– Недостаточно, – ответил Бестер, попивая свой эспрессо.
– Что ж, я далек от того, чтобы быть цензором своего самого популярного критика.
– Меня?
– Ну, вы действительно вызвали большой отклик у наших читателей. Половина из них считает вас гением, другая половина ненавидит вас со всей страстью. Хороший баланс для критика.
– Я стремился понравиться.
Жан-Пьер затянулся пряной сигаретой и выпустил из носа серые струи дыма, благоухающего китайским драконом.
– Не в качестве критики, просто наблюдение: я заметил, что вы ни о чем не отзываетесь с одобрением. Вам ничего не нравится?
– Разумеется, нравится. "Гимны проклятым" был одной из лучших книг, что я прочел за последние лет десять.
– Но вы не писали о "Гимнах проклятым".
– Точно. Почему бы я стал рецензировать то, что мне понравилось? Какой в этом прок?
– Вы эксцентричный тип, Кауфман. Уверены, что родом не из Парижа?
– Настолько, насколько могу быть уверен в том, чего не помню, полагаю. Жан-Пьер рассеянно кивнул и погасил окурок в маленькой нефритовой
пепельнице. – У меня есть хорошие новости, в каком-то смысле. Наш тираж возрос. Журнал продается лучше, чем мы надеялись. Я это одобряю, тут двух мнений быть не может. Мы стали привлекать внимание.
– Уверен, сбываются ваши желания.
– Да, но мы начали получать… предложения.
– Какого рода?
– Издатели просят нас рецензировать определенные книги.
– Ах. И вставить в рецензии определенные строфы.
– Коварный бизнес, да? Но я начинал этот журнал, чтобы говорить правду, а не чтобы потворствовать коммерческим интересам.
– Хорошо для вас, – сухо сказал Бестер.
– Но это могло бы стоить усилий – небольшой компромисс, если это позволит нам расширить круг читателей.
– Не для меня, – сказал Бестер. – Мне нравится это делать. Я не обязан делать это и не хочу, если нельзя делать это по-моему.
– Да, конечно, я полностью с вами согласен. Полностью. Я никогда не попрошу вас дать положительный отзыв о книге, которая, по-вашему, его не заслуживает. Но если вы познакомились с книгой, и она понравилась вам…
– Нет. Я просто вам должен это объяснить. Назначение критики – улучшать литературу. Ничто никогда не улучшается похвалой.
– Что вы имеете в виду?
– Страх неудачи, страх критики, страх провала – вот единственное, с чем считаются писатели. Восхваления людей расслабляют. Зачем совершенствоваться, если думаешь, что поступаешь правильно?
– Вы никогда не слыхали о позитивной поддержке?
– Слышал. А еще я слышал о единорогах и минотаврах. Думаете, какая-либо эволюция заработает от "позитивной поддержки"? Это очистительный процесс естественного отбора заставляет работать биологическую эволюцию – позитивные черты позитивны только в том смысле, что они не негативны. То же самое верно и в литературе. Мы можем удалить плевелы, но мы не можем усовершенствовать черты гениальности в хороших писателях, просто питая их эго. Так ничто не действует. Это простой факт.
– Хорошо. Журналы не издаются без денег. Это другой простой факт.
Бестер пожал плечами.
– Печатается журнал или нет, ваша проблема, не моя.
– У вас есть иные предложения?
– Несколько. Мне бы не хотелось их принимать – разве что вы вынудите меня к этому.
Жан-Пьер достал новую сигарету и зажег ее нарнской зажигалкой.
– Сдаюсь. Я считаю, что критик должен быть бескорыстным.
Бестер улыбнулся.
– Я не бескорыстен. Я настолько корыстен, что меня не соблазнит ничто из того, что вы можете мне предложить.
– Ну, этим вы добиваетесь того же, да? Очень хорошо. Есть и другие, кто станет писать рецензии того сорта, как нам нужно.
– Я им задам.
Жан-Пьер нахмурился.
– Это не ваш журнал, мистер Кауфман. Я все еще решаю, что пойдет в печать, а что нет.
– Уверен в этом. И знаю, вы примете верное решение, – он улыбнулся – так, словно питал сомнения на этот счет.
Он зашел кое-куда по пути домой. Когда он вернулся, маленькое кафе отеля было полно. Дела пошли лучше с тех пор, как Джем и его парни утихомирились.
На этот раз блюдо получилось лучше, а вино, принесенное Луизой, было почти изысканным. Он подозревал специальное обслуживание – на остальных столиках, похоже, было домашнее вино.
Он окончил трапезу и занялся своим обозрением здесь же, в кафе. Что-то было в этом месте, что ощущалось как дом более, чем любое место с тех пор, как он бежал из своей квартиры на Марсе. Возможно, большую роль сыграл тот факт, что он помогал реставрировать обеденный зал. Личный вклад.
Было поздно, когда ужин закончился. Луиза вышла из кухни, вытирая руки о передник.
– Можно к вам присоединиться?
– Конечно, – он закрыл свой комп.
Луиза налила себе красного вина и уселась со вздохом.
– Ах, как хорошо дать отдых ногам…
– Долгий день?
– Сумасшедший дом. Все номера заняты!
– Ну, это хорошо, не так ли?
– Очень хорошо, – она нахмурилась. – Я оставила ваш новый наряд у вас в комнате. Я думала, вы сказали, что станете носить его в окрестностях отеля.
– О, я просто довольно долго работал. Я надену это завтра, обещаю.
– Что ж, на сей раз я закрою на это глаза. Что-нибудь интересное происходило с вами сегодня?
Он рассказал ей о беседе с Жан-Пьером, и она покачала головой.
– Я понятия не имела, что вы такой идеалист, – сказала она.
– Тут никакого идеализма нет, – отозвался Бестер. – Я не способен писать вещи такого рода. Это как если бы обезьяна попробовала себя в балете, а лошадь выступила в опере.
– Кстати об опере, – сказала она, делая еще глоток вина, – мне кажется, я упоминала, что иду туда на будущей неделе. Я надену платье, что вы мне купили. Удивлена, что вам нравятся подобные вещи.
– Платья? На мне они не смотрятся. У меня икры толстоваты.
– Опера, балда.
– А. К сожалению, я буду занят в этот вечер. Не могу пойти.
– О.
– Но я помню, вы упоминали об этом. И мне пришло в голову, что купленное мною вам сегодня платье для оперы не так хорошо.
– Оно прекрасно.
Бестер нагнулся и полез в сумку возле своего стула.
– Нет, – сказал он, – вот это прекрасно. – Он водрузил на стол коробку. Луиза посмотрела на нее, затем снова на него.
– Что это?
– Откройте.
Она поставила свой бокал и развернула коробку, затем сняла крышку – и ахнула.
– Я видел, вы смотрели на него, – объяснил он.
Это было платье из центаврианского тэрска, слегка мерцавшее при свете свечей.
– Мистер Кауфман, я не могу…
– Можете и примете. Вы не можете его вернуть – я убедился в этом. И я не хочу.
– Но… нет, оно слишком экстравагантно. Когда мне его надевать?
– В оперу.
– Да, но я посещаю ее только раз в году!
– Что ж, вероятно, придется ходить чаще.
Она разглядывала материал, слегка касаясь его пальцами и наблюдая за сменой цветов.
– Я не… я… – слеза скатилась по ее щеке, маленький рубин в свете огня.
Бестер откашлялся.
– Так или иначе, думаю, настало время мне идти к себе. У меня тоже был долгий день.
– Никто никогда не дарил мне ничего подобного, – сказала она.
– Ну, кто-то должен был, – сказал он спокойно. – Доброй ночи.
– Доброй ночи, мистер Кауфман, – сказала она очень нежно, – и благодарю вас.
Это звучало неправильно. Это звучало, будто она благодарит кого-то другого. Он вдруг со всей силой захотел услышать произносимое ею его имя. Бестер. Эл. Альфи…
– Что-нибудь не так? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Ничего. Я просто вспомнил о… своем старом друге.
– Вы, кажется, опечалились.
– Моего друга больше нет. Ему бы понравились вы в этом платье. Это сделало бы его счастливым. Он любил красоту.
– Это не будет выглядеть так хорошо на мне, как выглядит само по себе. Это фантастика.
Он помедлил, думая поправить ее, объяснить, что, представив ее в этом платье, он и решил его купить. Он промолчал – и оставил ее.
Много времени потребовалось ему, чтобы заснуть.
Случилось так, что он утратил душу – не фигурально, а в буквальном смысле. Он был гораздо моложе и добровольно вызывался производить сканирование умирающих. Это часто было необходимо в случаях с жертвами жестоких преступлений, которые могли знать в лицо своих убийц, или со смертельно ранеными мятежниками, которые могли выдать, где скрываются их товарищи. Это было трудно и опасно – следовать за кем-либо в небытие. Большинство телепатов могли выдержать такое лишь раз. Некоторые доходили до четырех.
Он достиг восьми.
Восемь раз, и каждый раз часть его умирала с ними. В итоге, выскользнув наружу через последнюю дверь, за которую они уходили, он заглянул в свое сердце и ничего там не увидел. Ничего.
Но затем, десятилетия спустя, там появилась Кэролин, а сейчас…
Так он лежал, слушая, как Луиза поднимается по лестнице, как тихо закрывается дверь ее комнаты. Лежал и раздумывал: если человек жил достаточно долго, могла в нем народиться новая душа?
Глава 8
– Майкл, какого черта?.. – начала Лиз Хемптон-Эдгарс.
– Ш-ш-ш. Я только что убаюкал ее!
– Ох. – Лиз понизила голос до почти неслышного. – Я полагала, что она уже в постели.
– Я пытался добиться этого, но она хотела досмотреть кино. Однако не сумела. Ну-ка, помоги мне перенести ее в кровать.
Лиз кивнула, осторожно закрывая переднюю дверь в комнату.
Мэри с полуоткрытым ртом спала у него на коленях. Он взял ее на руки и поднял с дивана.
Она пошевелилась и открыла один глаз.
– Хочу досмотреть фильм, – сказала она сонно.
– Уже, – сказал он. – Ты сделала это, чемп. Теперь мы с мамулей отнесем тебя в кроватку.
– Мамуля?
– Я тут, солнышко, – Лиз подошла и чмокнула в лобик четырехлетнюю дочку. – Хорошо ли ты провела день?
– Ага. Мы играли в бейсбол. А потом пошли погулять снаружи.
– Да неужто? – голос Лиз снова опасно зазвенел.
– Эхе-хе, – сказал Гарибальди. – Разве это не должно было быть нашим маленьким секретом, спортсменка?
– Ой, да.
– Пойдем, отнесу тебя в кровать, – он перенес ее в соседнюю комнату, с постерами Red Sox; странная структура из жюфа, вещь с Минбара – подарок Деленн, вероятно, задуманный скорее для медитации, нежели для забавы ребенку; плюшевые игрушки; модели звездолетов; разбросанный по полу конструктор. Она уже была в своей пижаме, так что он уложил ее в кровать под одеяла.
– Спокойной ночи, – сказал он, целуя ее в лоб.
– Расскажи сказку.
– Мне срочно надо поговорить с мамулей.
– Ну коротенькую.
– Ну, ладно. Давным-давно жила-была маленькая девочка по имени… хм… Мэри. Она жила на горе Олимп, и однажды мамочка послала ее с тремя кредитами в магазин купить этих шведских тефтелек на обед…
– Бе-е!
– И знаешь ли, даже хотя шведские тефтельки признаны наилучшей едой в изученной вселенной, именно так и сказала маленькая девочка. Итак, когда она шла к прилавку продавца шведских тефтелек, перед ней появился пришелец странной наружности. Он был весь в черных перьях, с оранжевым клювом…
– …как Даффи Дак.
– Ага, немного похожий. Только с большими ферлами.
– Что это?
– Не перебивай папочку. И он сказал: "Эй, детка, у меня есть кое-что получше шведских тефтелей". На это маленькая девочка сказала: "И что, например? У меня всего три кредита". "Хорошо, какое совпадение, это как раз столько стоит," – сказал малый. "Это зерно бум-бу, из-за самого Предела," – и он вынул это большое черное зерно.
"Для чего оно?" – спросила она.
"Ну, ты просто сажаешь его снаружи, и оно принесет тебе славу и удачу". Вот, маленькой девочке понравилось, как это звучит, и она отдала ему три кредита. Ее мама очень рассердилась, когда она не принесла домой тефтели, потому как мамы всегда сердятся, когда…
Лиз кашлянула позади него.
– Конечно, ее папа тоже рассердился, – быстро добавил он. – Потому что маленьким девочкам полагается делать то, что им велят их родители. Они отправили ее спать без ужина, в наказание. А она открыла шлюз и посадила зерно, а на следующее утро выросло это гигантское растение бум-бу, вытянувшееся так высоко в небо, что достало до самого Фобоса…
Он как раз привел "маленькую девочку" в сад лентяев-гигантов, когда дыхание Мэри выровнялось. Убедившись, что она уснула, он остановился, вновь поцеловав ее в лобик. Лиз подошла и тоже поцеловала ее.
– Не прелестна ли она? – прошептал он. – Я представить себе не мог…
– Да. А ты с нею так добр. Я не могла себе представить.
Они постояли, молча глядя на ребенка, пока она не потянула его за руку.
– Пойдем. Нужно поговорить.
– Прежде всего, я думала, что мы согласились не предпринимать экскурсий наружу, пока она не станет старше.
– Но Лиз, ей хотелось. Она канючила целый день. И это же Марс – детям как можно раньше нужно научиться вести себя снаружи. Что, если будет поврежден купол?
– Повреждение скафандра в тысячу раз более вероятно, – она поморщилась. – Я знаю, что ты прав. Но это так опасно.
– Я осторожен. Ты знаешь, я не допущу, чтобы с ней что-нибудь случилось.
Она кивнула и сжала его руку.
– Ладно. Мы обсудим это позже. Сейчас я хочу поговорить вот о чем, – она открыла свой электронный блокнот и подняла так, что он мог видеть дисплей.
– О, да-да. Я собирался рассказать тебе об этом.
– Было бы лучше, если бы ты рассказал мне заранее. Мы намеревались вместе принимать решения, подобные этому.
– Да, Лиз, знаю, но…
– Я хочу сказать, что не понимаю этого. На это зелье выписано менее двухсот рецептов. Себестоимость его производства вчетверо выше, чем за него платят потребители, даже с учетом субсидий. Для Тао-Джонсона это был убыток – они не производили бы его, если бы не были обязаны, если бы им посчастливилось не открывать его. Теперь мы владеем его производством, так что убытки несем мы. Тебе известно нечто, чего я не знаю? Речь идет об эпидемии, или о чем-то аналогичном?
– Нет. Но, поверь мне, это стоит затрат. Для меня – стоит. И я прошу прощения, что не поставил тебя в известность, потому что…
– Это как-то связано с Бестером, не так ли? Лекарство для телепатов. Тут прямо-таки везде так и прописано – Бестер.
– Да-с. Ты догадалась. Это одна из тех вещей, что я в тебе люблю, Лиз, ты очень догадлива.
– Нечего льстить. Я не поддамся. Объясняй.
– Этот препарат жизненно необходим ему. Лишь немногие люди во всей галактике принимают это – и я все еще не смог найти его. Где-то кого-то снабжают этим лекарством, но сам он в нем не нуждается. Препарат переправляют кому-то, а те – еще кому-то, кто посылает его в Швейцарский банк или еще куда-то. Я не знаю, как они это проделывают. Но это единственная ниточка, которая у меня есть, и она никуда меня не привела.
– Так что ты приобрел монополию на его производство.
– Да.
– Что это даст?
– Снабжение в моих руках. Я могу его прекратить.
– Майкл! Как насчет остальных, для кого это так же жизненно необходимо? Ты же не убьешь их всех лишь для того, чтобы достать Бестера! Я тебя знаю! Я знаю, ты одержим этим человеком, но…
– Нет, Лиз, успокойся. Я не собираюсь всех убивать. Но я могу заявить, что наши люди открыли возможные побочные эффекты и настоять, чтобы каждый, кто использует это средство, прошел проверку перед следующей дозой. Тогда кто-то проявится, мы его проверим, найдем, что он не болен, и поймем, что он и есть наш связник с Бестером.
– Майкл, я думала, с этим покончено. Я полагала, что после войны, всех этих смертей, судилищ…
– Это не кончено, пока Бестер не окажется там, где не сможет повредить уже никому и никогда. Это мой долг перед Шериданом, перед Литой, перед тысячами уничтоженных им. Ты ведь видела фотографии исправительных лагерей, Лиз? Видела? Я должен моей дочери мир без него. И – да – я должен это самому себе.
– Майкл, я люблю тебя. Я на твоей стороне. Но Бестер – твоя новая замена бутылки, твое новое нездоровое пристрастие.
– Лиз, я избавился от большей части дурного в моем прошлом. Моя жизнь – здесь и сейчас, с тобой и Мэри. Кроме этого единственного пункта.
Я не могу плестись за ним и не могу обойти его. Не могу, если он еще рядом, еще свободен и насмехается над всеми нами. Не могу. Единственный путь проходит прямо через него.
Она долгое и тяжкое мгновение смотрела на него, пока ее лицо наконец не смягчилось. Плечи расслабились, она обхватила его руками и обняла за шею.
– Я знаю, – прошептала она. – Только будь осторожен. Я теряла тебя так много раз. Я не могу вынести мысль потерять тебя снова – ни из-за реального Бестера, ни из-за твоей одержимости им. И я не хочу, чтобы ты что-то от меня скрывал, как ты обычно пытался спрятать пустые бутылки, пребывая в загуле. Если ты делаешь – делаем мы. Понимаешь?
– Угу-угу.
– Отлично, – она поцеловала его, сперва нежно, затем шутливо, затем с проснувшейся страстью. Он ответил на ее поцелуй, пытаясь прогнать из своего сознания язвительное лицо Бестера.
Глава 9
Бестер едва пошевелил пальцами, так что острие его шпаги описало небольшую окружность. Его противник, очень молодой человек, чье имя он позабыл, слегка ударил по его эфесу. Бестер быстро отступил на два шага, затем сделал резкий выпад и ложный финт вперед. Как он и ожидал, юноша парировал вместо того, чтобы отступать. Конечно – он фехтовал со стариком, не так ли? Он был уверен, что окажется быстрее.
"Но лучше быть правым, чем быстрым," – подумал Бестер. В фехтовании точность – это все. Бестер связал клинок обороняющегося и вонзил острие в плечо парнишки. Его жакет окрасился ярко-зеленым.
– Чепуха! – воскликнул парень. Это звучало по-американски. Бестер снял свою маску.
– Отличная схватка, мистер…
– Нэри. Спасибо.
– Полагаю, вы прилично владеете рапирой.
– Ага.
Бестер покачал головой.
– Спорт молодых. Все эти прыжки и скачки…, – они обменялись рукопожатием.
Бестер отер со лба легкую испарину. В Корпусе он придерживался весьма строгого режима тренировок. Разумеется, хорошему пси-копу не часто выпадало использовать физическую сноровку, кроме разве что меткой стрельбы, но он рано выучил, что, когда такой момент наставал, наличие подобных навыков становилось вопросом жизни и смерти. Так что он практиковался в различных боевых искусствах и ежедневно совершал пятимильную пробежку.
Годы изгнания ослабили его в этом отношении, но закалили в других. Вряд ли ему следовало беспокоиться о своей физической форме. Однако он внезапно осознал, что поднабрал лишний вес, и захотел вернуть молодую упругость мышц. Он попробовал себя в прежнем режиме, но обнаружил, что это его перегружает. Его новая жизнь нуждалась в новом режиме.
Он фехтовал в академии и был вполне хорош. Фехтование с другими телепатами применялось для совершенствования стратегии ментального блокирования, подачи ложных сигналов и так далее – но после академии он думал об этом как о спорте, вне практического применения.
Что ж, такова была теперь его жизнь – жизнь вне практического применения. Он писал литературную критику, он покупал платья молодой женщине, он фехтовал. Он был в Париже – почему бы нет?
А фехтовать с нормалами было приятно. Годы в пси-полиции отточили его умение читать язык тела и лица без сканирования, но если ему было действительно нужно, он мог перехватить их стратегию незаметно для них. Его это ничуть не коробило – не коробит же человека с длинными руками то, что он дальше дотягивается. Но он был осторожен. Хотя он не встречал никаких других телепатов, которые практиковались в фехтовании, никогда не знаешь, когда наскочишь на такого. Другой П12 мог заметить, что он пользуется своими способностями, даже в очень слабой степени.
Он решил, что на сегодня достаточно. Он попрощался с учителем фехтования, узловатым стариком по имени Гибн, и принял душ, с наслаждением подставляя горячей воде перенапряженные мышцы. Они окрепли, с удовольствием отметил он. Он похудел и чувствовал себя моложе по сравнению с тем временем, когда прибыл на Землю. Казалось, Париж почти повернул его годы вспять. Да, это было правильно – приехать сюда. Замечательно. Это становилось яснее с каждым проходившим днем.
Он возвращался в отель кружным путем. Он никогда не повторял тот же путь дважды – иметь обыкновение ожидать, что тебя схватят враги, дурная привычка, но некоторые привычки не умирают. Кроме прочего, это не паранойя, когда действительно есть люди, готовые схватить тебя. А галактика была полна людьми, готовыми схватить Альфреда Бестера, и все они отдали бы что угодно, чтобы узнать, где он находится в данный момент.
Сегодня его путь вел через Булонский лес и в конце концов привел его на станцию метро "Булонь – Понт-де-Сен-Клод". Он стоял, ожидая поезда, платформа заполнялась.
Он вспоминал Луизу в платье, как оно облегало ее фигуру. Она выглядела смущенной, но ее мысли поведали иное. Она знала, что хорошо выглядит в нем.
Это было прошлым вечером. Сегодня утром он ее не видел и праздно раздумывал, может, она встретила кого-нибудь в опере и пошла домой с ним. Или, может, полицейский Люсьен в конце концов уговорил ее.
Он обнаружил, что эти мысли не очень ему нравятся. Может, ему следовало пойти с ней. Но он не хотел выглядеть жалким старым волокитой.
Конечно, он мог просто прочесть ее мысли и открыть, что она думает о нем. Но ему казалось, что по отношению к Луизе это как-то неправильно, неэтично.
"Нет, – сказал он себе. – Дело не в этом. Ты просто боишься того, что найдешь. Что ты ей нравишься и она жалеет тебя, но ты не интересуешь ее как мужчина."
Он почувствовал внезапный гнев. Дух Байрона усмехнулся у него в голове. Что разозлило его еще больше – что, вероятно, это было правдой.
Подошел поезд, но это был не его. Он стоял, хмурясь, подрастеряв свое хорошее настроение.
И уловил, что кто-то наблюдает за ним, ощутил телепатическое прикосновение.
Он быстро огляделся и выхватил лицо из толпы. Старое, бледное лицо, курносое, со слабым подбородком. Он узнал его очень скоро – у него всегда была хорошая память на лица.
Телепат. Как его звали? Аскерн? Акерон? Акерман. Он работал в одном из исправительных лагерей…
Человек отвернулся. Бестер предпринял легкое сканирование, недоступное, он знал, слабеньким телепатическим способностям Акермана. Бестер показался Акерману знакомым, но тот не опознал его. Борода очень изменила его.
Бестер начал проталкиваться через толпу, но человек уже вошел в поезд. Когда Бестер добрался туда, двери захлопнулись.
Акерман не узнал его, он был уверен. Не узнал.
Он внезапно заметил, что у него дрожат руки.
– Что с вами? – спросила Луиза. – Вы выглядите как привидение.
Бестер устало опустился на стул.
– Может, я и есть призрак, – сказал он мрачно.
– Что ж, если хотите поговорить о чем-то…
– Как было в опере? – прервал он. – Должно быть, спектакль закончился поздно. Я не слышал, как вы вернулись.
Ее лицо помрачнело.
– Так вы были тут? Я полагала, у вас есть дело на вчерашний вечер. Думала, что в этом причина вашего отказа пойти со мной.
– Я солгал. Я ненавижу оперу.
– Вы снова лжете. Я слышала – вы напевали что-то в вашей комнате.
– Луиза…
Ее лицо смягчилось.
– Простите, – сказала она излишне порывисто. – Это не мое дело, и я прошу прощения. Как и то, что я пришла поздно – не ваше дело, да?
– Да, – отозвался Бестер, кивнув, чувствуя некоторое облегчение.
Она постояла молча долгое мгновение. Оно должно было быть неловким, но не было.
– Не пойдете ли со мной? Хочу показать вам кое-что.
– Конечно, – он встал, чувствуя легкую слабость в ногах. Его лекарство запаздывало на день, но это не могло быть причиной – у него была еще неделя до проявления симптомов. Об этом он не волновался.
Возможно, просто годы.
Он последовал за Луизой из кафе и вверх по лестничному маршу до самого мезонина. Бестер однажды спрашивал о том, почему она никогда не сдает это помещение, но она решительно сменила тему.
Она отперла дверь одним из старомодных ключей на ее кольце, открывая просторную комнату с высокими потолками и высокими оконными проемами. Щедрый свет вечернего солнца окрасил золотом полированные деревянные половицы. Помимо этого, комната была пуста, за исключением мольберта с холстом на нем, деревянного ящика с красками, шпателя и стула.
– Здесь я жила с моим мужем, – объяснила она. – После того, как он ушел, я не могла даже подниматься сюда. Я не открывала эту дверь пять лет. Сегодня утром – открыла.
– Вы снова занимаетесь живописью?
– Да.
– Что ж, я рад.
– Рады? Хорошо. Тогда вы согласитесь мне позировать.
– Что? Нет, этого я не могу сделать.
– А почему нет? Вы прожили то, что заработали за помощь в уборке и покраске. Вот вам шанс сделать кое-что еще.
– Нет.
Она отбросила шутливый тон и положила свои пальцы на его руку.
– Пожалуйста! Я хочу попытаться изобразить нечто трудноуловимое, спрятанное и подлинное. Думаю, что когда-то я умела это делать. Я хочу увидеть, могу ли я еще.
Искренность ее голоса дошла до него.
– Ну ладно, – сказал он, – полагаю, это мне не повредит. Но из одежды вам меня, юная леди, не вытащить.
– Нет? Тогда вы наденете то, что я вам выбрала, да?
Он пожал плечами.
– Почему бы нет?
Они постояли, пока она не сказала:
– Ну?
– Что "ну"?
– Идите переодевайтесь.
– Не ерзайте. Вот так.
– Дышать можно?
– Дышите, разговаривайте, все что хотите, только сохраняйте эту позу, более или менее.
– Я попытаюсь, – сухо сказал он. Боковым зрением он видел, как она всматривается в него, затем в холст, затем поднимает кисть, пробуя.
– До сих пор я не писала портретов, вы знаете? – сказала она через несколько минут. – Это считалось уделом прошлого, когда я училась в школе. В моде была минбарская диалектическая перспектива.
– Минбарская… что? Вы это сами выдумали.
– Нет, извините за выражение, не выдумала. Это был философский ключ к новой пост-пред-постмодернистской традиции.
– И это вы тоже сами выдумали.
Она рассмеялась музыкальной трелью, первый такой смех, который он слышал от нее. Детский смех.
– Кто-то выдумал это. Не я. Я читаю вашу литературную колонку, знаете ли. Не изображайте эпистемологическую невинность передо мной.
– Вы читаете мою колонку?
– Да, время от времени. Вы умеете наносить оскорбления.
– Это что, комплимент?
Она снова хихикнула, на сей раз в более привычном, более циническом тоне.
– Что хорошего в комплиментах? Никто никогда не извлекает пользы из похвалы.
– Ах. Так вы вправду читаете мою колонку.
– Да. Если позволите высказаться, мистер Кауфман, я на самом деле ее не одобряю.
– Критика критики? Теперь вы пытаетесь улучшить меня?
– Легко разобрать дом на части. Труднее его построить.
– Смысл?
– Смысл вы умеете выражать речью, и вам следовало бы употребить это умение позитивно. Напишите что-нибудь свое собственное.
– Так чтобы это, в свою очередь, можно было критиковать?
– Это то, что останавливает вас, значит? Страх?
Бестер обдумал это.
– Нет. Если честно, мне никогда не приходило в голову что-то написать.
– Вы похожи на человека, которому есть что сказать. В этом есть что-либо, что людям следует понять, что-нибудь, чего, по-вашему, человеческой расе недостает?
Из того места своего сознания, где он держал Байрона, он услышал сардонический смешок. "Да, мистер Бестер. Не хотите ли позволить им понять? Понять, почему вы заставили меня уничтожить беззащитных нормалов? Почему по исправительным лагерям струились реки слез и крови? "Слезы и кровь", – вот и готовый заголовок для тебя."
– Возможно, вы правы, – сказал Бестер, пытаясь игнорировать Байрона. – Я об этом подумаю.
По непонятной причине его лекарства не оказалось в секретном почтовом ящике. Оно было единственным, что ему было действительно нужно от остатков агентурной сети, – однако оно не пришло. Уже три дня опоздания. Что могло случиться? Вовлеченные люди просто не могли предать его – он слишком многое имел на них, а в некоторых случаях и в них.
На будущей неделе дела пойдут к худшему. Он начнет выдавать себя телепатически. Луиза – если не кто-то еще – узнает, кто он есть. С этим она еще может справиться, но справится ли она, когда он утратит разум, и начнется процесс агонии и умирания? Окажется ли она способна ухаживать за ним, кормя с ложечки, как ребенка, и меняя простыни?
Он не потащит ее через это – неважно что, да и делать этого она не будет. Нет, он будет умирать в больнице, где результат положенной проверки ДНК проскользнет мимо посвященных в его тайну в Метасенсорное отделение EABI (Бюро расследований Земного Содружества). И затем придут охотники. Но, конечно, они добудут уже немногое, не так ли?
Это была всего лишь задержка, ничего более. Ампулы завтра прибудут, и все станет хорошо.
Когда прошло еще два дня без намека на лекарство, он сделал кое-что, чего не хотел делать. Он пошел и позвонил по некоторому номеру. Так он связался с компьютером в Швеции, который, в свою очередь, соединил его с Марсом и в конце – с отдаленной колонией Мир Креншоу. Предположительно, у каждого из этих узлов был только двухпроцентный шанс проследить обоих связников, и через три передачи он был защищен, неважно как.
Вызов потребовал долгого времени на соединение. Наконец, кто-то поднял трубку.
– Алло.
Он остолбенел. Он не отвечал. Он достаточно хорошо знал этот голос, но был совсем не тот человек, которого он ожидал услышать.
– Бестер? Это ты? Ты знаешь, кто это, не так ли?
