-- Спасибо, Иван Васильевич, за службу, желаю вам всего наилучшего!
      То же самое сказал генерал замполиту, начальнику штаба, комэскам. Со всеми, до последнего солдата простился генерал, каждому пожав руку.
      Два дня спустя вылетели летчики. Через положенное время они были уже за тысячу километров от Кизыл-Калы. Но аэродром, где они приземлились, был только промежуточным. Заправятся самолеты топливом, поднимутся в воздух и пойдут дальше.
      -- Куда?
      -- Куда прикажут.
      -- Где будут служить?
      -- Там, где нужно Родине.
      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. На далеких рубежах *
      Глава первая
      За синей далью -- снега и снега.
      Внизу едва улавливается взглядом очертания материка. Слева по курсу стелется скованное льдом море, а справа простирается бесконечная гряда гор. Издалека она похожа на айсберг, постепенно сползающий в воду.
      Солнце, поднимаясь над горизонтом, рассеивает свои холодные лучи по обветренным прибрежным торосам, и они вспыхивают ослепительными огнями; кажется, что по самолетам ведет огонь вражеская зенитная батарея.
      Такая картина представилась летчикам, когда они, снявшись с последнего промежуточного аэродрома, завершили свое далекое воздушное путешествие.
      -- Внимание! Приближаемся к аэродрому посадки, -- послышался в наушниках шлемофонов голос подполковника Поддубного.
      Он летел в паре с замполитом майором Горбуновым, возглавляя полковую колонну. Его голос, как всегда, звучал ровно, спокойно и совсем не соответствовал тому возбужденному состоянию, в котором находились летчики на последнем этапе маршрута. Ведь какой прыжок совершили они -- от дышащих зноем Каракумов до берегов студеного моря! Летели не в одиночку и не по освоенное воздушной трассе, а от одного незнакомого аэродрома к другому. Сядут, отдохнут, пока инженеры и техники осмотрят и дозаправят самолеты, и вновь подымаются в воздух.
      Вместе с опытными, закаленными в боях и в полетах воздушными воинами уверенно вели свои боевые машины молодые авиаторы лейтенанты Григорий Байрачный, Петр Скиба и Геннадий Калашников. Капитан Телюков даже не ожидал, что его гвардейцы, как в шутку называл он своих подчиненных, с честью выдержат столь серьезное испытание. Думал, наберется с ними беды во время перебазирования полка. А получилось иное. Не плетутся ребята в строю -орлами летят! Орлами, да продлит аллах их дни!
      В успехах подчиненных он видел свой командирский успех и мысленно обращался к самому себе: "А ты, Филипп Кондратьевич, не только сам умеешь летать, но и других можешь учить! Быть тебе в ближайшее время командиром эскадры". (Телюков считал, что слово "эскадра" звучит гораздо солиднее, чем слово "эскадрилья", поэтому часто употреблял этот морской термин, особенно тогда, когда дело касалось собственной персоны).
      Если же кто-нибудь из лейтенантов, случалось, зазевается, нарушит заданные интервалы и дистанции и получит замечание командира эскадрильи, Телюков отчитывал виновного на земле. Насупит свои рыжеватые брови и, подражая бывшему командиру полка, полковнику Сливе, распекает недовольным тоном:
      -- Что ж это вы, лейтенант, петляете в воздухе, как подстреленная ворона? Запамятовали, выходит, правило: строй, батенька, святое место летчика?
      Если это касалось Петра Скибы, то командир звена добавлял с подковыркой, задевая самолюбие подчиненного:
      -- А еще старший летчик, ведущий пары! Да вам бы мешок на плечи и слепых водить, а не боевую пару истребителей!
      Добродушный безропотный здоровяк Скиба послушно вытягивался перед командиром, заливался румянцем от стыда и позора.
      -- Простите, товарищ капитан. Учту ваши замечания. Больше со мной такого не повторится, -- говорил летчик, не замечая того, что командир звена нисколько не сердится.
      Что касается Байрачного, то этот хитрец насквозь видел своего командира и безошибочно определял, когда тот в самом деле был недоволен и сердит, а когда только напускал на себя личину недовольства. И если Байрачный замечал, что брови командира ползут к переносице, чтобы сильнее воздействовать на подчиненного, то позволял себе мягкие, осторожные возражения:
      -- Ну, зазевался маленько, товарищ капитан, ну, отклонился в сторону. Сознаю: плохо сделал. Но лошадь о четырех ногах и то спотыкается. А у самолета две ноги, да и те убраны... А вы, вероятно, заметили, товарищ капитан, если, конечно, сами не дремали в кабине...
      -- Дремал в кабине? Да как вы смеете так разговаривать со мной!
      -- Простите, товарищ капитан, я хотел сказать: вы, вероятно, заметили, как быстро и точно выполнил я требование командира эскадрильи. Чуток газку, чуток ручки -- и уже на своем месте. Поступал именно так, как вы меня учили...
      Байрачный моргал зеленоватыми, красивыми, как у девушки, глазами, улыбался и в то же время внимательно наблюдал, как реагирует на его шутки командир, не начинает ли тот в самом деле распаляться? При благоприятных условиях он продолжал свои разглагольствования, а при неблагоприятных -замолкал.
      Случалось, что и Телюков не прочь был пошутить и, когда Байрачный не в меру начинал расписывать свои пилотажные способности, спрашивал:
      -- Может, прикажете, лейтенант, благодарность вам объявить?
      -- А почему бы и нет? Ведь это и уставом предусмотрено. Если подчиненный проявляет усердие...
      -- Да будет вам, Байрачный, ведь я серьезно требую от вас пристального внимания и четкости в полете. Лошадь споткнется -- поднимется, а летчик -головой в землю! Это понимать надо.
      Третий летчик молодежного звена -- лейтенант Калашников -- по своему характеру стоял ближе к Скибе, чем к Байрачному. Молча выслушивал он замечания старших, краснел, когда его укоряли за допущенную в полете ошибку. Но иногда в разговоре с товарищами становился на дыбы и решительно протестовал против явных, как он считал, передержек и соленых шуток друзей, чего почти никогда не замечалось за Скибой, который обладал нравом мягким и покладистым.
      У Калашникова характер только-только складывался. Отсюда и эта несколько неожиданная резкость, и желание настоять на своем. Часто вместо того, чтобы после какой-нибудь ошибки в технике пилотирования сесть в кабину тренажера, он брал свой мольберт, краски и уходил писать с натуры. За мольбертом отводил душу.
      Поддаваясь минутному разочарованию, Калашников иной раз начинал роптать на свою судьбу, завидовал тем летчикам, которые служили под Москвой или под Киевом, а не "прозябали, -- по его выражению, -- у черта на куличках". Это разочарование больше всего злило Телюкова, и он начинал сомневаться: получится ли из Калашникова настоящий летчик-истребитель?
      Впрочем, по летной подготовке пока что лейтенанты находились на одном уровне. Они уже летали ночью в простых метеоусловиях и днем в сложных, то есть в облаках. И если в свое время Телюков высказывался за назначение ведущим второй пары звена лейтенанта Скибы, то это, во-первых, потому, что Скиба слыл наиболее серьезным среди своих однокашников и обладал безупречной дисциплинированностью, а во-вторых, Телюков, чувствуя личную симпатию к Байрачному, не хотел, чтобы эта симпатия играла какую-то роль при решении сугубо служебных вопросов. К тому же Байрачного минувшей осенью избрали секретарем комитета комсомола. Теперь он вожак молодежи полка, и если возьмет себя в руки, станет более серьезным, то пойдет, как говорится, по партийной линии, пожалуй, еще и замполитом будет.
      Таким образом, вторую пару звена вел лейтенант Скиба, имея у себя ведомым лейтенанта Калашникова, а Байрачный летал в паре с Телюковым.
      Внизу проплывали мысы и заливы. Общий вид береговой черты напоминал летчикам гигантскую пилу, которая врезалась в ледяные торосы и остановилась. Горная цепь все ближе и ближе подступала к морю, как бы отталкивая его. На горных шпилях отчетливо проступала темно-зеленая щетина хвойного леса. Местами в долинах виднелись заваленные снегами таежные села, над которыми вздымались в небо причудливо извивающиеся столбы дыма.
      И где-то за этими горами и долинами, мысами и заливами отзывался аэродромная радиостанция "Тайфун", отчетливо слышался голос старшего лейтенанта Фокина -- штурмана наведения. Он вылетел сюда несколькими днями раньше на Ли-2 вместе с командой авиационных специалистов, возглавляемой инженер-подполковником Жбановым.
      Впереди в искристой морозной дымке рассыпалась зеленая ракета.
      -- Внимание! Выходим на точку посадки, -- предупредил экипажи командир полка подполковник Поддубный.
      Но и без того уже летчики первой эскадрильи, которую вел заместитель командира полка майор Дроздов, увидели очертания аэродрома с его взлетно-посадочной полосой, рулежными дорожками и "карманами" для стоянки самолетов. Одним концом взлетно-посадочная полоса тянулась к тайге, а другим взбегала на дугообразный мыс.
      На летном поле было пусто. Один лишь самолет -- вероятно, Як-12 -крестиком чернел на снегу. Рядом со стандартной, расписанной шахматными клетками будкой СКП стояло несколько спецмашин, возле которых копошились крохотные фигурки людей.
      Дикие горы. Дремучая тайга. Голый мыс. Скованное льдами море. Живописно, аллах его побери! Теперь, пожалуй, и каракумская Кизыл-Кала покажется столицей...
      "Тайфун" информировал летчиков о посадочном курсе аэродрома, о подступах к нему.
      Лидирующая пара, круто развернувшись влево, пошла на посадку. Вслед за ней, пройдя над стартом, веером разошлась первая эскадрилья.
      Принимай, родная земля, своих крылатых воинов, своих гостей из далекой Средней Азии!
      Этот аэродром носил поэтическое название -- Холодный перевал. И что он был не теплый, а холодный -- в этом каждый летчик убедился, что называется, на собственной шкуре. Григорий Байрачный едва не задохнулся, когда, закончив пробег, откинул назад фонарь кабины. В лицо ударило тяжелым ледяным воздухом. Дыхание сковало, будто летчик хватил глоток спирту. Слиплись ноздри и стянуло рот, распаренный под кислородной маской.
      -- Ов-ва! -- только и сказал Байрачный и поспешно захлопнул кабину. Так и порулил свой самолет к противоположному концу аэродрома, где выстраивался полк, и не вылезал из кабины до тех пор, пока к нему не поднялся по стремянке приземистый техник в белом смушковатом кожухе и в валенках.
      Ба, да ведь это техник-лейтенант Максим Гречка!
      -- Здорово, старина! -- Байрачный высунул голову из кабины. -- Сколько же тут у вас мороза, а? Небось градусов пятьдесят будет?
      -- Что вы! -- ухмыльнулся речка. -- Всего-навсего восемнадцать. Проходит антициклон, потому и похолодало. А вчера было теплее.
      -- Однако вас переобмундировали в кожухи и валенки. Значит, холодно все-таки!
      -- Да уж, конечно, не то что в Каракумах.
      Байрачный нехотя вылез из кабины, а Гречка, установив наземный предохранитель, поспешил встретить самолет лейтенанта Скибы.
      Скиба рулил с открытой кабиной. Его черное от загара лицо было сейчас багровым, как очищенная свекла, и сияло от удовольствия. Ничего не скажешь -- здоровяк! Такому и Северный полюс нипочем.
      Телюков, сняв рукавицы, натирал руки снегом, хорохорился: вот, мол, какой я герой! Задорно окликнул Байрачного:
      -- Эй, молодежный руководитель! Носа не вешать! А ну-ка, по-молодецки! А ну! Эх, люблю матушку-зиму!
      -- Не понимаю: зачем нас пригнали сюда? Что мы здесь будем охранять? -ежась, недовольно проворчал Байрачный.
      -- Как что? Вот эту землю, -- топнул Телюков ногой о бетонку. -Далекая, но нашенская, родная земля. Да ты не горюй, чудило! А ну, давай в снежки -- кто кого? -- Он сгреб пригоршню снега и швырнул в лицо Байрачному. Тот отскочил в сторону, поднял ворот куртки, втянул голову в плечи.
      --Мерзляк! Вот мерзляк! И не стыдно? -- кричал Телюков.
      Посадкой полка руководил генерал-лейтенант авиации Ракитский. Никого из прибывших не удивило его присутствие на этом далеком аэродроме. Дважды Герой Советского Союза, первоклассный летчик, он не очень-то засиживался в своем московском кабинете, денно и нощно носился по аэродромам противовоздушной обороны страны.
      То прилетит на истребителе, то на бомбардировщике, то вдруг нежданно-негаданно объявит тревогу, лично желая удостовериться в боеготовности и боеспособности полка; сам проведет занятия, покажет, как нужно летать, а то еще, бывало, бросит вызов:
      -- А ну, орлы, поймайте меня в воздухе!
      Перехватят "орлы" генерала -- благодарности удостоятся. А прозевают, не поймают -- выговор заработают виновные. На то и другое не скупился непоседливый генерал.
      Многих летчиков он знал лично, безошибочно мог назвать каждого по фамилии, имени и отчеству.
      Познакомился с генералом и капитан Телюков. Это было необычное знакомство, и произошло оно на аэродроме в Кизыл-Кале за месяц до перебазирования полка.
      Телюков, дежуря на старте, получил извещение о том, что через несколько минут прилетит и запросит посадку МиГ-17. А о том, кто именно летит в этом самолете, штаб не сообщил. И когда незнакомый летчик приземлился, Телюков подошел к нему.
      -- А вы, коллега, как я погляжу, не один пуд соли съели на посадках -прицелились аккурат в точку, --развязно сказал он, решив, что приземлился один из летчиков соседнего полка. Ему и в голову не приходило, что под обычным летным комбинезоном скрываются генеральские погоны.
      -- А вы кто будете, коллега? -- спросил генерал и колюче прищурился, невольно задетый фамильярным тоном летчика.
      -- Начфин, -- сострил Телюков и расплылся в улыбке: -- Наши летчики пребывают в заоблачной выси, вот я и собирался в небесную канцелярию, чтобы денежное содержание выплатить ребятам...
      -- Ох и шутник же вы, коллега! Смотрите только, как бы не пришлось вам на попятную...
      Генерал как бы невзначай завернул штанину комбинезона, и Телюков оторопел, увидев голубой лампас. Он вытянулся, козырнул, представился по всем уставным правилам.
      -- Капитан Телюков? -- в свою очередь удивился генерал, услышав его фамилию. -- Так это вы и есть тот самый летчик, который катапультировался в Каракумах на Ту-2? Про вас, коллега, в Москве шла речь как о герое пустыни.
      -- Так точно, товарищ генерал, я летал. Целую девятку Ту-2 пустил на автопилотах.
      -- Приятно. Но я представлял вас иным. А вы весельчак. Ну, будем знакомы. Генерал Ракитский. Слыхали о таком?
      -- Так точно!
      Они пожали друг другу руки.
      -- Всего доброго, коллега! -- усмехнулся генерал, усаживаясь в "Победу", присланную на аэродром командиром полка.
      Таким было это знакомство. Не совсем обычным и не очень приятным. Но все же знакомство состоялось. И когда сегодня приземлился последний самолет и генерал вышел из СКП, Телюков сразу же узнал его среди других офицеров, хотя все они были одеты по-летному. Даже в кожаном костюме на меху и в мохнатых унтах -- теплой спецодежде -- генерал сохранял свойственные ему выправку и бодрый вид. Направляясь к летчикам, которых майор Дроздов выстроил в шеренгу перед самолетами, генерал чеканил шаг, как на параде.
      И до чего же действовала сила личного примера начальника! Наблюдая за генералом, летчики в свою очередь старались выглядеть такими же подтянутыми и молодцеватыми. Даже Байрачный перестал зябко ежиться и, казалось, уже не чувствовал мороза, "колесом" выпячивая грудь, как учил некогда старшина...
      -- Здравствуйте, товарищи! -- поздоровался генерал, остановившись со своей свитой перед строем.
      -- Здравия... желаем... товарищ генерал! -- прокатилось над снежным полем.
      Генерал поздравил летчиков с успешным перебазированием, объявил им благодарность, пожелал всего наилучшего в службе и личной жизни. Потом представил командира дивизии полковника Шувалова и, решив больше не задерживать летчиков на морозе, отпустил их.
      О цели перебазирования и о задачах полка рассказал в подземелье дежурного домика.
      ...Неспокойно здесь, на далеких рубежах Отчизны. Чуть ли не каждую ночь вблизи государственной границы появляются чужие самолеты. Случалось, они пересекали границу с целью разведки. Были даже случаи высадки шпионов. Двух полков, которыми располагает дивизия, мало для надежной охраны границы. Возникла потребность в третьем.
      -- И отныне здесь, -- генерал провел рукой по карте с севера на юг, -не должен пройти ни один чужой самолет. Слышите? Ни один! Либо посадить, либо сбить. Ясно? -- генерал повернулся к подполковнику Поддубному.
      -- Ясно, товарищ генерал!
      Вскоре генерал вместе с полковником Шумиловым и подполковником Поддубным вылетел на Як-12 в штаб дивизии, а летчики отправились в авиационный городок. Каждый из них чувствовал себя как на фронте.
      Авиационный городок притаился в тайге. Внешне он походил на только что построенный санаторий. За двумя двухэтажными деревянными домами -- ДОС-ами -- тянулся ряд таких же двухэтажных коттеджей, сложенных из бревен. В стороне, среди могучих пихт, хмурых елей и желтокорых берез, выглядывало каменное сооружение казармы.
      Глушь и тишина. Безлюдье. Пахнет сосной, свежесрубленным тесом, горелыми головешками и еще чем-то незнакомым для людей, прибывших с юга.
      Но в то мгновение, когда автобусы, которые везли летчиков, прошли под шлагбаумом, неожиданно в медные трубы ударил духовой оркестр. Звуки эхом прокатились по тайге.
      Высыпали из казарм солдаты, появились на улице ребятишки. Городок ожил, засуетился, разбуженный оркестром.
      На трубах играло пятеро солдат, а шестой бил в барабан. Руководил этим творческим коллективом толстяк в шинели офицерского покроя с погонами старшины -- сверхсрочник. Он неуклюже махал большими руками, выпячивая и без того солидное брюшко.
      -- Ого, как развезло маэстро на армейских харчах! -- заметил Байрачный, заинтересовавшись оркестром.
      Выпрыгнув из автобуса, он подошел к старшине:
      -- Любительский?
      "Маэстро" уронил руки по швам, еще больше выпятил живот, напуская на себя вид бравого вояки. Ему было невдомек, что, чем сильнее он пыжился, тем смешнее выглядел. Таких "вояк" нередко можно встретить среди тыловиков, уже давно позабывших о строевой подготовке.
      "Маэстро", очевидно, не расслышал или не понял вопроса и молча хлопал глазами.
      -- Я спрашиваю: любительский оркестр? -- повторил Байрачный.
      -- Да, да, любительский, -- закивал головой старшина.
      -- О, это неплохо, если здешняя база располагает собственным оркестром. Можно танцы устраивать для молодежи, а то здесь небось скучища?
      -- Так точно, скучища! -- отрубил старшина, приняв летчика за одного из полкового начальника.
      Это польстило Байрачному, и он, напустив на себя солидность, продолжал допытываться и делать замечания:
      -- Труб у вас маловато. Боритон один, а кларнета и вовсе нет. А что ж это за оркестр без кларнета? Нужно приобрести. Обязательно! Кларнет -- это духовая скрипка, душа каждого музыкального коллектива.
      -- Разрешите доложить: инструмент имеется, кларнетиста нет. Был один, но он шофером работает, уехал куда-то. А баритонист -- поваром на кухне; тоже при службе сейчас.
      Доложил и снова замер в стойке "смирно".
      -- Вольно, вольно, -- снисходительно улыбнулся Байрачный, увидя на лбу маэстро проступивший от волнения пот. -- Я интересуюсь вашим оркестром потому, что сам являюсь руководителем полковой художественной самодеятельности.
      -- И только? -- вырвалось у старшины. И сразу же куда только девалась его строевая выправка. -- А я -- начальник клуба старшина Бабаян. Собственно, клуба как такового еще нет, но оркестр имеется.
      С выражением лица, в котором безошибочно можно было прочитать: "Ступай себе своей дорогой и не морочь мне голову", старшина повернулся к музыкантам и взмахнул руками, как заправский дирижер.
      "Вот каналья, одних начальников признает", -- подумал Байрачный, входя в столовую.
      Ее зал вполне мог бы соперничать с хорошим рестораном -- просторный, чистый, уютный. Столики, за которыми сидели летчики, обслуживали миловидные официантки. На каждом столике стояло по четыре бутылки с какими-то напитками, бросались в глаза яркие этикетки. Байрачный увидел обычный лимонад. Но, присмотревшись, обнаружил и наполненные стограммовые рюмки.
      Майор Дроздов произнес тост за успешное перебазирование, и Байрачный поспешил к столу, где сидели его товарищи по звену. Чокнулись, выпили и принялись за маринованные грибы и соленые огурчики, поданные на закуску.
      -- Неплохо встречают нас -- с музыкой и выпивкой, -- заметил Байрачный. -- И хотя, друзья мои, здесь холодно, но будет значительно лучше, чем в Каракумах. Тайга, море, свежий воздух -- как на курорте.
      -- На курорте, говоришь? -- поднял потухшие глаза Калашников. -- К черту такой курорт! Это -- дыра, волчья нора!
      -- Чудак человек! Да ведь здесь для тебя как для художника -- раздолье! Богатейшая натура, девственная тайга. Знай пиши!
      -- Не мели языком, Гриша, -- сердился Калашников. -- Боком и тебе выйдет эта девственность. Лучше бы ты подумал, в чем будет ходить твоя Биби? Ведь ты сам говорил, что у нее нет ни зимней одежды, ни обуви.
      Байрачный растерянно повел округленными зелеными глазами. Верно, об этом он не подумал. И пальто у Биби демисезонное, и теплого платка нет, и обувь курам на смех -- лакированные туфельки да босоножки. Жила-то она на юге...
      -- Товарищ капитан, что же мне делать? -- обратился он к Телюкову, как будто тот мог помочь беде. -- Почему нам заранее не сказали, куда должен перебазироваться полк? Я бы поехал в город, купил что-нибудь для жены...
      -- "Поехал, купи", -- передразнил Калашников. -- А про военную тайну запамятовал? Ты бы по секрету сказал Биби, а та шепнула подруге, а подруга еще кому-нибудь. Вот и пошла бы гулять по свету военная тайна...
      Телюков не вслушивался в разговор. Его не на шутку заинтересовала молодая официантка, которая как раз подавала борщ. Аллах бы окропил ее священной водой! Да ведь она словно родная сестра Лили, которую он до сих никак не может забыть. Стройная и юная, как береза весной, смуглая и гибкая. А глаза синие, задумчивые и брови черные. Только и разницы, что у Лили волосы светлые, а у этой -- потемнее, каштановые.
      Обратил внимание на хорошенькую официантку и лейтенант Калашников, хотя вообще-то он не очень засматривался на девушек: у него была знакомая студентка, от которой каждую неделю приходило из Москвы письмо.
      -- Эта девушка, -- кивнул он в сторону официантки, -- цены себе не знает.
      -- Это как понимать? -- поднял брови Телюков.
      -- Ей бы натурщицей служить в академии художеств.
      Телюков поморщился.
      Калашников заговорил тише:
      -- Вы только посмотрите, какая стройная фигура, какие бедра! Да ведь это античная статуя! Высечь такую из мрамора -- вот вам и богиня красоты! Подлинная, настоящая красота!
      -- До сих пор я полагал, что самое прекрасное в человеке -- это его душа, а у вас, значит, на первом плане -- бедра, -- вмешался в разговор лейтенант Скиба, прихлебывая борщ.
      -- В человеке все должно быть прекрасным, -- горячо возразил Калашников. -- Красивая форма тела -- это величайший дар природы. И не случайно теперь уделяют такое внимание физкультуре и спорту. Человека создал труд, а условия труда меняются. Дело идет к тому, что рабочий будет сидеть за пультом и нажимать на кнопки, управляя целым производственным процессом. Представляете себе, что стало бы с человеком, если бы он не занимался физкультурой и спортом? Превратился бы в какого-то головастика с клешней вместо руки. А гимнастика, атлетика, бокс, борьба сохраняют человеку форму, он станет еще более красивым, развитым, сильным.
      Убедившись, что друзья с любопытством слушают его, Калашников продолжал:
      -- Вам известно о том, что в крупных городах строятся Дворцы спорта? Таких дворцов будет в нашей стране тысячи. Люди получат всестороннее физическое развитие. Не будет горбатых и косолапых, сутулых и несмелых, потому что за их развитием с самого детства будут следить специалисты.
      -- Интересно, -- заметил Телюков. -- Я бы вам посоветовал, лейтенант, выступить в полку на эту тему с лекцией.
      -- А что? И выступлю! Человек красив, когда он...
      В это время к столу подошла официантка, и Калашников прервал себя на полуслове.
      Телюков весело подмигнул товарищам и, резко повернувшись к девушке, тихо сказал:
      -- Простите, как вас зовут?
      Девушка смутилась и как бы испугалась этого вопроса.
      -- Нина, -- помолчав, ответила она.
      Телюков подозвал ее ближе и приподнялся с места.
      -- А еще по сто не дадите, Нина? -- спросил, чувствуя, как его уха коснулись крутые завитки ее волос.
      Нина отрицательно покачала головой.
      -- А все-таки попросите.
      Она пошла в кухню, грациозно лавируя между столиками, и вскоре вернулась. Склонившись к Телюкову, прошептала что-то ему на ухо.
      -- Э, нет! Передайте вашему шефу -- нам это не подходит.
      -- На кухню приглашает? -- догадался Калашников.
      -- Вот именно.
      -- Покорно благодарим.
      Смущенная официантка стала прибирать со стола. Летчики съели пирожные, запили лимонадом. Телюков подождал, пока Нина снова подойдет к столу, и сказал ей:
      -- Не обижайтесь на нас, Нина. Не такие уж мы плохие, как можем показаться с первого раза.
      Девушка пытливо поглядела на капитана.
      Она впервые видела летчиков.
      После обеда семейных офицеров развели по квартирам, а холостяков разместили в общежитии.
      Капитану Телюкову, поскольку он принадлежал к руководящему составу офицеров полка и готовился в академию, досталась отдельная комната на втором этаже коттеджа, стоявшего на самой окраине авиационного городка. Комнатка небольшая -- пять шагов в длину и столько же в ширину. Печка натоплена, и чьи-то заботливые руки тщательно заправили постель, сложив на подушке полотенце треугольником, как это делалось в казарме. В комнате кроме кровати стол, два стула, шифоньер, тумбочка -- все, что требуется холостяку.
      За окном высились нарядные от сверкающего инея деревья. По самые ветви завязли в снегу красавицы ели, высоко распластали могучие свои кроны густые пихты. То там, то здесь торчали хилые березки. А дальше, насколько хватало глаз, раскинулась на солнце тайга -- дикая, суровая, величественная.
      Не зная, чем заняться на первых порах, Телюков раскрыл миниатюрный русско-английский словарь -- это была единственная вещь, которую он мог взять с собой в полет. Неожиданно из книжечки выпала фотография -- давний подарок Лили с полустершейся надписью: "Искреннему моему другу -- Филиппу Кондратьевичу Телюкову на память о Кизыл-Кале. Л.Слива".
      "Слива, -- подумал он. -- А теперь она -- Поддубная. Нет уже прежней Лили, девушки-студентки института иностранных языков. Есть супруга командира полка".
      На фотографии Лиля сидела за пианино. Ее пальцы неподвижно лежали на клавишах, глаза мечтательно смотрели вдаль. Было в этом взгляде что-то недосягаемо пленительное. На раз собирался Телюков порвать карточку -- не подымалась рука. А теперь вдруг он сделал это запросто. Белые и черные клочки бумаги легкими мотыльками опустились на пол. Стоит ли хранить то, что только причиняет боль? Если уж так случилось, то он будет продолжать беззаботную жизнь холостяка. Как видно, появился шанс приволокнуться за Ниной, за этой, по выражению Калашникова, "Античной богиней". Вот он и поухаживает за ней, если она, конечно, не замужем.
      И он тихо замурлыкал себе под нос:
      И вечным стал холостяком,
      Чтобы не знать тревог...
      После полета летчик должен отдыхать. Это закон. Хочется тебе спать, или не хочется -- все равно ложись. И Телюков лег, подложив под ноги газету. Решил подремать немного, потому что его, конечно, скоро вызовут на аэродром для подготовки к ночному дежурству. Ведь генерал Ракитный ясно сказал, что уже сегодня на ночном старте должно находиться звено перехватчиков.
      Телюков вполне серьезно считал себя в полку первым асом, поэтому не сомневался, что попадет в первую дежурную четверку. Он даже предполагал возглавить ее. Ведь командир полка улетел в штаб дивизии, его заместитель, по всей вероятности, будет на КП: замполит занимается своим делом, а комэски -- своим. Как ни тасуй карты, а козырь в его, Телюкова, руках. И он покажет нарушителям границы, где раки зимуют...
      Полтора часа отвел себе для сна -- столько и спал. Проснулся минута в минуту. Уже пора и на подготовку к дежурству, ведь много, ох как много всяких данных -- позывных, индексов, курсов нужно запомнить, прежде чем лететь на перехват цели.
      Между тем нарочный почему-то не шел. Не то забыли там, на полковом КП, о первом асе, не то считают, что окосел после каких-то ста граммов... Но ничего! Он, Филипп Кондратьевич, человек не гордый, сам напомнит о себе.
      Выйдя из дому, он сел на попутную машину и вскоре прибыл на аэродром. Забежал на СКП, заглянул в дежурный домик в поисках майора Дроздова. Оказалось, что он с группой летчиков только что отправился на КП. Очевидно, там проводится предварительная подготовка.
      "Что это еще там за группа такая образовалась?" -- недовольно подумал задетый за живое летчик.
      Он поспешил на КП и наткнулся там на старшего летенанта Фокина, исполняющего обязанности начальника штаба, поскольку подполковник Асинов остался в Кизыл-Кале, чтобы сопровождать железнодорожный эшелон с семьями офицеров.
      -- Ага, тебя-то, голубчик, мне и надо! Приказ о боевом дежурстве есть?
      -- Здравия желаю, товарищ капитан. Мы, кажется, с вами еще не виделись в этих краях.
      -- Здорово! -- небрежно протянул руку Телюков. -- Я спрашиваю о приказе.
      -- Есть.
      -- А не знаешь, почему меня не вызвали?
      -- Знаю. Вы будете дежурить завтра, а сегодня останетесь в резерве.
      -- И график дежурства уже составлен?
      -- Составлен.
      -- А ну, покажи.
      Фокин провел летчика к себе в комнату.
      -- Вот график. Распишитесь, пожалуйста, против своей фамилии.
      Телюков насупил брови, губы его нервно задергались. "Право первой ночи", вопреки предположениям, забрало начальство. Майор горбунов -замполит, майор Дроздов -- заместитель командира полка, капитан Марков -командир эскадрильи, капитан Махарадзе -- стажер из академии. А он, Телюков, признанный ас, герой Каракумов, не вошел даже в первую четверку!