– Да, – наконец решился он.
– Я так и думала. Вы ведете себя по-особенному. Я думаю, все худшее, что могли, вы уже повидали, и это "съело" в вас весь страх. И, может быть, больше, чем ваш страх. – Она подняла на него глаза, но он не думал, что она ждет ответа.
– Вы когда-нибудь любили, мистер Кауфман?
– Да.
– Что с ней стало?
– Ничего, о чем я бы хотел говорить.
– Я однажды была влюблена. Безумно, глупо влюблена. Нынче все, что я имею – это разрушенный отель. – Она оперлась о стол. – Он бросил меня. Видите ли, это не ваше дело, но я все равно вам расскажу, не знаю, почему – вино, возможно. Он бросил меня с моими долгами, моей пустой комнатой, и покинутая, я осталась без какого бы то ни было понятия о любви. Думаю, я больше в нее не верю. С вами произошло то же? Вы покинули ее? Вы прячетесь от своей прежней жизни?
Бестер чуть не повторил, что это не ее дело, но вместо этого вздохнул.
– Нет, – сказал он, вспоминая Кэролин в последний раз, как он видел ее живой и в сознании, опутанной проводами технологии Теней. Хуже, чем мертвую. Но он не покидал ее.
– Нет, я пытался сделать для нее все, что только мог. Я… пошел на многое. – Он усмехнулся. – Просто не получилось, – он вспомнил, что осталось от Кэролин после того, как мятежник-террорист взорвал оборудование. Вспомнил, в какой ярости был, потому что он обещал ей, что справится и все будет как надо. Но собрать заново растерзанное тело – совсем не то, нежели восстановить психику.
Некоторые обещания не следует давать, так как они не могут быть выполнены.
– Нет, – тихо повторил он, – не получилось.
Из-за Байрона. Из-за Литы. И более всего из-за Гарибальди, чьи инженеры, без сомнения, сконструировали оружие, убившее его любимую.
– Да, что ж, это жизнь, не так ли? – сказала она. – Не получается. Мы стареем, мы умираем. Вселенной безразлично.
– Вы многовато выпили.
– Недостаточно. Вы знаете, что я хотела быть художником? Я училась в Парижской Академии искусств. Намерения были очень серьезны, но я пожертвовала этим. Ради любви. Ради этого, – она с отвращением обвела руками комнату.
Он сел молча, угнетаемый непривычным чувством, когда не знаешь, что сказать.
– Вы еще беретесь за краски?
– Хм… Да. В основном крашу стены и двери. Совсем недавно – в этой комнате. Как думаете, здесь был необходим новый оттенок черноты? – она указала на полосу сажи на прежде белых стенах.
– Я думаю, вам следует пойти в кровать и позже подумать об этом с более ясной головой. И я думаю, мне следует поступить так же.
– Предпочту сидеть здесь и жалеть себя до следующего дня или около того. Посидите со мной? Похоже, вы в конечном счете так же жалеете себя, как и я.
– Что заставляет вас так говорить?
– Каждое ваше слово и выражение лица. То, как вы ко всему относитесь. – она нахмурилась. – Кроме того дня в сквере, когда тот человек рисовал вас. Тогда вы были другим. Что было иначе? Что пришло вам в голову?
И снова он пытался придумать, что сказать. Потому что он знал, что увидел художник в его глазах. Он увидел Луизу.
– Не помню, – ответил он.
Она скептически глянула на него, но спорить не стала.
– А я нашел работу, – начал он.
– Действительно?
– Да. Литературного критика.
– Это странная работа для человека вашей профессии. Судя по вашим бумагам – вы торговец.
– Мечта детства. Я отошел от дел и теперь настало время дать волю фантазиям, полагаю. Жить в Париже, сочинительствовать.
– Что ж, мистер Кауфман. Добро пожаловать в мир фантазии, – она помедлила. – Эта писательская работа. Это на полный день?
– Нет.
– Как вам понравится некоторое время квартировать бесплатно?
– Зависит от условий, конечно.
– Помогите мне вычистить этот беспорядок. Я стану платить вам днем проживания за час работы. Это хорошая плата.
– Вы таки не сдались.
– Полагаю, нет.
Он кивнул.
Она поднялась, хватаясь за стол.
– Похоже, я вот-вот отключусь.
– Доброй ночи – или утра, скорее.
– Да. Вам тоже. И… благодарю вас.
Эти слова удивили его так, что он онемел. Это было так же, как незадолго до этого во время их разговора. Чем он заслужил благодарность? Выразил сочувствие? К нормалке?
Он заново прокрутил в голове их беседу и понял, что да. Что заставило его так поступить?
Он подумает об этом позже. "Разборка" и "сборка" Джема опустошила его. Он будет более разумным после нескольких часов отдыха.
Он проснулся с остатками мигрени, чем-то похожей на похмелье, но в остальном чувствовал себя прилично. Он поднялся, сполоснул лицо холодной водой и принялся планировать свой день.
Ну-с, теперь он обозреватель. Значит, ему нужно что-то обозревать. И что-то, чтобы записывать обозрения: настольный компьютер с искусственным интеллектом или что-то в этом роде. Его портативный компьютер мог работать с голоса, но каким-то образом он чувствовал, что должен использовать старомодную клавиатуру, если вовсе не ручку и бумагу.
С годами писатели в общем согласились в том, что дистанция между мыслимым и написанным словом, возникающая из прикосновения пальцев, необходима. Письмо было иной формой общения, нежели речь, другим способом мышления – более обдуманным.
Похоже было, что днем будет жарковато, а все что у него было – кожаный пиджак да черные брюки. Вот и другое дело, которое ему нужно сделать – ему нужно пополнить гардероб.
Луиза была внизу, уже скребла стены.
– А, доброе утро, – сказала она, меряя его "обмундирование" взглядом с головы до ног. – У меня есть рабочая одежда, думаю, вам придется впору.
– Что, простите?
– Вы пришли помочь мне привести все это в порядок, не так ли?
– Я отчетливо помню, что не соглашался помогать вам, – отозвался он.
– А я отчетливо помню, что вы убедили меня остаться здесь, и это накладывает на вас ответственность. Вот. Будете помогать или нет?
Он брезгливо оглядел помещение.
– Скорее, нет.
– Очень плохо. Одежда наверху.
– У меня дела.
– Сделаете позже.
– Но… – нахмурился Бестер.
Кисть вверх – кисть вниз… Бестер посмотрел на жирную полосу краски на сером фоне. В таком темпе покраска единственной стены займет у него весь день.
– Вы никогда прежде не красили, – сказала Луиза. Это не был вопрос.
– Собственно говоря, нет. Я правильно это делаю?
– Нет. Вы используете кисть, чтобы выделить края, а затем раскатываете широкие участки.
– Края?
– Здесь, – она подошла и взяла у него из руки кисть, а затем опустилась рядом на колени.
– Видите? Я провожу линию на полу вдоль плинтуса. Теперь крашу плинтус, вот так.
Ее волосы, убранные косынкой, пахли чистотой и чуть-чуть лавандой. И еще краской – она ухитрилась забрызгать ею несколько волосков, несмотря на платок.
Он осознал, что уже очень давно не находился в такой близости от женщины. С женщинами ему не слишком везло. Мальчиком он втюрился в одну
девочку-телепатку из своего класса. Неожиданно натолкнувшись на нее, целующуюся с другим мальчишкой, он приобрел неприятный опыт психического соучастия в чужом наслаждении.
Позднее, кадетом, он по-настоящему влюбился в неистовую Элизабет Монтойя, чья страсть к нему почти совершенно его поглотила. Но она не любила его достаточно – недостаточно, чтобы оставаться в Корпусе вместе с ним. Она попыталась уйти к меченым, сбежать, и он был вынужден вернуть ее.
Он так злился на нее, что она вынудила его сделать это. Теперь же он вообще ничего не чувствовал. Он даже не мог вспомнить ее лицо.
Корпус, конечно, устроил брак, генетически более гарантировавший получение телепатического потомства. Любви там и места не было, однако какое-то время он думал о возможности, по крайней мере, партнерских отношений. До тех пор, пока по возвращении домой не нашел Алишу в объятиях другого мужчины.
Он предполагал, что все еще женат, а его сын – если, разумеется, это был его сын, в чем он сильно сомневался – был ему чужим.
Нет, вероятно, во время или после войны телепатов Алиша потребовала развода. Кому хочется состоять в браке с ужасным преступником Альфредом Бестером?
И Кэролин. Он любил ее. Она доказала ему, что сердце его еще не опустошено, как он полагал. Это, в конечном счете, лишь доказало, что ему все еще может быть больно. Стоило ли стараться.
Так почему он замечал запах волос Луизы, движение ее пальцев, державших кисть, беспорядочно выбившиеся, обрызганные краской локоны, обрамлявшие ее лицо?
Ах. Да потому что он болван. Она более чем вдвое младше него, еще молода и красива. Его тело реагировало на нее, вот и все – последний выброс гормонов. Или, может быть, ему нравился тот факт, что она в нем нуждается, пусть и немного. Когда-то тысячи людей зависели от него, но уже годы он был этого лишен. Синдром опустевшего гнезда? Элементарная истина – давая почувствовать, что нуждаешься в ком-то, приобретешь больше друзей, чем каким-либо иным способом.
Да, простая физиология и психология. Он не был по-настоящему увлечен ею. А она однозначно не была увлечена им. Зачем же он понапрасну расходует здесь свое время?
Вероятно, потому, что, помимо своей воли, он малярничал в первый раз в своей жизни.
Тут раздался стук в дверь. Ее голова дернулась, и щека слегка задела его лицо. Резко отшатнувшись, он стукнулся головою о стену.
– Ты? – вскринула Луиза дрожавшим от гнева и возмущения голосом.
В дверях стоял Джем. Луиза схватила оторванную ножку стула из груды обломков.
– Пошел вон! Уходи отсюда!
Лицо Джема исказилось внезапной болью. Он выглядел растерянным. Бестер нахмурился. Может быть, он был более усталым, чем думал. Может…
Но затем Джем прокашлялся.
– Послушайте, о, мадам, я – я зашел слишком далеко. Простите. Дурно вести бизнес подобным образом, и я не должен был так поступать.
– Что? Не шути со мной. Меня тошнит от тебя. Так что, будь любезен… – она взвесила в руках свое импровизированное оружие.
Джем извлек из кармана карточку и протянул ее.
– Здесь восемь тысяч кредитов. Если эта сумма не покроет ущерб и потерю бизнеса, я переведу больше. Ладно?
Изумленная до предела, Луиза прямо-таки застыла на мгновение. Затем на ее лицо снова вернулось выражение подозрительности.
– Что ты затеял, Джем? Ты выхватишь это у меня, может, схватишь за волосы и попытаешься задать мне хорошую взбучку? Если так, то лучше убей меня.
Джем осторожно положил кредитку на конторку.
– Вот, – пробормотал он. – Проверьте. Это настоящее, – его глаза метнулись к Бестеру, и его лицо снова исказилось. Затем он повернулся и ушел.
– Что за… – она схватила карточку, оглядела ее и сунула в щель кассового аппарата.
– Восемь тысяч, точно как он сказал, – ее тон был настолько обалдевшим, что Бестер не смог подавить смешок.
Она это заметила.
– Вы – что вы ему сделали?
– Я? Ничего.
– Ночью, когда вы говорили мне, что может что-то произойти – вы это имели в виду! Как вы узнали?
– Я говорил абстрактно, – сказал Бестер. – Просто что я пожил достаточно долго, чтобы понять – никогда не угадаешь, что в действительности ждет тебя за следующим поворотом.
– Нет. Вы знали. Откуда?
– Ей-богу, я не знал. Вы не думаете, что скорее ваш друг-полицейский заключил с его приятелями некое внеслужебное соглашение? Чтобы они пошли и – ну – "вразумили" Джема? Или, может, он действительно раскаялся.
– Нет, только не Джем. Но Люсьен… нет, в это я тоже не верю. Он слишком порядочен, слишком законопослушен.
– Вы ему нравитесь. Может, это нападение оказалось для него последней каплей.
– Может. Не верю я в это.
– Да. Он знает, что вы не любите помощи, предпочитая выкарабкиваться самостоятельно…
– О, я-то? – ее глаза снова сузились, но на сей раз в них было что-то лукавое.
– Таково мое впечатление.
– Составленное всего за три дня?
– Возможно, я ошибаюсь.
– Нет, вы правы. Я такая. Но кто бы что ни сделал с Джемом – заслужил мою благодарность, – на секунду она встретилась с ним взглядом, затем вернулась к работе.
Бестер подумал – знай она вправду детали того, что он сделал, она, возможно, отнеслась бы к этому совсем иначе.
Все-таки хорошо чувствовать ее благодарность.
Физиология и психология. Всегда приятно чувствовать себя нужным – даже когда ты этого не хотел.
Глава 6
Гарибальди ходил по комнате осторожно, словно ступая босиком по битому стеклу.
– Он был здесь, – пробормотал он, – я его чую.
Конечно, его не следовало понимать буквально. Но иногда он находил, что у него развилось некое чутье – не телепатия, конечно, но нечто более древнее, глубокое, более первобытное. Даже животное.
– Похоже, вы угадали, – протянул Томпсон, – этот дом зарегистрирован на некую Сьюзан Тароа, но это только псевдоним. Мы отследили ее по нескольким другим фальшивым именам, пока не дошли до Софи Херндон. Она была в числе стажеров Бестера.
– И она и есть та самая женщина, которую выловили двое пьяниц несколько недель назад?
– Да. Кто-то утопил ее в рыбачьих сетях. Но в этом же месте из-за шторма потонуло судно, и поисково-спасательная команда нашла ее. Когда они проверили документы, несообразность вылезла наружу. Удачное совпадение.
– Не для нее.
– Да уж я думаю.
– Я хочу провести здесь полное расследование. ДНК, и все прочее.
– Местная полиция уже занялась.
– Они не знают, что искать. Я хочу другого.
– Конечно.
Гарибальди продолжил осмотр берлоги монстра. Нити, оставленные Бестером в Томпсоне, никуда не вели – или, точнее говоря, они вели куда угодно, кроме настоящего следа Бестера. При желании этот человек умел становиться призраком. Он мог копаться в головах у людей, заставляя забывать, заставляя вспоминать вещи, которые никогда не происходили.
Заставляя их делать то, чего они никогда не хотели делать.
Гарибальди пытался проследить денежные переводы. Бестеру, чтобы так передвигаться, нужны были деньги, но даже внушительные ресурсы Edgars Industries оказались недостаточны. Некоторые банки и впрямь были недоступны, неподкупны, неподвластны ему, каким бы ненормальным и непостижимым это ни казалось.
И что же оставалось выискивать? След из трупов? Бестер был так же осторожен и в этом, по обыкновению. Опять-таки, вроде бы похоже на то, что он пустился в бега. Обнадеживающий признак.
– Что вы ищете, мистер Гарибальди?
– Не знаю. Что-нибудь. Что угодно. Ты-то как? Не улавливаешь какой-нибудь – не знаю – пси-знак?
– Нет, ничего. Сильные телепаты иногда оставляют их, это верно, но они не держатся долго. Часы, может быть день. Тут нет ничего такого.
– Черт, – он подошел к буфету из полированного коралла и принялся выдвигать ящики. Ничего. Поискал под матрасом. Ничего.
Он полез шарить под кроватью – и его пальцы коснулись чего-то маленького, холодного, гладкого.
– Что это? – он вынул из кармана платок и полез снова, а вылез с маленьким цилиндром.
– Это ампула, – хмыкнул он. Встал и посмотрел предмет на свет. – Какое-то лекарство.
– Это должно быть прямо по вашей части.
– Или к моей выгоде, во всяком случае. Ага, я знаю парня, которому хочу дать это посмотреть. И, Томпсон, я не хочу, чтобы ты говорил кому-либо об этом – понимаешь? Теперь это только наш маленький секрет.
– Понял.
Найлс Дреннан был маленький упертый молодой человек, какого никак нельзя представить себе проколовшимся или прикалывающимся. Гарибальди он не нравился, но он был одним из лучших действующих специалистов по синтезу.
Его работа заключалась в том, чтобы проверять разного рода народные снадобья из тысяч миров и пытаться выделить их активные ингредиенты. Последнее время он больше обрабатывал разнообразные биогенетические материалы, охотясь за средством от вируса дракхов.
На деле он был вроде алхимика-инквизитора, который мог вытянуть секрет из любого соединения, какое ему дадут, неважно, сколь чуждого или сложного. Так что Гарибальди, в общем, не заботило, какими принципами тот руководствуется в своей жизни.
– Это рибосилас холина. Контролирует выделение определенных запрещенных медиаторов или нейрогормонов.
– Что бы это значило? По-английски? На незамысловатом английском.
– Много ли вы знаете о нейронах?
– На уровне шестого шестого класса.
– Хм… Ну-с, нервы часто уподобляют проводам или какой-либо другой линейной проводящей системе. Это плохая аналогия по ряду причин. Нервная система – головной мозг, спинной мозг, сенсорные и моторные нервы – все это связано через специальные клетки, называемые нейронами. Но нейроны, строго говоря, не действуют как проводники. Они действуют как генераторы – в том смысле, что каждый создает собственный электрический импульс.
– Досюда я понял.
Лицо Дреннана говорило "вряд ли", но он придержал язык.
– Нейрон обладает древовидными отростками – дендритами, которые почти связывают его с другими нервными клетками – я сейчас перейду к этому. Каждый нейрон также имеет длинный отросток, называемый аксон. Когда нейрон генерирует электрический импульс, тот перетекает по аксону, пока не дойдет до следующего нейрона – или, скорее, до промежутка, отделяющего его от следующего нейрона – синапса.
– И импульс перепрыгивает промежуток или нет, правильно?
– Не совсем. Сам по себе импульс не преодолевает пространство. Когда нервный импульс достигает конца аксона, то из нервных окончаний секретируется комбинация медиаторов или нейрогормонов. Это сложные химические соединения, которые заполняют разделяющее пространство и сообщают соседнему нейрону, генерировать ли ему собственный электрический импульс или нет. У большинства людей существует более пятидесяти видов медиаторов. Они создаются разными импульсами и, в свою очередь, побуждают различным образом реагировать соседние нейроны. Когда эти медиаторы начинают действовать некорректно, а особенно, когда их выделяется недостаточно, возникают неврологические проблемы. К примеру, болезнь Альцгеймера вызывается, кроме всего прочего, недостатком нейрогормонов.
Определенные виды сигналов не могут быть переданы от одного нейрона к другому из-за отсутствия курьеров, которые бы это сделали. Многие психотропные наркотики тем или иным образом имитируют медиаторы, побуждая нейроны реагировать на стимулы, отсутствующие в реальности.
– Они-то и есть запрещенные нейрогормоны?
– Имеется длинный список таковых, но я догадываюсь, что вас интересует именно этот. Это редкое сочетание, включающее в себя вирусоподобный организм, имитирующий глиальные клетки, или глиоциты – клетки, обеспечивающие биохимические функции мозга. Вообразите их как уплотненные шарики, подпирающие волокнистые слабые нейроны. Впоследствии эти мутировавшие клетки могут разрушить и заместить все естественные глиоциты мозга. Что интересно, в большинстве случаев этот процесс безвреден, так как клетки-захватчики замечательно воспроизводят функции тех, которые замещают. У них есть скрытый генетический механизм, который заставляет их отличаться от оригинальных клеток, но он так и не ативируется. Однако изредка они стимулируют выделение определенных медиаторов, которые в естественных условиях не встречаются в человеческом организме. Этот сценарий касается лишь телепатов, и…
– Постой-ка. Телепатов?
– Да.
– Почему?
– Мы не знаем. Мы все еще не знаем точно, как работает телепатия. У телепатов вообще причудливые глиоциты, и мы никогда до конца не понимали их связей.
– Ладно. Так это болезнь, верно? Вирус?
– Не совсем вирус, но и это неплохая аналогия.
– Природный?
– Хороший вопрос. На самом деле, мы так не думаем. Клетки-имитаторы слишком, гм, хорошо сделаны, скажем так.
– Как она протекает, эта болезнь?
– Сначала никак. Похоже, должны усиливаться телепатические способности – или, более точно, обработка телепатической информации и импульсов. Это ускоряет ее. Но неизбежно начинается сверхвыделение нейрогормонов, и сигнал проходит ниже порога потенциала действия…
– Как при коротком замыкании?
– Грубо говоря, да.
– И это происходит только с телепатами. Спорю, это все телепаты из Корпуса, не так ли?
– Я могу проверить.
– Ага. Корпус проводил массу закрытых экспериментов, чтобы сделать телепатов сильнее или превратить их в телекинетиков. Пять к десяти – это результат одного из них.
– Они экспериментировали на себе?
– Приятель, ты проспал всю свою жизнь? Эти ребята в Пси-Корпусе ставили на людях опыты, от которых стошнило бы Йозефа Менгеле из Аушвица. Из-за чего, ты думаешь, все их разборки последних лет?
– Я не уделяю большого внимания новостям.
"Ага, голову дам на отсечение – это так," – подумал Гарибальди. Неважно.
– Все же я не могу представить этого парня добровольной морской свинкой, – он поскреб подбородок. – Конечно, у него были враги в Корпусе, или (если заражение осуществляется, как ты сказал, в виде вируса) он мог подхватить заразу случайно. – Он вдруг усмехнулся, хлопнул Дреннана по спине и перерисовал схему рибосиласа холина в блокнот. – Неважно. Что произойдет, если он не примет этого?
– О, сперва эйфория, обостренная чувствительность, ясность мышления. Как под воздействием стимулятора. За этим следуют галлюцинации и припадки, а в финале – коллапс нервной системы.
– Иное лечение?
– Я о таком не знаю. Клетки-мутанты устойчивы к генетическому вмешательству. Можно попытаться вмешаться в ход замещения и нормализовать их, но спустя недели они вернутся в первоначальное состояние. Мы думаем, они как-то кодируют свою генетическую информацию в иной форме, нежели ДНК, непосредственно в нейронной сети – еще одно верное свидетельство искусственного происхождения телепатии. В некотором смысле они напоминают вирус дракхов. Их также нельзя убить все и заменить нормальными клетками, потому что в мгновение ока погибнут нейроны, которые живут, функционируют и поддерживаются ими. Кроме того, людей с этим недугом слишком мало, чтобы провести настоящее исследование, и это не считается заразным.
– Но если человек пользуется этим препаратом, он должен принимать его… как часто?
– Раз в месяц.
– Раз в месяц, и он будет в порядке?
– Да. Зелье на сто процентов эффективно, когда его принимают по графику.
– Да! – сказал Гарибальди. – Это отлично. Спасибо, Дреннан.
Парень кивнул, но уже думал о другом. По-видимому, вся беседа была им уже забыта ради чего-то, над чем он работал.
Гарибальди покинул лабораторию насвистывая.
"Один из твоих собственных проклятых клещей укусил тебя, Бестер. Берегись. А теперь я должен найти твою дорожку из хлебных крошек. Когда я найду тебя, ты таки будешь хотеть, чтобы злой колдун просто проглотил тебя."
Но тут ему подпортила настроение мысль (разве что самую малость): Бестер был болен. Что если он не смог получать лечение? Что если он умер?
Нет. Ничто не собьет его – ничто. Гарибальди успокаивало то, что он знает хоть что-то о своем противнике, и это "что-то" включало в себя один чрезвычайно важный факт: Бестер хотел жить. А никто и ничто не могло встать между Бестером и тем, чего тот хотел.
В этом они с Бестером были похожи.
Появилось нечто, что он мог проследить, нечто нужное Бестеру. Наконец-то у него есть настоящий след.
Глава 7
– Вечно темная одежда, – сказала Луиза, ее голос звучал одновременно насмешливо и жалобно.
– Я зимний, – произнес Бестер, проверяя ценник на габардиновом костюме.
– Даже зимой не все время ночь. Как насчет этого? – она указала на пиджак цвета темного бургундского с широким воротником. По-видимому, пока он отсутствовал, большие воротники вновь вошли в моду.
– Не мое, – бросил он.
– Вот вы попросили меня пойти с вами в магазин, а теперь пренебрегаете всеми моими предложениями.
– Я не просил вас идти со мной в магазин, – заметил Бестер кротко.
– Ну так должны были. У вас жуткий вкус. Вы одеваетесь как гангстер.
– Может, я и есть гангстер.
Она подержалась за подбородок.
– Да. Это объяснило бы, почему Джем так мил со мной в последние несколько недель. Вы на него, как это говорится у них – надавили.
Бестер пожал плечами.
– Может, он был просто напуган моим физическим превосходством.
– И вашей черной одеждой. Пойдемте, дайте-ка мне выбрать вещь для вас.
Он вскинул голову и глянул на нее.
– Идет. При одном условии.
– Больше не красить?
– Не то.
– Что тогда?
– Вы позволите мне выбрать вещь для вас. И оплатить ее.
Она раскрыла рот, поняв, что попалась.
– Выбрать, да, хотя предупреждаю – я не ношу черного. Заплатить – я не могу разрешить этого.
– Нет, можете. Вы не покупали себе ничего нового с тех пор, как я встретил вас. Я настаиваю.
Она как будто подыскивала новое возражение, но затем выгнула дугою бровь.
– Я выберу любую вещь для вас, и вы станете ее носить?
Ой-ой.
– В пределах разумного. И приняв мои условия.
– Договорились, – сказала она, схватила его за руку и повлекла за собой. Это была его увечная, стиснутая рука. Она никогда не упоминала о ней,
никогда о ней не спрашивала и – до сих пор – никогда не касалась ее.
Он тут же почувствовал, что заливается краской смущения. В Корпусе всегда носили перчатки, за исключением моментов уединения – или интимности.
Ему вдруг пришла на ум Элизабет Монтойя, первая его женщина. Тоже телепат. Они тогда прошли полевой экзамен, были навеселе и стали целоваться. Придя с ним в номер отеля, она сорвала его перчатки и перецеловала каждый палец его руки, проникая языком между ними и вбирая их кончики губами.
Это было настолько сильное эротическое воспоминание, что на мгновение перестало существовать все, кроме вернувшихся ощущений и тепла пальцев Луизы в его искалеченной руке. Это была та самая рука, которую целовала Лиз, задолго до случая, лишившего его возможности ею действовать.
Он встряхнулся и обеспокоился. Неужели он дошел до состояния потери самоконтроля? Он пропустил прием своего лекарства?
Нет, он сделал последний укол менее двух недель назад. С ним все хорошо. Это была просто рука. Рука…
Нормалы насмехались над этим. Он видел видеокомедии, пародировавшие телепатов и этот их "фетиш". Однако они всегда смеялись над тем, чего не понимали и чего никогда, никогда не смогут обрести. Они никогда не узнают, что значит ощутить обе стороны наслаждения.
Луиза так не поступала. Она не осуждала. Иногда он думал, что мог бы ей признаться, кто он есть, рассказать ей все, и она как-нибудь разобралась бы в этом.
Он не часто думал об этом, потому что знал – это не так. Неважно, насколько лучше она была, чем средний нормал, неважно, насколько более понимающая – никто никогда не мог понять его или его поступки. Никто.
Он моргнул. Они стояли напротив целого ряда костюмов. Очень ярких костюмов. Мерцающих костюмов.
– В пределах разумного, – напомнил он ей.
Немногим позже он с сомнением глядел на себя в зеркало. Брюки были приемлемыми – темно-шоколадного цвета, из центаврианского материала, похожего на шелк. Жакет был – не жакет. Это было нечто вроде халата – свободного, текучего, с широкими рукавами, и он ниспадал до половины икр. Он был табачно-коричневый, но узор из приглушенного золота и окалины мерцал и пропадал на свету.
– Видите? Не так плохо.
– Я… куда я это надену?
– Вы теперь писатель! Это последний крик моды. Вольтер носил почти точь-в-точь такой же.
– Это было пятьсот лет назад.
– Это снова модно. Это форма литератора. Наверняка вы заметили. Фактически, он заметил. Молодые люди, одетые так, появлялись в кофейнях,
и их вид отчего-то раздражал его. Это выглядело претенциозно.
Но часть его одобряла этот наряд, смотрелось недурно.
– Ну… Полагаю, я могу его надевать вблизи отеля. Это выглядит примерно как то, что вы надеваете к завтраку.
– Вот увидите. Вам понравится.
– Ладно, – сказал он. – Ладно, вы победили. Теперь – моя очередь.
Луиза проходила по женской секции скорее небрежно.
– Это мило, – сказала она, указывая на практичный хлопчатобумажный джемпер. – И это… – скромный ансамбль. Бестер кивнул у каждого. Она пыталась перехитрить его, чтобы купить что-нибудь дешевое и практичное.
Ее выдавали, однако, ее мысли. Он, конечно, не сканировал, но люди источают эмоции, и когда она увидела вечерний наряд, он почувствовал внезапную волну ее тяги к ним.
Для вечернего платья фасон был скромен, но материал – центаврианский тэрск, когда-то доступный только знатным центаврианкам. Для Центарума настали тяжелые времена, но они во всяком случае, были практичной расой.
Тэрск был тонок и переливался, как нефтяная лента. Он реагировал на тепло и химию тела, так что на любой паре женщин он всегда выглядел по-разному.
И он был дорог.
Он выбрал самое красивое из указанного ею – платье морского цвета.
– Благодарю вас, – сказала она, когда они закончили с покупками, – я могу надеть его в оперу на будущей неделе.
– Уговор есть уговор, – заметил он.
– Не хотите зайти куда-нибудь перекусить? Тут за углом есть приятное бистро.
– Нет, боюсь, я должен уделить внимание делам. Через полчаса у меня встреча с моим редактором.
– Тогда ладно. Увидимся вечером. Я снова приготовлю цыпленка на пару – наверное, я смогу попытаться сделать правильный соус, на сей раз.
– Ну… – сказал он с сомнением, – …удачи.
Она слегка хлопнула его по макушке ридикюлем.
– Вот вам, месье знаток.
– Вечером увидимся.
Жан-Пьер хохотнул:
– "Сюжет выкидывает коленца как припадочный эпилептик"? Не думаете, что это немного чересчур?
