли, сэр? – он чуточку повернулся, жестом приглашая в комнату, взглядом избегая Бестера.
– Нет, Жюстин. Но мне нужно, чтобы ты пошел со мной.
– Зачем?
– Ты давно знаешь меня, Жюстин. Ты когда-нибудь задавал мне вопросы? Это важно.
– Но, сэр, я уже собирался спать. Уже поздно, и я…
– Пожалуйста. Прошу тебя как старый друг, а не как старый командир.
Акерман помедлил еще секунду. Бестер мог ощутить его страх и любопытство.
– Позвольте мне одеться.
Консьержа не было на месте. Бестер навел на него дремоту, ему в любом случае нужно было кое-что проделать.
Воздух был теплым, когда они шли через полуночный город, пока наконец не пришли на набережную Сены. Далеко слева Эйфелева башня выделялась своим старинным силуэтом на фоне освещенного городскими огнями подбрюшья облаков. Они выглядели, подумал Бестер, как серные облака на Хериге 3, тяжелыми и ядовитыми.
– Присядем, – сказал Бестер, опускаясь на причал. Вдалеке от сердца города было безмолвно.
Акерман сел с опаской.
– Я не могу поверить, что вы на Земле, сэр, – осмелился произнести он. – Вам здесь быть опасно. – Он остановился, посмотрев на руки Бестера. – Особенно если вы продолжаете носить эти перчатки. Мы их больше не носим.
Бестер усмехнулся.
– Мне опасно находиться везде, – сказал он, следя за лодочкой, почти беззвучно двигавшейся вверх по стеклянно-черной поверхности Сены. – Я почти везде пытался. Маленькие колонии. Негуманоидные миры. Я провел почти год на одной из своих баз – на астероиде, чуть не спятил в этой тюрьме. Они все время находили меня. Может, они и здесь найдут меня, а может – нет.
Когда я решил приехать сюда, я думал, что Земля – мой лучший шанс. И все еще думаю. Но я пришел спросить у тебя, Жюстин – известно ли тебе место? Какое-нибудь, куда они никогда не заглянут, куда я мог бы отправиться, где мог бы спокойно дожить свою жизнь?
Жюстин опустил голову.
– Подумай хорошенько, Жюстин. Это очень важно для меня.
– Нет, сэр. Они желают вам зла. Мне не приходит на ум никакое место.
– Что ж. Я попытался. Был маленький шанс, что ты придумаешь что-нибудь, чего я не придумал. И я дал тебе этот шанс.
– Мистер Бестер, пожалуйста… – Акерман собирался перевести взгляд на Бестера, но так и не увидел его. Бестер уже приставил к голове Акермана дуло пистолета и нажал на курок. Оружие вздохнуло, вздохнуло снова. Акерман – тоже, пока малокалиберные пули рикошетили внутри его черепа, кромсая его мозг, но не оставляя ни выходных отверстий, ни отвратительных брызг крови.
Акерман покачнулся и стал оседать. Бестер подхватил его и удержал прямо, затем достал из кармана пластиковый пакет и резиновую ленту и укрепил пакет на голове у Акермана. Это будет предохранять от малейшего попадания крови на что-либо.
Пластик втянулся от вдоха Акермана, и его грудь напрягалась понапрасну следующую минуту или около того. Бестер оградил себя непроницаемыми блоками – он не хотел чувствовать смерть Акермана. Он делал это слишком часто за свою жизнь – однажды он понял, что это стоило ему души.
Он получил душу назад и не собирался рисковать ею снова – не теперь. Когда он убедился, что Акерман умер, он снял пакет. Затем, почти
бережно, он столкнул его в реку. Тело утонуло, уносимое течением. Оно снова всплывет, конечно, но, как в любом большом земном городе, людей в Париже убивали каждый день и каждую ночь. Оно пополнит собой статистику, ничего более. Ничто не связывало его с Альфредом Бестером, тем паче с Клодом Кауфманом.
