XIV Глава

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

Мадлен проискала мужа весь вечер. Но никто не знал, где Крокодил. За завтраком Оскар заметил Роже как бы между прочим: — Мадлен ждала тебя вчера часа три. Ушла разгневанная…

Роже рассеянно кивнул. Он вяло жевал фрукты и был не в состоянии проглотить что-нибудь существенное. Болела голова, болел желудок, болело сердце, болела каждая мышца, будто его пропустили через трепальную машину. И еще Мадлен… А через полтора часа надо садиться в седло.

Оскар видел зеленое лицо Роже, но вряд ли догадывался об истинных причинах состояния своего лидера. За дождем, грязью и проколами он пропустил момент, когда Крокодил «глотнул». Команда не задумывалась, почему их лидер в таком состоянии, но зеленушное апатичное лицо Роже не придавало всем бодрости духа. Атмосфера за столом французов нет-нет да и вызывала иронические улыбки у соседей.

— Боюсь, что придется обратиться к врачу, — после невыносимо долгой паузы произнес Роже, а сам подумал: «Если сегодня еще и придется выяснять отношения с Мадлен, можно смело приглашать гробовщика!»

Не переставая жевать, Оскар спросил:

— Что с тобой?

— Грудь саднит. Как бы бронхит не схватить… Погодка вчера — сам знаешь какая…

— Да, скверная погодка. А ты уверен, что простуда, а не усталость?

— Усталость можно пережить. Не впервой язык на сторону! Хотя сколько же можно одному воду лопатить…

Эта реплика Роже была обидной для ребят, но Оскар, чтобы не раздувать пожара, пропустил ее мимо ушей.

— Сначала поешь как следует, а то до финиша не доберешься. — Не уверен, доберусь ли до старта. Дышать почти нечем.

Будто ваты в горло какой-то черт ночью напихал…

Оскар посмотрел на Роже долгим, испытующим взглядом. Но даже подозрительный Платнер не смог определить, что на уме у Крокодила.

— Многие будут считать, что ты симулируешь, — безразлично произнес он и, упреждая взрыв эмоций со стороны Крокодила, тут же добавил: — Потому следует собрать официальный консилиум. Шефу надлежит предъявить веские доказательства. Он на слово не поверит…

— Ну, раз не поверит, пойду подыхать на трассе…

— Перестань, Роже! — Участливо обняв Крокодила, Оскар повел его из столовой.

Роже хотел остановиться возле больших хромированных баков с кока-колой, соединенных змеящимися шлангами, но Оскар не дал.

— Не пей холодного. Да и жидкость тебе сейчас ни к чему. Хорошо, что вчера пришел седьмым…— Он произнес последние слова, как бы вызывая Роже на откровенность.

Крокодил выдержал игру и лишь подтвердил:

— Да, хуже было бы, отвались я…

— Конечно, сегодня самый страшный этап. Завтра будет легче: короткие гонки по городу. Последний этап — не этап…

— Особенно если едешь в машине.

— …Или не распускаешь нюни, когда являешься лидером команды и носишь желтую майку, — жестко отпарировал Оскар. — Я пошел созывать врачей. А не лучше ли как следует растереть «слонцем»? — бросил он последнюю соломинку, за которую еще мог ухватиться Крокодил.

И тот ухватился. Апатия вновь подавила его. Не хотелось даже доводить до конца версию с бронхитом.

Лежа на массажном столе, где Оскар сам втирал в него слоновьи дозы согревающих растирок, Роже думал о своей собачьей судьбе. Думал неохотно, как будто речь шла о совершенно незнакомом человеке.

«Нет ни одного гонщика, который с начала сезона и до конца был бы в одной форме. От гонки к гонке, от этапа к этапу мы меняемся как физически, так и нравственно. И тогда внутренняя борьба становится видимой… Вывалившись из очень важной гонки, можешь сказать: „Не повезло“. Если сошел, уверенный, что не было другого выхода, то в следующей гонке будешь и злее и умнее. И никто не удивится, когда выиграешь. А если струсил, если уступил? Нет надежды и в будущем. Это как прием допинга: минуты слабости заставляют человека терять самого себя. Редко уже отработанный гонщик вдруг удивляет мир, как бы заново начинает карьеру. Значит, проснулось самолюбие — та движущая сила, которая делает настоящих спортсменов. Скромным в спорте делать нечего. Как нечего делать в седле таким рассуждающим интеллигентам, как я. Интеллект и перенапряжение несовместимы. Вместо того чтобы, стиснув зубы, как Том, лезть вперед, я начинаю рассуждать».

Ни растирки, ни массаж не смогли перегоревшее в работе тело Роже снова превратить в первоклассно настроенный механизм. Оставалось только одно — уповать на работу. Клин вышибается клином…

«Так или приблизительно так, наверно, рассуждал Том, карабкаясь на проклятую Венту», — с горечью подумал Роже.

— Хватит, — сказал он Оскару. — Слишком перегреешь, еще хуже будет. Бог даст, само проморгается.

Крокодил поднялся с массажного стола и принялся поспешно собираться — до старта оставалось меньше получаса. И надлежало еще получить очередную желтую майку.

Две вещи поразили его в этой предстартовой спешке. Он увидел Цинцы, Мадлен и Кристину, что-то бурно обсуждающих возле гостевого автобуса.

«Ничего себе цветничок! — подумал Роже. — Надо бы подойти к Мадлен и объясниться. Да не хочется это делать при посторонних».

Словно отвечая на его сомнения, все три женщины посмотрели на Роже. Цинцы помахала рукой. Кристина улыбнулась широко и открыто. Мадлен с каменным лицом сразу же отвернулась.

«Да-а, характерец у супруги тяжелый…»

И второе, что поразило его, — русские. В пылу собственных переживаний и бед он не заметил, как эти невидные парни сделали свое дело — с сегодняшнего дня им предстояло идти в белых майках командных лидеров. Они получали майки, как большие награды, смущенно и радостно.

— Что ты думаешь о новых лидерах? — спросил Роже у Оскара.

— Дружные ребята. Их губит отсутствие классного гонщика. Хотя идут зло и плотно, вряд ли долго удержатся в командном зачете. Завтра в Монреале русских растерзают на скоростных кругах.

Дали старт. И это был иной старт, ничем не похожий на вчерашний. Ярко светило солнце. Ласковое тепло нежило кожу. Даже первые порывы встречного ветра привносили в душу радость. Всем, но в меньшей степени — Крокодилу.

«Есть еще бог на земле, — думал он, стараясь сосредоточиться на раскладке сил в „поезде“. — Будь погода, как вчера, я бы, пожалуй, остался на старте. И не нашлось бы силы, которая двинула бы меня с места».

Происходившее в начале этапа имело к Крокодилу лишь косвенное отношение. Кто-то с кем-то уходил от «поезда», прорвав защиту. Кто-то организовал погоню. А Роже чувствовал себя кинозрителем: невластен вмешаться в события, происходящие на экране.

Признаки заинтересованности появились у Роже где-то в середине этапа, когда он с удивлением обнаружил, что «поезд», несмотря на все агрессивные атаки, идет вместе и сам он сидит в «поезде» довольно прочно.

Честно говоря, Крокодил даже не думал о возможной победе на сегодняшнем этапе, пока не взобрался на вершину Пью-де-Ром. Он был убежден, что сегодня любая случайность способна сломать его, смять, перечеркнуть все, что было сделано.

Звезда Роже вспыхнула случайно и имела конкретный белый цвет майки и рыжие, стриженые, с короткой челкой волосы. Это был русский гонщик под номером 21. На прим они выбрались одновременно. Оглянувшись, увидели, что «поезд» разваливается, карабкаясь далеко позади. Они обменялись многозначительными взглядами и поняли друг друга сразу. Пригнувшись к рулям, ринулись вниз по петляющему спуску. Крокодил первым, русский — за ним. Острота ощущений, дыхание ежемгновенной опасности заставили Крокодила на некоторое время потерять русского из виду — только он и дорога. Но когда сумасшедший спуск перешел в плавный изгиб широкого шоссе, Крокодил с изумлением обнаружил рыжего русского спокойно сидящим у него на колесе.

«Что может этот сопляк? — подумал Крокодил.-Стоит ли ломаться в отрыве, если он не способен даже провести?»

И, будто отвечая на сомнение Роже, русский решительно вышел вперед и повел в темпе, о котором Крокодил мог лишь мечтать. Так, сменяя друг друга, они будто играли в давнюю, известную игру «кто кого». Крокодила прежде всего волновало, на сколько хватит этого русского. Но Рыжий работал так, как бы предыдущие одиннадцать этапов проехал в автобусе или просидел, подобно рыжему сержанту, в кресле «харлея», а сегодня решил погреться на велосипедном седле.

Роже попытался представить, что думает о нем этот русский. И с улыбкой нарисовал себе весьма радужную картину. В глазах русского парня Крокодил выглядел улыбчивым, дружелюбным баловнем судьбы, этаким везунчиком, которых специально, словно желая поддразнить остальных, загоняют в стадо велосипедных тружеников.

Игра в «кто кого» поглотила Роже. За несломляемым упорством русского он забыл, что где-то течет «поезд», тщетно пытаясь наладить погоню за беглецами. Русские и французы, выбираясь в головку, осаживают «поезд». Им выгодно тормозить. У той и у другой команды в отрыве идет по гонщику. Зато датчане и бельгийцы с руганью лезут вперед, стараясь нарастить темп, но слишком мало в этом заинтересованных. Наработавшись во всю силу, датчане и бельгийцы откатываются назад. И в эти секунды русские и французы сводят на нет все усилия в раскачивании «поезда». Крокодил даже улыбнулся, как бы увидев разъяренные лица бельгийцев и лица русских, удивленных прытью своего товарища по команде.

Сидя за спиной Крокодила, русский не удержался и, привстав, посмотрел вперед на ровную, как стрела, дорогу. В двухстах метрах катился мотоотряд головного дозора, сиренами расчищая путь. С глухим стрекотом проносились ярко-оранжевые «маршалы» и словно вкопанные застывали на перекрестках, блокируя боковые дороги.

Директорская машина шла метрах в тридцати, четко соблюдая дистанцию, будто оба гонщика и не пытались постоянно менять скорость. Директорская машина как недостижимая мечта — чем больше усилий затрачиваешь, догоняя ее, чтобы укрыться за корпусом от встречного ветра, тем легче она, упиваясь мощью своих трехсот лошадиных сил, бушующих в двигателе, ускользает вперед. Сразу же за лидерами ползла машина главного хронометриста, а за ней виднелись машины обслуживания русской и французской команд. Присутствие «поезда» даже не ощущалось.

Крокодил с интересом следил за своим спутником, который нравился ему все больше и больше. Отрыв для русского, видимо, был в новинку. Он жадно озирался, упиваясь так знакомым Крокодилу чувством бесспорного преимущества.

«Пожалуй, с ним можно попробовать продержаться до финиша. А если бы сохранить минуту-другую отрыва — и вовсе славно! Осилим ли?»

Он не спрашивал себя, осилит ли сам, — после допинга любой свежий салажонок мог оказаться сильнее закаленного в боях Крокодила.

Роже невольно шарахнулся в сторону, когда, обогнув их, вдруг резко сбавил скорость один из «маршалов». На его спине висела черная грифельная доска с белыми цифрами 3,40. Крокодил увидел, что до русского не дошло значение этих цифр. Крокодил обернулся, радостно поднял большой палец правой руки, и тогда русский понял, что «поезд» безнадежно отстал.

«Теперь „поезд“ затаился. Оставит нас на съедение километрам и встречному ветру, который крепчает с каждой минутой. „Поезд“ будет ждать, пока мы не сдадимся сами. У „поезда“ есть на это время». Так думал Крокодил.

Судя по всему, у русского прошло первое опьянение свободой от «поезда». И хотя они катились по-прежнему довольно легко, Крокодил предпочел бы иметь на месте русского кого-нибудь из гонщиков поопытнее. Он дал это почувствовать русскому в двух едва заметных, как бы исподтишка, попытках оторваться от соперника. Русский посмотрел на Роже удивленно, но спокойно. Роже показалось, что Рыжий воспринял рывки как проверку на прочность.

Глаза русского парня выражали гордое удивление: разве тебе недостаточно доказательства моей силы, что я с тобой сегодня в отрыве?

Крокодил смутился. Он понимал, что пройти одному предстоящий путь, борясь со все крепчавшим встречным ветром, — безнадежная затея: измотаешься и станешь легкой добычей «поезда». И как знать, не проиграешь ли весь свой запас, да и десяток минут сверх того?

Крокодила приятно обрадовало, как быстро они притерлись друг к другу. Это говорило о природном даре русского, поскольку до сегодняшнего отрыва им ни разу не приходилось работать вместе. Крокодил не помнил точно, но готов был поклясться, что его спутник числится где-то во второй половине сводной таблицы. Крокодил быстро подметил сильнейшее качество русского — умение вживаться в ситуацию и в стремительно меняющейся обстановке быстро и тактично находить место, наиболее ему выгодное. Это было качество, сделавшее Крокодила Крокодилом.

Так, в окружении пяти служебных машин, они довольно дружно петляли по узким зеленым улочкам городов, по боковым второстепенным шоссе, больше похожим на чистенькие аллеи городских парков. На широких, под стать американским, автострадах, забитых автомобилями, трасса долго не задерживалась и вновь ныряла на боковые дороги, покрытие которых куда хуже, чем на автострадах, да и профиль местности под стать перехватывающей дух трассе русских гор.

При воспоминании о «русских горах» и русском гонщике, идущем с ним в паре, Роже не смог сдержать улыбки. Лишь одно тревожило теперь Крокодила: им еще предстояло преодолеть главный подъем сегодняшнего этапа. Дорога мучительно долго тянулась вверх — график, показанный Оскаром, напоминал пик, прочерченный пером осциллографа при осмотре больного тяжелым сердечным недугом.

Впрочем, какими бы страшными ни выглядели на графиках острые зубья пиков, дорога, ведущая в гору, будет — Крокодил испытал это на собственной шкуре — гораздо страшнее.

Перед самым подъемом еще раз проскочил «маршал» с доской, на которой стояло уже 6.30.

Впервые за время, что они шли вместе, Роже улыбнулся русскому и вновь показал большой палец, поднятый кверху. Тот пожал плечами — видно, не верил, что отрыв так велик. Потом в этом жесте Крокодил уловил плохо скрытую тревогу перед горным участком. Русский что-то хотел сказать Крокодилу, но не знал французского языка, а Крокодил — русского. Десяток интернациональных выражений — это было все, чем они располагали. Но сейчас слова были и не нужны, скорее следовало дать почувствовать отношение одного к другому.

Крокодил молча махнул рукой в сторону подъема и потом тремя энергичными жестами поманил русского за собой. Русский самоотверженно двинулся следом. Когда они вышли на крутой поворот — это было где-то на второй трети подъема,-Рыжий, как показалось Роже, даже перестал реагировать на боль и расстояние. Крокодил перехватил его полный животного страха взгляд, направленный на противоположный склон, где длинная цепочка гонщиков словно застыла на фоне жухлой горной зелени. Роже тоже покоробила такая близость «поезда». Правда, он отдавал себе отчет, что расстояние, которое «поезду» надлежало пройти, они с русским уже оплатили дорогой. ценой. Кажущаяся близость «поезда» отнимала у русского последние силы.

Крокодил спиной ощутил отчаянное положение русского и оглянулся. Роже казалось, что тот вот-вот слезет с велосипеда и рухнет на мягкую постель из мелких цветов и пригнутых ветром трав.

«Предатель! — подумал Роже.-Что ж ты? Ну давай, давай! Ведь мне одному не удержаться в отрыве. А ты, ради чего ты работал столько времени?! Ну, соберись!»

И, словно услышав его, русский встал с седла и, переваливаясь из стороны в сторону, начал толчками гнать машину вперед уже не за счет силы мышц, а за счет веса собственного тела.

Крокодил почти остановился и дождался русского. Когда они поравнялись, он сильным толчком отправил русского вперед. Собственно, толчок и не мог быть сильным. Но, когда ты, кажется, не движешься вообще, сила толчка измученного соперника подобна действию реактивного двигателя.

Русский обернулся. И они встретились взглядами. В глазах Крокодила не было усталости. В них была смешинка. Он кивнул, будто отдал приказ — вперед! И начал толкать русского в спину и под седло. Русский пытался возразить, но Крокодил, лишь издал какое-то непонятное звериное рычание. Так, подталкиваемый в спину, русский и выбрался на вершину. Впереди лежал спуск.

Крокодил глубоко вздохнул, с секунду покатился по инерции и вдруг припал к рулю, как к роднику. Взглянув под руку, он увидел русского, который тоже позволил себе лишь мгновение отдыха. Крокодил ринулся вниз по узкой стежке вслед за директорской машиной, стремившейся освободить гонщикам путь. Не думая о том, что делается сейчас по другую сторону вершины, Роже набирал скорость, интуитивно рассчитывая виражи. Он почти плечом касался стен, выложенных из грубого горного камня. Скорость уничтожила реальный рисунок мелькающих предметов: и дома, и скот на склонах, и людей, приветливо машущих с крыльца.

На одном из виражей, когда Крокодилу показалось, что скорость уже падает, он ослабил внимание и чуть не поплатился за неосторожность. Горсть песка на дороге подсекла переднее колесо, и он чудом удержал машину. По-настоящему испугался, лишь выскочив на широкую ленту шоссе, стрелой уходившую по тихой долине.

Но даже там, внизу, на испуг не оказалось достаточно времени — русский вылетел из-за спины, словно весь спуск шел колесо в колесо и, подхватив Роже, стремительно повел. Так, зачастив в смене лидерства, они начали новый спурт. Крокодил, да, судя по всему, и русский, хорошо понимал, что «поезд» сделает то же самое. У того, кто выбрался наверх, хватит сил, отдохнув на спуске, попробовать переиграть ситуацию.

На бесконечной ровной дороге они потеряли ощущение времени. Крокодил не мог прикинуть, сколько проработали в бешеном темпе, сменяя друг друга. Ему показалось, что и отрыв, и страшный подъем — все это было давным-давно. По крайней мере, не сегодня.

Русский с яростью готов был рвануться в новую смену лидеров, когда почувствовал, что Крокодил «сел». Да-да, это было не тактическое соображение — снизить скорость. Это была обычная усталость. Усталость великого Крокодила, сразу передавшаяся и русскому. Усталость, усиленная чувством голода.

Русский пошарил рукой в задних карманах майки и нашел там лишь несколько, завалявшихся ягод сушеного изюма. Ухватив непослушными пальцами, он кинул изюмины в рот, неестественно высоко запрокинув голову. И тут увидел, что Крокодил тоже обшаривает карманы — они пусты.

Вчерашняя допинговая уступка себе неумолимо требовала оплаты. Сказывалось утреннее тягостное состояние. Депрессия наваливалась на Крокодила, и не было сил ее остановить. Так же как нечем было утолить острое чувство голода, пронизывавшее весь организм. Крокодил пробует бидон — он пуст. Остервенело отбрасывает его далеко в сторону от дороги и угрюмо продолжает путь.

Русский понимает, что обоих сейчас мучает одно — голод. Он не догадывается о вчерашнем… Но знает, что чувство голода будет расти с непостижимой быстротой, и вот уже невозможно думать ни о чем, кроме еды.

Французская «техничка» догнала их внезапно. Из окна почти по пояс вылез Оскар, каким-то чудом удерживая руль машины. Он что-то прокричал Крокодилу. Тот кивнул и в свою очередь что-то крикнул менеджеру. Русский не понимал слов, но понял, о чем идет речь. Крокодил просил есть. Нет еды — нет сил. Спазмы терзают желудок.

Но Оскар только развел руками и показал на следовавшую перед «техничкой» русских машину главного судьи. Любая передача продуктов вне зоны питания — дисквалификация. Вместо еды французский менеджер начал давать длинные и громкие указания, на которые Крокодил даже не реагировал. Он лишь изредка поворачивался к менеджеру, словно спрашивая: ты еще здесь? Наконец французская «техничка» откатилась назад. И они вновь остались вдвоем.

«Вот французы! — подумал русский. — Даже в гонке без девки обойтись не могут! И зачем она им здесь?»

Он не знал, что на заднем сиденье машины видел жену Крокодила. Даже если бы знал, не понял, зачем она тут. Как, впрочем, не понимал этого и сам Крокодил.

«И обедать без вина не могут». Он вспомнил, как французский менеджер к каждому обеду приносил и ставил на стол бутыль сухого вина, и делал это под незлобивые шуточки всего зала. Воспоминание об обеде напомнило о голоде.

Сквозь очередной маленький городок прокатились с триумфом. У дверей кафе и баров толпились веселые, беззаботные люди, радостно приветствовавшие лидеров криками. И в руках многих светились золотом кружки прохладного пива, которые они поднимали высоко над головой, как бы провозглашая тост в честь будущих победителей.

A Крокодил в это время думал лишь о большом, в полбатона, сандвиче, который держал в руках толстяк, стоявший на повороте, у самой дороги. Крокодил пожалел, что заметил толстяка слишком поздно, иначе наверняка выхватил бы у него булку. Огромный сандвич все никак не шел из головы, хотя городок давно остался позади.

Теперь Крокодил сидел за спиной русского и почти не выходил вперед. А тот гнал с такой скоростью, что Крокодил боялся, как бы вот-вот не отвалиться. Он готов был поклясться, что Рыжий замыслил бросить его одного.

Русский, откинувшись, посмотрел назад. Крокодил ехал с бледным лицом, стиснув зубы и поочередно растирая грудь и живот то одной, то другой рукой. Даже он, не знакомый с Крокодилом, понимал, что тот обречен. Русский машинально повторил жест Крокодила и вдруг нащупал в нагрудном кармане какой-то плоский кусок. Он подумал, что это грудная мышца, которую от боли и усталости просто не ощущает. Тем не менее мокрой от пота перчаткой залез в карман и вынул облепленный хлебными крошками большой плоский ломоть белого куриного мяса. Не поверил своим глазам. Растертое мясо казалось комком обычной бумаги. Он поднес его к носу, чтобы убедиться хотя бы по запаху, что это мясо. Но в нос ударил лишь запах пота.

Русский оторвал зубами несколько толстых волокон и разжевал. Он почувствовал, как ласковое тепло разлилось по телу, как спазмы, терзавшие желудок, утихли. Судорожно глотнув несколько раз, он понял, что теперь сил хватит до самого финиша. Он не только дойдет, но уже никто не остановит его на пути к победе…

Русский торжествовал. Крокодил, следивший за ним долгим взглядом и видевший, как тот рвал зубами кусок мяса, сглотнул слюну, и отвернулся. Какое-то мгновение они ехали словно в тревожном ожидании событий, которым суждено изменить отношения друг к другу. Русский с зажатым в мокрой перчатке куском курятины. Крокодил — и русский не мог не ощущать на затылке его взгляда — сзади, все тяжелее оседая в седле.

Внезапно русский придержал машину. Они поравнялись и поехали рядом.