Никто не любит Крокодила

Папа и мама, сидевшие на переднем сиденье, о чем-то спорили, а сзади пятеро детей и собака возились, как желтые цыплята в сетчатом ящике на Дижонском рынке. Мальчуган лет трех все норовил лизнуть в ответ большого ленивого сенбернара. Но собака, очередной раз лизнув его, отворачивала морду. И это было смешно. — Я не верю, — Оскар притормозил, пропуская вперед дорожный патруль, несшийся с включенной сиреной, — что велосипед в такой стране, как Америка, может шагнуть за пределы аллей нью-йоркского Центрального парка. Эта нация уже забыла, как можно двигаться благодаря силе собственных мышц, а не тугому карману. Кстати, что ты решил с «Фаемой»?

— Еще не решил. Состоялся предварительный разговор…

— Между прочим, я тут перекинулся несколькими словечками с шефом банановых «Фиффе». Тебя хотят — не скрою. — Оскар взглянул на Роже, проверяя, какое впечатление произвело сообщение. — Они с деньгами… Есть смысл подумать. Контрактные переговоры не что иное, как мышиные гонки, в которых нас готовят к крысиным бегам…

— Помню, они субсидировали команду англичан. Но уж больно не хочется носить кличку Банан! — Все-таки подумываешь оставить спорт?

— «Подумываешь»! Это не то слово. Скорее, вынужден…

— Да, юношей тебя уже не назовешь. Но, мне думается, ты еще сможешь побороться. Знаешь, я иногда жалею, что ушел не в борьбе, а так, играючи… Уйти в борьбе… В этом есть своя прелесть…

— Так думал и я… Но когда узнал о смерти Тома…

— Перестань изводить себя смертью Тома! — Оскар почти крикнул, но потом, как бы извиняясь за грубость, добавил: — Судьбы своей не избежишь. Все там будем. Правда, и спешить туда не следует…

— Так вот, — продолжал Роже, словно не слышал окрика Платнера, — когда я узнал о смерти Тома, моим первым желанием было послать велосипед к черту. Я находился, конечно, в шоке, приняв такое решение. Но оно было сформулировано у меня вот здесь. — Роже ткнул в грудь кулаком, в котором была зажата карта дорог. — И мне вдруг стало тогда так легко. Но легкое решение потому и легкое, что легкость его оборачивается новой тяжестью. Я хорошо помню, как лежал тогда в кресле и вдруг отчетливо представил себе, что больше никогда не увижу Тейлора. Чувство это было пронзительным, почти режущим… И только одна мысль: «Велосипед убьет меня так же, как Тома». Ты знаешь, Оскар, я не трус… Но сообщение о гибели самого близкого друга… Потом я вдруг понял, что должен сделать еще шаг, еще один шаг — позвонить жене.

Роже смотрел сквозь ветровое стекло, но ему казалось, что бетонная лента шоссе бежит прямо через него.

— Когда я начал говорить с женой, ее беззаботный голос успокоил меня. И вся тяжесть проблемы — бросать велосипед или протянуть еще — вновь навалилась на меня. Ведь оставить спорт — это разрушить все созданное таким трудом… Стыдно признаться, но я вдруг понял, что потеря Тома — страшная для меня потеря, но это еще не конец света.

Оскар порывался что-то вставить в монолог Роже, но тот каждый раз останавливал его началом своей новой фразы.

— На следующий год Том планировал ехать за моей спиной в одной команде…

Густые голубые сумерки незаметно накрыли окна лимузина.

Наступление вечера Роже и Оскар ощутили скорее не по темноте за окном, а по ярким снопам света встречных автомобилей. Оскар тоже включил свет, но сделал это слишком поздно. Машина на скорости около ста миль в час внезапно вылетела на бугор, за которым оказался крутой и глубокий провал. В глаза Оскара, наверное, ударили огни встречной машины. Во всяком случае, он, не ожидая внезапного изменения профиля дороги и встречной машины, идущей откуда-то снизу, резко тормознул.

Роже даже не успел испугаться. Он только понял, что Оскар допустил грубейшую ошибку. А какую, осознал, лишь когда Оскар, повинуясь больше инстинкту, чем водительскому опыту, все-таки сообразил отпустить тормоза. Машина, проплясав по дороге, вновь подчинилась управлению.

— Ой-ой-ой! — тихо прошептал Оскар.

Они переглянулись.

Роже посмотрел назад. Ребята спали по-прежнему, и никто из них даже не узнает, что в то мгновение они были на волосок от смерти. Роже ободряюще похлопал Оскара по спине и ничего не сказал. Так молча они ехали до места назначения. В потемках не разобрались, что за здание отвели им под ночлег. Но когда их ввели в огромный зал духовного колледжа, Роже присвистнул:

— Ну и отельчик! Человек двести в одной кровати! Французы с шумом заняли отведенную им секцию, с интересом поглядывая, как в других копошились незнакомые парни, с которыми уже завтра познакомит дальняя дорога. На некоторых незанятых кроватях еще лежали бумажные бирки с названием страны. Четыре буквы, как пояснил Оскар, означающие то же, что и «Россия», лежали в соседней секции, куда Роже заглянул без всякого труда. — Везет, опять русские рядом! Что-то много совпадений…

— Не хотел расстраивать, — признался Оскар, — но нам придется проводить в подобных колледжах каждую ночь.

Он выжидающе посмотрел на Роже — тот мог вспылить и отказаться жить в таких условиях. Роже только спросил:

— А нельзя ли подальше от бога, но поближе к покою? В обыкновенный маленький отель?

— Увы…— Оскар развел руками. — Завтра попробую связаться с месье Вашоном. Он здесь всем крутит.

— Ну что ж, внезапно смиренно произнес Роже. — Если не выспимся, то хоть помолимся. Не часто доводится…

Оскар поблагодарил Роже взглядом. Кто-кто, а он-то знал привередливость Дюваллона. Бывали случаи, когда Крокодил менял и люксовские отели. Но, видно, всему свое время… И капризам тоже…

Зал гудел, будто большой велотрек перед началом шестидневки. Кто-то кидался подушками, кто-то напевал. Распятие над каждой кроватью белело светлым клеймом. Словно какие-то чудаки пронумеровали кровати одной и той же зашифрованной цифрой. Так же шумно, все вместе, ужинали внизу в общей столовой. Пища была вкусной, разнообразной и до чертиков — по-американски — обильной. Даже придирчивый Роже не смог найти в питании ни одного изъяна.

«Посмотрим, надолго ли хватит такой организации в кормежке, — ворчливо подумал он. — Первый день как рекламное объявление! А когда пойдет гонка — жрите как свиньи! Если хоть раз опоздают с обедом, брошу все — и уеду. Эта дешевка не для меня!»

Он поднялся в зал, сел на кровать и принялся распаковывать электробритву. Розетка оказалась как раз под распятием.

Выбрив лицо, ой достал безопасную бритву, сухой крем и начал брить ноги. Он водил скребком по тугим, каменным икрам, косил жесткие и редкие волосины тщательно, как бы делала следящая за собой модница. Казалось, для Роже не существовало иной проблемы, чем не дай бог пропустить хотя бы волосок на длинной костистой ноге, покрытой старыми белесыми шрамами.

Когда-то, в начале карьеры, он спросил одного матерого гонщика, зачем он бреет волосы на ногах, и тот зло ответил: «Чтобы ветер не путался-теряется скорость!»

Роже не успел еще убрать в мешок бритвенные принадлежности, когда к нему обратился нагловатый крепкий парень с массивной головой на короткой шее. Он так произнес «хэлло!», будто они были старыми друзьями. И потом заговорил на плохом-преплохом французском языке. Роже озадачила, или, скорее, поразила, детская непосредственность обращения.

— Мистер Дюваллон, прежде чем пожелать вам спокойной ночи, два вопроса…

— Ни одного. А сплю я всегда спокойно. — Роже не смог отказать себе в удовольствии подразнить корреспондента. Ему было занятно видеть, что этот первый набредший на него журналист — хваткий малый.

— Мое доброе пожелание еще никому не мешало — не повредит оно и вам. А без двух вопросов я не смогу закончить завтрашний отчет. Только журналистский «гринго» может упустить случай первым сказать о Роже Дюваллоне…

Это была правда. Приятная правда. И Роже кивнул:

— Только два…

— О'кэй. Есть ли, по вашему мнению, кроме вас приличные гонщики в этом туре?

Вопрос пришелся по душе Дюваллону, но он предпочел отшутиться:

— Кто знает? Посмотрим на первом этапе…

…— Вопрос второй… Кого вы считаете своим основным соперником?

— Это трудно сказать перед незнакомой гонкой. Ее могут выиграть все. Легче назвать тех, кто ее не может выиграть.

— Спокойной ночи, — честно закончил разговор американец, даже не подав виду, что, в общем-то, не узнал ничего нового.

Но Роже знал психологию таких парней. Все остальное, им необходимое, они сочинят потом. Им важен сам факт разговора.

Роже с наслаждением юркнул в жесткую, идеально чистую постель.

«Всякое бывало, но спать так близко к богу еще не доводилось», — подумал Роже и блаженно затих.

II Глава

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Жаки встал раньше солнца.

Не умываясь, облачившись в рабочий комбинезон, облепленный десятками ярких фирменных знаков, он направился к гаражу.

Спросонья Жаки всегда знобило. Он предпочитал умываться позднее, перед самым завтраком, — окончена работа, и можно снять с рук едкой, вонючей мазью сочные следы металла, масла и резинового клея.

Еще с вечера Жаки оборудовал себе место в крайнем боксе длинного, машин на пятьдесят, гаража. Развесил велосипеды, разложил инструмент, аккуратно составил в угол недоведенные запасные колеса. Механики других команд, побросав машины, вещи и колеса, разбрелись по постелям. Дорога всех утомила, и никто не хотел работать, хотя утром начиналась гонка.

Жаки, как обычно, выбрал место тщательно: чтобы правильно падал свет, чтобы не дуло в согнутую спину. Каждый раз он устраивался капитально, будто располагался навечно, а не на одну ночь. Жаки старался с вечера сделать все, оставив на утро лишь минимум работы.

«Салажата поднимутся чуть свет и начнут морочить голову — то шатуны поставь подлиннее, то передачу замени… Трудно придется Роже с такими сопляками. Если только Мишель поддержит…

Когда хорошо знаешь ребят, сам все на машинах подгонишь. А сопляк от страха мечется — что хочет, сам не знает. Перевидал я их на своем веку. И что шефу вздумалось гнать Дюваллона на заштатную гонку? Ведь Крокодил еще не растерял своих зубов…»

Сидя на маленьком стульчике, Жаки сучил ключом по спицам запасного колеса. Подобно струнам гитары, к которым прикасается настройщик, он трогал пальцами подтянутые спицы, то ослабляя их, то подтягивая еще туже. Со стороны его работа выглядела шарлатанством: только Жаки известно, как определял он готовность спицы — то ли по упругости металла, то ли по звуку, который издавала спица от прикосновения ключа. Небольшая, в виде буквы П, рамка весело взвизгивала под крутящимся колесом. Подтянув несколько спиц, Жаки на пробу пускал колесо резким движением кисти. При каждом таком запуске стука становилось меньше и меньше. И наконец колесо запело ровно и звонко. Отрегулировав одно колесо, Жаки откладывал его в сторону и тут же принимался за следующее. Он заканчивал уже четвертое колесо, когда в гараж как-то сразу, шумно, почти все, ввалились механики.

Высокого хромого англичанина, ездившего с английской сборной последние десять лет, Жаки знал хорошо. Владелец велосипедного магазина в Блэкпуле, он продолжал работать механиком, хотя протез ноги нещадно ему мешал. Особенно при быстрой замене колеса. Но старательность и самоотверженность компенсировали физический недостаток — английские парни относились к своему механику с уважением.

Внезапно Жаки увидел среди вошедших грузного верзилу с сигаретой в длинном мундштуке.

— Севучка! — вскричал Жаки и, оставив станок, бросился обнимать вошедшего. — Ты с этими приехал, да?

Жаки тряс верзилу за плечо — правда, от этого больше тряслись розовые мясистые щеки Жаки — и показывал пальцем в сторону дома.

— У вас что за команда? Есть кто-нибудь стоящий? Или как на любительских гонках, где мы с тобой встречались?

Улыбаясь во весь рот, русский механик говорил что-то быстро-быстро. Скорее для себя, чем для Жаки. При звучании знакомых фамилий он улыбался еще шире и, качая головой, произносил почему-то по-немецки: «Нихт, Макака, нихт!» Потом неожиданно присел, показал ладонью у самой земли как бы рост собачки и небрежно махнул рукой: дескать, одна мелюзга…

Жаки не поверил.

— О-ля-ля! Темнишь, наверно, Севучка? Привез экстрагонщиков?! — Жаки недоверчиво покачал головой и показал большой палец. Но «Севучка», смеясь, показал свой желтый от табака мизинец и поморщился.

В дверях появились двое русских гонщиков, и «Севучка» стал им что-то объяснять и показывать на Жаки. Те дружно закивали головой, и «Севучка» повел их к машинам.

Жаки искренне обрадовался русскому механику. Тот работал под стать ему — сноровисто и тщательно. Жаки умиляла способность «Севучки» говорить на всех языках, не зная, кроме русского, практически ни одного — он лишь ловко оперировал десятком расхожих интернациональных выражений.

Через пять минут весь гараж гудел как встревоженный лисой курятник.

Вскоре и французы ввалились шумной толпой. Разобрали машины, толкая друг друга. — Тише вы, черти! Помнете колеса! Опять мне работа!

— На мятых поедут. Они молодые, здоровые…— насмешливо сказал Роже, — они все могут.

— И то верно! Как тулузцы, которые не знали, куда деть старую пожарную машину, когда получили новую. Предложили на слом — отвергли. Порешили посылать ее на ложные вызовы. А ваша гонка что ложный вызов на пожар.

Стайкой команда потянулась за «доджем», которым правил Оскар.

— Мы минут на двадцать, размяться! — уже издали прокричал Роже.-А ты, Макака, позаботься о завтраке! Если есть как спать будем, того и гляди с голоду ноги протянем!

Они укатили, а Жаки уселся в уголке и закурил. Хотелось, чтобы ни у кого не нашлось претензий. И он не смог скрыть своей радости, когда, вернувшись, все спокойно поставили машины и никто не потребовал переделок. Шумной толпой побрели в столовую. С Жаки остался только Роже.

— Может, Макака, мне шатуны удлинить? — спросил он неуверенно.

Жаки замер от неожиданности.

— Никак лишняя силенка осталась? — ворчливо вопросом на вопрос ответил Жаки.

Посмотрев в глаза Роже, решил не добавлять «боишься?». Вместо этого сказал:

— Первый этап равнинный… Надо ли? Гонка долгая — целых четырнадцать дней. Накрутишься еще…— И чтобы уйти от спора, сменил тему: — «Технички» — то будут общие или свои?

— Свои… Оскар за рулем, и ты рядом. Идеальная пара. Только не спешите — дороги неизвестные. Итальянцы выступали здесь в прошлом году… Говорят, много гравия… А вы с Оскаром на этапе будто на прогулке…

Роже ворчал зря. Это был отличный экипаж машины обслуживания. Оскар вел «техничку» классно. И Жаки, высунувшись из окна, мог быть уверен, что не потеряет головы, ударившись о ближайший телеграфный столб.

Завтракать Жаки отправлялся самым последним. Выйдя из гаража и обогнув серый блок служебных построек, он увидел непонятное зрелище. Крокодил в полной форме стоял перед каким-то странным сооружением, напоминавшим мостик через несуществующую речку. Седой красавчик в длинной замшевой куртке, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял Роже. Тот слушал безразлично, даже не кивая в ответ. Он жевал резинку, и казалось, что долбит красавчика нижней челюстью прямо в темечко.

Потом Роже сделал плавный круг и въехал на мостик. И только тогда Жаки заметил лежавшего человека. Вернее, торчавшие из-под свежеструганных досок ноги в таких же ярко-желтых ботинках. И Жаки догадался, что идет съемка: под мостиком стрекотала камера, снимавшая наезд на объектив. Жаки уже видел однажды такие штучки. Кажется, на прошлом «Тур Италии».

Роже развернулся и вновь взлетел наверх. — Не упади! — крикнул ему Жаки. — Убьешься — вот смеху в Европе будет!…

Вокруг захихикали. И Жаки уже забыл о завтраке. Он подлез под толстое стекло, проложенное в центре мостика, и начал давать указания оператору.

— Эй! — крикнул тот режиссеру. — Уберите этого французского попугая! Или мне придется здесь лежать до вечера!

— Сам ты попугаи! — обиделся Жаки. — Ты еще в своей жизни не потратил и первых двух франков на кино, когда я уже видел, как снимаются такие штучки!

Поворчав, обиженный Жаки ушел завтракать. Столовую уже закрывали. Рабочие ловко загружали огромные ящики и сносили оставшуюся снедь в два тяжелых грузовика. На тачках увозили рефрижерированные баллоны с «кокой», «фантой» и соками.

Жаки поел сытно, успев еще разочек пройтись по столам, на которых щедро, на шведский манер, стояли блюда. Следовало познакомиться с шеф-поваром, что непременно и делал Жаки в любой гонке. От дружбы с поваром никогда убытка не бывает. Жаки пролез под стойку, отделявшую кухню от обеденного зала, — и обомлел. Теперь он понял, почему все было так вкусно. Перед ним стоял, сияя круглым личиком, Ганс Дамке.

— Герр Дамке? Вы ли это?! Боже, какое счастье! Вы— и на этой гонке?

— Почему бы мне здесь не быть? Гоняются славные молодые ребята, а платят куда больше, чем в Европе. Влияние богатой Америки.

— Если Дамке здесь, то размах и щедрость организаторов истинно американские! Вот уж обрадуется Роже!

— Крокодил выступает? — Дамке удовлетворенно хмыкнул. — О, значит, и гонка что-нибудь да стоит! Передайте Крокодилу: Ганс Дамке — к его услугам! Как тогда, последний раз, помните, на Лондонской шестидневке?

— Ну а как же? Вас тогда пригласили на трек. Вы произнесли небольшую речь. Дело прошлое, признаюсь: ваши обеды, понравились мне больше той речи…

— Да уж…— Дамке, хохоча, согласился. — Говорить меня никто не учил. У плиты это искусство и не очень нужно.

— Зато потом… Вы проехали круг почета в поварском одеянии. Эти фотографии появились во всех газетах мира. — Так и во всех? Скажете тоже!…

— Что вам тогда подарили? Часы? Вспоминаю, гонщики сложились и с удовольствием купили подарок. А ваша речь тогда заканчивалась словами…— Жаки стал в позу оратора и продекламировал: — «Я не богатый человек и не могу пригласить вас всех сразу в мой дом во Франкфурте-на-Майне. Но если кто-либо попадет туда, будет желанным гостем, и я угощу всем, что только готовлю для своих лучших друзей…» И это вы говорили залу, где сидело восемнадцать тысяч человек!

Они оба понимающе рассмеялись.

Дамке был не последним звеном в сложной цепи организации гонки. Он работал на сотнях состязаний. И слыл воистину самым популярным человеком среди тех, кому приходится ежедневно крутить колеса. Дамке работал больше и лучше всех поваров. Он начинал свой день в семь утра и кончал где-то около двух ночи. Дамке обеспечивал четырехразовое питание, а также готовил любое национальное блюдо по заказу гонщика. Он, как никто, понимал королей дорог — людей, так любящих поесть и съедающих так мало. «Короли» живут мечтой поесть вкусно и досыта. Но вместо этого — режим, диета и витамины, витамины, витамины…

— Пойду обрадую Крокодила. — Жаки заспешил к выходу, потом вернулся и зашептал на ухо Дамке: — Крокодил не совсем в духе. Гонка, того, второстепенная… Крокодил хоть и держится, но, чует сердце, здорово куксится. Годы-то своё дают знать. Может, едой ублажим, а?! — Жаки заискивающе глянул в глаза Дамке, ища в них сочувствия.

— Ганс Дамке в полном распоряжении Крокодила. — Повар комично дернул ногой в шутовском реверансе.

— Ну и отлично, дружище! — обрадовался Жаки, довольный прежде всего тем, что сделал нечто полезное для команды.

Жаки нашел Крокодила восседающим в большом открытом «олдсмобиле» шоколадного цвета. Роже развалился на переднем сиденье, облокотившись о спинку и разговаривал с молодой женщиной и стариком с огромной, не по росту головой.

— Роже, ты знаешь…— бесцеремонно вторгся в разговор Жаки.

. — Простите, — извинился перед сидевшими Роже. — Это наш механик Жаки. Вся велосипедная Франция держится на его золотых руках, — высокопарно представил Роже. Смущенный Жаки повертел ладонью в воздухе: дескать, не преувеличивай. — А это господин Вашон, организатор нашей гонки. Его дочь Кристина…

— Очень приятно. — Жаки церемонно пожал руку старику и как можно галантнее поцеловал ручку Кристине. — Мадемуазель, в Южной Америке таким девушкам говорят: «Муча миа перегримос», что означает…

— «Вы опасны», — перевела Кристина и засмеялась. Она хотела что-то добавить, но Жаки уже принялся за свое.

— Роже! У мистера Вашона отменный вкус! М-м-ма! Знаешь, кто приглашен поваром на гонку?

— Знаю. Дамке. Господин Вашон меня уже обрадовал.

Старик кивнул, подтверждая сказанное Роже. Упущенная возможность первым сообщить приятную новость несколько расстроила Жаки, но ненадолго.

— Дамке и вправду хороший повар? — спросила Кристина. — Отцу его настоятельно рекомендовали…

— Да, очень настоятельно. И он стоит нам хороших денег.

— Смею заверить, что гонщики скажут «спасибо». Он не просто повар — он кудесник. Я знаю его много лет…

— А вы еще и гурман!

— Все Крокодилы гурманы, — отшутился Роже. — Когда начинается настоящая гонка, — Роже подчеркнул слово «настоящая», и от старика Вашона вряд ли укрылся немой укор, — гонщику не до еды. Глоток воды комом в горле становится. А есть надо. Что только не делаешь, чтобы заставить себя проглотить кусок мяса…

Но старик Вашон уже не слушал. Он отключился от разговора, словно кто-то выдернул штепсель из розетки, и заерзал на заднем сиденье.

— Кристина, отвези меня домой. Мама, наверно, уже волнуется. Через полчаса парад открытия…

— Не сердитесь на папу. — Кристина попыталась смягчить впечатление, произведенное бестактностью отца. Она взяла Крокодила, выходившего из машины, за руку. — Он всегда такой. Годы и дела сказываются. А мы увидимся с вами на параде!

Она помахала обоим рукой.

— Ничего пышечка, — мечтательно произнес Жаки вслед уносившейся машине.

— Бретонская крестьянка! Лицо круглое, словно витраж в Нотр-Дам. Коротконожка. И зад низковат.

— Ой, Крокодил, что-то ты многовато заметил! Добром это не кончится! Она сложена, как роскошная универсальная пластинка — 33-45-78! — скорости современных проигрывателей. — Он толкнул Роже в плечо.

Тот ответил таким же толчком. Они пошли к дому.

— Месье Вашон — молочный и кондитерский король.

— Значит, у толстухи есть еще и толстый кошелек?

— Еще какой!…— Роже не успел закончить фразы, как сзади взвыли тормоза. Оглянувшись разом, Жаки и Роже увидели закачавшийся от резкого торможения «додж-супердатс» и блаженную улыбку на лице Оскара. Он вылез из машины, на которой не было видно родной краски. Вся она была облеплена наклейками. Огромный черный номер 13, надпись «Франция» на капоте, крыше и дверцах. Над ветровым стеклом доска с лозунгом: «Молоко — для энергии, пирожные — для удовольствия».

— Не люблю наглых янки и шумную, самодовольную Америку…— брезгливо произнес Оскар, — но все готов простить им за мощные машины. Мой «феррари» кажется двадцатилитровой бочкой по сравнению с этим погребом.

Оскар обнял за плечи Роже и Жаки.

— Где остальные? На пару слов собраться надо…

Когда все уселись в креслах круглого холла, появился Оскар в отутюженном тренировочном костюме. Французский бело-красный петух на его рубашке выглядел особенно торжественным. Оскар начал без обычного долгого вступления.

— Этап сегодня простой и короткий. Девяносто пять миль — не дорога. Но в спорте вчерашняя формула успеха сегодня оборачивается формулой неудачи — поэтому думать постоянно! К тому же учесть — почин всегда важен. Конечно, легче стартовать, зная силу большинства участников. В своем кругу не требуется никакой разведки. На этой гонке слишком много темных лошадок. Неизвестно, например, что вообще могут русские. Везде молодежь растет не по дням, а по часам. Поэтому первый этап — разведка боем. Постарайтесь спокойнее взглянуть в лица своим соперникам перед самым стартом. Все будут озираться, стараясь по малейшим признакам прикинуть, кто на что способен. Покажитесь им как следует! Задача максимум — заявить Роже на желтую лидерскую майку.

— А если я ее надену? — спросил Мишель.

— Ты наденешь ее в следующей гонке, — спокойно отпарировал Оскар.-А теперь — на парад. Машина с питанием ждет у старта. Пойло готовьте сейчас. Можете сложить в «техничку» все необходимое на финише. Да не перепутайте — наш номер тринадцатый…

Все засмеялись.

— А ты, Роже, задержись…

Он обнял Крокодила и медленно пошел с ним к двери.

— Тебя, как капитана, призываю уже сегодня показать зубы… Крокодил — кличка достойная, за таким гонщиком пусть следят в оба. Специалисты не могут не понимать, что твое появление в этой гонке несколько странно. Сомнения лучше пресечь сразу. Потом будет легче. Понял?

Роже кивнул. Он сел на велосипед, и Оскар энергично толкнул его вперед.

— Ветра тебе в задницу! Береги себя!

Платнер забрался в машину. Жаки уже устроился рядом. На заднем сиденье стояли две объемистые коробки с соками, фруктами и прочей снедью.

Оскар присвистнул.

— С голоду не умрем?

— Вряд ли. Если только похудеем. — Жаки игриво закатил глаза к небу. — Открыть сок?

— Давай, Макака. А то с этими заботами я сегодня даже не позавтракал.

Жаки ловким ударом ножа вспорол банку апельсинового сока и передал Оскару. Тот повел машину одной рукой, а другой запрокинул банку над головой.

— Нет, ты посмотри. — Оскар поперхнулся. — Как этот Эдмонд пристегнул задний номер!

Оскар дал газу и вплотную прижался к бесконечной шеренге гонщиков. Высунувшись из окна, прошипел Эдмонду:

— Решил все ветра собрать задним номером? Перед стартом непременно переколи ниже! Издали он у тебя на парус похож!

Кавалькады — «технички» впереди, за ними команды — собрались на площади возле мэрии. Оскар пробрался к большому плакату с надписью «Франция». Десятки тысяч людей полиция загнала в специальные каре, перекрыв всякое движение. В толчее автомобиль Оскара оттиснули к длинному рекламному каравану.

— Такого каравана даже «Тур де Франс» не наберет! — присвистнул Жаки и начал считать машины, расписанные названиями известных и неизвестных фирм, с установленными на крышах макетами холодильников, электроплит, телевизоров и огромных муляжей кондитерских изделий. Над всем царствовали белоснежные, в два-три метра высотой бутылки молока. Жаки насчитал до ста машин и сбился.

Женский оркестр охватывал четким строем небольшую трибунку. Музыкантши в ярко-красных кирасах, высоких сапогах и коротких беленьких юбчонках стояли, смущаясь под взглядами гогочущей толпы гонщиков. На фоне пестрого оркестра королевами плавали красотки с лентами через плечо «Мисс Молоко» и «Мисс Пирожное».

— Сладенькие девочки…— вздохнул Жаки.-Одну бы выпить, другой закусить!

— Не объешься? — Оскару тоже нравился церемониал.

— А я не буду торопиться. Я с остановочками… Оскар хмыкнул:

— Сколько красоток пропало зря, когда я был в трудном возрасте — ходил с девчонками в парк, но не знал для чего!

Раздались звуки фанфар. Краткую речь, стоя в окружении очаровательных мисс, произнес толстый мэр. А потом что-то долго говорил месье Вашон. Наконец раздались шамкающие шлепки аплодисментов — гонщики аплодировали, не снимая перчаток. Потом вся колонна медленно потекла по улице. Заняв свое тринадцатое — после официальных машин — место в строю, Оскар смотрел, как игриво двигался «поезд».

«Последние минутки тешатся ребята. Через два километра дадут настоящий старт— и пошло!…»

— Запиши километраж и время. — Оскар кивнул Жаки на блокнот, лежащий у ветрового стекла. — Я скажу тебе, когда дадут отмашку. Надеюсь, мы сегодня последний раз едем так далеко от «поезда»?

— А что, правило — машина лидера идет первой — здесь тоже знакомо? — скептически спросил Жаки.

— Представь себе, Макака, знакомо. — Оскар наполовину высунулся из окна, то официально и торжественно махая зрителям, то посылая воздушные поцелуи девушкам. Однако продолжал внимательно следить за машиной комиссара гонки. Наконец белый флаг упал. И сразу завыли сирены. Задергались спины гонщиков. Оскар прибавил газу.

— Слава тебе, господи! Началось! Только бы…

— Тихо-тихо, — оборвал Оскар, — о больном ни слова!

Это была старая прибаутка французской сборной. Если кто-нибудь вдруг в ходе гонки начинал строить прожекты, подсчитывать выигранные минуты или вслух радоваться успеху, другой останавливал его словами: «О больном ни слова!» Надо ли говорить, что порой слово «больной» заменялось более соленым и выразительным.

В минуту старта Роже оказался почти в самом хвосте «поезда». Только зеленая молодежь лезла вперед на первом километре. Скорее покрасоваться перед тающей с каждой сотней метров толпой зрителей, чем занять лучшее место для атаки.

Роже успел, пока не дали отмашку настоящего старта, оглядеть колонну. В «поезде» шли сто два гонщика. По шесть от каждой команды. За ними в машинах ехали судья, комиссары, хронометристы. Затем командные «технички», машины прессы, устроителей, гостей. Рекламный караван катился где-то впереди, на десяток километров опережая директорскую, машину, вплотную следовавшую за пятеркой полицейских, расчищавших дорогу. Одетые в оранжевые жилеты двенадцать «маршалов», перекрывавших боковые дороги с ревом проносились на «харлеях», как только «поезд» проходил охраняемые ими перекрестки.

Внезапно лучи солнца вырвались из-за огромного синего облака, начинавшегося у самого края неба, добавив красок и в без того живописную картину.

Сразу ощутилась жара. В местах, где солнце давно и нещадно пекло землю, масляный асфальт стал, как в Италии, убийственно мягким. И Роже подумал, что без завала сегодня не обойдется. К счастью, канадское солнце непостоянно, хотя и жарко. Как только туча вновь поглотила солнце, стало легче дышать.

Роже постепенно выбрался вперед вместе с Мишелем и Эдмондом. Второй тройке — Гастону, Жан-Клоду и Нестору — предстояло обеспечить отрыв.

Завал произошел по обыкновению неожиданно. «Технички», лавируя между официальными машинами, ринулись к завалу, рискуя раздавить людей и велосипеды. Оскар тоже было поддался панике, но Жаки охладил его пыл криком:

— Наших на земле нет!

Жаки сидел на дверце, весь выбравшись наружу, и, внимательно рассматривая суету вокруг завала, комментировал:

— Человек пятнадцать… Два швейцарца… Канадцы из разных команд… Боюсь, пара ребят уже отгонялась…

Слова Жаки были жестоки своей беспощадностью. Лишь несколько минут назад парни думали о том, как будут распределять силы на долгие дни гонки. А вот…