Никто не любит Крокодила

— Милый парень, — только и мог сказать Роже, когда они отъехали.

Их уже давно ждали. Вашон встречал лично и сам представил мэру каждого из французов, млея от собственного, величия и самолюбования.

— Это, — говорил он старому, в черном костюме, с седой головой — такой седой, что казалось, воротничок белой манишки переходил на затылке в какую-то белую шапочку.-Это, — повторил Вашон как можно чопорнее, — гордость Франции и всех истинных французов, наш прелестный победитель месье Дюваллон!

И мэр и дамы почтительно захлопали.

— А это его учитель, — так почему-то представил Оскара Вашон, — Месье Платнер. В свое время ездил не хуже месье Дюваллона!

Представление длилось долго. Вся элита города собралась на банкет. Мэрия не поскупилась на число приглашенных.

Роже сидел по правую руку от хозяина. Мэр оказался довольно умным собеседником. Он не спрашивал о самочувствии и о том, как удалось выиграть этап. Он рассказывал одну за другой веселые велосипедные истории, многие из которых Роже знал и был действующим лицом некоторых из них. Роже всегда удивляло, как, переходя из уст в уста, банальная история обрастает фантастическими подробностями и в конце концов выворачивается наизнанку. Послушаешь — и в голову не придет, что ты сам стоял у ее истока!

Роже развеселился и, перебивая мэра, рассказал несколько пикантных анекдотцев, от которых старичок кокетливо покатывался со смеху, прикрыв рот уголком салфетки.

— Знаете, — продолжал Роже, — однажды английская королева приехала в Бельгию. В это время там выступал мой друг Том Тейлор. Надо же было покинуть родину, чтобы где-то в Бельгии быть представленным своему любимому монарху. Поскольку монархи могут судить обо всем, в том числе и о происходящем на велосипедных дорогах, королева с пониманием отнеслась к рассказу Тома. Услышав от Тейлора, что в Бельгии велосипед популярнее, чем в Англии, королева, сказала: «Это естественно. Ведь Бельгия равнинная страна». — Роже попытался спародировать речь королевы, как когда-то это очень смешно делал Том Тейлор. — При этих словах бедняга Том поперхнулся, но твёрдо произнес: «Проехались бы вы, ваше величество, в седле по трассе Флеш — Валлоне, у вас бы сложилось иное впечатление».

Мэр рассмеялся.

— Где-то там в первую мировую войну проходила зона Западного фронта?

— Именно! К тому же трасса и фронт не простое совпадение! — подхватил Роже. — Под промозглым фландрским дождем и сейчас падают люди. Только не от шрапнели, а от усталости…

Разговор затянулся. На этот раз французы покидали банкет почти последними, словно сегодняшняя победа на этапе завершала гонку и утром Роже не предстояло вновь сесть в седло.

— Заболтались мы с этим весельчаком мэром, — недовольно проворчал Оскар, заводя мотор. — Я тебе трижды говорил: «Хватит, пойдем!…» А ты все сказки рассказывал! Завтра на ходу заснешь и с велосипеда свалишься!

Роже не слушал ворчания Оскара, внезапно вспомнил, что в отеле ждет Мадлен и он обещал приехать пораньше. Роже посмотрел на зеленый циферблат автомобильных часов — стрелки показывали пять минут первого.

«Ладно, будем считать, что Мадлен еще не приехала! А сейчас спать! Иначе Оскар окажется прав — в „поезде“, да еще таком скучном, и впрямь заснешь!»

IV Глава

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

— Роже, перестань! Нас увидят! Потом, я должна работать… — Ваша женственность, у нас еще есть время! Гонка через сорок минут!

— Ну перестань! — Цинцы оттолкнула Роже. — Не валяй дурака! Через десять минут все будет известно Мадлен!

Последний довод привел Роже в себя.

— Хорошо. Давай работать. В последнее время ты так боишься кривотолков, будто институтская девица!

— Роже, тебе следует обратиться к психиатру!

— Уже. Обращался. Заплатил триста франков, а он мне задал тот же вопрос, который покойный отец задавал мне бесплатно: «Что ты о себе думаешь?»

— Если бы не интервью, я послала бы тебя к черту! Ты невыносим, когда встаёшь не с той ноги. Удивляюсь, как с таким характером ты выигрываешь гонки!

— Ваша женственность, можно рассматривать это как первый вопрос интервью?

— Нет. Лучше как последнюю глупость, которую ты произносишь сегодня утром. — Цинцы миролюбиво скользнула, рукой по колючему ежику дюваллоновской прически.

Роже рассмеялся. Цинцы злилась, и это доставляло ему удовольствие. Достигнув своего, он успокоился.

В многочисленных интервью, большинство из которых было сделано Цинцы, Роже руководствовался одним добрым правилом, подсказанным ею: говорить свободно обо всем, но стараться говорить как можно меньше обо всех!

После провала попытки установить мировой рекорд даже более классный гонщик, чем был тогда Крокодил, рисковал многим. И у Роже, как и следовало ожидать, после неудачи очень плохо сложился сезон. Крокодил никак не мог найти подходящую «конюшню». И если бы не Цинцы, поддержавшая его паблисити бойко написанными газетными материалами, неизвестно, как бы сложилась велосипедная карьера Дюваллона.

Это как и в жизни вообще. Одни до смерти расплачиваются за свои ранние опрометчивые браки, другие — за слишком раннюю, хотя и заслуженную, славу. И то и другое опасно: не хватает жизненного опыта, чтобы удержать достигнутое. Роже своей жизнью мог подтвердить справедливость обоих положений.

Цинцы достала блокнот из объемистой женской сумки, по привычке сунула в рот незажженную сигарету и на мгновение затихла. Роже любил смотреть на Цинцы в минуты, когда изнутри ее, буквально зримо, поднималась другая Цинцы — умная, прекрасно разбиравшаяся во всех тонкостях велосипедной жизни, одержимая работой и только работой. Она судила о тактике гонок не хуже любого менеджера и к тому же могла проникнуть в самую душу человека, с которым говорила. Именно это качество, наверно, сделало ей имя, позволило стать едва ли не первой журналисткой империи колес.

— Скажите, Роже, — вполне официально обратилась она к Крокодилу, словно наконец поймала давно ускользавшую от нее мысль, — последнее время вы заработали много денег, что, очевидно, и позволило вам тратить силы на такую, по, сути, второстепенную гонку?

Роже вскинул глаза на Цинцы. Она била прямо в точку. Но удар наносился в мягкой и приятной для него форме.

— Да, заработал, возможно, даже больше, чем следовало. Хотя минувший год и был для меня трудным. — Роже в отличие от Цинцы гораздо медленнее включался в словесную игру. — Помните, я застудил грудь во время гонки Флеш — Валлоне и долго болел. К тому же недавняя смерть моего друга Тома Тейлора заставила о многом задуматься. Я не уверен, что сейчас закончил внутреннюю борьбу с самим собой, вызванную смертью одного из лучших гонщиков мира.

Это уже была прямая ложь. Роже, как никогда, был уверен, что период внутренней борьбы, неминуемой и затяжной, только начинается.

— Будь у вас выбор команды для участия в «Тур де Франс» следующего года, кого бы вы предпочли? — Это была ответная ложь Цинцы. Она прекрасно знала, что Крокодилу уже не бывать фаворитом «Тур де Франс» и, если при стечении самых счастливых обстоятельств он туда все-таки прорвется, выбирать будут его, а не он. Невозможно повернуть вспять ход времени…

— Я предпочел бы иметь своим товарищем по команде Горта. Он все время стоит на моем пути. Завидует мне. И очень хочет победить… На Шоссе это ему сделать куда труднее, чем в закулисной возне, на которую он мастер. Я всегда предпочту Горта в своей упряжке, чем в рядах соперников. Хотел бы еще раз дать ему возможность убедиться, что моя слава далась нелегко, а превзойти ее и того труднее. Вообще, честно говоря, без дружеской дуэли с Гортом моя жизнь показалась бы слишком пресной и неинтересной.

— Кто ваш лучший друг и кто ваш самый заклятый враг?

— Цинцы, вы нарушаете наш уговор — больше говорить о чем-то, но не о ком-то…

Цинцы кивнула:

— И все-таки?

— У меня два больших друга. Было два. Первый Том, сегодня мертв. Второй — мой спортивный директор и менеджер Оскар Платнер. А что касается врага, то у гонщика есть только один враг — его профессия. Она заставляет мотаться по всему свету. В этом году я провел с семьей едва десять дней. Правда, сказочных десять дней на Корсике. Остальное же время — в пути. Многие, в том числе и мой друг Платнер, утверждают, что я единственный в мире гонщик, способный отдыхать в ходе самой гонки» В определенном смысле Оскар прав. Но я человек, и мне часто хочется отдохнуть, как отдыхают все нормальные люди. Даже в свободное время, которое выпадает так редко, я должен помогать жене хозяйствовать в двух парижских кафе. Мой брат вел дела так плохо, что едва не оставил меня нищим. К счастью, он сейчас женился на итальянке, у которой свой отель на берегу моря в Диана-Марио. Это у подножия горы Капо-Берта, где начинается самая трудная часть гонки Милан — Сан-Ремо. Пользуюсь случаем, чтобы поздравить моего брата со счастливым браком!

— Какой бы совет вы дали любительскому гонщику, собирающемуся стать профессионалом?

Роже задумался, глядя, как скользит по листу блокнота «паркер» Цинцы и мелкий почерк, доступный для расшифровки только самой пишущей, заполняет белое поле ровными, точно печатными, строчками.

— Некоторые хотят понять, во что они верят, а другие — поверить в то, что понимают… Я посоветовал бы переходить в профессионалы, когда больше не в силах оставаться любителем, когда любительство уже ничего не дает. Я стал профессионалом не только для того, чтобы делать деньги. Просто хотел стать лучшим гонщиком мира, а это невозможно, не победив сильнейших профессионалов.

— Что вы думаете делать в следующем году?

— Мой контракт с «Пежо» заканчивается этой осенью. Если «Пежо» захочет заполучить меня вновь, хозяевам придется платить немножко больше. У меня уже есть с десяток заманчивых предложений. Три — от бельгийцев; остальные — от итальянцев.

И это была еще одна ложь. Они молча переглянулись с Цинцы и обоюдосогласованным молчанием освятили новую «утку», которой отныне суждено обернуться основным рычагом давления на хозяев «Пежо».

— Конечно, я бы с удовольствием поехал и за другую французскую команду, заплати она столь же хорошие деньги.

— Говоря о деньгах, как вы представляете себе свое будущее, когда закончите выступать на дорогах?

— В Париже у меня есть два доходных кафе. Но ресторанным делом мне заниматься не хочется. Жена считает меня ненормальным. Я купил кусочек земли на Корсике и мечтаю завести большую чартерную яхту. Предпочел бы десяти-пятнадцатиместный катамаран. Жил бы на Корсике и возил туристов на яхте. Может быть, завел бы цитрусовую плантацию. Там, на Корсике, очень здорово. Можно тратить в день всего двадцать франков!

Десять дней на острове, о которых я говорил, — сказочное для меня время. Вставал поздно утром. Шел пешком на базар. Покупал еду. По дороге купался и возвращался к полудню. Даже отрастил бороду… Весь дом и участок перекроил по собственному плану. Насажал кокосовые и фиговые деревья, где только можно натыкал пальм, хотя совершенно не уверен, что они примутся. Мне нравится на Корсике. Там неспешно и тихо, как нигде. Однажды возился в саду и закричал, как только могут кричать на итальянских базарах: «Мадлен! Мадлен! Смотри, автомобиль!»

Воспоминание об этом случае вызвало на лице Роже блаженную улыбку.

— Всего три автомобиля прошло мимо нашего бунгало за те десять дней. На ферме, кстати, я мог бы организовать тренировочный лагерь для молодых французских гонщиков.

Вряд ли я стану менеджером, хотя знаю о велосипеде практически все. Я слишком устал от дорог.

— Вы не собираетесь принять итальянское подданство, если будете выступать за итальянскую команду? — Вопрос был до смешного наивным.

Роже расхохотался.

— Даже живя на Корсике, предпочитаю оставаться парижанином.

— Оглянувшись назад; Роже, видите ли вы свои крупные ошибки? Много ли их?

— Да, предостаточно. Слишком часто я пропускал вперед своих товарищей по команде, когда мог выигрывать сам. Не исключено, что мне это только кажется. Помню, почти выиграл гонку, Льеж — Бостон-Льеж, но был схвачен у самого финиша. Потом в телезаписи я просмотрел гонку и увидел, что меня помог схватить один из моих ближайших друзей. «Ну ладно, — сказал я себе, — пусть начнется Париж — Бордо! В этой гонке каждый должен рассчитывать только на свои силы. Ты сам — и никто другой — решаешь ее судьбу! Выиграв гонку, я простил предательство своему другу. Роже Дюваллон, может быть, самый доверчивый человек в мире. — Роже лукаво посмотрел на Цинцы.

Она поняла намек и погрозила пальцем.

— Но-но! Без обобщений! Побольше скромности! Даже Крокодилы не должны забывать о столь, важном человеческом качестве. — На суд нашей. совести мы предпочитаем вызывать только свидетелей защиты…

— Ах, вот вы где? — В пустой зальчик, служивший в духовном колледже, очевидно, комнатой свиданий, ворвался Оскар. — Простите, Цинцы. — Платнер даже забыл с ней поздороваться и закричал: — О чем Ты думаешь?! До старта десять минут, а ты еще не одет.

— Старт же рядом?

— Но ребята волнуются…

— Скажи им…— Роже поднялся из кресла, — пусть начинают без меня. Только возьмут мой номерок на старте. А я пойду вздремну! Через часик начну и спокойно догоню такую дохлую гонку. Оскар хлопнул Роже по спине:

— Иди, иди, хвастун! Смотри в оба, слишком много желающих наказать тебя при первой возможности.

— Понятно. Так было всегда. Нет у гонки врага желаннее, чем лидер.

Роже в три прыжка кинулся из зальчика. По дороге выглянул в окно. Весь двор колледжа кишел людьми и машинами. На кровати Роже, понуро скрестив руки на коленях, сидел верный Жаки. Он аккуратно по порядку выложил рядком лидерскую форму. Собрал ненужные вещи.

Жаки не сказал ни слова, увидев Роже, лишь встал и начал запихивать в мягкую багажную сумку тренировочный костюм, который поспешно сбросил с себя Крокодил.

«Ну и нервы у Макаки! Удивительно, как уживается в нем столько качеств: рассудительность и горячность, спокойствие и сноровка! Спасибо, старина! Без тебя бы мне не успеть к старту!»

Но вслух Роже не сказал ни слова и бросился к двери.

— Твой велосипед у Жан-Клода! — крикнул ему вслед Жаки. — Питание тоже у него!

Жан-Клод ждал во дворе. Гонка уже двинулась с торжественного старта, но они оба легко достали «поезд» еще до того, как упал канадский флаг на директорской машине, объявив о настоящем начале этапа.

Первые десять миль ехали, как на прогулке. Иногда даже в таком противоречивом обществе, как «поезд», вдруг складывается обстановка, скорее напоминающая веселый пикник, чем настоящее состязание. Правда, это может себе позволить лишь тот, кто имеет за пазухой тяжелый камень внезапного броска. Посторонний, да еще неспециалист, глядя со стороны на мирный «поезд», совершенно забывает, что тот несется со скоростью более тридцати миль в час. И чтобы присутствовать на столь скоростной прогулке, надо попотеть.,.

Так или иначе, но «поезд» был настроен на редкость мирно. Началось с того, что канадец Хасенфордер объехал каждого и предупредил — в сорока милях от старта его родной город! Гонщикам не надо разъяснять, что это значит. Хасенфордер был настолько же плохим профессионалом, насколько успел зарекомендовать себя хорошим парнем. Это все поняли на первом же этапе, когда он едва добрался до финиша, хотя умудрялся от души веселить «поезд» на протяжении долгих миль. Многие клоуны мира могли бы умереть от зависти, глядя на его проказы. «Поезд», благодарный за веселье на вчерашнем этапе, снисходительно и молчаливо согласился отпустить Хасенфордеру его час. За несколько миль до города канадцу дали спокойно уйти вперед, проводив веселыми пожеланиями счастливой дороги и радостных встреч. Каждый измывался как мог. Но никто не дернулся за Хасенфордером.

В родной городок канадец въехал на четыре минуты раньше «поезда» и был встречен с торжественностью римских триумфаторов. Девушки осыпали его розами, норовили сунуть подарок: то бутылку с соком, то бутерброд. Каждый стремился хотя бы дотронуться до его плеча. Кто-то запихнул ему в карман десятидолларовую бумажку. Когда позади остались восторженные толпы шумных земляков, Хасенфордер спокойно сошел с велосипеда, уселся на обочине и принялся жевать подаренные сандвичи.

Таким его застал накатившийся «поезд». Хасенфордер, встав, поклонами поблагодарил каждого. «Мерси, месье, мерси!» — кричал он до тех пор, пока все гонщики не прокатились мимо. Потом на глазах у изумленного, мало что понимающего каравана догнал «поезд» и занял свое место в хвосте, С улыбкой вспоминались плакаты, поднятые над толпой в родном городе Хасенфордера: «Ты мал ростом, но велик своей славой!»

Роже не доводилось выступать в родном городке — тот лежал далеко в стороне от популярных велосипедных трасс.

«Интересно,-думал Роже. — Что пережил этот весельчак, когда обманывал себя и весь город? Что скажут его земляки, узнав, что он, возможно, и не доберется до финиша? Впрочем, такие люди живут настоящей минутой. Им наплевать, что будет завтра. Так и жить легче. А тут рассчитывай каждый шаг на много ходов! Жизнь от этого иногда становится до омерзительности тошной. Кстати, о расчете. Похоже, что бельгийцы что-то замышляют…»

Роже крикнул Мишелю:

— Присмотри за бельгийцами!

Он проверил по шпаргалке номера. Один из бельгийских лидеров явно занимал атакующую позицию. Роже мысленно представил себе схему профиля трассы. Приближалось место, где начинались подъемы и цепь из трех горных премий. Причем одна из трех премий — высшей категории трудности. Она приносила сто пятьдесят долларов и бонус в одну минуту. Все понимали, что бросаться таким бонусом грешно. Роже разыскал глазами Эдмонда и подозвал энергичным жестом. Оглянувшись, увидел вокруг себя только русских и англичан, Роже спросил Эдмонда:

— Попробуешь первый прим? Я прикрою…

— Я не люблю горы…

— А ты без любви! Во-первых, попробуй. Во-вторых, после твоей атаки и мне будет легче проглотить горку!

— Заманчиво, Роже. Но, боюсь, кишка тонка. Впрочем… Эдмонд энергично полез вперед.

«С таким настроением много не выиграешь! Сегодняшнее молодое поколение сильнее, но у нас в свое время было больше честолюбия. Интересно, что будет с велосипедом через десять лет? Никто не хочет работать в седле. Хуже того — никто не хочет рисковать! Все предпочитают тихо делать большие деньги. Готовы даже оставаться без побед… И это не старческое брюзжание — подтверждение тому на каждом шагу! И мы, старики, будем долго ловить молодых на отсутствии честолюбия и бить их!»

Бельгиец Хак, внезапно встав в седле и, как олень, закинув крупную красивую голову, закричал:

— Эй, вы, тише! Пьяноу! — смешно картавя, добавил он по-итальянски.

Провожая Эдмонда вперед, Роже успел крикнуть ему в последнюю минуту:

— Не дави, если не пойдет! Поберегись!

Увидев алчный блеск в глазах Эдмонда, Роже подумал, что, пожалуй, ошибся, предположив, будто тот лишен честолюбия. Если особого честолюбия в действительности и не было, но явно проступали признаки хорошей спортивной злости.

«Мой совет „поберегись!“ не к месту. Этот пойдет сегодня до конца».

Увы, предположение оказалось пророческим. Эдмонд явно превысил лимит своих возможностей. Когда они впятером настигли его у подножия горы, Эдмонд уже «наелся». Увидев погоню, он попытался рвануться, но начался подъем. Эдмонд еще недолго продержался впереди, а затем завилял по дороге, становившейся все круче. Из последних сил он старался сохранить движение. Его мышцы горели. Вены вздулись, готовые вот-вот лопнуть.

Погоня во главе с Роже прокатилась мимо Эдмонда, словно тот сидел не на велосипеде, а на неподвижном камне. На этот раз Эдмонд даже не сделал попытки зацепиться за кого-нибудь из лидеров. «Поезд», разношерстный и усталый, обошел его так же легко, как и первая пятерка.

Сквозь залитые потом глаза Роже видел, что Эдмонд остался один корчиться на дороге. Боль до неузнаваемости исказила лицо. Эдмонд обреченно бросал свое тело на каждую педаль. Он нагибался так низко, как только позволяла машина.

«Держись, Эдмонд, — подумал Роже. — Пока в седле, ты еще не бит. Зря я спровоцировал тебя на атаку. Хотя ты мне здорово помог своим рывком…»

Роже сменил передачу. «Компаньола» сработала с громким пугающим скрежетом — и она не выдерживала нагрузки!

Машина прессы шла едва в десяти метрах перед французом. Пара объективов смотрела на Крокодила с бесстыдным нахальством. А он от усталости даже не мог, как обычно, с ненавистью подумать о сибаритствующих за рулем мощного автомобиля. Роже лишь тупо уставился на сверкающий бампер. Он стал как бы его путеводной звездой.

«Достать! Достать во что бы то ни стало! Коснуться рукой, хотя бы на мгновение!» Роже старался ставить себе такие микрозадачи, когда становилось невмочь. Они позволяли обмануть себя и гору и сделать огромную недостижимую цель — добраться до вершины — как бы расчлененной на десятки вполне доступных по силам задач.

Серпантин узкой, третьестепенного значения дороги висел над прекрасной четырехрядной автострадой, плавным изящным полукругом обходившей гору, похожую на яйцо. Редкие зрители, бросившие свои машины внизу, вскарабкались сюда посмотреть, как будут в муках корчиться те, кто гнал «свои велосипеды вверх, вместо того, чтобы согласно обычной житейской логике объехать гору по ровной и благоустроенной дороге.

«Уверен, из каждых двух тысяч тысяча девятьсот девяносто девять пришли на дороги не ради того, чтобы посмотреть, как мы побеждаем, а как мы сдаемся! Нет, сегодня Крокодил не доставит вам такого удовольствия! Я буду на вершине и буду первым!»

Для сидевших в машине Жаки и Оскара эта ситуация выглядела иначе. Естественно, никто из них даже не догадывался, — да и не думал об этом, — что происходит в душе Крокодила. Они просто видели, как вяло шедший на подъем Роже словно включил другую скорость. Он встал в седле и потянул наверх с упорством взмывающего ввысь самолета.

— Роже! Пошел! Пошел!…— бубнил Жаки, то высовываясь в окно по пояс, то вновь ныряя в кузов и стараясь заглянуть в глаза Оскара: видит ли тот? — Пошел! И о больном ни слова!

Оскар, стиснув зубы, глядел на дергавшуюся спину Роже.

— Вижу, вижу, — только и процедил Платнер.

«Что это? — думал Оскар. — Отчаяние? Последний взлет перед окончательным падением?»

Оскар оглянулся на Мадлен, сидевшую на заднем сиденье. Они взяли ее в «техничку», чтобы хоть немного показать гонку. Гостевой автобус, предоставленный Вашоном для разных окологоночных деятелей, уходил сразу же после старта и, другими дорогами обогнав гонку, приходил на финиш задолго до «поезда». Посоветовавшись с Оскаром, Жаки пригласил Мадлен к себе в машину. Вообще это было нарушением статуса гонки, но пока никто ничего не заметил, все могло сойти с рук.

— Только уговор — сидеть и не дышать, — пошутил Оскар.

— И не давить запасные колеса, а то вечером придется перетягивать, — добавил Жаки. — Сумочку твою, Мадлен, давай я положу сюда, в ящик. А то, уверен, при замене колеса на дороге она непременно окажется в спицах запаски…

Мадлен рассмеялась:

— Если бы мне не хотелось посмотреть гонку, наверняка отказалась бы от услуг таких требовательных джентльменов. Особенно ваших, Жаки!

Надо отдать должное Мадлен. Она вела себя почти примерно, не считая нескольких несвоевременных вскриков, когда на гонке ничего не происходило. Но и в таких случаях Мадлен старалась испуганно прикрыть рот ладошкой. Чтобы дать возможность женщине, впервые попавшей в этот бедлам, хоть как-то разобраться в «многодневке», Жаки просидел пол-этапа повернувшись к Мадлен лицом. Он рассказывал о гонке, о людях в ней, о том, что означают определенные понятия. Оскар, внимательно следя за «поездом» и дорогой, прислушивался к их разговору лишь изредка. Неожиданно для себя он открыл, что Жаки, когда хочет, оказывается остроумным и галантным собеседником, а совсем не таким циничным, грубым простачком, за которого себя часто выдает. Но открытие это Оскар не успел толком осмыслить. Началась очередная атака бельгийцев в головке «поезда». Оскар вернулся к разговору, лишь когда Жаки спросил:

— А помнишь, Оскар, отель Альберта Бьюрика? Своей заорганизованностью он очень напоминает наши колледжи. Я убеждаю Мадлен, что Роже теперь самый образованный парень в мире. Он может говорить, что прошел столько колледжей! Да еще духовных!

— Тебе же, Жаки, это ничего не прибавило к образованию! — уколол Оскар. — И грех ругать Бьюрика. Почти все начинающие французские гонщики живут под его крышей.

— Что верно, то верно! Первые деньги, заработанные дорожным потом, проходят через руки старика!

— Говорят, он решил переименовать свой отель в «Велоотель Тома Тейлора».

— Ничего не изменится, кроме названия. По-прежнему пять человек будут жить в каждой комнатушке. Так же ни одной полочки на стенах…

— Так уж и ни одной? — переспросила Мадлен с недоверием.

— Жаки не договаривает, почему старик считает полочки проклятьем и отказывается их сделать. Наш брат, гонщик, сразу же заставит комнату вонючими банками с растирками и маслами. В нее нельзя будет войти, не то что жить!

— Ваш старик совершенно прав. Когда приезжает Роже, дом наполняется чудовищными запахами. Кажется, нет средств, способных отбить их. После отъезда я целый день проветриваю комнаты…

И в этот момент Оскар и Жаки вдруг увидели, как полез вперед Роже. Мадлен тоже подалась к переднему стеклу, глядя на маленькую фигурку мужа, раскачивающуюся на горе.

«Боже! Из-за этого бессмысленного истязания я погубила свою жизнь! Боже! Мне следовало хоть раз прийти на эти проклятые гонки! И как я только могла терпеть столько лет! Ждать! Нет мужа сегодня. Нет завтра. Нет месяц! Нет два! И только слухи ползут со всех сторон… Да редкие звонки Роже из разных городов. Что стоит его телеграмма к рождеству: „Поздравляю с Новым годом! Наш „ситроен“ подешевел на пятьсот франков, твой гардероб стал прошлогодним!“ А когда он приезжал домой, — это случалось так редко, что сын не узнавал отца, — Роже всегда сказывался больным или усталым. Он спал, спал и спал… Будто провел без сна все дни, после того как покинул дом. Потом совал мне в руки заранее заготовленный список вещей, и я в очередной раз собирала чемодан…

И все ради вот этого?! Они что — и Оскар, и этот симпатяга Жаки. — все сошли с ума?! Почему никто не объяснит им, что такое истязание чуждо человеческой натуре?!»

Мадлен сама испугалась своего внутреннего признания. Она взглянула на Оскара, потом на Жаки. Те сидели не двигаясь, уставившись на далекую фигуру Роже.

— Фу, — вздохнул Оскар, — кажется, настоящий ход! Крокодил, похоже, сделан из железа. Я никогда в жизни не видел подобного горного спурта! Ни Коппи, ни Балдини не рискнули бы пойти так…

Мадлен почему-то вдруг стало приятно услышать комплимент в адрес мужа, хотя еще минуту назад она думала о гонке так плохо.

Роже тем временем проскочил промежуточный финиш первым, уйдя метров на сто пятьдесят вперед. Он отдышался на спуске, но подъем отнял слишком много сил. На память пришло сразу же несколько примеров наказанного легкомыслия.

По ту сторону горы шоссе оказалось мокрым: видимо, только что прошла черная туча. Роже обдавал редких зрителей, стоявших у самой дороги, тонкими струйками дождевой воды. Трубки колес пели на мокром бетоне, подобно пилам, вгрызающимся в благородные сорта хорошо высушенного дерева.

Роже решил подождать. Он уже имел запас на финише в одну минуту. Значит, надо не проиграть, не упустить отрыва! А это легче всего сделать в «поезде». Такое решение, Роже знал, возмутит Оскара. Интересы команды, конечно, страдают. Но в интересах самого Роже следовало отдохнуть, пока не поздно. Дешевые горные премии можно отдать другим. Лишь бы не потерять минутный бонус.

Первым, кто нагнал его из французской команды в компании двенадцати гонщиков, был спокойный Гастон Гийо, человек, удивительно жадный до километража. Гастон, хотя и не избалован славой, обычно привлекает внимание своей гигантской передачей, которую вертит изящно и легко. Он всегда идеально одет и на идеально подготовленной машите. Роже из всей команды, пожалуй, выделил бы Гастона Гийо. Он часто готовит свою машину сам, особенно заметив при осмотре какую-нибудь не доделанную Жаки мелочь. Молча, тихонько посапывая, Гийо начинает переделывать все на глазах у выходящего из себя Жаки. Гастон идеально сложен для велогонщика. Обладает хорошим нюхом, и с ним Роже легко занимает в «поезде» правильную позицию. Гастон просто незаменимый командный гонщик. Когда-то они вместе начинали в одной из заштатных команд. Роже взлетел по лестнице славы, а Гастон так и остался «незаменимым командным гонщиком». И это уже, скорее судьба, чем недостаток таланта.

Они покатились рядом.

— Отличная работа, Роже, — похвалил Гастон.

— Спасибо!

Они продолжали катиться рядом.

«Поздравление особенно приятно слышать от тебя. Бедняга! Ведь ты вчера совершил настоящий подвиг. Больший, чем выиграть какой-то этап! Но законы славы неумолимы: первый — Человек, второй — уже второй…»

Начало вчерашнего этапа Гастон прошел сносно. Он тормозил сзади, пока трое — Эдмонд, Роже и Мишель — работали впереди. А потом началось… Проколол переднее колесо, потом — заднее, затем полицейский направил его не в ту сторону, заставив пройти кусок лишнего пути. Пришлось пятьдесят миль работать одному, чтобы достать «поезд». А когда он это сделал, Оскар крикнул ему из машины:

— Держись ближе к Роже! Если что-нибудь случится, отдашь ему свою машину!

Только спокойный Гийо мог выдержать такой удар. После бессмысленной работы для него достаточно трудной задачей было бы просто держаться рядом и сторожить самого себя, а не случайности с Роже.

Почти двадцать миль Гастон молил бога, чтобы не пришлось отдавать свою машину: изнурительный труд долгой гонки пошел бы насмарку, — Гастон горел желанием показать, что, несмотря на все удары судьбы, он, может, и будет впереди. И сегодня и завтра»…

Именно то, чего больше всего боялся Гастон, случилось на двадцатой миле от финиша, когда он уже перестал молиться и успокоился. Роже вывалился из лидирующей группы и поравнялся с Гастоном.

— Давай машину! У меня стучит вилка, как трактор. — Роже даже не извинился.