Сэм скрестил руки и медленно кивнул:
      — Понятно. Из него получился отличный лейтенант.
      — Нет, отличный сержант. — Виктор улыбнулся. — А кроме того, он очень долго занимался партийной работой. В Афганистане он был самым надежным. Может быть, Мика рожден специально для той войны. Его качества пригодились бы в минувшей войне с нацистами. Но здесь, честно говоря, он причиняет мне беспокойство. Все остальные в моем подразделении умеют приспособиться к любым условиям. А у Мики очень ограниченное воображение. Его жизнь посвящена одной цели — построению коммунизма. На это есть свои причины личного порядка, и я не хочу в них вдаваться. Однако мне хотелось бы держать тебя в курсе. Я постараюсь не спускать с него глаз. Я знаю его и знаю, как справиться с его проблемами.
      — Как ты сделал сегодня?
      — Точно. Но что нас ждет впереди?
      Сэм кивнул:
      — Да, среди моих ребят тоже не все ладно. Правда, все это протекает помягче. Наверное, потому, что Мэрфи с ними разговаривает. Однажды я заметил, что Круз совсем плох. Потом Мэйсон начал киснуть. Может, волнуется, женится ли на Памеле, когда вернется, или нет. Но Мэрфи держит руку на пульсе.
      — Но нам надо что-то предпринять, — заключил Виктор.
      — Конечно. То, что поначалу удивляло, стало привычным, и мы начинаем погрязать в рутине.
      — Мои ребята начинают подумывать о том, что когда-то придет демобилизация — а что они увидят, вернувшись, насколько изменится мир? — Виктор вздохнул. — А здесь мы в ГУЛАГе Ахимса.
      — Эй, парень, даже не смей думатьоб этом, когда ты рядом со своими ребятами. Этого только не хватало.
      Виктор невесело усмехнулся и задумался о своей Туле. Ты еще помнишь меня, отец? Это для тебя важно? — я стал настоящим солдатом.
       —Нет, я держу при себе эти мысли. Но они и сами скоро об этом задумаются.
      — А женатые есть?
      — Только Петр и Мика. Большинство слишком молоды. Но если уж ты женат, армия жаждет, чтобы ты был целомудрен, как монах. Партии нравится, когда люди женятся и выполняют свой долг перед Родиной, плодя новое поколение. КГБ тоже любит женатых, это помогает “стабилизировать” вспышки необузданной юности, а также постоянно держать пальцы на глотке кадровых офицеров.
      — И Мика как послушный партийный мальчик женился сразу же?
      — Конечно. На дочери одного из комиссаров. Она… ну… причиняла беспокойство своему отцу. Выдав ее за Габания, партия решила эту проблему. Что касается Мики, это не брак по расчету, он искренне любит ее. — Виктор усмехнулся. — Кому-кому, а уж Мике как раз лучше было бы побыть пять лет вдали от дома.
      — С нею так же хлопотно?
      Виктор подавил желание расхохотаться.
      — Строго между нами, Сэм, в отношении мужиков она настоящая капиталистка.
      — Эх, парень, понимаю. Я знавал подобную девицу. Думаю, лучше меня ей было не найти. Она могла бы остепениться, купить хороший дом, получать неплохие деньги ежемесячно — в общем, все что положено, но я не смог поломать ее стиль жизни и сбежал. Так что теперь она получает пенсион.
      — А почему ты сбежал?
      Сэм усмехнулся.
      — Ну, она проштрафилась. Повела себя как пятая колонна и притащила с собой некую бактерию, которая внедрилась в нее, когда она приоткрыла тылы дружественным войскам. А ты? Не женат?
      В голове Виктора вдруг снова мелькнул образ горящей афганской девушки.
      — Нет. Думаю, ты понимаешь, почему. Для меня женитьба была бы ошибкой. Конечно, мне несложно жениться и производить на свет сильных сыновей на благо Родины. Но, кроме этого, у меня не было бы с женой ничего общего. — Он покачал головой. Я всю оставшуюся жизнь проживу с кошмаром Бараки. —Мне кажется, что лучше жить одному полной жизнью, чем влачить существование с женщиной. Как мне с ней разговаривать? Как я рассказал бы ей, что чувствую после возвращения с задания? Я еще не встретил женщину, которая согласилась бы иметь со мной дело, зная, кто я такой. Значит, лучше просто избегать женитьбы — и в то же время не позорить армию распутством.
      Сэм вскинул бровь.
      — Здесь есть Светлана.
      Он лукаво подмигнул Виктору.
      — Нет, дружище. Светлана — майор КГБ. Мы слишком много знаем друг о друге. Скажи, ты когда-нибудь наблюдал скорпионьи свадьбы? Самец выбрасывает семя на скалу и начинает осторожную игру с самкой. Он должен расставить клешни и подгонять ее сложными маневрами к семени, до тех пор пока она не позволит ему совокупиться с ней, как это делают другие живые существа. Боюсь, что мы со Светланой в этом случае слишком похожи на таких скорпионов.
      Сэм кивнул,
      — Она красивая женщина.
      — И опасная.
      — Я буду помнить об этом. Кажется, она подумывает о том, чтобы превратить меня в платного агента КГБ, когда мы вернемся.
      — И ты об этом задумываешься? — Виктор не изменил своей свободной позы, но внутри у него зажегся внезапный жгучий интерес. Если ты можешь предать свою страну, Сэм, что же ты можешь сделать с теми, кто от тебя зависит?
      Сэм медленно качнул головой, отрицая это предположение. По лицу скользнуло разочарование.
      — Я видел твой взгляд, Виктор. Извини. Это не для меня. Не знаю, будь у Советов другая политическая система, тогда кто знает… Но факты говорят о том, что это не так. В партии слишком много злоупотреблений, слишком много народу ссылают в Сибирь. Сталин убил больше людей, чем Гитлер, а ведь Сталин был свой.
      — Сталина давно уже нет,
      — Ну и мир улучшился. Но если уж говорить об этом, я слишком хорошо знаю обе стороны. ЦРУ позволяет себе ту же дерьмовую грязную тактику, что и КГБ. Цель оправдывает средства, бэби, и не оглядывайся назад, если служишь благородной и славной цели. Что-то происходит — и так долго, что ты уже ни во что не вникаешь.
      — Зная это, почему ты по-прежнему служишь?
      Улыбка Сэма стала печальной.
      — Думаю, меня поймали. Работа въедается в кровь — и возврата нет. Ты уже говорил об этом раньше, разве нет? Средний американец никогда не испытывал голода, холода, унижений, никогда не видел мертвеца, убитого кем-то и оставленного лежать на земле. Он думает, что смертная казнь — это жестокое и необычное наказание, предназначенное для насильников и убийц. Неужели ты думаешь, что я смогу сесть рядом с пустоголовым обывателем, который верит, что запрещение торговли оружием положит конец преступлениям и появятся молочные реки и кисельные берега, смогу сесть рядом с этим типом и поговорить по-человечески? Дерьмо! Ведь как только этот чистоплюй узнает, что я кого-то убил, он станет рвать на себе волосы и блевать.
      — Ну и зачем их защищать, если они не хотят защищать сами себя? Светланино предложение все-таки лучше. Русские более сильные. Они и в повседневной жизни постоянно сталкиваются с трудностями.
      Сэм сделал гримасу.
      — Не думаю, что коммунизм — нечто стоящее. Попахивает Дядюшкой Сэмом. Народ, которому не надо суетиться. Если ты не осел — зачем тебе стимулы, дисциплина, награды? Советская система мертва, она рушится. Поэтому, во-первых, я не вижу большого преимущества вашей гнилой системы перед нашей, процветающей. А во-вторых, — может быть, это самое главное, — я поклялся, что буду заботиться о Соединенных Штатах Америки. Они неплохо мне платят за это. Так что, пока я на службе, я буду работать. И выкладываться. — Сэм вздохнул. — Прости, Светлана.
      — Как ни странно, мне стало легче.
      Сэм вскинул бровь.
      — Мы отлично понимаем друг друга.
      Сэм кивнул, скрестив свои мускулистые руки.
      — И знаешь, Виктор, ты ведь не только комми, ты еще белый светловолосый командир в расцвете сил, и я думаю, что ты в полном порядке. Что ты оставил на Земле? Семью?
      Виктор сжал губы. На лице Даниэлса был написан неподдельный интерес.
      — Ты не единственный, кому не с кем поговорить. Я шесть лет не был дома. Последнее время было отчаянным. Между теми людьми, которые жили у себя дома, и теми, кто воевал, огромная разница. Мои родители страшно гордились мной. Я сражался “за коммунизм, за освобождение угнетенных масс Афганистана”. Но когда ты находишься там, в Афганистане, все совсем по-другому.
      — Наверное, как во Вьетнаме.
      — Хуже. — Виктор вздохнул, стараясь забыть о своих призраках. — Во Вьетнаме было пылкое меньшинство, которое поддерживало американцев, и другое, не менее пылкое меньшинство — на стороне коммунистов. Подавляющее большинство боялось и тех и других. В Афганистане нас ненавидели все. У советского солдата не было иного товарища, кроме другого советского солдата.
      — Но вы потеряли не так много, как мы.
      — Это другая война. Они могли прокрасться сквозь джунгли невидимыми. А мы воевали в бесплодной пустыне и видели каждый партизанский отряд как на ладони. Наши сражения ничуть не походили на наступательную операцию Тета. Если бы было иначе, наши потери значительно бы превышали ваши во Вьетнаме.
      Он махнул рукой.
      — Ладно, я потерял свою мысль. Последний раз я пробыл в своем доме всего три часа, потому что поцапался с отцом. В юности он прошел всю Восточную Европу с Двадцать четвертой танковой дивизией. Он был так горд, когда я закончил учиться и отправился в Афганистан. Я никогда не забуду его горделивой стариковской улыбки. Боже, какая радость светилась в его глазах! Представляешь, его сын поднял флаг на марше и пошел выполнять священный долг. Сомневаюсь, что когда-нибудь он сможет все понять. Одно дело — убивать немцев, вторгшихся в твою страну. Другое дело — обстреливать из пулеметов деревню в чужом государстве.
      Сэм посмотрел понимающе.
      — А ты рассказывал отцу?
      Виктор прищурился, припоминая,
      — Мне следовало быть умнее. Я знаю, чем их пичкало ТАСС. Мне надо было предвидеть, что они не поверят. Представь, ты говорил бы об этом в Америке: они просто не поняли бы. Мой отец знал, что такое война, но Великая Отечественная — совсем другое дело. Он не мог вообразить, что могущественная Советская Армия не может справиться с Афганистаном. Как может всесильная военная машина, выбившая почву из-под ног Гитлера, потерпеть поражение от банды одетых в лохмотья овечьих пастухов? Он сказал, что с семьей я воюю лучше, чем с афганцами.
      — А теперь должно пройти пять лет, прежде чем ты вернешься и восстановишь хорошие отношения.
      — Если вернусь. — Виктор вздохнул и откинул голову назад, уставившись в светящуюся потолочную панель. — А ты?
      — Я свободен, со мной все ясно. Хотелось бы, чтобы все остальные тоже были в порядке.
      Виктор потер усталые глаза. Да, это самая главная проблема.
      — Значит, ты согласен с тем, что надо сменить тренировки, чтобы наши люди не стали сходить с ума.
      Терминал загудел, на экране возникло лицо Мики Габания.
      — Товарищ майор, разрешите доложить: рядовой Кузнецов ранен. Дальше. Я оформляю на него рапорт. Он сделал попытку ударить старшего офицера.
      Виктор взглянул на Сэма.
      — Боюсь, что уже началось.
       И что мне теперь делать? Неужели это первая искра, которая скоро охватит пожаром всех нас?
 

* * *

 
      Болячка заполнил воздухом дыхательные мешочки и с раздраженным свистом длинно выдохнул.
      — Толстяк не отвечает. Это на него не похоже.
      Созерцатель сплющился, его бока пульсировали,
      — Нет причин для волнения. Он, возможно, погружен в медитацию и не хочет, чтобы его беспокоили.
      — Да. Но его штурман должен как-то отреагировать. Для этого нам и нужны штурманы. Им надо быть очень старательными, они имеют возможность многому научиться у Оверонов, развить абстрактное мышление, например, но их главная задача — освободить Оверона от повседневной рутины, чтобы он мог оттачивать свою мысль.
      — Этим мы и должны заниматься, а не волноваться из-за Толстяка, — проворчал Созерцатель сквозь раздувающиеся дыхательные отверстия.
      Болячка сплющился, его оболочка стала бугристой.
      — Я взял на себя ответственность найти Толстяка только из-за того, что в это вмешался Шист. У меня тоже есть свои дела. Но это не шутка.
      — А Пашти? Насколько серьезно нам следует отнестись к ним, ведь циклы приближаются? — Созерцатель стал совсем плоским. — Мне кажется, не стоит вмешиваться. Толстяк никогда не причинял тревоги. Насколько опасны эти гомосапиенсы? Я просмотрел записи запрета, и у меня не возникло подозрений, что они могут представлять какую-то опасность для Пашти.
      — Они склонны к насилию, нездоровы.
      — Честно говоря, я не вижу от них особого вреда, кроме того, что они страшно грязные и плохо воспитаны.
      — Но у них есть оружие. Все их развитие основано на применении оружия.
      — Во время циклов Пашти легко справятся с их оружием. Согласно последним сведениям, гомосапиенсы используют металлическое оружие, которое вряд ли способно пробить панцирь Пашти. Достаточно легкого толчка, чтобы свалить с ног это хрупкое существо и даже убить его.
      — Тогда почему их запретили?
      — В основном чтобы предохранить Пашти и Ахимса от общения с ними. Их мозг по химическому составу похож на наш. Существует слабая вероятность заражения. А кроме того, какая польза от общения с существами, способными к саморазрушению? Даже если допустить возможность натренировать их и подготовить к работе в сфере обслуживания, все равно они не способны выйти с нами на связь, овладеть высокими техническими навыками и атрибутами цивилизации. Но на Совете решающим доводом в пользу запрещения их планеты послужило соображение, что когда-то в будущем может случиться, что они начнут воевать друг с другом и посеют смуту. Кому захочется жить рядом с существом, которое в любую минуту может стать агрессивным? К тому же они удивительно самовлюбленные. Они непокорны, не слушаются своих начальников, и вообще, если что-то встает на их пути, они приходят в ярость. А тебехотелось бы, чтобы тебя окружали животные, воспринимающие тебя как угрозу?
      Оболочка Болячки начала обвисать.
      — Вселенная и без этих диких зверей довольно опасное место. Если окажется, что Толстяк и в самом деле нарушил запрет, нам придется принять срочные меры.
      — И ты думаешь этим заняться?
      — После того, что ты тут сказал, — конечно. Если Толстяк сошел с ума, придется его изолировать, сослать куда-нибудь подальше, чтобы он не мог заразить остальных. Что касается людей, то самым верным решением было бы уничтожить их именно сейчас, когда они узнали, что цивилизация существует.
      — Может быть, будет достаточно всего лишь усилить запретные санкции?
      — Ты бы хотел сидеть взаперти на своей планете, узнав, что другие живут среди звезд?
      — Они же животные! Зачем сравнивать? Хотя, может, ты и прав.
 

* * *

 
      Заложив руки за спину, Шейла мерила шагами свою комнату. Хотя глаза ее были опущены к полу, она помнила о Викторе и представляла, как в свете панелей отливают золотом его светлые волосы. Наконец она заставила себя сосредоточиться на проблеме, с которой он пришел к ней.
      — И что ты предполагаешь предпринять, Виктор? Как я смогу отвлечь их от мыслей о доме?
      Стукалов поднял руки.
      — Сейчас Сэм заставляет их бегать и потеть, уверенный, что если свободное время будет занято физическими нагрузками, то к вечеру они, обессиленные, заснут молниеносно. Просто не хватит сил задуматься о доме.
      — А как же занятия с компьютерами? Я познакомилась с результатами: мы едва управляемся с информацией, которую просил изучить Толстяк.
      Виктор нахмурился.
      — Кажется, эти обручи Ахимса по-своему влияют на человеческий мозг. Я заметил, что информация, заложенная в него, остается… ничего не надо специально запоминать. То, что записано на дискету, автоматически внедряется в мозг.
      Шейла повернулась.
      — Значит, нам надо узнать больше. Мне бы хотелось, чтобы каждый человек не меньше четырех часов в день проводил у терминала. Я хочу, чтобы они занимались физикой, галактической историей, наукой Ахимса. Возможно, это пригодится. Образование никогда никому не вредило.
      Она подошла к автомату и взяла чашку чая.
      — Виктор, скажи мне честно. Ты и твои люди, вы готовы подчиниться моим приказам? — Она задержала дыхание. Так много будет зависеть от этого спокойного сильного человека.
      Он уловил подтекст, прозвучавший в ее словах. Шейла взглянула на него в ожидании ответа.
      — Смотря какой приказ. Сомневаюсь, что мы бросимся штурмовать Политбюро по твоему приказу.
      Ее глаза не дрогнули.
      — Я хочу знать, подчинитесь ли вы любомумоему приказу, который я отдам здесь, во время выполнения этого задания? Мне нужно беспрекословное подчинение — буквально. Ты дашь мне такое право? Доверишься мне?
      Глаза Стукалова сузились, превратившись в щелочки.
      — Я уже получил приказ от Генерального секретаря. Почему ты говоришь о доверии?
      Она скрестила руки, прошлась по комнате и остановилась возле него, глядя прямо в холодные синие глаза.
      — Ты бы меня понял, увидев звезды в кабине наблюдения, — перед глазами раскрывается целая вселенная, которой лишится человечество. Сейчас я не могу ничего сказать тебе. Толстяк установил систему перевода в кабине наблюдения.
      Его глаза перехватили ее взгляд, испытывая, выискивая слабость. Медленная улыбка тронула его губы, в глазах сверкнуло понимание. На короткий момент их души соприкоснулись, и сердце Шейлы начало таять. Застигнутая врасплох его взглядом, она впервые почувствовала себя хрупкой, незащищенной. Привычное хладнокровие покинуло ее. Она словно в первый раз увидела его.
      — Я буду следовать вашим приказам, майор. Да, я доверяю вам наши жизни.
      — Спасибо тебе, Виктор.
       Ты всегда играешь, не так ли?Его взгляд не мог обмануть ее. Шейла взяла себя в руки.
      — Завтра мы приступим к новым тренировкам. Это немного разрядит атмосферу. В то же время мы должны подготовиться к неожиданной контратаке Пашти.
      Он повернулся, в глазах возникло любопытство.
      — Контратака Пашти? Но я думал…
      Она заговорщически подмигнула.
      — Представь: ты — Пашти, и твою станцию внезапно захватили; каковы твои действия?
      Усмешка раздвинула его губы, в глазах сияло нескрываемое восхищение.
      — Конечно, контратака.
 

* * *

 
      Катя Ильичева вошла в комнату Габания и распустила по плечам пепельные волосы. Он обнял ее могучими руками и крепко прижался к ее хрупкому телу, глядя на отражение ладной фигурки в зеркальной стене. По сравнению с ним она казалась такой маленькой.
      — Ты нервничаешь, Мика. — Она отошла в сторону, бросила на стол сумочку с дамскими мелочами и пробежалась пальцами по спинке стула. Все, что она делала, выглядело… профессионально. Она посмотрела на него дразнящим взглядом из-под густой пряди, закрывавшей пол-лица.
      Сердце бешено стучало, но он старался сохранить невозмутимое выражение лица.
      — Предвкушаю.
      Он подмигнул ей, подошел к автомату и заказал два стакана водки. Сам он еще до этого выпил двойную порцию для храбрости.
      Он чувствовал себя виноватым перед Ириной, никак не мог выбросить из головы память о ней. Катя выпила, внимательно разглядывая его из-под опущенных век, дразнящая улыбка тронула уголки ее губ.
      — Переживаешь из-за жены?
      Габания сглотнул.
      — Откуда ты знаешь?
      Она засмеялась, сверкнули белые зубы.
      — Я видела многих мужчин, которые боролись с собой, зная, что собираются сделать, и уже готовя себя к последующим страданиям. В большинстве случаев я старалась им помочь, но за тебя я не волнуюсь.
      Мика долил себе водки, глаза его скользнули по ее фигуре. Грудь Кати туго натягивала ее космический костюм. Плоский живот и тонкая талия подчеркивали изгиб бедер. Она встала перед ним, посмеиваясь над его оценивающим взглядом, соблазнительная, уверенная в себе. Катя была настоящей куртизанкой, не то что его коренастая Ирина.
      — Но почему я? — вдруг спросил Мика. Этот вопрос продиктовала ему интуиция, которая много раз помогала ему уцелеть.
      Она подошла поближе, внимательно оглядела его, а потом провела пальцами по его груди, поглаживая выпуклости мускулов.
      — Если честно, у меня никогда не было такого мужика, как ты. Влиятельные банкиры, политики, генералы — короче, те, чья осведомленность могла пригодиться КГБ. Допустим, мне любопытно, что чувствуют такие, как ты. — Она улыбнулась ему сквозь стаканное стекло. — Ну что, правда, интересно?
      Мика усмехнулся,
      Она отпила водки и поставила стакан на стол. Потом, как ленивая кошка, подошла к нему, наклонилась поцеловать, приблизив к его лицу свои манящие губы. Ее язык встретился с его языком. Он перестал соображать, когда она начала стаскивать с него одежду, поглаживая его горячую плоть.
      Она наклоняла голову все ниже и ниже, и ее теплое дыхание обжигало его живот. Когда она добралась до его напрягшегося пениса, он застонал.
      — Приляг, — сказала она ему. Голос ее звучал слаще меда. Пока он ложился. Катя сняла с себя форму. При виде обнаженного тела Мика услышал стук собственного сердца. Она стояла неподвижно, глядя ему в глаза, с торжествующей улыбкой на прекрасном лице.
      Когда она легла рядом с ним и принялась со страстью целовать его тело, он снова увидел в ней что-то хищное.
      Габания смотрел в светящийся потолок.
      — Ну что ж, через пять лет я вернусь и увижу, что там натворила Ирина. — Он взглянул на Катю. — Давай поспорим, что у меня появятся еще двое детей, а третий будет на подходе?
      Катя пожала плечами.
      — Думаю, глупо волноваться из-за этого. И вообще, признайся, ты не так уж сильно переживаешь из-за нее.
      Габания нахмурился.
      — Она моя жена.
      — Но ты ей не веришь. Как можно переживать из-за человека, которому не доверяешь?
      Мика приподнялся.
      — Ну, я думал… я… Может быть, я не задумывался об этом.
      Она улыбнулась, подмигнула ему и встала.
      — Сейчас я пойду в душ, а потом к себе.
      — А ты не хочешь остаться? Может…
      Она приложила пальцы к его губам и снова стала похожа на хищника.
      — Мика, я не заменительжены. Я офицер КГБ. И ты не единственный, кого тревожит вопрос, что мы найдем на Земле, когда вернемся. Я тебе очень благодарна. Позаботься о себе. Иногда можешь звать меня. Если мы оба свободны, посмотрим, может, что-то и получится. Но никаких гарантий.
      Она на минуту замешкалась, взглянув на него через плечо. Душа Мики затрепетала. Потом она вошла в душ и включила воду.
      Он смотрел на ее восхитительную фигуру, стараясь запомнить, За всю свою жизнь Мика не испытывал ничего подобного. Он покупал женщин, брал их на полях сражений, делил ночи с Ириной, когда бывал дома, но Катя была мастером, она истощила его, превратила в хнычущую развалину.
      — И как у тебя это получается? — ласково спросил он. — Я никогда в жизни не встречал женщину, которая принесла бы мне…
      — Профессиональная тайна, — усмехнулась она, натягивая форму. — На капиталистов тоже действует.
      Потом она ушла.
      Мика лег на спину. Комната кружилась у него перед глазами. Слишком много водки. Он зажмурился, вспоминая ощущения, которые она пробудила в его теле, но никак не мог отвязаться от образа Ирины, которая обычно лежала не двигаясь, до тех пор, пока он не достигал кульминации.
      Может быть, эти пять лет будут не самыми худшими в его жизни.
 

* * *

 
      Моше легко запрыгнул на свой танк, глядя вниз на ряд смертоносных машин. Рота АСАФ забиралась в них, готовя танки к началу тренировки. Круглые панцири машин блестели в белом свете орудийного отсека. Он приоткрыл крышку люка и держал ее, пока Ария с Михаилом забирались внутрь.
      — А Йелед? — спросил Ария, скользнув на сиденье водителя и положив руки на рычаги.
      — Думаю, Йелед… — Моше махнул рукой. — Ладно, чего уж там, честно говоря, я не знаю, что с ним. Просто не знаю.
      — Я буду скучать по нему. — Ария посмотрел на огонек контрольной лампочки.
      В ушах Моше раздался треск.
      — АСАФ?
      Пилоты рассаживались по своим торпедным тренажерам и перекликались друг с другом.
      — Поступил новый приказ. Как и раньше, мы захватим станцию. Как только вы закрепитесь на своих объектах, оставьте пехоту и возвращайтесь к торпедам. Там вы проведете свои танки сквозь бреши, проделанные торпедами. Если вы продвинетесь чересчур далеко, давление упадет и вы будете сброшены со станции и погибнете. Специальная команда заделает брешь и прикрепит ваши танки. А потом, если появятся космические корабли Пашти ,вы будете стрелять по ним.
      По всей линии разнеслись крики восторга.
      — Что-то новенькое? Отлично! — завопил Ария. — Мне надоело убивать Пашти.
      Моше кивнул:
      — Ладно, посмотрим, что мы сможем сделать с этими кораблями.
       Посмотрим на реакцию Толстяка. Что будет с ним, когда он увидит, что его тренажеры взбесились?
       —Жалко, что нет Йеледа, — сказал Михаил.
 

ГЛАВА 20