XV Глава

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

В тревожной, полной обрывочных сновидений дремоте он изобретал, отменял, изобретал вновь десятки самых изощренных казней для Мадлен и Жаки. Вечером, вернувшись из гостиницы, сразу же лег спать. Дважды подходивший Оскар так и не решился его беспокоить. Скорее для очистки совести разок тихо позвал: «Роже…» Но Крокодил, как в детстве, когда предчувствовал наказание, притворился спящим. А почему, собственно говоря, бояться должен он? Разве виноват в чем-то, кроме того что не вовремя вошел в номер жены? Наоборот, он может играть роль разгневанного изменой мужа, да еще застигшего неверную супругу на месте преступления. Но играть почему-то не хотелось. Хотелось как можно быстрее сойти с этой идиотской сцены, остаться одному, забыть и о Мадлен, и о Жаки…

Сырой от утренней прохлады, полутемный гараж — самое страшное ночное видение Крокодила. Приближался завтрак, а перед завтраком он должен идти к Макаке за велосипедом. Роже никак не мог представить себе минуту, когда войдет в гараж, увидит Жаки и скажет… А вот что скажет — так и не придумал!

Роже одевался медленно, вместе с ребятами. По их виду понял, что те пока ни о чем не догадываются. Эдмонд сказал:

— Ну и счастливчик ты, Крокодил! Даже русские медведи на тебя работают.

Во дворе подходили и поздравляли с победой. А на душе Крокодила было чернее ночи. Он отклонял поздравления мрачно и довольно грубо. Многим, Роже чувствовал, его поведение казалось кокетством капризного баловня судьбы.

Крокодил отправился в гараж, так и не определив, как будет вести себя и что скажет Жаки. В таком неопределенном и смутном состоянии он вошел в действительно сырой от утренней прохлады, но залитый ярким светом гараж. Жаки сидел спиной к двери и возился с запасной трещоткой. По тому, как замерли его руки, Роже понял, что Жаки спиной угадал, кто вошел.

Когда Роже выводил из гаража велосипед, облегченный, специально подготовленный для скоростной гонки на время, только тогда Жаки обернулся. И уже на улице Крокодил услышал тихий, извиняющийся голос Жаки:

— Роже…

Но голос Макаки бичом полоснул по сердцу, и Крокодил рванулся прочь, будто воровал собственную машину. Жаки, наверно, догнал бы его, если бы шумной толпой в гараж не ввалились другие гонщики. Роже был рад, что объяснение не состоялось. Как бы оно ни проходило, чем бы ни закончилось, оно не могло не сказаться на сегодняшней гонке.

Была суббота, и сегодняшний этап по милости устроителей превращался в увеселительный аттракцион. Гонка состояла из двух полуэтапов. Тридцатимильный бросок на время здесь, в маленьком пригородном местечке Монреаля. Дыхание большого города сказывалось и на количестве зрителей, облепивших трассу, и на густоте автомобильного потока, подобно многоводной реке огибавшего с двух сторон место старта, оцепленное полицией. Второй полуэтап — индивидуальная гонка в тридцать кругов, — как объяснил Оскар, пойдет по аллеям Центрального парка Монреаля.

Роже стоял на светлом, солнечном перекрестке автострады, уходившей к Монреалю, и, раздавая автографы, подписывал программы, фотографии, записные книжки.

Роже так и не увидел до самого старта ни Жаки, ни Мадлен. Только где-то у трибуны с говорливым мэром он заметил белое, словно подвенечное, платье Кристины.

«Как суслики на поле — чуть тревога и один попался, — Роже усмехнулся. — Все остальные попрятались! А Оскар, видно, еще ничего не знает. Впрочем, кто ему мог рассказать? Жаки? Это не в его интересах. Макака, как всегда, уповает на время — забудется!»

Собрав команду в кружок, Оскар снова повторил, о чем надлежит помнить прежде всего: «Не разваливаться. Спринт для тройки разрешаю лишь на последнем километре».

Команды уходили с раздельного старта — разрыв одна минута. Перед французами стартовали русские, одетые в белые майки командных лидеров. Роже подошел к ним и отыскал номер 21. Похлопал паренька по плечу и показал большой палец. Тот весело закивал.

«Мальчонка, совсем мальчонка. Рыжий, худенький! Только вот ноги хороши — велосипедные ноги».

Роже еще не видел сегодняшних газет с подробностями дележа куска курятины и фотографиями русского парня с такой сложной фамилией. Сегодня русский был едва ли не самым популярным человеком на гонке: его узнавали по портретам.

Французы стартовали шестыми. Перед ними у белой черты уже замерли беленькие русские гонщики. Упал флаг, и, вытянувшись гусиным клином, командные лидеры начали исчезать в поднимающемся от асфальта зыбком мареве. Сначала казалось, что они идут по колено в воде и под ними не велосипеды, а какие-то бесколесные стульчики, на которых смешно дергают ногами капризные дети. Потом, когда команда ушла метров на пятьсот, марево как бы оторвало людей от полотна дороги, и они стали еще больше походить на гусиную стаю. Одно вызывало недоумение: почему они летят так низко над землей, когда безопаснее подняться в голубое небо?

— Надо достать лидеров. — Оскар кивнул в сторону ушедших русских. — И тогда этап у нас в кармане.

— А зачем он нам? — больше из чувства противоречия сказал Роже.

Но Оскар не ответил, сочтя слова Крокодила неуместной шуткой. Роже еще раз обшарил глазами все окрест. Ни Жаки, ни Цинцы, ни Мадлен на старте не было.

Снова упал флаг. Но теперь уже для французов. Выбравшись вперед, Роже сразу же начал наращивать скорость. Это было не совсем правильно. И Эдмонд сразу же окликнул:

— Эй, погоди, дай хоть разогреться!

— За, работой и разогреешься, — зло буркнул Роже, сам толком не понимая, почему злится. Присутствие на старте Жаки и Мадлен еще больше бы испортило настроение.

Вытянувшись в струну, команда начала работу. Пройдя в полную силу во главе струны, гонщики поочередно откатывались в хвост отсидеться.

«А мы в худшем положении, чем другие, — подумал Крокодил, как бы со стороны взглянув на укороченную струну французской команды. — Вот когда скажется отсутствие Мишеля. Мы должны будем отрабатывать еще и за него».

Первые тревожные признаки появились на пятнадцатой миле, когда, во время смены Гастон чуть не отвалился от колеса послед него. Последним был Роже. Вскрикнув от неожиданности, он чуть— чуть сбавил скорость и разорвал струну, чтобы подхватить Гастона. Крокодил едва успел вернуться в строй, как спереди вывалился очередной ведущий.

— Что с тобой?! — крикнул Крокодил, оглянувшись на Гастона. Тот молчал. Да и спрашивать, в общем-то, не следовало — достаточно было взглянуть на бледное, отливавшее синевой лицо Гастона, чтобы понять — скоростная гонка уже не для него.

«Черт возьми! Как сдали ребята!…— Роже тряхнул головой, пытаясь освежить этим жестом воспаленное лицо. — Уже двадцать миль не выдерживают! Может, сбавить? А то лопнем как мыльный пузырь!»

При следующей смене Гастон вывалился еще дальше, но Роже все-таки вновь удалось его подхватить. Теперь уже не так удачно.

Отвалившийся спереди Эдмонд истошно завопил, увидев разрыв в хвосте. Первой тройке или надо было останавливаться, или команда разваливалась на две группы. И то и другое означало, что невидимый враг — время — побеждает легко и бесповоротно.

Зачет шел по первым трем гонщикам. Но троим не удержаться в заданном темпе с такой скоростью до самого финиша.

Роже не заметил, как, рядом выросла «техничка»; он только услышал злой голос Оскара:

— Бросайте Гастона!

Оскар кричал, понимая, что этим отнимает у Гастона последние силы.

Так и случилось. При следующей смене Гастон отлетел сразу же метров на десять. Когда Роже оглянулся, тот медленно, словно в кадрах замедленной съемки, таял вдали. Потом «техничка» беспощадным маневром обогнула его, закрыла от глаз, напрочь вычеркнув из игры и бросив на произвол судьбы. Случись прокол — Гастон доберется до финиша лишь после того, как придет общая, похожая на катафалк грузовая «техничка»…

Итак, их осталось четверо. И еще четыре мили ходу…

«Если на каждой миле будем терять по человеку, то до финиша никто и не доберется», — безразлично подумал Роже.

Жестокость, с которой Оскар расправился с Гастоном, как ни странно, оставила обычно эмоционального Роже безучастным.

«Скотство», — только и прошептал он, совсем не будучи уверен, что это бранное слово относится к Оскару. Скорее оно было просто брошено в мир.

Лишь на мгновение Крокодил представил себе искаженное мукой лицо Гастона — сквозь маску боли не пробилось и тени оскорбленности словами Оскара. Чувствовалось, что Гастон продолжает работать за пределами допустимого лимита. Он сражался, потому что существовал. И существовал лишь потому, что сражался.

Потом Роже забыл o Гастоне и обо всем, что происходило вокруг. Он жил только скоростью и собственной болью. В минуту наивысшего напряжения, когда Крокодилу показалось, что вот-вот его постигнет участь Гастона, откуда-то сбоку вынырнул автомобиль прессы. Цинцы что-то кричала, Роже не слышал — только видел длинную трубу телеобъектива.

— Хотите, чтобы я улыбался или был серьезным?! — захлебываясь встречным ветром, прокричал Крокодил.

В машине засмеялись. И со смехом отхлынула усталость. Но ненадолго — сразу же пришла новая беда: прокололся Нестор. Пришлось его ждать. Пока Оскар и Жаки меняли колесо на машине Нестора, Крокодил подумал о нем: «Везет! Для него — несколько минут передышки. А тут специально проколоться захочешь — и поганой стекляшки на дороге не найдешь! Когда не надо — все гвозди в трубку лезут!»

Дурные предзнаменования не оправдались. Эдмонд, оказавшийся слабейшим из четверки, выдержал. Поборол себя. И когда они, подстегнутые криком Оскара «пошли!», еще яростнее ринулись вперед, словно только что стартовали, Эдмонд усидел в зачетной тройке.

От скоростной работы вытошнило Жан-Клода. Обливаясь блевотиной, ухватившись рукой за живот, с выпученными глазами, Жан-Клод прямо из головки струны скатился к обочине. Оставшиеся замолотили ногами, уже не думая ни о тактике, ни о технике. Они представляли собой три обычных автомата, смонтированных в одну конвейерную линию.

Потом был финиш. И ласковые теплые одеяла. И покой: можно сесть на траву под самое колесо «технички» и не двигаться…

Они не догнали русских. И почти ничего не выиграли для командного зачета. Это было пустое, нелепое испытание. Можно спокойно вернуться на тридцать миль назад.

Их кормили здесь же, недалеко от финиша. Старик Дамке организовал питание, будто в стационарном ресторане с хорошо оборудованной кухней. Но гонщики ели неохотно. Мысль, что до вечерней индивидуальной гонки всего три часа отдыха, умеряла аппетит. За удовольствие, полученное от еды, вечером придется расплачиваться тройной ценой.

— После обеда собираемся внизу, — сообщил Оскар, усаживаясь с подносом, на котором грудились фрукты: два яблока, груша, апельсин и огромная гроздь подернутого дымкой черноплодного винограда. Оскар соблюдал диету, боясь располнеть.

«Мне бы твои заботы! Будь моя воля, попросил бы старика Дамке изжарить отменный английский бифштекс. С кровью… Да посочнее…» Роже представил себе такой бифштекс, и у него перехватило горло, и он с трудом проглотил кусок сухого торта.

— Отсюда автобусами поедем до Центрального парка. В теннисном клубе организован отдых. Старт вечерней гонки — метрах в двухстах от клуба. Советую как следует подышать свежим воздухом. Кислорода потребуется прорва,-пошутил Оскар.

— И так уже надышались,-мрачно ответил Гастон. Он сидел у подноса, так и не притронувшись к еде.

— Ты ешь, — мягко сказал Роже.-Потихоньку, но ешь. А еще лучше — возьми в сумку и постепенно, не торопясь… К вечеру отойдешь…

Гастон благодарно и все-таки недоверчиво улыбнулся в ответ. Когда Роже вышел из легкого, переносного здания ресторана, он увидел явно дожидавшуюся его Цинцы.

— Здравствуй, Роже,-без обиняков начала она. — У тебя три часа времени. Не хочешь прокатиться по Монреалю? Я сама за рулем…

— А ты знаешь город?

— Не волнуйся. Трижды была. И ты в свой Центральный парк вернешься вовремя. У меня такое впечатление, что тебе надо развеяться.

— Ну раз у тебя такое впечатление — едем!

Они недолго кружили по улицам. И Роже был крайне удивлен, когда их машина буквально с главной улицы выскочила прямо в лес. Цинцы молчала, а Роже, отдыхавшему в мягком кресле автомобиля, не очень хотелось начинать разговор. Он лениво думал, зачем понадобился Цинцы этот выезд. Но поскольку думал он лениво, ни до чего не додумался.

Машина начала тем временем карабкаться вверх по узкой дороге. Через пять минут они оказались на большой площадке для парковки, подковой охватывавшей высокий, метров в двадцать пять, металлический крест. Он венчал собой вершину крутого лесистого холма, вздымавшегося в самом центре города.

Отсюда открывался прекрасный вид.

Крокодил рассеянно следил, как по дороге, опоясывавшей вершину, чинно выстукивали копыта разряженных лошадей и колеса фаэтонов, на которых зеваки объезжали холм, наслаждаясь круговой панорамой.

— Роже… — Цинцы обняла его за шею и прижалась головой к плечу.-Хочу с тобой поговорить. Я знаю, что произошло в отеле…

— Откуда?

— Мадлен была у меня…

— Неужели рассказала?!

— Она в отчаянии…

— А я в восторге! — Роже смотрел на Цинцы с недоумением. — Клоунада неуместна. Мне показалось, что Мадлен слишком трагично воспринимает случившееся.

— Видишь… Тебе не угодить. Я — слишком весело. Мадлен — трагично. Ну а ты-то тут при чем?! Это наше семейное дело. Наше семейное дело…— Роже повторил последнюю фразу, прекрасно понимая, что оскорбляет Цинцы.

Но вопреки своему вспыльчивому характеру Цинцы сдержалась.

— Мадлен была близка к самоубийству… Ты должен…

— Опять я должен! Всем я должен! Убирать постель после того, как моя жена забавлялась в ней с моим механиком, тоже я должен?! Идите вы все к черту! Никому, слышишь, никому я ничего не должен! — прошипел Роже. — И, честно говоря, я не очень понимаю, чего хочешь ты?

— Твоего благоразумия…

— Ах вот что! Я-то терялся в догадках, чем вызвана твоя доброта — вдруг пригласить меня прокатиться по городу! Теперь понимаю. Юбочный заговор! Кто с кем в постели, вам неважно — вы все равно вместе, заодно!

— Ну и дурак ты, Роже!

— Конечно дурак. Всю свою жизнь, оказывается, работал ради обыкновенной потаскухи!

Железная логика! — Цинцы вынула изо рта сигарету и прищурила глаза.

Роже знал, что за этим следовало ждать удара.

— А ты ангел? Был верен своей жене до гроба? Давно ли выбрался из моей постели?

— Перестань!

— Не нравится?! Так вот, перестань строить из себя оскорбленную невинность. Если говорить честно, пойди Мадлен на панель, она не скоро сравняется с тобой.

— А ты окончательно обнаглела, Цинцы. — Роже смотрел ей в глаза, но, странное дело, она не обращала внимания на его грубые слова, будто они ее не касались.

— Я жду, когда ты и меня назовешь шлюхой… Давай, не стесняйся! Впрочем, ты всегда был скромным и считал, что на континенте Европы есть две Франции: одна собственно Франция, другая — Франция Роже Дюваллона. Иногда обе страны выглядели как одна. Но это было только оптическим обманом, созданным славой Дюваллона, чья фантастическая тень покрывала страну Францию таким образом, что она казалась куда более значимой, чем была на самом деле.

Франция Роже Дюваллона с тысячелетней историей, населенная легендарными королями и героями, издревле склонна к величию. Страна же Франция, по твоему мнению, выглядит не старше, чем холодильники, которые производит, планы реконструкции, которые обсуждает, и автомобили, о которых мечтает. Пятьдесят миллионов ее жителей — люди слабые, утомленные историей и такими словами, как «великий» и «долг». Но больше всего они устали от состязания с Францией Роже Дюваллона. От постоянной потуги выглядеть значимее, чем есть. Но однажды они произнесут слово, которое ты, Роже, не предполагаешь услышать. Это слово — «нет». И все, что было сделано тобой за последние годы, рухнет. Франция Роже Дюваллона сгинет… И куда денешься ты, обыкновенный Роже Дюваллон? Вернешься к Мадлен, двум кафе?

— По какому праву ты лезешь в чужое дело?

— Вот как?! В чужое?! Пятнадцать лет ты жил со мной и не спрашивал, по какому праву я это делаю. Когда ты нашкодившим малышом лез под стол в ресторане, увидев подругу Мадлен, или представлял меня своим знакомым бог знает кем, ты не спрашивал, по какому праву. Ты не спрашивал, по какому праву я, женщина, пятнадцать лет жизни, и не худших лет, отдала тебе, ни разу не заикнувшись, что мне тоже хочется иметь дом, семью, детей, а не жить постоянным воровством, — Цинцы захлебнулась возмущением.

Роже испуганно посмотрел на нее.

— Ладно, Ваша женственность, ладно…— примирительно протянул они попытался обнять Цинцы.

Она решительно отстранилась. — Ну нет! Сегодня это твое постоянное «ладно» не пройдет! Я тебе выскажу все, что думаю. Все, до конца.

— Может, сядем на скамейку? — озлобляясь, предложил Роже. — Судя по настроению, тебе понадобится все время, оставшееся на отдых перед вечерней гонкой.

— Успеешь еще нагоняться! А я буду краткой. Мадлен с тобой разводится. Она уже давно тебя не любит. По крайней мере, равнодушно относится ко всем твоим известным ей и неизвестным проказам. Она давно знала о наших отношениях и еще о многих твоих иных похождениях, о которых я и не догадывалась. — Накрашенные губы Цинцы скривились в отвратительную, садистскую усмешку.

Роже, не отрываясь, смотрел на яркий знак: «Осторожно — сверху падают дети!» — укрепленный на ветвистом дереве, стоящем у самой кромки дороги.

— Случай с Жаки, я верю Мадлен, действительно случайность. Но закономерная. Что ты дал ей в жизни?! Ты гонялся из страны в страну. В короткие часы, которые вы были вместе, ты стонал, жаловался на болячки и холил свое измученное тело. Мадлен никогда не понимала тебя. Она — семейная женщина, ты — бродяга. Ты кинул ей на шею два кафе и детей и решил: если сыта, значит, счастлива. Если иногда соизволишь переспать со мной, то счастлива и я.

— Чувствую, созрел могучий альянс двух слабых, беззащитных и к тому же очень несчастных женщин, — саркастически резюмировал Роже, в душе понимая справедливость слов Цинцы и от этого еще больше закипая в бешенстве.

— Ошибаешься и сейчас: никакого альянса нет. Каждый защищает себя. Сегодня и я буду руководствоваться твоим любимым принципом — лишь бы мне было хорошо! Я не только люблю, чтобы меня любили, но и говорили о любви, — молчания будет достаточно и в могиле. Я ставлю условие — после этой гонки ты официально разводишься с Мадлен. Это решено. Я занимаю ее место по закону. Не так ли? — Она произнесла последние слова просто для формы, глубоко уверенная, что Роже не остается ничего иного, как согласиться.

Чувство невероятного опустошения охватило Роже. Все стало безразличным: и что думает Мадлен, и что хочет Цинцы. Не было желания ни спорить с ней, ни оставаться рядом. Он увидел, как внизу медленно разворачивается желтый кэб, привезший очередных визитеров на зеленый холм. Не говоря ни слова, Роже встал и побрел к такси. Цинцы не окликнула. Когда, сидя в машине, он оглянулся, увидел лишь ее согбенную спину, над которой расправил свои громадные крылья металлический крест.

В Центральном парке Роже застал веселую картину. Гонщики, уже готовые к старту, бродили и лежали на зеленых лужайках в тени вековых платанов, разговаривали со зрителями. Гоночная форма делала их значительными и интересными для окружающей толпы.

Роже копался в багажной сумке, когда подошел опьяненный всеобщим возбуждением и вниманием молодой канадец из сборной провинции. Картинно расставив ноги, он стал над Роже и фамильярно хлопнул его по плечу.

— Крокодил, между нами… Чем ты пользуешься в скоростных гонках? Есть любимый стимулятор?

Озлобленный и разговорами с Цинцы, и этой фамильярностью, Роже внезапно нащупал в сумке целлофановый пакетик с большой таблеткой.

— На. Спроси у любого аптекаря. Тебе объяснят, что это такое. Но помни…— В голосе Роже звучали плохо скрытые нотки сарказма, но молодой канадец был слишком возбужден, чтобы заметить это. — Каждый стимулятор сугубо индивидуален…

Канадец зажал таблетку в кулаке и сказал:

— Понял. Спасибо. Недаром говорят, что ты самый добрый Крокодил! — Врут все…-смущенно сказал Роже.

Насвистывая, канадец скрылся в толпе. Роже, прикрыв глаза, повторял: «Добрый Крокодил! Добрый Крокодил!» Ему стало гораздо хуже, чем было там, под огромным крестом, когда объяснялся с Цинцы. Роже представил себе, что произойдет с бедным канадцем. Тот ворвется в ближайшую аптеку и протянет фармацевту зажатую в потной руке таблетку: «Месье, мне нужно полсотни таких таблеток…» Старый аптекарь, подняв очки, близоруко сощурится и пойдет к толстому лекарственному каталогу. А вернувшись, скажет извиняющимся тоном: «Простите, но мы не торгуем противозачаточными средствами».

Злая шутка самого доброго Крокодила! Подошел Оскар, начал что-то говорить о дополнительных призах, введенных на вечерний полуэтап. Роже не слушал Платнера. Громогласный голос диктора, захлебываясь, на все лады склонял фамилию Дюваллона. Роже запомнил лишь одно из сказанного Оскаром — менеджер с запасным колесом будет стоять на последнем, самом крутом и опасном вираже.