15

В течение пяти дней два легиона Герминия Катона, неся и неся потери, выдерживали свирепые атаки готов, отступали под покровом темноты и занимали новую позицию, преграждая все сокращающуюся дорогу на Эборакум. Легионеры с ног валились от усталости, и на пятую ночь Катон созвал их начальников.

— Теперь, — сказал он им, — наступил час доблести. Теперь мы нападем.

— Чистейшее безумие! — не веря своим ушам, заявил Деций. — Это час отступления. У нас осталось меньше шести тысяч человек, и некоторые не в силах даже щит поднять.

— А куда мы отступим? В Эборакум? Его невозможно оборонять. Дальше на север в Виновию? Там мы столкнемся со вторым войском готов. Нет. Сегодня же ночью мы нанесем удар!

— Я в этом участвовать не собираюсь! — заявил Деций.

— Так убирайся в Эборакум! — рявкнул Катон. — Я и за десять вилл не оставлю тебя здесь даже на минуту!

Деций вскочил и ушел, а Катон посмотрел на оставшихся восьмерых.

— Кто-нибудь еще?

Никто не шевельнулся.

— Отлично. Так вот: пять дней мы применяли только стратегию обороны и отступления. Готы встали лагерем между двух речек, и мы ударим по ним с двух сторон.

Агриппа, ты поведешь правую колонну. Пробивайся к шатру со знаменем Вотана. Его военачальники будут в середине. Я обрушусь на них слева, поражая их мечами и огнем.

Агриппа, темноглазый молодой воин, с десятилетним военным опытом за плечами, кивнул в ответ.

— Деций кое в чем был прав, — сказал он. — По-прежнему шесть тысяч против вдвое превосходящих сил противника. Если мы нападем, то уже не сможем отступить. Победим или умрем, мой полководец.

— Если рассуждать здраво, о победе нам не следует и мечтать. Но божественный Юлий однажды уничтожил войско, в сто раз превосходившее численностью его собственное.

— Как нам известно из его же «Записок».

— Наступайте широким фронтом и перестройтесь внутри их лагеря. Разделавшись с начальниками, постарайтесь соединиться с моей колонной.

— А если не сможем…

— Заберите с собой столько этих варваров, сколько сумеете.

Катон отпустил их, и они отправились поднимать своих подчиненных. Легионеры бесшумно снялись с лагеря и двумя колоннами направились к лагерю врагов.

В трех милях оттуда готы поставили свои шатры на широкой луговине между двумя речными руслами. Там пылали десятки костров, но почти все воины уже спали.

Выставленные дозорные либо дремали на своих постах, либо завалились спать под кустами. Никто не опасался войска, которое отступало уже столько дней.

В шатре Леофрика, полководца, на награбленных шелковых коврах расположились начальники отрядов, попивали вино и обсуждали захват Эборакума, прикидывая, какие сокровища ожидают их там. Леофрик сидел рядом с обнаженной молоденькой британской девушкой, которую днем изловили посланные на разведку дозорные. На ее лице лиловел синяк от удара, которым один из них свалил ее, прежде чем изнасиловать. Тем не менее она пришлась Леофрику по вкусу. Он уже дважды взял ее и намеревался позабавиться с ней еще раз, прежде чем утром отдать на потеху простым воинам. Он крепко стиснул ее грудь. Она вздрогнула и вскрикнула, и Леофрик ухмыльнулся.

— Скажи-ка мне, как сильно ты меня любишь, — потребовал он, сжимая пальцы все сильнее.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя! — простонала она.

— Еще бы! — сказал он, опуская руку. — И я тебя люблю. Во всяком случае, до утра. — Окружающие расхохотались. — Завтра, — продолжал он, — женщин хватит на всех нас. И не деревенских девок вроде этой, но высокородных римских телок с бледной кожей и накрашенными губами.

— Ты думаешь, Катон отступит к городу? — спросил Баский, младший брат Леофрика.

— Нет. Стен ему не удержать. Думаю, он разделит свое войско и пойдет к Виновии, пытаясь набрать воинов среди триновантов, но ничего у него не получится. Нам придется изрядно потрудиться, гоняясь за ним. Но ему конец. Идти-то ему некуда.

— А правда, что в Эборакуме стены обиты золотом? — спросил Баский.

— Навряд ли. Но сокровища там есть, и они будут нашими.

— Какие сокровища?

— А вот какие, — ответил его брат, опрокидывая девушку и раздвигая ее ноги. Она закрыла глаза, когда под ободряющие крики Леофрик расстегнул штаны и лег на нее.

Этой муке, казалось, не будет конца: за Леофриком последовал Баский, а потом по очереди и все остальные.

Боль… боль и нестерпимое унижение. Наконец ее отшвырнули в угол, и все разошлись по своим шатрам.

Внезапно ночь расколол рев трубы. Леофрик, пьяно шатаясь, высунул голову наружу и увидел хлынувших в его лагерь римских легионеров. Обомлев, он попятился и нашарил меч.

Сея хаос, дисциплинированные римские колонны двигались по лагерю. Воины выбегали из шатров и падали под беспощадными ударами мечей. Застигнутые врасплох готы, почти все без панцирей и щитов, отчаянно дрались в одиночку.

Легионеры Катона, заходя с левого фланга, начали поджигать шатры, бросая в них горящие факелы — ветер раздул пламя, погнал перед собой огненную стену.

На правом фланге ряды было построившихся готов отряд Агриппы прорезал боевым клином, который, точно наконечник копья, нацелился на шатер Леофрика. Как ни был он пьян, готский военачальник, воин с большим опытом, сразу понял, какой отчаянный маневр предпринял Катон, и понял, что еще может одержать победу. Он посмотрел вокруг, оценивая происходящее… Вот! Баский построил своих воинов в стену из щитов! Но им следует перехватить римский клин, остановить его, ринуться вперед самим. Огонь помешает римлянам соединиться, и они не смогут противостоять силам, настолько их превосходящим. Но бедняга Баский до такого маневра не додумается. Леофрик вышел из шатра… и что-то поразило его в спину. Он споткнулся, упал на колени, а потом навзничь, преодолевая головокружение.

Британская девушка оседлала его, сжимая в руке окровавленный нож. Торжествующая улыбка растянула ее губы, когда лезвие качнулось над глазами Леофрика.

— Я люблю тебя, — сказала девушка.

И лезвие опустилось.

Катон стоял над трупом Леофрика. Рукоятка ножа все еще торчала из глазницы.

— Уцелевшие бегут в сторону Петварии, — сказал Агриппа. — Люций преследует их с тремя когортами.

— Хотел бы я знать, что тут произошло, — сказал Катон.

— Не знаю, почтеннейший. Но прими мои поздравления со славной победой!

— Зачем поздравлять меня? Ты внес свою долю в эту победу, как и каждый из тех, кто служит под моим началом. Клянусь богами, этот луг начинает смердеть!

Темные глаза Катона оглядели поле сражения. Всюду валялись трупы. Некоторые обгорели дочерна в пламени, с ревом пронесшемся по шатрам, другие валялись там, где упали, сраженные мечами легионеров. Павших британцев сложили в спешно выкопанный ров. Готов, забрав их панцири и оружие, оставили воронью и лисам.

— Убито двенадцать тысяч врагов, — сказал Агриппа. — Остальным никогда не создать новое войско.

— Никогда не говори «никогда». Они рано или поздно вернутся. А теперь надо решить, идти ли на юг, чтобы соединиться с Квинтом, или на север преградить готам путь на Эборакум.

— Ты устал, почтеннейший. Отдохни и прими решение завтра.

— Завтра может быть уже поздно.

— Мой старый полководец имел обыкновение повторять: «Усталый человек легко ошибается». Доверься его мудрости, почтеннейший, и отдохни.

— Ты обращаешь против меня мои собственные слова!

Неужто всякое уважение забыто? — спросил Катон, посмеиваясь.

— Я приказал поставить твой шатер за тем холмом.

Долина речки там сужается в овражек, окруженный дубами.

Прасамаккус придержал лошадь. На севере виднелась полуразрушенная Стена Антонина, а перед ней бушевала битва. Тысячи бригантских воинов окружили войско готов, и шла ужасающая резня. Ни намека на тактические маневры ни с той, ни с другой стороны — просто яростное беспорядочное мельтешение опускающихся мечей, топоров и ножей.

Он повернул лошадь. Его наметанному глазу было ясно, что в этот день победителей не будет и противники отойдут с поля брани, окровавленные и измученные. Завтра бриганты нападут снова, и так будет продолжаться, пока враги либо будут уничтожены, либо одержат победу.

Свернув на запад, он миновал сложенную из дерна стену там, где она рухнула возле разрушенной башни.

Он вздрогнул и прошептал молитву духам, которые все еще бродили тут, и направился на северо-запад к Каледонским горам.

В пути с ним ничего не случилось, хотя он встречал много беженцев и наслушался жутких рассказов о зверствах, чинимых вторгнувшимся войском. Некоторые казались преувеличенными, от остальных к горлу подступала тошнота. Старый бригант давно уже перестал удивляться ужасам, которым люди способны подвергать своих ближних, но он благодарил богов, что эти рассказы еще способны вызвать в его сердце отвращение и печаль.

На ночлег он остановился возле клубящегося ручья, а с рассветом начал взбираться к хижине, где в первый раз встретился с Кулейном лак Ферагом. Она не изменилась, а дым, поднимающийся из невысокой трубы, обрадовал его и успокоил. Он спешился, и тут из хижины вышел могучий великан с мечом в руке.

Прасамаккус захромал к нему, надеясь, что его почтенные годы и явное увечье рассеют опасения незнакомца.

— Кто ты, старик? — спросил великан, шагнув вперед и прижав острие меча к груди Прасамаккуса.

Бригант скосил глаза на лезвие, потом посмотрел в светлые глаза воина.

— Я не враг.

— Враги являются в разных обличьях. — Вид у воина был усталый, под глазами чернели круги.

— Я ищу юношу и девушку. Один друг сказал, что они должны быть тут.

— Какой друг?

— Его имя Кулейн. Он привел их сюда, чтобы они были в безопасности.

Воин положил меч, повернулся и вошел в хижину.

Прасамаккус последовал за ним. Он увидел раненого, лежащего на узкой кровати. Бригант нагнулся над ним и увидел, что раны затянулись, однако кожа у него была землисто-бледной и дыхание казалось еле заметным. На груди у него лежал черный камешек с тончайшими золотыми прожилками.

— Он лежит так уже много дней. Я больше ничем не могу ему помочь.

— А девушка?

— Похоронена снаружи. Она погибла, защищая его.

Прасамаккус уставился на лицо раненого — лицо Утера. Те же высокие скулы, тот же сильный подбородок, те же густые брови и прямой длинный нос.

— Магия почти исчерпалась, — сказал Прасамаккус.

— Я так и думал, — ответил великан. — Вначале камень был золотым с черными прожилками, но с каждым днем чернота ширилась. Он умрет?

— Боюсь, что да.

— Но почему? Раны же заживают хорошо!

— Недавно я видел другого воина в таком же состоянии, — ответил бригант. — Мне сказали, что его дух покинул тело.

— Но ведь это то же, что смерть, — возразил Олег. — А мальчик жив.

Прасамаккус пожал плечами и взял руку Кормака за запястье.

— Пульс очень слабый.

— У меня есть похлебка, если ты голоден, — сказал Олег, отходя к столу. Прасамаккус прохромал к стулу и сел.

Когда они поели, Олег рассказал бриганту о бое на поляне и как его собственная дочь Рианнон предала их.

Прасамаккус слушал молча, читая боль в глазах Олега.

— Ты очень любишь свою дочь, — сказал он потом.

— Больше не люблю.

— Чепуха. Мы растим их, мы лелеем их, мы понимаем их, мы плачем из-за их слабостей и печалей. Где она теперь?

— Не знаю. Я ее прогнал.

— Понимаю. Благодарю тебя, Олег, за твою помощь принцу.

— Принцу?

— Он сын Утера, верховного короля Британии.

— Он говорил не как знатный человек.

— Да. Жизнь не позволила ему занять подобающее место.

— И мы ничего не можем сделать? — спросил Олег.

— Если бы это было возможно, я бы отвез его туда, где лежит его отец, но это слишком далеко. Он не выдержит дороги.

— Значит, нам остается сидеть и смотреть, как он умирает? Я не могу с этим смириться.

— Не можешь и не должен, — произнес голос у них за спиной, и они обернулись к двери. Олег вскочил и потянулся за мечом.

— Он тебе не понадобится, — сказал незнакомец, входя и закрывая за собой дверь. Он был высоким, широкоплечим, с бородой точно из золотых нитей. — Ты помнишь меня, Прасамаккус?

Старый бригант замер.

— В тот день, когда Утер обрел свой Меч… ты был там, помогал Лейте. Но ты не состарился — Я был там. Теперь я здесь. Положи свой меч, Олег Хаммерханд, и приготовься отправиться в путь.

— Куда?

— На Хрустальный Остров, — ответил Пендаррик.

— А он сказал, что добираться до него придется через всю страну, — сказал Олег. — На это уйдут десятки дней.

— Не по тем дорогам, которыми пользуется он, — объяснил ему Прасамаккус.

— Это по каким таким дорогам? — спросил Олегу Прасамаккуса, когда Пендаррик вышел на поляну перед хижиной.

— Путями Духа, — ответил бригант, и Олег быстро сотворил знак Защитного Рога и только тогда вышел из хижины следом за волочащим ногу Прасамаккусом. Пендаррик теперь с помощью мерной палки тщательно рисовал мелом переплетающиеся треугольники вокруг центрального круга. Он взглянул на них, не поднимаясь с колен.

— Беритесь-ка за дело, — сказал он. — Оденьте мальчика потеплее и принесите его сюда. Не наступайте на меловые черты и следите, чтобы на них ничего не упало.

— Он колдун! — шепнул Олег.

— По-моему, да, — согласился Прасамаккус.

— Так что же нам делать?

— То, что он велит.

Олег, вздохнул. Они натянули одежду на неподвижное тело Кормака, Олег бережно взял его на руки и вынес на поляну, где Пендаррик ждал их в центре звезды необычной формы. Осторожно перешагивая через линии, Олег положил Кормака рядом с колдуном. Прасамаккус вступил в звезду с мечом Олега и еще одним.

Когда они все оказались внутри Круга, Пендаррик поднял руки, и солнечный свет заблестел на золотом камушке в правой. В воздухе раздался треск, замерцало сияние, внезапно вспыхнув так ярко, что Прасамаккус закрыл глаза ладонью. Сияние исчезло…

Они, все трое, стояли внутри кольца из камней на вершине холма, поросшего высокими деревьями.

— Здесь я вас оставлю, — сказал Пендаррик. — Да сопутствует вам удача в конце вашего пути.

— Где мы? — спросил Олег.

— Под Камулодунумом, — ответил Пендаррик. — Перенестись прямо на Остров было нельзя. Теперь вы окажетесь в центре селения — оно было построено по законам Каменного Круга. Тебя ждет встреча со старой знакомой, Прасамаккус. Передай ей от меня любящий привет.

Пендаррик вышел из кольца и поднял руку. Воздух снова замерцал, и они увидели недоумевающие лица трех женщин, сидящих в круглой зале возле тела Утера.

— Простите нас, госпожи, — сказал Пендаррик с поклоном, а Олег поднял Кормака, отнес к большому круглому столу, на котором лежал король, и бережно положил его рядом с отцом. Прасамаккус подошел к столу и с великой любовью посмотрел на два неподвижных тела.

— Такое горе, что они впервые встретились вот так.

Одна из женщин вышла из залы, две другие были по-прежнему погружены в молитву.

Дверь открылась, в залу вступила высокая фигура в белом одеянии. Позади следовала женщина, позвавшая ее.

Прасамаккус захромал к ним.

— Госпожа, я снова должен испросить про… — Он споткнулся и умолк, узнав Лейту.

— Да, Прасамаккус, это я. И меня начинают все больше сердить появления теней прошлого, которое я предпочту забыть. Сколько еще тел ты намерен принести на Остров?

Он сглотнул, но не сумел выдавить из себя ни слова, а она величественно прошла мимо и посмотрела на лицо Кормака Даймонссона.

— Твой сын, Гьен, — прошептал Прасамаккус.

— Я вижу, — сказала она и погладила мягкую бородку. — Как он похож на отца.

— Я счастлив, что вижу тебя, — сказал бригант. — Я часто думал о тебе.

— А я о тебе. Как поживает Хельга?

— Она умерла. Но нам было очень хорошо вместе, и я счастлив воспоминаниями и ни о чем не сожалею.

— Если бы я могла сказать то же! Он, — она указала на Утера, — разбил мою жизнь. Он ограбил меня — отнял сына и всякое счастье, которое могло выпасть на мою долю.

— И тем он ограбил себя, — сказал Прасамаккус. — Он ни на миг не переставал любить тебя, госпожа. Просто… просто вы не были предназначены друг для друга. Знай ты, что Кулейн жив, ты никогда бы не стала его женой. Будь он менее горд, он мог бы забыть про Кулейна. Я оплакиваю вас обоих.

— Мои слезы давно иссякли, — сказала Лейта. — Когда я плыла в Галлию, оставив мертвое тельце сына… или так мне казалось… — Она помолчала. — И ты, и твой спутник должны покинуть Остров. На том берегу озера на холме ты найдешь Кулейна. Он ждет там известий о человеке, которого предал.

Прасамаккус посмотрел ей в глаза. Ее волосы все еще были темными, только у одного виска серебрилась седая прядь, а лицо было прекрасным и каким-то странно вневременным. Никто бы не сказал, что ей уже под пятьдесят, но глаза казались матовыми и безжизненными, и в ней ощущалась бесчувственность, которая смутила Прасамаккуса.

Она вновь посмотрела на тела. Ее лицо ничего не выразило, и она перевела взгляд на бриганта.

— В нем нет ничего от меня, — сказала она. — Он отродье Утера и умрет вместе с ним.

Они нашли Кулейна на вершине холма. Он сидел, поджав ноги, спиной к узкой дамбе, которая вела на Остров, ясно видимый теперь, когда дымка рассеялась. Он встал и обнял Прасамаккуса.

— Как ты оказался тут?

— Доставил тело Кормака.

— Где он?

— Рядом с королем.

— Христос сладчайший! — прошептал Кулейн. — Он живой?

— Уже почти нет. Как и Утер. Только ослабевающий Камень еще заставляет его сердце биться.

Прасамаккус познакомил его с Олегом, и тот вновь описал трагические события, которые привели к смерти Андуины. Кулейн устало опустился на землю и устремил взгляд на восток. Бригант положил ладонь ему на плечо.

— Ты тут ни при чем. Владыка Ланса. Вина не твоя.

— Я знаю. Но ведь я же мог их спасти!

— Не все доступно даже твоим великим силам. И ведь Утер и его сын еще живы.

— Надолго ли?

Прасамаккус ничего не ответил.

— Но есть другое, что прямо касается нас, — негромко сказал Олег, указывая на восток, откуда большой отряд вооруженных всадников быстро устремлялся к холму.

— Готы! — сказал Прасамаккус. — Что им тут понадобилось?

— Им велено убить короля, — ответил Кулейн, вставая, и взял свой серебряный посох. Разъяв его на середине, он схватил в обе руки по короткому мечу, стремительно повернулся и побежал к дамбе. На полпути он крикнул Прасамаккусу через плечо:

— Спрячься. Тут не место для увечных.

— Он прав, — сказал Олег. — Хотя мог бы сказать это помягче. Вон там густые кусты.

— А ты?

— Я в долгу у Кормака за мою жизнь. Если они хотят убить короля, так, конечно, зарежут и мальчика.

И он кинулся с холма к покрытой илом дамбе. Шириной она была шага в три и очень скользкой. Олег, глядя под ноги, прошел двадцать шагов до того места, где стоял Кулейн.

— Добро пожаловать, — сказал Кулейн. — Я восхищен твоей доблестью, хотя и не мудростью.

— Этот мост нам не удержать, — сказал Олег. — Их столько, что они будут теснить нас и теснить, а как только мы окажемся на берегу, верх останется за ними.

— Сейчас, пожалуй, самое подходящее время, чтобы придумать иную тактику, — заметил Владыка Ланса, когда готы придержали коней у начала дамбы.

— Я так, для разговора, — ответил Олег. — Не возражаешь, если я встану справа?

Кулейн улыбнулся и покачал головой. Олег осторожно перешел направо. Готы спешились, и несколько уже шли по дамбе.

— Вроде бы между ними нет ни одного лучника, — сказал Олег.

В воздух взвилась стрела, и меч Кулейна отбил ее от самой груди Олега.

За первой последовала вторая и третья. От второй Кулейн уклонился, третью отбил.

— Ты очень искусен, — заметил Олег. — Может, как-нибудь на днях научишь меня этой штуке.

Прежде чем Кулейн успел ответить, готы ринулись вперед. Однако двигаться они могли лишь по двое. Кулейн шагнул вперед, отбил рубящий удар и распорол живот первого. Олег поднырнул под бешено занесенный меч, ударил врага в подбородок, и второй воин, свалившись в воду, сразу пошел на дно под тяжестью своих доспехов.

Мечи Кулейна казались двумя арками мерцающего серебра — с такой быстротой он оплетал теснящихся воинов страшной сетью смерти. Рядом с ним Олег Хаммерханд сражался со всем доступным ему искусством, но тем не менее их неумолимо оттесняли к Острову.

На мгновение готы остановились, и Кулейн перевел дух. Кровь сочилась из царапины на его виске и текла из более глубокой раны в плече. Олег был ранен в бедро и в бок. Но они твердо держались на ногах.

Прасамаккус на склоне холма мог только следить со скорбным восхищением, как эти двое бросали вызов невозможному. За их спиной солнце закатывалось в золото и багрянец, и вода под сумеречной дымкой была алой.

Вновь готы рванулись вперед и были встречены холодным железом и доблестью.

Кулейн поскользнулся, и в бок ему вонзился меч, но его меч ударил снизу в пах врага, и тот с воплем откинулся на спину. Кулейн выпрямился, отбил новый удар и вторым мечом рассек горло нападавшему. Олег Хаммерханд умирал. Ему пронзили легкое, и кровь, пенясь, стекала по его бороде, в животе у него торчал меч, чей владелец пал от ответного чисто инстинктивного удара.

С бешеным ревом гнева и бессилия Олег врезался в ряды готов, тяжестью тела сбивая их с ног. Со всех сторон в него вонзались мечи, но в самый момент смерти его кулак опустился на шею ближайшего из врагов и сломал ее. Когда он упал, Кулейн бросился в гущу свалки, рубя и коля обоими мечами. Готы в растерянности снова отступили.

Прасамаккус закрыл глаза. По его щекам струились слезы. Ему невыносимо было смотреть на гибель Владыки Ланса, но не хватало духа отвернуться. Вдруг справа от себя он услышал топот марширующих ног. Прасамаккус выхватил охотничий нож и захромал навстречу, готовый умереть. Первым, кого он увидел, был Гвалчмай, который шел рядом с Северином Альбином. За ними шагали последние легионеры Девятого легиона Утера — седые ветераны, давно пережившие пору расцвета своих сил, но сохранившие гордую осанку. Гвалчмай бросился к нему:

— Что тут происходит, мой друг?

— Кулейн пытается удержать дамбу. Готы ищут тело короля.

— Девятый, ко мне! — крикнул Северин, и его гладий выскользнул из бронзовых ножен. С громовым криком восемьдесят легионеров выстроились рядом с ним, словно годы покоя были лишь сном в летнюю ночь.

— Клин! — скомандовал Альбин, и легионеры на обоих флангах попятились, образуя легендарный «наконечник копья». — Боевой шаг! Вперед!

Клин выдвинулся на луг, где большая толпа готов все еще ждала своей очереди двинуться по скользкой дамбе. Они увидели приближающий отряд и уставились на него, не веря глазам. Некоторые даже захохотали при виде седых волос новых врагов, но смех быстро замер, когда железные мечи врубились в их ряды и клин пробился к дамбе.

Гот гигантского роста кинулся на Альбина, но его бешеный удар был отбит, и гладий впился в его шею.

— Рога! — крикнул Альбин, и ветераны мгновенно перестроились в грозный строй «бычьи рога», зажав растерявшихся готов в полукольцо. Они начали беспорядочно отступать, думая построиться на склоне.

— На них! — взревел Альбин, и легионеры в центре устремились вперед.

Готы не выдержали и бросились бежать врассыпную. На дамбе Кулейн, истекая кровью, струящейся из десятка ран, увидел, как воины перед ним попрыгали в воду, лишь бы избежать встречи с ветеранами Девятого.

Они отчаянно барахтались, но доспехи увлекли большинство на дно. Кулейн упал на колени, уступив неимоверной слабости.

Мечи выпали из его рук.

Гвалчмай подбежал к нему и подхватил на руки, не дав упасть в озеро.

— Защищайте дамбу, они вернутся, — сказал Кулейн.

— Я отнесу тебя на Остров, они там исцелят тебя.

Обхватив Кулейна еще могучими руками, старый кантий понес его по дамбе на Остров, где несколько женщин следили за битвой. Ноги у него скользили, он пошатывался.

— Помогите мне! — сказал он, и женщины после некоторых колебаний приняли его ношу и отнесли умирающего в круглую залу.

Лейта смотрела, как они вошли и положили его на мозаичный пол, подложив ему под голову свернутый плащ.

На ее лице не отразилось никакого чувства.

— Спасите его, — сказал Гвалчмай. Одна из женщин открыла грудь Кулейна, взглянула на страшные раны и прикрыла их.

— Вам же подвластна магия! Вы же целительницы!

— Ему магия помочь не может, — тихо сказала другая женщина. — Дай ему отойти в покое.

Подошел Прасамаккус и встал на колени рядом с Кулейном.

— Вы с Олегом убили тридцать одного, — сказал он. — Вы были несравненны. Легионеры Альбина охраняют дамбу и обходят берег. С каждым днем будут приходить все новые. Мы защитим короля и его сына.

Глаза Кулейна приоткрылись.

— Гьен?

— Ее здесь нет, — прошептал Прасамаккус.

— Скажи ей… — Кровь запузырилась из пронзенных легких.

— Кулейн? Бог мой! Кулейн!

— Он умер, мой друг, — сказал Гвалчмай.

Прасамаккус закрыл глаза покойному и с трудом поднялся на ноги. В дверях он увидел Лейту. Ее глаза были широко раскрыты.

— Он звал тебя, — с упреком сказал бригант. — А ты даже в этом ему отказала. Где твоя душа, Гьен? На тебе одеяние христианки. Где твоя любовь?

Не говоря ни слова, она повернулась и ушла.

16

Лекки, чье худенькое тельце и волосы Карил отмыла от грязи, сидела на лошади и с этой огромной высоты смотрела по сторонам. Позади нее сидел ее отец, самый высокий и самый сильный человек в мире. Теперь она могла ничего не бояться. Она жалела только, что ее отец забыл, как говорят на человеческом языке.

Но все равно улыбка у него была как солнце на заре, а руки мягкими и очень ласковыми.

Она покосилась на свою новую тунику из серой шерсти, обметанную черной ниткой. Такую теплую и мягонькую, совсем как сапожки из овчины, которые подарила ей Карил. Она всю жизнь бегала босиком, и так приятно было шевелить пальцами в меховых завитках! Ничего подобного ей и не снилось. Отец погладил ее по плечу и указал на небо.

Там клином летели лебеди, их шеи были прямыми, точно стрелы.

Лошадь, которой снабдил их Аста, была старой кобылой шестнадцати ладоней в холке, с прогнутой спиной, и трусила она очень неторопливо. Но Лекки еще никогда не ездила на лошади, и разбитая кляча казалась ей могучим жеребцом, способным вихрем унестись от самого быстрого боевого коня готов.