Он стоял и смотрел на Лауру. Приятный запах его одеколона и свежий воздух холодного утра наполняли комнату.
– Итак, – наконец произнес он, и посмотрел через стеклянную дверь на помещение за комнатой Лауры. – Это и есть «Лаура, Лимитед».
– Да, в основном, – ответила она. – Некоторые из нас работают в цехе, находящемся дальше по улице. Там происходит пошив изделий. Но клиенты приходят сюда.
Он указал на манекены, выставленные в окнах и сказал:
– Я позволил себе посмотреть на некоторые ваши модели. Ваша реклама создает о вас не очень справедливое мнение. На самом деле вы опытный модельер.
– Спасибо, – ответила Лаура. – Иногда мне хочется, чтобы у меня было больше рук. Мы не успеваем выполнять заказы.
Его глаза сразу потеплели при этом замечании. Показалось, что время пошло вспять и они опять оказались вдвоем в той оранжерее в доме Дианы, когда он все еще держал ее руку в своей и так нежно смотрел на нее, что Лаура испугалась, что слишком поддается его обаянию; и если бы не внезапное появление Дианы, прервавшее их тет-а-тет, неизвестно, что бы могло произойти.
Но здесь не было Дианы. Теперь они были одни.
– Думаю, что ваш день очень напряжен, – предположил он. – Клиенты и так далее…
– Да, очень, – подтвердила Лаура, ощущая какой-то дискомфорт.
– Посмотрите, сколько времени, – продолжал он, взглянув на часы. – А я даже не подозревал, что уже скоро полдень. Мне нужно уйти. Думаю, сейчас вы ожидаете какого-нибудь клиента…
– Да, – ответила Лаура. – Миссис де Форест должна подъехать к часу. Но у меня так много дел…
– Вы, наверное, взяли с собой бутерброды или еще что-нибудь, зная, что у вас впереди такой трудный день.
Лаура ничего не ответила. Она была так поглощена платьем, которое хотела как можно быстрее закончить, что мысль о ленче даже и не приходила ей в голову. Она часто забывала о еде, если кто-нибудь в магазине не напоминал о ней. Лаура была слишком увлечена работой, чтобы думать о еде.
– Вы знаете, – продолжал он, – если вы не возражаете против небольшой критики в свой адрес, мне кажется, вы недостаточно едите, Лаура. Вы немного бледны, и создается впечатление, что вы можете извести себя до изнеможения, если не будете хорошо следить за собой. Что говорит ваша мама о том, как вы выглядите?
– Моя мама умерла… Много лет назад, – сказала Лаура.
Выражение его лица мгновенно изменилось. Его глаза выражали такое сочувствие и внимание к Лауре, что она даже почувствовала некоторое смущение от своего признания.
– Мне очень жаль, – сказал он, – Матери очень важны в нашей жизни. Простите меня, если я причинил вам боль.
Она улыбнулась.
– Ничего страшного.
– Тем не менее, это еще одна причина для существования кого-либо, кто бы следил за вами. Здесь кто-нибудь заботится о вас?
Лаура подумала о Тиме. Он постоянно напоминал ей о том, что надо внимательно относиться к самой себе, чаще отдыхать, больше есть. Но его замечания не производили на Лауру особенного влияния.
Внезапно Лаура решила не упоминать о Тиме. Она просто пожала плечами и вопросительно посмотрела на Хэла.
– Тогда почему бы, – сказал он, – мне не взять на себя эту роль, хотя бы на час? Я знаю одну милую закусочную недалеко отсюда. Это не займет много времени.
В нем определенно было что-то мальчишеское, почти невинное, что очаровывало Лауру. Она почувствовала, что начала терять интерес к работе, лежащей перед ней.
– Мне не следует уходить, – начала она. – Паш не появится раньше, чем к полудню, а в любой момент может позвонить телефон…
– Но это займет буквально двадцать минут. И к тому же вы можете оставить ей записку.
Его логика была неопровержима и убедительна.
– Я работаю сейчас над вещью, которая обязательно должна быть завершена сегодня, – продолжала сопротивляться Лаура.
– Работа только пойдет быстрее, если вы что-нибудь перекусите. Самое время подкрепиться, – настаивал он.
– Очень мило с вашей стороны предложить…
– Это уютное и спокойное место, – продолжал он. – Я знаю его владельцев. Мистер и мисс Голдмены всегда рады услужить тебе. Миссис Голдмен готовит лучший картофельный салат во всем Манхэттене. И к тому же я не буду удивлен, если она тоже поможет процветанию вашего бизнеса. У нее очень много друзей…
Лаура скептически посмотрела на него.
– Не говорите «нет»? – он проговорил просьбу как вопрос, вложив в свой голос всю лесть, на какую был способен.
Лаура сдалась. Она уронила свой карандаш на стол и, улыбнувшись, встала.
– Я надену пальто.
– А, – с благодарным облегчением вздохнул он, наблюдая за ее движениями. – Как это мило с вашей стороны. Обещаю, что вы не пожалеете.
Хэл отступил в сторону, чтобы пропустить Лауру вперед. Выходя вместе с ним из магазина, она надеялась, что Хэл окажется прав и она действительно не пожалеет об этом поступке.
Закусочная была многолюдна. За столиками сидело множество людей, которые разговаривали между собой, на их лицах было удовлетворение от еды и обслуживания, и в то же время озабоченность своими повседневными делами. Практически все посетители были местными бизнесменами или секретарями. Несколько человек, судя по их дорогой одежде, были с Уолл-Стрит или преуспевающими в своей сфере профессионалами, привлеченными сюда хорошей репутацией заведения.
Лаура с улыбкой наблюдала, как Хэл сделал заказ торопливому официанту, который прокричал его шеф-повару, записавшему заказ без малейших признаков того, что он вообще его слышал.
Через несколько минут к их столику подбежал выглядевший очень взволнованно человек в мешковатых штанах и грязном белом фартуке. Он поздоровался с Хэлом, который представил его Лауре. Это и был Майрон Голдмен, владелец закусочной. Он поговорил с Хэлом с какой-то резкой бесцеремонностью и фамильярностью, что сначала неприятно поразило Лауру.
Потом Лаура поняла, что мистер Голдмен, очень занятой человек во время ланча, считал жестом огромного почтения то, что он нашел время подойти и поздороваться с молодым дипломатом и его подругой. Его фамильярность на самом деле была знаком уважения.
Мистер Голдмен скривился в улыбке для Лауры с таким видом, будто она причинила ему сильную боль, а потом, проинформировав их о том, что тушеное мясо только что вытащили из духовки, а салат из нашинкованной капусты сегодня отличный, повернулся и поспешил на свое рабочее место.
Когда они остались одни, Хэл некоторое время изучал лицо Лауры с задорной улыбкой на губах. Он рассеянно дотронулся до стакана, стоявшего перед ним, и вдруг заметил бумажную салфетку под стаканом. На ней был изображен еврейский символ и маленький нож с вилкой со словами «Закусочная Голдмена. Лучшая пища!»
– А теперь только не смейтесь, – проговорил Хэл, вытащив из внутреннего кармана автоматическую ручку. – Я говорил вам, что я делаю любительские наброски портретов, а теперь собираюсь это продемонстрировать. Это докажет, как безоговорочно я верю, что вы не будете смеяться надо мной.
Он начал рисовать быстрыми нервными штрихами, изредка поглядывая на Лауру. Он немного прищуривался, когда изучал ее лицо. Однажды он в нерешительности остановился, как будто определяя что-то, но потом быстро продолжал рисунок, пока не закончил его.
– Вот, – сказал Хэл, без лишних церемоний протягивая Лауре салфетку.
Лаура посмотрела на набросок. Он поразил ее. Хотя это был лишь черновой вариант, но было очевидно, что у автора проницательный глаз и несомненное чувство пропорции, так же как и своеобразный юмор. Хэл уловил овал ее лица, как лежат волосы, даже форму ее рук. На рисунке были видны складки ее свитера, бесхитростно подчеркнутые. Даже кулончик, который она носила, не ускользнул от его острого глаза.
– Вы очень талантливы, – откровенно сказала она. – Вам нужно практиковаться. Вы когда-нибудь пробовали рисовать красками?
Он пожал плечами.
– У меня нет времени. В таком мире мы живем, Лаура. Нам приходится жертвовать одним ради другого.
Она опять взглянула на картинку, стараясь, чтобы салфетка не дрожала в ее руках.
– Что-нибудь не так? – спросил Хэл.
– Боюсь, что вы слишком хорошо схватили мои характерные черты, ответила Лаура. – Я выгляжу испуганно, как перепел.
Хэл был заметно огорчен этим замечанием. – Вы так чувствуете? Из-за моего присутствия?
– Нет, – рассмеялась Лаура. – Причина не в вас, а во мне. Я действительно не самый храбрый человек в мире. Я боюсь.
Она покачала головой, улыбаясь собственным словам.
– О, я не знал об этом, – сказал Хэл. – Вы стоите во главе процветающего дела, вы нанимаете людей, у вас большой талант. Послушайте, вы ведь уже имеете собственную торговую марку. В конце концов, такие люди, как Диана Столворт, не покупают одежду у кого попало. Вы кажетесь мне умной, талантливой и амбициозной женщиной, находящейся на пути к достижению великих целей.
Лаура улыбнулась; ей было интересно и приятно слушать, как описывает свое впечатление о ней посторонний человек, но она и не забывала, что перед ней сидел профессиональный дипломат.
– С другой стороны, – продолжал Хэл, – некоторые люди нелегко принимают свои собственные амбиции. И я понимаю их. Гораздо легче мирно идти по жизни, чем чего-то достигать и завоевывать в ней. И я не думаю, что это такая уж плохая жизненная позиция.
Лаура чувствовала на себе его пристальный взгляд, но не хотела встречаться с его глазами. Он знал и понимал ее слишком хорошо. Его симпатия к ней только подчеркивала силу той интуиции, которой он обладал.
Его взгляд приятно согревал ее, но в то же время она чувствовала непреодолимое желание убежать, точно так же как тогда в доме Дианы. С одной стороны, ее душа наслаждалась беседой с Хэлом, его открытостью и шармом, с другой – ей хотелось уйти, пока не стало слишком поздно.
«Зачем я пришла? Я, должно быть, сошла с ума». Разные мысли крутились у нее в голове, пытаясь противостоять успокаивающей нежности его манер, но Лаура была уже покорена им. Ее собственный образ смотрел на нее с картинки, свидетельствующей о его интересе и понимании ее. Как далеко-далеко от этого места она хотела бы сейчас оказаться. Как бы она хотела, чтобы их встреча никогда не произошла. Но подобные желания приходят слишком поздно. В этом она была совершенно уверена, была уверена почти до состояния безысходного отчаяния.
Лаура не сказала Хэлу, что это не первое ее признание его художественного таланта. Она видела портрет Дианы в ее спальне, хотя Диана и не указала на него специально. Он очень отличался от того портрета, который Хэл сделал сейчас, как по манере, так и по настроению. Диана была нарисована в холодных вертикальных тенях, и она не улыбалась. Хэлу удалось почувствовать скрытую нежность Дианы за ее холодной аристократической внешностью, но он не подчеркнул это на картине.
Хэл, без сомнения, был прав в том, почему Диана повесила набросок в своей спальне: чтобы доставить удовольствие ему и чтобы скрыть его от посторонних любопытных глаз.
– Возьмите его, – сказал Хэл, указывая на рисунок, который Лаура все еще держала в руках. – Я хочу, чтобы он остался у вас.
– О, я не могу, – прошептала она, когда официант поставил перед ней тарелку с едой и поспешил принести новую салфетку для Хэла. – Правда…
Хэл выглядел обиженным.
– Но вы должны, – настаивал он. – Какой смысл рисовать портрет человека, если ты потом не можешь вручить его этому человеку? К тому же сохраните его на память обо мне. Вы были так добры, что приоткрыли мне завесу своей души. Почему бы и вам не сохранить частицу меня? Я бы тогда чувствовал себя гораздо лучше…
Его слова как бы обволакивали ее, передавая скрытый в них смысл. Она начала осознавать, что для него это было несколько большим, чем обостренная память и дипломатический такт. Это был поразительно одаренный человек и гораздо более чувствительный, чем того требовала его профессия. В этом и состояла истинная подоплека его очарования, которому, если учесть его постоянную задумчивость и притягательное одиночество, было нелегко противостоять.
– Что ж, спасибо вам, – произнесла Лаура. Очень любезно с вашей стороны.
– Не стоит благодарности, – он улыбнулся. – Как придете домой, можете выбросить. Только мне не говорите.
Глядя на их разговор со стороны, можно было бы подумать, что она – это строгий судья, а перед ней находится смущенный новичок. Но Лаура не могла не помнить, что он странным образом оказался на голову выше ее, когда придумал ей ее нынешний образ и убедил Лауру принять его на вооружение. Она сложила салфетку и спрятала ее в сумочку, обнаружив при этом, что у нее снова дрожат руки. Лаура знала, что она точно ее не выбросит.
– Думаю, что вы сейчас очень загружены делами, – предположил он.
Лаура кивнула.
– А вы?
– В понедельник мне надо лететь в Европу, – ответил он. – В Париж, в штаб-квартиру НАТО. Дипломатия дело хлопотное. Сквозь обручи научишься прыгать – и все ради какого-то пустяка. Но без этого Земля остановится. Я так думаю, – он нерешительно посмотрел на нее. – Меня какое-то время не будет здесь. Месяц, может быть. А вы как?
– Работа, работа, – ответила Лаура. – Я думаю, что не скоро получу свой первый отпуск.
– Опять «закон Ланкастера», – улыбнулся Хэл. – «Каждый человек обязательно должен где-то быть».
Лаура кивнула.
– Да, пожалуй.
– Ну что ж, я очень рад, что успел увидеть вас перед отъездом, – сказал он. И снова тень досады набежала на его красивое лицо – олицетворение молодости, мужественности и притягательности. Лаура взглянула на его темные волосы, руки, крепкие плечи, и сердце ее забилось от неизъяснимой тревоги, какой она никогда не испытывала.
Лауре подумалось, что его отъезд в Европу спасителен для нее.
Но в этой мысли было мало проку, ибо что-то подсказывало ей, что пройдет немного времени и они снова увидятся с Ланкастером.
Именно эта мысль пугала ее больше чем что-либо.
XXI
Следующий месяц прошел для Лауры под знаком недобрых предчувствий. Это была поистине пытка страхом. Она работала даже напряженнее, чем в магазине, и не потому, что ей так хотелось. Работы было настолько много, что Тим вступил в переговоры с Милли Эдельмен об увеличении в два раза времени выполнения контракта между ее фабрикой и «Лаура, Лимитед». Буквально все, начиная с Мередит и кончая Милли и самим Тимом чувствовали возрастающую усталость и становились раздражительными. Единственным выходом из ситуации было бы для них заключение договора с одним или несколькими крупными розничными продавцами, которые подрядились бы реализовывать одежду Лауры. Но эти продавцы осторожничали, несмотря на то, что стиль Лауры становился известным далеко за пределами Нью-Йорка.
Загруженность работой даже облегчала ей жизнь в течение первой недели. Но потом пришла открытка из Парижа с изображением штаб-квартиры НАТО. Хэл в шутку обвел кружком окно кабинета, в котором он работал. Надпись на обороте искрилась юмором:
«Выбрал время сходить на демонстрацию мод Диора в Сен-Оноре. Видел в зале двух леди в платьях от Лауры. Обе важничали, как кошки, слопавшие по канарейке. О дальнейших успехах буду сообщать». Письмо было подписано начальной буквой имени.
С этого дня Лаура стала читать нью-йоркские газеты от корки до корки, высматривая известия о Хэле. Через короткое время она, сама того не желая, была в курсе всех ежедневных дел президента и его помощников и государственного департамента, но о Хэле она не нашла ни слова, сколько ни искала.
В столбцах светской хроники она не раз наталкивалась на имя Дианы. Репортеры не уставали упражняться в сплетнях относительно точной даты ее обручения с Хэлом Ланкастером. Диану Лаура как-то видела в магазине, когда та приходила подправить платье. Женщины мило поболтали, и Лаура сняла с Дианы мерки для будущих заказов. Имя Хэла при этом ни разу не упоминалось.
К концу второй недели Лаура стала плохо спать и есть меньше обычного. Коллеги обратили внимание на ее бледность. Она неубедительно ссылалась на перегруженность работой и заботы о «Лаура, Лимитед». Лаура старалась работать еще интенсивнее, но ловила себя на том, что ей трудно сосредоточиться на моделировании. Пальцы, казалось, обладали собственной памятью, отчего делались неуклюжими и непослушными.
Поздними вечерами она сидела в кресле-качалке с отсутствующим взглядом, а в голове у нее был только Хэл, его улыбки и смех, его теплота: она думала о его открытости и веселом и добром нраве, что сильно отличало его от других мужчин. Лаура зажмуривала глаза и усилием воли пыталась изгнать его из своих мыслей. Она понимала, что нельзя придумать ничего глупее, чем находиться под впечатлением очарования, которое он произвел на нее за какие-то две краткие встречи.
Но все напрасно. Хоть он был и далеко, но удерживал ее в своей власти, точно свою собственность. Все же попытки прогнать его из памяти неизменно заканчивались тем, что она с изумлением и досадой обнаруживала, что последние пять или десять, двадцать минут она не занимается ничем, мечтая о нем.
Лаура глубоко вздыхала, расправляла плечи и возвращалась к работе. А сама продолжала думать о том, что с ней будет.
Наконец он вернулся. Апрельским вторником она увидела в газете сообщение, которого ждала. «ЛАНКАСТЕР ДОЛОЖИТ АЙКУ О СЕССИИ НАТО», гласил крупный заголовок. Хэл должен был несколько дней провести в Вашингтоне, потом поехать домой, а затем в Нью-Йорк.
Он позвонил ей из столицы в первый же вечер.
– Как работа? – спросил он. – Вас по-прежнему заваливают с головой?
– Еще как, – ответила она. – И каждый день. Как там в Европе?
– Все по-старому, – сказал Ланкастер. – Все те же лица, и ни одно из них не испытывает радости от встречи со мной. Так хотелось поскорее вернуться. Я очень рад, что наконец-то дома.
Наступила напряженная пауза.
– Скажите, вы не хотели бы совершить со мной в воскресенье небольшую прогулку? – наконец произнес он. – Так, ничего особенного, прокатимся по Манхэттену. Обычная воскресная прогулка. Что скажете, Лаура? Вы сможете выбрать время?
Лауре и думать не надо было, у нее уже давно был готов ответ.
– Очень мило с вашей стороны, – промолвила она. – А как у вас с делами? Вы не очень заняты?
Ей послышался низкий смех на другом конце провода, словно ее вопрос показался ему забавным.
– Тогда я заеду за вами домой, хорошо? – спросил он. – В час вас устроит?
– Хорошо, в час, – она продиктовала Ланкастеру свой адрес.
– С нетерпением буду ждать воскресенья. До свидания, Лаура.
– До свидания, Хэл.
Хэл стоял рядом и разглядывал остров Эллис.
– Ваши предки прибыли в город этим путем? – спросил он. Лаура повернула к нему голову и посмотрела на него.
– Да, это хороший вопрос, – задумчиво промолвила она, – но я действительно не знаю ответа на него. Родители мне ни разу не говорили об этом. – Она пожала плечами. – Но полагаю, что да. Они давно умерли. Думаю, им неинтересно было говорить на такие темы с маленькой девочкой.
Лицо Хэла сделалось задумчивым.
– Если бы они знали, сколь многого они нас лишают, держа при себе свои воспоминания, – произнес он. – За одно-два поколения мы забываем людей и дела, от которых зависели судьбы наших фамилий. И все из-за того, что люди просто не хотят брать на себя труд рассказать о них. Все смотрят вперед, в будущее, и не понимают, что прошлое уходит от них. Спохватываются, когда уже поздно. – Хэл показал на остров. – Мои предки прибыли этим путем. О, они хотели бы, чтобы мы думали, будто они гордо стояли на Плимутской скале. Но нет, они были такими же бедными иммигрантами, как и все остальные, и искали здесь прибежища от своих врагов на родине. И я голову отдам на отсечение, что половина из них была не в ладу с законом, – он вздохнул. – Потом они стали работать. На родине они работали в шахтах и здесь начали с того, на чем там остановились. Но этот переезд на новое место как-то изменил их, и, как и многие другие иммигранты, они стали подумывать, что можно жить и иначе. Они скопили денег и вложили их в угольные шахты Пенсильвании. Лучше иметь собственную здесь, чем всю жизнь работать на чужой на родине, в Ньюкасле. А дальше пошло по заведенному образцу: сделай деньги, а потом позаботься, чтобы деньги делали еще большие деньги.
Наступило молчание. Дальше от берега волны были повыше, до них стали долетать мелкие брызги. Большая часть пассажиров стала перебираться внутрь катера, чтобы наблюдать виды бухты через стекло.
– Я часто думаю о них, своих прапрадедах, их братьях и других Ланкастерах, – снова заговорил Хэл. – Какой был клан! Они ничего не делали в одиночку. Все время вместе. Они объединяли и деньги, и энергию. Я преклоняюсь перед ними за то, чего они добились. Но знаете что, Лаура? Когда я представляю себя на их месте – эта работа по восемнадцать часов в день ради сколачивания состояния – то мне всегда кажется, что каждый из них время от времени задавал себе вопрос: не теряет ли он половину себя ради этого состояния? И не одевает ли себе на глаза шоры, не закрывает ли глаза на другие вещи, которые может предложить человеку жизнь на этой земле?
Дождь до них не долетал, но брызги волн попадали на лица. Он поднял Лауре ворот плаща и заглянул ей в глаза.
– Иногда я не чувствую себя Ланкастером, – продолжал он. – Моя сестра Сибил любит повторять, что я в некотором роде – результат мутации. Я никогда до конца не был Ланкастером. Вот Стюарт, мой брат, тот да. Это был Ланкастер до мозга костей. У него был такой же строй мыслей, как у папы и наших прародителей. А я в шкуре Ланкастеров чувствую себя не очень уютно. Мне нужно что-то другое, но в то же время я удивляюсь этому своему желанию. Думаю, из-за этого я и пошел в политику. В конце концов, государственная служба – это не преступление, хотя мои этого и не одобряют. Не думаю, что мне это мешает, и все же…
Шум волн несколько заглушал его голос, и когда он взглянул на Лауру, то понял, что она его уже не слушает. Волосы Лауры увлажнились от висевшей в воздухе влаги, руки ее прижимали к шее ворот плаща, лицо было обращено к нему, но она смотрела ему не в глаза, а на широкую грудь, которая была совсем рядом с ее лицом, и куда-то дальше. Хэл почувствовал, что этот невидящий взгляд разглядывает глубинный смысл его слов и причины, побудившие его пригласить ее на эту прогулку.
Несколько мелких брызг легли ей на щеку. Хэл нежно стер их пальцами. Получилось, что руки оказались у нее на плечах и стали нерешительно поглаживать их.
Потом, повинуясь импульсу, он распахнул свой плащ и, прижав ее к себе, спрятал от дождя и брызг. Хэл почувствовал, как ее нежные ладони легли на его шерстяной свитер, и сильнее прижал Лауру к себе.
Она, казалось, прекратила борьбу с собой. Ее притягивала к нему сила, менее видимая, чем туман, но более мощная, чем шумевший под ними океан. Руки она держала перед собой то ли в мольбе, то ли оказывая сопротивление, а лицо она отвернула в сторону и спрятала у него на груди почти в трагической позе.
Было что-то настолько детское в том, с какой стыдливостью она сдавалась ему, что он легонько прижал ее к себе с той нежностью, с какой отец прижимает к себе любимое дитя.
Она стояла неподвижно, прижавшись щекой к его груди, чувствуя его дыхание и учащенное биение сердца.
Наступило молчание. Их никто не видел, потому что все туристы собрались внутри катера и слушали рассказ гида, вещавшего с бруклинским акцентом. Бухты они больше не видели. Только, когда катер стал подходить к пристани, от которой отчалил, он тихо прошептал ей на ухо:
– Можно я отвезу вас куда-нибудь в теплое место?
Она промолчала, но ее тело легко прижалось к нему. Она выразила свое «да» столь своеобразно, что ошибиться было невозможно.
Он взял ее за руку. Так они спустились по сходням и пошли к машине. По дороге он снова взял ее руку и сжал, продолжая о чем-то говорить. Но она его не слушала. Лаура услышала уже вполне достаточно.
Она не знала того места, куда они приехали. Маленький уютный вестибюль, пахнущий домом, чей-то голос, тесный лифт, отделанный и благоухающий ореховым деревом. Потом они шли коридорчиком, застеленным темным ковром, и подошли к двери с номером.
Он отпер ключом дверь и замер, глядя на нее. Волосы Лауры еще не просохли после морской прогулки, ее личико выглядело виноватым и было ангельски красиво.
– Если вы не хотите, то не надо, – спокойно произнес Хэл. – Я вас пойму, поверьте мне, Лаура.
Она подняла на него свои красивые черные глаза и приложила свою маленькую ручку к его губам, чтобы он замолчал. Выражение ее глаз было таким серьезным, какого Хэл никогда ни у кого не видел. Ее глаза показались ему окном в другой мир.
Ланкастер распахнул дверь, сделал шаг в сторону и с улыбкой объявил:
– Леди первыми. Лаура прошла в комнату.
В ту ночь Хэл не смог заснуть ни на минуту. Он лежал в своей постели, уставившись в потолок, и ему чудились грезы, подобных которым он не видел с детства. Он удивлялся им, потому что отвык от их красоты. Но они наполняли его сердце и тревогой из-за того, что он так много потерял, пока взрослел.
В детстве Хэл верил, что у мира есть какое-то свое лицо, многообещающее, полное тайн, и он иногда посматривает им на Хэла, высовываясь из-за бесцветных будней.
Благодаря своеобразному детскому шестому чувству он рассматривал многие окружавшие его предметы как одушевленные. Люди ему казались огромными, а к каждому прожитому дню он относился как к звену в цепочке отдельных таинственных приключений, которые вели его к неизвестному и волшебному.
Он просыпался бывало по утрам – тогда комната Стюарта находилась напротив через коридор, а Сибил была совсем маленькой и спала в детской – лежал и размышлял своим детским умом о тайнах мироздания.
По мере того как он рос, его тайные размышления и мечты все реже посещали его. Возможно потому, что к нему пришли юношеские заботы, а также потому, что никто другой из его близких или сверстников не умел разглядеть внутренней окраски окружающих предметов, которая раньше так властно притягивала к себе его внимание.
Когда он оглядывался на себя в прошлом – что случалось все реже и реже – он вспоминал только, что с его индивидуальным видением мира были связаны грустные мысли и что такие мысли предполагают в их обладателе повышенную ранимость и наивность. Поскольку же он был уже не таким наивным и распрощался с грустью, то красота, которая когда-то так манила его, ускользнула из его жизни.
Но сегодня она к нему вернулась, словно из сказки. Забытая все эти годы, она снова вернулась к нему. Он словно чудесным образом очутился на тропинке судьбы, провалился в нужный момент в какую-то яму и оказался в волшебной стране своего детства. Хэл чувствовал себя растерянным. Ему казалось, что все его прошлые ошибки, слабости, неверные решения и прожитые понапрасну годы искуплены светом, озарившим его, и жизнь снова забурлила в его жилах. Он действительно почувствовал, что именно этого ждал все эти годы – вернуться в свое внутреннее святилище, где вещи окутаны неземным очарованием, где люди – пришельцы из легенд, где мир полон волшебства.
И раз уж он снова разыскал это святилище, то и годы, проведенные вдали от него, нельзя в конечном итоге считать напрасно прожитыми. Это в нем, в его голове была написана тайна, которая делала жизнь стоящей штукой, которая наполняла его сердце безграничными надеждами и ожиданиями.
И все это после морской прогулки в тумане, в результате выкроенного дня, из-за маленькой женщины.
Ночь прошла, а Хэл так и не сомкнул глаз. Но его это и не трогало.
Когда серый свет за окном возвестил о приходе зари, он уже не мог далее выносить своего одиночества. Надо было с кем-то поделиться своими мыслями. Ведь к нему снова вернулась жизнь, в первый раз на его памяти, и об этом необходимо было рассказать кому-нибудь.
Но кому? Кому из взрослых, серьезных людей доверишь такой секрет?
Ответ пришел еще до того, как сформировался вопрос. Словно ребенок в рождественское утро, он протер кулаками глаза, вскочил с кровати и приготовился принять все, что ему принесет этот радостный день.
Он одел широкие брюки и свитер, не тратя времени на бритье, спустился к своему автомобилю и через город направился к туннелю Мидтаун. Машины попадались редко, было еще слишком рано. На северном бульваре он взял курс на Гленкоу, не обращая внимания ни на восход солнца, ни на город.
Дорогу в пригород он знал как свои пять пальцев и машину вел чуть быстрее допустимого, небрежно крутя баранку. Когда он прибыл на место, было еще очень рано, и пригород, вопреки его ожиданиям, еще не проснулся.
Он поставил машину на площади перед старым зданием. На земле валялась листва, мокрая от дождя. Он вошел в вестибюль, обратился к женщине за столом и получил от нее разрешение пройти, куда ему было нужно.
Хэл нашел нужную ему дверь и постучал.
– Кто там? – раздался голос из-за двери.
– Хэл.
Он хотел добавить что-нибудь еще, объяснить, почему он в такой ранний час, но не нашел слов.
Через несколько секунд Сибил открыла дверь. Как только она увидела его лицо, в ее глазах вспыхнул огонек. Она попятилась, такой шутливой манерой приглашая его последовать за собой.
Хэл вошел и закрыл дверь.
Вид у нее сейчас был возбужденный, проказливый и заговорщический, как в старые времена, когда они были детьми и у них имелись собственные секреты от родителей.
Она присела на край кровати и первой нарушила молчание, удивив его своим провидческим даром.
– Кто она? – спросила Сибил.
XXIII
Со дня прогулки на лодке с Хэлом Лаура стала другим человеком.
Теперь она, когда бодрствовала, жила только для Хэла, не думала ни о чем, кроме его лица, улыбки, чуда его прикосновений. Образ Хэла завладел и ее снами.
В дни, оставшиеся до его возвращения в Европу, они виделись настолько часто, насколько это было возможно. Они жертвовали всем ради встреч вечером или даже на закате.
