Никто не любит Крокодила

На горизонте, между туч, внезапно прорвалось солнце. Собственно, самого солнца не было видно. Только мощный столб солнечного света ударил в землю, подобно водопаду.

«Еще немного — и мы вырвемся из грязи. Боже, если гравийная дорога начнется под дождем, я готов сойти с гонки уже сейчас!»

Когда солнце окатило «поезд» ослепительным светом, все повеселели. Итальянцы, шедшие впереди, начали судорожно вынимать, из карманов продукты. Прожевав макароны или куски торта, которые доставали из пластмассовых пакетов, шутники, не разгибаясь, поднимали руки с белыми пузырями вверх и пускали их над головой «поезда». Пакеты попадали в лицо шедшим сзади. Те вставали из седел и, ругаясь, подбрасывали пакеты вновь, пока один из них не залетел на машину комиссара. Пластик залепил ветровое стекло, и ослепленный комиссар заметался по дороге. Ивс включил динамики:

— Каждый, кто бросит пакет, будет снят с гонки, будет снят с гонки!

Угроза подействовала. И вовремя. Гонка резко свернула с главного шоссе и понеслась по узкой дороге местного значения. Опасности в виде каменных заборов, горбатых мостиков и толстых раззебренных деревьев на поворотах подействовали на гонку, как ушат холодной воды. «Поезд» залихорадило. Стало ясно, что в любую минуту он может разорваться. Возросла скорость — никто не хотел уступать занятого места, ставшего теперь втрое дороже. Особенно для тех, кто в головке.

Роже шел десятым. Он чувствовал вокруг почти паровозное дыхание. «Поезд» поджимал, словно ощущая приближение чего-то страшного. Крокодил даже не успел подумать, что бы это могло быть, как столб пыли взвился впереди.

«Гравий! Ну держись!… Директорская машина уже пылит! Первые куски гравия на узком ремонтируемом шоссе ударили по трубкам.

«Теперь все зависит от везения!»

Роже глубоко вздохнул, как перед погружением в воду, и нырнул в пыльное облако.

Оскар еще до того, как запылила директорская машина, знал о приближении опасного участка. Когда гонка повернула на проселок, Жаки сказал:

— Через милю гравий!

— Мадлен, — Оскар откинулся назад, — закройте, пожалуйста, окно — задохнемся от пыли. А еще лучше — закройте и глаза. Сейчас начнется ад. Может быть, даже похлестче, чем Париж — Рубэ.

Платнер поднял свое стекло. Машина закружилась на виражах, взвизгивая баллонами на все голоса. Машина бельгийцев — большой зеленый «понтиак» с белой метровой единицей на багажнике — вдруг растворилась в пыли. Оскар и Жаки приникли к стеклу. Каждый высматривал свое: один — дорогу, второй — проколовшегося француза. Багажник бельгийской машины, словно «летучий голландец» то появлялся в просветах между пылевыми облаками, то исчезал вновь. Оскар определял дистанцию скорее чутьем, чем визуально. Он уже не отдавал себе отчета, что происходило вокруг.

Весь «поезд» вытянулся в редкую и длинную струну. У кого не хватало смелости, откатывался назад, еще больше растягивая «поезд». Изредка рядом с машиной появлялась фигура остановившегося или почти остановившегося гонщика.

— Только бы без завала, — простонал Жаки, и в следующее мгновение Оскар увидел прямо перед собой зеленый багажник с цифрой «1». И единица вырастала будто под сильным увеличением. Оскар бросил машину вправо, стараясь спасти от неминуемого удара хотя бы передок. Тормоза, вцепившиеся колесами в гравий, держали плохо, и колеса, уже не вращаясь, как по льду, сносились по щебенке вперед.

Запоздалый вскрик Мадлен за спиной и удар бамперами слились воедино. «Додж» замер. Перед бельгийской машиной в пыли копошилась груда тел и машин, перемешанных падением. Не было никакой возможности разобрать, кто замешан в этой куче мяса, тряпок и железа.

— Роже!! — истошно завопил Жаки.

Оскар тоже заметил Крокодила. Тот, видно, стоял на ограждавшем дорогу каменном заборе, по пояс скрытый медленно оседающей пылью. Над головой в окровавленной руке Крокодил держал смятое переднее колесо. — Переднее! — одним духом выпалили оба.

Хлопнули дверцы, и Оскар с Жаки исчезли в пыли. Мадлен не успела испугаться своего одиночества, как налетевшая откуда-то машина врезалась в багажник. Коробки с едой, банки с молоком и соком загремели под ногами. Мадлен закричала, как бы сразу забыв о том, где находится. Когда Мадлен открыла глаза, Роже, только что видением парившего над всем этим ералашем, уже не было видно. Она закричала вновь, и, казалось, крик, низко звучавший в машине и наполнявший ее по самую крышу, держался до тех пор, пока запыленное лицо Оскара не выросло в проеме двери.

— Что с тобой, Мадлен?

— Роже?

— Порядок! Ушел вперед! Жаки, садись! Надо двигаться! Прокол может повториться!

— Но впереди пробка!

— Садись! Обогнем бельгийца. — Он круто выбрал руль и, свалившись обоими колесами в низкий кювет, взревел мотором. Скребя мостами, «додж» натужно пополз вперед скорее как раненый зверь, чем мощная машина.

Когда гонка вырвалась на чистое шоссе, три группы работали самостоятельно. «Поезда» как целого уже не существовало. Роже шел в первом отрыве.

— Наших много оказалось в завале? — спросил Оскар.

— Трое. Но все благополучно.

— Неизвестно, что еще сзади…

— Два уха одной рукой не обхватишь. Могло быть и хуже. Если все сохранятся — привезут зачет. Меня только удивляет, как Роже умудрился оказаться в первом отрыве после прокола. Фантастика!

— Тихо! О больном ни слова!…

— Да разве я о больном?

Мадлен сидела на заднем сиденье, сцепив руки на коленях; не желая больше ни слышать, ни видеть, что творится вокруг. Для нее переживания последних десяти минут казались целой вечностью — тяжелой и удручающей.

«За что же люди добровольно берут на себя такое наказание? Нет, надо заставить Роже бросить это… Вот почему он не хотел меня никогда брать с собой. Он понимал, что я сойду с ума, если хоть раз увижу гонку своими глазами. Зачем, зачем нужно продолжать истязать себя? Я готова отдать все: пусть вернется нужда, только исчезнет из нашей жизни этот кошмар!…»

Оскар догнал машину комиссара и пристроился к ней. Восемь гонщиков, из них двое французов — Роже и Гастон, — стремительно уходили вперед от некогда стройного монолитного тела «поезда».

— До зоны питания миль десять. Готовь «мучетте», — бросил Оскар.

— Коробки посыпались во время удара. В каждой «мучетте» сейчас кишмиш! — И Жаки смачно выругался.

Жаки, кряхтя, полез назад и только сейчас вспомнил, что в машине они не одни.

— О, прости, Мадлен! Это в запале.

— Ерунда! Дай лучше сигарету. — Она несколько раз нервно затянулась. — Я могу помочь?

— Подай все «мучетте»!

— Что подать? — переспросила она.

До Жаки не сразу дошло — Мадлен не знает этого испанского слова.

— Вот эти красные сумки с длинными ремнями. Да, эти! Давай все…

Жаки сложил сумки у себя в ногах и начал по одной перетряхивать. Не оборачиваясь, он бросал назад короткие команды Мадлен:

— Дай два банана… Пакет изюму. Бидон…

Смятые во время удара бананы он тут же отправлял в рот, смачно чавкая, Почистив, дал пару хороших Оскару и Мадлен. Оскар уминал банан, втягивая его в рот, словно вздутую пузырем жвачку, и продолжал следить за дорогой. Мадлен от банана отказалась.

— Ешь! — тоном приказа повторил Жаки. — Гонка гонкой, а есть надо. Нервы от голода не успокаиваются.

Мадлен принялась жевать банан, совершенно не ощущая его вкуса, словно жевала ком ваты. Жаки перегнулся и потрепал Мадлен по щеке.

— Не переживай, девочка. Обычное дело в велосипедном ремесле. нет оснований вешать нос. Лучше давай как следует покормим нашего Крокодила.

От этого ласкового жеста Мадлен как бы очнулась. Она даже потерлась щекой о пахнущую маслом и изъеденную черными оспинками металла руку Жаки. Их взгляды встретились. Мадлен увидела в глазах Жаки больше, чем дружеское участие. Странно, но это открытие доставило ей теплую и ласковую радость.

Крокодил уже несколько раз оглядывался назад, на свою «техничку». После завала, из которого выскочил лишь чудом, он остался без еды.

Решение во время завала направить велосипед в кювет — само по себе идиотское решение — оказалось гениальным. Интуитивно почуяв опасность, Роже сполз колесами в канаву и полетел через голову, уже хорошо сгруппировавшись. В последнее мгновение он даже успел дернуть за руль, и это, наверное, спасло от повреждения переднюю вилку. Крокодил больно ударился рукой о каменную стену» Но вскочил на ноги так стремительно, будто и не коснулся земли, лишь проделав в воздухе замысловатый пируэт. Вырвав смятое колесо, он с воплем, в котором и сам не услышал ни одного членораздельного звука, вскочил на каменную ограду. Столкновение двух «техничек» гулким ударом отдалось в самом сердце: «Колесо! Смогут ли подать колесо?!»

Ему и в голову не пришла мысль, что в машине мог кто-нибудь пострадать и что в машине Мадлен… Он махал колесом в воздухе. Кричать было бесполезно. Под ним, как мученики в аду, шевелились, пытаясь разобрать, где чьи ноги и где чьи машины, люди, едва различимы сверху за завесой пыли.

Крокодил не заметил, как из пыли вынырнули Оскар и Жаки. Стальные руки Платнера сдернули его с каменного пьедестала, а Жаки сунул в руки машину с уже замененным передним колесом.

— Проверь вилку, не погнул ли?! — прокричал Жаки, сплевывая сгустки пыльной слюны.

Едва выбравшись из мешка, Роже принялся выбрасывать из карманов остатки еды. Впереди лежал питательный пункт. Мокрое, полураздавленное месиво — лишняя обуза. Роже сунул в рот сразу две таблетки глюкозы и, засопев носом, начал длинный спурт. Семерка первых формировалась в отличный отрыв.

«Только бы выдержала вилка! Только бы выдержала вилка! Если лопнет — конец!» «Технички» выберутся из завала не скоро!»

Крокодил с удовольствием отметил, что Гастон ловко осадил отрыв и дал возможность Роже вцепиться в хвост семерки.

«Умница, — благодарно подумал Роже, — все видит! Ума побольше — дорожным богом бы стал».

Выброшенные продукты напомнили о себе раньше, чем предполагал Крокодил. Нервное напряжение спало, и он почувствовал резкие спазмы в желудке: захотелось есть. Роже вопросительно посмотрел на Гастона, но тот только понимающе покачал головой. Он сделал то же, что сделали и все. Лишь у одного из троих итальянцев осталась еда, и он щедро поделился со своими. Невелика пища, но она прибавила итальянцам силы. Роже прикинул: если питательного пункта не будет еще миль пять, итальянцы уйдут вперед без них. Трое — это уже команда.

Крокодил несколько раз оглядывался назад и, не выдержав, поднял руку, понимая, что этим жестом, означающим просьбу о технической помощи, он собственными руками ускоряет развал их маленького авангарда.

Оскар подъехал. Оба, он и Жаки, смотрели не на Роже, а на колеса.

— Что, вилка? — спросил Жаки, не найдя признаков прокола.

— Не вилка, а жрать хочется! Когда зона питания?

— Через пять миль. Скоро пойдем вперед, — ответил Оскар.

— Давайте, а то итальянцы вот-вот нас отбросят! Стойте у самого флага! Они могут пропустить зону!

— Голодными не доедут! Это же итальянцы. Они без макарон не могут.

Сзади требовательно засигналила, прося дорогу, итальянская «техничка». Видно, сговор французов показался подозрительным. Но эта нервозность в какой-то мере прикрыла французов до зоны питания: итальянцы, собравшиеся атаковать, вынуждены были ждать свою «техничку».

Крокодил решил похулиганить. Не успел экспрессивный, весь высунувшийся из окна менеджер итальянцев сказать и слово, Роже выстрелил вперед. Перепуганные итальянцы ринулись за ним. Когда итальянская «техничка» отстала, Роже затормозил. Он ответил хитрущей улыбкой на ругань все понявших итальянцев.

Комиссар Ивс до зоны питания больше не выпускал к лидерам ни одной машины. Когда же «технички» стремительно и дружно пронеслись мимо, Роже понял — наступило время «обеда». Но аппетит явно портил гонщик под номером 62. Итальянец выглядел настолько свежим, что по молодости лет даже не считал нужным это скрывать.

«От него жди подвоха. Но кормиться нужно. Может, пронесет? Без еды он вряд ли дойдет, хотя и свеженький».

Роже стал перебираться поближе к итальянцу, но его сразу же плотно прикрыли два других. Теперь не было сомнения, что первый отрыв в этом составе не проживет и получаса.

Место для зоны питания было выбрано идеально — ровное и прямое шоссе открывалось обзору, как только гонщики выскакивали из небольшого городка. Зеленый флаг — начало зоны — висел на крыльце последнего дома. Оскар занял лучшую позицию метрах в трехстах.

— Пошли! — крикнул Роже Гастону. — Смотри за 62-м в оба. Они попытались получить преимущество для получения «мучетте», но итальянцы плотно держали зону. И, протягивая руку за парой сумок, которые легко, как на блюдечке, подал Жаки, Крокодил понял, что проиграл. Он не успел вскинуть их на плечо, как 62-й ринулся прочь. Роже показалось, что итальянец атаковал с гортанным криком, напоминающим боевой крик апачей.

«Парень словно не знает усталости! Молодой… Думает, что может выиграть все!»

Роже не прореагировал даже, когда еще и голландец привязался к 62-му. Со стороны ситуация выглядела довольно смешной. Во всяком случае, Оскар стоял с открытым ртом, ничего не понимая.

— Ну, ну же! — запричитал Жаки, где-то печенкой чувствуя, что причитания здесь не помогут.

Оскар обернулся к Жаки и со всей силой ударил ногой по пустому бидону. Только присутствие Мадлен, стоявшей, как ее и просили, с запасным «мучетте», заставило Платнера сдержаться.

«Нет хуже беды, как присутствие женщины в тот момент, когда она совершенно не нужна!» И вслух сказал:

— Что думает Крокодил?

— Похоже, сдался…

— Так легко, без боя, не в его характере.

— Что-нибудь случилось? — наивно спросила Мадлен.

— Ничего особенного, — ответил Оскар. — Просто мы проиграли этап. А твоего мужа могут раздеть… При этих словах Жаки метнулся к машине за папкой с протоколами.

— Назад! — закричал Оскар. — Наши идут! — Подхватив сумки, он бросился бежать навстречу надвигавшемуся «поезду».

Раздав питание, все собрались в машине.

— Итальянец и голландец выигрывают три минуты, — тихо сказал Жаки. — Роже не может этого не знать.

Конечно, Роже знал. Он ничего не мог поделать. И оставалось только уповать на ветер, дальнюю дорогу и горячность итальянца. А лидеры, ритмично работая вдвоем, уходили все дальше и дальше, хотя прекрасно понимали, что при таком ветре их может надолго не хватить. Но, сделав первый шаг, так трудно отказаться от второго. Умение вовремя отступить — величайшее из умений.

Организовать преследование взялись Роже и Гастон. Итальянцы, посмеиваясь, отсиживались сзади. На все призывы Гастона — работать, работать! — они согласно кивали головой и, выйдя вперед, не столько вели, сколько осаживали пятерку.

«Так пойдет дело — догонит „поезд“. 62-го отпускать дальше трех минут нельзя! Но и работать на дядю смысла мало: в финишном спринте растерзают — ахнуть не успеешь! Проклятье!…»

— Что будем делать? — спросил он Гастона, мрачно работавшего рядом.

— Надо идти вперед, — довольно неопределенно ответил Гастон.

— Выдержим?

— Выхода нет.

Роже осмотрел Гастона придирчивым взглядом и не нашел признаков особой усталости. Он был, конечно, далеко не свеж. Бледное лицо и красные, воспаленные глаза — может, от ветра, а может, и нет. Во всяком случае, находясь во втором отрыве, даже скрытному Гастону надлежало выглядеть более веселым.

Крокодил молча двинулся навстречу открытому ветру, не думая о защите. Гастон понял правильно и последовал за ним. Меняясь друг с другом, захлебываясь холодным, тугим потоком, они начали разгонять отрыв. Проку было гораздо меньше, чем тратилось усилий. Только вид перепуганных итальянцев был хоть и небольшой, но заслуженной наградой. Порой так мало надо человеку…

Чтобы забыться — время в погоне потянулось куда медленнее, — он подумал о Томе. Хотелось вспомнить что-то веселое. За последние дни он так часто думал о смерти, что, кажется, само восприятие слова «смерть» притупилось.

«Как мы познакомились с Томом? В воде. Смешно! Это было во время голландского чемпионата мира. Да, кажется, именно в том году. Страшный завал на дороге — человек двадцать рухнули в канал. Вот была потеха! Каждый в той заварухе думал о себе. Но не каждый мог себе помочь.

Я никогда в жизни не учился плавать. Купание противопоказано во время гонки, а гонка — всю жизнь. В канале я попал на самую глубину и стал тонуть. На счастье рядом оказался дико хохотавший англичанин. Ты, Том, продолжал хохотать, поддерживая меня на плаву и вытаскивая мокрого, как куренка, на крутой берег канала.

Конечно, в те годы ты. думал, что еще десятилетия и десятилетия у тебя впереди. Думал, что свернешь горы. Но гора свернула тебя… Проклятье! Но ты ведь был живым, живым! Я знал тебя столько лет! Так почему же одно мгновение — мгновение смерти — заслоняет во мне все пережитое с тобой за эти годы?…» — Роже скрипнул зубами и покрутил головой.

— Что случилось? — как эхо, откликнулся сидевший сзади Гастон.

— Ничего, вспомнилось…

Они продолжали вести свою пятерку, хотя с каждой милей делать это становилось все труднее и труднее.

Цинцы слушала, что происходит на трассе, по радио. Пресс-машина остановилась у маленького кафе, расположившегося близ дороги. Двое американцев из Ассошиэйтед Пресс взяли себе виски. Цинцы заказала джин с тоником.

— «Молочная-Первая», «Молочная-Первая» — «Ко всем службам»! Во время завала пострадало семь человек. Только один серьезно — канадец Хасенфордер.

— Тот самый парень, что жевал бутерброды, дожидаясь «поезда»? — спросил Спидфайер.

— Да, — подтвердила Цинцы.

— Бедный парень!…

— Не столько парень, сколько родители. Они ждут его на очередном финише — понравилось видеть сына победителем.

— Да, родители выбрали неудачный день…

— Еще ничего не знают и весело ждут сына на финише. А он не придет…

— Наверно, стоит предупредить…

Цинцы встала и пошла к машине. Она включила радио на передачу, прекрасно зная, что прессе разрешено это делать только в исключительных случаях.

— «Молочная-Первая» — «Молочная-Пресса». Прием! — Голос звучал недобро, хотя Каумбервот слышал, что вызывает Цинцы.

— «Молочная-Первая». На финише находятся родители Хасенфордера. Он сказал об этом мне на старте. Следует осторожно подготовить стариков.

— «Молочная-Первая» — «Молочная-Пресса». Хорошая идея. Спасибо, Цинцы, обязательно сделаем. Отбой!

Один из американцев похлопал Цинцы по руке.

— Славная девочка. Это действительно добрая идея.

— Дай сигарету, — попросила Цинцы, чтобы уйти от вызывавшего смущение разговора.

— «Молочная-Вторая», «Молочная-Вторая» — «Молочная-Пресса». В обмен на хорошую идею даю хорошую шутку…— Голос комиссара Ивса звучал абсолютно серьезно. — Первый полицейский оказавшийся у завала и не разобравшийся, в чем дело, закричал: «Эй, ребята, здесь нельзя останавливаться!…»

Дружный хохот в десятки включенных микрофонов был ответом комиссару Ивсу.

— «Молочная-Первая» — «Молочная-Вторая». Перестаньте рассказывать сказки! Лучше поручите информатору чаще сообщать зрителям о происходящем в гонке. Отбой!

— «Молочная-Информация» — «Молочная-Первая». Сейчас гонка идет в горах, и все овцы знают, что Крокодил в лидерах.

Новый взрыв хохота раздался в эфире. Каумбервот не сдержался: — «Молочная-Первая» — «Ко всем службам»! Спасибо за юмор! Отбой!

— Крокодил опять впереди? — спросил Спидфайер.-Он что, сделан из железа?

— Просто он классом выше всех остальных, — сказала Цинцы. Они вернулись за столик. Американцы принялись записывать услышанные байки. Цинцы такие вещи не записывала никогда: ее профессиональная память работала надежнее всякого блокнота,

— Это плохо, — сказала Цинцы, глядя, как пузырится тоник в стакане и пузырьки огибают желтую дольку лимона. — Это плохо, когда лидер так жаждет победы. Жадность рано или поздно приносит несчастье ему и его друзьям. Том тоже был безудержно жадным до любых побед…

— Зачем он глотал какие-то лекарства?

— Сколько лошадиных сил в твоем «феррари»? — вместо ответа спросила Цинцы.

— Не знаю, никогда не задумывался. Смотрю только на спидометр и показатель бензина. К этому обязывает меня моя фамилия, — рассмеялся Спидфайер.

— Четыреста двадцать лошадиных сил! -. не слушая его болтовню отрезала Цинцы. — А у Тома была всего одна человеческая! Но он никогда не выходил на старт без веры в победу…

— Он был ненормальным и безнадежным оптимистом!

— Мы все оптимисты уже тем, что, родившись, решаемся жить в этом страшном мире. Том, конечно, предполагал, что неприятность может помешать победе. Но не больше. Этим он был всегда выше нас.

— Пора, — сказал Спидфайер, — а то не увидим, как выигрывает Крокодил.

Они сели в машину, и «феррари» со свистом вылетел на шоссе. Спидфайер, чтобы сделать приятное Цинцы, сказал:

— Жаль, что о Тейлоре так мало знают в нашей стране.

— В этом он неуникален. Многие в Америке имели больше паблисити после смерти, чем при жизни.

Цинцы умолкла, потому что ожило радио. Но после частых сухих щелчков, ко всеобщему удивлению, сообщения не последовало.

— Том открыл для меня, — Цинцы говорила медленно, словно где-то внутри нее проворачивалась заветная бобина диктофона, — целый новый мир велосипедного спорта. Мир, который, мне казалось, я знаю. Своей смертью он убедил всех, что жизнь — в атаке. Таков и Крокодил.

— Говорят, они были друзьями?

— И какими! Боюсь, смерть Тома укоротит карьеру Дюваллона.

— Он уже немолод.

— Гонщику, как женщине, столько лет, на сколько выглядит…

— «Молочная-Первая», «Молочная-Первая» — «Ко всем службам»! Итальянец, 62-й, и голландец, 18-й, бросили отрыв и ушли вперед. Желтая майка отказалась атаковать! Разрыв больше минуты. Отбой!

Сообщение, вызвавшее удивление американцев, не удивило Цинцы. Предчувствие дурного глодало ее все последние часы. Она с трудом верила, что Роже избежал завала.

— Крокодил не выиграет этапа, — тихо сказала Цинцы, пробежав взглядом свою таблицу, и показала Спидфайеру. — Итальянец вполне может снять с Роже желтую майку…

Чем дальше уходила гонка, тем больше думал об этом и Оскар. Он ничего не говорил вслух, чтобы не расстраивать Мадлен. Жаки все понимал сам. Он молча жевал апельсины, запивая апельсиновым же соком, и тупо смотрел вперед, на все больше и больше устававшего Крокодила.

— Может, подбодрим? — неопределенно, то ли спрашивая, то ли советуя, сказал Жаки.

— Стоит, — согласился Оскар.

Роже даже не повернулся в сторону подъехавшей машины.

— Как дела?! — крикнул Оскар.

Роже мотнул головой мол, сам видишь. Его лицо отливало синюшным цветом — казалось, кто-то окунул его в чернильницу.

Чтобы не пугать Мадлен, Оскар быстро прошел вперед, вслед за ушедшими итальянцами. Несколько минут они ехали за отрывом, с пристрастием оценивая обоих гонщиков.

— Ничего дуэт, — промолвил Оскар. — Не подумаешь, что 62-й так плохо сегодня начал. Сто миль не мог найти своего ритма. Дважды прокололся. Побывал в завале. А вот смотри. — Платнер вздохнул. — Господи, кого только нет в велоспорте! Что ни талант, то почти идиот! Глядя, как он крутит педали, — не поверишь, что полусумасшедший диетик! Однажды вообразил, будто кофе портит спортивную форму. И целый год его завтрак состоял из стакана воды и куска сухого хлеба.

— А чему удивляться? Какой же нормальный человек добровольно согласится так истязать себя? Крокодил не лучше. Да и ты был хорош в свое время!

— Подумать только,-подхватил Оскар, — каждый день вставал в пять утра и тренировался. Мой отец надрывался на каменоломне, чтобы его единственный сыночек вышел в люди. Первые выигранные деньги, мечтал я, принесу отцу, чтобы меньше работал… Но отец умер раньше, чем я успел заработать в седле первый франк…

— Оскар, мы зря висим здесь.-Жаки покачал головой. — Эти парни знают свое дело. Вернемся. Вдруг прокол сзади…

— Оба уха в одну руку не возьмешь, — любимой поговоркой Жаки ответил Оскар.

— Тихо! О больном ни слова! — с заднего сиденья вдруг заявила Мадлен. Это было так неожиданно и смешно, что все расхохотались.

— Еще немного, Мадлен, — сказал Жаки, — и вы вполне сможете подменить Оскара.

Вернувшись на свое место за машиной комиссара Ивса, Оскар убедился, что ничего нового не произошло. Этап был сделан.

— Давай пожуем что-нибудь, дорогой Жаки. Когда человеку ничего не остается в жизни, он превращается из непонятного философа в обыкновенного гурмана. Впрочем, это тоже своего рода философия.

Больше до финиша Оскар не произнес ни слова.

«Вернусь из Канады, надо решать проблему итальянского тура. Нелегко выбрать между блоком „Мольтени“ и „Сальварани“. Новый контракт теперь подписывает сестра Мольтени, поскольку бедный старик совсем слаб. Автомобильная катастрофа вышибла из седла бодрого старичка. Да, итальянская гонка — это не канадская… Каждая улица осеннего Милана ведет на тот свет. Как я выжил, гоняясь по ним столько раз…»

Часто, как светофоры, замелькали плакаты, отмерявшие расстояние до финиша. Поджимаемый со всех сторон спешащими машинами и отставшими гонщиками, Оскар перед самым финишем ловко юркнул на отведенную для «техничек» стоянку.

Роже сидел под деревом, сбросив майку и не двигаясь. Стакан молока, который подала ему «мисс», он забросил в траву.

— Сколько Крокодил проиграл? — спросил Оскар знакомого журналиста.

— Две с половиной минуты и минуту бонификации…

— Ну и хорошо! Пусть другие попробуют, как тяжела желтая майка.

Он подошел к Роже, ласково, как маленького, погладил по мокрым волосам. Крокодил, не открывая глаз, устало сказал:

— Боюсь, Оскар, что прошлый банкет может оказаться последним…

VIII Глава

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

«Когда-то, будучи молодым и тщеславным не в меру, я поддавался временами желанию совершенно трезво оценить многие свои качества. Вел дневник и считал, что каждый великий человек обязан вести дневник. Наверно, это так же естественно, как покупать в кредит, — человек всегда расплачивается сегодня за сделанное вчера.

Через века, считал я, потомки будут спорить, что двигало этим человеком на пути к величию, и только я сам могу сказать им правду. Так я рассуждал по молодости лет.

Чего только не писал в своем дневнике! Пошло! Как пошло лгать самому себе — так хочется даже в собственных глазах быть лучше, чем ты есть! А это невозможно. И тогда начинаешь в дневнике создавать себя — само совершенство! Но потом, в минуту острого откровения, вдруг понимаешь, насколько глупо лепить восковую куклу с душой, истекающей кровью. Как сейчас помню свою последнюю запись — под ней дата семилетней давности. Славная запись, она спасла не только потомков от чтения чужого бреда, но и мое время — не надо было его тратить на ведение дневника. Я написал тогда: «11 апреля. „Париж — Рубэ“. Закончил гонку шестьдесят пятым. Смертельно болит нога. Ни разу не видел головки „поезда“. Что за гонка! Нет, эта работа не по мне!»

И я бросил… Не велоспорт. Бросил писать дневниковую чепуху. Запись отрезвила меня. Ах, как мало было в жизни таких отрезвляющих моментов, сколько ошибок довелось бы избежать!»

Весь вчерашний этап казался Роже сплошной ошибкой. Он успокоился, когда надо было активнее вести гонку. Потом идиотский завал, дамокловым мечом висевший над всеми. В такую минуту каждый изменяет себе, ведет не так, как вел бы себя в нормальной обстановке: необычность ситуации вызывает необычность действий.

Сегодняшний «поезд» наэлектризовывался с каждой минутой. Напряженность возникла уже на старте, который дали с опозданием почти на полчаса. Полицейские зазевались, и какой-то идиот поставил свой автомобиль перед воротами небольшой фирмы… Приехавший следом двухприцепный тракторный фургон не мог въехать в ворота и перегородил всю улицу. Хозяину его начали объяснять, что начинается гонка и он должен убрать свой трактор, но тот кричал: «Плевать мне на вашу гонку! Я должен убрать сено, пока стоит сухая погода!» Подошедший полицейский сделал ему замечание за недостойное поведение. «А вы смотрите, куда он ставит свою телегу!» — продолжал ругаться фермер. Пока нашли хозяина лимузина — он стоял метрах в трехстах на самом, по его мнению, интересном повороте, — ушло полчаса. Наконец все улеглось, и гонка двинулась в путь.

Роже решил сегодня дать бой. Его знаменитая формула: «Если можете сидеть в седле — не стойте, если можете лежать на руле — не сидите — в этом залог победы» — должна быть отброшена, ибо эта формула экономной победы. После вчерашнего этапа нечего экономить. Когда вечером за ним заехала Кристина с предложением прокатиться, он без желания согласился: не хотелось обижать девочку. Первое, что она сказала, когда Роже сел в машину:

— Ерунда, Роже! Уверена: завтра вы вновь наденете желтую майку.

Это было сочувствием. А Роже не терпел ничьей жалости, — жалость унижала! Роже не помнил, чтобы кто-то, кроме Цинцы, жалел его искренне. Но он и не нуждался в сочувствии. Он не жалел себя сам и не ждал этого от других.

На утреннем разборе Оскар ни словом, ни тоном не упрекнул Роже за вчерашний просчет. Он лишь просил сохранить сегодня «статус-кво», понимая, что минувший этап сложился неудачно и измотал команду.

«Вот и все,-думал Роже, — даже Оскар делает скидку на мой возраст. Пару сезонов назад он заставил бы меня кровью оплатить три проигранные минуты. А теперь молчит! Молчит, потому что не верит!»

И только Жаки понял его состояние правильно.

— Я поставлю тебе на завтра длинные шатуны? — спросил он, когда Роже, не находя себе места, после прогулки с Кристиной забрел в гараж. — Этап равнинный…-добавил он, чтобы дать возможность Роже с честью отступить от унизительного предложения.

— И ты, Макака, думаешь, что я сдался? — насмешливо спросил Крокодил.

— Думал бы— предложил поставить короткие, — пробурчал Жаки. — Вон русский механик всем своим длинные шатуны ставит — все сразу собираются выиграть…

— Ну и мне поставь… Давай помогу. — Роже взял ключи и стал снимать шатуны.