Понятно, никаких бомб, в том числе атомных и водородных, бомбардировщик нести не мог. Таким образом, этот выпотрошенный бомбардировщик мог быть использован для разведки, в частности, для фотографирования, а то и просто с целью провокационных полетов, чтобы показать: вот, дескать, какова она, американская техника! И объявить на весь мир: "Русские отстали в развитии авиации!"
      -- Типичная новинка "холодной войны", -- заметил замполит, внимательно прочитав статью.
      Пока он читал, Поддубный разжигал печку, засовывая под дрова куски сухой березовой коры.
      -- Пусть будет так, -- бросил он, не отрываясь от своего дела. -- Но что есть, то есть. Т знаете, некоторые зарубежные военные теоретики уже выдвигают идею создания бомбардировщиков без стрелково-пушечного вооружения. Дескать, зачем оно, это вооружение, ежели истребитель не достанет бомбардировщика?
      -- Логично, -- согласился замполит, -- но они, эти зарубежные теоретики, еще не видели наших ракет и, очевидно, ни черта не знают о наших новых сверхзвуковых и сверхвысотных самолетах-истребителях. А может быть, они выпотрошили бомбардировщик для того, чтобы прощупать нас?
      -- Может быть и так, -- согласился Поддубный. -- Еще американцы хвалятся каким-то У-2. По их словам, этот самолет не признает ни границ, ни государств. А редактор авиационного отдела газеты "Нью-Йорк джорнел Америкен" окрестил У-2 "примадонной научного шпионажа". Вы слышите -научного! -- Поддубный зло плюнул на дрова, сложенные под печкой. -"Примадонна"! "Не признает ни границ, ни государств"! Хотел бы я увидеть эту "примадонну" после встречи с Телюковым! Он бы показал этой проститутке где раки зимуют... Но МиГом ее не достанешь, и меня волнует то, что нам до сих пор не дали новых самолетов. А между прочим, многие из полков ПВО страны уже получили их на вооружение. А нам почему-то не дают. Вот что тревожит меня, Андрей Федорович! Полковник Вознесенский заладил одно и то же: "Овладевайте как следует той техникой, которую имеете". Ну что за человек! Ничего не видит дальше своего носа. А еще в генералы метит! Я ему покажу генерала! Я его разнесу -- дым пойдет!
      Замполит, сидевший до того на стуле, встал и заходил по комнате.
      -- Вы, Иван Васильевич, -- сказал он после некоторого раздумья, -учтите одно: разнесете Вознесенского или не разнесете, а вам не поздоровится, если в дивизии станет известно о ваших экспериментах.
      Поддубный в свою очередь зашагал по комнате, потом остановился, прищурился, смахнул спадавшую на лоб прядь волос:
      -- А что же, по-вашему, делать? Сидеть сложа руки? Да, я испытывал возможности МиГа, бросал его на динамический потолок. Бросал, потому что уверен: вряд ли теперь сунутся к нам нарушители границ на средних высотах.
      -- Не то нужно делать, -- возразил замполит.
      -- А что? Ну-ка, посоветуйте.
      -- Первым делом ставить вопрос о новых самолетах.
      -- Как это -- ставить? -- Поддубный развел руками. -- Речь об этом была в штабе дивизии. А там знаете что мне сказали? "Москве виднее, кому чего давать в первую очередь". И опять за свое: "Овладевайте, мол, тем, что имеете". Оно, конечно, верно, есть еще такие летчики, которые и от МиГа не взяли всего. Есть, Андрей Федорович, и у нас такие. Но это -- единицы, и мы не можем на них ориентироваться...
      Поддубный хотел что-то добавить, но замполит опередил его:
      -- Москве виднее -- это несомненно. Сверху всегда виднее -- шире горизонт. Но плохи те местные руководители, которые сидят молча, словно воды в рот набрав, боясь лишнее слово молвить. А таких у нас немало. Это, знаете ли, еще от культа личности, когда многие боялись рот раскрыть. Но времена теперь иные. В Москве прислушиваются к голосам снизу. Почему бы нам в самом деле не снять телефонную трубку и не напомнить о себе министру? Так, мол, и так, скажем, дела у нас на сегодняшний день таковы, что можно ожидать в кавычках высокого гостя; дайте же и нам что-нибудь такое, чтобы на соответствующей высоте было чем достойно встретить "примадонну"... Как вы смотрите на это, Иван Васильевич?
      -- Вы предлагаете через голову начальства?
      -- Почему через голову? Можно с разрешения, а то и рапортом по команде. Гляди -- министр кого-нибудь там и расшевелит, заставит живее поворачиваться. Еще и спасибо скажет нам.
      -- А что вы думаете? -- помолчав, заметил Поддубный. -- Пишите, Андрей Федорович, рапорт, а я подпишу. Пишите сейчас же. Ковать железо хорошо, пока оно не остыло!
      И он принялся диктовать Горбунову рапорт.
      За окном лил теплый весенний дождь. Падали крупные, тяжелые, как спелая земляника, капли. Омытая дождем и согретая солнцем тайга благоухала пряным духом свежей молодой листвы и сырых корневищ. Даже во рту ощущались эти густые и стойкие весенние ароматы.
      Телюков затворил окно и подошел к столу, за которым сидел лейтенант Байрачный, просматривая очередную почту. Из различных концов страны пришло уже более двадцати ответов на запрос о местонахождении Нины.
      -- Ну что?
      -- Все то же. "Таковая гражданка у нас не проживает", -- ответил Байрачный.
      Он понимал душевное состояние командира и старался хоть чем-нибудь помочь ему, если не делом, то словом. Однажды он даже посоветовал ему забыть о Нине.
      -- Не говорите глупостей, Гриша! -- резко оборвал его Телюков. -- Пусть даже не моя будет Нина, но мы должны ей помочь. Это наш долг. Мы должны вывести ее из нелепого тупика, в котором она очутилась.
      Байрачный сложил письма и вынул сигарету, но, вспомнив, что Телюков, как будущий космонавт, бросил курить, положил сигарету назад в пачку.
      -- Вы серьезно собираетесь в космонавты? -- спросил он.
      -- А зачем бы я напрасно воду мутил?
      -- Да ведь рискованно это.
      -- А вы, лейтенант, не думайте о том, что касается страшным.
      -- Как это -- не думать?
      -- Очень просто. -- Телюков сел на стул, лицом к спинке. -- Герои тем и отличаются от трусов -- этих презренных существ, -- что они умеют заставить себя не думать о страхе. Вспомните Колумба, Нансена, челюскинцев, папанинцев... Нет, это не отчаянные головы! Это люди величайшей силы воли и мужества. Идя на великие дела, они заставляли себя не думать о страхе. Они думали о подвиге во имя науки. Конечно, такие мысли не возьмут верх над трусостью, если человек не чувствует себя сыном своего народа. Ведь герой -это вместе с тем и патриот. А вспомните о Ленине. Мог бы он стать вождем пролетариата, революции, если бы думал о том, что ему угрожает? Нет! Ленин сознательно отбрасывал мысль о страхе и смело шел вперед к светлой и прекрасной цели. Ум, величайший ум, помноженный на необычайную силу воли, сделал его гением, героем, вождем. Ради революции, ради великого дела пролетариата он готов был пожертвовать жизнью...
      Щеки летчика раскраснелись, глаза сверкали.
      -- Настоящего советского человека на пути к великой цели ничто не остановит, -- продолжал он горячо. -- Если хотите знать, ради слов, переданных по радио: "Я, гражданин Советского Союза, член ленинского союза молодежи, капитан Советской Армии Филипп Кондратьевич Телюков, нахожусь на Марсе", -- ради этих слов я, не задумываясь, готов отдать свою жизнь. И если б я умирал на Марсе, или на Луне, или еще на какой-нибудь планете, где не ступала нога человека, то умирал бы с песней, и называлась бы эта песня "Победа". А вы говорите -- страшновато! Значит, у вас пока что мозги повернуты не в ту сторону, в какую надо, и душа ваша свила себе гнездо в одной из ваших пяток. Одним словом, если вы будете думать о страхе, то летчика из вас никогда не получится.
      -- А я уже летчик...
      -- Нет... Пока что вы -- пилот... Ну, может быть, чуточку выше пилота, потому что стреляете.
      -- Вы меня обижаете, товарищ капитан. Но если вы действительно такого плохого обо мне мнения, то вот увидите, я тоже подам рапорт, чтоб и меня взяли в космонавты.
      -- Не возьмут! -- уверенно возразил Телюков.
      -- Почему?
      -- Душа не на том месте, где ей быть надлежит.
      -- Где ж она по-вашему? -- начинал злиться Байрачный.
      -- Я уже сказал: там, -- и Телюков кивнул на его ноги.
      -- Неправда! Вот она где! -- Байрачный с мальчишеским задором ударил себя в грудь.
      Телюков любил иногда острым словом встряхнуть кое-кого из молодых летчиков, чтобы те не зазнавались, не почивали на лаврах, а больше думали об учении. Но, увидев, что лейтенант уже закипает гневом, сказал примирительно:
      -- Ну ладно, будет. Я пошутил. Оставайтесь в полку. Я вам поручаю вскрывать все письма, которые будут приходить в мой адрес. Нападете на след Нины -- с меня будет причитаться... А я буду ждать исполнения заветной своей мечты -- полета в космос!
      Это было сказано не ради красного словца. Телюков действительно со дня на день ждал вызова в школу космонавтов. Не имея никакого представления об этой школе, не зная, чему и как там учат, он тем не менее настойчиво изучал планеты Солнечной системы, забрал всю литературу по астрономии, которая имелась в библиотеке, и часто, заложив руки за голову, мысленно блуждал вдоль берегов марсианских каналов или спускался в лунные кратеры... А иной раз фантазия переносила его на Венеру, где он плыл в какой-то диковинной гондоле по безбрежному океану...
      Он все больше и больше проникался мечтой о полете в космос, не пренебрегая, однако, и своими занятиями на Земле, отлично понимая, что только с самолета можно пересесть на космическую ракету. И когда в полк пришло приказание об откомандировании группы летчиков, инженеров и техников для овладения новейшими самолетами-перехватчиками, Телюков первым дал свое согласие ехать на переучивание.
      И однажды утром он распрощался с МиГом. Так прощается хозяин со старым своим верным конем, предпочтя ему молодого: с жалостью, но в то же время и с сознанием жизненной необходимости.
      Глава одиннадцатая
      Прошло более трех месяцев.
      Миновал период дождей, досаждавший летчикам и авиационным специалистам не меньше, чем метели и морозы. Голубым куполом раскрылось над аэродромом лето. Летай да летай в такую погоду, когда, как говорят летчики, миллион высоты. Только изредка наползали черные тучи, отбрасывая на землю зловещие тени, и тогда над горами ослепительно белыми зигзагами сверкали молнии и грохотали раскаты грома.
      За все это время ни один чужой самолет не нарушил границу, и в полку шутили:
      -- Нагнал Телюков страху на охотников прогулок по чужому небу.
      Шутки шутками, а так оно и было.
      Сосредоточивая, как и прежде, главное внимание на боевом дежурстве, подполковник Поддубный последовательно и методически проводил летное обучение. Днем и ночью, над сушей и над морем не умолкал грохот моторов. Не было реального противника -- летчики-перехватчики гонялись за условным, прошивая пушечными очередями воздушные и наземные мишени; прыгали с парашютами на землю и в море; взлетали и садились на аэродром, зараженный радиоактивными веществами; отсиживались в бомбоубежищах и занимались разминкой на спортивных снарядах.
      И так день за днем, ночь за ночью.
      В свое время великий французский писатель Виктор Гюго написал роман о тружениках моря. Будь он жив, и, если бы довелось ему побывать на Холодном Перевале, он, пожалуй, написал бы роман о тружениках воздуха -- летчиках.
      Подходил к концу срок переучивания на новых самолетах.
      Первыми в полк возвратились на пассажирском военном самолете инженеры и техники. Среди них находился и техник-лейтенант Максим Гречка. На просьбу младших авиационных специалистов рассказать о новой технике он только руками разводил:
      -- Прилетят -- увидите. Это такое, что не приведи господь! Как даст летчик газу, так сразу от земли -- в стратосферу. Мгновение, и уже не видишь самолета. И жди, когда дойдет до твоего уха грохот! И уже на из пушек стреляет летчик, а выпускает ракеты, и те ракеты сами находят цель. Скажем, атакованный самолет -- удирать, а ракета -- за ним. Бах -- и только металлические брызги в воздухе. Вот что такое эти самолеты!
      Многих интересовала новинка. Поэтому не удивительно, что встречать возвращающихся летчиков собрались на аэродроме не только служащие полка, но и тыла. Прибыли офицеры дивизии. С острова Туманного прилетел на вертолете майор Гришин. И каждый гость, будь он даже рангом выше Поддубного, шел в будку СКП и пожимал ему руку. Ведь это он воспитал летчиков, которые оказались способны овладеть новейшей, лучшей во всем мире техникой.
      -- Внимание! Самолеты приближаются и через пять минут будут над нами, -- передавал из СКП Поддубный.
      На аэродроме стало тихо-тихо. Слышно было даже, как далеко за летным полем в густых травах перекликались куропатки. Все присутствующие на аэродроме устремили свои взоры на горный хребет, над которым белоснежными лебедями плавали одинокие облачка. Между ними вот-вот должны были показаться сказочные самолеты.
      -- Идут! -- раздался чей-то восторженный возглас.
      -- Идут! Идут!
      Пять самолетов вынырнули из-за горного хребта. Летели они ключом, в правом пеленге.
      Возглавлявший группу майор Дроздов запросил разрешения на посадку.
      -- Я -- "Тайфун", посадку разрешаю, -- передал по радио подполковник Поддубный.
      Заранее было оговорено, что капитан Телюков покажет "класс пилотажа", и летчик повел свой самолет в сторону от посадочного круга.
      -- Наблюдайте с северо-западного направления, -- передал он по радио, когда майор Дроздов, замполит Горбунов, капитан Макаров и лейтенант Скиба приземлились на аэродроме.
      Приближался самый интересный момент. Максим гречка, который стоял в окружении младших авиационных специалистов, объяснял им:
      -- Если бы сейчас Телюков прошелся над нами на бреющем, то нас, как мякину, сдуло бы с аэродрома. Посему он пойдет стороной. Да вы, пожалуй, ничего и не заметите. Это будет подобно молнии. Пойдемте-ка поближе к динамику.
      Механики-эксплуатационники, оружейники, прибористы, кислородчики, радисты столпились возле СКП. Вскоре над горными вершинами мелькнуло нечто подобное узкой пике, затем эта пика перевернулась носом вверх и стрелой понеслась в небо.
      -- Пять тысяч... десять тысяч... семнадцать... и еще... и еще... и еще... -- отсчитывал летчик высоту по прибору.
      И просто поразительно: ни звука, ни шума.
      Но вот, уже когда самолет скрылся из виду, внезапно ударил гром, дружным эхом откликнулись горы и тайга. Только теперь долетел звук. Самолета давно уже не видно, а грохот гремит по-прежнему, воем отдается в горах.
      -- Вот єто -- машина!
      -- Вот она, авиационная мощь нашей страны! -- то там, то тут раздавались взволнованные возгласы.
      Далеко, вероятно, занесло Телюкова на развороте. Вернулся он минут через десять. Тем временем все толпились вокруг прибывших летчиков. В скафандрах и компенсационных костюмах, они и на летчиков не были похожи, скорее напоминали водолазов. Спустись такие "водолазы" на землю лет пять назад, люди несомненно приняли бы их за посланцев какого-нибудь иного мира.
      Но это были наши, советские летчики, которых ученые, конструкторы, инженеры, рабочие подняли на недосягаемую высоту, на новую ступень боевой готовности.
      -- Как полагаете, Андрей Федорович, -- Поддубный подмигнул замполиту, здороваясь с ним, -- теперь нам "примадонна", надеюсь, не страшна?
      -- Да, теперь мы встретим ее, как надлежит порядочным кавалерам встречать высокопоставленных дам...
      Пятерка новых самолетов выстроилась в ряд на краю летного поля. В сравнении с ними МиГи казались уже старыми тихоходами.
      -- Есть какие-нибудь сведения о Нине? А что слышно о школе космонавтов? Не вызывали? -- спрашивал у Байрачного Телюков, снимая скафандр.
      Тот отрицательно покачал головой.
      -- И о Нине пока не слыхать, и школа молчит.
      Байрачный был невесел. Парня брала зависть. Еще бы! Его однокашник Скиба уже летает на новой машине, а он -- на МиГе. Телюкову понравилась эта зависть, и он сказал одобряюще:
      -- Не вешай носа, Гриша! Полтора, от силы два месяца -- и ты тоже будешь летать на этом самолете. Обещаю тебе это. Машина -- чудо, проста и легка в управлении.
      -- Отец ко мне собирается в гости... А вы не знаете моего отца! Как услышал, что Скиба -- а ведь он мой земляк -- летает на новом самолете, а я -- все еще на старом, бог знает что с ним сделается! Он такой... А кроме этого, все допытывается в письмах, кто она да что она -- жена моя. Туркеней все называет... Слишком уж большое любопытство проявляет.
      -- Не унывайте, Гриша! -- Телюков дружески похлопал товарища по плечу. -- Не найдется человека, которому Биби могла бы не понравиться...
      -- Да, она у меня... Это верно... -- обрадовался лейтенант и начал восхвалять жену, но, вспомнив, что это нескромно, замолчал.
      Вскоре они уехали в городок. Порученные Телюковым дела по розыску Нины Байрачный вел солидно. На столе лежала объемистая пачка распечатанных конвертов. Каждый город, откуда приходили ответы, Григорий обводил на карте кружками, и кружки эти вытягивались все дальше и дальше вдоль железнодорожной магистрали.
      -- Весьма возможно, что Нина изменила фамилию, -- предложил Телюков. -Боится тюрьмы.
      Тут же на столе он обнаружил нераспечатанный конверт. Это было письмо от Вано Махарадзе, который уехал в академию "догрызать науку", как он писал. Вано тоже интересовался Ниной, спрашивал, удалось ли напасть на ее след.
      -- Плохи дела с Ниной, -- грустно заметил Телюков. -- А я, брат, купил "Волгу". Думал, буду в свободное время кататься с женой...
      -- "Волгу"? А где же она? -- заинтересовался Байрачный, который тоже мечтал если не о "Волге", то о "Москвиче".
      -- Отправил по железной дороге. Скоро прибудет. Можно на рыбалку ездить на озеро. Говорят, там огромные сомы водятся. Вот такие! -- Телюков развел руками. -- И на аэродром, конечно, будем ездить. Машина, она ого как нужна летчику-перехватчику. Чуть что -- и ты на аэродроме, у самолета...
      "Волга" прибыла неделю спустя после того разговора. А еще неделю спустя из-за этой "частной собственности на колесах" Телюкова вызвали на заседание комсомольского комитета.
      А случилось вот что.
      Начальник клуба старшина Бабаян по совету Байрачного пригласил из местной филармонии концертную бригаду. Выехало восемь артистов. Как раз на две легковые машины. Подполковник Поддубный попросил Телюкова съездить на станцию в паре с Челматкиным.
      -- Можно, -- согласился Телюков.
      -- Не забывайте только, что "Волга" -- не самолет, а пассажиры -- не дрова.
      -- Ясно.
      В кабине рядом с Телюковым уселась молодая актриса, исполнительница, как потом выяснилось, жанровых песен Вероника Турчевская. Она, казалось, сошла с модного журнала и вот сидит живая, грациозная, избалованная славой и, чего греха таить, довольно-таки привлекательная.
      Дорога долгая, молодые люди познакомились, и Вероника тут же в машине исполнила "очаровательному" владельцу "Волги" песенку про веселую девушку и стыдливого паренька. Песенка была чересчур, как говорил Телюков, разухабистая и исполнялась с явной целью подзадорить "летчика-провинциала".
      Если не такой же песенкой, так соленым анекдотом ответил бы певице Телюков, не будь он стеснен: позади сидели пожилые люди -- муж и жена. Откровенно говоря, Телюкова удивляло, как Вероника их не стыдится.
      На привале Турчевская попросила летчика нарвать ей лесных цветов и, когда молодые люди остались вдвоем, спросила, не согласится ли он покатать ее после концерта? Съездить куда-нибудь в горы, например, за перевал.
      -- С удовольствием, -- согласился Телюков. -- Я как раз на рыбалку собирался вечером, на озеро. Уху варить умеете?
      -- Умею.
      -- Вот и прекрасно. Договорились.
      Вероника многообещающе улыбнулась.
      Концерт состоялся на дворе, на той самой площадке, где зимой была "Ледяная Венеция". Со сцены Вероника Турчевская выглядела просто очаровательной и окончательно вскружила парню голову. Разумеется, никаких серьезных намерений у него не было, просто не прочь был приволокнуться, пользуясь удобным случаем. Коль уж так случилось с Ниной, значит, ему на роду написано оставаться "вечным холостяком".
      Он слушал концерт, но все его помыслы были заняты предстоящей поездкой на озеро с очаровательной певицей. Лейтенанту Скибе, который тоже собирался ехать на озеро, он сказал как мужчина мужчине:
      -- Вы, Петр, оставайтесь сегодня дома... Я решил приволокнуться за артисткой...
      -- Как приволокнуться? -- удивился Скиба, который пока еще ни за одной девушкой не ухаживал. -- А Нина?
      Телюков пожал плечами:
      -- Нина... Она покинула меня. А я ведь не монах, в самом деле!..
      Артисты на ночь остановились в гарнизонной гостинице. Не дождавшись, пока Вероника переоденется и соберется, Телюков сам пошел к ней. Он поднялся на крыльцо коттеджа и вдруг услышал за неплотно притворенной дверью голос певицы:
      -- Поедем, Мишель! Я этому рыжему капитанчику улыбнулась в дороге, он и растаял, как воск на солнце... Хоть бери и лепи чертиков... Да ты не ревнуй.
      Мишель, артист "оригинального жанра", плюгавенький и щуплый, прыснул со смеху.
      -- Прогуляемся вдоль озера, -- продолжала уговаривать его Вероника. -Он еще нам и рыбы наловит...
      "Ах ты!.." -- вскипел Телюков. Он круто повернулся, добежал до машины, сел в кабину и сидел несколько минут, не зная, что предпринять -- позвать ли Скибу или вообще отменить рыбную ловлю? Саднило покарябанное самолюбие.
      Но вот к нему в вечерних сумерках приблизились двое.
      -- Вы уже здесь? -- Вероника заглянула в открытую дверцу машины. -Простите, мы немного задержались. Познакомтесь, пожалуйста, мой друг и коллега, артист оригинального жанра.
      -- Мишель Горохалинский! -- театрально отрекомендовался артист.
      -- Подхалимский? -- переспросил Телюков, сделав вид, что не расслышал.
      Мишель застыл в позе обиженного.
      -- Я, кажется, обидел вас? -- спросил Телюков, прикидываясь наивным простачком. -- Но я туговат на ухо. Оглох от реактивного двигателя. Садитесь, пожалуйста, и считайте меня своим покорным слугой.
      -- Филипп, вы -- прелесть! -- обрадовалась Вероника.
      -- Всегда был таким. Вот только дефект со слухом...
      Когда Вероника и Мишель (им и в голову не пришло, что глуховатых летчиков не бывает и быть не может) умостились на заднем сиденье, Телюков с любезной улыбкой сказал, что артистам не мешало бы взять с собой плащи или что-нибудь в этом роде. Возле озера, дескать, сыро, прохладно. А он пока заведет мотор.
      -- Правильно, -- сказала Вероника. -- Так ты сбегай, Мишель.
      Тот поспешил за плащами, А Телюков завел мотор и, круто развернувшись, вылетел на дорогу.
      -- Куда же вы? -- Вероника привстала, чувствуя что-то неладное.
      -- Не волнуйтесь. Надо бензином подзаправиться.
      Сигнал. Узнав офицера, солдат поднял шлагбаум. Свернув влево, "Волга" проскочила через мост и с бешеной скоростью помчалась под гору, едва не задевая боками каменные глыбы.
      -- Вы с ума сошли! Куда вы! Остановитесь! -- закричала Вероника, толкая капитана маленькими острыми кулачками в плечи.
      -- Спокойно, душенька, а то, не приведи аллах, растаявший как воск рыжий капитанчик не справится с рулем, врежется в каменную глыбу и тогда не из чего будет лепить чертиков.
      -- Ой, боже! -- ахнула певица. -- Вы слышали... Вы подслушали...
      -- Представьте себе -- да. Но совершенно случайно.
      Когда машина вынесла их на перевал, Телюков свернул влево на узкую дорогу. Под колесами зашуршала мелкая галька. Машина запетляла среди деревьев. Здесь было темно, как в неосвещенном туннеле.
      Вероника всхлипнула:
      -- Куда же вы везете меня?
      -- Туда, где волков смолят, -- с невозмутимым спокойствием и даже мягкостью в голосе ответил Телюков. -- Вам приходилось когда-либо видеть опаленного волка? Не приходилось? Ну, так увидите.
      -- Как вы жестоки! Я буду кричать.
      -- Сделайте одолжение. Но, во-первых, вы можете надорвать горло, во-вторых, кричать в тайге -- бесполезное занятие. Ну, положим, спугнете медведя -- и только. Людей здесь не водится.
      -- Я буду жаловаться вашему командиру!
      -- Это можно. Но ведь мы с вами, если я не ошибаюсь, условились совершить прогулку вдвоем, не так ли? Без посторонних.
      -- Вы нахал!
      -- Возможно, -- так же невозмутимо согласился Телюков.
      -- Идиот!
      -- Все может быть, но врачи пока ничего такого не замечали.
      Вероника притихла, соображая, вероятно, как быть дальше. Неожиданно она зарыдала:
      -- Простите меня, капитан! Простите, прошу вас!
      Телюков остановил машину.
      -- Так вот, моя милочка, -- сказал он. -- Никогда не думайте, что вы бог весть что... И если бы вы хоть немного представляли себе, что такое служба летчика, ночного перехватчика к тому же, то, вероятно, смотрели бы на него, как на святого. Кто-кто, а летчик видел и опаленного волка, и еще кое-что, чего вам не доведется видеть никогда. А теперь успокойтесь: я разверну машину при первой возможности и отвезу вас к вашему Мишелю. Он что, француз? Или это его театральный псевдоним?
      -- Михаил он.
      -- Так, значит, и вы не Вероника?
      -- Верой меня зовут.
      -- Такие чудесные русские имена -- Вера и Михаил, а вы ими пренебрегаете. Ну как же! Михаил... Не звучит со сцены...Тьфу! Какие же вы слуги своего народа, если чураетесь родительских имен? А небось ни одного иностранного языка не знаете? -- Телюков сказал несколько фраз по-английски. -- Не понимаете? Ну, ладно. Успокойтесь. Я отвезу вас назад. Надо только найти место для разворота. Дорога больно узкая.
      Вернись они сразу в городок, об этом инциденте никто б и не узнал, кроме Мишеля. Побесился бы он немного -- и дело с концом. А они взяли да и поехали на озеро. Этого захотела сама Вероника, которая вдруг поняла, что "рыжий капитанчик" не такой уж простачок периферийный, как показалось ей с первого взгляда, да и вообще, как видно, человек порядочный.
      Она пересела к нему, доверчиво протянула руку:
      -- Еще раз прошу простить меня, капитан. Я очень глупо поступила. Мне стыдно, поверьте. Давайте будем друзьями.
      -- Давайте, -- согласился Телюков, но прежний его интерес к этой женщине уже пропал. На казалась ему пустой, недалекой, к тому же дурно воспитанной.
      А ночь стояла прелестная, тихая. В небе переливались звезды. За осокой и камышами переливался при лунном свете плес. И отовсюду долетали таинственные шорохи не то зверей, не то каких-то, должно быть, крупных ночных птиц.
      -- Боже мой, как здесь чудесно! -- воскликнула Вероника, потрясенная красотой ночи. "Она еще способна восхищаться!" -- пренебрежительно подумал Телюков; он никак не мог простить этой легкомысленной девице оскорбления и теперь жалел, что не повернул назад и не отвез ее к Мишелю.
      Не уделяя своей спутнице ровно никакого внимания, он молча вылез из машины, надул лодку и поплыл на ней сквозь густые камыши на середину плеса. В заранее облюбованном месте поставил перемет и поплыл обратно.
      Пригорюнившись, сидела в машине Вероника. Она чувствовала -- летчик не простил ей обиды. Видела, что перед ней был гордый и сильный человек. К тому же отчаянный, если не побоялся один, в кромешной тьме пробиваться сквозь камышовые заросли... Он и нравился ей, и вызывал какое-то чувство страха. Единственное, что ее успокаивало, это сознание того, что он -- офицер, а офицер вряд ли позволит себе какой-либо грубый поступок по отношению к женщине.
      В ночной тишине гулко доносился каждый звук. Всполохнется, ударит крыльями по воде дикая утка, а кажется, будто в камышах возится какое-то чудовище. И невольно вздрогнешь и оглянешься вокруг.
      -- Мне страшно здесь одной, -- сказала Вероника, когда Телюков возвратился к машине.
      -- В машине страшно? Или вы меня испугались? Не бойтесь. Рыжий капитанчик смирный, как ручной медведь, -- не тронет, не укусит.
      -- Но ведь я просила у вас прощения! -- взмолилась Вероника, и в голосе ее послышались слезы. -- Я дурно поступила... не знала... не думала... Никогда еще с летчиком не встречалась...
      -- А при чем здесь летчик?
      -- Отвезите меня назад. Ну, пожалуйста! Я вас очень прошу!
      -- Хорошо, -- подумав, ответил Телюков. Открыв заднюю дверцу, он начал одеваться. -- А я-то надеялся, -- сказал он шутливо, -- что мы уху сварим... Ну, как хотите. Домой так домой.
      Он сел за руль, включил освещение. Лицо у Вероники было бледное, под глазами темнели круги, она вся дрожала. Но не успел Телюков нажать на стартер, как из тайги двумя полосами сверкнули автомобильные фары. Очевидно, ехали еще какие-то рыбаки из полка.
      -- Кто б это мог быть? -- спросила Вероника.
      -- Скорее всего, наши.
      Телюков не ошибся. На "газике" прикатил Байрачный. Соскочив на землю, он крикнул:
      -- Товарищ капитан, вам приказано немедленно вернуться.
      -- Боевая тревога?
      -- Хуже! -- Байрачный засмеялся. -- Там один артист поднял такой шум, что не приведи господи! Разбудил замполита и уверяет, будто вы его невесту увезли. Вот меня и послали на розыски.
      -- Что? Как вы сказали? -- Вероника вышла из машины. -- Ах, какой подлец! Передайте Мишелю, -- повернулась она к Байрачному, -- что мы не вернемся. Тоже нашелся "жених". -- Она презрительно фыркнула. -- У него жена и... Одним словом, мы не поедем.
      -- Э, нет, -- возразил Телюков. -- У нас, военных, приказ -- закон, и никаких разговоров. Поехали.
      -- А уха?
      Но Телюкову было не до ухи.
      В штабе полка светилось лишь одно окно -- в кабинете замполита. Окно было расположено низко и позволяло видеть, что делается в кабинете. Замполит похаживал из угла в угол, а на диване, втянув голову в плечи, сидел артист.
      Поднимаясь на крыльцо, Телюков услышал, что и Вероника следует за ним, хотя он просил ее подождать в машине и не вмешиваться в его дела.
      -- Вам сюда незачем, -- сказал он.
      -- Я должна обязательно поговорить с вашим начальником, -- решительно запротестовала певица. Ее не смог остановить даже строгий вид вооруженного часового.