Ящик Пандоры. Книги 1 – 2

      – Я должен сделать кое-какое признание. Встреча акционеров только начинается. Хэррис Бьюл дал тебе две недели отпуска. Ты едешь со мной на Мауи. У тебя будет отличный отдых, – Уин робко взглянул на Лиз. – Теперь скажи правду. Я доставил тебе неприятности?
      Вместо ответа она притянула его к себе и поцеловала в щеку, затем отодвинулась на длину вытянутой руки, дотронулась до его лица и взглянула на него влажными глазами. К удивлению Уина девушка, казалось, разрывалась между облегчением и болью, словно судьба жестоко разлучила их на эти месяцы, а теперь смилостивилась.
      – О, Уин, – произнесла Лиз, – как ты можешь причинить мне неприятности?
      В течение двух дней он возил ее по Гонолулу, показывал Даймондхед, Вайкики, превосходные восточные магазины и рестораны в деловой части города. Затем они отправились в маленькие сонные фермерские городки и рыбачьи поселки на наветренной стороне острова Оаху, где селились местные жители.
      Когда встреча закончилась, Уин и Лиз на его личном самолете приземлились на посадочную полосу неподалеку от Лахайна на Мауи, а затем поплыли на яхте в Напили, отдаленное местечко в горах, где на утесе, похожий на гнездо, стоял дом Бонда. Девушка восхищенно вскрикнула от вида канала и островов, открывающегося с веранды. Прелесть Вайкики, напоминающая видовую почтовую открытку, не подготовила ее к совершенно иному великолепию этого места.
      – Здесь рай, – произнесла Лиз.
      «Сейчас», – подумал Уин, наблюдая, как заходящее солнце отражается в ее зеленых глазах.

* * *

      Они провели вместе две прекрасные недели. Их дни были наполнены одновременно покоем и приключениями. Уин возил Лиз на яхте на Ланаи, остров ананасов, и на Молокаи с его пустынными пляжами и уединенными грунтовыми дорогами. Он взял ее с собой в Вайлуку, поселение знати Мауи с милыми старыми домиками, оставшимися от миссионеров, и в отдаленный городок Хана, спрятавшийся среди буйных тропических джунглей и полей, где в Хана-отеле часто собирались выпить его знакомые.
      Уин отвез Лиз через перешеек к вулкану Халеакала, где его друзья Баллами весь вечер развлекали их на своей скотоводческой ферме. Ночной горный воздух был прохладен, и девушка, удивленная и восхищенная, сидела у костра, прислушиваясь к пению каких-то птиц, смотря на простиравшиеся впереди поля, поросшие тростником и ананасами.
      Уин каждое утро, пока солнце еще не раскалилось, ходил с ней плавать и брал лодку, чтобы показать изумительную тропическую рыбу, метавшую икру возле рифа на краю лагуны под домом. Двое надежных мальчиков учили Лиз кататься по волнам на доске. Девушка снова и снова падала, смеялась, махала руками и наконец, будучи настоящей спортсменкой, смогла проехать по не очень бурным волнам. Она подошла к Уину, задыхающаяся, вся в каплях морской воды и замерла, пока он осторожно вытирал ее полотенцем.
      От вида этого прекрасного тела в ярком, жалящем свете тропического солнца у него перехватило дыхание. Крепкие круглые груди Лиз были спелыми, как местные фрукты, смуглая кожа – безупречной, как белые пляжи, которые он так любил, великолепные бедра – неотразимыми, как мягкий ветерок, ласкавший его под плавками.
      Вечерами они прогуливались по лужайке за домом среди деревьев и цветов, а затем сидели на веранде, наслаждаясь картиной заката, наблюдая, как волны нежно ласкают песок далеко внизу. Местный повар готовил им восхитительные обеды из свежей рыбы, говядины с ранчо на Мауи, экзотические салаты из тропических фруктов и овощей, выращенных на собственном огороде.
      Уин рассказал Лиз о годах, прожитых с Эйлин, о своей любви к островитянам, об их дружелюбии и любопытном чувстве собственного достоинства. Он говорил о своих детях и внуках и заставил девушку поведать ему о Лу Бенедикте, о котором она отзывалась с почтением, смешанным с грустью. Сознавая, что воспоминания о прошлом сближают их, Уин наблюдал, как угасающий солнечный свет золотит ресницы Лиз.
      Проходили дни, и беседы стали почти не нужными. Уин и Лиз, казалось, узнали друг о друге все. Их вечера проходили теперь в молчаливом общении, в покачивании в креслах-качалках в такт морскому прибою. Девушка обычно доверчиво прятала свои ладони в его. Близость, соединявшая их, наполняла Уинтропа Бонда истомой, которая с каждым днем становилась все соблазнительнее. Он позволил себе купаться в чарах, излучаемых Лиз, и старался избегать мыслей о том, что будет, когда она уедет.
      Две недели неумолимо подходили к концу. Растущее чувство сожаления стало сопровождать их дни, пока они наконец не поняли, что нынешнее счастье перевешивает подлинный страх перед будущим.
      И вот все кончилось.

* * *

      – Спасибо, – сказала Лиз, широко улыбнувшись, – за то, что я смогла все это увидеть.
      Уин взглянул на ее свежие розовые щеки в свете свечи. Наступил их последний вечер.
      – Спасибо тебе за то, что я смог все это увидеть, – произнес он, подумав, что хотя и владел этим местом уже многие годы, провел бесчисленные часы, глядя на океан, на горы сначала с Эйлин, потом в одиночестве, но никогда не ощущал окружающую обстановку так полно, пока сюда не приехала Лиз.
      Уин прикоснулся к ее руке. Его глаза были полузакрыты от тайного желания. Дни, в течение которых он пытался доказать себе, что этот момент никогда не настанет, иссушили его. Теперь Уин испытывал настоящее отчаяние при мысли, что завтра Лиз придется провожать.
      – Не грусти, – сказала девушка, даря ему свою самую милую улыбку. – Мы провели чудесное время, Уин. Я никогда не забуду тебя и твой остров. Пожалуйста…
      – Я грущу, потому что запас моих трюков иссяк. Я завлек тебя в Нью-Йорк, преследовал в Финиксе и обманным путем заманил сюда. Теперь ничего не осталось, как позволить тебе уехать. У тебя своя жизнь. Я знаю, так должно быть, но что-то очень эгоистическое во мне немного противится. В глубине души я надеюсь еще хоть раз встретить тебя. Возможно, ты позвонишь мне, когда прилетишь в Нью-Йорк. Я, вероятно, найду предлог случайно приехать в Аризону по какому-нибудь делу. Я позвоню тебе, если наберусь наглости…
      – Наглости? – Лиз выглядела потрясенной. – Уин, как ты можешь говорить такое? Так ты обо мне думаешь?
      Он смотрел на нее, загипнотизированный ее блестящими в свете свечей зелеными глазами. Вечерний ветерок с запахом пальм и тропических цветов ласкал волосы девушки, спадавшие на ее обнаженные плечи. Никогда она еще не выглядела такой прекрасной.
      Уин постарался сосредоточиться на действительности.
      – У тебя впереди большое будущее, Лиз, – проговорил он. – Тебя ждет успех в работе. Однажды ты полюбишь, выйдешь замуж, нарожаешь детей…
      – Я уже люблю, – ее голос звучал невероятно серьезно и был полон мольбы.
      Уин ощутил слабость. Он старался не смотреть на девушку.
      – Пожалуйста, Лиз, – пробормотал Уин, надеясь, что его не слышно, – Я не могу так. Я считаю тебя своим самым хорошим другом. Самым дорогим, самым прекрасным…
      – О, не продолжай, Уин, – вскрикнула девушка. – Разве ты не видишь, что я люблю тебя?
      Он посмотрел на нее расширившимися глазами. Его сердце забилось быстрее. Взрыв, все это время нараставший у него внутри, был готов раздастся. Слова Лиз подпалили заряд, и ничего уже нельзя было остановить.
      – Лиз, не хочешь же ты сказать…
      Она вцепилась в Уина обеими руками. От настойчивости ее пальцев у него перехватило дыхание.
      – Уин, я хочу принадлежать тебе. Я хочу детей от тебя. Слезы катились по щекам девушки. Он увидел, чего стоило ей это признание, и попытался возразить.
      – Но, Лиз, дорогая, я старик. Моя жизнь подходит к концу. У тебя все еще впереди…
      Она яростно покачала головой.
      – Только с тобой!
      Потрясенный ее твердостью, Уин почувствовал, что обязан возразить.
      – Лиз, ты не подумала. Конечно, между нами возникло какое-то чувство. За короткий период времени мы сблизились. Не могу скрывать, насколько важной ты для меня стала. Но это не значит…
      – О, думай так, если хочешь, – в отчаянии произнесла девушка. – Но не говори вслух, Уин. Ты разбиваешь мое сердце.
      И Лиз упала в его объятия, вцепившись в него изо всех сил.
      – Неужели ты не понимаешь? – она рыдала, покрывая щеки Уина поцелуями. – Такое бывает только один раз. Женщина знает это точно. Это ты, Уин, мой дорогой Уин. Я знала это давно, еще с первого вечера в той глупенькой комнатке в нью-йоркском клубе. Я так старалась доставить тебе удовольствие, чтобы понравиться. Я уже любила тебя, но не должна была показывать этого. Я не хотела отпугнуть тебя своей молодостью и бестактностью. О, Уин, мое сердце разбилось, когда я в первый раз уехала от тебя. А когда мистер Бьюл отправил меня на торговую конференцию, и ты позвонил мне, я была так счастлива, так рада. Я думала, ты забыл меня…
      Внезапное рыдание потрясло все тело Лиз. Она неуклюже вытерла слезы.
      – Разве ты не видишь? – проговорила она. – Все это время я пыталась скрыть свои чувства, чтобы ты не ощущал моего давления и мог свободно выбрать меня, если бы захотел. Но я больше не могу Уин, Не могу попрощаться с тобой…
      Девушка прильнула к его груди. Он мягко похлопал ее по плечу. Как странно было ощущать силу этих объятий, несмотря на ее трепетную молодость и его усталое старое сердце.
      – О, пожалуйста, Уин, пожалуйста, – сказала Лиз, – не говори, что полюбишь меня, если сможешь. Скажи только, что позволишь мне принадлежать тебе или, по крайней мере, попытаешься. Пожалуйста, не говори «нет». Если ты скажешь «нет», у меня ничего не останется.
      Горячие слезы девушки увлажнили щеку Уина, словно ароматные брызги океанских волн. Ее руки все крепче обнимали его, словно это был последний шанс Лиз удержать Уина.
      Теперь Уинтроп Бонд в одно мгновение понял все чувства, которые бешено росли в нем в течение последних странных, полных страданий и блаженства месяцев, понял, почему Лиз так неотразима для него. Она желала его из-за его мужества. Она хотела дать ему своих детей. И это был именно мужской инстинкт – оставаться живой частью мира, а не усталым свидетелем жизни. Лиз разожгла его в Уине с самого начала.
      В этом заключался секрет ее странной детской любви к цирку и доверчивость, нежность, с которой она прятала свои ладони в его. Лиз не смущал возраст Уина, не привлекали его богатство и положение в обществе. Подобные условности не существовали для нее. Она только хотела подарить ему себя, как женщина, и изголодалась по любви, как может изголодаться женщина. Но Лиз с самого начала знала, что Уин будет сопротивляться из-за ее молодости… и сознание этого мучило девушку.
      Но теперь все было позади, поскольку струны, которых Лиз коснулась своим признанием, звучали внутри Уина, как симфония. Наконец, его оборона рухнула.
      Лиз, казалось, почувствовала это, одновременно с облегчением и волнением взяла его за руки и повела в свою спальню. Он не сопротивлялся.
      Девушка закрыла дверь, и в лунном свете, падающем из окна, сняла с себя платье. Она стояла перед Уином, похожая на жемчужину, волшебный образ достигшей брачного возраста женщины. Когда ее бюстгальтер соскользнул вниз, Уин впервые увидел обнаженные груди, очертания которых так часто тревожили и волновали его под купальником.
      Лиз подошла к нему в одних трусиках и прикоснулась к его губам своими, сначала мягко, затем с все возрастающим женским голодом. Уин приоткрыл свои губы, и нетерпеливый, пылкий язык Лиз проник в его рот.
      Усталые чувства Уина пробудились к жизни, когда он ощутил ее наготу и услышал тихий вздох удовольствия и возбуждения. Он почувствовал, что начинается эрекция. Ободренная, Лиз стала целовать его еще крепче. Уин осмелился прикоснуться к ее шелковым трусикам, смущенно сознавая, что она хотела, чтобы он снял их с нее.
      То, что произошло с Уинтропом Бондом через несколько минут, находилось на расстоянии нескольких световых лет от любого сексуального переживания, когда-либо испытанного или приснившегося ему за всю его долгую жизнь. Предлагая свою плоть, девушка делала это не потому, что от нее этого ждали, а потому что она нуждалась в Уине, желала его и отчаянно боролась за их любовь.
      До сих пор ни одна женщина не была с ним такой. Для всех он был Уинтропом Бондом Четвертым, человеком, родившимся почти принцем, которого люди должны принимать как короля до следующего поколения. Поскольку он был Уинтропом Бондом Четвертым, никто не обращал на него внимания как на личность.
      Даже Эйлин пришла к этому только после того, как они поженились. Помимо выполнения роли продолжательницы рода, она делала все, чтобы установить контакт с одиноким мужчиной.
      Но Лиз желала его тела, сердца и души. Она так распалилась в своем желании, что ее голод обжег Уина, словно пламя, вызвав эрекцию и пожар в пояснице. Удивляясь самому себе, он вошел в нее с уверенностью молодого мужчины и доставил ей удовольствие, для которого была предназначена ее прекрасная плоть.
      Ободряющие стоны он услышал, когда Лиз выгнула спину, чтобы Уин вошел еще глубже. Очень скоро вздохи ее экстаза захватили его, и он ощущал горячее удовольствие оргазма, зарождавшееся сначала где-то внутри, затем все разгоравшееся и наконец вспыхнувшее между ног. Лиз почувствовала это и приветствовала тихими мягкими вскриками. Наконец страшная энергия ворвалась в нее как часть Уина, которую он тщательно скрывал все эти годы, о существовании которой забыл до этого счастливого момента, когда она вернулась к жизни.
      – М-м-м, – Лиз ревниво прижимала Уина к себе, когда его вздохи перекрывали отдаленный шум прибоя. – Спасибо, Уин. О, любовь моя…
      Он смаковал этот момент, потому что знал, что это незаслуженное им чудо. Жизнь подарила ему второй шанс, второе мужество, гораздо более реальное, чем первое, благодаря этому милому, чувственному молоденькому существу. Впервые за свои шестьдесят пять лет Уин почувствовал себя по-настоящему желанным.
      Обнаженная Лиз лежала в его объятиях, целуя его грудь, гладя пальцами его плечи и бедра. Их прикосновения посылали электрические заряды удовольствия и очарования.
      – О, Уин, – прошептала она. – Я люблю тебя.
      В последний раз он посмотрел в эти умоляющие глаза и сдался.
      – Милая Лиз, – отозвался Уин. – Я тоже люблю тебя. Он услышал ее радостное дыхание, почувствовал, что она улыбается в темноте.
      – Скажи еще раз, – прошептала Лиз.
      – Я люблю тебя.
      – О…О…
      Она наклонилась, чтобы поцеловать Уина. Он ощутил ее слезы, чистые, как святая вода. Потом Лиз сильнее прижалась к нему.
      – Я хочу подарить тебе ребенка, Уин, – произнесла она. – Вот что я почувствовала, когда впервые увидела тебя. Вот что я чувствую сейчас. Я знаю, это правильно, Уин… Не знаю, почему, но я чувствую. У тебя есть дети, но ты рожден для большего. Разве ты не видишь? Это судьба, что я встретила тебя. Тебе назначено стать отцом двух поколений, а не одного. А мне назначено стать теперь матерью.
      Лиз поцеловала Уина в щеку, затем еще раз и еще с все нарастающим девичьим возбуждением.
      – О, я знаю, это похоже на сумасшествие, – сказала она. – Но я всю жизнь чувствовала, что жду чего-то. Я не нашла этого с Лу, храни его Бог. Может, поэтому я не могла забеременеть от него. Должно быть, я знала, что мои дети где-то в другом месте, они еще ждут меня. Когда мы с тобой встретились, я сразу все поняла. О, как я хотела тебя все эти месяцы…
      Лиз крепче прижалась к Уину и заговорила более настойчиво.
      – Позволь мне иметь от тебя детей, Уин. Подари их мне. Это все, о чем я прошу. Пожалуйста, не говори нет. Только люби меня, и, я знаю, дети появятся. Прекрасные мальчики и девочки… Я ощущаю их внутри себя. Все они твои. Они должны были дождаться тебя. О, слава Богу…
      Она приблизила свое лицо к его. Ее волосы накрыли их обоих. Восхитительное обнаженное тело напоминало колышущийся в темноте белый знак, посланный судьбой, чтобы изменить жизнь Уина.
      – Не говори «нет», – умоляла Лиз. – Только позволь мне принадлежать тебе. Я никогда не брошу тебя, обещаю. Никто никогда не любил тебя так, как я.
      Уин глубоко вздохнул. Его мужество преподнесли ему на серебряной тарелочке. Он не мог отказаться от него.
      – Нет, – Уин улыбнулся, обняв Лиз за талию и прижав к себе. – Я не стану говорить «нет».
      Она издала тихий, невероятно женский звук, нечто между рыданием и торжествующим мурлыканьем.
      – Но только ты должна будешь сделать еще одно… – добавил Уин, обнимая ее крепкие молодые плечи.
      – Что, Уин? – Лиз выглядела испуганной. – Что? Он провел пальцем по ее щеке и поцеловал. – Ты должна будешь выйти за меня замуж.

XXVI

       Париж, 16 июня 1955 года
      Хэл Ланкастер сидел на софе в своем номере в отеле «Крайллон», прислушиваясь к шуму движения на площади Де ла Конкорд.
      На нем была рубашка с короткими рукавами. Его ноги покоились на кофейном столике, на котором еще с унылым видом стояли тарелки с недоеденными сэндвичами и пара пустых бутылок из-под французского пива. Глаза Хэла были закрыты.
      Из радиоприемника несся сладкоречивый голос французского диктора, читающего новости. Хэл не прислушивался, поскольку считал утомительным думать и говорить на французском после долгого дня, проведенного за столом переговоров.
      Но помощник и близкий друг Хэла Том Россмэн слушал радио очень внимательно. Сегодняшняя встреча с французами прошла чересчур напряженно и была отмечена дюжинами двусмысленных намеков с обеих сторон. Том хотел узнать, как французское радио сообщит об этом, поскольку знал, что правительство контролировало средства массовой информации и с их помощью выражало свою точку зрения.
      Сотрудники президента НАТО, включая Хэла, Тома и представителей генерала Грюнтера, Верховного командующего союзников в Европе, несколько месяцев «прыгали в обруч», чтобы уговорить французское правительство согласиться на формирование Европейского Союза Обороны. Такой шаг, который заложил бы фундамент объединенной европейской обороны против потенциальной советской агрессии, являлся личной мечтой Эйзенхауэра для послевоенного Запада.
      Сегодняшняя встреча довела американских дипломатов до предела, и они покинули зал заседаний в состоянии коллективного истощения сил. Хэл должен был вернуться в Вашингтон завтра и знал, что сможет доложить Эйзенхауэру лишь о незначительных успехах. Он ненавидел обязанность время от времени летать домой с плохими новостями в основном из-за того, что экстремисты в государственном совете и в совете национальной безопасности никогда не одобряли его назначения на пост и постоянно пытались настроить Эйзенхауэра против него.
      Но их усилия оставались напрасными, поскольку тот доверял инстинкту Хэла в отношении Франции и Европейского Союза Обороны больше, чем кому-либо другому. Однако непопулярный среди правого крыла республиканцев в Вашингтоне, Хэл был уверен в друзьях в самом Овальном кабинете.
      По этой причине он радовался возвращению домой. Что же касается его личных настроений, то он только и жил ради этих перелетов в Вашингтон, поскольку они приближали его к Нью-Йорку, к Лауре.
      Хотя Хэл весь длинный рабочий день был занят, он сейчас не думал о НАТО. Он знал, что если завтра улетит в Вашингтон, то через три дня сможет увидеться с Лаурой. Жажда ее пожирала Хэла.
      Он взглянул на Тома, сидевшего на подлокотнике кресла, постукивая очками о колено и покачивая головой, что означало, насколько серьезно он сосредоточился на проблеме.
      Том был самым близким другом Хэла в правительстве. Они вместе учились в Гарварде и окунулись в политику почти одновременно, но с разных сторон. Хэл, отпрыск англо-саксонского семейства, традиционно получивший образование в Йельском университете, сильно отличался от Тома, выходца из бедной семьи, проживавшей в Бронксе. Тот никогда серьезно и не задумывался насчет колледжа, пока собственная эрудиция не заставила его изменить решение.
      Том был связан этническими корнями своей иммигрантской семьи так же сильно, как Хэл Ланкастерами. Но оба приняли добровольное изгнание, покинули родителей. Так же как Хэл отрекся от ланкастерского правого республиканства, Том повернулся спиной к родительской ностальгии по «новому курсу», посчитав, что послевоенный мир оброс новыми проблемами, для разрешения которых требуются новые лидеры.
      Двое молодых людей, оба демократы, нашли свои дороги к прогрессивному Белому дому Дуайта Эйзенхауэра. Хэл увидел в Томе превосходный фон для собственной личности. Тот обладал острым, циничным умом, тонким чутьем политического игрока в покер и аналитическим мозгом, способным заглядывать в самые укромные уголки дел, которые инстинкт Хэла мог и не заметить.
      В то же время, никогда не говоря этого вслух, Том сразу почувствовал в Хэле Ланкастере потенциального великого лидера. Он обладал редкой политической мудростью, которая происходила от глубоких корней идеализма и природной гибкости личности. К этому нужно было еще добавить его смелость и желание жертвовать собой ради других, что встречалось крайне редко среди политиков.
      Том решил, что куда бы Хэл ни стремился в жизни, он будет помогать приятелю. К концу первого года их дружбы оба без слов поняли, что отныне их карьеры связаны между собой.
      Они играли вместе в гандбол, и быстрый от природы Том всегда опережал Хэла несмотря на его огромную физическую силу. Еще они играли в покер, в котором Том имел очевидное преимущество благодаря своей подозрительной натуре и тонкому чутью атаки и обороны, но часто оказывался обезоруженным перед удивительной способностью Хэла блефовать с плохими картами на руках.
      Том женился на своей однокурснице, симпатичной девушке по имени Нора, которая отлично разбиралась в своеобразном характере мужа и любила его за юмор и молодость души. Хэл провел много вечеров и воскресных дней в их уютном вашингтонском доме и стал приемным дядей их шестилетней дочери Джоан, крепко сбитой огненной девчушки, обожавшей кино и по первой просьбе готовой цитировать диалоги из «Унесенных ветром».
      Мужчины стремились улететь домой завтра, поскольку остро чувствовали необходимость оторваться от медленно плетущихся переговоров в НАТО.
      Хэл думал именно об этом, когда увидел, как Том вздохнул, выключил радио и начал поправлять галстук.
      – Том, – сказал Хэл, сидя на софе, – если у тебя есть время, я хотел бы поговорить с тобой.
      Том удивленно взглянул на него.
      – Что у тебя на уме?
      – Нечто гипотетическое, – ответил Хэл. – Не насчет НАТО. Насчет меня.
      Том снял спортивную куртку и подошел к краю кровати. Взгляд Хэла подсказал ему, что предмет разговора достаточно серьезен.
      – Предположим, только в качестве аргумента, – произнес Хэл, – что через пару лет я окажусь в каком-нибудь важном офисе. Сенатор, представитель президента, губернатор… Что-нибудь в этом роде. К тому времени я, конечно, женился бы на Диане. Думаешь, это помогло бы мне на выборах?
      Том рассмеялся.
      – Это помогает папе Римскому? – спросил он. – Как ты думаешь?
      Хэл остался серьезным. Казалось, он задумался.
      – Так ты думаешь, это важно? Улыбка на лице Тома растаяла.
      – Если ты спрашиваешь меня серьезно, – ответил он, – то да. Диана – не только реклама в самом лучшем смысле этого слова. Она хорошая реклама, реклама на высоком уровне. Тебе не купить такую и за миллион долларов, Хэл. Вы с Дианой любимцы Америки. Эта женщина удваивает твою популярность.
      Более того, свою тоже. Она на обложках журналов мод, на страницах социальных изданий… Люди сходят с ума по ней. Господи, она становится самой великой леди в истории. С ее улыбкой мужчина может попасть в Белый Дом. Хэл кивнул.
      – А если бы я не женился на ней? – поинтересовался он. Том хотел было рассмеяться, но заметил, что приятель совершенно серьезен. Нахмурившись, он снял очки и стал раскачивать их.
      – Ты не дурачишь меня, а? – спросил Том.
      Хэл ничего не сказал. Ответ красноречиво выражало его лицо.
      Том задумался, глядя в окно, за которым над французской столицей сгущались сумерки.
      – Ну, – произнес он наконец, – есть кое-что поважнее, чем отделить образ Дианы от твоего. Ты должен будешь прибавить к своему образу немного негативного оттенка. Ты превращаешься в мужчину, бросившего Диану после любовного романа, что автоматически становится темой для разговоров всей нации. Ты – человек, отвернувшийся от своего прошлого, от своей семьи, от своих обязанностей. Это ударит по тебе, Хэл. Сильно ударит.
      Хэл смотрел на приятеля ясными, внимательными глазами.
      – Как сильно? Том вздохнул.
      – Сегодня ты любимый холостяк страны, белый рыцарь. Если ты женишься на Диане, вы станете любимой парой Америки. Но без нее ты – одиночка, предоставленный самому себе. Ко всем расчетам следует добавить, что у тебя уже есть репутация лояльного политика. Сложив все вместе, я должен сказать, что это отбросит рост твоей карьеры лет на пять, может, больше. Еще я думаю, твой политический потенциал, вероятно, будет уменьшаться в одном или в нескольких офисах. Тебе никогда не стать президентом, Хэл. Возможно, и вице-президентом тоже.
      Наступила пауза. Том покачал головой, пытаясь сосредоточиться.
      – И еще одно, – сказал он. – Хотя я ненавижу вспоминать об этом. Деньги. В этом смысле к тебе относятся не очень серьезно, Хэл. Не только с точки зрения партии. Не забывай о своей семье.
      Оба знали, что судьба Столвортов неформально связана с судьбой Ланкастеров двенадцатилетним ожиданием женитьбы Хэла. Если он сейчас откажется, его жест не только разрушит финансовый альянс, базирующийся на многих миллионах долларов. Это будет пощечина, которую его отец никогда не простит. Рейд Ланкастер был строгим, мстительным человеком.
      Он никогда не хотел для сына политической карьеры и мог сильно навредить ему с финансовой точки зрения.
      – У тебя, правда, пока есть дополнительное время. Ты можешь ликвидировать кое-какие разрушения, – сказал Том почти убеждающе. – В политике нет ничего вечного. Все мы знаем это. У людей короткая память. Но все будет зависеть от обстоятельств… как политических, так и личных, – он откашлялся. – Позволь мне спросить тебя кое о чем. У тебя на уме кто-то еще?
      – Не могу ответить, – произнес тот.
      – Тогда гипотетически, – настаивал Том. Хэл стиснул зубы.
      – Хорошо, гипотетически. Допустим, у меня на уме кто-то есть.
      – Она должна быть второй Дианой, – сказал Том. – Кто-нибудь из того же круга. Кто-то с такими же связями. Кто-то, кого твоя семья приняла бы с распростертыми объятиями. В таком случае люди могут позволить тебе пошалить, поменяв одну принцессу на другую. Это менее серьезное преступление, – он нервно взглянул на приятеля. – Девушка, о которой мы говорим, отвечает этим условиям?
      Хэл загадочно улыбнулся.
      – Не могу ответить.
      Теперь Том выглядел очень обеспокоенным.
      – Хэл, мой совет тебе все тщательно обдумать. Люди ждут от тебя женитьбы на Диане. Они будут ждать долго. Не вляпайся во что-нибудь.
      Хэл молчал.
      – Послушай, – продолжил Том, – я хочу, чтобы ты кое-что понял. Твоя карьера для меня не просто предмет любопытства. Куда бы ты ни стремился, я намерен помогать тебе. Я кое-как разбираюсь в нашей сумасшедшей стране и знаю, что тебе понадобится в ближайшие годы. Дуайт удерживает нас от войны, но для этого использует все свое умение и авторитет. Однако он не вечен. Нам необходимы мудрые лидеры в наш ядерный век. У тебя для работы есть и голова, и сердце. Не исключай себя из списка гонщиков, пока гонки не начались, Хэл. Не делай сегодня ничего, что может помешать твоей избирательной кампании в будущем.
      Он встал, надел очки и взглянул на приятеля.
      – Подумай о своей стране, как о себе, Хэл. Это все, о чем я прошу.
      Тот кивнул, оценивая слова Тома, затем тоже поднялся, улыбнулся и развел в стороны усталые руки.
      – Я тебе вот что скажу, – заявил он. – Хочу принять душ. Когда спустишься вниз, закажи мне мартини. Увидимся через пару минут.
      – О'кей.
      Том направился к двери, все еще выглядя обеспокоенным.
      – Спасибо, – произнес Хэл.
      Когда Том ушел, он опять сел и уставился в окно. Двусмысленная улыбка играла на его губах, хотя в глазах было страдание.
      Он знал заранее, что посоветует ему Том, но все равно должен был выслушать.
      Хэл уже принял решение. Завтра он полетит домой, поговорит с Дианой и сделает предложение Лауре.
      Хэл улыбнулся своей прошлой наивности. За все эти годы любовь никогда не принималась им в расчет. Но теперь он великолепно и самозабвенно влюбился. Его сердце принадлежало Лауре с того самого момента, когда он впервые увидел ее.
      Этот факт сделал все остальное неважным. На первом месте должна стоять Лаура.
      Любовь являлась новым переживанием для Хэла. Вначале чувство было таким болезненным, таким изматывающим, что он испугался, как бы не сойти с ума. Впервые в жизни он понял измученных любовью молодых людей, привязанных к девушке, отдающих ей себя, иногда даже кончающих жизнь самоубийством.
      Лаура была его сердцем. Без нее он превращался в ничто.
      Девушки для Хэла всегда были чем-то, преподносимым на тарелочке. Они бросались к нему без колебаний и не скрывали свой голод и желания. Неуклюжие и вялые в попытках быть женственными, они вызывали в Хэле чувство одиночества даже во время их самых горячих объятий. Поскольку девушки всегда стремились к нему, Хэл не ощущал, что по-настоящему необходим им. Зачем желать того, что каждый может получить по собственной прихоти?
      Но Лаура отличалась от всех. Она держала себя в руках, потому что имела характер. Другие женщины походили друг на друга во всем, но Лаура была другой.
      Однако не только глубина и достоинство сильно отличали ее от других в сексуальных отношениях, которые Хэл, как он думал, познал полностью. Она отдавала ему себя больше, чем любая женщина. Когда Лаура прикасалась к нему, улыбалась ему, занималась с ним любовью, она отдавала все свое сердце.
      И благодаря этому она завоевала его сердце.
      По словам Тома, без Дианы от Хэла осталось бы процентов двадцать пять, как от политика, Но без Лауры от него осталась бы только половина мужчины. Он не мог представить свою оставшуюся жизнь без нее. Все было очень просто.