Глава 1

Терри Клейн сидел в приемной прокурора округа и ждал вызова; он не имел ни малейшего представления о том, почему его заставляют ждать и зачем его вообще привезли сюда.

Память его живо воспроизвела цепочку последних событий: кто-то настойчиво постучал в дверь его квартиры, потом какие-то мужчины прошли в спальню, оттолкнув преградившего им путь слугу китайца Ят Тоя, подождали, пока Терри оденется, затолкнули в полицейскую машину, на которой — со включенной сиреной, чтобы было легче пробиться сквозь поток машин, — и доставили к прокурору округа.

Эти воспоминания были навязчивы и неприятны, а томительное ожидание только усиливало нервное напряжение: ему уже казалось, что настенные часы отбивают не время, а как бы некий приговор: виновен, виновен, виновен…

Время от времени молоденькая секретарша украдкой поглядывала на Терри Клейна.

Терри на нее не смотрел и все же ощущал, что она внимательно изучает его; странно, подумал Терри, почему она проявляет ко мне такой интерес: то ли прокурор попросил ее понаблюдать за мной и потом доложить о моем поведении, то ли это просто женское любопытство.

Было около десяти часов утра. Из дверей, располагавшихся по обеим сторонам длинного коридора, то и дело с важным видом выходили служащие суда, толкали вертушку и шли через холл, на ходу бросая короткие деловые реплики девушке, сидевшей за столиком с табличкой «Информация». Терри Клейн взирал на них с видом человека, которого все это совершенно не касается.

— Отдел пятый, дело против Тейлора, — скороговоркой пробормотал рыжеволосый мужчина и заспешил к выходу.

— Судья Белтер, предварительное слушание по делу Джексона, — гаркнул худой, нервического вида клерк, устремляясь вслед первому.

— Прения по ходатайству об отмене судебного приговора, дело Гейнца, — сухо проинформировал упитанный молодой человек, так цепко державший в руке свою кожаную папку, будто боялся, что кто-то может покуситься на нее.

Молодая женщина за информационной стойкой проставляла галочки и время против названных фамилий в длинном списке, убористо напечатанном на листе бумаги, который лежал перед ней на столе. Наконец часы пробили десять. От конторской суеты не осталось и следа. Не хлопали двери, не слышно было торопливых шагов по коридору.

Заинтересованный взгляд молодой женщины вновь остановился на Терри Клейне.

Клейн, чуть повернув голову, перехватил этот взгляд и удержал его.

— Как вы думаете, — спросил он, — такая спешка действительно повышает производительность здешнего труда?

— Конечно, — ответила она, потом, чуть помедлив, добавила: — Дух времени.

— Прямо как белки в кругу.

Она нахмурила брови.

— Извините, в кругу или в колесе?

— А как вам больше нравится? — вытаскивая из кармана выточенный из слоновой кости портсигар, поинтересовался Терри. И пока она переваривала этот вопрос, тут же задал другой, как бы невзначай, как бы для поддержания разговора: — А по какому делу хочет видеть меня прокурор?

Она инстинктивно ухватилась за более незамысловатый вопрос:

— Я думаю, это насчет… — но она замолчала, не закончив предложения.

Попытка получить информацию не удалась, но Клейн не выказал никаких признаков разочарования. Наоборот, стараясь удержать нить беседы в своих руках, он всем видом показал ей, что это вроде бы он сам помешал ей закончить фразу.

— Дух времени, — спокойно прокомментировал он, неторопливо доставая сигарету из портсигара, — палка о двух концах: публика требует, чтобы завтрашние газеты распродавались уже сегодня вечером, и, значит, сама лишает себя новостей о событиях, которые произойдут завтра утром; требует, чтобы плоды срывались зелеными и дозревали уже на полках, чтобы рождественские номера журналов лежали в киосках уже первого ноября… Скажите, не предпочли бы вы вкусить плодов действительно спелых?

Она кивнула, но как-то неопределенно.

— Меня пригласили в качестве свидетеля? — поинтересовался Клейн, потом спокойным, как бы безучастным тоном добавил: — Или, может, я совершил какое-нибудь серьезное преступление — убийство, например?

Девушка сконфузилась и попыталась что-то сказать в ответ, но тут раздался звонок. Ее проворные пальцы утопили клавишу на пульте. Она произнесла в микрофон:

— Хорошо, мистер Диксон, — и вновь нажала клавишу. Когда она подняла глаза и обратилась к Терри Клейну, в ее голосе прозвучало некоторое облегчение: — Прокурор ждет вас, мистер Клейн. Прямо через вертушку, потом по коридору, в самом конце.

Терри Клейн улыбнулся ей в знак благодарности, прошел по длинному коридору и распахнул дверь. Секретарша, сидевшая за столом гордой свечкой, кивком головы указала на дверь с табличкой «Без разрешения не входить».

— Сюда, пожалуйста, мистер Клейн.

Терри открыл дверь.

Паркер Диксон, сидя в массивном кожаном кресле, подписывал какие-то бумаги. Он поднял голову и сказал:

— Доброе утро, мистер Клейн. Присаживайтесь вон в то кресло, пожалуйста. — Не закончив фразы, он вновь обратил свой взор на бумаги, молниеносным росчерком пера поставив подпись; девушка с усталыми глазами механически промокнула ее, прокурор тем временем уже ставил следующую. Когда все бумаги были, наконец, подписаны, она аккуратно сложила их в плетеную корзинку и вышла из кабинета, стараясь ступать тихо, словно боялась потревожить сокровенные мысли прокурора.

Прокурор поднял голову.

Ему было чуть больше пятидесяти. Он улыбнулся отработанной улыбкой опытного политика. Глаза его были настороженными и не улыбались. Сердечность, запечатленная на его лице, была столь убедительной, что мало кто смог бы заметить, сколь холодны и бесстрастны эти глаза.

— Сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мистер Клейн, — без всяких предисловий начал Паркер Диксон, — но обстоятельства исключительной важности заставляют меня задать вам несколько вопросов.

— Так в чем, собственно, суть этих ваших обстоятельств? — спросил Клейн. — К чему прикажете готовиться, к чему-то страшному или приятному?

Прокурор по-прежнему улыбался, однако его зеленоватые глаза были такими же пристально-внимательными, как глаза кота, изучающего птичку в клетке.

— Простите, но, может быть, первым начну задавать вопросы все-таки я? Не возражаете, если мы перейдем прямо к делу? Видите ли, я успел предварительно ознакомиться со всеми материалами, касающимися вашей жизни. Поэтому меня интересуют лишь конкретные события, которые имели место в последние несколько часов.

Клейн удивленно поднял брови и вежливо спросил:

— Вы располагаете полной информацией о моей жизни?

— Да.

— Позвольте узнать, когда ваш интерес ко мне достиг такой степени, что вам потребовалась информация?

Прокурор посмотрел на Терри испытующим взглядом, глаза его отразили лучи света от оконного стекла и, казалось, засверкали крохотными молниями.

— Приблизительно с четырех тридцати сегодняшнего утра. Это о чем-нибудь говорит вам, мистер Клейн?

— Лишь о том, что ваша информация — коль скоро обстоятельства именно таковы — грешит убогостью и несовершенством.

— Боюсь, что вы недооцениваете средства, которыми я располагаю.

Каким-то чуть ли не священнодействующим движением руки, на манер фокусника, извлекающего из цилиндра кролика, Диксон достал из своего стола несколько листов бумаги с убористо напечатанным текстом. Терри Клейн, сознавая, что сыграл на руку прокурору, когда сказал именно то, что от него ожидали услышать, на сей раз сдержался, чтобы не повторить ошибки.

Тихим монотонным голосом прокурор стал читать:

— «Терранс Клейн, возраст 29 лет, волосы темные, волнистые, кожа смуглая, глаза голубые, рост 5 футов 11 дюймов, вес 185 фунтов, окончил юридический факультет Калифорнийского университета и был принят в коллегию адвокатов штата Калифорния; уехал в Китай и там поступил на дипломатическую службу, проявив незаурядные способности при изучении китайского языка, философии и психологии; внезапно уволился со службы, исчез; согласно слухам, жил затворнической жизнью отшельника в компании с неким стариком китайцем.

Путешествуя по Китаю, оказался в районе, охваченном бунтом; поскольку никаких требований о выкупе не поступило, решили, что он убит. Четыре месяца назад объявился в Гонконге и дал лишь беглый отчет о своих странствиях. На пароходе «Президент Гувер» компании «Доллар-Дайн» добрался до Сан-Франциско, встретился всего с несколькими друзьями из числа самых близких, продемонстрировав при этом явное нежелание распространяться о своих приключениях в Китае. Имеет банковский счет на сумму чуть меньше тысячи долларов в главном отделении «Бэнк оф Америка», Пауэлл-стрит, дом № 1, однако, судя по всему, никаких финансовых затруднений не испытывает. Имеет много друзей среди китайцев. По вечерам иногда бывает в Чайнатауне, заходит в лавки; что он там делает и куда потом исчезает, неизвестно; домой в таких случаях возвращается только под самое утро.

Как отзываются о нем некоторые из его друзей, Клейн своего рода искатель приключений, немного не от мира сего. В общении со знакомыми отличается резкостью суждений, во всем остальном характеризуется сугубо положительно.

Информация, полученная из Китая, свидетельствует, что в тот период, когда его числили без вести пропавшим, он находился в некоем монастыре, выдавая себя за послушника, с тем, чтобы получить доступ к храмовым развалинам древнего города, где захоронены золото и драгоценные камни. Наставники считали его способным учеником. Сообщают, однако, что он внезапно покинул монастырь вследствие какого-то инцидента и отправился в один из портовых городов».

Прокурор закончил читать первую страницу, начал было вторую, потом вдруг остановился, подняв глаза на Терри.

— Теперь, думаю, вы не сомневаетесь, что я располагаю достаточно обширной информацией?

— Звучит довольно забавно, — заметил Терри.

— У меня есть все основания утверждать, что информация абсолютно точна, мистер Клейн.

Терри покачал головой. В его глазах мелькнул лукавый огонек.

— Я так и не доучился до конца, — сказал он. — Я остался всего лишь послушником. Самое большее, чего я достиг, — это четыре с половиной секунды концентрации. Учителя…

— Четыре с половиной секунды! — воскликнул прокурор. — Похоже, вы оговорились: вероятно, не секунды, а минуты. Часто, мистер Клейн, я сам настолько увлекаюсь решением какой-нибудь правовой проблемы, что совсем теряю чувство времени.

Терри уловил в голосе прокурора раздражение. Было совершенно очевидно, что Диксон пытается направить разговор в прежнее русло, что о способности сосредоточить все свои мысли на одной проблеме он упомянул исключительно из бахвальства. Негодуя на себя за то, что так легко позволил прокурору перехватить инициативу, прочитать начало отчета и пробудить в нем тем самым некоторую тревогу, — ведь неясно было, ради чего собрана вся эта информация, — Терри вытащил из кармана карандаш и сказал:

— Вам только казалось, что вы концентрируетесь. На самом же деле вы использовали лишь малую толику вашей умственной энергии. Вот, скажем, попробуйте сосредоточить все ваше внимание на кончике этого карандаша хотя бы на две секунды.

Диксон хотел было что-то ответить, но, сдвинув брови, уставился на кончик карандаша.

— Теперь, полагаю, — сказал он, когда Терри убрал карандаш в нагрудный карман, — мне надо описать кончик карандаша? Что ж, пожалуйста: грифель чуть мягче, чем у обычного карандаша. Почти у самого кончика, там, где…

— Извините, — прервал его Терри, — а где была моя левая рука, пока в правой я держал карандаш?

— В левом кармане пальто, — чуть замешкавшись, ответил Диксон.

Терри улыбнулся.

— В Китае, — вежливо объяснил он, — человек, концентрирующий свое внимание на кончике карандаша, видит только кончик карандаша и ничего больше. Смею заверить вас, мистер Диксон, это нелегко сделать.

— Я пригласил вас не за тем, чтобы разглагольствовать о психологии, — в голосе Диксона звучало раздражение.

Теперь Терри был доволен собой. Похоже, допрос принял совершенно неожиданный для Диксона оборот.

— Коль скоро вы собираете обо мне информацию и хотите, чтобы она была исчерпывающей, я мог бы, пожалуй, сообщить вам одну весьма важную, неизвестную вам деталь — почему я ушел из монастыря.

Прокурор вопросительно поднял брови.

— Дело тут, знаете, — продолжал Клейн, — в ножках, или, выражаясь языком анатомии, что, вероятно, более приличествует моменту, — в нижних конечностях. Я очень даже не безразличен к симпатичным… — Он сделал паузу и взглянул на прокурора, чтобы определить, какое впечатление произвели его слова, потом с улыбкой, в которой проглядывала едва-едва заметная издевка, нарочито серьезным тоном сказал: — Я полагаю, что при известных обстоятельствах слово «конечности» — единственно правильное слово.

По пробежавшей по лицу прокурора тени Клейн понял, что выпад достиг цели, но с подчеркнутой учтивостью продолжал:

— Эта маленькая славянка взялась Бог весть откуда. Красавица, дьявольски умная, она настолько поразила мое воображение, что сосредоточиться на занятиях я был уже просто не в силах. Мои наставники, эти уважаемые джентльмены, следившие за моими успехами, были совершенно правы, утверждая, что тому, кто так легко поддается мирскому соблазну, недостанет нравственной стойкости для того, чтобы полностью отрешиться от внешнего мира. Они сказали, что мне, пожалуй, лучше вернуться на родину или, на худой конец, удалиться в один из портовых городов. И представьте себе, последующие события окончательно убедили меня в их светлой провидческой мудрости.

По тому, как прокурор кривил губы, как хмурил брови, было очевидно, что его очень раздражает игриво-шутливая манера Клейна вести беседу.

— Если бы это заявление было включено в данный отчет, — сказал Диксон, — я бы наверняка разделил мнение ваших наставников.

— Вряд ли, — заметил Клейн, — если бы вы хоть раз увидели ту славянку.

Диксон убрал напечатанные листы в ящик письменного стола, поднял глаза и уставился на Терри Клейна так пристально, будто намеревался обескуражить собеседника.

— Я думаю, мистер Клейн, — произнес он, — не стоит сейчас вдаваться в интимные подробности: не забывайте, что наша беседа носит официальный характер. Вчера вечером вы были на вечеринке у Стенли Рейборна.

Когда Терри утвердительно кивнул, прокурор продолжил:

— Вы были там вместе с мисс Альмой Рентон и ушли от Рейборнов приблизительно в половине первого ночи, верно?

— В котором часу это было, точно сказать не могу, — сухим официальным тоном ответил Клейн.

Прокурор достал из ящика стола маленький, вышитый по краям платочек, потянулся через стол, подавая его Терри, и спросил:

— Узнаете?

— Нет, — выпалил Клейн, не дав прокурору закончить фразу.

Паркер Диксон перестал улыбаться и нахмурил брови. Сверля Терри жестким, пронзительным взглядом, он посоветовал:

— Да вы не торопитесь! Возьмите платочек в руки, понюхайте — еще сохранился запах духов, присмотритесь внимательней!

Клейн взял платочек, повертел его в руках, понюхал и бесстрастным, равнодушным голосом сказал:

— Ну и что, платочек как платочек.

— Да не совсем.

— Ну, не знаю. Что необычного может быть в платочке? В пьесах и романах женщины всегда или оставляют где-то платочки, или теряют их. Полагаю, однако, что умная интеллигентная женщина, посмотрев две-три пошлые мелодрамы со всякими платочками, соловьями и розами, просто постыдится обронить свой платок с тем, чтобы кто-то потом нашел его, если только, конечно, она при этом не преследует какой-то особой цели.

— Странно, что, будучи не в состоянии опознать платок, — сухо вставил Диксон, — вы так рьяно защищаете его владелицу. И потом: я словом не обмолвился, что этот платочек имеет отношение к какому-либо преступлению.

Терри Клейн вздохнул, скорее даже не вздохнул, а просто зевнул.

— Когда меня вытаскивают из теплой постели, ни с того ни с сего везут к прокурору, да еще на опознание какого-то носового платка, я, конечно, не могу не догадаться, что интерес правоохранительных органов носит действительно официальный характер и связан с серьезным преступлением.

Диксон улыбнулся, но не сухой отработанной улыбкой, в которой так и читалось стремление достичь весьма конкретной цели, а, напротив, улыбкой открытой, прямо-таки умиротворяющей — так улыбается человек, который готов любезно уступить собеседнику в споре, но только потому, что в эту минуту ему просто недосуг размениваться на пустяки.

— Вы обратили внимание на букву «Р», вышитую на платочке? — спросил он.

— Да, обратил.

— Скажите, мисс Рентон — художница?

— Насколько мне известно, да.

— Имеет успех?

— Смотря что понимать под словом «успех» — деньги или признание таланта?

— И то, и другое.

— Я не располагаю никакими сведениями относительно ее доходов.

— Этот платок принадлежит ей?

— Уверен, что нет.

— Покинув Рейборнов, вы и мисс Рентон сразу отправились к ней домой?

— Пожалуй, стоило бы уточнить, что значит «сразу»?

— По пути домой вы никуда не заезжали?

— А что?

— Если все-таки заезжали, мне бы хотелось знать, куда.

— Это так важно?

— Полагаю, что важно.

— Ну, мы немножко прокатились.

— Вы случайно не проезжали по Гранд-авеню?

— Да, проезжали.

— Позвольте спросить, с какой целью?

— Мы беседовали о том, какую роль подсознательное, интуитивное начало играет в живописи восточных мастеров, которые совершенно особенным образом выстраивают цветовую гамму. Я решил специально проехать по Чайнатауну, чтобы проиллюстрировать соображения, которые высказывал по этому поводу.

— Странное, однако, время вы для этого выбрали!

— Художник — это не конторский служащий, который работает от звонка до звонка. Человек творческий трудится, знаете ли, и днем и ночью.

— Вам не показалось, что мисс Рентон как-то особенно задумчива?

— Ну, такая молодая, интеллигентная женщина, как мисс Рентон, всегда о чем-то думает. Сами знаете — всякие идеи!

— Да я совсем не об этом! Вы заметили в ней какую-нибудь нервозность, тревогу?

— Да нет.

— Она не говорила вам, что у нее какие-то неприятности?

— Нет.

— Не намекала, что кто-то оказывает на нее давление?

— Нет.

— Рентон — это ее девичья фамилия, которой она подписывает свои картины. На самом же деле у нее другая фамилия, ведь она была замужем, не так ли?

— Да, верно.

— Лет семь назад она вышла замуж за некоего Роберта Хелфорда?

— Да.

— Где были вы, когда умер ее муж?

— В Китае.

— Вы были знакомы с ней до ее замужества?

— Нет. Я познакомился с ней позже.

— Через Хелфорда?

— Да.

— Насколько я понимаю, Хелфорд был вашим близким другом. После того как он женился, вы, естественно, неоднократно посещали его дом, где и познакомились с его женой. Верно?

— Верно.

— Как скоро после женитьбы Хелфорда вы отправились в Китай?

— Приблизительно месяца через полтора.

— Ваш отъезд был довольно внезапным?

— Да.

— Не могли бы вы точно назвать время, когда вы ушли сегодня ночью от мисс Рентон?

— Нет.

— Хотя бы приблизительно?

— Ну если только совсем приблизительно. В конце концов, когда речь идет о женщине, никому не подотчетной в своих поступках, рискуешь допустить бестактность.

— Совершенно с вами согласен, — сказал Диксон. — Однако в моей практике бывали случаи, когда, мистер Клейн, мужчины все-таки считали возможным абсолютно точно обозначить время своего ухода.

— Да, да… — пробормотал Клейн. Казалось, последняя фраза прокурора крайне удивила его.

— Вероятно, это было после часа, — подсказал Диксон.

— Да, вероятно, это было именно так, — согласился Клейн, всем своим видом стараясь показать, как он рад, что хоть в чем-то может согласиться с собеседником.

— Но двух еще не было?

Клейн надул щеки и задумчиво произнес:

Так трудно быть точным в таком деле, мистер Диксон!

— Может статься, что вы ошибаетесь на целый час, — в голосе прокурора прозвучала какая-то зловещая нотка, — мне же нужна максимальная точность. Я считаю, что вправе получить от вас ответ на этот вопрос, более того, я обязан предупредить вас, что от вашего ответа многое зависит, в том числе и для вас.

— И все же я вряд ли могу быть более точным, — сказал Клейн.

— Но это было до трех часов ночи? — продолжал настаивать Диксон.

— Да, пожалуй, вы правы. Действительно, скорее всего это было где-то между часом и двумя.

Прокурор с облегчением вздохнул.

— Вы знакомы с Джорджем Леверингом? — спросил он.

— Да.

— Вы хорошо его знаете?

— Знаю, что он женился на одной из сестер Рентон, на той, что потом умерла.

— Ну а еще что-нибудь?

— Пожалуй, нет. Человек этот для меня особого интереса не представляет.

— Для вас, может, и не представляет, а вот для меня… — Паркер Диксон скептически усмехнулся. — Так, может, все-таки что-нибудь скажете о нем?

— Нет. Думаю, что нет.

— Верно ли, что Синтия Рентон, сестра Альмы, никак не связана с ним, но что на Альму она оказывает давление и выкачивает из нее «существенные вспомоществования»?

— К сожалению, — с достоинством произнес Терри, — мисс Рентон не посвящает меня в свои финансовые дела; как ни странно, она предпочитает вести их исключительно самостоятельно.

— Ладно, ладно, мистер Клейн, — холодно бросил прокурор, — я что-то не вижу оснований для сарказма.

Терри не произнес ни слова. Его молчание, однако, красноречивей всяких слов свидетельствовало о том, что он так не считает.

Прокурор как бы невзначай потянулся к перламутровой кнопке на краю стола и едва заметным движением нажал на нее. Его взгляд по-прежнему был направлен на Клейна. Терри смотрел прокурору прямо в глаза, и все же это почти неуловимое движение Диксона не ускользнуло от него: краешком глаза он заметил, что Диксон четыре раза нажал на кнопку и словно подал кому-то сигнал — два длинных и два коротких звонка.

Прокурор выдвинул ящик письменного стола, в котором лежал отчет, и, бросив туда платочек, задвинул ящик обратно.

— Что ж, я думал, вы проявите больше желания к сотрудничеству, — сказал он.

— Я отвечаю на все ваши вопросы, — возразил Клейн. — Сотрудничество предполагает некую определенную общую цель.

Прокурор чуть замешкался, но спустя мгновение перешел в решительное наступление.

— Вы знаете Джекоба Мандру, посредника в делах, связанных с поручительством? — сухим официальным тоном спросил он.

— Да, знаю.

— Вы знали его еще до своего отъезда в Китай?

Терри постарался использовать этот сухой формальный тон как своего рода барьер, через который прокурор, будучи лицом официальным, прорваться не сможет.

— Нет. Я познакомился с ним после своего возвращения оттуда. Мне хотелось выяснить, насколько этот Мандра соответствует моему представлению о нем, вот мы и встретились.

— Зачем?

— Он написал мне письмо, в котором просил достать ему некий предмет и предлагал за эту услугу весьма существенное вознаграждение.

— Что за предмет?

— Я бы предпочел, чтобы на этот вопрос вам ответил сам мистер Мандра.

— К сожалению, это невозможно.

— «Невозможно» — очень конкретное слово. Прокурор никак не отреагировал на это замечание Терри.

— И все же, мистер Клейн, предмет, о котором вы упомянули, случайно, не «слив-ган»?

Терри помедлил секунд пять, потом сказал:

— Да, «слив-ган».

— Вы могли бы рассказать подробней, что, собственно, это такое — «слив-ган»?

— Это полая бамбуковая трубка с мощной пружиной и собачкой, спускаемой посредством нажатия. В трубку вставляется стальная стрела, пружина отводится до полного сжатия, пока не сработает защелка, удерживающая ее. Длина самой трубки дюймов десять. Ее легко можно спрятать в широком рукаве, который характерен для китайской одежды, независимо от того, кому она принадлежит — мужчине или женщине. Достаточно надавить рукой на стол или какую-либо другую твердую поверхность, как стрела мгновенно высвобождается.

— Это смертоносное оружие?

— Еще какое смертоносное!

— То есть им можно убить человека?

— Для того оно и предназначено.

— Так вы выполнили просьбу мистера Мандры — послали ему это оружие?

— Нет.

— Почему?

— Во-первых, потому, что такие вещи — великая редкость, это своего рода антиквариат. Я же ездил в Китай вовсе не для того, чтобы заниматься там поисками антикварных вещей.

— Значит, вы виделись с Джекобом Мандрой уже после вашего возвращения из Китая?

— Да.

— Когда именно?

— Спустя неделю после того, как вернулся. Я заглянул к нему на Стоктон-стрит, мы посидели часок за чашкой чая.

— Вы вроде бы упоминали, что намеревались проверить какие-то свои впечатления?

— Да.

— Что это были за впечатления?

— Простите, — заметил Клейн, — но я не понимаю, почему вы задаете мне подобные вопросы. Что, в этом есть какая-то необходимость?

— Да, есть, мистер Клейн.

Клейн вздохнул:

— У меня имеется собственный «слив-ган». Если бы впечатление, которое произвело на меня письмо мистера Мандры, не подтвердилось, я бы просто подарил ему этот «слив-ган».

— Так вы подарили ему эту штуку?

— Нет.

— Из-за того, что ваше впечатление все-таки подтвердилось?

— Да.

— А вы не могли бы сказать, какое именно впечатление произвел на вас мистер Мандра?

— Я не был абсолютно уверен, — сказал Клейн, — что этим человеком двигало естественное для коллекционера стремление приобрести редкую вещь.

— Вам показалось, что он может использовать его в качестве оружия?

— Ну это слишком конкретно. Я бы не рискнул утверждать это с полной определенностью.

— Значит, вы не отдали ему этот «слив-ган»?

— Не отдал.

— А что вы можете сказать о самом мистере Мандре? Клейн вскинул брови.

— Смею уверить вас, — вставил Диксон, — у меня есть все основания задать вам этот вопрос.

— Если честно, в нем столько же притягательного, сколько и отталкивающего. Без сомнения, это человек железной воли и острого ума, однако в его мировосприятии, безусловно, тонком и глубоком, есть что-то… ну, как бы это сказать, безнравственное, что ли.

— Он вам не объяснял, зачем ему «слив-ган»?

— Он сказал, что «слив-ган» интересует его как коллекционера, что он украсит его коллекцию смертоносных механизмов.

— Вы не могли бы сказать, к какой национальности принадлежит мистер Мандра?

— Нет, знаете, не могу. Скажу вам больше — для меня это до сих пор неразрешимая загадка. В его внешности и характере много восточного, однако я совершенно убежден, что он не китаец, как, впрочем, и не японец.

— Расскажите мне подробней о вашем впечатлении о нем.

— Знаете, в этом человеке странным, непостижимым образом сочетаются какое-то безжалостное коварство и трагическое сознание того, как много потерял он в жизни, употребив свои замечательные природные способности во зло. Взять, к примеру, эту коллекцию смертоносного оружия, о которой он так печется, она как нельзя лучше отражает его личность, необычайно яркую и вместе с тем зловещую.

— Что вы имеете в виду? — выпалил Диксон, в его глазах вспыхнул живой интерес.

— Я обратил внимание на то, — объяснил Клейн, — что в его коллекции нет привычных видов оружия — ружей, скажем, пистолетов, — что в ней все больше какие-то хитрые, замысловатые, я бы даже сказал, тайного, бесшумного действия предметы убийства — кинжалы, которые можно спрятать в рукаве, особенные трубки с отравленными стрелами, шелковые удавки и прочие такие штуки. Разумеется, все это я говорю, предполагая, что вы считаете мои впечатления о личности мистера Мандры исключительно важными, чтобы в обязательном порядке потребовать от меня ответа, — подытожил Терри.

Прокурор утвердительно кивнул.

— Вы не видели Джекоба Мандру этой ночью? — спросил он.

— Нет.

— А накануне?

— Нет.

— Вы не в курсе, знала ли его мисс Рентон?

— Не имею ни малейшего представления.

— А знала ли мистера Мандру Синтия Рентон?

— Нет.

— Не упоминали ли сестры когда-нибудь о портрете Мандры?

— О портрете?

— Да, о портрете.

— Нет.

— Вы когда-нибудь разговаривали о Мандре с кем-либо из сестер Рентон?

— Нет.

— Квартиру мисс Альмы вы покинули ночью?

— Поздно ночью, — уточнил Клейн, — между часом и двумя или часом и часом тридцатью. Она пригласила меня на чашку чая.

— Не знаете, видела ли она вчера вечером или сегодня рано утром Джекоба Мандру?

— Думаю, что не в силах ответить на ваш вопрос. — Что значит не в силах?

— Согласитесь, я же не могу рассказать вам о том, что она делала, когда меня не было с ней, хотя, конечно, могу с полной уверенностью утверждать, что, пока я находился в квартире мисс Альмы, Мандры там не было.

Диксон пристально смотрел на Терри Клейна, от улыбки на его лице не осталось и следа.

— Пожалуй, вам интересно было бы знать, — медленно растягивая слова, произнес Диксон, — что Джекоба Мандру убили сегодня рано утром, приблизительно в три часа. В сердце у него обнаружили металлическую стрелу. Выстрел, судя по всему, не произвел никакого шума и был совершенно неожиданным, из чего можно заключить, что убийство было совершено из оружия наподобие «слив-гана», который вы, мистер Клейн, только что описали.

Прокурор посмотрел прямо в глаза Терри Клейну. Клейна это, однако, ничуть не смутило: ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Нет, — сказал он, — все это меня совсем не интересует.

— У меня есть основания полагать, — продолжал прокурор, — что в квартире Мандры чуть за полночь побывала какая-то молодая красивая китаянка.

— В самом деле? — вежливо откликнулся Терри.

— Если не ошибаюсь, среди ваших знакомых есть немало красивых девушек из добропорядочных обеспеченных китайских семей?

— Да, вы правы.

— Мог ли кто-нибудь из этих знакомых вам девушек зайти к Мандре в столь поздний час?

— Ваш вопрос, — почти с упреком ответил Терри, — содержит в себе ответ. В такой час ни одна девушка из приличной семьи к Мандре зайти не могла.

— Н-да, — прищурив глаза, протянул Диксон, — совсем не заметно, чтобы вы хотели помочь нам в этом деле, мистер Клейн.

— Почему? Я ведь не оставил без ответа ни один из ваших вопросов.

— Однако ко всему, о чем мы говорим, вы относитесь, как бы это сказать… с прохладцей, что ли, с какой-то отстраненностью…

— Напротив, я был с самого начала настроен на дружеский лад и даже готов был откровенничать с вами, вы же меня остудили, намекнув, что наша беседа носит сугубо официальный характер и что всякие лирические отступления здесь неуместны. А теперь вы вдруг заговорили о какой-то прохладце, об отстраненности.

Диксон вдруг как-то изменился в лице. Он был явно сбит с толку. Холодный, подчеркнуто официальный тон Терри озадачил и задел прокурора не меньше, чем те язвительные замечания, которые сделал Терри по поводу его способности к «концентрации».

— Похоже, что вас совсем не волнует это загадочное убийство, — укоризненно сказал он.

— Простите, а с какой, собственно, стати оно должно меня волновать?

— Не исключено, что к этому убийству имеет отношение мисс Рентон.

— Почему бы вам тогда не задать все эти вопросы самой мисс Рентон?

— Потому что, к сожалению, ее не могут разыскать. Она не ночевала у себя дома, нет ее там и сейчас. И никто из ее друзей не знает, где ее искать.

— Тогда, может быть, я смогу как-то прояснить ситуацию, если задам вам предварительно несколько вопросов. Есть ли основания подозревать, что мисс Рентон действительно причастна к убийству Мандры?

— На этот вопрос я пока отвечать не стану, — заявил Диксон.

— Есть ли основания предполагать, что этой ночью она была у Мандры?

— И этот вопрос я пока предпочел бы обойти молчанием.

— Почему вы решили, что именно я могу сообщить вам что-нибудь очень важное?

— Потому что вы переписывались с Мандрой по поводу «слив-гана»:

— Значит, ваш интерес ко мне не связан с тем, что вчерашний вечер и сегодняшнее утро я провел в обществе мисс Рентон?

— Пожалуй, да, — многозначительно произнес прокурор.

Терри откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что, кроме вежливого внимания к собеседнику, он больше ничего не может предложить.

Паркер Диксон развел руками, давая понять, что и ему сказать нечего.

— Ну что ж, тогда все. А я-то рассчитывал, что вы проявите заинтересованность и желание помочь нам.

Клейн поднялся с кресла.

— У меня такое впечатление, что вы действуете по принципу: лучше больше получить, чем дать, — я имею в виду информацию.

На сей раз улыбка на губах прокурора каким-то невероятным образом отразилась в его глазах, подобно тому, как отраженный от айсберга луч солнца веселыми искорками вспыхивает на поверхности арктических вод.

— Так уж заведено в нашем учреждении, — согласился он. — Откровенно говоря, мистер Клейн, мы почти и не надеялись найти в вашем лице рьяного помощника.

Терри ухмыльнулся. От его надменной сдержанности не осталось и следа.

— Что ж, — сказал он, — если допрос окончен, я позволю себе предложить вам присовокупить к моему досье то краткое сообщение о девушке-славянке. Вам знакомо такое ощущение: вы пытаетесь сосредоточиться на какой-то абстрактной философской проблеме, в то время как маленькая игривая бесовка с таким хрупким, таким гибким телом, что, кажется, прикоснись к ней, и нет ее, — растворилась в воздухе, сидит рядом и… Нет, нет, не утруждайте себя ответом. Впрочем, по глазам вижу, что незнакомо. Имею честь откланяться.

Терри шаркнул ножкой, развернулся и вышел в коридор, оставляя за дверью озадаченного и крайне раздосадованного прокурора.

Глава 2

Терри Клейн задержался на тротуаре перед зданием, в котором располагалась прокуратура, и стал прикуривать сигарету.

Стоя с зажженной спичкой в руках, он глубоко вздохнул, постарался полностью отрешиться от внешнего мира, после чего, используя методы концентрации, которым обучался на Востоке, сосредоточил все свои мысли на одной-единственной теме — убийстве Мандры.

Уличный шум мало-помалу становился все более приглушенным, ослабевал и удалялся, пока не исчез совсем. Торопливые фигуры пешеходов, автомашины, мчавшиеся в безостановочном потоке, расплывались, теряли очертания, наконец наступил такой момент, когда Терри перестал слышать звуки, различать предметы, — он видел перед собой лишь пламя горящей спички и ничего больше.

Терри пребывал в состоянии концентрации до тех пор, пока спичка в его руках не догорела.

Итак, убит Джекоб Мандра. Прокурор подозревает, что к этому убийству каким-то образом причастна Альма Рентон. Убийство совершено из китайского «слив-гана», оружия, действующего бесшумно. Время убийства, согласно утверждению Диксона, приблизительно три часа ночи. Клейна допросили в четыре тридцать. Следовательно, труп, скорее всего, был обнаружен почти сразу после убийства, и прокуратура немедленно заинтересовалась Клейном. Из того, что информацию прокурор получил по телеграфу из консульства в Гонконге, можно заключить, что расследование ведется весьма энергично.

Терри ушел от Альмы Рентон приблизительно в час тридцать ночи. Тогда она еще была в своей квартире. Он помнит, что она намеревалась лечь спать сразу после его ухода. Поскольку установлено, что дома она не ночевала, можно предположить, что свою квартиру она покинула вскоре после половины второго, во всяком случае, до трех часов ночи, когда был убит Мандра. Совершенно очевидно, что прокурор постарался сделать все возможное, чтобы допросить ее до своей беседы с Клейном, и коль скоро не допросил, то лишь потому, что не смог найти ее. Можно заключить, что ее нет ни в одном из тех мест, которые она обычно посещает. Если все попытки отыскать Альму оказались безуспешными, значит, она не хочет, чтобы ее нашли, следовательно, действия ее не случайны, а преднамеренны.

Во время беседы прокурор четыре раза нажал на кнопку. Терри явственно различил два длинных и два коротких звонка. Без всякого сомнения, это был какой-то сигнал, на который, однако, тогда никто не откликнулся. Поэтому Терри предположил, что этим сигналом прокурор дал команду сыщикам следовать за ним, Терри.

Клейн правильно сделал, что не стал оглядываться назад через плечо и не проявил никаких признаков беспокойства. За тот короткий промежуток времени, пока он подносил спичку к сигарете, из беспорядочной массы событий ему легко удалось выделить самые главные.

Неудивительно поэтому, что оба следовавших за ним сыщика подчеркнули впоследствии в своих отчетах, что слежки Терри Клейн не обнаружил.

В толпе пешеходов он ничем не отличался от простого служащего, который спешит куда-то по своим делам, ничего не подозревает, не чувствует за собой никакой вины. Он остановился прикурить, но спичка, вероятно, погасла, он зажег вторую, прикурил сигарету, потом купил газету, сел в такси и отправился прямо к себе домой. За все это время он ни разу не обернулся. Выйдя из такси, он поднялся в квартиру, такси, однако, отпускать не стал, из чего сыщики заключили, что Клейн намеревается поехать куда-то еще.

Минут через пять из подъезда дома вышел пожилой китаец с перекинутым через руку мужским костюмом. Как впоследствии выяснилось, этим китайцем оказался не кто иной, как слуга Клейна — Ят Той. Он передал этот костюм таксисту, из чего сыщики сделали вывод, что Клейн попросил таксиста отвезти костюм к портному.

Клейн позвонил Ят Тою из холла, велел ему вынести костюм, сам же через черный ход вышел во внутренний дворик, где стояла его собственная машина, сел в нее и уехал. Все это было проделано просто, естественно и, вероятно, без скрытого мотива.

Такого рода действия часто сбивают с толку самых лучших филеров. Изучая их донесения, прокурор обратил особое внимание на то, что Клейн ни разу не обернулся. Будучи человеком осторожным и недоверчивым, он все же не заподозрил Клейна в преднамеренной попытке отделаться от «хвоста», тем не менее свои соображения на этот счет он решил придержать и не стал ничего говорить ближайшим сотрудникам, потому что воспоминания, связанные с неудачной попыткой с наскоку выбить из Терри Клейна информацию, мучили и раздражали его. Нечасто прокурору доводилось беседовать со свидетелем, столь обескураживающе вежливым, столь абсолютно уравновешенным, а потому столь неудобным в общении.

Тем временем Клейн проехал по Баш-стрит, свернул в район Гоуф и остановил машину у одного из жилых домов. Он вошел в лифт, поднялся на самый верхний этаж, вышел в коридор, разыскал дверь с табличкой «Вера Мэтьюс» и нажал на кнопку звонка.

Внутри раздался какой-то шорох, однако дверь никто не открыл.

Тогда Клейн постучал и через секунду-другую услышал едва различимые звуки, какие обыкновенно возникают, когда человек на цыпочках идет по ковру.

— Альма, это я, Терри, — тихо произнес он. Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Терри увидел знакомые тонкие, словно из мрамора выточенные черты лица, пышные волосы цвета пшеничных колосьев, залитых солнечным светом, испуганно-настороженные серые глаза.

— Как вы узнали, что я здесь? — Альма Рентон широко распахнула дверь, потом, когда он прошел внутрь, осторожно закрыла ее.

На этот вопрос он ответил не сразу, а, нежно коснувшись рукой подбородка Альмы, приподнял ее голову так, чтобы можно было заглянуть прямо в глаза.

— Излишняя суета, — объявил он, — вредней самой черной работы.

Она нервно засмеялась и оттолкнула его.

— Перестаньте, Терри, — сказала она, — знаете, у меня такое чувство, будто своим взглядом вы просвечиваете меня насквозь. Так как вы узнали, что я здесь?

— Очень просто, — улыбнулся он.

— Что значит очень просто? Никто на свете не знал, что я здесь.

Подтянув рукава своего плаща вверх, он насмешливо сказал:

— Смотрите, ни в руках, ни в рукавах у меня ничего нет. Не далее как на прошлой неделе вы вскользь упомянули, что Вера собирается уехать из города и попросила вас присмотреть за ее растениями. Вот я и подумал, что Вера оставила вам ключ. Поскольку вас не нашли ни в одном из тех мест, где вы обычно бываете, я предположил…

— Ах вот в чем дело, — прервала его Альма.

Терри печально покачал головой.

— Фокусники не должны выдавать свои секреты. Если бы я сделал вид, будто умею читать ваши мысли, вы терпели бы меня из одного лишь благоговейного ужаса перед моей сверхъестественной способностью, а так я просто незваный гость.

— С вами опасно иметь дело, Терри, вы никогда ничего не забываете. Я очень сильно подозреваю, что привычка шутить — это маска, за которой вы скрываете свои истинные намерения.

— Да нет, скорей уж так: попытка притворяться, будто у меня есть некие намерения. Это маска, под которой я скрываю свою беспечную несерьезность. Чем вы сейчас заняты?

Она помедлила мгновение, потом сказала:

— Ничем. Правда, цветы тут поливаю, но разве это занятие?

Однако она почему-то бросила быстрый взгляд в направлении двери, ведущей в рабочую комнату.

Клейн достал из кармана портсигар, открыл его и предложил Альме сигарету.

— Интересно, куда вы отправились после того, как я ушел от вас? — спросил он.

— Никуда не отправилась, в постель легла. Вы, что, не помните, сколько времени было, или, может, думаете, я лунатик и брожу по ночам во сне? — Она взяла сигарету.

Терри покачал головой.

— Послушайте, Альма, по природе своей вы человек серьезный, обстоятельный, с развитым чувством ответственности. Поэтому, когда вы напускаете на себя эдакую ветреность, значит, что-то тут не так.

— Что вы имеете в виду, Терри?

— Всякий раз, когда вы хотите что-то утаить, — объяснил он, — вы невольно стараетесь подражать своей сестре, легкомысленной и ветреной, а это совсем не соответствует вашему характеру.

Она нахмурила брови.

— Ничего я не пытаюсь утаить, Терри, просто время от времени восстаю против того, что волей или неволей являюсь регулирующим центром нашей маленькой семьи. Синтия никогда не утруждает себя тем, чтобы хоть иногда всерьез задуматься о чем-то. Напротив, она то и дело попадает в переделки, и кому-то приходится выручать ее… А почему вы думаете, что я что-то скрываю, Терри?

Она поднесла сигарету к губам. Он чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете. Когда Альма подалась вперед, каждая черточка на ее лице осветилась пламенем спички.

— Окружной прокурор сказал мне, что вы не ночевали дома.

Непроизвольно она чуть отпрянула назад, но тут же взяла себя в руки и вновь наклонилась к спичке. Своей рукой она чуть приподняла его руку, чтобы удобней было прикурить, и он заметил, что пальцы ее холодны как лед.

— Вы шутите, Терри, — проговорила она.

Когда он с серьезным видом покачал головой, она торопливо добавила:

— Я очень рано встаю, Терри.

— В пять часов утра?

Ее лицо залилось краской. Прежде чем она успела вымолвить слово, он сказал:

— Не думайте, что я чрезмерно любознателен. Дело в том, что эти вопросы вам наверняка потом зададут в прокуратуре, так что хорошо знать их заранее.

Она уже оправилась от удивления. Если она играет, подумал Терри, то это у нее очень здорово получается.

— Терри Клейн, — язвительно произнесла она, — а не могли бы вы сказать, почему это прокурор округа интересуется, где я провела ночь?

Терри сделал глубокую затяжку и с важным видом сказал:

— Да, забавный парень этот прокурор. У него такая приятная, располагающая улыбка, и, глядя на нее, расслабляешься, чувствуешь себя в полной безопасности. Если он будет допрашивать вас, Альма, помните: чего он не любит, так это официальной холодной сдержанности. Он так полагается на неотразимость своей улыбки, что когда этот прием не срабатывает, то начинает злиться и нервничать.

— Он допрашивал вас, Терри?

— Да, и весьма пристрастным образом.

— О чем он спрашивал?

— О вас и о Мандре.

— О Мандре?

— Да, о Джекобе Мандре. Знакомы с ним?

— Нет, но слышала, — какой-то посредник в страховой компании, вы его имеете в виду?

— Да. Этот Мандра — весьма загадочная личность: одни говорят, что он наполовину китаец, другие — что цыган. Интересный тип, богатый, но ужасный пройдоха. Его убили сегодня ночью — часа в три.

— Убили?! Терри кивнул.

— А вы знали его, Терри?

— Встречался. Он хотел, чтобы я достал ему «слив-ган». Я мог бы отдать ему свой, но решил сначала познакомиться с ним поближе, ну и заглянул к нему как-то на чашку чая.

— И решили не отдавать ему «слив-ган»?

Он улыбнулся:

— В таком духе и действуйте, Альма, у вас это отлично получается. Вы с прокурором задаете одни и те же вопросы.

Она развернулась, сделала несколько шагов по направлению к креслу. Судя по выражению ее лица, она была явно озадачена. Подойдя к креслу, она с такой поспешностью опустилась в него, будто ощутила в ногах невероятную слабость.

— Каким образом его убили? — спросила она.

— Его убили из «слив-гана», — беззаботно-шутливым тоном ответил Терри.

— Терри!

— О, это еще не все, Альма! Прокурор весь из себя такой таинственный, прямо жуть берет. Вопросы задает самые неожиданные, делает какие-то туманные намеки. Да, вот еще, чуть не забыл, — про носовой платочек.

— Какой платочек?

— Обыкновенный платочек, в уголке вышита буква «Р», духами сильно пахнет. Видели бы вы, какой у прокурора был вид, когда он показал мне этот платочек, — прямо как у трагического героя.

Она отвела глаза.

— Вы узнали платочек? — голос у нее был хриплый, напряженный.

— Разумеется, нет. Сами знаете, любой платочек состоит из такого количества элементов, каждый из которых надо опознавать отдельно, — размер, материал, фактура, кайма, отделка…

— Не валяйте дурака, Терри! Это был мой платок?

— Этого я сказать не могу, но вот духи действительно похожи на те, которыми пользуется ваша сестра.

— Синтия не знала Мандру, — уверенно сказала Альма.

Терри взглянул на потолок и как бы между прочим произнес:

— Когда я позвонил, вы были в халате, в котором обычно работаете?

— Вы полагаете, для того, чтобы полить цветы, нужно надевать рабочий халат?

Он кивнул.

— Да хватит вам дурака валять!

— У вас пальцы в краске. Она уставилась на свои руки.

— То есть были в краске, когда я позвонил, но вы, похоже, успели вытереть их тряпкой, следы, однако, все же остались.

Прежде чем до нее дошло, что он имеет в виду, Терри быстро направился к двери в рабочую комнату. Альма схватила его за рукав, пытаясь остановить.

— Нет! Нет! Терри! — вскрикнула она. — Не надо! Пожалуйста, не надо! Не заходите!

Он уже нажимал на ручку двери, когда она повисла на нем. Дверь распахнулась, оба они потеряли равновесие и, перелетев через порог, оказались в рабочей комнате.

Сквозь матовое стекло окна огромных размеров в комнату лились солнечные лучи, наполняя ее ровным, мягким светом. На стенах тут и там висели картины, в центре комнаты стоял мольберт, укрепленный на нем холст был завешен куском черной материи. На столе лежали палитра и кисти. Через спинку стула был перекинут рабочий халат.

Терри, которому первым удалось восстановить равновесие, решительно отстранил от себя Альму, рванулся к холсту и сдернул с него материю.

То, что он увидел, поразило его: с холста размером три на два с половиной фута на него смотрели холодные, насмешливые глаза мужчины.

Лицо у него было из тех, на которые достаточно взглянуть лишь раз, чтобы уже никогда не забыть. Мастерство, с которым был выполнен портрет, подчеркивало эту особенность.

Фон на портрете был темным, почти черным. Из глубины, как бы возникая из мрака, выступало лицо, черты которого были, однако, ярко освещены. Это смуглое лицо странным образом сочетало в себе глумливый цинизм и страстное томление по чему-то ушедшему, навсегда потерянному. Явственно можно было различить длинный с горбинкой нос, тонкие, искривленные в злобной усмешке губы, но главное, на чем невольно задерживался взгляд, — глаза: серебристо-зеленые, горевшие сумрачно, подробно кораллам у берега далекого тропического острова.

Терри Клейн критически разглядывал картину.

— Чудесный портрет, — сказал он. — А говорили, что не знаете Мандру.

Она вцепилась ему в плечо обеими руками. Не отводя глаз от портрета, Клейн похвалил:

— Здорово он у вас вышел, Альма. Здорово, ничего не скажешь. А когда это вы успели написать?

В глазах ее промелькнуло выражение беспомощности.

— Терри, пожалуйста… — умоляюще произнесла она.

— Что «пожалуйста»?

— Пожалуйста, не надо.

— Что «не надо»?

— Не расспрашивайте меня об этом.

— Коль уж я попал в эту переделку, я вправе ожидать от вас помощи, тем более что это только начало. Боюсь, что нам в любом случае придется действовать сообща. Поэтому мне не хотелось бы ходить в потемках, я должен чувствовать под ногами твердую почву.

Она плотно сжала губы, давая тем самым понять, что не проронит больше ни слова.

— Давно вы здесь, в мастерской? — поинтересовался он.

Она покачала головой.

— Так давно вы здесь? — повторил он свой вопрос. В комнате воцарилась тягостная тишина, наконец Альма не выдержала и заговорила:

— Приблизительно с четырех часов утра… О Терри, пожалуйста, не заставляйте меня рассказывать все. Конечно, вы можете заставить меня говорить, мы оба знаем это. Вы всегда обладали такой властью надо мной!

Вы можете заставить меня сделать все, что угодно. Я ничего не могу утаить от вас и никогда не могла. До вашей поездки в Китай… той ночью… — голос ее сорвался, и она вновь замолчала.

— Вы только расскажите мне обо всем, Альма, и я постараюсь вам помочь, — ласково попросил он.

— Нет, нет! Вы не должны ничего знать, я не хочу, чтобы вы имели хоть какое-то отношение к этому делу, ради Бога, Терри!

— Но я уже имею это самое отношение!

— Да нет же! Вас всего-навсего допросили. Это ведь еще ничего не значит. Обещайте мне, что сядете в самолет и улетите из города.

— Это мне не поможет, Альма. Наоборот, только усугубит мое положение. К тому же я не хочу бросать вас в беде. Поэтому лучше расскажите мне все по порядку, не бойтесь. Ведь Мандру убили не вы?

— Конечно не я.

— А вы знаете, кто?

— Нет, — с отчаянием в голосе произнесла она, — конечно нет… О Терри, вы так нужны мне! Почему так получается, что я никогда не могу прибегнуть к вашей помощи именно тогда, когда она нужна мне больше всего!

Она прижалась к нему, как ребенок, который от страха перед темнотой прижимается к матери. Он нежно обнял ее.

— Альма, успокойтесь, ну не надо так дрожать. Расскажите, в чем дело, и я помогу вам.

Она молчала. Голову она положила ему на грудь, пальцами крепко вцепилась в плечи. Потом вдруг отпрянула от него и рассмеялась. В смехе ее слышалась какая-то горечь, но глаза смотрели дерзко, с вызовом.

— Нет, Терри, вы не поможете мне, и на этом точка.

— Да нет же, помогу!

— А я говорю — не поможете!

Он снова прижал ее к себе, она приподнялась на носках и дрожащими губами потянулась к его губам, потом вдруг оттолкнула его от себя.

— Расскажите мне об этой штуке, — кивком он указал на портрет.

— Нет.

— Послушайте, Альма, вы что, пытаетесь выгородить Джорджа Леверинга?

Терри, я не стану разговаривать с вами на эту тему. Больше вы от меня ни слова не добьетесь.

Он задумчиво посмотрел на картину и хмуро заметил:

— Ладно, Альма. Может, так оно и лучше. Но имейте в виду: я хочу разобраться в этой истории и я помогу вам. Может, действительно будет лучше, если я не узнаю от вас ни одного факта, так как, если бы вы сообщили мне хоть один, это связало бы мне руки. Но запомните, Альма, я помогу лишь вам, и только вам одной. И если вы попытаетесь выгородить кого-то или взять на себя чью-либо вину, я все равно об этом узнаю. Я не допущу, чтобы вы за кого-то расплачивались, не важно за кого — за Леверинга, Синтию или еще кого-нибудь.

Он вышел из рабочей комнаты в гостиную и, взяв с кресла свою шляпу, надел ее.

— Терри! — крикнула она, когда он уже собирался выйти из квартиры. — О, Терри, если бы вы только могли понять, если бы вы только знали…

— Не переживайте, — хмуро прервал он ее, — может, чего-то и не пойму, но уверяю вас, все, что нужно, я узнаю. И уж тогда сполна рассчитаюсь с тем, кто сейчас водит вас за нос.

Она стояла и смотрела на него, и глаза ее были полны тоски и боли. Терри вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь.

Сразу за туннелем Стоктон-стрит органично вливается в район, где столько китайского, что кажется: здесь правит Дракон.

Китайские антикварные магазины, в роскошных витринах которых специально для туристов выставлены самые разнообразные, самые редкие предметы восточного искусства. Тут же, рядом с этими богатыми магазинами, располагаются многочисленные лавки, в которых можно купить все, что необходимо китайцу для жизни: редкие лекарства с Востока; отростки оленьих рогов, употребляемые для поддержания силы и смелости; корни женьшеня для восстановления крови. Прямо на тротуаре стоят лотки с цукатами, креветками и какими-то особенными, темно-коричневыми, похожими на кусочки кленового сахара, сушеными морскими ушками.

За этими роскошными магазинами с ярко освещенными витринами теснятся дома, в которых, подобно пчелам в ульях, живут китайцы. Когда представители одного народа, привыкшие к городам, где так мало свободного пространства, где жить приходится в такой невероятной тесноте, не мешающей им, однако, чувствовать себя счастливыми, оказываются в новых условиях, не похожих на прежние, непреодолимая сила привычки вновь соединяет их вместе, заставляя жить в тесном, неразделимом сообществе.

Здесь, где редко можно встретить человека с белой кожей, в этих домах с невзрачными, обшарпанными подъездами, с узкими лестничными пролетами, с длинными коридорами, по обеим сторонам которых столько дверей, что кажется, будто это — одна огромная квартира со спальнями, детскими, гостиной, кабинетами, кухней и так далее, на самом же деле в этой гармоничной перенаселенности, непостижимой для ума западного человека, живет множество китайских семей.

Терри Клейн вошел в тускло освещенный подъезд, поднялся по лестнице с перилами, отполированными до медного блеска частым прикосновением человеческих ладоней, и направился к располагающейся в конце коридора двери, выглядевшей грязней и обшарпанней, чем все остальные. Открыв эту дверь, он увидел перед собой другую — массивную, из дорогого тикового дерева.

Терри нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось недолго. Дверь отворилась, и перед Терри предстал слуга-китаец с изборожденным морщинами лицом. Глаза его были лишены всякого выражения; он скользнул взглядом по Терри и пропустил его внутрь.

Клейн вошел в крохотную прихожую, обогнул ширму и оказался в гостиной, пол которой был покрыт роскошным пушистым ковром.

Чу Ки был человеком суеверным, он ни в коем случае не допустил бы, чтобы двери комнат его квартиры располагались на одной линии с окнами или друг против друга. Чу Ки не случайно поставил ширму у самого входа в гостиную: всякому китайцу известно, что те беспризорные, всеми отвергаемые души умерших, которых на Востоке называют «Бездомными Привидениями» и которым за земные грехи судьбой назначено блуждать в сумерках потусторонней жизни, могут передвигаться лишь по прямой линии. Эти привидения не могут пересекать зигзагообразные мостики, не могут перешагнуть через специально оставленное в темном коридоре бревно, не могут обогнуть они, естественно, и ширму.

В логике Чу Ки отказать было нельзя; он прекрасно понимал те аргументы, которые его западные знакомые выдвигали, чтобы доказать несостоятельность подобных предрассудков, и тем не менее он ни на шаг не отступал от освященных веками, испытанных мер предосторожности.

Как только Терри вступил в гостиную, Чу Ки снял большие очки в роговой оправе — тем самым он показал, что разница в годах не имеет никакого значения, что он считает Терри равным себе и высоко ценит его ум.

Терри сложил ладони на китайский манер и учтиво поклонился.

— Как солнечные лучи греют умирающие листья осени, так вы дарите новую жизнь моему сердцу, — произнес Чу Ки на кантонском диалекте.

— Это я пришел насладиться солнечным светом вашей великой мудрости, — на том же диалекте ответил ему Терри.

Чу Ки вежливым жестом указал на кресло, предназначенное для самых почетных гостей. Если бы Терри не был стеснен временем и мог следовать всем правилам китайского этикета, он бы принялся убеждать хозяина, что недостоин занять столь почетное место, сделал бы вид, что собирается сесть в другое кресло, и предоставил тем самым хозяину возможность произнести лестную для гостя пространную речь. Но Терри очень спешил, ему было не до тонкостей китайского этикета, однако, чтобы не показаться бестактным и не обидеть Чу Ки, он заговорил на английском и сразу перешел к сути дела.

— Где Соу Ха? — спросил он.

Чу Ки ударил в гонг. Резная панель в стене сбоку от Терри бесшумно отодвинулась в сторону, и в комнату вошел старик слуга. Его лицо было совершенно бесстрастным. Чу Ки произнес имя дочери. Слуга удалился. Несколько секунд спустя открылась другая дверь.

В Китае отец дает дочери имя, которое соответствует его представлению о ней. Сочетание слов «Соу Ха» в неуклюжем, крайне приблизительном переводе с китайского означает Вышитое Сияние.

Как только в комнату вошла девушка, Терри поднялся с кресла. Она была хрупкой и изящной, как лепесток лотоса, от нее веяло свежестью горной росы. Своими аспидно-черными глазами она взглянула на Терри, ее губы, красивые линии которых были смело подчеркнуты помадой, расплылись в улыбке. Ее длинные тонкие пальцы коснулись его руки.

— Извините, что пришла не сразу. Когда слуга сообщил мне, что отец хочет видеть меня, я решила привести себя в порядок.

— Как вам не стыдно! — укоризненно воскликнул Терри. — Сам Творец не смог бы добавить что-либо к вашему совершенству.

Она рассмеялась, ее смех прозвучал как серебряные колокольчики, тронутые легким дуновением ветра.

Не проронив ни слова, жестом, исполненным скромного, но гордого достоинства, Чу Ки показал, что главным здесь, в силу своего преклонного возраста, является все-таки он. Этот китаец, с лицом круглым, как луна в полнолуние, был уклончив и прекрасно мог скрывать свои мысли за учтивой обходительностью и любезностью, столь характерными для восточного этикета. В нужный момент, однако, он умел проявить хватку, свойственную деловому человеку Запада. Рукой, пальцы которой были унизаны золотыми перстнями с нефритом, он указал на кресла. Когда они сели, Чу Ки, обращаясь к Терри, сказал:

— Говорите, сын мой!

Надев очки и тем самым подчеркнув, что и он не станет более придерживаться китайского этикета, Чу Ки приготовился выслушать Терри.

— Вы знали Джекоба Мандру? — спросил Клейн. Соу Ха вздрогнула, но когда Клейн посмотрел на нее, в глазах ее можно было прочесть лишь вежливый интерес к гостю, она сидела спокойно и, как надлежит послушной дочери, ждала, когда заговорит отец.

— Вы говорите о поручителе из страховой компании? — спросил Чу Ки по-английски с легким, едва заметным акцентом.

— Я знала его, — бесстрастным голосом заметила Соу Ха.

— А что вас связывает с этим человеком, сын мой? — спросил Чу Ки. — Я слышал, что это дурной человек.

До сих пор Терри Клейн говорил о Джекобе Мандре в прошедшем времени. Газеты пока еще не сообщили о его смерти, однако от Терри не ускользнуло, что Соу Ха, говоря о Мандре, также употребила прошедшее время.

Она словно прочла его мысли и спросила:

— Он что, умер?

— Я этого не говорил.

— Но вы спросили — «знали» ли мы его? Терри кивнул, но промолчал.

Чу Ки не отрываясь смотрел на Клейна, лицо его выражало доброжелательность и сердечность. Терри знал, что, если им придется сидеть вот так, в молчании, еще несколько часов, выражение лица Чу Ки ничуть не изменится. Соу Ха, однако, прищурила глаза, и Клейн заметил, что ноздри ее слегка затрепетали.

Стараясь, чтобы голос его звучал как можно более безразлично, Терри сказал:

— Когда я в последний раз видел вас, вы упомянули о том, что подпольный рынок Чайнатаун во все больших количествах наводняется опиумом и что теперь его употребляют не только старики, но и пристрастившиеся к страшному зелью юнцы, унаследовавшие эту порочную слабость от своих отцов и дедов.

Соу Ха быстро подхватила:

— Это правда, отец. Помните, вы говорили Терри, что вам кажется, будто во главе этого дела стоит какой-то белый мужчина и что, когда наши люди выяснят, кто этот человек, они разберутся с ним по-своему.

Чу Ки молниеносно перевел взгляд на дочь. Его лицо по-прежнему выражало внимание, благорасположенность, умиротворенность, однако сам факт того, что он вдруг взглянул на дочь, означал отеческий упрек — упрек, неприметный для глаз западного человека, но убийственный по своей сути: так наносят внезапный и мощный удар. Чу Ки перешел на китайский:

— В старости, дочь моя, — размеренным тоном произнес он, — одно из утешений жизни состоит в том, что, когда у родителя слабеет зрение и дряхлеет память, он может рассчитывать на то, что послушные дети одолжат ему свою зоркость и остроту восприятия, присущие только очень молодым людям.

Терри достаточно было окинуть Соу Ха одним коротким взглядом, чтобы все понять. В словах Чу Ки, казалось, не было ничего значительного, ничего такого, что могло бы произвести особенное впечатление. Терри притворился, будто смотрит перед собой, на самом же деле он сосредоточил все свое внимание на Соу Ха и потому не мог не заметить, что она вся напряглась и застыла.

— Вам удалось установить, кто стоит во главе этого опиумного бизнеса?

Воцарилась тишина. Девушка-китаянка сидела молча и неподвижно, ее можно было сравнить с изящной статуэткой, вырезанной из слоновой кости. Терри Клейн знал, что теперь она уже не заговорит до тех пор, пока отец не позволит ей сделать это.

Даже не поднимая бровей и не меняя голоса, Чу Ки удалось изобразить удивление.

— Вы хотите сказать, что этим человеком был Джекоб Мандра? — спросил он.

— Я этого не говорил.

— Если вы располагаете какими-то сведениями о главаре этой преступной шайки, я надеюсь, что узы нашей дружбы позволят вам быть откровенным со мной, — сказал Чу Ки на китайском языке.

— У меня нет сведений. Я просто задал вопрос, вот и все, — задумчиво произнес Клейн.

— Совсем никаких? — спросил Чу Ки как всегда вежливым голосом, однако Терри почувствовал, что ответ надо дать без какого бы то ни было промедления и что от этого, вероятно, очень многое зависит.

— Нет, сведений у меня никаких нет.

Чу Ки не пошевелился, но Соу Ха почти незаметно шевельнулась в своем кресле. Казалось, она долго задерживала дыхание и теперь, наконец, выдохнула.

Терри Клейн понимал, что, несмотря на связывавшую их дружбу, китаец воздвиг сейчас между ними непреодолимую преграду в этом деле, что он больше ничего не скажет, что сведения от него можно получить лишь каким-то хитроумным способом, поэтому он совершенно намеренно взглянул на Соу Ха и спросил:

— А вы что-нибудь знаете об этом человеке?

Под его пристальным взглядом она словно окаменела. Лицо превратилось в маску: казалось, душа покинула ее тело, и все, что осталось от Соу Ха — это лишь безжизненная внешняя оболочка.

Терри поднялся с кресла и поклонился.

— В надежде, что слова мои приведут ум ваш в состояние полного покоя, — многозначительно начал Терри, обращаясь к Чу Ки, — хочу напоследок сказать следующее: насколько мне известно, нет никаких доказательств, что Джекоб Мандра хоть как-то был связан с китайцами, если не считать того, что незадолго до его смерти к нему заходила молодая красивая китаянка и убит он из китайского оружия.

— Мудрый человек всегда стремится привести свой ум в состояние полного покоя, — ответил Чу Ки. — Одна из наших пословиц гласит: самые большие корабли могут плавать лишь в спокойных водах… Вы останетесь на чай с тыквенными семечками? Что-то я стал плохим хозяином. Чем дольше живу я на Западе, тем явственней ощущаю, что порой забываю об истинных ценностях этой жизни. Я говорю, в частности, о личных контактах, которые сами по себе неизмеримо важней того, что достигается благодаря им.

Терри Клейн традиционным китайским жестом отказался от приглашения.

— Время неудержимо бежит вперед, — сказал он, — и я не должен отставать от солнца.

Чу Ки встал и с серьезным видом снял очки. Терри Клейн еще раз поклонился и, пятясь, вышел из комнаты. Подойдя к двери из тикового дерева, ведущей в грязный, обшарпанный коридор, он услышал у себя за спиной шорох шелка: повернувшись, он увидел перед собой Соу Ха.

Ее глаза горели, на гладкой коже щек проступил нежный румянец, рот был слегка приоткрыт.

Тонкими длинными пальцами она коснулась рукава его плаща.

— Скажите мне, вы действительно так сильно любите ее?

— Кого? — удивился Терри.

— Художницу, — уточнила она.

— А что вы знаете о ней? — быстро спросил Терри. У нее был такой вид, словно ее ударили. Губы ее сомкнулись, лицо стало совершенно безжизненным.

— Пожалуйста, поймите меня правильно, Вышитое Сияние, — попросил он.

Она ничего не говорила, только смотрела прямо перед собой.

Он наклонился и коснулся губами ее лба, холодного как лед.

Она так и не сдвинулась с места, когда он открыл дверь и выскользнул в коридор.

Глава 3

До полудня оставалось ровно десять минут, когда в солярий вошел Ят Той и молча склонился над удобно расположившимся в плетеном кресле Терри Клейном.

Клейн снял повязку, предохраняющую глаза от солнечного света. Кожу на костистом лице Ят Тоя покрывали бесчисленные морщины; возраст пригнул его к земле, и теперь в нем было всего лишь пять футов, но его блестящие глаза еще не утратили прежней зоркости.

— В чем дело, Ят Той? — спросил Клейн.

— Загорелый мужчина с выцветшими глазами, чье имя я не могу выговорить, ожидает вас, — доложил слуга на кантонском диалекте. — Это тот, кто всегда говорит только о лошадях и деньгах.

— Леверинг, — сказал Клейн по-английски. — Скажи ему, пусть подождет несколько минут. Он не зашел бы в такое время, Ят Той, если бы ему от меня срочно что-то не понадобилось. Так что ничего страшного, если подождет.

Для пущей убедительности Терри процитировал китайскую пословицу: чем дольше мясо тушится, тем нежней оно становится.

Ят Той не улыбнулся, но черты его лица как-то смягчились — было видно: он прекрасно понял хозяина.

Терри подождал минут десять, после чего вошел в гостиную, где и застал Леверинга, беспокойно шагавшего взад и вперед по комнате. Он явно был взволнован.

Они обменялись рукопожатиями, Терри указал на кресло, сам тоже опустился в свое, вытянул ноги и, скрестив на груди руки, спросил:

— Может, Леверинг, немного виски поможет вам расслабиться и высказать то, что вас тревожит?

— Я могу высказать это без всякой помощи, — нервно выпалил Леверинг.

— Что ж, я весь внимание.

— Вчера вечером вы с Альмой Рентон были на вечеринке у Рейборнов?

— Были.

— Вы не сразу проводили ее домой. По пути вы заехали в Чайнатаун.

— Совершенно верно.

— Вы ушли от нее около половины четвертого, — уверенным, не допускающим возражения тоном заявил Леверинг и бесцветными рыбьими глазами уставился на развалившегося в кресле Клейна.

— Ну и что? — растягивая слова, спросил Клейн.

— От нее вы сразу отправились домой?

— Да, — улыбаясь, ответил Терри, — от нее я сразу отправился домой.

Лицо Леверинга просияло.

— Премного благодарен. Это все, что я хотел узнать.

— Но дело в том, — спокойно заметил Терри, — что ушел я от нее не в половине четвертого, а в половине второго.

Леверинг, который уже было привстал, чтобы попрощаться, вдруг ахнул и повалился обратно в кресло.

— Вы ошибаетесь, Клейн! — воскликнул он. — Так легко ошибиться, когда речь идет о времени. Напрягите вашу память. Говорю вам, это было приблизительно в половине четвертого. Поймите, это очень, очень важно!

Клейн отрицательно покачал головой.

— В конце концов, вы ведь просто не можете не сказать, что это было в половине четвертого, — именно это время назвала Альма, и ничего страшного не произойдет, если вы с ней согласитесь.

Клейн ударил в гонг, который издал мелодичный звук, эхом прокатившийся по квартире. Дверь открылась, и на пороге появился Ят Той, морщинистое лицо которого выражало полное безразличие, а глаза блестели и были насторожены.

— Принеси, пожалуйста, стакан содовой. А вам, Леверинг, пожалуй, лучше выпить немного виски.

— Хорошо, — угрюмо согласился Леверинг и, когда дверь закрылась, сказал Клейну: — Ну почему вы не можете сказать, что это было в половине четвертого? Поймите, это в интересах Альмы.

— А потому, что я ничего не хотел бы менять в порядке событий, о которых уже рассказал, — объяснил Терри.

Леверинг, вероятно, не понял смысла слов Терри и продолжил:

— Вы ведь достаточно хорошо знаете Альму, она никогда не лжет. Ну неужели вам трудно подтвердить ее слова?

В гостиную вошел Ят Той с подносом, на котором стояли сифон с водой, бутылка шотландского виски, чаша со льдом и стаканы, поставил поднос на столик и удалился. Когда щелкнул дверной замок и Леверинг положил себе в стакан несколько кубиков льда, Терри сказал:

— Боюсь, что окружной прокурор застенографировал мои показания.

Леверинг плеснул в бокал немного виски, добавил воды из сифона… И только тут реплика Терри дошла до его сознания. Его рыбьи глаза расширились от ужаса.

— Окружной прокурор?! — воскликнул он. Терри кивнул.

Леверинг поднес бокал ко рту и залпом осушил его, будто только порция виски способна была привести его в чувство.

Не давая Леверингу оправиться от потрясения, Терри спокойно продолжал:

— Да, кстати, когда выйдете отсюда, не удивляйтесь, если обнаружите, что за вами следят, и к Альме вам тоже лучше не ходить.

— Но я даже не знаю, где сейчас Альма, — ошарашенно пробормотал Леверинг. — Мне прокурор сказал, что Альма бесследно исчезла. А что он сказал вам? И почему вы считаете, что за мной установлена слежка?

— Что ж, — как бы забавляясь над Леверингом, произнес Терри, — давайте попробуем вместе во всем разобраться. Итак, прокурор сообщает мне, что Альма исчезла и что она не ночевала в своей квартире. Я ушел от нее вскоре после половины второго. Вы приходите ко мне и как бы невзначай говорите, что я ушел от нее приблизительно в половине четвертого. Очевидно, вы были совершенно уверены, что, уходя от Альмы, я вряд ли смотрел на часы. Поэтому вы решили, что, если назовете нужное вам время, я с вами соглашусь и впоследствии буду утверждать, что именно во столько это и было. Из всего этого можно заключить, что вы, Леверинг, по какой-то причине очень заинтересованы в том, чтобы время моего ухода от Альмы я обозначил не половиной второго, а половиной четвертого.

— Это ложь, грязная ложь! Вы не имеете права! — вскочив с кресла, воскликнул Леверинг.

— Почему же ложь?

— Потому что вы все это придумали.

— Разве?

— А, да ну вас, — махнул рукой Леверинг, — не хочу с вами спорить. Черт возьми, Клейн, вы же знаете, как я отношусь к Альме. Я готов за нее жизнь отдать.

— Да, да, — сказал Терри, — вы относитесь к ней, как ребенок к Санта-Клаусу накануне Рождества. Скажите лучше, когда вы ее видели в последний раз?

— Вчера вечером, примерно в пять.

— Если с тех пор вы ее больше не видели, откуда же это настойчивое стремление убедить меня, что я ушел от нее именно в половине четвертого? Откуда утверждение, что это очень важно?

Леверинг хотел было что-то сказать, потом вдруг схватил бутылку, налил себе виски, выпил, откашлялся и только после этого уже совсем мрачно произнес:

— Я видел Синтию.

— Когда?

— Сегодня утром.

— И что она рассказала?

— Синтия спросила, где вчера вечером была Альма. Я сказал, что она была с вами. Синтия предположила, что вы с Альмой, по-видимому, ездили в Чайнатаун, так как до этого вы обсуждали роль цвета в китайском искусстве. Синтия предложила мне попытаться убедить вас в том, что вы ушли от Альмы в половине четвертого.

— Правда? Интересно, зачем? Она вам это не объяснила? — поинтересовался Терри.

— Нет… А теперь ответьте на мой вопрос. Почему прокурору важно знать, где вы были и когда ушли от Альмы?

— Да мне и самому это не совсем ясно. Этот вопрос вам лучше задать прокурору.

— Иначе говоря, вы мне не доверяете.

— Иначе говоря, мне просто нечего вам сказать.

— Может, у вас есть какие-нибудь предположения на этот счет?

— Предположения — штука опасная, никогда не знаешь, куда они могут завести. Чем могу еще служить?

Леверинг поднялся с кресла.

— Я знаю, что вы меня не любите. Вы очень ясно дали мне это понять, когда мы с Альмой были здесь позавчера. Вы считаете меня жиголо и нахлебником. Да что с вами об этом говорить, когда-нибудь вы поймете, что ошиблись во мне!

Леверинг с гордым видом пересек комнату и вышел не попрощавшись. Спустя несколько секунд Терри услышал скрип спускающегося лифта.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Ничего, что могло бы привлечь его внимание своей необычностью, он не заметил, разве только маленький неказистого вида грузовичок стоял теперь почти совсем рядом с роскошным спортивным автомобилем Леверинга.

Увидев, что Леверинга никто не остановил, когда тот, выйдя из подъезда, направился к своей машине, Терри с облегчением вздохнул.

Но как только Леверинг включил мотор, из кабины грузовичка выпрыгнул широкоплечий мужчина и быстрым шагом, явно с какой-то целью двинулся к машине Леверинга. Подойдя к автомобилю, он резко распахнул дверцу.

Леверинг испуганно вздрогнул. Широкоплечий мужчина отвернул лацкан плаща и сел в машину рядом с Леверингом.

Машина тронулась, доехав до первого перекрестка, повернула налево и исчезла из вида.

Терри Клейн нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась, и в гостиную шаркающей походкой вошел слуга-китаец. Терри, не отрывая задумчивого взгляда от грузовичка, бросил через плечо:

— Можешь убрать стакан Леверинга, Ят Той!

Глава 4

Спустя час после ухода Леверинга в дверь позвонили. Едва Ят Той открыл ее, как с порога раздался голос Синтии Рентон:

— Привет, Филин! Ну что там с носовым платочком? Какие действия предпримем, главнокомандующий?

Не дожидаясь ответа, она с беззаботным видом прошла в гостиную и протянула Терри дневной выпуск газеты, в которой было помещено сообщение об убийстве Джекоба Мандры.

— Хорошо бы выпить чего-нибудь. Терри подал знак Ят Тою.

Синтия резко повернулась к слуге и лучезарно улыбнулась:

— «Том Коллинз», понимай?

Ят Той осклабился, стараясь подладиться под улыбку Синтии.

— Хорошо понимай.

— А мне еще содовой, — попросил Терри.

— Ты что, Филин, пьешь содовую в чистом виде?

— Да нет, я добавляю немного виски, чтобы придать содовой вкус. Чем обязан столь приятной неожиданности — видеть тебя в своей скромной обители?

— Не надо, Терри, — попросила она. — Никакая это не неожиданность, ты ведь знал, что я приду.

— Пожалуй, что и так, — согласился он. — Я действительно предполагал, что ты можешь заглянуть ко мне.

— По поводу носового платочка?

— Да, по поводу носового платочка и еще кое-чего.

— О чем это ты?

Перехватив ее взгляд, он спокойно произнес:

— О портрете. О портрете Мандры.

Ее губы, такие нежные и соблазнительные, улыбнулись, однако в светло-карих глазах мелькнула тревога. Она вдруг перестала улыбаться, присела на краешек стола и начала нервно болтать ногой.

— Ладно, Терри, не будем тянуть резину. Я боюсь. Лучше сразу признаться, ведь все равно от тебя ничего не утаишь.

Лицом она была похожа на свою сестру. Только носик у нее был вздернут чуть больше, чем у Альмы, и волосы отливали медью. Она напоминала маленькую птичку, которая не может долго сидеть на одном месте и перелетает с ветки на ветку.

— Присядь-ка лучше в кресло, — попросил ее Терри. — В моем сознании твой образ связан с постоянным стремительным движением. Сколько тебя помню, всегда куда-нибудь спешишь.

— Ты прямо как дорожный инспектор, — заметила Синтия.

Она подошла к креслу, села, положила ногу на ногу и, бросив быстрый взгляд на свои ноги, поинтересовалась:

— Ничего, что я так?.. Ладно, не буду тебя смущать… — Она потянула юбку чуть вниз. — Так лучше? Видишь ли, следовало бы научиться принимать позу, приличествующую моменту: скромная целомудренная девушка, потрясенная трагедией, жаждет получить информацию от мужчины, который когда-то был адвокатом. Впрочем, нет, ты мне больше нравишься таким, какой ты сейчас — просто Филин. С тех пор как ты начал увлекаться этими китайскими штучками, ты стал похож на развесистый дуб — на каждой ветке по филину. Да не смотри ты на меня так, Терри. По правде говоря, вся эта история меня просто доконала. И тут еще ты со своим пронзительным взглядом. Такое ощущение, будто ты читаешь, что у меня там внутри, как бы я этому ни противилась. Не по душе мне этот твой взгляд, сковывает он меня.

— Зачем же тогда противишься?

— Откуда я знаю? Наверное, во мне есть нечто такое, что мне хотелось бы утаить от посторонних глаз. Вот я и шучу, дурачусь, чтобы скрыть это самое нечто. И это стало уже привычкой. А теперь, Филин, будь хорошим, послушным мальчиком и расскажи мне о носовом платке.

— Его показал мне прокурор. Платочек как платочек. Только в уголке вышита буква «Р» да духами сильно пахнет, — теми, которыми обычно пользуешься ты. Если бы я знал, где тебя искать, я бы предупредил тебя, что сюда приходить нельзя, но, к сожалению, я так и не дозвонился до Альмы, хотя несколько раз звонил в мастерскую Веры Мэтьюс, все остальные представления не имели, где ты находишься. Днем мне удалось оторваться от «хвоста» и не хотелось бы искушать судьбу дважды.

— Судьбу в лице закона? — спросила она.

— В лице холодного и подозрительного прокурора округа, — пояснил он. — Что тебе известно об убийстве, Синтия?

— О, это такая длинная история, Филин… Так почему ты хотел предупредить меня, что мне нельзя приходить сюда?

— Потому что совсем недавно у меня был Джордж Леверинг. Так вот, когда он вышел из дома, его задержал полицейский в штатском и куда-то увез. Я говорю об этом лишь затем, чтобы ты знала, чего следует ожидать. Кстати, Синтия, не ты ли посоветовала Леверингу попытаться убедить меня, будто бы я пробыл у Альмы до половины четвертого?

— А если и так, то что?

— Зачем ты сделала это?

— Мне не хочется, чтобы Альму хоть как-то коснулась вся эта история.

— При чем тут Альма?

— Ничего я не знаю, просто мне очень хочется, чтобы ее имя не фигурировало в этом деле.

— А что, есть какие-нибудь основания для волнений?

— Да нет, — решительно ответила Синтия, — Альма тут вообще ни при чем. Сначала я подумала, что алиби ей не помешает, а теперь наверняка знаю — она в нем не нуждается.

Дверь открылась, и в гостиную шаркающей походкой вошел Ят Той. В руках у него был поднос с запотевшими бокалами, в которых плавали кубики льда.

Синтия взяла с подноса бокал, сделала маленький глоток и улыбнулась слуге:

— «Том Коллинз». Ят Той много понимай.

Когда улыбающийся слуга вышел из комнаты, веселые искорки в ее глазах погасли.

— Как ты думаешь, Терри, я выдержу? — поинтересовалась она.

— Все зависит от того, что тебе предстоит выдержать. Может, я могу тебе как-то помочь?

— Можешь, затем я и пришла к тебе. Значит, поможешь?

— Мой слух весь к твоим услугам, — подтвердил он. Она нахмурилась.

— Ну вот, еще одна из твоих восточных штучек. Звучит, конечно, здорово вежливо, очень даже по-китайски — «мой слух весь к твоим услугам», — вот только что это значит? На просто «да» что-то не похоже.

Терри расхохотался:

— Дело в том, что в китайском языке нет слова «да» как такового. Поэтому китайцы прибегают к иным способам выражения этой смысловой единицы.

— Это правда, Терри? Неужели в китайском языке нет слова, которое полностью соответствовало бы нашему «да»?

— В том значении, в каком используем его мы, — нет. Уж по крайней мере, в кантонском диалекте. Они используют выражения «хай» или «хай ло», что означает — «это так». Однако китайский этикет в общем-то не допускает краткой формы подтверждения. Так называемое мандаринское наречие китайского языка имеет… Однако… Ты ведь пришла сюда не за тем, чтобы прослушать лекцию по стилистике китайского языка. Разве я не прав?

Она пристально посмотрела на него и задумчиво проговорила:

— Терри, я хочу признаться тебе в том, что тяжелым камнем лежит у меня на сердце. Надеюсь, это признание не подмочит мою репутацию вечной ветреницы.

— Дерзай, — ободрил ее Терри.

— Насколько я могу судить, — сказала она, — ты здорово переменился, побывав в Китае. Ты меня просто озадачиваешь. И провалиться мне на этом месте, если все эти перемены в тебе не из-за того, что ты разучился говорить «да».

— Да? — насмешливо произнес он.

— Да, — категорически заявила она.

— И ты пришла сюда только ради того, чтобы потолковать со мной на эту тему? — подчеркнуто любезно поинтересовался он.

Ее глаза как бы затуманились.

— Я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой об убийстве.

— Да, а вместо этого мы с тобой пререкаемся и теряем драгоценное время, Синтия, — мягко упрекнул ее Терри.

Она развернула газету.

— Я не знаю, что они там утаили, но статья все же дает достаточно полное представление о преступлении. Прочесть?

— Не надо. Лучше просто перескажи. Но только самое главное, только то, что действительно касается дела. В общем, факты, одни только факты. И постарайся быть предельно объективной, одним словом, без эмоций, пожалуйста.

— Ты хочешь, чтобы я была совершенно бесстрастной? — спросила она.

— В том, что касается фактов, — да.

Она покорно вздохнула, соединила вместе большой и указательный пальцы, сделала ими какое-то вращательное движение, прищелкнув при этом языком.

— Переключаю свое «я», — объяснила она, отвечая на его вопросительный взгляд. — Не смотри на меня так, Филин. Ты что, хочешь увидеть мой мозг в обнаженном виде?

— В обнаженном виде мне хотелось бы видеть факты. То есть я хочу сказать — мне нужны голые факты.

— Хорошо, Филин, тогда напряги свой слух, чтобы слышать, как сказал бы китаец. Жаль, что живота у тебя нет и ты не можешь, поджав под себя ноги, сесть так, чтобы живот покоился на коленях… Ладно, Филин, не обижайся. Просто мне трудно начать… Ну а теперь о самом главном.

— Итак, час пробил!

Она вздохнула и заговорила каким-то нудным механическим голосом:

— У Мандры была роскошная квартира в принадлежавшем ему большом доме, который находился рядом с Чайнатаун. В газете помещен план квартиры. Если тебя интересует, как в ней расположены комнаты, можешь посмотреть. Вот здесь. Главное же в том, что его квартира состоит из двух больших квартир и устроена таким образом, чтобы его никто не мог потревожить. У него был телохранитель — Сэм Уайт, негр, бывший боксер-тяжеловес; был у него также личный повар — японец Танигоша. Танигоша всегда рано ложился спать. Что касается Сэма Уайта, то он ложился спать тогда, когда Мандра давал ему на то разрешение. Три комнаты, где Мандра спал и занимался делами, были отделены от остальных закрывающейся на замок дверью. Эту дверь и охранял Сэм Уайт, и для того, чтобы попасть в «святая святых» Мандры, нужно было пройти через охраняемую телохранителем дверь. Была еще одна дверь с замком, который, по мнению экспертов, совершенно невозможно открыть при помощи отмычки. Предполагают, что ключ от этой двери был только у Мандры. Он, однако, никогда никого не проводил через эту дверь, сам же, разумеется, мог входить и выходить через нее когда угодно.

Терри пристально посмотрел на нее и спросил:

— А почему ты так подробно описываешь эту квартиру, Синтия?

— Да потому что это очень важно. Вчера приблизительно в одиннадцать часов вечера Мандра находился в своем кабинете. В газете упоминается, что некая молодая женщина — кто она, полиции пока не известно, — пришла к Мандре в одиннадцать тридцать. Сэм Уайт утверждает, что не видел, как эта женщина выходила из квартиры. В четверть третьего, — продолжала Синтия, — женщина в меховой шубке с высоким воротником, скрывавшим почти все ее лицо, попросила Сэма Уайта сказать Мандре, что она подруга Хуаниты и желает видеть его по очень важному делу. Как сообщается в газете, Сэм Уайт рассмотрел только глаза этой женщины. Он утверждает, что, вероятнее всего, она китаянка, причем молоденькая. То, что она с Востока, он определил по форме ее глаз и по акценту, скорее китайскому, чем японскому. В квартире был установлен внутренний телефон, по которому Уайт сообщал своему хозяину о посетителях. Он позвонил Мандре и доложил ему о девушке. Мандра велел впустить ее. Она пробыла у него до двух сорока пяти. Так излагает события Уайт.

— Уайт видел, как она уходила? — спросил Терри.

— Да.

— А в течение того времени, пока она находилась в доме, где была та женщина, которая пришла в одиннадцать тридцать?

— Это как раз один из тех моментов, которые, по выражению автора статьи, «пока еще остаются загадкой», — не отрывая от него пристального взгляда, сказала Синтия.

Глядя ей прямо в глаза, Терри медленно произнес:

— Ты мне сейчас пересказываешь то, что сочли нужным напечатать в газете?

— Да, ведь газета помещает на своих страницах все те факты, которыми располагает полиция.

— А не мог Мандра выпустить ту девушку через запасную дверь?

— Мог бы, если бы захотел, но в газете подчеркивается, что Мандра никогда, ни при каких обстоятельствах не пользовался той дверью для подобных целей. К тому же не забывай, что во внутренних покоях Мандры было целых три комнаты.

— А теперь ближе к делу, — сказал Клейн, продолжая все так же пристально смотреть на Синтию. — Эта девушка-китаянка не назвала своего имени?

— Нет.

— Но сказала, что она подруга Хуаниты?

— Да.

— Кто такая Хуанита?

— В том-то и загвоздка. Никто не знает.

— А что Сэм Уайт, телохранитель? Тоже не знает?

— Говорит, что не знает.

— Что тебе еще известно?

Синтия отвела от Терри взгляд и уткнулась в газету.

— Это ты для того, чтобы освежить свою память или чтобы спрятать лицо?

Она нервно рассмеялась.

— И для того, и для другого. Не сбивай меня, Филин. Как могу, так и рассказываю.

— Что ж, пожалуйста. Я не возражаю.

— Без десяти три какой-то человек, который живет в доме Мандры, вышел на улицу, чтобы перекусить в ночном кафе напротив. Он хорошо помнит, что, когда проходил мимо, та дверь, которая ведет из квартиры Мандры в коридор, была закрыта. Когда он возвращался, было пять минут четвертого. На этот раз дверь была не только не заперта, но даже чуть приоткрыта. Прежде такого никогда не бывало, поэтому он, проявляя естественное человеческое любопытство, заглянул внутрь и увидел мужчину, ничком повалившегося на стол. Он решил, что мужчина либо мертв, либо сильно пьян, и вызвал полицию. Дежурная полицейская машина прибыла спустя несколько минут после звонка. Оказалось, что мужчина этот — Мандра и что он мертв. Сэм Уайт, негр-телохранитель, все еще бодрствовал, охраняя другую дверь.

— У Уайта был ключ от той, другой, двери?

— Да, всего было два ключа; один — у Уайта, другой — у самого Мандры.

— Кто открыл дверь, чтобы выпустить девушку-китаянку?

— Она сама. Там такой замок, который можно открыть изнутри. Девушка открыла дверь, и Уайт услышал, как она сказала: «Спокойной ночи, мистер Мандра». Потом она плотно притворила за собой дверь и вышла из квартиры. Уайт это видел.

— Это было в два сорок пять?

— Да.

— Следовательно, в это время, если верить заявлению жильца, обнаружившего труп, Мандра, вероятно, был еще жив, и дверь в коридор он открыл уже после ухода девушки-китаянки.

— Да, — неуверенно сказала Синтия, — если свидетель говорит правду и дверь действительно была заперта, когда он выходил наружу. Но ведь можно предположить, что дверь была не заперта и потом просто приоткрылась из-за сквозняка. К тому же просто невозможно представить себе, чтобы девушка пожелала спокойной ночи мертвецу.

— Однако мы еще не говорили о той женщине, которая пришла к Мандре в одиннадцать тридцать.

— В два часа, — продолжила Синтия, — один молодой человек, художник, который также живет в этом доме, видел, как какая-то молодая женщина быстро спускалась по лестнице. В руках, прямо перед собой, она держала написанную маслом картину, поэтому лица ее он рассмотреть не смог, единственное, что он разглядел как следует, — это ее ноги. Краска на холсте, по всей видимости, еще не высохла, поэтому женщина держала картину за края. Картина была довольно большая, и женщине было очень неудобно ее нести. Поэтому художнику пришлось даже прислониться к перилам, чтобы женщине было легче пройти. Поскольку он художник, на холст он обратил особое внимание. Это был великолепно выполненный портрет Джекоба Мандры. Задняя часть головы сливалась с темным, почти черным фоном. Лицо было ярко освещено, однако главным в портрете были глаза.

— Так было, значит, два часа?

— Да.

— Таким образом, если это была та молодая женщина, которая зашла в квартиру Мандры в одиннадцать тридцать, можно предположить, что либо Мандра все же нарушил свой обычай и выпустил ее из квартиры через дверь, ведущую в коридор, либо телохранитель уснул: ведь мог же он в конце концов вздремнуть ненадолго.

Синтия положила газету на стол и вновь пристально посмотрела на него.

— Вот и все факты, которыми располагает полиция, — сказала она. — Уайт клянется, что он ни на секунду не отлучался и что никто не мог выйти из комнаты так, чтобы он этого не заметил.

— Итак, ты пересказала мне содержание статьи. Но, может быть, ты знаешь что-нибудь такое, о чем в газете не говорится?

— Я так и знала, что ты задашь мне этот вопрос.

— Предвидя вопрос, ты, может быть, загодя подготовила ответ на него?

Она кивнула:

— Да, если ты имеешь в виду какую-нибудь ложь, которая очень похожа на правду.

— Что ж ты такое придумала? Надеюсь, что-нибудь действительно интересное?

— Не надейся, Филин, потому что на этот раз я скажу тебе правду.

— Правду?..

Она глубоко вздохнула, словно готовясь к чему-то мучительному и неизбежному, махнула рукой, улыбнулась и сказала:

— Что-то не получается, ты лучше задавай мне вопросы.

— Ты была знакома с Мандрой?

— Да.

— А Альма?

— Нет.

Он вопросительно поднял брови. Она покачала головой и настойчиво повторила:

— Нет, она действительно не знала его.

— А как же портрет? — спросил он. — Ведь это она его написала.

— Нет, это я.

— Ты?

Она кивнула.

— Я уже давно начала писать этот портрет. Вчера вечером, приблизительно в одиннадцать тридцать, я зашла к Мандре. Портрет был почти закончен. Сэм Уайт впустил меня в квартиру. Я ушла за час до убийства Мандры. И это меня художник встретил на лестнице.

— Полиции известно, что ты была у Мандры?

— Конечно, — ответила она. — Они ищут меня весь день, а я от них скрываюсь, потому что мне страшно. Они просто не могут не знать обо мне. Ведь меня видел Сэм Уайт. И потом — этот платочек…

— Это твой платочек?

— Да, мой.

— Ты забыла его у Мандры?

— Похоже, что забыла.

— Ну а теперь расскажи мне все по порядку — с самого начала до самого конца. Итак, что связывало тебя с Мандрой?

— Он оказывал на меня какое-то гипнотическое влияние.

— А власть какую-нибудь он над тобой имел?

— Почему ты думаешь, что он мог иметь надо мной власть?

— Я не думаю, я просто чувствую.

Это случилось месяц назад. Я ехала на машине, при этом была не то чтобы пьяна, а так, выпила самую малость. Ну и сбила человека. Но, клянусь тебе, я не виновата. Я прекрасно вожу машину даже после нескольких коктейлей, но попробуй объясни это судье или присяжным. Не поверят. Честное слово, Филин, никакого наезда не было. Я в этом почти стопроцентно уверена. Навстречу мне ехала какая-то машина, а сзади, на расстоянии примерно ярдов ста, — другая. Даже не знаю, откуда он появился, этот мужчина, — на нем был темный костюм. Он выпрыгнул как бы ниоткуда, из мрака ночи, и остолбенел прямо перед моим автомобилем, словно загипнотизированный светом фар. Я ехала не быстро, ты ведь знаешь, я вообще никогда быстро не езжу. Но там, на этой дороге, висит знак ограничения скорости до пятнадцати миль в час, ну и никто, конечно, не обращает на него внимания. Я развила скорость миль двадцать пять, от силы тридцать, в час. Машина, которая ехала за мной, двигалась примерно с такой же скоростью, а та, что шла навстречу, намного быстрей. Был плотный туман, дорога мокрая, скользкая. Я, конечно, могла затормозить, но подумала, что это ему все равно не поможет. Этот человек, он оказался прямо перед моей машиной. Как он туда попал? Машина, которая шла навстречу, была уже очень близко, и мне просто некуда было свернуть. Я все же попыталась сделать хоть что-нибудь, резко крутанула руль влево, потом вправо, машину занесло, и я уж было подумала, что благополучно проскочила, так и не задев его, но вдруг почувствовала, как о машину что-то ударилось, что-то живое. Ну, знаешь, как бывает, когда наезжаешь на цыпленка или кролика.

Она замолчала, и по глазам ее было видно, сколь тягостно для нее это воспоминание.

— Ты подошла к нему? — спросил Терри лишенным всякого выражения голосом.

— Нет. Конечно нет, — выпалила она, — ну что ты задаешь глупые вопросы. Не забывай — я ведь не затормозила, а просто попыталась объехать этого человека. Машина задела колесами бордюр тротуара, и ее здорово занесло в сторону. А теперь представь себе такую картину: на дороге три машины — моя, та, что ехала за мной, и та, что навстречу. Справиться с управлением мне удалось не сразу; когда я наконец остановилась, я сразу же вылезла из машины и посмотрела назад. Машина, которая следовала за мной, тоже остановилась, из нее вышел какой-то человек и стал поднимать сбитого мной мужчину. Водитель той машины, которая двигалась мне навстречу, вероятно, не видел, что произошло, и промчался мимо. Не забывай, я выпила два или три коктейля, этого, конечно, недостаточно, чтобы я опьянела, но достаточно, чтобы от меня пахло спиртным. Если б ты только знал, Филин, как я себя чувствовала тогда. Я была ужасно напугана. Это не тот рассудочный страх, какой я испытываю сейчас, это что-то вроде панического ужаса, который испытываешь, когда кто-нибудь неожиданно бросается на тебя из темноты и тебе хочется бежать без оглядки… Да вряд ли ты поймешь, что я имею в виду. Ну, в общем, что бы там ни было, я ужасно испугалась.

— И укатила прочь?

— Ну зачем так, Филин! Я вылезла из машины и бросилась назад к месту происшествия. Я готова была сделать все, что угодно, только бы помочь этому человеку. Когда я подбежала ближе, я увидела, как водитель остановившейся машины, — а это был седан, — затаскивает пострадавшего на заднее сиденье. Помню, я сказала тогда: «Этот человек, он сильно пострадал? Я не заметила его. Он прыгнул прямо под колеса». И представляешь, Филин, этот водитель повернулся ко мне и стал на меня орать. Кричал, что я пьяная, что ехала слишком быстро, что виляла из стороны в сторону, кричал, что заявит на меня в полицию. Я дико разозлилась, но меня слишком волновало, что с тем человеком, которого я сбила, поэтому я сдержалась и промолчала. Владелец седана сказал, что он врач и что он отвезет пострадавшего к себе в больницу, которая находится совсем рядом — всего в нескольких кварталах. Он протянул мне свою визитную карточку с именем и адресом, на ней значилось: «Доктор Седлер».

— Визитная карточка у тебя сохранилась?

— Нет, но его имя зарегистрировано в телефонном справочнике. Я потом проверила.

— Ну и что произошло дальше?

— Этот доктор Седлер сел в свою машину и велел мне следовать за ним, заявив, что намерен сообщить о случившемся в полицию. Он развернул машину и уехал. Знаешь, Филин, он даже не поинтересовался, как меня зовут. И ехал он на довольно приличном расстоянии от моей машины и уж наверняка не мог разглядеть ее номерные знаки. Он не требовал показать ему ни водительских прав, ни каких-либо других документов. Он собирался довезти пострадавшего до больницы и оказать ему немедленную медицинскую помощь. Он из тех фанатиков, которые думают, что если женщина может позволить себе выпить всего один коктейль, то она уже порочна и все такое прочее. От меня немного пахло спиртным. И этого ему было достаточно, чтобы раскричаться так, будто я неслась как сумасшедшая, будто я совершенно пьяная. Вернувшись к своей машине, я внимательно осмотрела ее и не обнаружила на ней ни одной вмятины. Я подумала, что человек этот вряд ли пострадал сильно, и решила не ехать за этим врачом, мне не очень-то хотелось, чтоб он орал и шантажировал меня. Поскольку я застрахована на случай дорожного происшествия, я решила подождать и ничего не предпринимать, пока не выяснится, насколько сильно пострадал мужчина, которого я сбила. Я села в машину и поехала домой. Теперь я знаю, что мне нужно было сделать тогда. Нужно было позвонить моему домашнему врачу и попросить его тотчас же отправиться к доктору Седлеру и самому произвести осмотр пострадавшего. Кроме того, надо было попросить его проверить меня на содержание алкоголя в крови, но я была так напугана, что ничего не соображала.

— Что ты сделала потом? — спросил Терри.

— Я позвонила в отдел дорожной полиции и поинтересовалась, фигурирует ли в сводке происшествий за день мужчина, сбитый машиной в таком-то месте и в такое-то время. Я сказала, что проезжала мимо и мне показалось, будто на дороге лежит человек. Само собой разумеется, когда они спросили, кто им звонит, я назвала фиктивные имя и адрес. Посмотрев сводку, они сказали, что в названном районе не зарегистрировано ни одного дорожного происшествия. Тогда я подумала, что тот мужчина, которого я вроде бы сбила, был скорее всего в шоковом состоянии, а может быть, и просто пьян. Вот я и решила: буду время от времени звонить в отдел дорожной полиции и, если поступит сообщение об этом происшествии, непременно разыщу того человека и постараюсь что-нибудь сделать для него.

— Что случилось потом? — спросил Терри.

— В течение следующих двух дней ничего не случилось. А потом позвонил Мандра.

— Что ему было нужно?

— Хотел, чтобы я зашла к нему в гости.

— Что ты ему сказала?

— Я сказала, чтобы он катился ко всем чертям. Тогда он заявил мне, что он посредник по делам, связанным с поручительством, и ему все известно о совершенном мной наезде.

— И что ты сделала?

— Изо всех сил сжала телефонную трубку и держала ее так до тех пор, пока не подумала, что на ней могут остаться вмятины от пальцев. Но мне все же удалось заставить себя рассмеяться и сказать Мандре, что он сошел с ума.

— Но в гости все-таки пошла.

— Да.

— Тебе пришлось заплатить ему?

— Нет, не сразу.

— А он требовал денег?

— Не то чтобы требовал. Он сказал, что пострадавший получил серьезную травму позвоночника, в любой момент меня могут арестовать и мне нужно поскорей все уладить, чтобы, как только меня арестуют, я смогла тут же внести залог; в противном случае я окажусь в том месте, где мне придется общаться с женщинами, лишенными репутации. Я сказала ему, что это просто здорово, — на мой взгляд, женщины, лишенные репутации, куда интересней женщин, у которых она есть. Тогда он стал расписывать мне другие ужасы тюрьмы: холодные, сырые камеры, отвратительные санитарные условия, грязные, вонючие умывальники. Следует признать, что этот Мандра был очень умен, еще как умен!

— А он не сказал тебе, откуда ему известно, что ты сбила человека?

— Так, всего несколько слов. Насколько я поняла, он был связан с какими-то полицейскими, которые время от времени сообщали ему информацию, когда представлялась возможность заработать на делах, имевших отношение к поручительству. Он сказал, что полиция ведет расследование, а какой-то свидетель якобы запомнил номер моей машины, ошибся только в одной цифре — перепутал семерку с единицей. Он, Мандра, проверил список автомобильных номеров и таким образом вышел на меня.

— Он сказал, что это дело можно уладить?

— Нет. Я попросила его помочь мне, сказав, что хотела бы встретиться с пострадавшим и убедиться в том, что ему была оказана необходимая медицинская помощь.

— Ну а он?

— Он сказал, что будет лучше, если он сам займется этим делом, а я буду держать язык за зубами до тех пор, пока он не переговорит со свидетелем. Потом он снова пригласил меня к себе. Сказал, что теперь все можно уладить. Я дала ему двадцать тысяч долларов, чтобы он нашел самых лучших врачей.

— А что со страхованием? Ты подала заявление?

— Нет, Мандра сказал, что я могу получить деньги только после того, как будет улажен вопрос с уголовной ответственностью. У жертвы, дескать, нет наследников, и если пострадавший, не дай Бог, скончается, поправить что-либо будет уже невозможно. Пока он жив, я должна позаботиться о его лечении. И только после того как с уголовным аспектом дела будет покончено, я смогу предъявить страховой компании счет за понесенные мной убытки. Если же этот человек умрет, полиция обвинит меня в убийстве, постаравшись, конечно, доказать, что именно я совершила наезд. И это Мандра обещал уладить. Ты ведь знаешь, как делаются такие дела — полицейские снабжают посредников информацией, те платят им за это деньги. Да, в такой вот переплет я попала, Филин! Если бы я могла помочь несчастному тем, что во всем добровольно призналась бы полиции, даже если бы это грозило мне тюрьмой, поверь, я не колебалась бы ни секунды. О Господи, это ведь его вина — он сам прыгнул под колеса. Если бы не этот доктор-фанатик, все было бы нормально.

— Мандра не сказал тебе, как зовут пострадавшего?

— Не сразу. Позже. Он сказал, что это некий Уильям Шилд, живет на Ховард-стрит.

— Ты когда-нибудь видела его, этого Шилда?

— Да. Мы ездили к нему с Мандрой. Похоже, этот человек действительно сильно страдает. Мандра сказал Шилду, что я из организации, которая занимается благотворительной деятельностью. Так что Шилд не знал, кто я на самом деле.

— Вы были у него на Ховард-стрит?

— Да, это где-то в квартале 18—100, на левой стороне улицы.

— А тебе ни разу не приходила в голову мысль, что все это спланировано заранее с целью шантажа и вымогательства?

— Тогда нет. Только вчера вечером меня вдруг осенило. Я все поняла. Я была просто в бешенстве. Я решила сообщить обо всем в полицию и потребовать, чтобы Мандру арестовали.

Терри медленно покачал головой.

— Полиция не должна знать об этом.

— А об этом никто и не знает, кроме тебя, Филин.

— Ты никому не говорила, что встречалась с Мандрой?

— Только Альме.

— Ты все рассказала ей?

— О том, что Мандра держит меня на крючке, — нет. Я просто сказала ей, что ему нравятся некоторые мои картины и что он просит меня написать его портрет.

— Продолжай, пожалуйста.

— По правде говоря, мне и самой хотелось написать его портрет, — у него было такое необычное, такое выразительное лицо, особенно глаза: иной раз я смотрела на него словно завороженная. Мне нравилось наблюдать за ним, когда он сидел в затемненной комнате, его лицо утопало во мраке, и только глаза отражали свет. И он чувствовал мой интерес к нему. Мне действительно очень хотелось написать его портрет. Думаю, ты слышал о том, что я занималась живописью и что из этого вышло. Прямо-таки семейный скандал. Кое-кто из моих европейских преподавателей говорил даже, что я способней Альмы, но ты же знаешь, я терпеть не могу однообразия — эти скучные занятия, изо дня в день одно и то же. Дисциплина и прилежание — это не для меня. Мне всегда хотелось рисовать только то, что мне нравится. Необходимость рисовать то, что меня не интересует, тяготила меня, я просто не желала этим заниматься. В результате я написала всего с десяток картин. Довольно необычные работы, в них что-то есть, хотя с точки зрения техники они далеки, конечно, от совершенства, и только я одна знаю об этом. По этому поводу мы часто ссорились с Альмой. Она настаивала, чтобы я больше внимания уделяла технике, специально занималась этим, посещала какие-нибудь курсы. А я не хотела. Просто не могла себя заставить. Но вот в лице Мандры было что-то такое, от чего во мне рождалось непроизвольное желание взяться за кисть и непременно написать его портрет.

— И ты написала его портрет, да?

— Да.

— И потом, забрав его, ушла?

— Да. Когда я догадалась, что вся эта история с наездом — всего лишь ловкий трюк, чтобы потом шантажировать меня, я взяла холст и ушла.

— А где картина сейчас?

— У Альмы. Я принесла ее к ней и попросила подработать фон.

— Ты не возвращалась в квартиру Мандры после того, как покинула ее в два часа?

— Конечно нет.

— Мандра был жив, когда ты уходила?

— Еще как жив!

Кивком Терри указал на газету.

— Кто последним видел Мандру живым?

— Это никому не известно, — она облизнула губы. Терри задумчиво посмотрел на нее:

— Где ты была, когда пришла девушка-китаянка? Она взяла со стола бокал и сделала маленький глоток.

— Скорее всего, — сказала она почти скороговоркой, — в это время я направлялась к Альме. Квартиру Мандры я покинула в два часа, к Альме пришла, вероятно, около половины третьего.

— Этот человек, который обнаружил труп в три часа, видел, что дверь в коридор приоткрыта?

— Да.

— Ты подозреваешь кого-нибудь? — внезапно спросил Терри. Своим взглядом, казалось, он пригвоздил ее к креслу.

— Я… я… никого.

— У тебя ведь есть знакомые мужчины, Стабби Нэш, например. Стабби наверняка ревнует тебя даже ко мне, хотя нас с тобой связывает чисто платоническая любовь. А как, интересно, он относился к Мандре?

— Он ничего не знал о Мандре.

— Ты в этом уверена?

В ее глазах читался вызов.

— Да. И не надо себя обманывать относительно того, будто бы наша любовь носит чисто платонический характер. Я понимаю: ты набрался там, в Китае, всякой зауми вроде концентрации, философии всякой. Ты, может, и изменился, но только снаружи, а внутри ты все такой же искатель приключений! Так что не надо мне болтать про платоническую любовь…

Он рассмеялся:

— Что еще ты можешь сказать мне, Синтия?

Она внимательно посмотрела на него. Глаза ее горели каким-то тусклым огнем.

— Тебе смешно? Ну что ж, попробуй доказать, что это не так. Не получится. Ты прирожденный искатель приключений. И тебя не удержать на одном месте, Терри, даже под страхом смерти. И потом — ты на целых пятьдесят лет моложе того, кто мог бы рассчитывать на платоническую любовь со мной.

Терри ничего на это не ответил. Достав из кармана портсигар, он предложил Синтии сигарету.

— А ты не собираешься предложить мне еще один коктейль? — поинтересовалась она и взяла сигарету.

Он наклонился к ней, поднося зажженную спичку.

— Нет, во всяком случае, не тогда, когда чувство в тебе преобладает над рассудком, к тому же будет лучше, если ты сохранишь ясный ум.

— При чем тут чувство, рассудок? Просто я наблюдаю и анализирую. Как бы там ни было, после двух бокалов мне думается легче, чем после одного.

Он смотрел на нее задумчивыми проницательными глазами.

— Ну что ж, в течение ближайшего часа ясность, может, в тебе и сохранится, но вот потом ты наверняка пожалеешь, что не выпила всего лишь бокал.

— Боже праведный, это будет продолжаться больше часа?

— Как получится. Меня допрашивали чуть больше пятнадцати минут.

— Ты думаешь, меня будут допрашивать дольше? Но ведь, мне нечего рассказать им.

Терри сделал глубокую затяжку.

— Может, именно поэтому тебя и будут долго допрашивать.

Она нервно рассмеялась, вскочила с кресла и, подойдя к зеркалу, достала помаду и чуть подкрасила губы.

— Да, да, — протянула она, — твои слова прямо как холодный душ. Газету я оставляю. Можешь почитать на досуге. Пожелай мне удачи.

Он проводил ее до лифта.

— Ни пуха.

В ожидании лифта она еще раз окинула его серьезным взглядом.

— Когда-нибудь ты забудешь про то, что ты друг семьи, и изменишь свое отношение ко мне, вот тогда…

Дверца лифта распахнулась, она вошла в кабину, потом повернулась и, перехватив его взгляд, сказала:

— Не правда ли, я загнала тебя в угол, Филин? Ладно, ничего страшного. Помни только, что в этом твоем китайском языке нет слова «да». И в случае чего ты сможешь этим воспользоваться, только ты…

Дверца лифта закрылась, и он не успел расслышать конец фразы.

Вернувшись в квартиру, Терри подошел к окну. Легкий грузовичок все еще стоял у самого тротуара. Едва Синтия села в свой спортивный автомобиль с открывающимся верхом, как из грузовичка выскочил мужчина, в одно мгновение преодолел расстояние, отделявшее его от машины Синтии, и сделал ей какой-то знак.

Она что-то сказала ему. Мужчина покачал головой. Синтия опять что-то быстро проговорила, и мужчина громко, от души, рассмеялся.

Это все, что увидел Терри. Потом он увидел, как мужчина, все еще продолжая смеяться, сел рядом с Синтией на переднее сиденье и жестом руки указал, куда ехать.

Машина уже давно скрылась за поворотом, а Терри все еще стоял у окна и невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль.

Глава 5

Инспектор Джим Мэллоу из отдела по расследованию убийств был настроен исключительно дружелюбно.

— Отлично устроились, — сказал он. — Мебель привезли из Китая, да?

— Да, в основном, — подтвердил Терри.

— Отличная квартира. И место хорошее — вид из окна просто прелесть. Люблю такие неординарные квартиры. Вы когда-нибудь были в квартире у Мандры?

— Да.

— Забавное гнездышко, не правда ли? Мандре принадлежало все здание. Квартиры там, вообще-то, дрянь, только не его — его квартира с мебелью и всякими там другими безделушками оценивается в миллион долларов. Говорят, богатые китайцы так живут: снаружи лачуга лачугой, а внутри — прямо дворец. Жаль, что все так получилось: это убийство, вас ни свет ни заря подняли, к прокурору повезли, но сами знаете, как бывает в таких случаях. Мандра был убит из «слив-гана»: в его квартире мы нашли ваше письмо, в котором вы упоминаете об этой штуковине, вот прокурор и подумал, что вы, может, знаете еще что-нибудь и сообщите ему какие-нибудь дополнительные сведения.

— Нет, нет, что вы, не оправдывайтесь, — возразил Терри. — Я только рад был помочь вам. Как насчет виски с содовой?

— Спасибо, на службе ни капли.

— Значит, заглянули вы, надо думать, — спросил Терри, улыбаясь, — по долгу службы?

— Что ж, можно сказать и так. Видите ли, нас интересуют эти «слив-ганы», что это вообще за оружие, но мы до сих пор толком так ничего и не разузнали о них. Мы надеялись, что, может, вы нас проконсультируете.

— Вы уверены, что убийство было совершено именно из «слив-гана»?

Вместо ответа Мэллоу достал из кармана стеклянную пробирку, к которой была прикреплена клейкая лента. На ленте были обозначены дата и номер, а также поставлена подпись. Горлышко пробирки было запечатано сургучом. В ней находилась небольшая стрела — длиной приблизительно пять с половиной дюймов. Когда Мэллоу протянул пробирку Терри, железный наконечник стрелы звонко стукнулся о стеклянную стенку.

Терри внимательно осмотрел стрелу.

— Да, это, вне всякого сомнения, работа китайских мастеров. Можно утверждать — стрела эта от «слив-гана». Я, по крайней мере, не слышал, чтобы подобного рода стрелы когда-либо использовались в оружии другого вида.

— Ясно, эту штуку изготовил мастер своего дела, — заявил Мэллоу. — Выстрел был смертельным, прямо в сердце. Затух парень, как свечка. Я бы хотел задать вам несколько вопросов насчет этих «слив-ганов». Например, насколько точны они в стрельбе?

— На коротких расстояниях они достаточно точны. При желании «слив-ган» можно привязать к руке, и, если только коснуться ею стола или какой-либо другой твердой поверхности, стрела высвобождается и летит в цель.

— Хитрое приспособление, ничего не скажешь. А женщина могла бы использовать его?

— Конечно, если бы на ней было платье с длинными свободными рукавами.

— У вас нет «слив-гана»? Если есть, мне хотелось бы взглянуть на него.

— Пожалуйста, вон в том шкафчике, у вас за спиной. Можете взглянуть на него, когда пожелаете.

— А вы бы не разрешили мне забрать его с собой на некоторое время, так, в порядке одолжения? Обещаю вернуть его в полной исправности.

Терри приблизился к стеклянному шкафчику, повернул ручку дверцы и вдруг окаменел.

— В чем дело? — спросил Мэллоу.

Терри вынул из кармана ключ и, открыв дверцу, уставился на пустую полку.

— «Слив-ган» лежал здесь, — сказал он, — на этой полке. Теперь его нет, исчез!

— Жаль. Как же так получилось? — сочувственно спросил Мэллоу, направляясь к Терри. — Больше ничего не пропало?

— Нет, ничего.

— А стрелы? У вас были к нему стрелы?

— Да, три… Теперь вот только две.

Мэллоу достал из шкафчика две оставшиеся стрелы и звонко прищелкнул языком, выразив тем самым свое искреннее сочувствие.

— Да, это никуда не годится. Я знаю, как трудно достать такую штуку, мы сами целый день пытаемся найти хоть один «слив-ган» и, как видите, безуспешно. Как вы думаете, куда он мог подеваться?

— Представления не имею, — ответил Терри, — и, если вы намерены сравнить эти две стрелы с той, что в пробирке, нет нужды отвлекаться. Мне кажется, они абсолютно идентичны.

— Точно, идентичны! — воскликнул Мэллоу. В голосе прозвучало изумление, как будто эта мысль мелькнула у него в голове только сейчас. Пробирку он держал в одной руке, две стрелы — в другой. — Длина та же, сработаны вроде одной рукой, тот же металл и на вес примерно одинаковы. Скажите, Клейн, если человек привязал «слив-ган» к руке и произвел первый выстрел, трудно, наверное, будет перезарядить его и попытаться выстрелить во второй раз?

— Практически невозможно, — согласился Клейн.

— Рассчитывать поэтому приходится только на один выстрел. Попал — хорошо, а не попал, тогда и целая куча стрел не поможет. Я на что намекаю: стрелять из оружия такого рода — это тебе не из автоматического револьвера палить, когда к тому же есть еще одна запасная обойма.

— Да, вы правы. Можно сказать, что «слив-ган» — это однострельное оружие, — согласился Клейн.

— Значит, если кто-то собирается совершить убийство, ему вполне хватит всего одной стрелы, так как воспользоваться второй у него просто не будет возможности. Я верно говорю?

— Верно, — подтвердил Клейн. В голосе его, однако, послышалось раздражение. — И, совершив убийство, он, скорее всего, положит «слив-ган» на место.

— «Слив-ган», — сказал Мэллоу, — но не стрелу.

— Естественно.

— Следовательно, если убийца — человек смышленый, он прикинет, что лучше уж пусть исчезнут и «слив-ган», и стрела.

В карих глазах Мэллоу не было даже и намека на хитрость.

— Вы случайно не подумали, что это?.. — поинтересовался Клейн.

Мэллоу перебил его и, прищелкнув языком, возразил:

— Что вы, что вы, Клейн! Ничего я не подумал! Мы ведь просто рассуждаем с вами о том, как поступил бы любой смышленый человек, если бы совершил убийство. Мы, конечно, тоже не дураки, но такие люди, как вы и я, убийств не совершают. Чтобы убить человека, необходимо обладать звериной жестокостью… Ну, правда, бывает, женщина убьет кого-нибудь — мужа, например, или любовника. Но ведь с этими женщинами все по-другому — эмоции, знаете ли, страсти. Жаль, что с вашим «слив-ганом» так получилось. А вы никому его случаем не одалживали?

— Нет.

— Значит, его, скорее всего, украли.

— Скорее всего.

— Причем украл его, по-видимому, человек, который имел возможность открыть дверцу этого стеклянного шкафчика, не рискуя быть застигнутым врасплох.

Скажите, Клейн, а много людей посещает вашу квартиру? Поймите, я вовсе не собираюсь совать нос в ваши дела, мне просто надо это знать. Так много?

— Нет, не много. Я совсем недавно вернулся из Китая и еще не успел обзавестись новыми друзьями.

— А мисс Рентон, та, что рисует, она бывает у вас?

— Да, заходит иногда.

— А чтоб какая-нибудь девушка-китаянка заглянула к вам, это возможно?

— Возможно.

— Не сердитесь на меня, Клейн. Вы же знаете, что полиция существует для того, чтобы возвращать украденные вещи их владельцам. А вы не могли бы описать мне этот «слив-ган»? Или, может, набросаете чертежик, чтобы мы имели более полное представление о том, за чем охотимся.

Клейн достал листок бумаги, карандаш и начал рисовать «слив-ган».

— Сегодня утром я подробно описал его окружному прокурору, но будет лучше, если вы своими глазами увидите, как он выглядит. Это — бамбуковая трубка с мошной пружиной, а это — довольно своеобразная защелка. Если не ошибаюсь, выглядит она именно так.

Мэллоу внимательно изучил рисунок, сложил его, опустил в карман, задумчиво посмотрел на две стрелы, положил их себе на ладонь и сказал:

— Придется как-то пометить эти ваши стрелы, чтобы не спутать их с той стрелой, которой был убит Мандра. Не сочтите за труд написать на древке ваши инициалы, а потом и я напишу свои.

Не проронив ни слова, Терри пометил своими инициалами обе стрелы. Инспектор Мэллоу сделал то же самое.

— Скажите, — сказал Мэллоу после того, как положил стрелы в конверт, который достал из кармана плаща, — а как насчет этого китаезы?.. Я хотел сказать, вашего слуги? Может, это он… как бы это выразиться… одолжил у вас на время «слив-ган»?

— Это исключено. За Ят Тоя я готов поручиться своей головой.

— Конечно, конечно, — согласился Мэллоу, — но готовы ли вы поручиться за него не своей, а чужой головой? Ну, например, головой того, кто собирался как-то навредить вам?

— Но Мандра не собирался мне вредить.

— Да, забавный был человек этот Мандра, — задумчиво произнес Мэллоу. — Я знал его еще тогда, когда он только начинал свою карьеру посредника по делам, связанным с поручительством. Тому уж двадцать лет. Никогда нельзя было догадаться, что у него на уме. Темная лошадка. О мертвых не принято говорить дурно, но я все же скажу: немало нашлось бы людей, которые желали смерти этому человеку. Мандра был очень умен. Он прекрасно разбирался во всех человеческих слабостях. О человеке много можно узнать, если изучать его сильные, положительные стороны. Мандра же изучал слабые, отрицательные стороны человеческой натуры — в этом деле он был большой специалист, не то что мы с вами. Отрицательных сторон в людях, как правило, больше, чем положительных; так уж заведено, что о человеке судят не по тому, сколько в нем хорошего, а по тому, сколько в нем плохого. Ладно, мне пора двигаться. Извините, что побеспокоил вас.

— Ничего, — сказал Терри. — Кстати, инспектор, там, внизу, прямо у подъезда, стоит светлый грузовичок, и стоит кому-нибудь выйти из моей квартиры, как из грузовичка выскакивает человек, хватает его и куда-то увозит.

Карие глаза инспектора Мэллоу удивленно расширились.

— Неужели? — воскликнул он. — Вот те раз, это ж надо!

— Вы не могли бы сказать мне, как долго это еще будет продолжаться?

— Честное слово — представления не имею, — ответил Мэллоу. Он подошел к окну осторожно, на цыпочках, наклонив чуть вперед свой мощный корпус, — прямо как охотник, выслеживающий дичь. Инспектор ткнул указательным пальцем в сторону грузовичка. — Этот, что ли? — спросил он хриплым шепотом, будто боялся спугнуть людей, сидевших в грузовичке, и обратить их в бегство.

— Именно.

— Понятно. — Мэллоу сочувственно посмотрел на Терри. — Значит, говорите: хватают всякого, кто выходит из вашей квартиры?

— Всех подряд.

— Ладно, — сказал Мэллоу, — посмотрим, что там происходит. Вы, мистер Клейн, ничего не предпринимайте. Я сам сумею во всем разобраться.

Он пожал Клейну руку на прощание и удалился. Услышав, как хлопнула дверца лифта, Терри приблизился к окну и выглянул наружу. Выйдя из подъезда, Мэллоу спокойно направился в сторону, противоположную той, где стоял грузовичок: никто из грузовичка не выскочил и хватать инспектора не стал.

Терри позвал Ят Тоя.

— Ят Той, — сказал он на кантонском диалекте, — поедешь на такси и выполнишь одно поручение.

— Какое именно поручение, хозяин?

Терри взял листок бумаги и написал на нем адрес.

— Вот, — сказал он, — адрес Джорджа Леверинга, это тот человек с загорелой кожей и бесцветными глазами. Отправляйся по этому адресу и спроси у него, не согласится ли он отобедать со мной сегодня.

— А хозяин не желает воспользоваться трубкой для говорения и слушания? — спросил Ят Той, употребив китайскую идиому, служащую для обозначения телефона.

— Нет, хозяин не желает воспользоваться трубкой для говорения и слушания. И если какие-то люди будут наблюдать за квартирой Леверинга или обыскивать ее, немедленно сообщи мне об этом.

Ят Той молча развернулся и, шаркая ногами, вышел из комнаты. Терри Клейн вызвал по телефону такси. Когда машина подъехала, он выглянул из окна. Ят Той вышел из подъезда и не спеша направился к такси. Только он взялся за ручку дверцы, как из грузовичка выскочил мужчина и подбежал к Ят Тою. Отвернув лацкан плаща, он сверкнул полицейским значком, затолкнул китайца в такси, сам сел рядом с ним, наклонился вперед и что-то сказал шоферу. Машина уехала.

— Что ж, — улыбнулся Терри, глядя вниз на зловещий грузовичок. — Уж если вы такие умные, ребята, посмотрим, удастся ли вам разгрызть этот крепкий орешек. По зубам ли он вам?

Терри Клейн прошел в ванную, не спеша разделся, принял холодный душ и растерся полотенцем. Он как раз завязывал галстук, когда зазвонил телефон. Подняв трубку, он услышал женский голос:

— Мистер Клейн? Не кладите, пожалуйста, трубку. Подождите секундочку. С вами желает поговорить прокурор округа.

Послышался какой-то щелчок, спустя секунду-другую раздался голос Паркера Диксона:

— Извините, что снова беспокою вас, мистер Клейн, но не могли бы вы заглянуть ко мне прямо сейчас, это очень важно, особенно для вас.

Клейн замешкался.

— Прямо сейчас? Но…

— Повторяю, это очень важно, — перебил его Диксон. — Я не хотел бы настаивать, но уж если вы любезно согласились помочь нам…

— Ладно, загляну, — усталым голосом сказал Клейн.

— Так прямо сейчас?

— Хорошо.

Клейн вызвал такси и отправился в прокуратуру. На сей раз ждать его не заставили. Буквально через пять секунд после того, как он вошел в приемную, его пригласили в кабинет прокурора.

Диксон сидел за письменным столом и улыбался. Казалось, улыбка эта была следствием того, что он на минутку расслабился. Инспектор Джим Мэллоу с проворством кошки вскочил с кресла, стремительно подошел к Терри и протянул ему руку.

— А, мистер Клейн! — воскликнул он, схватил руку Терри и стал энергично трясти ее. — Вы уж простите нас. Подумать только, уже второй раз вас беспокоим! Когда прокурор сказал, что нам без вас не обойтись, знаете, что я первым делом ответил ему? «Как жаль…» Проходите, садитесь… Нет, не сюда, лучше вон в то кресло, у стола. Чувствуйте себя как дома. Мы можем порадовать вас. Конечно, полиция иной раз действует не очень оперативно, но на этот раз мы не оплошали. Всего час назад вы рассказывали нам о том, что у вас выкрали «слив-ган», и вот…

— Я сам, Джим, — прервал его Паркер Диксон. Он достал из стола бамбуковую трубку и без всяких предисловий протянул ее Терри Клейну.

— Это ваш «слив-ган»?

В кабинете воцарилась гробовая тишина. Терри почувствовал, что прокурор и инспектор, затаив дыхание, устремили на него пристальные взгляды.

Терри медленно потянулся к «слив-гану» и, когда «слив-ган» оказался у него в руке, попытался отрешиться от всего, что его сейчас окружало. Прокурор Диксон следил за каждым его движением в надежде на то, что он хоть чем-то выдаст себя, их назойливые взгляды мешали ему сосредоточиться. Терри постарался не думать о них, а переключить все свое внимание на «слив-ган».

Он не сомневался, что это был его «слив-ган». Если бы его обнаружили на месте преступления, они бы предложили опознать его еще во время первой беседы. Если бы его нашли у кого-нибудь из тех, кого вызывали сюда на допрос, вряд ли они проявили бы такую спешку с опознанием, если только, конечно, этот «слив-ган» не оказался у Ят Тоя.

Терри вертел «слив-ган» в руках, как бы выискивая на нем некую, только ему одному известную примету, его мысли были сосредоточены лишь на одном: каким образом «слив-ган» попал сюда? Наконец он пришел к выводу: вероятность того, что Ят Той мог проявить такую великую неосторожность — держать «слив-ган» при себе — ничтожно мала.

— Ну как, мистер Клейн? — поинтересовался прокурор. — Все успели осмотреть или, может быть, еще дать вам время?

Терри поднял глаза и улыбнулся:

— Я надеялся обнаружить одну примету, по которой его можно опознать, но так и не смог этого сделать.

— Вы хотите сказать, что не можете опознать его?

— Честное слово! Может быть, это и мой «слив-ган», но полной уверенности в этом у меня нет.

— Но ведь очень похож?

— Да.

— Так ваш или не ваш? — спросил Диксон, слегка наклонившись вперед.

Терри покачал головой.

— Конечно, вы понимаете, — медленно произнес он, — поскольку подобного рода вещи делаются вручную, каждая из них отмечена печатью индивидуального мастера. Посмотрите, вот здесь, например, щербинка, а здесь крохотное пятнышко, вот здесь трещинка, а здесь царапинка на медном ободке. Вот по таким характерным приметам и можно опознать «слив-ган». Но я, к сожалению, не могу припомнить, какие приметы были на моем.

— Жаль, — с огорчением заметил Мэллоу. — А мы хотели порадовать вас. Я просто был уверен в том, что это ваш «слив-ган». Если бы вы его опознали, мы бы вернули его вам. Да, жаль.

— Конечно, — уточнил Терри, — после того как он побывал у меня в руках, на нем остались отпечатки моих пальцев, но вы могли провести экспертизу посредством…

— Нет, — перебил его Мэллоу, — никаких отпечатков пальцев на нем не было, ни одного. Его тщательнейшим образом протерли и…

— Не надо, инспектор. Я сам, — сухо перебил его прокурор.

Мэллоу замолчал. Диксон повернулся к Клейну:

— У вас нет никаких предположений относительно того, когда, как или кем это оружие было похищено из вашей коллекции, мистер Клейн?

— Представления не имею. Я даже не могу сказать, мое ли это оружие.

— Дверца шкафчика была заперта, когда вы обнаружили пропажу?

— Да.

— Мэллоу сказал мне, что вы были весьма озадачены, когда, повернув ручку, обнаружили, что дверца заперта.

— Это правда.

— Значит, вы не предполагали, что дверца будет заперта?

— Нет.

— Следовательно, кто-то запер ее?

— Вероятно, — подтвердил его догадку Клейн. — Человек ведь устроен так, что память его таких мелочей не удерживает — заперта дверца или не заперта…

— Я понимаю, о чем вы, — перебил его прокурор. — И все же постарайтесь припомнить…

— Насколько я помню, когда я последний раз заглядывал в шкафчик, дверца была не заперта.

— Ключ от шкафчика вы носите в общей связке?

— Да.

— У кого еще есть ключ от шкафчика?

— У Ят Тоя, моего слуги.

— Как долго он у вас служит?

— Три года.

— Вы познакомились с ним в Китае?

— Да.

— Он не переменил своего имени после того, как уехал из Китая?

Клейн улыбнулся:

— Если вы имеете в виду имя, которое фигурирует в его документах, не думаю, чтобы он путешествовал под чужим именем. Ят Той — это что-то вроде прозвища, в переводе на английский означает «Маленький».

— Вы не знаете, он был знаком с Джекобом Мандрой?

— Нет, откуда?

— Он был с вами, когда вы заходили к Мандре?

— Нет, я вообще не имею обыкновения брать с собой слугу куда бы то ни было.

— Разве он вам не больше, чем слуга? Разве он вам не друг?

— В известном смысле вы правы.

— Итак, про этот «слив-ган» вам больше сказать нечего?

— Вы имеете в виду сам факт опознания или еще что-нибудь?

— Вы правильно догадались.

— Нет. Больше я вам ничего не могу сказать.

— Послушайте, Клейн, я же знаю, вы ведь уверены в том, что это ваш «слив-ган».

— Верно. Мне действительно кажется, что это мое оружие, но…

— Тогда почему бы вам не опознать его?

— Потому что я все же не уверен… Однако позвольте спросить, где вы обнаружили его?

Как только Клейн задал этот вопрос, он сразу почувствовал, что именно этого вопроса и ждали прокурор с инспектором. Диксон медленно приподнялся, указал рукой на обитое кожей кресло, в котором Терри сидел во время первого допроса, и многозначительно промолвил:

— Мистер Клейн, «слив-ган» примерно полчаса тому назад был обнаружен инспектором Мэллоу. Он был спрятан в подушках этого кресла.

— А вы не знаете, каким образом и когда он попал туда? — спросил Терри.

— Вероятно, после убийства, — иронически заметил Диксон.

— Может быть, вы думаете, что это я положил его туда сегодня утром во время допроса?

— Мы просто не исключаем такой возможности.

— Хорошо. Тогда я совершенно официально заявляю: я его туда не клал, — парировал Клейн.

— А вы не догадываетесь, кто бы мог это сделать?

— Нет.

Инспектор Мэллоу и прокурор обменялись многозначительными взглядами.

— Что ж, — подчеркнуто холодным тоном произнес Диксон. — Это, пожалуй, все, мистер Клейн. Прошу вас, не выезжайте из города, не получив предварительного разрешения от меня лично.

— Это что, надо понимать — домашний арест? — поинтересовался Терри Клейн.

— Ну зачем же так, — вмешался инспектор Мэллоу. — Вы свидетель, мистер Клейн. Мы рассчитываем на вашу помощь.

— Кроме того, мистер Клейн, — сухо добавил прокурор, — нам бы хотелось верить в то, что в своей помощи вы нам не откажете!

Глава 6

По пути домой Терри два раза просил таксиста остановить машину для того, чтобы позвонить в мастерскую Веры Мэтьюс. К телефону никто не подходил. Выйдя из второго по счету телефона-автомата, он сел в поджидающее его такси.

— Постойте здесь минутку, — сказал Терри таксисту, откидываясь на спинку сиденья.

Шофер пытливо посмотрел на него:

— Прямо здесь, у тротуара?

— Да.

— Мотор выключить?

— Нет.

Терри устремил взгляд на блестящую металлическую стойку бокового зеркала и, вспомнив полученные на Востоке уроки, попытался достичь состояния концентрации.

Однако он обнаружил, что не способен полностью отрешиться от окружающего его мира. Навязчивый рокот мотора, назойливый стук каблуков спешащих прохожих, пронзительные звуки автомобильных гудков, рев мчащихся мимо машин — все это отвлекало его. И когда он усилием воли постарался все-таки сосредоточиться на тех фактах, которые ему хотелось проанализировать, он вдруг почувствовал, что шум улицы властно уводит его внимание от главного, задерживая мысли на второстепенном, постороннем. А ведь на Востоке его не раз предупреждали, что именно рассеянность внимания является основной помехой в достижении состояния концентрации.

В его сознании вдруг возникли картины прошлого: унылые стены монастыря, безжизненные, покрытые снегом горные вершины, обрушивающиеся вниз, на камни, водопады, сумрак кельи, чашка вареного риса, сушеная рыба, хрупкая тоненькая девушка-славянка, чьи смеющиеся глаза и алые губы будоражили его воображение, подобно смутному, едва уловимому запаху благовоний, принесенному внезапным порывом ветра.

Он вспомнил, как узнал о сокровищах древнего города, как отправился на их поиски, как по дороге туда на него напали бандиты, как после долгих мытарств добрался до монастыря. Наконец он вспомнил о том, как познакомился со своим будущим Наставником, этой удивительной, непостижимой личностью: просветленное лицо, внимательный сосредоточенный взгляд, покой и вместе с тем необычайная внутренняя сила, исходившие от него, навевали мысль о заснеженных пиках гор на рассвете и медленно плывущих над ними облаках. Терри вспомнил слова учителя, который всегда говорил тихим, размеренным голосом, как человек, который полагается на логику в уверенности, что не нуждается в сложных словесных формах, чтобы донести свои мысли до сознания ученика.

«Ум — хороший слуга, но плохой наставник. Когда он недисциплинирован, он похож на капризного и непослушного ребенка. Память должна быть слугой сознания. Слишком часто она становится его хозяином. Недисциплинированный ум отказывается сосредоточиться на какой-либо одной мысли, он распыляется на сотни других, посторонних мыслей. Эти мысли удерживаются в памяти. Будучи не в состоянии избавиться от них, человек теряет часть своей скрытой силы, их можно уподобить специально вырытым для орошения полей канавам, которые отбирают воду у рек. Ум человека, которому за сорок и который живет в условиях современной цивилизации, засорен таким количеством паразитических мыслей, что не может использовать свою природную способность к сосредоточению более чем на тридцать процентов — мысли о работе, о домашних неурядицах проделывают в его сознании дырочки, через которые тонкими струйками убывает мыслительная энергия, лишая ум человека изначальной силы».

Терри не знал о прошлом этого загадочного Наставника, даже не знал, сколько ему лет. Этот человек прекрасно говорил по-английски и мог с равной легкостью изъясняться на нескольких китайских диалектах. Было очевидно, что он на собственном опыте познал цивилизацию и научился презирать ее. Всегда безмятежно спокойный, он жил скромно и уединенно, иногда посвящая свое время ученикам, которые в неудержимом стремлении к истинному знанию совершили столь долгое и трудное паломничество в монастырь.

Шофер такси слегка развернулся на своем сиденье и изумленно уставился на отчужденное хмурое лицо Клейна.

Внезапно Терри рассмеялся.

— Что это вы? — спросил шофер с явным облегчением, убедившись, что смех у Терри самый обыкновенный, как у всех людей.

— Да просто увидел вдруг свое лицо в зеркале заднего вида, — объяснил Терри. — Увидел и испугался.

Шофер такси кивнул:

— Я было подумал… даже слова не подберу… У вас был такой бессмысленный взгляд, ну прямо как у идиота. Вы уж не обижайтесь, мистер!

— Как вас зовут? — спросил Терри. — Сэм Лебовиц.

— Ладно, Сэм, — сказал Терри, — если у вас когда-нибудь возникнет желание научиться сосредоточивать свое внимание на каком-то одном предмете, вспомните о хмуром сердитом взгляде, который, правда, является не признаком глубокой внутренней сосредоточенности, а проявлением слабости. Достичь состояния концентрации можно только в том случае, если человек абсолютно уравновешен — и умственно, и физически. Хмурое выражение на лице свидетельствует о том, что разум пребывает в смятении. Впрочем, все это, Сэмми, жуть как сложно!

— Ладно, приятель, если ты все-таки хочешь, чтобы я отвез тебя к доктору… — Таксист вновь насторожился. Терри сдавленно прыснул.

— Это, наверное, из-за вчерашней вечеринки. Похоже, лишнего хватил. — Терри с удовлетворением отметил, что лицо водителя тотчас же смягчилось. — Постоим еще минутку, Сэмми, я попробую собраться с мыслями.

Лебовиц поудобнее расположился на сиденье, достал из кармана пачку сигарет, с довольным видом взглянул на включенный счетчик и вежливо сказал:

— Как прикажете, босс! — Ему не раз приходилось возить людей, которые туго соображают с похмелья.

Терри поднял глаза и вновь посмотрел в боковое зеркало. На сей раз на его лице не было и следа хмурости. Казалось, он спит с открытыми глазами — настолько мускулы его лица были расслаблены.

Он дышал спокойно и размеренно, не предпринимая никаких усилий сосредоточить внимание, пока не достиг состояния полного спокойствия и безмятежности. Потом, когда внешние раздражители угасли сами собой и он перестал воспринимать и замечать несущиеся мимо машины, спешащих пешеходов, водителя такси, ему наконец удалось выстроить цепочку из событий и фактов, которые он принялся анализировать с методичностью биолога, рассматривающего под микроскопом срезы живых тканей.

Сначала надо было по порядку разобраться, кто реально имел доступ к его квартире, а следовательно, и к «слив-гану»: Ят Той, чья преданность была вне всяких сомнений и который не остановился бы даже перед убийством, если бы кто-нибудь попытался обидеть Терри или любого дорогого ему человека; Леверинг, который в своей неприязни к Терри, граничащей с ненавистью, мог пойти на что угодно; Соу Ха, которая пожертвовала бы собственной жизнью, чтобы защитить его, но которая вследствие какого-то непредвиденного поворота событий, вероятно, оказалась во власти Мандры. Соу Ха, несмотря на ее вполне американские манеры и образ жизни, была все же уроженкой Востока и превыше всего ценила понятие «честь». Если бы Мандра стремился использовать свою власть над Соу Ха для того, чтобы оказывать давление на ее отца, вполне можно допустить, что девушка отправилась к Мандре прямо домой, внешне сдержанная и любезная, но исполненная решимости отомстить ему.

Далее — Альма Рентон, которая решилась бы на любой шаг, только бы оградить свою сестру, Синтию, от необходимости расплачиваться с жизнью той ценой, какую жизнь так непреклонно требует от людей, имеющих обыкновение относиться к ней чересчур легко.

Наконец, сама Синтия Рентон, эмоциональная свободолюбивая натура, которая всем своим существом не приемлет никакой зависимости, тем более власти над собой, и ведет себя подобно ежу, который, стоит к нему прикоснуться, тотчас выпускает иголки.

Размышляя обо всех этих людях, Терри обнаружил, что во всех пяти случаях имеются веские логические основания для подозрения: стараясь сохранить объективность и забыть про все свои симпатии и антипатии, он, однако, понял, что в данный момент не в состоянии ответить на волнующий его вопрос; он понял также, что ответить на этот вопрос сможет только тогда, когда подробнее познакомится с жизнью Мандры, который так или иначе был связан с каждым из перечисленных выше лиц.

Как справедливо заметил Мэллоу, Мандра умел четко определять слабости того или иного человека и потом их эксплуатировал; свои коварные планы он осуществлял при помощи некоего Уильяма Шилда, весьма темной и загадочной личности, главным образом благодаря ему он оказывал давление на Синтию.

Клейн попытался сосредоточиться на следующем вопросе: каким образом Мандра обрел власть над Синтией? Синтия Рентон темпераментна, импульсивна, нервозна, но она не глупа, а Мандра был слишком умен, чтобы не понимать этого.

Трудно предположить, что эта детально разработанная система была предназначена лишь для того, чтобы обрести власть только над одной, пусть даже и очаровавшей Мандру, женщиной. Это была система, которая предполагала четко действующую организацию и явно была рассчитана не на одну операцию. Наверняка должен существовать какой-то мужчина с поврежденным позвоночником, ибо Синтии показали этого человека и, если бы она потребовала, чтобы его обследовал ее домашний врач, ей бы вряд ли в этом отказали.

Вряд ли, однако, мужчина с такой серьезной травмой мог выскочить на проезжую часть дороги и выполнить поистине потрясающий акробатический трюк прямо перед движущимся на него автомобилем. То, что врач так удачно оказался на месте происшествия, подобрал «пострадавшего» и предоставил водителю, совершившему наезд, возможность скрыться, свидетельствует о существовании плана, тщательно продуманного и выверенного даже в мельчайших деталях.

Эта система предполагает соучастие какого-то врача с извращенными представлениями о профессиональной этике. Врач этот, вероятно, поддерживает постоянную связь с «жертвой». Итак, существуют некий мужчина, который когда-то действительно сильно повредил позвоночник, ловкий акробат, способный без всякого риска для своей жизни прыгнуть под колеса мчащегося на большой скорости автомобиля, и врач, умный, но с подмоченной репутацией.

Врач и трюкач, вероятно, люди отнюдь не случайные в этой компании, поскольку, помимо всего прочего, они должны обладать злым умом, необходимым для того, чтобы выкачивать деньги из своих жертв. Мужчину с поврежденным позвоночником Мандра специально не искал, они, по-видимому, встретились случайно, волею судеб. Поэтому скорее всего калека и является самым слабым интеллектуальным звеном в этой системе шантажа и жульничества.

Придя к заключению, что все это должно выглядеть именно так, Терри набросал в голове примерный план действий. Он наклонился вперед и попросил Сэма Лебовица подъехать к кварталу 18—100 на Ховард-стрит. Когда машина остановилась у перекрестка, он велел водителю подождать его, вылез из такси и быстрым шагом двинулся по улице. На расстоянии нескольких домов от перекрестка стоял табачный киоск. Терри подошел к нему и, покупая сигареты, как бы между прочим сказал киоскеру:

— Я ищу Шилда, Уильяма Шилда.

— Не знаю такого, — угрюмо ответил киоскер и протянул Терри сдачу.

— Он калека, живет где-то здесь, в этом квартале.

— А-а, кажется, я знаю парня, который вам нужен. Попробуйте поискать его вон в том доме. — Он указал на другую сторону улицы.

Терри поблагодарил его, еще некоторое время постоял у киоска, чтобы наполнить портсигар только что купленными сигаретами и заодно внимательно оглядеть жилой дом, на который указал ему киоскер. Затем Терри неторопливой походкой направился к зданию. Оказавшись в затхлом коридоре, он постучал в дверь с табличкой «Управляющий». Дверь отворилась дюйма на два, и в образовавшейся щели Терри увидел широкоплечую дородную женщину с жидкими бесцветными волосами, которая придерживала крупными дряблыми руками засаленный пеньюар, прикрывая им свою объемистую грудь.

— У вас здесь живет некто Уильям Шилд?

— Зачем он вам?

— Хочу поговорить с ним.

— О чем?

— О делах.

— О каких делах?

— У меня есть хорошие новости для него.

— Какие хорошие новости?

— К сожалению, этого я сказать вам не могу, новости касаются лично мистера Шилда.

— Прямо так и не можете?

— Так мистер Шилд дома?

— Нет.

— Где же он?

— Понятия не имею.

— Речь идет о деньгах, — наугад ляпнул Терри.

— О деньгах? Не про его ли лотерейные билеты вы говорите?

Терри пожал плечами.

Дверь приоткрылась чуть шире. Женщина внимательно изучила Терри своими блестящими глазками и сказала:

— Он здесь больше не квартирует. Поищите его на Третьей улице, в доме Шэмрока.

Дверь захлопнулась.

Он доехал до дома Шэмрока, где ему сказали, что Уильям Шилд прожил в этом доме всего две недели и потом перебрался на другую квартиру, не оставив своего адреса.

Терри задумался. Поскольку Шилда ему найти не удалось, он решил заняться врачом, адрес которого, по словам Синтии, значится в телефонном справочнике.

После каждой операции Уильям Шилд меняет место жительства, что же касается доктора Седлера, он вряд ли станет это делать, так как является практикующим врачом. Судя по всему, доктор Седлер очень умен и с ним нужно быть исключительно осторожным. Что ж, то обстоятельство, что его легко разыскать, можно воспринимать как подарок судьбы, если к тому же учесть, что человек этот в любой момент рискует оказаться за решеткой.

Терри Клейн расплатился с таксистом перед трехэтажным домом, который когда-то был, вероятно, дворцом, но с годами утратил былое великолепие и пришел почти в полное запустение. О его прежней красоте говорили отдельные архитектурные элементы на фасаде, однако близость ремонтных мастерских и продуктовых лавок еще больше довершала атмосферу неприкрытой запущенности, которая теперь окружала его.

Под огромными окнами, за которыми некогда располагалась гостиная, висела вывеска, на ней крупными буквами было написано: «Доктор Седлер, хирург». Кроме того, на лужайке перед домом на металлическом штыре красовался указатель.

Терри Клейн быстро взбежал по ступенькам лестницы, ведущей к входу, открыл дверь и прошел внутрь. Как только он переступил порог, раздался резкий звонок, возвещающий о приходе посетителя.

Приемная была достаточно просторной, вдоль стен тесными рядами стояли стулья для пациентов. В этой большой комнате находилось, однако, всего два человека: две девушки почти одинаковой наружности — молодые, тоненькие, привлекательные. Они сидели в противоположных углах, каждая держала в руках журнал. Как только в приемной появился Терри, они как-то испуганно взглянули на него и тут же вновь уткнулись в свои журналы, будто там было что-то такое, от чего нельзя оторваться. Клейн подошел к столику в центре комнаты, остановился около него и стал ждать. Девушки так больше на него и не посмотрели. Дверь с табличкой «Без вызова не входить» в самом конце приемной распахнулась, и на пороге показался высокий костлявый мужчина лет сорока пяти с рефлекторной лампой на лбу. На нем был чистый белый халат с короткими рукавами, его обнаженные тощие руки сильно пахли эфиром. Лампа освещала впалые щеки, хищный рот и массивную челюсть.

— Доктор Седлер? — спросил Терри.

— Да.

— Я очень спешу, — мельком взглянув на девушек, сказал Терри, — и мне срочно надо переговорить с вами по одному делу.

— Вам нужна медицинская консультация? — спросил доктор Седлер холодным размеренным тоном.

— И да, и нет, — ответил Терри.

— Проходите, — пригласил доктор Седлер. Клейн прошел в кабинет Седлера. Вдоль одной из стен стояли высокие металлические шкафы с многочисленными папками. Дверь в операционную, сияющую кафелем, была приоткрыта, и Терри обратил внимание на то, что операционный стол ярко освещен свисающими с потолка лампами. Доктор Седлер опустился в кресло рядом с письменным столом, указав Терри Клейну на другое, и уставился на гостя холодным пронзительным взглядом. Клейн постарался напустить на себя нервозность.

— Рассказывайте, — сказал доктор Седлер, — мы одни.

— Вероятно, вы не помните меня, доктор? — начал Клейн.

Седлер внимательно посмотрел на Терри:

— Простите, как вас зовут?

— Мое имя все равно ничего не скажет вам, доктор, однако уверен, что вы не забыли ту ночь, когда какой-то мужчина оказался под колесами моей машины. Вы ехали тогда вслед за мной, и, когда это случилось, вы подобрали пострадавшего и доставили его сюда, чтобы оказать ему необходимую помощь. Вы велели мне следовать за вами, но я… я…

Седлер презрительно усмехнулся, его губы вытянулись в длинную тонкую линию. Он так пристально смотрел на Клейна, словно выискивал на его лице какую-то болячку, чтобы немедленно приступить к ее удалению хирургическим путем.

— Вы были пьяны, — сказал он.

— Нет, я не был пьян, — возразил Клейн.

— Я явственно чувствовал запах алкоголя, которым несло от вас даже на расстоянии. Не надо, молодой человек, не убеждайте меня в том, что вы не были пьяны. Я врач, хирург. И я уже слишком долго занимаюсь своей профессией — мне достаточно один раз посмотреть на человека, чтобы определить, пьян он или нет. Вам ни в коем случае нельзя было садиться за руль. Вы даже не могли следовать за моей машиной. А теперь вот являетесь и, смею предположить, намерены рассыпаться в извинениях и объяснениях. Я не желаю их выслушивать.

Терри сокрушенно покачал головой и произнес:

— Я только хотел убедиться, что с этим человеком все в порядке. Понимаете, доктор, вы все-таки ошиблись относительно моего состояния, и потом, знаете, вернувшись к машине, я тщательно осмотрел ее: на ней не было никаких следов от удара — ни одной царапины, тем более вмятины. Возможно, удар был все-таки несильным. Этот человек возник внезапно прямо перед моим капотом. Я резко свернул в сторону и попытался объехать его. Он отскочил, и мне показалось, что он в безопасности, но вдруг я ощутил неприятный толчок, обернулся и увидел, что он катится по проезжей части. Наверное, он потерял равновесие, когда пытался отпрыгнуть, и я крылом чуть задел его. Не может быть, чтобы он получил серьезную травму.

Доктор Седлер смотрел на Терри теперь уже с нескрываемым презрением и отвращением.

— Не получил, значит, никакой серьезной травмы, говорите? — язвительно заметил он.

— Серьезной — нет. Не мог получить.

Доктор достал из кармана связку ключей, выбрал нужный ему, отпер ящик письменного стола и достал оттуда три рентгеновских снимка.

— Подойдите сюда и посмотрите на свет.

Терри подошел и через плечо доктора стал разглядывать снимки.

— Видите вот это? Это позвонки. А это видите? — Седлер указал на темную линию кончиком карандаша. — Это смещение. Вы знаете, что это значит?

— Вы хотите сказать, это…

— Именно, — доктор Седлер вздохнул. — Я хочу сказать, что это перелом позвоночника. И вам нужно благодарить судьбу, что перелом пришелся не на третий позвонок, иначе был бы нарушен диафрагмальный нерв, что привело бы к полному параличу дыхательных путей и удушью вследствие неспособности осуществлять моторные рефлексы диафрагмы. Молодой человек, вы сейчас находитесь в крайне незавидном положении. То, что вы не последовали тогда за мной в клинику и не сообщили об этом дорожном происшествии в полицию, только усугубляет вашу вину.

— Но у меня страхование…

— К черту ваше страхование! — грубо перебил его Седлер. — Я не бухгалтер, меня не интересуют доллары и центы, для меня самое главное — жизнь и здоровье людей. Вы знаете, что значит для человека до самой своей кончины быть прикованным к постели? С парализованными ногами, которыми не пошевельнуть, с головой на мягкой подпорке, которую ни на сантиметр нельзя повернуть в сторону? Что значит лишиться способности самостоятельно пить, есть, спать, вообще делать все, что так естественно и привычно для нас с вами, для любого человека? Меня с души воротит, когда приезжают такие, как вы, и начинают толковать о страховании! Я оказал этому человеку необходимую медицинскую помощь, потому что как врач не мог поступить иначе. Но вы-то, молодой человек, несете уголовную ответственность. Еще неизвестно, чем все это кончится. В случае смертельного исхода вам будет предъявлено обвинение в наезде. В любом случае вы превысили скорость и сбили человека, к тому же были пьяны при этом… Так как ваше имя?

Терри попытался уклониться от ответа:

— Разумеется, доктор, я…

— Как вас зовут, я спрашиваю? Терри медленно произнес:

— Если вы не намерены изменить свое отношение ко мне, доктор, я не думаю, что мне стоит раскрывать вам свое имя.

Лицо доктора Седлера выразило изумление.

— Вы сбили человека, будучи за рулем в нетрезвом состоянии, вы не удосужились проявить к нему чисто человеческое участие, какое любой добропорядочный гражданин проявил бы даже к сбитой им собаке. И после этого вы имеете наглость заявлять, что не желаете называть свое имя!

— Да, не желаю, — резко сказал Терри и встал с кресла. — Я не был пьян, и если бы вы потрудились провести экспертизу, то убедились бы в этом. Вы почувствовали запах алкоголя и сразу же заключили, что я был пьян. Я выпил два, от силы три коктейля, это все. Значит, я был в состоянии вести машину — точно так же, как и сейчас. Но вы не стали слушать меня. Я вообще вас мало интересовал. Поэтому я не думал, как не думаю и сейчас, что этот мужчина получил серьезную травму. Я не понимаю, собственно, чего вы хотите добиться, но я обязательно выясню это. Лично я считаю, что тот мужчина сам прыгнул прямо под колеса машины. Кто может доказать, что это, к примеру, не было подстроено, что это не был всего-навсего ловкий трюк? Да и этим рентгеновским снимкам, может, уже лет пятьдесят!

Доктор Седлер медленно поднялся с кресла и, как бы собираясь огласить смертный приговор, сурово произнес:

— Что ж, если не верите мне, я покажу вам результат вашей преступной беспечности.

Он подошел к вешалке, снял халат, надел пальто и шляпу и сказал:

— Моя машина стоит на улице, у подъезда. Следуйте за мной.

Они пересекли операционную, миновали различные лечебные кабинеты и через черный ход вышли наружу. Надвигались сумерки, ветер с океана гнал над городом туман, клубившийся причудливыми фигурами. Светлый седан был припаркован у тротуара. Доктор Седлер отомкнул дверцу, сел за руль, включил зажигание. Терри сел рядом с ним и захлопнул дверцу.

Доктор Седлер все внимание сосредоточил на вождении. Терри откинулся на спинку сиденья, прикурил сигарету. Седлер повернул на Центральный бульвар, стремительно проскочил с дюжину кварталов, снизил скорость, повернул налево, на улицу, застроенную преимущественно неказистыми одноэтажными конторами. Из стены мрачного и длинного двухэтажного здания торчал забранный под стекло и подсвечиваемый тремя неоновыми лампами указатель: «Номера». Запасное, на случай пожара, окно, одна половина которого располагалась на боковой стене, а другая — на фронтальной, смотрелось, как разрезанный пополам прямоугольный апельсин. Ряд тусклых фонарей высвечивал пожарную лестницу.

Доктор Седлер подъехал почти вплотную к тротуару и сказал:

— Выходим. Если желаете, можете сделать вид, что вы врач. Это поможет вам убедиться в том, что я не имею намерения хоть что-то от вас скрыть.

Он двинулся к жилому дому, взбежал по ступенькам парадной лестницы, миновал столик, на котором стояла табличка «Звонить управляющему», прошагал по длинному, наполненному самыми разнообразными запахами коридору, остановился перед одной из многочисленных дверей, помедлил мгновение, потом два раза кряду стукнул в дверь, спустя несколько секунд — еще два раза. Он стоял и ждал, потом, нахмурившись, сказал:

— Интересно было бы знать…

Из-за двери послышался ворчливый голос:

— Заходите. Открыто. Доктор Седлер отворил дверь.

— Здравствуй, Билл, я привез к тебе своего коллегу, он хочет взглянуть на тебя.

Терри шагнул через порог и вошел в комнату. Доктор Седлер закрыл за ним дверь. В комнате, которая тускло освещалась электрической лампочкой, свисающей с потолка на скрученном зеленом шнуре, было сыро, холодно и неуютно: дешевая железная кровать, старый обшарпанный столик, требующие ремонта стулья, вылинявшие коврики. В постели полулежал истощенный мужчина. Лицо у него было бледным, под стать крашеному металлу кровати. Обитая кожей стальная подпорка, подставленная под плечи мужчины, держала его голову в жестко фиксированном положении.

В дальнем углу комнаты, в кресле, вплотную придвинутом к стене, сидел мужчина.

Он бросил на них короткий взгляд, отвлекшись от журнала с комиксами, который просматривал перед их приходом. В его глазах читался нескрываемый интерес. Его челюсти, нервно пережевывающие резинку, замерли на секунду, а потом продолжили свою торопливую работу.

Доктор Седлер кивнул мужчине в кровати:

— Билл, я привез к тебе человека. Он тоже врач, занимается травмами. Думаю, что сможет тебе помочь.

Инвалид тусклым безрадостным голосом человека, пролежавшего в постели долгое время в полной неподвижности, произнес:

— Считаете, он что-то может сделать для меня, док?

— О да, конечно. — бодро выпалил доктор. — Мы ненадолго, совсем ненадолго, Билл.

Мужчина, листавший журнал с комиксами, прижался затылком к стене, по-кошачьи потерся о нее, потом резко качнулся вперед. Ножки кресла громко стукнулись об пол. Доктор Седлер, скорее объясняя, чем представляя, сказал:

— Это Фред Стивене, друг Билла, он у нас за няньку. Как себя чувствуешь, Билл?

— Да все одно, док. Все по-старому.

— Скажи, тебе не стало хуже, как ты считаешь?

— Хуже уже быть не может, док.

Доктор Седлер откинул одеяло, чтобы показать Терри ноги мужчины, белые с желтоватым оттенком и, по-видимому, безжизненные.

— Попробуй пошевелить пальцами, Билл.

Лицо мужчины на кровати искривилось в судорожном усилии. Ноги остались совершенно неподвижными.

— Прекрасно! — с энтузиазмом воскликнул доктор Седлер. — Уже прослеживаются симптомы движения. Фред, ты заметил, как шевелился большой палец?

Фред Стивене механически, будто проговаривал нечто заученное им наизусть, пробубнил:

— Точно, видал, док, правда, шевельнулся. Больной с сомнением произнес:

— Что-то я не чувствовал, что он шевелился.

— Разумеется, ты и не мог чувствовать, — заверил его доктор Седлер. — Со временем будешь чувствовать.

— Когда я смогу ходить?

— Ну, точно сказать не могу. Но долго терпеть не придется.

— Когда можно будет избавиться от этой стальной упряжи? — все тем же тусклым невыразительным голосом произнес прикованный к постели мужчина. — Я так устал все время находиться в одном и том же положении. У меня такое ощущение, что все тело онемело. Если честно, док, мускулы так сильно зажаты, что кажется, ноги как будто не мои, — знаете, вообще ничего не чувствуют.

— Ладно, ладно, Билл, все образуется, — ободрил его доктор Седлер. — Сам знаешь, все могло кончиться гораздо хуже, даже смертью.

— Мне не было бы так худо, если бы я был мертвым, док. Меня как раз это и бесит, что вроде бы и живой, а все равно как мертвый.

Фред Стивене направился к ним. Он шел пружинистым шагом, как беспокойная пантера, мечущаяся по своей клетке.

— Послушайте, док, — попросил он, не переставая жевать резинку, — вы не могли бы заглянуть на минутку ко мне в комнату перед уходом? Хотел с вами проконсультироваться насчет одной болячки.

— Разумеется, Фред, разумеется, — сказал доктор Седлер. — Действительно, нам уже пора. Я, собственно, зашел, чтобы справиться, как тут наши с Биллом дела, идут ли на поправку. И рад отметить, что все идет как надо, а Билл просто молодцом держится.

Стивене открыл дверь, которая вела в другую комнату, мало чем отличавшуюся от той, в которой лежал Билл. Доктор Седлер, следуя за Стивенсом в комнату, как бы между прочим шепнул Терри:

— Не хотите тоже заглянуть?

Когда Терри присоединился к ним, Стивене аккуратно прикрыл за собой дверь и зычно пробасил:

— Болячки никакой нету, док. Это я так, для отвода глаз. Просто хотел потолковать с вами насчет Билла. Вы ведь не хуже меня знаете, что пальцы-то у него не двигались.

— Конечно не двигались, — согласился доктор Седлер. — Боюсь, что никогда не будут двигаться, но мы обязаны поддерживать в нем надежду. — Доктор Седлер пожал плечами.

— Ладно, послушайте, док. Мне ведь нужно отлучаться, подрабатывать на жизнь. Я же не могу здесь сиднем сидеть все двадцать четыре часа в сутки. Я уже сплавил все деньжата, какие держал за пазухой на черный день. Я ведь ни шагу не могу из дома ступить. Торчу с ним здесь весь день напролет. Сами знаете — это подай, то принеси, встать человек не может, сделать ничего не может.

Доктор Седлер достал из кармана бумажник:

— Надеюсь, нам удастся получить нечто вроде заключения, чтобы можно было поместить его в лечебницу, где за ним будут ухаживать как полагается. Вот вам немного денег, это поможет вам пока перебиться, Фред.

Постарайтесь протянуть на них подольше. А главное, не позволяйте Биллу думать, что его положение безнадежно. Мы выйдем через вашу дверь, Фред.

— Спасибо за монеты, док. Мне так противно, док, тянуть их с вас, ведь я вижу, сколько вы и так делаете, чтобы помочь Биллу, а ведь вроде человек посторонний, в конце концов, могли бы и наплевать. Но тут уж такое дело, сами знаете. Я покупаю еду на двоих, а вряд ли Биллу на пользу та мура, какая мне не во вред. Ему нужна настоящая жратва — мясо, ну, всякое такое.

Доктор Седлер отечески похлопал Стивенса по плечу.

— Знаю, Фред, знаю. Нужно будет потерпеть и примириться с мыслью, что это еще продлится какое-то время. Я не думаю, что это будет длиться очень долго. И помни: он нуждается в калорийной пище.

— О'кей, док, как скажете.

Доктор Седлер перехватил взгляд Терри, кивнул и сказал:

— Ну, мы уходим. Меня ждут пациенты, я уже опаздываю.

Стивене скатал в трубочку банкноты, полученные от доктора Седлера, и распахнул им дверь.

Длинным коридором они двинулись к выходу. Ветхие половицы стонали и скрипели. Доктор Седлер не вымолвил ни слова до тех пор, пока Терри не сел в машину на заднее сиденье, и только тогда сказал:

— Вот, мой милый молодой человек, таковы последствия вашей преступной беспечности. Себе в радость выпили лишнюю рюмку, а бедняге теперь горе на всю жизнь. Так оно всегда и бывает, когда люди не знают чувства меры.

Терри, казалось, задумался, ушел в себя.

— Я не собираюсь произносить длинные речи, — сказал доктор Седлер, — читать вам нравоучения, разузнавать, кто вы такой. Я просто подвезу вас туда, куда скажете, и распрощаюсь с вами, так что вы уж сами будете решать, как вам поступить дальше. Если у вас возникнет когда-нибудь желание связаться со мной, вы сумеете это сделать. Но напоследок, молодой человек, я бы все-таки хотел предупредить вас, что полиция всерьез расследует этот случай. Когда-нибудь она найдет вас, и тогда будет уже поздно устраивать махинации со страхованием в надежде добиться меньшего наказания. Не предпринимая ничего, чем вы могли бы компенсировать этому несчастному вашу преступную беспечность, вы с каждым новым днем страданий этого человека повышаете свои шансы получить более суровое наказание, неотвратимое в любом случае. Решительные действия с вашей стороны могут приблизить возможность поставить счастливую точку в этой истории. В Европе есть хирурги, которые разработали новый метод операции, в нашем случае можно надеяться на положительный результат.

— Послушайте, — покаянно сказал Терри, — предположим, я подпишу договор на выплату наличными. Вы бы не могли тогда помочь мне уладить это дело в полиции?

— Конечно нет. С какой стати мне ставить под удар свою профессиональную карьеру, отказываясь от судебного преследования за материальное вознаграждение? Но я могу постараться соблюсти корректную нейтральность.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я не стану сообщать полиции о вашем визите. Действительно, я буду считать это своей профессиональной тайной, пусть все останется между нами. Иными словами, что касается меня лично, ваша причастность к этому делу будет оставаться закрытой главой. Это все, что я могу для вас сделать.

— Спасибо, — поблагодарил его Терри. — Если не возражаете, я, пожалуй, выйду здесь, на бульваре.

Доктор Седлер быстро свернул к тротуару и затормозил.

— Оставляю вас, — он перегнулся через спинку сиденья, открывая дверцу, — один на один с вашей совестью. А вообще — спокойной ночи!

Когда Терри сошел на тротуар и захлопнул дверцу машины, доктор Седлер, ни разу не оглянувшись, включил передачу и направил машину в общий поток. Терри прошел с квартал вниз по бульвару, поймал такси и спустя четыре с половиной минуты уже поднимался по знакомой лестнице. Отыскав нужную дверь, он постучал два раза, потом, спустя мгновение, еще два раза. Послышался знакомый писклявый голос:

— Входите. Не заперто. Терри открыл дверь.

Истощенная фигура с жестко зафиксированной головой чуть-чуть приподнялась в постели. Фред по-прежнему сидел в кресле, вплотную придвинутом к стене. Он оторвал взгляд от комиксов, но не перестал жевать резинку.

— Привет, — сказал Стивене. — Вернулись, значит. Что забыли? Где док?

— Да, — заметил Клейн, садясь на край кровати. — Я вернулся. Док решил на часок заглянуть в свою клинику. Не будем его пока беспокоить. Я хотел бы кое-что обсудить с вами, Билл.

Стивене качнулся вперед, ножки кресла громко стукнулись об пол. Он угрожающе выпятил свою массивную челюсть:

— Толкуй, зачем пришел?

Клейн как бы между прочим спросил:

— Вы, ребята, слышали про Мандру?

Глаза Стивенса — нервные, нахальные, блестящие — впились в глаза истощенного мужчины в кровати и не отпускали их ни на секунду. На мгновение в комнате повисла напряженная тишина. Первым нарушил ее калека. Своим тоненьким писклявым голоском он произнес:

— Сам разберусь, Фред. Кто такой Мандра?

— Поручитель страховой компании, — пояснил Терри.

— Не знаю такого. Ты что думаешь, я про него читал?

Фред Стивене настороженно встал с кресла и пружинистым шагом двинулся по направлению к Терри.

Терри перехватил грозный взгляд Стивенса и спокойно посоветовал:

— Не дергайся, Фред.

Мужчина на кровати сказал все тем же писклявым голоском:

— Я разберусь, Фред, садись.

Стивене постоял в нерешительности пару секунд, раскачиваясь на каблуках, потом вернулся к своему креслу и вновь стал жевать резинку.

— Ну и что там с Мандрой? — сварливым, раздраженным тоном спросил Билл Шилд.

— Копыта отбросил, — сказал Терри.

— А что от нас-то требуется — слезу пустить, что ли? — поинтересовался Стивене.

— Закройся, Фред, — посоветовал Билл. — Не про тебя забота.

— Насчет поплакать — это не самая дурная мысль, — прокомментировал Терри. — Если человек убрался, не успев вернуть мне солидный долг, я бы пролил море слез.

Шилд желчно рассмеялся:

— Мандра высоко стоял. Если кому и задолжал монеты, без труда можно свое вернуть. — Мертвецки белой, привыкшей к наркотикам рукой он описал в воздухе круг, как бы указывая на убогую мебель, потрескавшееся зеркало, грязноватую репродукцию на стене, тоненький, кое-где проеденный молью коврик на полу. — Разве похоже, чтобы миллионер был моим должником?

Терри спокойно возразил:

— Я не знаю, сколько он вам платил, но наверняка не меньше половины: на вас был весь риск. А половина из двадцати тысяч — это десять тысяч монет. И это только за раз. Уверен, что были и другие разы.

Терри наблюдал за бесцветными, ничего не выражающими глазами Билла Шилда. За спиной раздавалось неприятное чавканье, оно становилось все более громким и частым.

Шилд сказал:

— А кто ты, собственно, такой будешь?

— Меня зовут Клейн.

— Сыскарь?

— Нет.

— Газетчик? Адвокат?

— Нет.

— Кто ж тогда?

— Бизнесмен.

— Что-то ты про бизнес помалкиваешь.

— Я мог бы поговорить о бизнесе, если бы имел хорошую поддержку, — пояснил Клейн. — У вас есть замороженные вклады на паях с Мандрой. Если вы попытаетесь качать права, вас засадят в кутузку, в самую надежную, и будут попугивать всякими бумажками.

Фред Стивене ввернул реплику:

— Вы чего-то там трепались о десяти тысячах…

— Закройся, Фред, — перебил его Шилд, — и не открывайся. Мы не понимаем, мистер Клейн, о чем вы говорите.

— Для ясности рассмотрим один случай, — сказал Терри. — Возьмем, например, эту Рентон. Из двадцати тысяч, которые она заплатила Мандре за прикрытие дела, на вашу долю приходится по меньшей мере десять. Она отдала деньги на прошлой неделе. Могу сообщить о другом случае, тут приход составил пятнадцать тысяч.

Терри достал из кармана сработанный из слоновой кости портсигар и выставил его так, чтобы Шилд и Стивене не успели обменяться взглядами поверх его головы. Терри выбрал сигарету и зажег спичку.

Стивене вскочил со своего кресла и пробасил:

— Послушай, парень, о чем ты тут толкуешь? Шилд пытался говорить по-прежнему спокойным, размеренным голосом, в котором тем не менее угадывалось изумление.

— Никаких двадцати тысяч не было, — решительно заявил он.

— Извините, оплошал, — вежливо хохотнул Терри.

— Откуда вам известно, что она отцепила двадцать кусков? — спросил Стивене.

— Так мы не договоримся, — прислонясь спиной к эмалированной спинке кровати и пуская колечко дыма, отрезал Терри.

Фред Стивене, сбиваясь на скороговорку, забубнил:

— Послушай, Билли, если этот парень знает про Мандру, и про Рентон, и про дока Седлера, мы мало выиграем, если будем держать язык за зубами, и если дамочка Рентон выложила двадцать кусков, то или Мандра облапошил Седлера, или Седлер нас за нос водит.

Обращаясь к Терри, Шилд задумчиво произнес:

— А ты тут какой интерес имеешь?

— Я деловой человек.

— Деловой — это про великого Моргана. Что предлагаешь?

— Мне кажется, ребята, кто-то греет на вас руки. Я бы защитил ваши интересы и прошу за это ровно половину от вашего дохода.

— Ну сказанул — половину! — взорвался Стивене. — Боже праведный, ну точно — деловой!

— Полбуханки лучше, чем ни ломтя, — нашелся Терри.

Стивене угрожающе пробасил:

— Да, но наша хлебница не пуста. Мы еще можем снимать жатву.

— Не получится, если не знаете даже, где хлеб лежит.

— Чего-чего, а уж это в момент разведаем. Терри разразился гомерическим хохотом:

— Валяйте! Сосите леденец с горького конца. Это не составит большого труда. Вы знаете, что произойдет, а? Как только вы подойдете к дому, они решат, что им ой как нужен «чучелко», и тебя отловят, Фред. Ты послужишь, сколько попросят, и хлеба будешь получать ровно столько, сколько положено, — тюремную пайку.

Стивене сжал губы, облизнул их и мрачно пробубнил:

— Пока они будут собираться сделать из меня «чучелко», я успею отправить всю команду к…

— Закройся, Фред, — презрительно бросил Шилд. — Слишком много болтаешь!

— Нет, — сказал Терри, — никого и никуда ты не отправишь, Фред. И сделано все будет так, что и пикнуть не успеешь. Ветер налетит, откуда его и не ждали. Седлер велит тебе замерзнуть; пообещает достать изворотливого адвоката: срок мотать, дескать, не придется, и ты клюнешь как миленький. А Седлер тем временем капнет на жало какому-нибудь стряпчему, тот будет ублажать тебя: все, мол, друг, на мази, чуть поболеешь, а потом свободен как птичка. И вдруг совсем некстати судья требует пересмотреть твое дело, и срок тебе уже обеспечен. Глаза Шилда нервно сузились.

— Послушай, господин Мистер, — сказал он, — разговор окончен.

— Пусть так, — согласился Терри, — а как насчет покупки?

— И покупать охоты нет.

— Говори за себя, Билли, — возмутился Стивене. — Я готов поторговаться.

— Нет, — отрезал Шилд, — а с тобой попозже потолкуем, есть о чем, Фред. А теперь послушай, Клейн, в «Катлер-Билдинг» есть адвокат по имени Маркер. Пойди к нему и выложи ему свои предложения. Выложи все свои козыри и получишь сполна.

— Вы хотите, чтобы это я оказался «чучелком»? Ну, даете! Меня-то вы не проведете!

— Да честно тебе говорю — можешь обсудить с ним спокойно, — заверил Шилд. — Для того они и есть, адвокаты. Не расколешься, если малость потолкуешь с адвокатиком. Тебя не убудет. Фред Стивене сказал:

— Послушай, Билли, зачем запускать Маркера на это дело?

— Потому что я боюсь этого парня.

— Если Маркер сядет на колесо, он с него не слезет, — заверил Стивене. — Пусть парень выскажет свое толковое предложение и…

— Да закройся ты, Фредди! Много базаришь. Удержу нет. Этот жук пахнет сыском. Почем мы знаем, что Рентон отцепила двадцать кусков? Почем мы знаем, что это не приманка, чтобы мы раскололись? А если даже он и не соврал, всякое ведь может быть, и тебе, Фредди, самое время закрыть фонтан. Баста!

Терри зашелся язвительным смешком.

— Разумеется, Рентон заплатила двадцать кусков. И еще тьма народу заплатила солидные суммы. И все это были лишь первые взносы. Вы что думали — Мандра делает всю эту игру за цыплячью ножку? Ну да, конечно, вы такие умники, вас этот посредник водить за нос не мог, точно? Взять, к примеру, госпожу Рентон. Ей ведь спуску не давали, верно? Разумеется, не давали. Седлер привел ее к вам, она посмотрела на вас, бедолажек, и ушла, запуганная до смерти. Она заплатила Мандре двадцать кусков, только чтобы замять эту историю. И потом заплатила еще Седлеру, чтобы быть уверенной, что вы обеспечены самым лучшим медицинским обслуживанием, на какое только способны деньги. И готова была платить и впредь. Седлер сказал ей, что в Европе есть такие хирурги, которые разработали, мол, новый способ — он как раз подходит для такой травмы и…

— Ну, ты видишь, Билл, с парнем все в порядке! — воскликнул Фред Стивене. — Ты же знаешь эту систему Седлера…

— Закройся, — чуть не задохнулся Шилд. — Не просекаешь игры? Он же водит нас за нос, дурак! Сыскарь он чистый. Седлер привел его как клиента. Вспомни, как стучал док в дверь, и этот парень стучал потом точно так же, когда вернулся. Конечно, он все знает о системе Седлера, потому что тот сам выложил ему все как на блюдечке. А теперь посиди молча, я сам разберусь с ним!

Стивене помедлил, рассматривая Клейна с хмурой сосредоточенностью, потом нехотя пошел назад, к своему креслу.

Шилд сказал:

— Вали-ка ты к Маркеру, лапочка!

— Да не хочу я ни к какому Маркеру.

— Зато мы хотим.

— Я действую сам по себе, — сказал Клейн. — Если мне придется запустить на это дело какого-то там стряпчего, это уже не игра. Теперь я мог бы мирно поговорить с вами и составить маленькое соглашеньице. Вы — чтоб не катались на мне, а я — чтоб, соответственно, на вас, потому что все мы, ребята, будем сидеть в одной лодке. Стоит мне сейчас пойти к адвокату, как он тут же…

— Гуляй к Маркеру, — перебил его Шилд, — разговор закончен.

— Ладно, может, еще послушаешь чуток, а?

— Все, поезд ушел. Терри рассмеялся:

— А послушать все-таки придется. Ты…

Стивене поднялся на ноги, подскочил к Клейну кошачьим прыжком. Его огромная лапища ухватила Клейна за плечо, и сильные пальцы стали сжимать его, точно клещи.

— Слушай, парень, — произнес Стивене, — я для тебя сам по себе. Я думаю, ты в порядке. Что ты толкуешь, похоже на здравое рассуждение. Но то, что говорит Билли, кажется мне еще более здравым. Ты пойдешь говорить с Маркером. И немедленно!

— Но, — возразил Терри, — неужели вы не соображаете, как глупо поступаете, сажая на хвост адвоката в…

Ногти, казалось, прорезали ткань одежды, кожу, впились в мускулы и, наконец, в кость.

— Бери ноги в руки и топай отсюда подобру-поздорову! — взвился Стивене.

Терри уяснил значение растущей подозрительности в его сверкающих серых глазах, тряхнул плечами, встал и беззаботно сказал:

— Ладно, мальчики, даю вам несколько дней на размышление.

— Слушай, — хмуро пообещал Стивене, — если вздумаешь сесть на хвост…

— Закройся, Фред, — осадил его Шилд. — Он в курсе наших дел. Выпроводи его.

Фред Стивене вытолкал Клейна в коридор.

— Приятель, — посоветовал он, — иди отсюда и к соседям не заглядывай. Если знаешь свою выгоду, значит, сходишь к Бену Маркеру. Мы ему доверяем, и тебе лучше послушаться доброго совета.

Клейн любезно улыбнулся. Освободившись от клещей Стивенса, он пошел по коридору, потом остановился на несколько секунд, чтобы сказать на прощание:

— Пососешь раз леденец, будешь сосать его всю жизнь. Подумай над этим, Фред.

— Валяй, валяй к Маркеру, — наставительно повторил Стивене, шагнул назад в комнату и хлопнул дверью.

Клейн не спеша прошел по коридору, спустился по лестнице и ступил в вечерний туман. На улице он ускорил шаг. Дойдя до бульвара, подозвал свое такси, доехал на нем до перекрестка, на углу которого стоял жилой дом, и сказал шоферу:

— Остановись, пожалуйста, вон там, у тротуара, и жди. Выключи фары, но мотор не выключай. Следи за мной. Когда подниму правую руку, подъедешь и заберешь меня. У меня еще есть для тебя работа на сегодня, и я хотел бы быть уверенным в том, что машина в моем распоряжении.

— Хорошо, приятель, — складывая вчетверо два однодолларовых банкнота, врученные ему Терри, ответил шофер. — Будем работать.

Терри вернулся на угол и ждал ровно столько, сколько необходимо, чтобы успеть выкурить три сигареты кряду. По истечении этого времени он заметил, как из подъезда меблированного дома вышли две фигуры. Истощенный Билл Шилд, голову которого все еще поддерживала обитая кожей подпорка, перебирал ногами с такой быстротой, что Фред Стивене с его могучим торсом атлета едва-едва поспевал за ним.

Они миновали перекресток, и Терри собрался было подать сигнал своему таксисту, когда Стивене внезапно повернул голову в сторону такси. Он что-то сказал своему попутчику, засунул пальцы в рот и громко свистнул. Когда таксист не отреагировал на этот сигнал, Стивене перебежал через перекресток и пошел дальше по улице. Клейн отпрянул в тень. Он слышал приглушенные голоса Стивенса и таксиста, потом Стивене побежал назад посоветоваться с Шилдом и что-то возбужденно говорил ему. Внезапно оба они развернулись и направились к дому. По тому, как часто стучали об асфальт башмаки Шилда, можно было заключить, что они очень спешили.

Когда дверь подъезда захлопнулась за ними, Терри перешел на другую сторону к ожидавшему его такси.

— Что случилось?

— Да он хотел нанять меня, а я ему объяснил, что не могу его взять, потому что уже занят. Он спросил, что за заказ я принял и куда поеду, раз уж тут стою с работающим мотором, я ему объяснил, что это мое дело, его не касается. Тогда он спросил: может, я вожу молодого, крепкого такого парня в сером костюме?.. И описал вас, ну просто один к одному!

— И что вы сказали ему в ответ?

— А я ему сказал — нет, я вожу старую даму в очках, но, похоже, она его не заинтересовала. Злобно так посмотрел, но не ругался, потом перебежал на ту сторону перекрестка и вместе с инвалидом поспешил в дом.

— Это я видел, — сказал Терри. Он открыл дверцу, сел в машину и назвал шоферу адрес своего дома.

— Так вы что, не хотите, чтобы я за ними поехал? — спросил водитель.

Терри покачал головой. Его величество случай, проявив свой капризный характер, уже всполошил пчел и загнал их в дом, откуда они вылетят снова лишь после тщательной разведки.

Терри, однако, посеял семена раздора между участниками преступного сговора, и семена эти рано или поздно прорастут из недр взаимной подозрительности и заплодоносят поступками. Пока еще неизвестно, удастся ли ему воспользоваться той передышкой, которую так неожиданно предоставил ему случай.

— Нет, — сказал он таксисту, — оставим слежку.

Глава 7

Терри Клейн с удовлетворением отметил, что грузовичок, который все это время стоял около его дома, наконец исчез. В холле его ждала Соу Ха.

— Вы здесь давно? — осторожно поинтересовался он.

— Не очень. А почему вы спрашиваете?

— За моей квартирой следили полицейские, — сказал он озабоченно.

Она весело рассмеялась.

— Это те, что ли, которые сидели в грузовичке, припаркованном около вашего дома? Я подождала на другой стороне улицы, пока они не уехали.

— А как вы узнали, что это полицейские?

— Да никак. Я просто обратила внимание на то, что надписей на кузове нет и что номера не такие, как у обычных грузовых машин. Вот я и подумала, что лучше будет подождать. Ты ведь знаешь, Перворожденный, я принадлежу к расе осторожных людей.

Она снова засмеялась.

— А что, Ят Той еще не вернулся? — спросил он.

— Я звонила, дверь мне никто не открыл. Он ушел куда-нибудь?

— Его увез человек из грузовичка.

— Ну тогда он скоро вернется.

— Почему вы так думаете?

— Получить информацию от Ят Тоя, все равно что пытаться выжать воду из сухой губки.

Они вошли в лифт и поднялись на этаж, где располагалась квартира Терри. Терри отпер ключом дверь, включил свет и тотчас обнаружил, что квартиру тщательнейшим образом обыскали полицейские. Свою работу они сделали не то чтобы грубо, но кое-какие незначительные следы все же оставили — Терри сразу заметил, что каменные львы на камине были чуть сдвинуты; огромных размеров бронзовая курильница с изображением трех священных китайских символов была повернута таким образом, что дракон смотрел теперь на север.

Терри, однако, ни слова не сказал об этом Соу Ха. Указав на кресло, он спросил:

— Кем предпочитаете быть — китаянкой или американкой?

Она вопросительно подняла свои тонкие, изящные брови.

— Иными словами, что предложить вам — чай с тыквенными семечками или виски с содовой?

— Я предпочитаю быть китаянкой, — сказала она. — И поскольку Ят Тоя нет, чай я приготовлю сама.

Они прошли в кухню. Клейн достал пачку китайского чая «Лоунг Соу Ча» — «Язык Дракона». Он с серьезным видом открыл пачку и извлек из нее целиковые чайные листья, скрученные в трубочки наподобие сигар и обвязанные шелковыми нитками, поставил чайник на плиту и острым лезвием ножа обрезал шелковые нити. Соу Ха осторожно отделила от одной из трубочек несколько листьев — ровно столько, сколько нужно для того, чтобы заварить чай. Клейн наполнил две маленькие тарелочки тыквенными семечками. Китайские чашки из тонкого фарфора он поставил на чайные блюдца.

Соу Ха с проворством канарейки клевала семечки и маленькими глотками пила прозрачную золотистую жидкость. Она молчала.

Терри тоже молчал. Китайским языком он овладел достаточно хорошо и тем не менее прекрасно понимал, что ни он, ни какой-либо другой представитель белой расы не способен в совершенстве овладеть искусством есть сушеные тыквенные семечки, — их необходимо держать за края большим и указательным пальцами и расщеплять легким нажатием зубов. После того как семечко расщеплено и края его раздвинуты, нужно осторожно извлечь языком зернышко. Если кончики пальцев хоть немного влажны, семечко становится скользким, как угорь, и тогда его невозможно удержать. То же самое происходит, если на него слишком сильно или слишком слабо надавить зубами.

Соу Ха смотрела на Терри оценивающим взглядом.

— Здорово у вас получается, — одобрила она, нарушив наконец молчание.

Терри кивнул, выразив тем самым признательность по поводу сделанного ему комплимента, и отпил небольшой глоток.

— Вы не спросили, почему я пришла к вам, — сказала она.

— Когда встает солнце, — ответил он на кантонском диалекте, — не спрашивают, почему оно это делает, а просто нежатся в его теплых ласковых лучах.

Она резким движением отодвинула от себя тарелку с тыквенными семечками и, положив ногу на ногу, сказала:

— Давайте забудем про всю эту китайскую чушь. Надоело. Лучше бы я предпочла быть американкой и согласилась выпить коктейль.

— Что ж, еще не поздно, — заметил Терри.

— Нет, коктейль я не хочу. Чай освежил меня. Давайте не будем играть в прятки.

— Разве мы играем с вами в прятки?

— Да, и вы прекрасно об этом знаете сами.

— Когда же, позвольте спросить, мы затеяли эту игру?

— Сегодня утром вы разговаривали с моим отцом, но все время смотрели на меня. Вы просто вывели меня из себя. Если бы вы знали, как я разозлилась на вас, когда вы ушли.

— Прокурор округа, допрашивая меня, поинтересовался, не знаю ли я, что это за китайская девушка наведалась вчера вечером к Джекобу Мандре.

— Что вы сказали ему?

— Практически ничего.

— И вы подозреваете, что этой китайской девушкой была я?

— Вовсе нет.

— Однако поведение ваше свидетельствует об обратном.

— Мне всего-навсего хочется выяснить… Кстати, вы видели Хуаниту после смерти Мандры?

— Нет, я собиралась… — Она вдруг замешкалась, ее черные, как угольки, глаза беспокойно забегали, прежде чем встретиться с его глазами. — Это была ловушка? — спросила она.

— Да, Соу Ха, — ответил он. — Это была ловушка. Теперь она даже и не пыталась скрыть свои чувства.

В глазах ее блеснули слезы:

— Следовательно, вам придется пожертвовать моей дружбой во имя любви. Я правильно поняла вас?

— Да нет же, Соу Ха, — задумчиво сказал он. — Вы поняли меня совсем неправильно. Дело в том, что Мандра был убит из моего «слив-гана». Оружие это находится у прокурора округа. Его нашли в подушках кресла, на котором я сидел во время допроса.

— Прошу учесть, — сказала она шутливо, но невесело, — что я призналась во всем сама, по доброй воле. Сегодня утром вы хотели выведать у меня информацию, но я ничего не сказала вам. Сейчас, когда вы действительно нуждаетесь в моей дружбе, я пришла помочь вам. Я и есть та самая китайская девушка, которая заходила к Джекобу Мандре.

— Зачем вы к нему заходили?

— Я хотела предупредить его.

— О чем?

— О том, что у него могут быть серьезные неприятности, если он не прекратит заниматься торговлей опиумом.

— Вы знали о том, что в этом деле он был главной фигурой?

— Да.

— А отец ваш знал?

— Да.

— Вы узнали об этом от отца?

Она кивнула головой.

— Почему вы хотели предупредить Мандру? Вы знали его?

— Нет, не знала, но я знаю женщину, которую он любил.

Он ощутил на себе ее сверлящий взгляд и постарался приготовиться к тому, чтобы ни один мускул не дрогнул на его лице, когда она произнесет имя этой женщины. Он, однако, вдруг осознал всю тщетность своих усилий скрыться от этих пронзающих насквозь глаз, таких темных, что зрачок совершенно слился с радужной оболочкой.

— Нет, Перворожденный, — сказала она задумчиво, — это не художница.

— А кто это?

— Ее зовут Хуанита. Она танцовщица.

— И это из-за нее вы решили предупредить Мандру о грозящей ему опасности?

— Да.

— А почему вы не захотели, чтобы она сама предупредила его?

— Потому что я не могла найти ее, а дело было очень срочным.

— Однако с предупреждением вы опоздали?

— Мой отец ничего не знал об убийстве, пока вы сегодня утром не сообщили ему об этом.

— Расскажите мне про свою встречу с Мандрой.

— Я сказала этому негру-телохранителю, что мне срочно надо поговорить с его хозяином, что я подруга Хуаниты. Он впустил меня в квартиру.

— В котором часу это было?

Она неожиданно перешла на китайский, и он понял, что ответ на этот вопрос по какой-то непонятной причине потребовал от нее такого умственного напряжения, что речь ее на какое-то мгновение стала механическим отражением мыслительного процесса.

— Три часа после второго часа Быка, — сказала она на кантонском диалекте.

— Когда вы вышли из его квартиры?

— Я пробыла у него минут пятнадцать — двадцать.

— О чем вы разговаривали?

— Мандра показался мне умным человеком. Я говорила, он слушал. Он знал, кто я такая. Ему рассказывала обо мне Хуанита.

— Вы не могли бы отвести меня к Хуаните? Она никак не отреагировала на его вопрос.

— Когда Мандра разговаривал со мной, в руках у него был «слив-ган». Он спросил, не знаю ли я какого-нибудь китайского мастера, который мог бы сделать копию с этого оружия так искусно, чтобы невозможно было распознать подделку. Когда я взяла в руки «слив-ган», чтобы рассмотреть его поближе, дверь в соседнюю комнату слегка приоткрылась от сквозняка. Мандра подошел к двери и закрыл ее, но я успела разглядеть, что там было.

— Что же там было?

— Там, в той комнате, на кушетке спала художница.

— Вы о ком говорите — об Альме или о Синтии?

— Я говорю о той, у которой карие глаза и вздернутый носик, о той, с которой вы обедали в китайском ресторане «Голубой Дракон». Волосы у нее медного цвета, как облака на закате.

— Это была Синтия, — сказал Терри. — Продолжайте, пожалуйста.

— Мандра вежливо выслушал меня. Перед тем как я ушла, он обещал, что не будет больше заниматься торговлей опиумом. В нем было что-то такое, что произвело на меня приятное впечатление. Он властный, непорядочный, жестокий, но он не лгал.

— Соу Ха, — сказал Терри, — мне очень нужно увидеть эту женщину, Хуаниту, и поговорить с ней.

В глазах ее мелькнуло что-то, и он понял, что его просьба больно задела ее.

— Вы сделали бы для меня столько же, сколько делаете теперь для художницы? — спросила она.

Он приблизился к ней.

— Не исключено, Вышитое Сияние, что именно теперь для вас я делаю столько же, сколько и для нее. Она вопросительно подняла брови.

— Когда прокурор округа выслушает ваш рассказ, — пояснил Терри, — а рано или поздно он непременно его выслушает, он придет к выводу, что последними видели Мандру в живых два человека: американка и китаянка. Мандру убили китайским оружием.

— Вы хотите сказать, что Мандру убила либо художница, либо я?

— Я говорю лишь о том, к какому выводу может прийти прокурор.

Лицо ее было совершенно непроницаемым. Без всякого выражения она произнесла:

— А если бы это я убила Мандру и спасти художницу от обвинения в убийстве можно было бы лишь в том случае, если бы я сама явилась в полицию и призналась в совершенном мною преступлении… Вы попросили бы у меня этой жертвы, Перворожденный?

Терри пристально посмотрел на нее.

— Ответьте же мне, — настойчиво потребовала она. — Почему вы задаете этот вопрос?

— Мать ранит свою душу, чтобы спасти куклу своего ребенка, зная при этом, что спасает всего лишь игрушку, но игрушку, которую любит ее дитя.

Пытаясь как-то смягчить это горькое замечание, он рассмеялся:

— Но я ведь не ребенок, вы не мать, а художница — не кукла.

Не вымолвив ни слова, она подошла к зеркалу, поправила шляпку, достала из сумочки румяна, коснулась ими своих щек и затем кончиком пальца ловко накрасила губы. За все это время она так и не произнесла ни слова. Взглянув напоследок еще раз на себя в зеркало, она повернулась к Терри:

— Я готова.

Они отправились на машине Терри. Соу Ха указывала Терри дорогу в лабиринте неотличимых друг от друга улиц, располагавшихся к северу и востоку от Чайнатаун.

— Поверните направо и остановите машину у тротуара.

Терри крутанул руль, притормозил и остановился. Соу Ха открыла дверцу и выпрыгнула раньше, чем Терри успел выключить зажигание и фары. Когда он вышел из машины, Соу Ха властно взяла его под руку и сказала:

— Помните, вы мой друг, всего лишь друг.

Едва они преодолели два узких лестничных пролета, как вдруг ощутили острый запах чеснока и кислого вина, столь характерный для итальянской и испанской кухни. Запахом этим, казалось, было пропитано все вокруг. Они поднялись на второй этаж, повернули направо и оказались в тускло освещенном коридоре. Квартира, на которую указала Соу Ха, располагалась в самом конце коридора. Они подошли к двери, и Соу Ха тихо постучала.

Дверь отворилась почти сразу.

Терри увидел перед собой женщину: глаза ее сумрачно горели — их можно было сравнить с образовавшейся на остывающей лаве коркой, красноватые отблески которой предупреждают о том опасном жаре, что таится под ней. Молодая, с прекрасной фигурой, смуглой кожей и темными волосами, она была похожа на цыганку или, быть может, на испанку или мексиканку. Она не удивилась; молча посмотрела на Соу Ха, потом на Терри, потом снова на Соу Ха.

— Это мой друг, — объяснила ей Соу Ха. — Я называю его Синг Санг, что по-китайски означает Перворожденный, — так обращаются к учителям. А это, — сказала она, обращаясь к Клейну, — Хуанита…

— Мандра, — произнесла женщина, когда Соу Ха чуть замешкалась.

Соу Ха удивленно посмотрела на нее.

— Да, да, мы были мужем и женой, — с некоторым вызовом сказала женщина. — Мы обвенчались тайно. Теперь я не вижу никакого смысла скрывать это. И поэтому называю себя именем, которое принадлежит мне по закону.

Представляясь, Терри поклонился, однако его поклон остался без внимания, так как Хуанита лишь мельком посмотрела на него и устремила свой взгляд, в котором отражалось столько скрытых страстей и эмоций, на девушку-китаянку.

— Я знала, что ты любила его, — сказала Соу Ха совсем просто, без фальши. — Что бы там ни было — это самое главное. Огонь, загорающийся от спички, ничуть не горячей того огня, который зажигает молния.

— Входите, — пригласила Хуанита.

Они вошли в освещенную мягким, приглушенным светом квартиру. От этой женщины разливались по комнате мощные волны жизненной энергии — так расходится, наполняя храм, гул от гонга, негромкий, но настойчивый.

В комнате было очень много предметов, но каждый из них в той или иной мере отражал характер хозяйки. В гостиной, наполненной неярким, пропущенным через розовый шелк абажура светом, было тепло и уютно, в углу горел электрический обогреватель, бросая на пол оранжевые блики.

Хуанита указала на кресла.

Соу Ха быстро прошла через всю комнату и села в кресло, в которое собирался сесть Терри Клейн. Терри это несколько озадачило: стараясь, однако, скрыть свое смущение, он подошел к другому креслу и собирался было уже расположиться в нем, как вдруг замер от удивления.

В углу, прямо на уровне его глаз, позади стола, на котором лежали стопка газет, какие-то безделушки, портсигар и несколько пепельниц, наполненных окурками, к стене была прислонена картина без рамы размером в три фута на два с половиной.

Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями в углу, и было просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.

С холста на Терри смотрел Джекоб Мандра, лицо у него было насмешливое и высокомерное. Однако самым главным в портрете были глаза — глаза, выражавшие циничное недоверие и вместе с тем страстную жажду того, чего он вследствие присущего ему цинизма лишен в своей жизни. Каким-то необъяснимым образом этот портрет от Альмы Рентон попал к женщине, которая выдает себя за вдову Мандры.

— Ты собираешься заявить о своих правах на наследство? — спокойно спросила Соу Ха.

В глазах Хуаниты можно было прочесть мрачный вызов.

— Еще бы: пилюлю я уже проглотила, теперь хочу конфетку.

— Хочешь предъявить иск?

— Кому? У него не осталось родственников, завещания тоже нет.

— Ты уверена насчет родственников?

— Да. У него было много любовниц, но жена была только одна. — Она выразительным жестом ткнула пальцем себя в грудь и прокричала: — Только одна! Ты слышишь меня, Соу Ха, только одна!

Соу Ха, которая все это время смотрела на Хуаниту, бросила на Терри многозначительный взгляд.

— Много любовниц, говоришь? — спросила она.

— Уйма. Была одна богачка, приходила к нему два раза в неделю, писала его портрет. Что ты! Была кассирша из ресторана, была контролерша из кинотеатра, блондиночка, меня не проведешь, я всех знала — и ту красотку с богатым папашей, шофер которого доставлял ее со всяких там политических сходок прямо в объятия моего Джекоба, и ту девицу, продавщицу сигарет из ночного клуба. Он буквально гипнотизировал женщин, он смеялся над ними, над их слабостями, а женился все-таки на мне!

Она взглянула на Соу Ха и заговорила невероятно быстро — слова, казалось, сыпались из нее, как горох в пустое ведерко:

— Знаешь, что привлекало в нем женщин? То, что он был одиноким, и когда они душой и телом отдавались ему, он становился еще более одиноким, на них это действовало подобно чарам, так удав завораживает кролика. Женщины в своем тщеславии склонны считать, что лед мужского одиночества непременно растает в теплоте нежности. Они сами шли к нему! Он же к ним не шел никогда. Я относилась к нему точно так же, как и все остальные. Теперь же я другая. Я была его женой! Теперь я его вдова! Пусть эти любовницы попробуют прийти в суд, пусть попробуют со мной схватиться в открытую. Теперь не ускользнешь через черный ход, чтобы сесть в машину с шофером в ливрее, которая поджидает тебя около подъезда. Теперь уж не отговоришься тем, что пишешь портрет. Теперь им всем придется выйти из укрытия и вступить со мной в открытую схватку.

Соу Ха даже не кивнула, но по глазам ее можно было заключить, что она все слышала.

— Кто убил его? — спросила она.

На лице Хуаниты вдруг отразилось изумление:

— Как? Я думала, ты знаешь. Его убила любовница, та, что писала портрет. — В ее глазах было столько яда и ненависти, что ими, казалось, в одно мгновение наполнилась комната.

Соу Ха медленно поднялась с кресла.

— Наверное, нам лучше уйти и оставить тебя наедине с твоим горем?

Хуанита горько усмехнулась:

— Моим горем… Будь он жив, горя было бы куда больше. Он собирался развестись со мной! Я — как мотылек на незажженной лампе — стоит включить ее, как крылышки в одно мгновение сгорают. Но я любила его. Я одна действительно любила его, потому что понимала его. Понимать тех, кого любишь, — это у нас в крови. У кого у нас, спрашиваете? — она хмыкнула. — Никто не знает. Бывают дети без отцов. У меня же нет ни отца, ни матери. Только одна я знаю, какого я роду-племени, так же, как и Джекоб: только он один знал, каких он корней. Она вздохнула и, понизив голос, сказала: — Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, но я не могу спокойно разговаривать. Когда-то я любила одного парня. До знакомства со мной он потерял руку в бою. Он рассказывал мне о своих приключениях при свете луны, когда слова с особенной силой проникают в душу. Быть может, оттого, что я была такой молодой, я ужасно злилась на него из-за этих рассказов, но все то, что он говорил тогда, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я никогда не забуду этого. И вот теперь со мной происходит то же самое: любимый мой умер, и боль настолько сильна, что я просто не чувствую ее. Но я почувствую ее позже и тогда выброшусь из окна…

Тебе что, не по себе от моих слов, милая? И этому молодому человеку тоже? Что ж, если так, я об этом совсем не жалею. Вы сами пришли, я вас не приглашала. Я рада вас видеть, но чувства свои подавлять не собираюсь. Я это никогда не делала и делать не буду. Женщина создана для чувств. Я знаю, что представительницы твоего народа говорят о терпении, о смирении и покорности, тогда как в вас самих чувства так и бурлят, вроде кипящей воды под крышкой чайника.

Соу Ха перехватила взгляд Терри и кивнула головой. Уходя, она протянула руку Хуаните:

— До свидания!

Хуанита обняла китаянку, прижала ее к себе, потом отступила назад и устало махнула рукой.

— Приходите еще, — пригласила она, — и если увидите, что окно разбито, ищите меня внизу во дворе.

Дверь за ними захлопнулась, они стали спускаться по лестнице.

Соу Ха повернулась к Терри.

— Вы видели портрет? — спросила она почти шепотом.

Терри Клейн мрачно кивнул.

Глава 8

Терри Клейн свернул на Гранд-авеню и сбавил скорость до десяти миль в час. Соу Ха, сидевшая рядом с ним, смотрела прямо перед собой сквозь ветровое стекло, взгляд ее ничего не выражал. С тех пор, как они покинули квартиру Хуаниты Мандры, она не проронила ни слова.

Терри пытался тщательнейшим образом проанализировать события последнего часа, поэтому он был благодарен Соу Ха за молчание. Это характерно для китайцев, подумал он, она сказала, что имела сказать, и теперь молчит. Девушка его собственной расы наверняка не отказала бы себе в удовольствии высказать свои соображения или забросать его градом вопросов. Соу Ха же укрылась в храме самых сокровенных мыслей, предоставив возможность и ему сделать то же самое.

Перед ними лежал причудливый, порожденный таинственным смешением Востока и Запада мир — мир Чайнатауна в Сан-Франциско. Китайские иероглифы горели неоновым огнем, в кровавых отблесках которого густой туман, казалось, превращался в вино. В зеркальных витринах, ярко освещенных электрическим светом, красовались тончайшей работы вышивки, выполненные искусными руками при дрожащем пламени стареньких лампадок.

Терри остановил машину перед одной из этих витрин. Он задумчиво посмотрел на шелковое пестрорядье.

Его слух тронули нежные звуки голоса Соу Ха:

— Вы думаете об этой художнице? Не отводя глаз от витрины, он покачал головой и грустно сказал:

— Знаете, Вышитое Сияние, я думаю об этом мерзком, до предела деформированном мире, где все поставлено с ног на голову, где женщины слепнут за несколько лет от того, что вынуждены сидеть по многу часов при тусклом свете за вышивками, покупаемыми потом людьми, слишком ленивыми даже для того, чтобы заштопать свои продырявившиеся чулки.

— Таков закон жизни, — заключила она с убежденностью фаталиста.

— Нет, это не закон жизни, это закон, установленный самим человеком. Это такой порядок вещей, при котором одна ошибка громоздится на другую, — горько возразил Терри, — причем ущербность заложена в нем изначально. И вот когда этот порядок приобретает законченную форму, вдруг выясняется, что в нем нет никакой логики. Все самым невероятным образом запутано, одна ошибка так легко влечет за собой другую, что просто невозможно определить, в чем, собственно, корень зла. Вы понимаете о чем я, Соу Ха? Однажды в Гонконге я видел женщину. Было далеко за полночь. Она сидела на тротуаре и вышивала при тусклом свете уличного фонаря. Рядом на жестком цементе спали две ее дочери. Одной было лет одиннадцать — двенадцать, другой — около девяти. Свет от уличного фонаря был слабым и красноватым. Женщина наклонилась вперед и, напрягая зрение, следила за каждым старательно выводимым стежком. Время от времени она отвлекалась от своего занятия, чтобы грязным рукавом платья вытереть слезы, которые текли у нее из глаз от чрезмерного напряжения. Пройдет всего несколько месяцев, и она ослепнет, подумал я тогда. Быть может, та вышивка, за которую она выручила потом несколько центов, красуется теперь в этой ярко освещенной витрине.

Теплые пальцы Соу Ха сжали ладонь Терри Клейна.

— Я рада, Перворожденный, что вы думаете об этом. Женщине в Китае вы не поможете, но попытайтесь помочь своей художнице. Спокойной ночи.

Она открыла дверцу машины, легко выскользнула наружу и почти тут же была проглочена толпой, которая бесконечным шаркающим потоком текла по узкому тротуару.

Легкий перестук китайских башмачков, лязгающий звон трамваев, певучие интонации кантонского диалекта, пробивающиеся сквозь журчание включенного мотора… Некоторое время Терри сидел совершенно неподвижно. Затем нажал на ручку переключения передач и отпустил педаль сцепления.

Убедившись в том, что его никто не преследует, он поехал в мастерскую Веры Мэтьюс.

Альма Рентон открыла дверь только после того, как он постучал во второй раз и тихо назвал ее по имени. Она устала настолько, что кожа на лице приобрела серый оттенок; чтобы скрыть его, ей пришлось прибегнуть к помощи помады и румян. Но на лице, тронутом печатью столь глубокой усталости, ярко-красные губы и нарумяненные щеки смотрелись смешно и нелепо.

Радостно вскрикнув, она бросилась к нему в объятия и крепко прижалась к его груди.

— Терри! Я так рада, что вы вернулись! Время тянулось так медленно, я вся извелась.

— Вы не отвечали на телефонные звонки, — сказал он.

— Я боялась, Терри. Я подумала, что, если это звонят Вере, мне придется объяснять, кто я такая и что я здесь делаю, ну а если мне… Я просто не решилась бы… Я не должна никого видеть до тех пор, пока…

— Пока? — спросил он, когда она в нерешительности замолчала.

— Пока не придет Синтия.

— Синтия у прокурора округа.

— Я знаю. Садитесь, Терри. Там на столе виски, вода, лед. Налейте себе сами, а мне не надо.

— А может, все-таки выпьете, чтобы взбодриться?

— Нет, нет, я уже пробовала. Бесполезно.

— Что, так плохо? — Терри устроился в кресле рядом со столиком и бросил в бокал несколько кусочков льда.

Положив ногу на подлокотник кресла, она смотрела на Терри, который поверх льда плеснул в бокал совсем немного янтарного цвета жидкости и залил все это шипящей газированной водой из сифона.

— Терри, а вы, похоже, не очень-то любите спиртное?

Он вопросительно поднял брови.

— Бокал для вас как прикрытие, что-то вроде запасного выхода, через который в случае чего можно улизнуть, — сказала она. — Вы вот вроде бы собираетесь сообщить мне что-то очень важное, но в то же время не хотите, чтобы я поняла, насколько это важно. Поэтому сидите, вертите в руках бокал, водите пальцами по его влажной поверхности и делаете какие-то замечания, которые кажутся такими незначительными, и вместе с тем сколько в них смысла и значения.

— Вы так хорошо меня знаете, Альма?

— Женщина всегда хорошо знает мужчину, которого любит.

— Нет, это не так, — задумчиво произнес он. — В том-то все и дело, черт возьми.

Он хотел сказать еще что-то, но она жестом остановила его:

— Нам предстоит уладить еще кое-что, Терри, но не будем говорить об этом сейчас. Сейчас не будем, так что не бойтесь.

— «Не бойтесь». — Он нахмурился и стал водить кончиками пальцев по влажной поверхности бокала, потом вдруг спохватился, резко одернул себя и, взглянув на Альму, увидел, как в ее наблюдательных глазах заиграли веселые искорки.

Она засмеялась приятным грудным смехом:

— Я поговорю с вами об этом позже. Терри, как вы думаете, с Синтией что-то неладно? Ведь ее держат там уже несколько часов.

— Выходит, вы знаете, с какого времени она там находится? — Он постарался сделать так, чтобы вопрос его прозвучал совсем обычно.

— Да, приблизительно.

— Теперь, Альма, я понимаю: вы с Синтией знали, что за моим домом наблюдают. Когда же вы научили Синтию, что ей говорить, вы отправили ее ко мне, сознавая, что там ее и перехватят.

Ни один мускул не дрогнул на лице Альмы, но Клейн даже не взглянул в ее сторону. Задумчиво рассматривая пузырьки, быстро поднимающиеся на поверхность жидкости в бокале, он тихим невыразительным голосом произнес:

— По всей видимости, Синтия тщательно отрепетировала предназначенный для полицейских рассказ. Она покинула квартиру Мандры в два часа ночи, прихватив с собой портрет. Чтобы подтвердить свое алиби, ей придется предъявить этот портрет полиции. Интересно, почему она не оставила его там, где полицейские смогли бы его легко обнаружить?

— Но она так и сделала, — озадаченно сказала Альма.

— Где же она его оставила?

— Портрет находится в моей квартире.

— В вашей квартире?

— Да.

— Вы в этом уверены?

— Ну конечно.

— Каким же образом он был доставлен туда?

— На такси, глупый.

— В таком случае рано или поздно полиции удастся доказать вашу причастность к этому делу.

— Нет, они не смогут этого сделать. Просто не смогут.

— Почему не смогут?

— Потому что портрет был доставлен в мою квартиру не просто так.

Терри не отрываясь смотрел на бокал. Голос у него был совершенно бесстрастный.

— Расскажите мне все по порядку, — попросил он.

— Да тут и рассказывать нечего. Портрет находится в моей квартире. То есть он там был. Я полагаю, что теперь он в полицейском участке. Синтия расскажет все полицейским; если они еще не забрали портрет, то заберут. Потом они проверят ее алиби. На лестнице ее видел молодой художник. Они попросят его опознать ее. Если он человек честный, то подтвердит, что Синтия и есть та самая женщина, которую он встретил на лестнице, на этом все и кончится. Мандру убили около трех часов, а Синтия вышла из его квартиры в два.

— Какую роль во всем этом сыграл Леверинг? — резко спросил Терри.

— Никакой роли он не сыграл. Он просто поступил как друг.

— Почему вы так уверены в том, что полиция не выйдет через этот портрет на вас?

— Потому что это невозможно.

— А что скажет Синтия, если у нее спросят, почему портрет оказался в вашей квартире?

— Это совсем просто объяснить. Она привезла портрет ко мне, чтобы похвалиться им. Она хотела показать мне его… попросила, чтобы я на нем кое-что поправила.

— И оставила его у вас?

— Ну да, на время.

Пальцы Терри вновь заскользили по стеклу бокала. Сегодня рано утром полицейские произвели обыск в вашей квартире. Они обнаружили, что вы там не ночевали. Кроме того, они наверняка заметили, что портрета Мандры в квартире нет. Они хотят допросить вас, потому и наблюдают за моей квартирой с самого раннего утра. Полицейские обязательно выяснят, когда и кем был доставлен к вам портрет.

Она быстро, судорожно вдохнула воздух.

— Вы обо всем этом не подумали? — спросил Терри. Она покачала головой, взгляд у нее был, как у затравленного зверя.

— Это как раз то, чего я боялся. А теперь расскажите, каким образом туда попала картина?

Мы сняли с подрамника холст, скатали его. Джордж спрятал его под пальто. Я дала ему ключ от моей квартиры. Он отправился туда, нашел свободный подрамник, прикрепил к нему портрет Мандры и незаметно удалился.

Терри покачал головой.

— Леверинг был сегодня у прокурора округа.

— Я знаю, Терри. Но они почти сразу же его отпустили. Он не пробыл там и пятнадцати минут.

— Вы с ним после этого разговаривали?

— Да.

— Каким образом вы связались?

— По телефону. Я звонила ему два или три раза. Когда он наконец поднял трубку, я спросила, где он был. Он все мне рассказал. Я попросила его приехать ко мне, но перед этим убедиться, что за ним никто не следит. Потом я отдала ему портрет и сказала, что ему нужно сделать с этим портретом.

Терри медленно произнес:

— Я не доверяю Леверингу. Альма горько заметила:

— Я знаю. Но это несправедливо. Он так предан Синтии и мне, он мог бы стать и вашим другом, если бы вы этого захотели.

Терри покачал головой.

— Боюсь, что кто-то здорово подвел вас.

— Что вы имеете в виду, Терри?

— Не далее как час назад я видел этот портрет в квартире женщины, которая называет себя вдовой Мандры, которая ненавидит вас с Синтией и утверждает, что Джекоба Мандру убила Синтия.

Альма встала с кресла медленно, как приговоренный к смерти заключенный, который слышит звук шагов приближающегося к его камере палача.

— Терри! — воскликнула она.

Она подошла к нему, упала вдруг на колени и обвила руками его ноги.

— Терри, я боюсь! — воскликнула она.

Он с понимающим видом кивнул. Он не пытался утешить ее словами, в слова они оба не верили.

— Давайте попробуем разобраться, что же все-таки произошло, — предложил он. — Есть две возможности. Либо Леверинг где-то допустил ошибку, либо полицейские обнаружили портрет и передали его вдове Мандры.

— Спасибо, Терри, хотя бы за то, что вы не подозреваете Леверинга в умышленном обмане.

Некоторое время они сидели в задумчивом молчании.

— Если Леверинг действительно сделал что-то не так, скоро сюда нагрянет полиция, — сказал он. — Вы готовы к такому обороту, Альма?

— Да, я готова, если это коснется лишь меня. Меня беспокоит только Синтия. Мне все равно. Я боюсь за Синтию. Она ведь еще совсем ребенок, Терри.

— Нет, Альма, — медленно растягивая слова, произнес Терри. — Она не ребенок. Она женщина. Она всего на три года младше вас.

— Знаю, Терри. Может, вы и правы. И все же она ребенок. Жизнь еще по-настоящему не коснулась ее.

— Не нужно пытаться ограждать Синтию от жизни. Это бессмысленно, — серьезно заметил Терри.

Она подняла на него глаза.

— Терри, меня жизнь потрепала, и я не хочу, чтобы она потрепала и Синтию.

— И как она вас потрепала, Альма?

— Не могу объяснить. Мне кажется, что такие вещи вообще невозможно объяснить. С жизнью невозможно схватиться в открытую. Просто невозможно. Жизнь сводит на нет все твои попытки защититься, она действует, как ржа, которая медленно, но верно разрушает железо, и вот в один прекрасный миг ты вдруг понимаешь, что схватка эта тобою проиграна, а ты даже и не подозреваешь, что она вообще была.

Он покачал головой и кончиками пальцев нежно потрепал волосы у нее на виске.

— Возможно, цена, которую вы заплатили за успех, оказалась слишком высокой.

— С чего вы это взяли? — спросила она.

— Тут дело не в вас одной, — сказал он, поглаживая ее волосы. — Это происходит со всеми, кто сосредоточивает свои усилия на стремлении добиться успеха. Видите ли, Альма, жизнь — это тяжкое состязание. Не важно, к какой цели ты стремишься, найдутся миллионы людей, которые будут добиваться того же. Из этих миллионов достаточно высокой одаренностью обладают сотни тысяч. Поэтому дело тут не в таланте, а в умении приспособиться. Победителей отличает готовность жертвовать тем, чем другие жертвовать не могут.

— Вы хотите сказать, что мне не нужно было бороться, что надо было покориться судьбе?

— Нет, — возразил он. — Я вовсе не хочу так сказать. Дело тут намного серьезнее. Вопрос в том, какую именно цель вы выбираете.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Терри, расскажите мне об этом. Я хочу знать. Жизнь потрепала меня, она потрепала почти всех моих знакомых, а вот вас пощадила. Я пытаюсь делать все возможное, чтобы она пощадила и Синтию, но у меня, как видите, ничего не получается. Синтия — как котенок, который гоняется по комнате за скомканной бумажкой. Мне бы хотелось сидеть где-нибудь с краешку и наблюдать за ней. Она совсем не думает о последствиях, и мне бы хотелось, чтобы так и оставалось. Знаете, Терри, когда я вижу человека, который только и делает в жизни, что резвится, готова биться об заклад, что за ним есть кто-то, кто принимает на себя все удары, обычно это отец или мать, которые лелеют свое дитя, или сестра, как это у нас с Синтией. Синтия постоянно попадает в переделки, и я постоянно выручаю ее. И вот теперь она попала в такую переделку… Я боюсь, что на этот раз мне не помочь ей.

— Думаете, дело обстоит так плохо?

Она кивнула и, положив голову ему на колени, задумалась. Потом попросила:

— Так расскажите мне, Терри, каким образом вам удалось сохранить непосредственность. Вы отказываетесь серьезно относиться к жизни, и в то же время вы уважаете ее, как уважают сильного соперника. Нельзя сказать, что вы ее недооцениваете, но вы не очень-то и думаете о ней. Вы такой же искатель приключений, как и раньше, до поездки, а может, даже и больше.

— Наверное, Альма, — задумчиво сказал он, — это вопрос выбора цели. Вы хотели стать известной художницей. Вы хотели, чтобы ваш успех принес вам деньги. Вы включились в трудное состязание. Вы обладаете талантом, граничащим с гениальностью, но ведь и у многих других есть талант. Вы добились своей цели, потому что шли на жертвы. То же самое можно сказать и о молодых врачах, юристах, бизнесменах, в сущности, обо всех, кто принимает участие в этой тяжелой конкурентной борьбе. Я же не жертвовал ничем, потому что не стремился к той цели, к которой стремятся все остальные. Мне трудно объяснить это так, чтобы вы поняли, Альма. Однажды я услышал, что в одной из отдаленных областей Китая есть древний полуразрушенный город, где хранится много золота и драгоценных камней, но попасть туда можно, только став послушником монастыря, расположенного в тех краях. Вот я и стал послушником. Я не собирался чему-либо учиться в этом монастыре. Я думал лишь о том, как добыть драгоценные камни и смыться оттуда.

— Там действительно были драгоценные камни? — спросила Альма, в ее глазах вспыхнул интерес.

Он кивнул.

— И вам удалось раздобыть хоть сколько-нибудь?

Он отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Я не знаю, вернее, я знаю, но мне трудно объяснить это. Меня заинтересовала наука о жизни.

— Которую преподавали в монастыре?

— Да.

— Что это за наука, Терри?

— Она касается как раз того, о чем мы с вами сейчас разговариваем, то есть того, что мы выбираем в качестве меры успеха. Все в жизни относительно. Материальный успех тоже относителен. То действительно великое, что по-настоящему можно желать всем сердцем, доступно лишь избранным. Чтобы войти в этот волшебный круг, надо быть либо удачливым, либо способным обойти своих соперников, заплатив жизни за это более дорогой ценой. Если человек не думает о материальном и стремится лишь к самосовершенствованию, сконцентрировав на этом все свои силы, он вдруг обнаруживает, что у него нет соперников. Борьба происходит не снаружи, а внутри него самого. И вот получается, что успех, которого он добивается в этой борьбе, приводит не только к тому, что в нем растет радость от ощущения своего бытия, но и к тому, что ему, как правило, сопутствует удача и в материальном плане.

— Ну а что же происходит со мной? — спросила она.

— Деньги, — продолжал Терри, — это лживый бог. Люди поклоняются ему, а он их предает. Стремясь добыть побольше денег, люди дерутся за них и становятся эгоистичными и надменными. В погоне за материальным благополучием они теряют здоровье и способность радоваться жизни, и вот тогда бог, которого они создали для себя, смеется над ними. Они чувствуют себя так же, как умирающий от голода в пустыне человек, которому предлагают золото вместо еды. Но зачем ему золото, ведь…

Он замолчал, когда еле слышный звук шагов в коридоре вдруг перерос в угрожающий властный топот.

— Боюсь, Альма, что полиции все же удалось установить ваше местонахождение, — сказал он почти спокойным голосом.

Румяна на ее лице ярко вспыхнули, тогда как кожа покрылась мертвенной бледностью.

— Терри, что мне говорить им? — спросила она шепотом.

Раздался громкий, требовательный стук в дверь. Терри обнял Альму за талию и бодрым веселым тоном посоветовал:

— Не говорите ничего, но постарайтесь быть при этом как можно более болтливой.

Когда в дверь забарабанили с новой силой, ее дрожащие губы приблизились к его губам и жадно прильнули к ним.

— Сейчас открою! — крикнул Терри. Быстрым движением он еще раз прижал к себе Альму, направился к двери и, отворив ее, увидел перед собой инспектора Мэллоу в сопровождении двух полицейских в штатском.

— Батюшки, кого я вижу! — воскликнул Мэллоу, в его голосе прозвучало плохо скрытое раздражение. — Что-то слишком часто мы с вами стали встречаться.

— Проходите, — пригласил их Терри. — Там на столике лед, виски, содовая. Альма, будьте добры, принесите бокалы… вы, кажется, не знакомы. Мисс Рентон, позвольте представить вам инспектора Мэллоу.

Рука Мэллоу потянулась к краю шляпы. Сняв ее, он произнес:

— Очень приятно. Проходите, ребята, — обратился он к полицейским в штатском.

— Возможно, инспектор, вас интересует, каким образом я оказался здесь в обществе мисс Рентон? — спросил Терри.

— Нет, нет, Клейн, — сказал инспектор непринужденно. — Меня лично это совсем не интересует. Но вот прокурор может поинтересоваться. В вопросах, касающихся дел, он человек весьма скрупулезный. Разве он не сказал вам, что желает видеть мисс Рентон, что дома ее нет, что она не ночевала в своей квартире? Вы, если я не ошибаюсь, ответили, что не имеете ни малейшего представления о ее местонахождении…

— Между прочим, — мягко оборвал его Терри, — именно слова прокурора и навели меня на мысль о том, что мисс Рентон находится здесь. Зная, что ее нет ни в одном из тех мест, которые она обычно посещает, я вспомнил, что Вера Мэтьюс на время уехала из города, и подумал, что она, по всей видимости, попросила Альму наведываться к ней в мастерскую присмотреть за растениями, и вообще. Ну, и Альма, конечно, — ведь она художница, а в этой мастерской есть все, что необходимо ей для работы, — решила предаться здесь творчеству. Видите ли, Альма пользуется успехом и популярностью, а такого рода сочетание мешает творческому процессу. Вот Альма и решила воспользоваться возможностью уединиться. Утренних газет она не читала, поэтому о смерти Мандры ничего не знала и не предполагала, что ее ищет полиция. Когда я сообщил ей о случившемся и сказал, что ее разыскивает прокурор округа, для нее это было как гром среди ясного неба. В тот момент, когда вы постучали в дверь, она как раз собиралась звонить ему…

— По-моему, мисс Рентон и сама прекрасно владеет английским языком, — резко оборвал Клейна Мэллоу; маска добродушия на его лице треснула под напором нарастающего раздражения.

— Однако… — начал Терри.

— Поэтому, — вновь оборвал его Мэллоу, — мы можем обойтись без переводчика. Сожалею, Клейн, что прервал вашу беседу тет-а-тет, но прокурор всегда очень четко определяет свои желания, в данный момент он желает поговорить с мисс Рентон. Будет лучше, если на этот раз мы откажемся от приятного общения с вами. Так что, пока.

Он кивнул одному из своих людей, тот открыл дверь, чтобы пропустить Терри.

Терри взял шляпу и сказал с видом, исполненным достоинства:

— Я все понимаю, инспектор, но уверяю вас — мисс Рентон нечего скрывать. Как вы знаете, портрет Мандры написала Синтия, и вполне естественно, что…

Инспектор Мэллоу хлопнул Терри по плечу тяжелой рукой. Им вновь овладело добродушное настроение. Слова Терри потонули в рокочущем голосе инспектора:

— Ну что вы, что вы, Клейн, дорогой мой! Нет причин волноваться. Мисс Рентон вне всяких подозрений. Прокурор всего-навсего хочет задать ей несколько вопросов. Не надо ничего объяснять, потому что и объяснять-то нечего.

Движением руки инспектор Мэллоу развернул Терри и подтолкнул его широким массивным плечом к двери.

— Очень сожалею, что мне пришлось прервать вашу беседу, но дело есть дело. Вы сможете поговорить с мисс Рентон в любой момент, но только после того, как с ней побеседует прокурор. А теперь он ждет ее, и нам бы не хотелось заставлять его ждать.

Терри почувствовал, как его выталкивают в коридор. Он успел обернуться, чтобы ободряющей улыбкой попрощаться с Альмой. Один из полицейских загородил собой дверной проем и потянулся к ручке двери. Сквозь шум закрывающейся двери до ушей Терри донесся голос инспектора Мэллоу:

— Когда прокурор приказал мне доставить вас к нему, мисс Рентон, первое, что я сказал, как жаль все-таки…

Дверь хлопнула, лишив Терри возможности услышать конец фразы.

Глава 9

Отъехав кварталов шесть от дома, в котором располагалась мастерская Веры Мэтьюс, Терри остановил машину и приглушил мотор.

В его мозгу прыгали и мелькали разрозненные фрагменты информации, подобно разломанному изображению на экране, когда пленка неожиданно рвется и начинает биться в кинопроекторе. Требовалось время, чтобы сопоставить все эти не связанные между собой впечатления.

Мотор тихо урчал. Терри устремил свой взгляд на освещенный спидометр и постарался сконцентрировать все внимание на известных ему фактах.

Подобно охотящемуся за форелью рыболову, который осторожно и терпеливо распутывает леску, Терри мысленно начал выстраивать цепочку происшедших за день событий и вдруг понял, что в ней не хватает какого-то очень важного звена.

Синтия Рентон написала портрет Мандры. Сделать это заставили Синтию шантаж, которому подвергал ее Мандра, и почти гипнотическое воздействие, которое он на нее оказывал. Но в какой-то момент, вероятно, Синтия почувствовала, что зависимость от Мандры стала тяготить ее, и попыталась освободиться.

Момент этот, по-видимому, пришелся на два часа ночи, когда Синтия взяла портрет и покинула квартиру Мандры, что, несомненно, привело его в ярость. Ее вроде бы видели на лестничной площадке… но действительно ли видели именно ее? Свидетель утверждает, что видел какую-то женщину с портретом. Портрет достаточно впечатляющий, и нет ничего странного в том, что Синтия решила показать его Альме.

Но зачем Альме заканчивать работу Синтии? Художник с такой, как у Синтии, индивидуальностью вряд ли позволит кому-нибудь вмешиваться в свое творчество.

Кроме того, надо еще разобраться в «перемещениях» портрета в пространстве.

Альма попросила Леверинга отнести портрет к ней домой. Однако каким-то образом портрет оказался в квартире Хуаниты Мандры. Может, сам Леверинг доставил его туда? А может, полиция, обнаружив портрет в квартире Альмы, передала его вдове? Первый вариант предполагает связь между Леверингом и вдовой убитого; вторая версия показывает, что Хуанита и Мэллоу — одна компания. А может…

В голове Клейна вдруг мелькнула неприятная мысль. Он нахмурился в растерянности, его рука дернулась к ключу зажигания.

Теперь он ясно сознавал, как важно выяснить, кто убил Мандру. Рассказ Синтии, возможно, и позволит ей сделать короткую передышку, но вряд ли поможет выпутаться из сложившейся ситуации. Клейн несся сквозь поток машин с какой-то яростной настойчивостью, которую другие водители инстинктивно ощущали в нем, уступая ему дорогу на перекрестках. Наконец он остановился у своего дома. В сотне футов от него Клейн увидел принадлежащий Синтии двухместный автомобиль с открывающимся верхом. Когда он ступил на асфальт, раздался короткий автомобильный гудок.

Кивнув, Терри дал понять, что услышал сигнал, однако к машине подошел не сразу. Он двинулся было к своему дому, потом, как будто вспомнив о чем-то, развернулся и быстро устремился обратно к своей машине, и только после этого направился к автомобилю, в котором сидела Синтия. Распахнув дверцу, он увидел ее вздернутый носик, расплывшиеся в улыбке губы, сияющие глаза.

— Привет, Филин, — сказала она.

— Давай покричим вместе.

— Зачем это? — спросил он.

— А затем, — пояснила она весело, — что теперь все позади и можно покричать.

Он осторожно посмотрел по сторонам и спросил:

— За тобой никто не следил?

Она отрицательно покачала головой и сказала:

— Нужна я им! Да они поспешили отделаться от меня, как от чумы.

Бросив на нее долгий задумчивый взгляд, он произнес:

— Ладно, Синтия, вылезай. Я хочу поговорить с тобой.

— Филин, ну не будь же занудой. Мне хочется предаться разгулу.

Она крутанулась на кожаном сиденье, выставила вперед ноги, правой рукой вцепилась в спинку сиденья, левой — в руль, и сказала:

— Я вылезаю, Филин, лови меня.

Она резко рванулась к нему, как бейсболист к зачетному полю — мелькнули ноги, выброшенные вперед как бы для удара.

Терри увернулся, схватил ее за талию и опустил на тротуар.

— Слушай, Терри, у меня такие новости… — сообщила она.

— Не сейчас. И вообще не говори ничего, пока мы не поднимемся ко мне в квартиру. Помни, полицейские могли оставить в холле кого-нибудь из своих. Так что поменьше веселья. Когда будем идти к лифту, постарайся казаться подавленной и взволнованной. Хорошо?

— Но я не могу, черт побери. Только не сейчас. Сейчас я словно в небесах парю.

— Делай, что говорю, — жестко сказал Терри. — А то смотри, как бы кто-нибудь тебя с небес на землю не скинул. Ну ладно, пошли.

Они направились к дому, зашли в него, пересекли холл и остановились у лифта. Незнакомая девушка, сидевшая за пультом с телефонами, окинула их безразличным взглядом. Лифтер, юный филиппинец, кивнул Терри и нажал на кнопку. Лифт плавно скользнул вверх.

Синтия, которая все пыталась придать своему лицу выражение трагического уныния, вдруг не выдержала и улыбнулась. Когда мальчик-лифтер стал открывать дверь, она разразилась смехом. Она обхватила Терри за талию и вытолкнула в коридор. Мальчик-лифтер ухмыльнулся и закрыл дверь. Лифт бесшумно спустился в холл.

— Я же говорила тебе, Филин, что не могу быть серьезной. А теперь пойдем, и дай мне что-нибудь выпить. Где Ят Той?

— Его нет дома.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что у него появилась подружка? — спросила она.

— Нет, я думаю, он ушел по делу, — сказал Терри, вставляя ключ в замок.

Синтия легко проскользнула в дверь, сбросила с себя пальто, шляпку и сказала:

— Как жаль, что он ушел. Я так хотела, чтобы он приготовил мне коктейль из имбирного эля и виски с содовой, такой же вкусный, как и «Том Коллинз». Господи, Филин, как мне хочется выпить, как хочется быть непринужденной! Все это время я была такой вежливой, такой подтянутой, что теперь чувствую себя совершенно изнуренной психически…

— Они не собираются встретиться с тобой еще раз? — спросил он.

— Не говори глупостей, Филин. Зачем им встречаться со мной еще раз? Меня отпустили, признали невиновной. Стабби Нэш раздобыл для меня адвоката, который мне даже не понадобился. Они подвергли тщательной проверке мое алиби, и оно выдержало. Мне пришлось быть такой милой маленькой девочкой, что теперь я чувствую себя ужасной лицемеркой. Мне хочется сделать что-нибудь такое необычное. Ну а как обстоит дело с твоим самоконтролем, Терри?

— Все в порядке, — ответил он, ухмыльнувшись. Она внимательно посмотрела на него.

— Да, способность контролировать себя — это твоя сильная черта. Может, пара коктейлей сделает тебя более непринужденным. Я хочу посмотреть, что у тебя там внутри. Пора уже мне пробиться сквозь эту твою замкнутость и проверить, не фигурирую ли я в списке женщин, к которым ты решил не притрагиваться. Ты весь такой замкнутый, такой независимый. Женщины этого не любят, хотя именно это и привлекает их к тебе. Но их замыслы коварны, Филин. Это в них от природы. Мы хотим, чтобы вы, мужчины, кипели страстью. Если вы подчиняетесь нашему желанию, мы становимся серьезными, кроткими, добродетельными. Если нет, мы пытаемся разбудить в вас зверя.

— Ну и что прикажешь делать мне? — поинтересовался Терри.

— Приготовь коктейли, глупенький.

Он принес лед, имбирный эль, виски, содовую и смешал два коктейля. Она тут же выпила свой и, протянув Терри пустой бокал, сказала:

— Ужасные манеры. Не правда ли, Филин? Но мне так нужно расслабиться…

— Еще не время. Сначала надо выбраться из переделки.

— Но я уже выбралась из нее! — воскликнула она и, заметив, как он покачал головой, продолжила: — И не шути так гадко. Хватит. На вот, лови.

Она выбросила вперед ногу. Туфелька, которая слетела с нее, крутанулась в воздухе и пролетела в дюйме от головы Терри.

Она весело засмеялась, перевернувшись в мягком кресле, освободила другую ногу и резким движением скинула с нее вторую туфельку, которая, ударившись о потолок, с глухим стуком упала на пол.

Перекинув ноги через покрытый подушечкой подлокотник кресла, она пошевелила пальцами.

— Предупреждаю тебя, Филин, я собираюсь полностью расслабиться. Приготовь-ка мне еще один коктейль, чтобы я не чувствовала себя такой скованной. Хорошо быть немного навеселе, хотя, конечно, леди не очень-то подобает быть развязной.

Он улыбнулся, пригубил виски с содовой и сказал:

— Ты, насколько я понимаю, собираешься себя развязать?

— Видишь ли, Филин… — Она пошевелила пальцами ног. — Я, по крайней мере, не собираюсь себя связывать. В течение нескольких часов мне пришлось изображать из себя эдакую кроткую юную леди, вот эти часы теперь и сказываются соответствующим образом. Я вот сейчас возьму и придумаю какое-нибудь шуточное стихотворение, которое живо собьет с тебя всю спесь. Правда, пока еще ничего приличного в голову не пришло, но за мной не станется.

— Ты хочешь сказать, что тебе в голову пришло что-то неприличное? — спросил он.

— Не будь таким глупым, Филин, я хотела сказать — ничего умного. В конце концов, мне не хотелось бы пугать тебя до смерти первым же пришедшим мне в голову стишком, а с подобного рода стишками, как ты знаешь, дело обстоит именно так. Пытаешься придумать что-нибудь умное, а в голову приходят только…

— Расскажи мне лучше, какие вопросы задавал тебе прокурор и что ты отвечала на них, — перебил ее Терри. — Расскажи мне и про адвоката.

Она вздохнула.

— Они хотели знать все — про меня, про носовой платок, про…

— Ты призналась в том, что это твой платок?

— Да, конечно, без всяких колебаний. На них, я думаю, это произвело хорошее впечатление. Спасибо, что ты предупредил меня. Я знала, что они пойдут на какую-нибудь хитрость. Поэтому, когда прокурор театральным жестом достал платок и сурово посмотрел на меня, я взвизгнула и, выхватив у него из рук платок, воскликнула: «Ба, да это же мой!»

— Они спросили, где ты потеряла его?

Она кивнула.

— Я сказала, что не помню. Они спросили, не могла ли я оставить его в квартире Мандры, я сказала, что могла. Потом они стали задавать мне разные вопросы, я и рассказала им все, что они хотели знать.

— Ты говорила им правду?

— Я всегда говорю правду, — опустив ресницы, она искоса посмотрела на него, ее губы соблазнительно раскрылись. — Послушай, неужели мы должны говорить об этом сейчас?

— Ты сказала им о портрете?

— Да, конечно.

— Ты им сказала, где он сейчас находится?

— Я сказала, что портрет у Альмы. Что это я дала его ей. Я хотела знать, что она думает о нем. Кроме того, я попросила, чтобы она его немного подработала.

Терри взял с подноса бутылку с виски и поставил ее обратно в буфет.

Она приподняла коленки, подоткнула под них юбку, повернулась в кресле и сказала:

— Эх ты, старый жадный морж!

— Боюсь, Синтия, что тебе еще рано праздновать победу. Расскажи об адвокате.

Она захихикала.

— У него ужасно длинная шея и ужасно смешная лошадиная морда. Он — как подсолнух на параде. Скажи, Филин, а может подсолнух принимать участие в параде?

— Как его зовут?

— Зовут его Ренмор Хоулэнд. Он специалист по уголовным делам. Близкие друзья называют его просто Ренни. Ах, этот Стабби! Только он мог раздобыть такого чудного адвоката! Теперь мы с Хоулэндом близкие друзья. Он сказал, что я могу называть его просто Ренни.

— Какую роль в этом деле играет Стабби?

— Никакой, он просто помогает мне.

— Что еще сказал тебе Хоулэнд?

— О, он размахивал руками и говорил о хабеас корпус, то и дело вытягивая из воротника свою шею и засовывая ее обратно, он по-отечески похлопал меня по плечу… Сказать по правде, Филин, ему бы следовало быть скаковой лошадью. Он смог бы выигрывать все заезды благодаря одной своей шее, ему не пришлось бы даже покидать линию старта.

— И несмотря на то, что он угрожал тебе хабеас корпус, они все же отпустили тебя? — спросил Терри.

Она кивнула.

— Но к этому времени они уже нашли портрет. — Где?

— Я не знаю. Думаю, что его передала им Альма. Там был один такой ужасно приятный юноша, который видел, как я спускалась по лестнице в доме Мандры. Зовут его Джек Уинтон, он художник. Он осмотрел меня с ног до головы и сказал, что не уверен, меня ли он видел там на лестнице, зато он хорошо помнит, что у женщины, которая спускалась с портретом Мандры по лестнице, были очень красивые ножки. Я просто влюбилась в него, Филин, после того, как он сказал про ножки. Он дал очень точное описание портрета: мрачный фон, на лицо зловеще падает свет, в глазах вспыхивают холодные искорки. Жуть! Трудно поверить, Филин, что этот человек мертв. Он имел такую власть над людьми и предметами, окружавшими его, что можно было подумать, и смерть ему подвластна.

Терри пристально посмотрел на нее.

— Синтия, это не тебя встретил Джек Уинтон на лестнице. Это не ты вынесла портрет из квартиры Мандры. Ты узнала каким-то образом, что этот парень Уинтон видел какую-то женщину, спускавщуюся с портретом по лестнице. Ты решила, что это прекрасная возможность состряпать для себя алиби. Ты знала, что Альма с ее великолепной техникой и скоростью, с какой она работает, может написать вполне сносный портрет всего за несколько часов. Альма заперлась в мастерской Веры Мэтьюс, проработала там всю ночь и закончила портрет, который ты теперь выдаешь за свой.

Жизнь как бы угасла на лице Синтии, на нем вдруг отчетливо проступила усталость. Она подняла голову и с вызовом сказала:

— Не смей со мной так разговаривать, Филин. Ренмор Хоулэнд… а, черт, я хотела сказать — Ренни… возбудит против тебя дело о клевете или еще там о чем-нибудь. Он придумает, как это назвать.

Терри Клейн подошел к ней и обнял ее за плечи.

— Мне жаль, Синтия. Но вы с Альмой чего-то не додумали. Женщина, у которой сейчас действительно находится написанный тобой портрет, ненавидит вас обеих. И она сделает все, чтобы от твоего алиби остался один пшик.

Синтия схватила его руку и прижала ее к своей щеке. Горячие слезы смочили тыльную сторону его ладони.

— Расскажи обо всем по порядку, — попросил он. Она вытерла глаза платком и, как-то истерически рассмеявшись, сказала:

— Я не собираюсь реветь, Филин. Мне просто нехорошо.

— Что же произошло?

— Мандра шантажировал меня.

— По поводу этого дела с наездом?

— Да.

— Он что хотел получить: деньги или портрет?

— Он хотел получить все: и деньги, и портрет. Если бы ты знал Мандру получше, ты бы не спрашивал.

— Так что же произошло?

— По правде говоря, Филин, я не знаю никого, кто был бы столь же безжалостным, как Мандра. Он оказывал на меня какое-то гипнотическое воздействие. Если он желал чего-то, то никто и ничто на этой земле не могло помешать ему удовлетворить свое желание. Он не останавливался ни перед чем, его коварство не знало границ. Он ужасно хотел заполучить этот портрет. Я знала, что только здесь я имею хоть какую-то власть над ним. Прошлой ночью я решила проверить, не блефует ли он, и сказала, что заберу портрет, если это дело с наездом не решится для меня благополучно.

— Ты знала о том, что шантажировать богатых владельцев автомобилей ему помогал Уильям Шилд?

— Нет. Шилд — это тот человек, которого я сбила? Значит, это был заранее спланированный шантаж. Я не знала об этом, Филин. Ведь рентген показал, что у этого человека перелом позвоночника. Я должна была…

— Ты не сбивала его, — прервал ее Терри. — Какой-то акробат перелетел через твою машину, ударив кулаком по капоту. Потом они подставили тебе Шилда. Его и рядом с твоей машиной не было. Все было подстроено.

Она пристально посмотрела на него и, медленно растягивая слова, произнесла:

— Ты не обманываешь меня, Филин?

— Нет, я говорю чистую правду.

— Теперь я все понимаю. Я сказала Мандре, что все кончено, что я собираюсь пойти к адвокату, что заберу картину. И тогда, Филин, у этого человека хватило наглости подсунуть мне наркотик. Мы пили чай. Я не знаю, что он подмешал в него, но у меня перед глазами все вдруг поплыло. Я встала и ощутила невероятную слабость в коленках. Я схватилась за край стола и вдруг провалилась в черную бездну.

— Что случилось потом?

— Когда я проснулась, было около трех часов. У меня невыносимо болела голова. Я прошла в комнату, где некоторое время назад мы с Мандрой пили чай. Он сидел за столом, головой повалившись на руки.

— Ты видела «слив-ган»?

— Нет.

— Подожди, подожди, — перебил ее Терри. — Это очень важно, Синтия. Постарайся поточней воспроизвести в своей памяти, как все выглядело.

Она закрыла глаза и сказала:

— Да, да, конечно, как сейчас вижу — скрюченные руки Мандры на столе, на руках покоится голова. Это было ужасно…

— Он лежал лицом вниз?

— Нет, его голова была слегка повернута, глаза открыты, как будто смотрят на тебя, такие стеклянные, неживые. Брр! Филин, ты ведь знаешь, как выглядят мертвецы. Не заставляй меня больше говорить об этом.

— Ты закричала?

— Не думаю.

— Что еще было на столе?

— Подожди, дай-ка вспомнить. На нем лежали какие-то бумаги.

— Где лежали? Прямо перед Мандрой?

— Нет. С краю.

— Ты не помнишь, что это были за бумаги? Письма или?..

— Нет, не помню.

— Они лежали стопкой?

— Нет, их как бы сгребли в кучу на край стола.

— Как будто Мандра сгреб их, чтобы очистить для чего-то стол?

— Может, и так, а может, кто-то что-то искал и сгреб их в кучу на край стола, чтобы не касаться тела Мандры.

— В комнате, кроме Мандры, был еще кто-нибудь?

— Нет… то есть не думаю. Я, конечно, не заглядывала под стол, в шкаф, в соседние комнаты.

— Что потом?

— Мной овладело сумасшедшее желание убраться оттуда как можно скорей. Несмотря на то, что я была страшно напугана, я понимала — ни в коем случае нельзя допустить, чтобы телохранитель увидел меня и смог потом сказать, в котором часу я покинула квартиру. В горле у меня все сжалось: такое ощущение, будто кто-то тебя душит, я с трудом дышала. Со мной это случается. Когда я через голову надеваю платье и оно закрывает мне лицо, я готова разорвать его на кусочки.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но сейчас меня интересует другое.

— Ну вот, кроме Мандры, там никого не было. Сам Мандра был мертв. Кто-то убил его, и я не знала, как мне доказать потом, что это сделала не я, мне хотелось, чтобы мое имя никак не было связано с тем, что произошло. Все это было так глупо — слепая паника, которая вдруг овладевает тобой и заставляет бежать, бежать. Я знала о двери в коридор. Я, естественно, подумала о том, что ее можно открыть изнутри. Единственный ключ, которым ее можно открыть снаружи, находился у Мандры. Я отперла дверь и убежала.

— Который был час?

— Около трех. Я посмотрела на часы только тогда, когда оказалась в квартире Альмы.

— Ты закрыла за собой дверь?

— Нет, я оставила ее открытой.

— Почему ты ее не закрыла?

— По правде говоря, Филин, я думала, что закрыла, но, выходит, ошиблась. Я очень смутно помню, как выбиралась оттуда. Помню, что долго мучилась с замком, потом наконец распахнула дверь, выскочила в коридор и побежала вниз по лестнице. По идее, я должна была захлопнуть за собой дверь, но, как видно, не сделала этого.

— Но ты точно помнишь?

— Нет. А впрочем, Филин, разве это так важно?

— Может быть, — сказал он. — Теперь все важно. Ты не обратила внимания, там был портрет, который ты написала?

— Нет, Филин, я не обратила внимания.

— Итак, ты бросилась вниз по лестнице. Ты встретила кого-нибудь на своем пути?

— Нет.

— Что ты сделала потом?

— Я забежала в аптеку, которая работает круглосуточно, и позвонила оттуда Альме, чтобы узнать, дома ли она. Она была дома, и не одна — к ней зашел Джордж Леверинг. Я попросила Альму подождать меня. Потом поймала такси и поехала к ней. Я затащила ее в спальню и все ей рассказала. Это она предложила, чтобы мы посвятили в это дело Джорджа, в надежде, что он как-то нам поможет.

— В котором часу Леверинг пришел к Альме?

— Не знаю, я не спрашивала.

— Интересно, и часто он заходит к Альме в столь позднее время?

— Ему нужны были деньги, — пояснила она. — Ты ведь знаешь Джорджа, деньги могут понадобиться ему в любой момент.

Терри кивнул:

— Продолжай, Синтия. Что случилось потом?

— Потом Джордж сказал, что сбегает на разведку и попытается что-нибудь разузнать. Он велел нам ждать его, вышел на улицу, сел в машину и уехал. Когда он приехал обратно, он рассказал нам, как был обнаружен труп. Какой-то человек вышел на улицу перекусить, возвращаясь домой, он заметил, что дверь, ведущая в квартиру Мандры, приоткрыта. Он заглянул внутрь и увидел тело Мандры. Приехала полиция, вокруг дома собралась целая толпа, не слишком большая из-за позднего часа, однако же достаточно многочисленная, чтобы Леверинг мог лавировать в ней и задавать вопросы, не привлекая к своей особе большого внимания. Он встретил какого-то знакомого журналиста. Как выяснилось, тот журналист и напал на след Джека Уинтона, который видел женщину, спускавшуюся по лестнице с портретом. Когда Джордж узнал об этом, он поспешил вернуться к нам и рассказать, что Уинтон видел эту женщину в два часа ночи, что он, однако, не успел достаточно хорошо разглядеть ее, потому что лицо ее было закрыто портретом. Затем Джордж предложил, чтобы мы сделали копию с портрета и я потом заявила, что это меня Уинтон видел на лестнице в два часа ночи. В моей комнате сохранились наброски и фотографии, которые я сделала с портрета, когда он уже был на две трети закончен. Альма заверила нас, что с помощью этих набросков и фотографий она сможет сделать с портрета достаточно сносную копию к девяти или десяти часам утра. Конечно, это не будет законченное произведение искусства, но ведь и я — художник с незаконченным образованием. Альма, как известно, работает очень быстро. Кстати, это Джордж предложил, чтобы Альма сделала копию и обеспечила мне таким образом прекрасное алиби.

— А вы подумали о том, что та, другая, женщина в один прекрасный момент может объявиться с настоящим портретом?

— Да, конечно, мы подумали и о такой возможности, но мы решили, что эта женщина предпочтет оставаться в тени. Мы, естественно, были страшно напуганы, но сама идея показалась нам тогда такой удачной. Ты ведь знаешь Джорджа Леверинга. Он столько раз играл на нечестных скачках, что теперь утверждает, будто в мире нет ничего честного и все можно уладить. Он сказал, что к нашей идее ни с какой стороны не подкопаешься.

Задумавшись, Терри склонил голову и стал ходить взад и вперед по комнате.

Вдруг он резко повернулся к Синтии.

— Если что-нибудь случится, никому ничего не говори. Сиди тихо, пока тебе не дадут возможности поговорить с твоим адвокатом.

Синтия посмотрела на Терри, в глазах ее отразилась тревога.

— Я хочу еще немного выпить, Филин. Дома меня ждет Альма, и Стабби торчит в своей машине где-нибудь около моего подъезда. Если бы ты знал, Филин, как мне не хочется видеть Стабби! Он ужасно ревнивый. Он раздобыл для меня адвоката, и теперь я должна быть благодарна ему! Он такой нудный, такой дурак!..

Да-а, ужасный выдался денек! Филин, дорогой, ты представить себе не можешь, как трудно быть эдаким молодчагой-парнем, не унывать ни при каких обстоятельствах, ни к кому не обращаться за помощью. Альма меня не понимает, Филин. Ей кажется, что я никогда не бываю серьезной. Конечно, она меня любит, но считает своим долгом постоянно опекать меня. Она полагает, что я, как маленькая бабочка, растрачиваю свой талант по мелочам, прожигаю жизнь.

— Тебе, Синтия, придется немного подождать, прежде чем ты увидишь Альму, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду? — Она выпрямилась в кресле.

— Инспектор Мэллоу увез ее в участок.

— Давно?

— Незадолго до того, как я приехал сюда и мы встретились. Они нашли портрет и увезли его с собой в участок. Этот свидетель, Джек Уинтон, опознал его. Одновременно объявился твой адвокат, и полицейские, приняв во внимание показания Уинтона, решили тебя больше не задерживать. Однако благодаря портрету им все-таки удалось установить, что Альма находится в мастерской Веры Мэтьюс. Они захотели переговорить с ней — так, на общие темы.

— Филин! — вскрикнула она. — Ты что, хочешь сказать, что нас выдал Джордж Леверинг?.. Да этого просто не может быть! Он не мог так поступить… Конечно, он мог ошибиться где-то… Как ты думаешь, Филин, они будут грубыми с ней?

— Нет, сейчас нет. Потом.

— Когда потом?

— Когда они найдут тот, другой портрет.

— Но они не должны его найти. Умоляю тебя. Филин, сделай так, чтобы они не нашли его! Ведь можно что-нибудь сделать. Нужно что-нибудь сделать!

Он вдруг очень пристально посмотрел на нее.

— Не смотри на меня так, Филин, — сказала она нетерпеливо и неожиданно осознала, что он не слышит ее. Он так напряженно сосредоточился, что жизнь, казалось, угасла на его лице, тогда как вся его умственная энергия собралась в одной, раскаленной добела точке внутренней концентрации.

Синтия смотрела на него как зачарованная.

Прошло секунд семь-восемь. Потом он задумчиво произнес:

— Нет, они не должны найти этот портрет. Если они найдут его, случится непоправимое.

Он подошел к буфету, достал бутылку с виски и поставил ее обратно на стол.

— Ну вот, наконец-то, — заметила Синтия. — Это ты молодец — здорово придумал!

Терри налил в ее бокал немного виски. Она задумчиво посмотрела на янтарного цвета жидкость.

— Филин, ты что — стараешься меня напоить, да? — спросила она.

Смешав виски с имбирным элем, он сказал:

— С какой стати я буду стараться напоить тебя?

Она захихикала.

— Вы что это, Терри Клейн, никогда не читали бульварных газет? Там много бывает всяких жутких историй: «Правда, я и представления не имела, где мы оказались, — рассказывала репортеру газеты „Хоусис“ хорошенькая мисс Смит, блондинка девятнадцати лет, — я думала, мы идем в музей, чтобы посмотреть там на какие-то гравюры. Он достал бутылку, наполненную желтоватой жидкостью, и сказал, что это холодный чай. Моя мамочка не позволяет мне пить кофе, а вот против чая она ничего не имеет. Ну я и выпила. Я заметила, что у этого чая какой-то странный вкус, но я не придала этому значения и выпила все. Что было потом — не помню, помню только, как, выбив двери, в квартиру ввалились полицейские».

Синтия подняла бокал так, чтобы на него упали лучи от лампы.

— Если у напитка такой цвет, Филин, значит, он ужасно крепкий. Ну ладно — была не была!

Она залпом осушила бокал, потом с многозначительным видом поставила его на стол перед Терри.

— Знаешь, Терри, я готова тебе помочь… Скажи мне, Филин, а почему ты хочешь напоить меня? — Она вытянула вперед свои стройные красивые ноги, пошевелила пальчиками и задумчиво сказала: — Терри, я думаю, что пора сделать остановку. Каждый раз, когда я шевелю пальцами, мне кажется, будто что-то шевелится в моем мозгу, и мне хочется смеяться.

— Ну что ж, — сказал он, — дети тоже смеются, когда шевелят пальчиками на ногах.

— Ах, какой ты добрый, Филин! Признаться, я думала, ты разозлишься. Знаешь, я все-таки хочу чуть-чуть напиться. Вообще-то я собиралась поставить точку после второго бокала, но уж коли ты решил накачать меня спиртным, я, пожалуй, буду пить до конца: интересно, не попробуешь ли ты воспользоваться этим и… Боюсь, что ты не…

Она соскользнула с кресла, поднялась на ноги, выставила перед собой руки и сделала вид, что хочет одним указательным пальцем коснуться другого и что это ей никак не удается.

Он подошел и обнял ее за талию.

— Кончай ломать комедию, Синтия.

— И не собираюсь. Мне это доставляет удовольствие. Я живу в мире, в таком ужасно серьезном мире, с такими ужасно серьезными людьми — у всех такие кислые физиономии, все так страдают, мучаются, все такие занятые. А я не хочу жить так, как они, и поэтому они думают, что я ненормальная. Ты наверняка слышал историю о лисе, которому отрубили хвост. Так вот, он хотел, чтобы и все остальные лисы были, как он, — без хвоста. Я думаю, Терри, то же самое можно наблюдать и в нашем мире. Жизнь так прекрасна, а люди запираются в душных кабинетах и переживают по поводу процентов, которыми обложен национальный долг, по поводу высоких цен на бензин или же ломают себе голову над тем, какая политическая партия потратит деньги из государственной казны. Представляешь, Филин, как было бы здорово, если бы власть в стране захватили молодые повесы и стали бы осуществлять контроль над банками и всем остальным. Тогда каждому поневоле пришлось бы быть веселым. Они бы внесли в конституцию такую поправку, которая каждому гражданину вменяла бы в обязанность перед обедом выпивать хотя бы один коктейль.

Она все еще прилагала неимоверные усилия, чтобы свести вместе указательные пальцы.

— А теперь, — сказала она, — я больше не буду двигать левым пальцем, и правый сам подползет к нему, как охотник к оленю. Скажи мне, Филин, когда ты был в Китае, тебе не…

Он привлек ее к себе. Сквозь тонкое платье он ощутил теплоту ее тела, почувствовал, как бьется ее жизненная сила, ее сердце, отказывающееся воспринимать жизнь всерьез. Он обнял ее за плечи и повернул лицом к себе.

Она подняла голову, и он приблизил свои губы к ее губам.

Она тихо вскрикнула и прижалась к его груди. Ее рука скользнула к его затылку, пальцы стали нежно перебирать его волосы. Он вдруг прижал ее к себе еще сильнее и оторвал от пола.

Их трепещущие губы уже готовы были слиться в поцелуе, когда вдруг щелкнул дверной замок.

Синтия уронила руки, потом уперлась ими в плечи Терри и, оттолкнув его, повернулась лицом к двери.

На пороге стоял Ят Той.

— Ят Той, — обратилась она к нему голосом, исполненным притворной торжественности. — В сутках двадцать четыре часа, в неделе семь суток, в году пятьдесят две недели, и ты, располагая такой бездной времени, выбираешь именно этот момент для того, чтобы вставить ключ в дверной замок?

Может быть, Ят Той и не всегда понимал смысл слов, когда к нему обращались по-английски, но не было случая, чтобы он не смог понять и оценить ситуацию. В данный момент он сделал вид, что вообще ничего не понимает.

— Не понимай, — сказал он вежливо.

— «Том Коллинз» понимай?

— «Том Коллинз» понимай, — подтвердил он, взглядом пытаясь сообщить Терри нечто важное.

— Я хочу, чтобы хозяин выслушал своего слугу, — сказал он на кантонском диалекте.

— Не делай этого больше, — запротестовала Синтия. — Это все равно, что перешептываться. В моем присутствии, пожалуйста, не разговаривай со своим хозяином на китайском языке. И вообще, если бы ты не пришел… Аи, ладно!

Терри направился в дальний конец комнаты. Синтия внимательно следила за ним взглядом.

Терри подошел поближе к Ят Тою.

— Сыщики, — сказал Ят Той по-китайски, — много спрашивали о «слив-гане». Они пожелали знать имена людей, которые побывали у хозяина за последние несколько дней.

— Что ты сказал им? — спросил Терри.

— Я старый человек. У меня слабое зрение и плохая память. Ты — Милосердный, который, невзирая на дряхлость мою, оставил меня в доме своем, чтобы я служил тебе, чем мог, тогда как я ни на что не годен и разве что способен сидеть в кресле и ждать часа, когда предки мои призовут меня к себе. Конечно, — продолжил Ят Той, — мне удалось вспомнить о мужчине с выцветшими глазами, за которым уже тогда следили сыщики, о сестре художницы, которая сейчас находится здесь и о которой они также знали. Что же касается всех остальных — их моя память не сохранила. Считаю нужным предупредить тебя, хозяин, о том, что они ищут китайскую девушку, с которой ты дружен. У полицейских большие уши, а у людей длинные языки. Может быть, Почтенный желает, чтобы я принес больше льда?

— Да, — сказал Терри. — И послушай, я собираюсь сделать кое-что, о чем сестра художницы не должна знать. Было бы хорошо, если бы она ненадолго погрузилась в сон.

Глаза Ят Тоя ничего не выражали.

— Как долго должна она проспать?

— Недолго, примерно с час. Может быть, немного той травы, которую ты используешь… — Терри замолчал.

Ят Той тихо произнес:

— Сущие пустяки. Будет сделано.

Он повернулся и, шаркая ногами, вышел из комнаты.

— Не забудь принести мне «Том Коллинз», Ят Той! — крикнула Синтия ему вслед.

Терри вернулся к своему креслу. Синтия посмотрела на него и сказала:

— Послушай, Филин, я выпью еще один коктейль, и все. Ты ведь меня знаешь. Я люблю выпить совсем немного, а потом ставлю точку.

Он кивнул.

— Более неподходящего момента Ят Той выбрать просто не мог, чтобы вот так прийти и помешать нам… Филин, а что ты собирался сказать мне, или, может, ты вообще ничего не собирался сказать, и это был всего лишь биологический спазм или… Не надо. Забудем про это. Пытаться вернуть момент, подобный тому, который мы только что пережили, все равно, что пытаться подогреть холодные пирожки. Лучше выбросить их и когда-нибудь, возможно, приготовить новые. — Она задумчиво посмотрела на него. — Филин, мы приготовим когда-нибудь новые пирожки?

Когда он собрался было сказать что-то, она ткнула в его сторону указательным пальцем и произнесла:

— Нет, нет, не надо, не отвечай! — Она посмотрела на свой указательный палец и улыбнулась. — Ну как, Филин, тебе понравился тот прием с пальцем? Я научилась ему у Ренмора Хоулэнда, точнее, у Ренни. Хороший прием — заставляет людей глотать слова обратно. Мне знакомо чувство, которое человек при этом испытывает, ведь сегодня днем Ренни испытал свой прием и на мне. Понимаешь, Филин, я не хочу, чтобы ты ответил мне на вопрос, ведь даже в этом есть что-то от попытки подогреть холодные пирожки. Нам лучше… — Она не договорила, взяла сигарету и в молчании закурила.

Терри смотрел на нее и тоже молчал.

На пороге появился Ят Той, в руках он держал поднос с бокалами.

Когда Ят Той протянул им поднос, Синтия механически взяла тот бокал, который стоял ближе к ней.

— У китайцев, — сказал Терри, — есть такая традиция — последний бокал они пьют «зонтиком». Верно Ят Той?

Лицо Ят Тоя просияло кроткой улыбкой человека, который любит выпить и поесть с друзьями. Никто ни при каких обстоятельствах не заподозрил бы, что он подсыпал в бокал Синтии Рентон какое-то зелье.

— Да, — сказал он. — Китайцы говорить «га-ан бей, га-ан бей», поворачивать бокал дном в потолок, бокал выглядеть, как зонтик. Понимать?

— Га-ан бей, га-ан бей, — произнес Терри и осушил свой бокал.

Синтия вздохнула:

— Китайским этикетом меня в тупик не поставить, Филин. Га-ан бей, га-ан бей. — Она сделала глубокий вдох, залпом осушила бокал и поставила его обратно на поднос.

Ят Той с серьезным видом вынес пустые стаканы из комнаты.

— Это был последний, Филин, больше не буду, — объявила Синтия. — Знаешь, забавно, как люди по-разному смотрят на мир. Альма сказала бы, что я пустая болтушка, Стабби Нэш — что я делаю из себя посмешище, Ренмор Хоулэнд — черт, никак не могу привыкнуть, что его надо называть просто Ренни, — сказал бы, что я слишком много говорю, а ты… Ты, Филин, понимаешь меня. Поэтому я и не могу позволить себе соглашаться с тобой. Когда девушку переполняют эмоции, она или плачет, или болтает без умолку, или швыряет, что ни попадется ей под руку, тебе больше нравится, когда я болтаю, а не когда плачу или расшвыриваю вещи. Правда, Филин?

Он кивнул.

Она улыбнулась ему.

— Ах ты, старый добрый Филин. Знаешь, я всегда могу положиться на тебя в самом главном, что есть в жизни: я говорю о понимании. Филин, я так неважно чувствую себя сегодня и я так устала бодриться — нет, что-то я не о том. Я нуждаюсь в сильной мужской руке, в мужском плече, к которому я смогла бы прижаться… А, черт, я снова пытаюсь разогреть те холодные пирожки.

Она как-то робко вздохнула и улыбнулась. Вдруг улыбка на ее лице исчезла. Глаза расширились.

— Филин! — воскликнула она. — Ты как будто растворяешься. У меня что-то с глазами. Боже, ведь я совсем не пьяная! Случалось и больше выпить, но так я никогда себя не чувствовала… Филин, не покидай меня… Ты так нужен мне. Я…

Он подошел к ней, поднял ее с кресла на руки, осторожно, как ребенка, которого одолела усталость.

Своей рукой она обвила его шею. Он ощутил, как ее горячие губы коснулись его щеки, почувствовал ее теплое дыхание у себя на затылке.

— Ах, Филин. — прошептала она. — Мне так тепло… так уютно… так хорошо…

Ят Той отворил дверь в спальню.

— Кровать уже постелить, — сообщил он.

Терри прошел в спальню, положил Синтию на кровать, накрыл ее легким одеялом, потом, повернувшись к Ят Тою, сказал:

— Ни при каких обстоятельствах она не должна знать, что я ушел.

Китаец с сурово-сосредоточенным видом кивнул.

— Да-будет-так, — сказал он на пиджин-инглиш, китайском варианте английского языка, — она спать один час, не просыпаться. После час она спать, но может просыпаться, ты разбудить ее, когда прийти. Она не знать, что тебя был уходить.

Терри кивнул. Он стоял у кровати и нежно смотрел на спящую девушку, которая показалась ему вдруг слишком маленькой и хрупкой, чтобы веселой беспечностью своего бытия противостоять тяжелым ударам судьбы.

Услышав легкий шорох за спиной, он повернулся и увидел лишенное всякого выражения лицо Ят Тоя, который загадочным, непостижимым взглядом смотрел на него поверх воротника протянутого плаща.

— Плащ, шляпа, — сказал Ят Той. — На улице быть туман. Промокнуть не надо.

Терри скользнул в плащ, надвинул на лоб темно-зеленую фетровую шляпу, и в его голосе прозвучала какая-то безумная нотка:

— Береги ее, пока я не вернусь.

— Все понимай. Желай удачи, лучше выходить через задний вход, ловить такси, своя машина оставить у дома, — посоветовал Ят Той.

Глава 10

Протяжные, скорбные гудки сирены предупреждали о сильном тумане в заливе, зловеще пронзая наполненную влагой темноту, — они были похожи на завывания филина в ночном лесу.

Подняв воротник плаща, Терри Клейн посмотрел на дом, сплошной мрачной громадой возвышавшийся над ним, — кое-где в узеньких окнах горел тусклый желтоватый свет. В перерывах между завываниями сирены можно было услышать, как бьются об асфальт падающие с карнизов капли, собранные из влаги тумана.

Было тихо и безветренно. Туман клубился, возникая как бы из ничего, так же стихийно, как пена в бокале пива.

Терри двинулся к подъезду дома. Входная дверь была не заперта. Он толкнул ее и вошел внутрь. Сквозь щель под дверью, на которой висела табличка «Управляющий», в коридор проникала тонкая полоска света. Он осторожно, на цыпочках, прошел мимо и стал подниматься по лестнице.

После свежей влажности туманной ночи застоявшиеся запахи домашней пищи показались особенно неприятными и удушливыми. На его слух, до предела обостренный ожиданием опасности, вдруг обрушился ночной шум многоквартирного человеческого жилища. Откуда-то слева слышался истерический смех пьяной женщины. Справа громко храпел мужчина. Терри поднялся на второй этаж. Из глубины коридора доносились грубые голоса — мужской и женский, — вероятно, ссорились муж и жена. Где-то заскрипели пружины кровати — кто-то, похоже, ворочался в беспокойном сне. Да, двери и перегородки тут наверняка не толще бумаги, подумал Терри.

Освещая себе дорогу карманным фонариком, Терри быстро прошел по коридору. В квартире Хуаниты Мандры было темно. Если бы в ней горел свет, то он наверняка пробивался бы сквозь щель под дверью. Отмычка, когда-то искусно изготовленная Ят Тоем, — Терри тогда неожиданно отозвали в Гонконг, и он забыл оставить слуге ключи от своего весьма обширного владения, — легко справилась с дверным замком.

На Востоке Клейна учили, что секрет бесшумного передвижения в ночной тишине состоит в способности быть бесконечно терпеливым. До предела напрягая слух и зрение, чтобы уловить любое, даже самое слабое движение, указывающее на присутствие жизни в квартире, Терри медленно повернул ручку двери и потратил еще долгих пятнадцать секунд, чтобы предотвратить возможный скрип дверных петель.

Спальня располагалась слева. Разглядеть, кто в ней находится, было невозможно. Луч от карманного фонарика Терри направил прямо в пол, покрытый ковром.

Он нагнулся вперед, чтобы сократить расстояние между фонариком и полом, и, стараясь ступать как можно тише, направился к столику в углу комнаты.

Портрет Мандры был там же, где и раньше. Несмотря на то, что лампочку Терри прикрыл ладонью, света все же было достаточно, чтобы разглядеть мрачный холст, с которого как бы с сардонической усмешкой взирали серебристо-зеленые глаза мужчины, теперь уже покойного.

Чтобы добраться до портрета, нужно было либо подвинуть стол, либо перегнуться через него. Причем поднять портрет нужно было таким образом, чтобы не коснуться им безделушек, разбросанных по столу, на котором помимо всего прочего стояла покрытая перегородчатой эмалью ваза с декоративным деревцем, составленным из скрепленных между собой морских ракушек.

Хотя Терри и сомневался в том, что Хуанита уже вернулась, каждое свое движение ему приходилось рассчитывать, исходя из того предположения, что она все-таки дома и спит в своей спальне. Он услышал, как медленно, со скрежетом, поднялся по крутому склону улицы автомобиль и резко затормозил у дома.

Терри перегнулся через заваленный вещами стол, схватил портрет и стал с величайшей осторожностью поднимать его. стараясь не коснуться им деревца из морских ракушек. Фонарик, лежавший на столе, хоть и слабо, но все же достаточно хорошо освещая препятствия, которые нужно было преодолеть.

Терри отступил от стола и медленно опустил портрет на пол. Еще мгновение — и в коридоре послышались чьи-то тяжелые шаги. Терри бросился к фонарику, выключил его и замер.

Шаги приближались. Судя по всему, по коридору шли двое мужчин.

Терри посмотрел по сторонам, прикидывая, каким способом можно улизнуть из квартиры, и не обнаружил ничего подходящего. Шаги замерли у самой двери. Раздался громкий стук, эхом прокатившийся по комнате.

Нервы у Терри были напряжены до предела. Он вслушивался, не скрипнут ли пружины кровати в спальне. Стук повторился, потом прозвучал голос инспектора Мэллоу:

— Откройте! Полиция!

В спальне было все так же тихо. Терри, не шевелясь и не смея даже вздохнуть, ждал, какой оборот примут дальнейшие события, ему хотелось выяснить, зачем пришел сюда инспектор Мэллоу: затем ли, что он выследил его, Терри, и теперь желает знать, что мистер Клейн здесь делает, или же он просто ищет Хуаниту, чтобы переговорить с ней.

Он услышал, как инспектор Мэллоу произнес монотонным рокочущим голосом:

— Ладно, Дэйв, пошли. Ее нет дома. Мы подождем в машине на другой стороне улицы. Ты уверен в том, что сможешь узнать ее?

Высоким, писклявым голосом его собеседник ответил:

— Конечно узнаю. Сто раз видел. Темные волосы, симпатичная фигурка, лет двадцати пяти, может, чуть меньше…

— И это именно та женщина, которую ты видел в компании с Мандрой? — прервал его инспектор Мэллоу.

— Конечно.

— Что ж, подождем ее на улице. Мне бы хотелось осмотреть ее квартиру до того, как она успеет там все переставить. Мы подождем в таком месте, откуда нам легче будет ее заметить, когда она появится. Подойдем к ней, скажем, что мы из полиции и что нам нужно ее допросить. Заговорим с ней на улице, поднимемся вместе по лестнице и зайдем в квартиру. Ты все понял?

— Да, все. Действовать будем быстро, чтобы взять ее на испуг…

Мужчины стали спускаться по лестнице.

Стоя в темноте, Терри пытался проанализировать сложившуюся ситуацию. Инспектор Мэллоу и еще какой-то человек собираются ждать Хуаниту в таком месте, откуда хорошо видно, кто заходит в дом и кто из него выходит. Если Терри попытается выйти до прихода Хуаниты, инспектор Мэллоу непременно заметит его и остановит. Если же он дождется Хуаниту, его обнаружат здесь, в ее квартире. Если он возьмет с собой портрет Мандры, Мэллоу конфискует портрет и потребует объяснений. Если он оставит его здесь, Мэллоу все равно обнаружит этот портрет, когда придет сюда с Хуанитой.

Терри подождал, пока не смолкнут шаги. Прислонив портрет к стене, он на цыпочках прошел б спальню. Осветив ее фонариком и поглядев по сторонам, он приблизился к окну и, открыв его, выглянул наружу.

То, что он увидел, отнюдь не утешило его. Несмотря на плотный белый туман, можно было разглядеть, что высота, отделяющая окно от земли, слишком велика, чтобы спрыгнуть вниз. На стене дома не было ни пожарной лестницы, ни балконов, ни каких-либо других приспособлений, по которым можно было бы спуститься вниз. Кроме того, подумал Терри, поскольку дом стоит на склоне холма, тут наверняка нет ни заднего дворика, ни черного хода. Он вернулся в гостиную и выглянул из другого окна; его предположения подтвердились.

Он был в ловушке.

Терри стоял у портрета, попытка украсть который могла обернуться теперь большой для него неприятностью. Он задумался, пытаясь найти выход из этого весьма затруднительного положения.

Он слышал, как завывает сирена, как гулко гремит гонг, предупреждающий корабли о близости пирса, как где-то вдали гудят машины, как ударяются об асфальт капли, падающие с карниза… Мысли мелькали у него в голове беспорядочной чередой. Он вдруг почему-то подумал о том, что комната пропитана запахом табака. Посмотрев на портрет, он вдруг ощутил на себе пристальный, насмешливый взгляд поручителя.

Терри попытался отогнать от себя все эти мысли. Он вспомнил, как в Китае его учили, что мысль обладает скоростью света и что полная внутренняя концентрация, продолжающаяся менее секунды, позволяет человеку решить любую задачу, которую предлагает его разуму внешний мир. Он вспомнил также об умственных упражнениях, которые выполняют облаченные в рясы монахи, сидя на островерхих камнях, под рев водопада пытаясь отогнать от себя посторонние мысли, мешающие им сосредоточиться.

Задача же, которая стояла теперь перед Терри, была не абстрактной, а вполне конкретной. Ему нужно было выбраться из очень неприятной ситуации, чреватой последствиями не только для него, но и для Синтии. Глядя на устремленные на него с портрета насмешливые глаза, он сосредоточился.

Потом Терри быстро положил фонарик в карман, повернул дверную ручку, вышел в коридор и осторожно прикрыл за собой дверь. Довольно бодрой походкой он спустился на первый этаж, надвинул на глаза шляпу и постучал в дверь с табличкой «Управляющий». Через несколько секунд дверь открылась, и Терри увидел перед собой мужчину в тапочках и пижаме. От него на весь коридор несло чесноком. Он изучающе посмотрел на Терри блестящими, враждебными глазками.

— Я ищу квартиру, — обратился к нему Клейн. — Однокомнатную или двухкомнатную.

— Нашел, черт тебя дери, время искать квартиру, — злобно пробурчал мужчина, но дверь захлопывать не стал.

— Я очень извиняюсь. Но днем я работаю и искать квартиру могу только вечером. Я и не предполагал, что уже так поздно…

Из квартиры раздался женский голос:

— Тони, отойди от двери.

Мужчина исчез стремительно, словно кукла, которую вдруг дернули за нитку.

Терри все еще стоял, ошеломленный проворством, с которым эта враждебно настроенная личность, не издав ни звука, канула в небытие, когда в дверном проеме шириной аккурат в шесть дюймов появилась тощая женщина с темными волосами, смуглой кожей, выпирающими скулами, длинным костистым носом и настороженными черными глазками.

— Здрасьте, — сказала она. — Кто вы такой и что вам нужно?

— Мне нужна квартира.

— Есть две свободные.

— Мне бы на верхнем этаже, — отважился попросить Терри.

— На верхнем этаже, в конце коридора направо, большая однокомнатная, двадцать пять долларов, включая воду и электричество. За газ платите сами.

— Я бы хотел сначала посмотреть.

— Чем вы занимаетесь?

— Я агент по продаже, работаю за комиссионные.

— Заплатите за месяц вперед.

— Хорошо. Если квартира меня устроит.

Она не произнесла ни слова и исчезла за дверью. Терри услышал, как звякнули ключи. Через некоторое время она вышла в коридор — высокая, костлявая, с широкими, свидетельствующими о плоскостопии ступнями — и стала подниматься по лестнице.

Несмотря на многочисленные пышные юбки, она перешагивала сразу две ступеньки. Терри с трудом поспевал за ней. Когда они достигли верхнего этажа, она устремилась к дальнему концу коридора, остановилась около квартиры, примыкающей к квартире Хуаниты Мандры, отперла ключом дверь, распахнула ее и зажгла свет.

Квартира представляла собой довольно мрачное зрелище, ее убогое убранство навевало тоску. Воздух здесь был спертым, однако комната была тщательно прибрана.

Терри подумал о том, что квартиру эту, вероятно, прибирают только тогда, когда в ней никто не живет.

Он высказал свою мысль вслух:

— Прямо как ребенок, — его только что помыли, потому что сегодня воскресенье, а он с нетерпением ждет понедельника, чтобы снова вымазаться.

Она пристально посмотрела на него блестящими глазками:

— Может, вы и агент по продаже, но говорите вы, как квартировладелец.

Он улыбнулся, покачал головой и, изобразив на лице необычайную заинтересованность, подверг критическому осмотру туалет и маленькую кухню. Потом достал из кармана двадцать пять долларов и сказал:

— Меня зовут Сэм Пелтон.

Она выписала квитанцию и спросила:

— Когда вы хотите въехать в квартиру?

— Прямо сейчас.

— А как же ваши вещи?

— Я привезу их позже.

Она кивнула, протянула ключ и пожелала спокойной ночи. Закрыв за собой дверь, она удалилась деловой походкой. Терри стоял и слушал, как топают по коридору ее плоскостопые ноги — топ-топ, топ-топ.

Он выключил свет и открыл входную дверь.

Когда дверь на первом этаже приглушенно хлопнула, он в одно мгновение преодолел расстояние, отделявшее его от квартиры Хуаниты, достал отмычку и вставил ее в замок. Ему потребовалось не более десяти секунд, чтобы забрать портрет, выйти на цыпочках из квартиры и осторожно закрыть за собой дверь. Он вернулся в только что снятую квартиру и зажег свет.

Терри извлек гвозди, которыми холст крепился к подрамнику, и отсоединил от него портрет. Потом приподнял край ковра и положил под него портрет. Поправив ковер, он взял стул и поставил его на то место, куда спрятал картину. Затем он разломал подрамник на несколько кусков, тщательно обработал их влажной тряпкой, чтобы стереть отпечатки пальцев, и запихнул на полку в туалете, выбрав для этого самый темный угол.

Он курил вторую сигарету, когда в коридоре вновь раздались шаги и он услышал богатый интонациями, грудной голос Хуаниты Мандры:

— …Она лжет. Это я ушла с портретом в два часа ночи. Я могу доказать это. Почему я взяла портрет? Потому что эта женщина буквально загипнотизировала моего мужа. Он собирался развестись со мной. Откуда я знаю, серьезные у него были намерения или она просто водила его за нос. Знаю только, что… очарован ею… меня не волнует, что он там…

Они столпились у двери, и Хуанита, по-видимому, наклонилась, чтобы вставить ключ в замок. Поэтому до Терри доносились лишь обрывки фраз. Потом он услышал, как хлопнула дверь.

Терри подтащил стул к двери, встал на него и вслушался в звуки, которые проникали в квартиру через открытую фрамугу. Время от времени до его слуха долетали обрывки разговора, в основном восклицания Хуаниты. Голос инспектора Мэллоу вежливо рокотал; что говорил инспектор, разобрать было почти невозможно.

— Не знаю я никакой китайской девушки! — взвизгнула Хуанита. — Мало ли что она сказала. С какой стати это должно меня волновать?

Инспектор пророкотал что-то, и вновь раздался голос Хуаниты Мандры:

— Что вы ко мне привязались? Говорю вам, у меня был этот портрет! Его украли!

Наверное, они направились в спальню. Их голоса превратились в еле слышное бормотание, сквозь которое то и дело прорывались отдельные, ничего для Терри не значащие слова. Минут через десять, в течение которых Терри безуспешно пытался подслушать разговор, дверь в квартире Хуаниты открылась, и голос инспектора Мэллоу прозвучал так отчетливо, что можно было подумать, будто инспектор стоит всего в нескольких дюймах от Терри.

— Не надо так волноваться. Мы собирались всего-навсего поговорить с вами. Мы узнали об этой китайской девушке, которая сказала, что дружит с какой-то Хуанитой, естественно, мы решили узнать, кто такая Хуанита. Странно, что вы ничего не знаете про эту девушку. Ладно, не знаете так не знаете. Нехорошо, что с портретом так получилось. Я доложу об этом прокурору. Но если портрет украли, почему же не тронули другие вещи?

Хуанита дерзко возразила:

— Я говорю вам правду. Если не верите, можем прямо сейчас сходить к управляющей. Она видела портрет в моей квартире. Она вам скажет, что в семь часов, когда я уходила, портрет был еще здесь. И вообще, что вы ко мне пристали? Арестуйте ту женщину, которая этот портрет нарисовала. Говорю вам, это она убила его!

Дверь захлопнулась, и Терри услышал, как все трое проследовали мимо открытой фрамуги, около которой он стоял, и стали спускаться по лестнице. Через несколько секунд с первого этажа до него донеслись громкие взволнованные голоса.

Хуанита дружила с Соу Ха, поэтому старалась оградить ее от всякого рода неприятностей. Стремясь защитить китаянку, она не могла не обойти молчанием и вечерний визит Терри. Сослаться на Терри как на свидетеля, который видел портрет, значило бы вовлечь во всю эту неприятную историю и Соу Ха. Всеми силами пытаясь сделать так, чтобы Синтия Рентон оказалась в суровых руках правосудия, она тем не менее любой ценой старалась защитить свою китайскую подругу.

Терри дождался момента, когда голоса на первом этаже утихли. Он рассчитывал на то, что инспектор Мэллоу заберет Хуаниту с собой в участок для допроса, тогда бы он, Терри, смог спокойно убраться отсюда.

Поэтому он был очень удивлен, когда услышал шаги поднимающейся по лестнице Хуаниты и голос инспектора Мэллоу, который пробасил ей вслед:

— Нехорошо, что с портретом все так получилось. Я понимаю ваши чувства. Поверьте, я ужасно огорчен, тем более теперь, когда узнал, что вы вдова Мандры. Знал бы я об этом раньше, я бы ни в коем случае не стал вас беспокоить в столь поздний час. Я сделаю все, чтобы найти портрет. Положитесь на меня. Я еще зайду к вам.

Хуанита не ответила. Вряд ли, подумал Терри, такую женщину, как она, может тронуть сердечное сочувствие Мэллоу, сочувствие, которое, казалось, всегда было направлено на достижение вполне конкретной цели.

Терри стоял у двери и слышал, как Хуанита быстро прошла по коридору, как вставила ключ в замок. Он осторожно слез со стула, на котором все это время стоял. Итак, инспектор Мэллоу вышел на Хуаниту, узнал, что есть другой портрет, что этот портрет вроде бы был у нее, проверил, действительно ли он был у нее, и ушел.

Почему?

Может быть, он готовил какую-нибудь ловушку для Хуаниты? Или же не просто хотел проверить, правдив ли ее рассказ, а замышлял нечто более серьезное? Если так, то его неожиданный уход должен иметь какое-то отношение к Синтии Рентон и к нему. Терри Клейну, хотя в любом случае это не предвещает ничего хорошего. Хуанита призналась в том, что она жена Мандры, призналась, что это она в два часа ночи вышла с портретом из его квартиры. Она настаивала на том, что портрет был у нее по крайней мере до семи часов вечера, более того, она могла это доказать.

Таким образом, она стала одним из самых важных свидетелей. Логически подозрение могло пасть теперь и на нее. Если до семи часов, как она утверждает, портрет был действительно у нее, то алиби Синтии основывается на поддельном портрете. Если же портрета у нее не было, то из ее утверждения относительно того, что она была в квартире Мандры в два часа ночи, можно заключить, что она одной из последних видела Мандру живым. И в том, и в другом случае, по логике вещей, Мэллоу должен был забрать ее с собой в участок для допроса. Однако он ограничился тем, что извинился перед ней за свое бесцеремонное вторжение в столь тяжелую для нее минуту, выразил свои сожаления по поводу пропажи портрета и ушел.

Поступок Мэллоу столь явно не соответствовал его характеру, что Терри заподозрил ловушку и решил не покидать дом до тех пор, пока не разузнает побольше о замыслах инспектора.

Он выкурил несколько сигарет, в мучительном напряжении ожидая свершения некоего события величайшей важности, не имея, однако, ни малейшего представления, что это будет за событие.

Он вновь осмотрел квартиру в поисках более надежного места, в котором можно было бы спрятать портрет и обломки подрамника, но ничего подходящего не нашел. Попытка предать холст и раму сожжению привела бы к тому, что весь дом наполнился бы дымом. Обломки рамы можно выбросить из окна, но правильным или неправильным будет это решение, выяснится только тогда, когда наступит рассвет. Ему же надо покинуть дом намного раньше.

Стоя в туалете, куда он спрятал обломки подрамника, он вдруг услышал какие-то звуки. Эти звуки встревожили и озадачили его. Он вышел из туалета и оглядел комнату. Все в ней было так, как и прежде, звуки между тем прекратились. Он вернулся в туалет. На этот раз ему удалось обнаружить, откуда исходят эти звуки. Хуанита передвигалась по своей квартире, и задняя стенка туалета, подобно вибрирующей мембране, легко пропускала любые возникающие в соседней квартире шумы. По-видимому, стенка эта служила перегородкой между туалетами обеих квартир, поэтому, если дверь туалета в соседней квартире была открыта, было отчетливо слышно все, что там, за стенкой, происходит. Терри пожалел, что не обнаружил этого раньше, когда в квартире Хуаниты находился инспектор Мэллоу.

В коридоре раздались чьи-то быстрые тяжелые шаги. Наверное, это инспектор Мэллоу решил вернуться, подумал Терри. Только теперь, может, он направляется к нему, к Терри? Он затаил дыхание и напряг слух. Человек, чьи шаги гулко отдавались в коридоре, прошел мимо квартиры Терри и постучал в дверь Хуаниты.

Терри услышал, как открылась дверь и Хуанита Мандра спросила:

— Что вам нужно?

— Вы вдова Джекоба Мандры? — чеканя слог, произнес мужской голос.

Странно, подумал Терри, доктор Седлер. Зачем он здесь?

— Да. А вы кто такой?

— Меня зовут Григсби. Я компаньон вашего мужа. Мы сделали кое-какие совместные капиталовложения, о них я и хочу поговорить с вами.

— Я не желаю разговаривать о деньгах.

— Но это очень важно.

— Меня это не волнует. Я не намерена с вами разговаривать. Во всяком случае, сейчас.

— Я полагаю, вы не хотите, чтобы какая-нибудь другая женщина получила то, что по праву принадлежит вам?

Этот вопрос решил все.

— Входите, — сказала Хуанита.

Терри услышал, как хлопнула дверь, и поспешил к своему «слуховому» посту в туалете. Речь в соседней квартире была слышна так отчетливо, что казалось, будто ее транслируют через громкоговоритель.

— Мы с Джекобом были партнерами, — пустился в объяснения доктор Седлер. — Его безвременная кончина привела к тому, что наши общие дела расстроились. Я понимаю ваши чувства. Я тоже любил Джейка. Он был человеком очень сильным, особенным, конечно, но стоило с ним сойтись поближе, и вы просто не могли его не полюбить. У него было очень много хороших качеств…

— Так что у вас за дело? — перебила его Хуанита.

— Мы имели долю в одной компании по страхованию автомобилей. Мы занимались не самим страхованием, а скорее улаживанием дел, связанных с убытками, понесенными компанией в результате того или иного несчастного случая, а также с переходом прав страхователя к страховщику. Не буду вдаваться в подробности, так как все это очень сложно. Замечу только, что к моменту смерти Джейка кое-какие дела остались неразрешенными. Есть возможность урегулировать их, что принесет компании немалые деньги. Но прежде чем заняться этими проблемами, мне нужно выяснить, что предпринял в этом направлении Джейк. Недели две меня не было в городе. Узнав из газет о смерти Джейка, я тут же прилетел обратно… Если бы вам удалось раздобыть бумаги Джейка, мы могли бы посмотреть… Ну, скажем, некая Синтия Рентон заплатила двадцать тысяч долларов. Я не могу оформить все необходимые документы, пока не докажу, что эти деньги были внесены ею и…

— Рентон? — прервала его Хуанита. — Синтия Рентон?

— Да.

— Это она убила Джейка.

Скрипучим голосом делового человека доктор Седлер произнес:

— Потрясающее заявление. Но меня не интересует, кто его убил, мне важно знать…

Зато, — закричала Хуанита, — меня интересует!

— Сожалею, но меня интересует лишь то, что касается дела…

— А меня — то, что касается убийства. Это она его убила. Застрелила его из «слив-гана», а потом солгала полиции. Сказала, что вышла из квартиры Джейка в два часа с портретом. Я найду ее, эти слова я запихну ей обратно в глотку. Из ее лжи я совью веревку, ею и удавлю. Я…

— Послушайте, — прервал ее Седлер, — мне нужно знать, какие сделки заключил Джейк. То, что вы сейчас тут наговорили, приберегите для полиции. Меня же интересуют дела, которые, кстати говоря, могут представлять интерес и для вас. Где бумаги Джейка?

Хуанита презрительно рассмеялась.

— Вы спрашиваете, где его бумаги? Вы пришли сюда и задаете мне этот вопрос? Вы говорите, что вас зовут Григсби и что вы были компаньоном моего мужа. У моего мужа не было компаньонов, Григсби! И вы хотите получить его бумаги?! Вы что думаете — я дура?!

Ухо Терри было плотно прижато к тонкой стенке туалета, однако даже несмотря на это, он с трудом расслышал слова, которые Седлер произнес до странности тихим голосом:

— Заткнись. Что ты орешь на всю квартиру? Муж тебе говорил когда-нибудь про доктора Седлера?

— Может, и говорил. Что из этого?

— Доктор Седлер — это я.

Она опять засмеялась презрительным, уничтожающим смехом. Послышались какое-то шуршание, шепот, потом Седлер достаточно отчетливо произнес:

— Вам этого достаточно?

— Чего вы хотите? — спросила Хуанита грубым, недовольным голосом.

— Вы знаете, чего я хочу. Джейк обманул меня.

— Вы лжете!

— Я не лгу и могу доказать это. Он присвоил себе двадцать тысяч долларов…

Хуанита не дала ему договорить:

— Я ничего не знаю о его делах. Я знаю, что он был связан с каким-то доктором Седлером. Выходит, что с вами. Я ничего не знаю насчет того, чем вы занимались с моим мужем, но он считал вас проходимцем и не доверял вам…

— Заткнись, дура! — заорал Седлер. От его голоса задрожала тонкая перегородка, к которой Терри прислонил ухо. — Умерь свой пыл и спустись на землю. Мы с тобой одной веревочкой повязаны. Ты меня не проведешь. Я слишком много знаю. Я все знаю про этот «слив-ган», из которого был убит Джейк. Это я достал ему эту штуковину. И я знаю, что в ночь убийства она была в его квартире. Более того, я знаю, каким образом его подсунули полиции. А теперь будь умницей и постарайся достать для меня бумаги Джейка, в противном случае…

Последовал звонкий шлепок, вроде того, который возникает при хлестком ударе ладонью по щеке. Терри услышал, как Хуанита сдавленно вскрикнула, как она тяжело задышала, как, перемежая слова разного рода восклицаниями, проорала:

— Вот мой ответ… к черту вас… убирайтесь вон! Я выцарапаю вам глаза… Вы втянули Джейка в… Негодяй! Отпустите меня, сейчас же отпустите…

За стеной раздался какой-то шум, будто двигали мебель. Терри слышал, как доктор Седлер сдавленным голосом произносил слова, которые мужчины определенного типа неизменно используют для того, чтобы оскорбить женщину. Наконец, прервав поток брани, Седлер воскликнул:

— Что ж, ты сама напросилась! Получай! Короткий звук от удара кулаком по чему-то твердому, глухой стук, произведенный рухнувшим на пол телом, потом быстрые шаги по комнате и голос инспектора Мэллоу:

Та-ак, что здесь происходит? Ты что это, приятель? Если хочешь подраться…

Не договорив, инспектор как-то натужно крякнул, как будто приготовился нанести мощнейшей силы удар.

Раздались треск и грохот, и Терри вновь услышал голос инспектора Мэллоу:

— Надень ему на руки браслеты, Дэйв, и погляди, что там с женщиной. Потом осмотрим квартиру…

Хуанита, Мэллоу, мужчина по имени Дэйв и доктор Седлер — все они еще некоторое время пробудут в квартире, мелькнуло в голове у Терри. Если он, Терри, хочет добраться до Синтии, пока еще не слишком поздно, лучшей возможности не будет — такая возможность может представиться очень не скоро. Ему хотелось узнать, что произойдет дальше в квартире Хуаниты, но вместе с тем надо было поскорей увидеть Синтию.

Стараясь производить как можно меньше шума, он покинул свой пост, выбрался из квартиры в коридор, спустился по лестнице и вышел в наполненную туманом мглу сырой улицы.

Глава 11

Людям свойственно обращать внимание лишь на внешнюю сторону событий, они редко учитывают тот факт, что любое, даже самое незначительное событие являет собой некую совокупность внутренних и внешних обстоятельств. Когда Терри, выяснив, что в ловушку инспектора Мэллоу попался доктор Седлер, выбрался наконец на улицу, он вдруг ощутил необыкновенный душевный подъем. Ему удалось забрать портрет из квартиры Хуаниты. У Синтии по-прежнему твердое алиби, даже несмотря на то, что оно может быть подвергнуто сомнению из-за показаний домохозяйки, которая утверждает, что в семь часов вечера якобы видела в квартире Хуаниты портрет Мандры. Свое алиби Синтия может подтвердить фактическим предъявлением портрета, чего, в отличие от нее, не может сделать Хуанита. Для того чтобы подтвердить наличие другого портрета, инспектору Мэллоу нужно собрать неопровержимые доказательства; пока он не сделает этого, действовать ему придется очень осторожно. Посеяв семена подозрительности в умах заговорщиков-шантажистов, Терри тем самым дал инспектору ключ к разгадке темных, тайных махинаций, которыми занимался Мандра. Более того, поскольку каждый из тех, кто принимал участие в этих махинациях, не доверял партнерам, все в этом грязном деле смешалось в один сплошной комок взаимных притязаний, упреков и обвинений, что в будущем могло весьма положительным образом отразиться на общем ходе событий.

Теперь Терри во что бы то ни стало нужно было опередить Мэллоу и посвятить Синтию в обстоятельства дела, которое приняло столь неожиданный оборот. Осуществлению его намерения помешал, однако, тот простой до нелепости факт, что добраться до дому ему, собственно, было не на чем.

Было очень поздно. В район, где он оказался, такси заезжали крайне редко. Стоял туман, дорога, круто поднимавшаяся в гору, была мокрой и скользкой. Даже если просто идти по ней, и то требовалась великая осторожность. Магазины были закрыты. О том, чтобы постучать кому-нибудь в дверь и попросить разрешения позвонить из квартиры, не могло быть и речи: в этой части города жили в основном самые бедные представители испано-язычного населения, которые до смерти боялись непрошеных ночных гостей. С трудом поднимаясь по мокрой скользкой дороге, преодолевая один квартал за другим, Терри, однако, не терял надежды на то, что на следующем перекрестке ему повезет и он остановит свободное такси или, на худой конец, обнаружит какое-нибудь заведение, откуда можно будет позвонить. Дважды он пытался остановить проезжающие мимо автомобили, рассчитывая на то, что владельцы их войдут в его положение и подбросят до какого-нибудь более освещенного и преуспевающего района. Однако оба раза машины пронеслись мимо, забрызгав его одежду липкой грязью.

Терри знал, что в шести кварталах отсюда есть ночной клуб, две недели назад он был в нем. Терри устремился к нему, как к последней надежде, полагая, что уж там-то ему наверняка удастся поймать такси. Однако, преодолев шесть кварталов, он увидел, что клуб закрыт. Вероятно, была полицейская облава, поэтому в клубе не было ни света, ни каких-либо иных признаков жизни. Наконец Терри набрел на маленький пивной бар, где оказался телефон, по которому можно было вызвать такси. Минут через десять после звонка к бару с легким шумом подъехала машина. Терри посмотрел на часы и ужаснулся тому, сколько времени он уже потерял. Мэллоу мог опередить его, а Терри совсем не хотелось, подъехав к своему дому, нарваться на инспектора. Вот почему, сев в такси, Терри назвал номер дома, который располагался в квартале от его собственного.

Расплатившись с таксистом, Терри зашагал по направлению к своему дому. По дороге ему не встретилось ни одной подозрительного вида машины. Подойдя к дому, он как бы невзначай посмотрел в холл через окно, но не увидел там ничего такого, что могло бы его встревожить. Успокоенный, он отворил дверь и вошел в освещенный холл. Терри подошел к лифту, который в это время как раз спускался. Когда наконец двери лифта распахнулись, Терри увидел перед собой атлетического сложения мужчину с мощными плечами, чуть-чуть полноватой талией, драчливо выпяченной челюстью и руками, сжатыми в кулаки.

Терри изучающим взглядом окинул голубой в полоску костюм, булавку для галстука с эмблемой гольф-клуба, враждебно сверкающие серые глазки и непринужденно сказал:

— Я полагаю, вы мистер Нэш? Стабби Нэш тут же разразился бранью.

— Черт подери, хороший же вы друг, ничего не скажешь! — вскипел он.

— Кому друг — вам? — поинтересовался Терри.

— Всем.

— Если мне не изменяет память, я никогда не навязывал вам свою дружбу. Да и теперь не собираюсь этого делать.

— Ну на это мне плевать. Я говорю сейчас о Синтии. Хороший же вы ей друг! Чтоб вас!..

— Насколько я понимаю, вы выступаете сейчас в роли строгого наставника, определяющего, с кем Синтии дружить, а с кем — нет. Не думаю, чтобы ей это понравилось.

Нэш дернулся вперед. Терри не двинулся с места, но как бы слегка развернулся боком. Почти шепотом Нэш произнес:

— Не важно, что там думает про людей Синтия, но я-то всегда могу разглядеть подлеца. Вы втянули ее черт знает во что и теперь держите в своей квартире.

Глядя поверх плеча Стабби Нэша, Терри увидел, как к подъезду подкатила полицейская машина. Дверца открылась, и из машины вылез инспектор Мэллоу. Вслед за ним из машины выбрались еще несколько человек, которые тут же разбрелись в разные стороны. Медленной походкой Мэллоу вошел в холл. Оценив ситуацию, он широко улыбнулся. Стабби Нэш произнес:

— Если ты не понимаешь слов, то, может, это тебя вразумит… — Он резко выбросил вперед кулак.

Терри пружинисто отступил назад и ловко отбил удар. Рука Стабби беспомощно повисла в воздухе. Раздался голос инспектора Мэллоу:

— Ну-ну, ребята, что это вы? Мне не хотелось бы арестовывать вас за драку. Нехорошо! Давайте-ка, ребята, проходите в лифт. Я хочу с вами переговорить.

Орудуя своими широкими плечами, он затолкнул их в кабину. Двое полицейских в штатском, которые зашли в холл вместе с Мэллоу, втиснулись в лифт вслед за инспектором.

— Кто вы такой, черт возьми? — спросил у инспектора Стабби Нэш.

Мэллоу отвернул лацкан плаща, сверкнул значком полицейского, потом кивнул на сопровождающих его мужчин:

— Мои помощники.

Тяжело, прерывисто дыша от ярости и напряжения, Стабби произнес:

— Меня зовут Нэш. И я…

— Да, да, Нэш, — прервал его инспектор. — Я все о вас знаю. Вы друг мисс Синтии. Это вы раздобыли для нее адвоката. Как это мило с вашей стороны — такая преданность! Когда я узнал о вас, узнал о том, что вы сделали, я подумал: как жаль, что ему пришлось всем этим заниматься. Если бы вы тогда сразу пришли ко мне. мы наверняка придумали бы что-нибудь вместе. Жаль, что вы… А впрочем, сначала надо уладить один вопрос с мистером Клейном. Клейн, я собираюсь произвести в вашей квартире обыск.

— Не без ордера, полагаю, — мрачно заметил Терри. Мэллоу просиял.

— Знаете, Клейн, что я сказал своим ребятам из участка, когда позвонил им. чтобы договориться о встрече здесь? Я сказал им, что мне ужасно неприятно вторгаться к вам ночью еще раз, зная, что нервы ваши здорово потрепаны. Что у вас был невероятно долгий и исключительно напряженный день, который начался рано утром, когда вас вызвал к себе прокурор, и который продолжается до сих пор. Я сказал ребятам, что, если у меня не будет ордера на обыск, вы наверняка откажетесь впустить нас к себе и что в вашем положении это вполне естественная реакция. Поэтому я попросил их раздобыть ордер и привезти его сюда. Все это так нехорошо, но поймите и меня, Клейн, — я просто обязан сделать это. Клейн устало произнес:

— Да, все это действительно так нехорошо. А что, собственно, вы ищете?

— Портрет Джекоба Мандры. Он был украден из квартиры Хуаниты Мандры после семи часов вечера. Я ни в коем случае не хочу сказать, что мы вас в чем-то подозреваем. Это всего лишь формальность. Поймите меня правильно. Ведь оружие, при помощи которого было совершено убийство, хранилось в вашей квартире. Поэтому мы, естественно, допускаем, что в ней могут храниться и еще какие-то вещи, имеющие отношение к убийству.

— Разве портрет имеет какое-то отношение к убийству? — спросил Терри.

— Боюсь, что да, — сказал Мэллоу.

— Сейчас нельзя впускать их в квартиру — ни в коем случае! Только не сейчас! — умоляющим голосом обратился к Терри Стабби.

Инспектор Мэллоу живо отреагировал на восклицание Стабби.

— Сейчас? — спросил он у Стабби. — Почему именно сейчас? Почему это именно сейчас нельзя?

Нэш молча опустил глаза.

Лифт остановился, и инспектор Мэллоу весело произнес:

— Вот мы и приехали. В конце концов, это всего лишь формальность. Вылезайте, ребята, сделаем быстренько дело и дадим возможность мистеру Клейну лечь спать… Нэш, так почему именно сейчас нам не следует производить в квартире обыск?

Стабби постарался избежать взгляда инспектора.

— Может быть, вы намекаете на присутствие в квартире некоей особы, — задумчиво произнес Мэллоу и, взяв Нэша под руку, зашагал с ним по коридору.

— Я полагаю, инспектор, — заметил Клейн, — вам не следует переступать границы дозволенного. Будьте добры, покажите мне ордер на обыск.

— Пожалуйста, пожалуйста, — вежливо сказал Мэллоу, — вот он. Это всего лишь формальность, но, к сожалению, одна из тех маленьких формальностей, без которых не обойтись в нашем деле. Вот убедитесь, пожалуйста, — ордер в полном порядке. Там внизу приписано, что ордером этим можно воспользоваться и ночью. Видите ли, покинув квартиру Хуаниты Мандры, я тут же поспешил к телефону, позвонил в участок и попросил, чтобы там для меня раздобыли ордер на обыск вашей квартиры. Потом я вернулся в квартиру миссис Мандры. Это вдова того самого Мандры. Они были женаты. Такая, знаете ли, девушка, вся из эмоций. Впрочем, вы ее не знаете. Она танцовщица. Вот мы и пришли. Может, вам лучше сразу объяснить вашему китайскому слуге, зачем мы сюда пожаловали. Эти восточные люди не всегда достаточно быстро и правильно понимают наши законы, а я страсть как не люблю разного рода недоразумения. Видите ли. мои ребята чуть что хватаются за пушки… Нет, нет. Нэш, это не более чем фигура речи… Я не имел в виду, что они прямо-таки буквально хватаются за пистолеты, но вот пустить в ход кулаки — это они могут, а мне так не хочется, чтобы произошла хоть какая-нибудь накладка, тем более сам мистер Клейн еще раньше выразил желание помогать нам.

Терри не стал открывать дверь ключом, а нажал на кнопку звонка. Когда Ят Той открыл дверь, Терри сказал ему:

— Эти люди — полицейские. Они должны обыскать мою квартиру… А, черт! Инспектор, я не могу объяснить ему это по-английски. Он ничего не поймет… — И тотчас перейдя на китайский, Терри сказал: — Я постараюсь задержать этих людей, а ты попробуй вывести художницу из квартиры…

Он не успел договорить. Инспектор Мэллоу оттолкнул его в сторону и прошел в квартиру, задев при этом плечом слугу-китайца, который кубарем отлетел к стене.

— Приступайте, ребята. — приказал Мэллоу полицейским в штатском. — Ордер у нас имеется, а вы, Клейн, пока мы тут работаем, можете продолжить свой разговор с китаезой.

Терри попытался добраться до спальни раньше, чем это сделают сыщики. Ему, однако, не удалось осуществить свое намерение, так как полицейские действовали с такой быстротой, будто каждое свое движение, каждый шаг они тщательно отрепетировали заранее, и опередили его. Они обыскивали квартиру с какой-то безжалостной, профессиональной сноровкой: обшарили шкафы, чемоданы, картотеку, заглянули под картины, висевшие на стенах, проверили ящики стола, даже вынули из шкафов одежду.

Когда Терри наконец удалось зайти в спальню, он увидел, как полицейские швыряют вещи на кровать. Кровать была аккуратно застелена. На ней, сверкая девственной белизной, возвышались тщательно разглаженные подушки.

— Откуда вы узнали, что здесь была мисс Рентон? — спросил инспектор Мэллоу у Стабби Нэша.

Клейн не дал Нэшу возможности ответить на вопрос.

— Я полагаю, инспектор, — сказал он, — что ордер был выдан вам для того, чтобы найти в моей квартире портрет Мандры.

— Ладно, ладно, Клейн. Я, признаться, надеялся обнаружить здесь и мисс Рентон, нам нужно допросить ее. Да и потом, в законе нет ничего такого, что запрещало бы вместо одной вещи найти сразу две.

— Ну и обманщик же вы! — гневно воскликнул Клейн.

— Ну-ну, успокойтесь, — постарался утешить его Мэллоу. — Я понимаю, нервы у вас на пределе. Все-таки такой тяжелый день! И тем не менее, будьте добры, скажите нам, где мисс Рентон… Я ведь знаю, что она здесь, и Нэш вот тоже знает. Она не могла никуда уйти и…

Он замолчал, вид у него был совершенно озадаченный.

— Может, пожарная лестница, — предположил один из полицейских.

Мэллоу покачал головой:

— Все это время один из наших сидел внизу, другой следил за крышей.

— Скажите, инспектор. — равнодушно спросил Терри, — что именно натолкнуло вас на мысль о том, что вы ее здесь застанете?

Мэллоу промолчал, зато Стабби Нэш воскликнул:

— К черту шутки, ты же знаешь, что она здесь! Ты скомпрометировал ее доброе имя. Если бы не ты, она легко смогла бы выпутаться из этой дурацкой истории. Кто-нибудь обязательно должен съездить тебе по морде.

— Коль скоро вы проявляете столь замечательную способность к наблюдению, если не сказать больше, — к ясновидению, — холодно произнес Терри, — может быть, вы назовете имя человека, который должен это сделать?

Мэллоу шагнул вперед, встал между ними и примиряющим тоном сказал:

— Ну-ну, ребята. Не надо. Стабби гаденько ухмыльнулся.

— Не волнуйся, в следующий раз, когда мы с тобой встретимся, ты узнаешь, кто этот человек.

— Да, очень бы хотелось узнать, — заметил Терри. Разгневанный Стабби резко повернулся к нему спиной.

Инспектор Мэллоу посмотрел Терри Клейну прямо в глаза:

— Послушайте, Клейн. Ну признайтесь в том, что мисс Рентон сегодня вечером была в вашей квартире.

— Ни в чем я не признаюсь.

— Но ведь она была здесь.

— Вы так уверены?

— Разумеется.

— Зачем же мне тогда в чем-то признаваться?

— Затем, что мне хочется знать, действительно ли вы хотите нам помочь.

Терри пожал плечами.

— Значит, не признаетесь?

— Нет.

— Итак, вы отрицаете, что мисс Рентон была здесь, и клянетесь в этом своей честью?

Голосом, исполненным достоинства, Терри произнес:

— Если вы уже закончили обыск, прошу вас дать мне возможность лечь спать.

— Нет, обыск мы далеко не закончили. — Мэллоу повернулся к Нэшу: — Нэш, стойте рядом со мной. Я не хочу, чтобы вы с Клейном снова сцепились.

— Простите, разве Нэш — ваш заместитель? — поинтересовался Терри.

— Что вы имеете в виду, Клейн?

— Я имею в виду то, что вы здесь присутствуете в качестве полицейского, а Нэш даже не является моим гостем. Но поскольку вы, как я вижу, очень дорожите его обществом, будет лучше, если вы назначите его своим заместителем, чтобы за ущерб, который он может мне нанести, отвечали вы сами.

Мэллоу нахмурился, потом посмотрел на Стабби и улыбнулся.

— Что ж, Нэш, он прав, — признал инспектор. — Боюсь, что вам придется удалиться. Подождите на лестничной клетке, мне надо поговорить с вами. Нет, нет, не возражайте, Нэш, он прав… Это его квартира. У вас еще будет возможность сказать ему то, что собирались. Но не сейчас. Кроме того, мне надо кое-что спросить у вас.

Он проводил Стабби на лестничную клетку, вернулся и продолжил обыск. Примерно через полчаса полицейские закончили работу и вынуждены были признать свое полное поражение. Мэллоу тем не менее решил не отказываться от вежливого, сердечного тона, который он выбрал в самом начале:

— Все это так нехорошо, так неприятно, Клейн. Мне так не хотелось этим заниматься. Помните, я сказал вам, что это всего лишь формальность. И вообще, нехорошо, что вы имеете касательство к этой истории… Это украденное оружие… Ну ладно, спокойной вам ночи!

Полицейские вышли из квартиры. Подняв брови, Терри Клейн посмотрел на Ят Тоя.

Голос слуги был лишен каких-либо эмоций.

— Женщина, — сказал он на кантонском диалекте, — забралась на пожарную лестницу.

— На пожарную лестницу?! — воскликнул Терри. Ят Той с серьезным видом кивнул.

— И куда же она делась потом, после того как забралась на пожарную лестницу?

— Я всего лишь слуга, — произнес Ят Той, — и подобного рода вещи выше моего понимания.

Терри подошел к окну, открыл его и выглянул наружу. Нижняя часть пожарной лестницы утопала в плотной, густой темноте, ее верхняя часть была окутана клубами густого, пропитанного влагой тумана. Терри подумал о том, что полицейские, вероятно, увидели то же самое. Куда делась Синтия — для него по-прежнему оставалось загадкой. Он все еще подозревал, что Ят Той прибегнул к какой-то хитрости, однако лицо слуги было непроницаемым и невыразительным, как фасады домов, в которых живут китайские миллионеры.

Терри закрыл дверь спальни, надел пижаму, выключил свет и собирался уже лечь в постель, как вдруг за окном, на пожарной лестнице, заметил какой-то весьма неопределенной формы объект.

Он вздрогнул, потянулся к выключателю и вдруг услышал голос Синтии Рентон, которая тихо и монотонно напевала:

Когда все люди ночью засыпают, И только звездочки горят в ночи, Наш мистер Филин крылья расправляет И с дерева «угу-угу» кричит.

— Черт возьми, что ты там делаешь? — спросил Терри.

— Мокну, — призналась она. — Лестница вся мокрая. Не хочешь пригласить меня внутрь?

Не дожидаясь ответа, она влезла через окно в комнату.

Терри включил свет.

— Ах, Филин, — простонала она, — у меня страшно болит голова!

Он надел тапочки, прошел в ванную, вернулся оттуда со стаканом воды, растворил в нем таблетку бромоселтцера. Она жадно выпила.

— Если бы ты был Мандрой, — сказала она, — я обвинила бы тебя в том, что ты подсыпал мне в коктейль какую-то гадость. Я так быстро и неожиданно отключилась.

— Ладно, не будем говорить об этом сейчас. Меня интересует вот что — как тебе удалось выбраться отсюда и где ты все это время была?

Она захихикала:

— Представляешь: приходит Стабби Нэш, барабанит в дверь, требует, чтобы Ят Той впустил его. Я, конечно, проснулась, открываю глаза и вижу, что лежу на твоей кровати. Ничего себе, думаю, положеньице! Ведь у Стабби столько предрассудков! Встаю, заправляю кровать, соображаю, как поскорей отсюда выбраться. Потом вдруг слышу: ты разговариваешь в холле с Мэллоу. Тогда я залезла на пожарную лестницу, но спускаться вниз не стала — боялась, что там могут быть полицейские. Был туман, и мне удалось незаметно проскользнуть вверх по лестнице. На крышу я тоже не отважилась подняться, потому что и там могли быть их люди. Окно в квартире этажом выше было открыто, я забралась внутрь и села в кресло.

— В квартире кто-нибудь был?

— Представь себе, да. Мужчина. Он лежал на кровати и храпел во всю мощь своей носоглотки.

— И все это время ты преспокойненько просидела там?

— Ну, не то чтобы преспокойненько. Меня дрожь била… Я ведь знала, что этот Стабби все разболтает и полиция начнет меня искать.

— Каким образом Стабби узнал, что ты здесь?

— Он просто подозревал. Все из-за своей дурацкой ревности. Я ему еще скажу пару ласковых. Ну его… ненормальный. Мы ведь с ним не обручены, и он не имеет права так вести себя со мной. Ему следовало бы знать… Скажи мне, Филин, зачем ты меня напоил?

— Что это ты выдумываешь?

— Да ты просто накачал меня спиртным.

— Ты ведь сама сказала, что хочешь выпить.

Она склонила голову набок и стала внимательно разглядывать его, точно птица, изучающая странную, неведомую ей букашку.

— Это ты на Востоке научился, Терри: пытаешься улизнуть от прямого ответа. Ты стал прямо как язычник-китаец: деяния твои темны, но попытки скрыть их тщетны. Ты одурманил меня затем, чтобы я не знала, чем ты занимаешься. Скажи мне, Филин, чем ты занимался?

— С чего ты взяла, что я чем-то занимался?

— А ни с чего, просто знаю, и все. Ты куда-то ходил, чтобы сделать какое-то страшное, темное дело. Давай, давай, Филин, выкладывай.

Терри собрался уж было ответить, когда вдруг услышал, как в дверь его квартиры громко стучат. Это был Стабби Нэш, он надсадно орал:

— Я знаю, Синтия у тебя! Открывай сейчас же! Я требую! Полицейские ушли, так что можем поговорить теперь как мужчина с мужчиной.

— Ну и дурак! — критически заметила Синтия. — Что он хочет — весь дом разбудить? Терри, открой ему. Мне есть что сказать этому идиоту.

Терри подошел к двери, щелкнув замком, отворил ее и, едва сдерживая ярость, спросил:

— Что бы такое сделать, чтобы вы перестали вести себя так по-дурацки?

Стабби рванулся к нему:

— Пошел ты! Не лезь в мои дела и оставь в покое мою девушку!

В глазах Стабби сверкала лютая злоба. Одно плечо у него дернулось назад, и Терри увидел, как кулак Стабби с огромной скоростью несется ему прямо в челюсть.

Терри отпрянул назад. Кулак просвистел всего в дюйме от его подбородка.

— Ты что это, милый. — предостерегающе сказал Терри. — Совсем спятил? Полицейские, может, еще и не ушли вовсе.

— Сейчас посмотрим, кто спятил, — заорал Стабби и двинулся на Терри.

Терри вдруг увидел улыбающееся лицо инспектора Мэллоу, который стоял в дверном проеме соседней квартиры.

— Ладно, — проскрипел зубами Терри, — хоть в одном удовольствии не откажу себе.

С проворством хорошо тренированного боксера он чуть отступил назад, развернулся и нанес удар, такой же выверенный и точный, как удар профессионального игрока в гольф.

Удар пришелся прямо в челюсть. Стабби пошатнулся и рухнул на пол. Инспектор Мэллоу, который все это время наблюдал за ними из коридора, вошел в квартиру и сказал:

— Ладно, хватит. Вы, мисс Рентон, арестованы. А вам, Клейн, видно, придется постоянно менять адрес, если вы не перестанете играть с огнем.

Терри повернулся так, чтобы видеть Стабби Нэша, — тот сидел на полу и тер ладонью челюсть: он все еще не пришел в себя после удара, глаза у него были мутные и тупые.

— Смотри, Нэш, можно и еще схлопотать, — пообещал Терри.

Инспектор Мэллоу кивнул Синтии.

— Собирайся, сестричка, — повелительным тоном произнес он.

— Полагаю, — заметил Терри, — вы отдаете себе отчет в том, что делаете. У мисс Рентон есть адвокат, и он, думаю, сделает все возможное, чтобы защитить ее права.

Мэллоу ухмыльнулся:

— Что ж, вы недурно все рассчитали, да вот только кое-что не сходится. Нам удалось выяснить, что Хуанита, представьте себе, оказалась той самой женщиной, которая в два часа ночи спускалась по лестнице с портретом Мандры.

— Насколько я понимаю, вам удалось найти вышеназванный портрет и вы можете доказать, что его забрала женщина, которую вы называете Хуанитой.

На лице Мэллоу отразилось раздражение.

— Если же я ошибаюсь, — Терри поднес к сигарете зажженную спичку, в руке его нельзя было заметить ни малейшего признака дрожи, — Ренмор Хоулэнд без особого труда сможет убедить присяжных, что полицейские на этот раз проявили не свойственное им легковерие.

Инспектор Мэллоу на мгновение как-то изменился в лице, и Терри понял: удар достиг цели. Мэллоу, однако, тут же овладел собой и вместе с Синтией направился к лифту. Все еще не пришедший в себя Стабби Нэш. шатаясь, проследовал за ними.

Глава 12

По глазам Альмы можно было определить — пока что она не плакала. Слезы и все такое прочее еще последуют, подумал Терри. А пока она настолько поглощена всякого рода заботами, что у нее просто нет времени дать волю своим чувствам.

— Терри, — сказала она, — мы теперь во всем полагаемся на вас. Я только что была в тюрьме и разговаривала с Синтией.

В лице Ят Тоя не промелькнуло даже и тени любопытства, когда он шаркающей походкой с подносом в руках вошел в комнату.

— Ну, как она, Альма? — спросил Терри.

— Да не очень.

— Она сделала какое-нибудь заявление?

— После ареста — нет. Она отказалась разговаривать с ними до тех пор, пока они не пригласят Ренни Хоулэнда. Впрочем, заявление-то она сделала тогда еще, во время первого допроса, когда беседовала с прокурором.

— И в своем заявлении призналась, что это она забрала портрет?

Альма смутилась, ее лицо как-то сразу потемнело.

— Да. И почему только мы не обратились к вам с самого начала! Мы думали, что нам самим легко удастся выбраться из этой переделки, и совсем не предполагали, чем все это может для нас обернуться.

— Не падайте духом, — сказал Терри. — У нас еще есть шанс выкарабкаться.

— Вам известно еще что-нибудь?

Он отрицательно покачал головой.

— Терри, они собираются что-нибудь предпринять по отношению к вам?

— Думаю, да, но не прямо сейчас. Они хотят, чтобы я достиг такого душевного состояния, когда меня легко можно будет расколоть, и делают при этом ставку на то, что я живу теперь в постоянном напряженном ожидании нового удара с их стороны.

— Они вас арестуют?

Улыбнувшись, Терри кивнул.

— Конечно, а то как же?

— У них есть хоть какие-нибудь доказательства?

— Никаких, — неунывающим тоном произнес Терри. — Инспектор Мэллоу говорит о неких совпадениях, которые якобы указывают на мою причастность к этой истории. Так что единственное, что он в состоянии доказать, — это некие совпадения.

— И все?

Терри снова кивнул.

— Ну а если предположить… я говорю, если… ему все же удастся раздобыть какие-нибудь доказательства? Что тогда?

— Тогда? — сказал Терри. — Тогда перед ним возникнет дилемма. Вместо одного убийцы будет сразу два, и ему нелегко будет определить, кто же на самом деле совершил преступление. Поэтому он и решил сначала заняться Синтией. Если ему не удастся доказать ее причастность к убийству, он переключится на меня. В делах, связанных с такого рода преступлениями, очень важно учитывать общественное мнение, вот он и Держит Синтию под подозрением, заявляя при этом журналистам, что один из ее близких знакомых находится под наблюдением.

— А кто насчет этой Хуаниты? — Альма обратила на Терри пристальный взор. — Она клянется, что портрет, который написала Синтия, был у нее. Что это она в два часа утра спускалась по лестнице.

Терри бросил в свой бокал кусочек льда.

— Ну и что?

— Эта женщина утверждает, что портрет у нее украли.

— Вот и прекрасно, — заметил Терри. — Жаль только, что она не может предъявить портрет и тем самым рассеять всякие сомнения относительно правдивости этого рассказа.

Альма понизила голос:

— Терри, ведь мы оба знаем, что у нее действительно был этот портрет.

— Что касается меня лично, — произнес Терри, — я не стал бы слишком доверять ее заявлениям. Она такая эмоциональная, нервная, прямо так и кипит от переполняющих ее страстей. От такой женщины, как она, всего можно ожидать.

— Терри, вы что, смеетесь надо мной? Ведь мы оба знаем…

— Ничего мы не знаем, — перебил ее Терри. — Мы только предполагаем.

Он взял бокал и сделал маленький глоток. Альма недоумевающе пожала плечами.

— Что ж. не хотите быть со мной откровенным, дело ваше.

— Я всегда откровенный, — возразил Терри.

— Может, вы и откровенный, но понять вас просто невозможно. — В голосе Альмы прозвучала обвиняющая нотка. — Сидите как ни в чем не бывало, улыбаетесь, как чеширский кот. Тут такое серьезное дело, а вам бы только шуточки шутить.

— Вы выражаетесь прямо как инспектор Мэллоу, — заметил Клейн. — Кстати, звонил адвокат Синтии, спрашивал, не могу ли я заглянуть к нему после обеда, — дескать, хочет со мной поговорить. Вы не знаете, что ему от меня нужно?

— Не знаю. Меня он тоже просил прийти. Он сказал, что дело приняло весьма неприятный оборот и что помочь Синтии можно лишь в том случае, если мы объединим наши усилия.

— Наверное, хочет содрать с вас побольше денег за свои адвокатские услуги?

— Не думаю. Стабби Нэш навел о нем справки. Не знаю, насколько тщательной была проверка, пока, однако, ничего плохого сказать о нем нельзя.

— А что думает Синтия по поводу того, что ее адвокат пригласил нас к себе?

— Ей это не очень нравится. За все судебные издержки она хочет расплатиться сама.

— Однако не исключена возможность, — задумчиво сказал Терри, — что этот адвокат принесет больше вреда, чем пользы.

— Что вы имеете в виду, Терри?

— События, — растягивая слова, произнес Терри, — это как кусочки из картинки-головоломки. Кусочки эти надо подбирать таким образом, чтобы они соответствовали друг другу, в противном случае картинка не получится. Если полицейским не удастся раздобыть все кусочки, то картинку им не собрать. Если кусочков у них будет слишком много, то, собрав картинку, они обнаружат, что какие-то кусочки оказались лишними.

Альма озабоченно нахмурила лоб.

— Я думала об этом, Терри. Может, вам поговорить обо всем этом с Хоулэндом, когда вы увидитесь с ним сегодня?

Терри задумчиво кивнул.

— Терри, — сказала Альма, — мы все оказались в таком положении, которое просто обязывает нас быть откровенными друг с другом. Синтия нуждается в вас, я — тоже. Вы с Синтией тянетесь друг к другу, но из-за меня в ваших отношениях возникает какая-то напряженность. Я так люблю вас обоих… но я — как стена, которая стоит между вами. Терри, я хочу, чтобы вы поговорили со мной и сказали мне всю правду. Мы и раньше разговаривали, но я не придавала значения вашим словам. Многое из того, что вы говорили, казалось мне тогда непонятным, даже безумным. И только теперь я поняла, как вы были правы.

Он пристально посмотрел на нее:

— О чем вы, Альма?

— Вы заявили однажды, что в основе отношений между полами лежит враждебность. Что вы хотели сказать этим тогда, Терри?

То, что сказал. Как только между мужчиной и женщиной возникают какие-то отношения, эти отношения неизбежно выливаются во взаимную враждебность. Настоящая, искренняя дружба возможна лишь тогда, когда элемент пола либо отсутствует, либо не принимается во внимание.

— Довольно циничный подход к жизни. Не правда ли, Терри?

— Возможно.

— Терри, я пришла сюда затем, чтобы сказать вам кое-что.

— Я слушаю.

— Вы боретесь с самим собой.

— Я? — он удивленно поднял брови.

— Да, вы.

Терри шутливо заметил:

— Что ж, мы можем заключить с вами прекрасное честное пари. Итак, как вы думаете, Альма, кто победит в этой борьбе — я или тот, кто борется во мне против меня?

— Не надо шутить, Терри, — попросила Альма. — Вы ведь знаете, что я хочу сказать вам и боитесь это услышать.

Терри медленно опустил свой бокал на стол.

— Давайте, Альма, выкладывайте… может, вы и правы.

— Вы были влюблены в меня тогда, перед этой вашей поездкой в Китай. — Слова эти прозвучали не как вопрос, но как утверждение, в котором ощущалась спокойная уверенность.

— Да, это правда. — Пальцы его коснулись влажной поверхности бокала и стали скользить по ней.

— Терри, почему вы уехали тогда?

— Вы были замужем, — сказал он задумчиво. — Ваш муж был моим лучшим другом. После той ночи в моей квартире… я вдруг понял, что люблю вас… и так дальше продолжаться не может.

— Не надо изображать из себя эдакого сэра Галахада, благородного рыцаря. Вы ведь знаете или, по крайней мере, должны знать, что такого рода люди уже давно не существуют. Люди по-настоящему интеллектуального склада прекрасно понимают, что иногда обстоятельства… внезапный порыв чувства… пара бокалов вина… О Терри, если бы вы только знали, как трудно мне говорить об этом.

— Боб был моим лучшим другом, — сказал Терри. — А я был до сумасшествия влюблен в вас. Сейчас, когда прошло уже столько времени, легко говорить о том, что обстоятельства… Я не знаю, что вы тогда думали обо всем этом, но я знаю, как вы чувствовали себя.

— И тогда вы уехали в Китай, — тихо произнесла она.

— Да, я уехал в Китай, — согласился Терри. — На следующий же день. И никому не оставил своего адреса. Я сделал это умышленно, чтобы таким образом раз и навсегда покончить с тем, что было.

— А через шесть месяцев умер Боб… потом пришло сообщение о вашей гибели, я никогда не могла поверить в то, что вы тоже умерли. Многие годы на столике около моей кровати стояла ваша фотография. Вы были всегда со мной… смотрели на меня… Когда я ложилась спать и когда просыпалась.

— Боб умер, так ни о чем и не узнав? — спросил он. Она кивнула и задумчиво сказала:

— Это было семь лет назад. Да, Терри, с тех пор, как вы уехали, прошло ровно семь лет.

— И вот я вернулся, Альма.

Голос Альмы задрожал, но она мужественно взяла себя в руки и продолжала:

— Нет, Терри, вы не вернулись. Зачем притворяться? Тот Терри, который уехал тогда, не вернулся, да и не мог вернуться, потому что был таким странным, нереальным. Он любил жену своего друга — и вот отправился в добровольное изгнание. И никогда уже больше не возвращался обратно. Вернулся другой Терри. Годы сделали его другим, с годами изменилась и я.

Итак, Терри, вы уехали. Вы любили меня, я любила вас. Но мне казалось тогда, что моя главная обязанность состоит в том, чтобы быть верной супругой. Вы же хотели остаться верным другом. Поэтому я боролась со своим чувством к вам, а вы боролись со своим чувством ко мне. Факт тем не менее есть факт — вы взяли и уехали. Потом Боб умер. Все свои силы я отдала карьере. Вы же свои силы направили на то, чтобы все забыть. Вы стали искателем приключений, а я стала обыкновенной труженицей… Нет, нет, Терри, не перебивайте меня, я знаю, что говорю. Я обыкновенная труженица. Я раба успеха. Вы сказали однажды, что в этом мире за все нужно платить и что цена успеха всегда выше той, которую человек готов заплатить за него. В некотором смысле вы правы, и это в вас самая плохая черта: вы всегда правы. — Она вздохнула и продолжала: — Когда вы вернулись, вы были уже другим Терри, привыкшим к приключениям, стремящимся к новым, острым ощущениям. И этот другой Терри встретил уже другую Альму, достигшую большого успеха. Некоторые даже считают ее знаменитой. Многие годы я подавляла в себе естественные чувства и желания. Все свои силы я сосредоточила на стремлении к успеху, я добилась его, но в погоне за ним я утратила способность смеяться, жить и любить. Умом я этого не понимала, но подсознательно чувствовала. Вот почему я потворствовала Синтии в ее милых забавах. Мне нравилось смотреть, как она наслаждается жизнью, но это еще не все: во мне, Терри, развился комплекс страдалицы или что-то вроде этого. Я стала думать о том, что девушки, подобные Синтии, милые, легкомысленные, без труда завоевывающие сердца мужчин, могут запросто играть с жизнью и не бояться обжечь при этом свои нежные пальчики, но что за их спиной всегда должна быть какая-то женщина с материнским инстинктом, которая наблюдает за ними и всячески пытается оградить их от ударов судьбы.

Терри поднялся с кресла и пристально посмотрел на Альму:

— Альма, вы несправедливы, несправедливы по отношению к самой себе и…

— Не надо, Терри, — не дала договорить ему Альма. — Не перебивайте меня. Я начала говорить и хочу договорить до конца. Вы вернулись, Терри Клейн, — путешественник, искатель приключений. Вы побывали в далеких странах, видели много разных людей, пережили столько всяких приключений, вы пристрастились к экзотике, новизне и остроте впечатлений. И вот вы встретили Альму Рентон, серьезную художницу, стремительно завоевывающую международное признание. Вы встретили также Синтию, веселую, беспечную игрунью, которая, однако, обладает достаточно развитым чувством меры и ответственности, чтобы не выходить за рамки благопристойности, которая смеется над жизнью, потому что всеми силами души отказывается быть раздавленной ею. Она не может не привлечь искателя приключений. Но вы по-прежнему верны, Терри, не мне, но памяти о нашей любви. Я все еще люблю вас, но еще больше я люблю свою карьеру. Я слишком усердна и методична в своих стремлениях, чтобы, подобно Синтии, привлечь вас. Я думаю, строю планы и упорным трудом стремлюсь к их осуществлению, тогда как Синтия живет, смеется и любит. Я пришла сказать вам, Терри, вот что: перестаньте бороться с самим собой. Я не автомат, я женщина. Я хочу иметь свой дом, свой сад. Хочу заниматься приготовлением пищи. Хочу мужа, детей. Но я знаю, Терри, что всего этого у меня никогда не будет. Слишком много времени и сил я посвятила стремлению достичь совершенства в моем творчестве. И вот оно, мое творчество, стало больше, чем я сама, чем женщина во мне, больше, чем материнский инстинкт, больше, чем все остальное в жизни.

Она замолчала. В комнате на долгое время воцарилась тишина. Затем Терри задумчиво произнес:

— Так что же вы все-таки хотите сказать мне?

— Я хочу, — ответила она, — чтобы между вами и Синтией не стояло то, что вы ошибочно принимаете за свою верность мне.

— Я что-то не понимаю. Вы говорите от своего имени или от имени Синтии?

Она покачала головой и резким движением поднялась с кресла.

Терри, не надо подвергать меня перекрестному допросу. Я все вам сказала. Я сказала вам правду. Словно камень с души сбросила. А теперь я должна идти. Не забудьте, что вам надо встретиться с Хоулэндом. Хорошо? Для Синтии эта встреча может оказаться очень важной.

Она направилась к двери так стремительно, что Терри не успел задержать ее. Она потянулась рукой к дверному замку, но почему-то промахнулась и стала как-то беспомощно, на ощупь, искать его.

Терри подбежал к ней.

— Альма, вы плачете? Не уходите.

Он нежно обнял ее за плечи. В это время щелкнул дверной замок. Она отвела наполненные слезами глаза и прижалась к Терри. Дверь отворилась.

Спокойный, невозмутимый взгляд Ят Тоя был обращен на хозяина.

— Вышитое Сияние ожидает тебя, — сказал он на кантонском диалекте. — Я отвел ее в спальню, чтобы она не встретилась с художницей. Она говорит, что ей нужно как можно скорей поговорить с тобой.

Глава 13

Щеки Соу Ха горели, глаза сверкали; тем не менее она старалась казаться непринужденной и даже дерзкой, что так свойственно молодым людям — невинным и робким в выражении своих чувств.

— Привет, Мудрый, — сказала она.

— Привет, Луч Солнца, — подражая ее тону, ответил Терри. Про себя он, однако, отметил, что ноздри ее слегка трепещут, тело напряжено и во всем ее поведении ощущается какая-то уклончивость. — Что предложить вам на этот раз — тыквенные семечки или коктейль?

Она покачала головой и сделала рукой движение, которым как бы призвала его к молчанию. Ее можно было сравнить с птицей, которая осторожно приближается к подозрительному незнакомому предмету и которая в любой момент готова расправить крылья и улететь прочь.

— Вы были в квартире Хуаниты между нашим с вами визитом к ней и двенадцатью ночи? — спросила она.

Он не пошевелился и не проронил ни слова.

— Зачем вы ходили туда?

Он пожал плечами.

— Я не стану врать вам, Вышитое Сияние.

— Очень жаль, что Хуанита ненавидит художницу, — задумчиво сказала она.

— Время, потраченное на сожаления по поводу своих бед и несчастий, — напрасно потраченное время, — сказал он. — Если, конечно, человек не пытается изменить свою жизнь к лучшему.

— Вы ее так сильно любите? — спросила она.

Он сделал вид, что не понял ее.

— Хуаниту? — Он удивленно поднял брови. В ее голосе послышалась нотка нетерпения:

— Я говорю о художнице. Не надо увиливать от ответа.

Он приблизился к ней.

— Что случилось, Соу Ха? Что-то не так?

Она отвернулась от него, лицо ее было совершенно спокойным, и только ноздри слегка трепетали, а на нежной атласной коже щек горел предательский румянец.

— Так ответьте же мне, — потребовала она. Он прищурился.

— На ваш вопрос я отвечу вопросом…

— На мой вопрос, — перебила она его, — вы ответите не словами, а делами. Я пришла, чтобы сказать вам правду. Это я убила Джекоба Мандру. Он пытался шантажировать меня. Он требовал, чтобы я заставила отца прекратить борьбу против этой преступной шайки торговцев опиумом. Он сказал, что в противном случае расскажет полиции о том, что я сбила машиной и покалечила одного человека. Он утверждал, что я была пьяна, то же самое сказал и какой-то доктор.

Он нахмурился и сосредоточенно посмотрел на нее.

— И как же вы поступили?

— Я наложила на его уста печать молчания. Этот человек был воплощением зла, и я убила его.

— Чем вы убили его?

— Вашим «слив-ганом».

— Где вы его взяли?

— В шкафу, в вашей квартире. Позже Ят Той заметил, что «слив-ган» исчез, и запер дверцу, чтобы вы, обнаружив пропажу, не обвинили его в небрежности. Я привязала «слив-ган» к руке и, когда Мандра с гнусной улыбочкой посмотрел на меня, нажала рукой на поверхность стола. Этот человек был воплощением зла, я убила его, и душа моя не знает раскаяния.

Терри задумчиво посмотрел на нее.

— Где он сидел?

— За своим столом, где потом и нашли его тело.

— Когда вы убили его. портрет был в комнате?

— Нет, конечно нет. Его забрала с собой Хуанита, которая покинула квартиру Мандры в два часа ночи.

— Художница там была?

— Да, она спала в соседней комнате. Я думаю, Мандра одурманил ее чем-то. Она спала как-то неспокойно, ворочалась во сне. Ее черная сумка лежала на столе рядом с локтем Мандры.

— Вы вышли из квартиры через дверь, которая ведет в коридор?

— Я вышла тем же путем, что и зашла.

Терри пристально смотрел на нее, прищурив глаза:

— Вы кому-нибудь рассказывали об этом?

— Нет, только вам.

— Почему вы рассказали об этом мне?

— Чтобы вы смогли спасти художницу, чтобы вы в случае необходимости воспользовались тем, что я рассказала вам, но только в случае необходимости. Несмотря ни на что, я горжусь своим поступком. Люди моей расы не считают подобного рода поступки злом. Зло было в том, кого я убила. Он должен был умереть. Закон не мог его покарать, и тогда я отправила его к праотцам.

— Послушайте, Соу Ха, вы понимаете, что все это может означать для вас?

— Я не ребенок.

— Но зачем вы мне рассказываете обо всем этом? Я хочу защитить вас. Я знаю, что этот человек был воплощением зла.

— Но вы ведь хотите защитить и художницу?

— Да, хочу.

— И меня тоже?

— И вас тоже.

Она горько усмехнулась:

— Я не принадлежу к вашей расе. Вы любите ее, так защитите ее. И если будет необходимо, отдайте меня в руки вашего правосудия. Жизнь мою я доверяю вам.

Она повернулась и направилась к двери. Терри Клейн слишком хорошо знал нравы и обычаи китайцев, чтобы хоть жестом или словом помешать Соу Ха выйти из его квартиры с видом, исполненным гордого достоинства.

Когда она тихо прикрыла за собой дверь, Терри, задумавшись, посмотрел на стену спальни и вдруг заметил, что одна из картин, висевших на ней, слегка наклонена. На Востоке он научился обращать внимание на детали и улавливать скрытый смысл окружающих его предметов, которые человеку невнимательному представляются обычными и ничего не значащими. Он подошел к стене. На полу под картиной он обнаружил кусочки штукатурки. Он осторожно приподнял картину и увидел зловещий темный предмет — спрятанный микрофон, который, подобно немигающему глазу змеи, злорадно смотрел на него, как бы упиваясь своим могуществом.

Терри аккуратно повесил картину на место, быстрым шагом направился к центру комнаты, повернулся лицом к креслу, на котором только что сидела Соу Ха, и заговорил, как бы обращаясь к собеседнице:

— Нет, нет, Соу Ха, подождите еще минутку. Я хочу вам кое-что сказать, признаться кое в чем. Только дайте мне возможность высказаться, не перебивайте меня. Вы обещаете? Прекрасно. Это касается Мандры. Кое-что вам, наверное, уже известно, так как Мандра шантажировал и вас. Мандра и доктор Седлер работали вместе, рука об руку. В их игре были замешаны еще два человека, роль которых в этом деле, однако, не столь значительна. Один из них — калека с серьезным повреждением позвоночника, другой — профессиональный акробат. Прекрасное сочетание для того, чтобы осуществлять планы, задуманные Мандрой. Однако члены этой шайки стали обманывать друг друга. Из одной своей жертвы Мандре удалось вытрясти двадцать тысяч долларов. Но он никому об этом не сказал. Доктор Седлер узнал о поступке Мандры и ужасно разозлился на него. Он отправился к нему и потребовал объяснений. Никаких объяснений Мандра давать не стал, более того, он самым наглым образом выпроводил доктора из своей квартиры. И тогда Седлер решил убить Мандру… А теперь о моей причастности к этому делу, но прежде — чтобы вы смогли понять, что я сделал, — мне хочется рассказать вам о том, какие чувства я испытываю к художнице… Не перебивайте меня, Соу Ха, вы же обещали… Сидите спокойно и слушайте… Посмотрите мне в глаза… Вот так, уже лучше. Вы думаете, что я влюблен в художницу. Когда вы говорите о художнице, вы имеете в виду Альму, не так ли? Пожалуйста, поверьте мне, я не люблю Альму, За семь лет многое может измениться… да и потом, признание, которое я собираюсь сделать вам, касается убийства, а не моих чувств к Альме.

Терри замолчал, чтобы перевести дух. Автоматически достал из кармана платок и вытер пот со лба. Теперь он знал, как должен чувствовать себя диктор на радио, когда в программе происходит какой-то сбой и когда ему, диктору, приходится удерживать внимание слушателей импровизированными прибаутками, чтобы выиграть время.

Терри подошел к окну. Он увидел, как Соу Ха перешла на другую сторону улицы, села в машину и никем не потревоженная спокойно уехала. Судя по всему, за ней никто не следил.

Инспектор Мэллоу сидел где-то там, на другом конце провода. Одно только могло заставить его бездействовать и ждать — «признание», о котором Терри уже несколько раз упомянул в своей речи. Но даже эта приманка в скором времени окажется неэффективной. Однако любыми средствами необходимо дать Соу Ха возможность скрыться.

Терри повернулся лицом к микрофону.

— А теперь, Соу Ха, вы должны понять, что у Мандры было много интересов. Действительно, какие-то его интересы столкнулись с интересами вашего отца. Но почему вы думаете, что его интересы не могли столкнуться с моими? Разве нельзя предположить, что я тоже был жертвой шантажа, которому Мандра подвергал людей, севших за руль после одной или двух рюмок? Разве нельзя предположить, что и у меня были свои причины избавиться от Мандры и Седлера? Теперь этот Седлер. Задумайтесь на минуту о том, в каком свете предстает он. Задумайтесь, прошу вас!

Терри замолчал. Он вдруг понял, что говорит совсем не то: ведь он вообще не собирался впутывать себя в это дело, тем не менее инспектора могло задержать лишь какое-нибудь признание. Рано или поздно Мэллоу обнаружит, что он, Терри, просто старается выиграть время… Вдруг Терри осенило…

— Подождите-ка меня здесь и подумайте о том, что я сейчас сказал вам. Я хочу показать вам кое-какие бумаги. Они там, в той комнате. Сейчас принесу. Эти бумаги подтвердят мои слова… Когда вы прочтете их, вы поймете… Посидите здесь тихонечко, я сейчас.

Он подошел к двери в спальню, резко распахнул ее, потом хлопнул ею что было силы и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Услышав какую-то возню в прихожей, он выдвинул ящичек стола и начал рыться в бумагах. Раздался голос Ят Тоя, слуга кричал:

— Входить нет! Входить нет!

Последовала короткая схватка, дверь распахнулась, и в комнату ввалился инспектор Мэллоу.

Вздрогнув от неожиданности, Терри удивленно посмотрел на него:

— Что случилось, инспектор? Что вновь привело вас сюда?

Мэллоу был все таким же вежливым и добродушным, и только едва заметный огонек в его глазах настораживал и заставлял усомниться в искренности его чувств.

— Видите ли, Клейн, каждый раз, когда я прихожу к вам, я выступаю как бы в новом качестве, и мне порой трудно бывает отделить одно качество от другого. Так, например, в деле, связанном с кражей того вашего «слив-гана», я стараюсь помочь вам выяснить, кто совершил кражу. Но ведь я еще и сыщик. Таким образом, в одном случае я выступаю в качестве друга, пытающегося помочь вам, в другом в качестве исполняющего свои обязанности полицейского, который в силу специфики своей работы причиняет вам столько беспокойства.

— Понимаю, — сказал Клейн. — Но позвольте спросить вас, в каком качестве вы выступаете на сей раз?

— На сей раз только в качестве друга! У меня возникли кое-какие идеи насчет исчезновения этого вашего «слив-гана». Я все пытаюсь найти того, кто украл его, и мне кажется, что на этот раз я близок к цели. Конечно, полной гарантии успеха нет, однако некоторый прогресс, думается, все же достигнут.

— Так чем могу быть вам полезен? — спросил Терри.

— Мне бы хотелось еще раз осмотреть вашу квартиру, если, конечно, вы не возражаете. Проверить, сколько в ней входов и выходов. Возможно, удастся обнаружить, что одна из дверей была открыта при помощи отмычки. Иными словами, мне бы хотелось произвести самый что ни на есть обычный для такого рода расследований осмотр.

— Ну и час вы, однако же, выбрали для этого, инспектор. Время как-никак позднее.

— Вы, конечно, правы, Клейн, — признал Мэллоу. — Но я, как вы знаете, человек занятой. Так не позволите ли мне начать со спальни? Мне бы хотелось ее осмотреть… Да, и скажите, пожалуйста, этому китайцу, вашему слуге, чтобы он не особенно буйствовал, когда я приступлю к осмотру. Он, кажется, думает, что я хочу вас ограбить или еще там что-нибудь нехорошее сделать.

— Возможно, — сказал Терри, — он не в состоянии должным образом оценить те разные качества, в которых вы выступаете, когда приходите ко мне.

Мэллоу ухмыльнулся и кивнул в знак согласия.

— Возможно. Так я могу начать осмотр вашей спальни, Клейн?

Ят Той, морщинистое, непроницаемое лицо которого, казалось, было вырезано из потемневшей от времени слоновой кости, посмотрел на Терри и сказал по-китайски:

— Они расставили своих людей в коридоре, внизу на улице, около пожарной лестницы. Перворожденный, человек этот несет в себе зло. Из уст его льются слова дружбы, но рука его — рука врага, сжатая в кулак для удара.

Терри ответил слуге тоже по-китайски:

— Лучший способ запутать охотника — походить вокруг расставленной им ловушки и притвориться, что не знаешь о ее существовании.

Рука Мэллоу уже легла на дверную ручку, однако он повернулся и нахмурил лоб:

— Пожалуй, придется выучить китайский язык, чтобы, общаясь с вами, Клейн, не оказаться в дурацком положении.

Терри засмеялся:

— Но вы же сами хотели, чтобы я рассказал слуге о тех разных качествах, в которых вы выступаете.

Мэллоу резко распахнул дверь и заглянул в спальню: в ней никого не было. Это не удивило Мэллоу.

— Ладно, я осмотрю тут все.

Он приступил к тщательному обыску квартиры. Терри стоял у окна и смотрел на расставленных по всей улице сыщиков. Из коридора донесся громкий топот.

В качестве полевого штаба Мэллоу решил, вероятно, воспользоваться соседней квартирой. Туда, скорее всего, и был протянут провод от микрофона. Мэллоу запасся достаточным количеством людей, которые в случае необходимости могли «обложить» квартиру Терри со всех сторон.

Когда инспектор наконец сообразил, что птичке все же удалось упорхнуть из клетки, лицо его потемнело, не утратив, однако, выражения доброжелательности.

— Скажите, Клейн, в квартире, быть может, есть еще и другие входы и выходы, которые вы просто забыли показать мне? — спросил он. — Видите ли, когда расследуешь дело, связанное с кражей, важно знать, как вор попал в квартиру и как потом выбрался из нее.

Терри прекрасно понимал, почему инспектора интересует именно этот вопрос. Подавив смешок, он принял самый серьезный вид:

— Нет, инспектор, сожалею, но в моей квартире нет таких входов и выходов, которых бы я вам не показал.

Мэллоу нахмурился.

— Однако же странно получилось тогда с этой дамой Рентон. Определенным образом она выкинула в ту ночь фокус вроде «доставания кролика из цилиндра», не так ли?

— «Доставание кролика из цилиндра»? — в недоумении спросил Терри.

— Вы ведь знаете, что я имею в виду. Мы думали, что она здесь. Обыскали всю квартиру, но ее не нашли. Стоило нам уйти, как она снова появилась здесь, прямо в вашей спальне.

— Вы действительно надеялись найти ее у меня в квартире? — спросил Терри. — А я-то думал, вас интересует портрет и это Стабби Нэш выдвинул предположение относительно того, что мисс Рентон находится у меня. Дело в том, инспектор, что она появилась здесь сразу после вашего ухода.

Инспектор пристально, недоверчиво посмотрел на Терри:

— Да, но ведь я, по сути дела, и уйти-то еще не успел.

— Что ж из того, — произнес Терри серьезным тоном, в котором нельзя было уловить даже и тени насмешки. — Возможно, и она находилась где-нибудь поблизости, прежде чем пришла ко мне.

— Если вы не возражаете, я еще раз осмотрю спальню. Возможно, там есть тайный выход, о котором вы и сами не знаете.

— Выход? — переспросил Терри. — Наверное, вы имеете в виду вход?

— Это одно и то же, — сказал Мэллоу и направился в спальню.

Добрых полчаса он потратил на простукивание и прощупывание стен. Наконец сбитый с толку и рассерженный, чего, правда, нельзя было сказать по выражению его лица, по-прежнему дружескому и добродушному, он покинул квартиру.

Нахмурившись, Терри задумался.

Мэллоу не станет захлопывать ловушку до тех пор, пока не убедится в том, что в ней оказался не только Терри. Терри все равно некуда деться, в этом инспектор уверен. В данный момент его интересует девушка-китаянка, которая призналась в совершении убийства. Инспектор, однако, не торопится выкладывать все свои козыри, поэтому о подслушанном им признании он пока умолчит. Сначала нужно найти девушку. Но поскольку ей удалось скрыться, инспектор делает ставку на то, что Терри, который, как он полагает, даже и не подозревает о существовании микрофона, еще сильней запутается в расставленной им, Мэллоу. ловушке.

Благодаря Соу Ха Мэллоу узнал для себя много нового. Инспектор обнаружил, что Терри не только знал Хуаниту, но и заходил к ней вместе с китаянкой, более того — что он побывал в квартире вдовы Мандры один, между семью и двенадцатью ночи! А ведь именно в этот промежуток времени и был украден портрет.

Хоть Терри и удалось помочь Соу Ха ускользнуть из рук Мэллоу, вряд ли инспектору понадобится много времени, чтобы обобщить сведения, полученные им от девушки помимо ее воли, и сделать соответствующие выводы. Несмотря на свой неприятный характер, инспектор был далеко не дурак.

Глава 14

Контора Ренмора Хоулэнда выглядела солидно. Она состояла из целого ряда комнат, следовавших одна за другой. Ни на минуту не отрываясь от работы, стучали на пишущих машинках стенографистки. Туда-сюда с важным видом сновали клерки. Прежде чем попасть в кабинет адвоката, располагавшийся в конце анфилады, надо было выдержать долгие грозные взгляды двух секретарш, которые походили на двух стражей, охраняющих покои царственной особы. Самого же Хоулэнда можно было сравнить с королем, который согласился удостоить счастливого просителя своим бесценным вниманием.

Голос у него был вкрадчивый, елейный.

— Мисс Рентон говорила мне о вас. Она сказала, что вы не оставите ее в беде и сделаете все возможное, чтобы помочь ей. Если не ошибаюсь, мистер Клейн, образование у вас юридическое?

Терри кивнул. Глядя на длинную шею адвоката, на его костлявое лицо, он вспомнил замечание Синтии насчет того, что этому человеку следовало бы быть скаковой лошадью.

Хоулэнд посмотрел на свои наручные часы и сообщил:

— Остальные свидетели будут здесь минут через пятнадцать. Полагаю, что вы хотите поговорить со мной до их прихода.

— Да, — сказал Терри. — Мне надо сообщить вам кое-какие новости, не слишком приятные. Боюсь, что они могут осложнить положение Синтии.

Хоулэнд вопросительно поднял брови. Между тем Терри продолжал:

— Видите ли, алиби Синтии, может, и продержится еще некоторое время, но очень скоро оно лопнет, как мыльный пузырь. Поначалу к нему просто даже подкопаться было невозможно. Поэтому полиция и отпустила Синтию. Потом, однако, полицейским удалось раздобыть некоторые факты. Иными словами, они узнали о существовании вдовы Джекоба Мандры, которая клянется, что это она в два часа ночи вышла с портретом из квартиры мужа. Что это ее встретил на лестнице свидетель. В данный момент, правда, вдова не может представить портрет в качестве доказательства, но…

Лошадиное лицо адвоката расплылось в широкой улыбке, обнажившей крупные зубы.

— Пусть это вас не волнует, мистер Клейн. Я знал, что поиски портрета — это всего лишь вопрос времени, что рано или поздно полиция все равно отыщет его. Так что я учел и этот момент. Синтия мне все рассказала. Благодаря разговору с вами, она осознала необходимость говорить правду. Теперь я располагаю всеми имеющими отношение к делу фактами.

— Но одним фактом, — сказал Терри, — вы все же не располагаете. Оригинал портрета исчез из квартиры Хуаниты Мандры между семью вечера и двенадцатью ночи. Полицейским пока еще не удалось ни обнаружить его, ни выяснить, каким образом он был похищен. Инспектор Мэллоу установил в моей квартире микрофон, благодаря чему подслушал разговор, который, несомненно, позволит ему сделать определенные выводы. У меня есть все основания полагать, что он не только найдет портрет, но и раздобудет факты, свидетельствующие о моей причастности к его пропаже.

Адвокат вдруг перестал улыбаться. Поджав губы, он озабоченно произнес:

— Что ж, вы действительно сообщили мне нечто новое. Дело может принять теперь весьма неприятный оборот.

— Для Синтии?

— Нет, для вас.

— Так вы полагаете, что это никак не отразится на положении Синтии?

Солидным тоном Хоулэнд заметил:

— Мистер Клейн, Синтия, к счастью, призналась не во многом. Если за помощью ко мне обращаются своевременно, то есть достаточно рано, моих клиентов трудно потом бывает признать виновными. Следует помнить о том, что для вынесения обвинительного приговора суд должен предъявить неопровержимые доказательства по рассматриваемому им делу. Таким образом подсудимый располагает большими возможностями для защиты.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Терри.

— Если дело примет соответствующий оборот, — пояснил Хоулэнд, пристально посмотрев на Терри, — я мог бы намекнуть журналистам, что Мандру убили вы. Убийство было совершено при помощи вашего «слив-гана», и это вы украли у Хуаниты портрет… Не сомневайтесь, доказательства я смог бы собрать весьма убедительные. Что вы по этому поводу думаете?

— Я не стану возражать. Если это, конечно, поможет Синтии.

Лицо Хоулэнда сделалось суровым.

— Нет, — произнес он задумчиво. — Если внимательно изучить факты, можно обнаружить, что предложенный мною вариант никуда не годится. Читатели сразу же поймут, что портрет вы украли для того, чтобы спасти Синтию. Подобного рода заявление с моей стороны, то есть со стороны адвоката Синтии, привело бы к охлаждению симпатий читателей по отношению к подсудимой, а ведь их симпатии играют очень большую роль. Вы, Клейн, возможно, обратили внимание на то, что молодых хорошеньких женщин редко признают виновными в совершении преступления?

— Прежде чем составлять план действий, не лучше ли будет более полно ознакомиться с фактами, касающимися конкретного дела? — сухо заметил Клейн.

— Не обязательно. Главное — добиться оправдательного приговора. Какими средствами — не важно. Вас это, наверное, удивит, но женщинам с красивыми ножками присяжные доверяют больше, чем женщинам, которые, сидя перед ними на стуле, не могут похвастаться совершенством формы своих коленок.

В улыбке адвоката промелькнуло какое-то похотливое выражение.

— Послушайте, — резко оборвал его Терри, — защита с расчетом на производимое ножками впечатление хороша для женщин сомнительного поведения, которых обвиняют в убийстве на почве ревности. Успех, как правило, обеспечен, только вот грязи после всего этого остается многовато. Для Синтии подобного рода защита не подходит. Синтия никого не убивала. А вам бы я посоветовал расследовать следующее обстоятельство: вместе с Мандрой шантажом занимались некие доктор Седлер, Уильям Шилд и Фред Стивене. Более того, я сам слышал, как доктор Седлер признался, что знает, каким образом был похищен «слив-ган». Мэллоу уже работает в этом направлении, но особого энтузиазма не проявляет. Он стремится свалить убийство на Синтию. Поэтому и не пытается раздобыть доказательства, свидетельствующие о ее невиновности. Но вы-то можете это сделать. Я дам вам адрес Седлера, расскажу, как найти Шилда и Стивенса. Все они виновны в организации преступного заговора, имеющего целью шантаж и вымогательство, вам же нужно лишь нанять сыщиков, которые без особого труда заставят их…

— Данный аспект дела меня не интересует, — прервал его Хоулэнд. — В нем нет никакой необходимости.

— То есть как нет никакой необходимости? Почему?

— Потому что суд все равно никогда не сможет вынести Синтии Рентон обвинительный приговор.

— Да что вы такое говорите! — воскликнул Терри. — Необходимо доказать, что Синтия действительно невиновна, а сделать это можно лишь в том случае, если найти настоящего убийцу Мандры. Одного лишь оправдательного приговора недостаточно.

Хоулэнд медленно покачал головой.

— Поиски настоящего убийцы в мои обязанности не входят. Моя задача состоит лишь в том, чтобы не дать суду возможности доказать причастность моего клиента к преступлению. Лучше подвергнуть обстрелу теорию, выдвигаемую обвинением, чем выдвинуть свою, и, значит, превратить себя в мишень, на которую обвинение обрушит свой огонь. Нужно сделать так, чтобы обвиняемый и жертва как бы поменялись местами, вот тогда адвокат уже не защищает своего подопечного, а сам наносит удар, лишая таким образом присяжных возможности сравнивать две противоположные теории. Поэтому обвиняемому никогда не следует выдвигать свою теорию. Тем более если в качестве обвиняемого выступает молодая и красивая женщина — она должна сделать все, чтобы присяжные прониклись к ней сочувствием и поняли, почему ей пришлось вступить в отчаянную схватку, которая и привела ее на скамью подсудимых.

— Какую это отчаянную схватку вы имеете в виду? — спросил Терри и грозно посмотрел на адвоката.

— Я имею в виду схватку, в которую вступает женщина, чтобы спастись от того, что по чудовищности своей превосходит даже смерть, — с пафосом ответствовал Хоулэнд.

Совершенно бесстрастным голосом Терри произнес:

— Да, да, я понимаю. А теперь расскажите мне, пожалуйста, каким именно образом вы собираетесь строить защиту?

Адвокат поднял брови, взмахнул руками и объяснил: — В том-то и дело, что никакой защиты я строить не собираюсь. Я буду действовать в качестве поверенного мисс Рентон и именно в этом качестве допрошу свидетелей. Разумеется, свидетели подтвердят какие-то факты, на них-то и будет строиться защита.

— Что-то я не очень хорошо вас понимаю, — сказал Терри. — Мне хотелось бы знать…

Взмахнув рукой, Хоулэнд призвал Терри к молчанию.

— Простите, мистер Клейн, но я еще не закончил свою мысль, — сказал он елейным голосом. — Когда здесь сегодня днем соберутся свидетели, я передам им рассказ мисс Рентон о том, что произошло на самом деле. Насколько я знаю, по отношению к мисс Рентон свидетели настроены весьма дружелюбно. Все они хотят, чтобы ее оправдали. Кроме того, они, как мне кажется, готовы на все, лишь бы помочь ей, но не следует, конечно, забывать о том, что в суде надо говорить правду и только правду. Думаю, вы согласитесь со мной в том, что версия, предложенная мисс Рентон в самом начале, была несколько неудачной. Если бы она продолжала настаивать на ней непосредственно в процессе суда, боюсь, что в свете новых фактов и улик рассказ ее показался бы не совсем убедительным и вряд ли склонил бы присяжных к вынесению оправдательного приговора. На самом же деле все обстояло следующим образом: мисс Рентон писала портрет Мандры. Мандра во что бы то ни стало хотел получить этот портрет и поэтому оказывал на мисс Рентон сильное давление, иными словами, шантажировал ее. Мисс Синтия Рентон — очень талантливая художница, однако в технике она уступает своей сестре Альме, художнице с мировым именем. Она показывает Альме свои наброски и просит ее написать с них другой портрет мистера Мандры. Наконец оба портрета закончены. Она приходит с ними к мистеру Мандре и предлагает ему выбрать тот, который ему больше нравится. В конце концов, Синтия совсем еще ребенок, и ей свойственно недооценивать уровень своего художнического мастерства. Итак, в ночь убийства портрет, который писала Синтия, закончен. Альма в свою очередь также завершает работу над портретом.

Синтия берет обе картины и едет с ними к мистеру Мандре. Она показывает ему оба холста, он выбирает один из них — тот, что написан Синтией. Другой портрет Синтия собирается вернуть Альме. К мистеру Мандре должен прийти еще кто-то, поэтому он просит Синтию подождать и предлагает ей напиток, в который заранее подсыпает какое-то зелье. Подумать только! Этот монстр одурманил ее! Она засыпает, устроившись на кушетке. А теперь слушайте особенно внимательно, это очень важно. Джекоб Мандра хотел во что бы то ни стало приобрести «слив-ган», он был просто одержим этим желанием. Что ж, ему удалось его осуществить. Мы не знаем, каким образом «слив-ган» попал к нему. На суде обвинение, возможно, станет утверждать, что к нему попал именно ваш «слив-ган». Вы же можете воздержаться от прямого ответа, сказать, что предъявленный обвинением «слив-ган» действительно похож на ваш; что вы, однако, не вполне уверены в том, что это ваш «слив-ган»; что ваш «слив-ган» был похищен и что вы не имеете ни малейшего представления, когда и кем он был похищен. В ту роковую ночь, однако, «слив-ган» лежал на столе мистера Мандры. И вот Синтия просыпается и видит, как Мандра вертит этот «слив-ган» в руках. Он даже успел зарядить его. Пробудившись от тяжелого сна, Синтия начинает искать глазами выбранный Мандрой портер. Портрета нигде нет. Синтия удивлена, она требует объяснений. Мандра говорит ей, что подарил портрет одной женщине и вообще портрет ему был нужен для того, чтобы сделать этой женщине подарок. И вот тут-то Мандра самым оскорбительным образом заявляет о своих любовных притязаниях. Тут-то и проявляется его истинная сущность злодея-шантажиста, осквернителя добродетелей. Как выясняется, давление на Синтию он оказывал не столько для того, чтобы заполучить написанный ею портрет, сколько для того, чтобы овладеть ею самой. Она, такая молодая, чистая, целомудренная — несорванный плод, только что распустившийся цветок! Он же — негодяй, мерзавец, пресытившийся медом безжалостно использованных им цветков. Это юное, свежее создание пробуждает в нем чувства отнюдь не рыцарские, но звериные. Человек этот настолько деградировал духовно, что он и не помышляет о том, чтобы защитить целомудрие этой девушки, наоборот, он стремится лишить ее этого бесценного сокровища. Однако сделать это он может только при помощи наркотика или грубой физической силы. Поэтому для осуществления своего гнусного замысла он и выбирает столь необычный час, а именно три часа ночи, когда в доме никого не будет и он останется с девушкой наедине.

Адвокат, казалось, достиг состояния полного экстаза. Голос его прямо-таки гремел, сотрясая стены кабинета:

— Мисс Рентон берет со стола «слив-ган» и начинает рассматривать его. В ее голове и мысли не возникает, что в руках у нее оружие. Мандра не в силах более управлять собой и скрывать свои истинные намерения. Он делает Синтии гнусное предложение. Синтия в ужасе шарахается от него, но Мандре удается схватить ее. Завязывается борьба. Мандра рвет платье на плече у Синтии. Она вскрикивает, пытается оттолкнуть его от себя. От нечистых мыслей и физического напряжения руки Мандры покрываются потом. Эти влажные, потные руки скользят по гладкой коже на обнаженном плече Синтии, перехватывают запястье девушки, потом ее пальцы и начинают с невероятной силой сдавливать их. Она снова вскрикивает оттого, что Мандра изо всей силы придавливает ее пальцы к выпирающему из «слив-гана» медному затвору. Бедное невинное дитя, она не знает ни того, что в руках у нее смертоносное оружие, ни тем более того, что собачка, к которой прижимает ее пальцы Мандра, вот-вот выпустит смертельную стрелу. Мандра еще сильней сжимает ее пальцы. Вдруг раздается какой-то свистящий звук. Синтия ощущает странный толчок. Мандра валится в кресло. Она смотрит на него — он мертв.

Хоулэнд сделал театральную паузу.

— И вы собираетесь защищать Синтию таким образом? — воскликнул Клейн.

— Боюсь, что вы неправильно поняли меня, — возразил Хоулэнд. — Я ведь действую всего лишь как поверенный мисс Рентон.

— Но этот рассказ совершенно неправдоподобен. — Напротив, очень даже правдоподобен. А вот тот, что мисс Рентон предложила в самом начале, действительно не выдерживает никакой критики. И кто только посоветовал ей сочинить все это? Неважный был у нее советчик. Н-да, неважный… После того как Хуанита Мандра забрала портрет и покинула квартиру мужа, она поймала на улице такси и доехала на нем до дома. Этого-то и не учла Синтия. Мне же мысль о такси пришла в голову сразу, как только я стал разбираться, что же произошло в ту ночь на самом деле. Ничего не поделаешь, мистер Клейн, непрофессионал просто не способен оценить всю ситуацию целиком, он видит лишь отдельные фрагменты. Я же, будучи профессиональным адвокатом, сразу подумал, что женщина, которая забрала портрет из квартиры Мандры, не станет, подобно продавщице пирожков, тащиться по улице с картиной. Поэтому вполне логично было предположить, что женщина эта воспользовалась услугами такси. Та же самая мысль пришла в голову полицейским. Этот Мэллоу — человек умный, к тому же хитрый, как дьявол. Он немедленно приступил к поискам таксиста, в машину которого той ночью около дома Мандры села женщина. Поиски продолжались недолго. Таксиста нашли. Вчера поздно ночью в Хуаните Мандре он опознал женщину, которая села тогда в его такси. Он утверждает, что произошло это в шесть минут третьего, что адрес, который она назвала, в точности соответствует адресу, по которому она проживает, что расплатилась она с таксистом двадцатидолларовой бумажкой, которую достала из чулка, что назвала эти деньги «шальными». Не удивительно, что и портрет, и сама женщина, и чулок, и деньги, которые пришлось разменивать, не могли не произвести на таксиста неизгладимого впечатления. Следовательно, в свете всех этих новых фактов попытка мисс Рентон настаивать на первоначальной версии была бы равносильна самоубийству. Свой рассказ она должна изменить таким образом, чтобы привлечь к себе интерес публики, ее симпатии и сочувствие. Тот вариант, который я вам тут вкратце изложил, представляется мне очень даже убедительным. К нему ни с какой стороны не подкопаешься, к тому же он имеет целый ряд других преимуществ. Мисс Рентон молода и привлекательна. И вот когда она предстанет перед судом, эта хорошенькая женщина с красивыми ножками, обтянутыми тоненькими чулочками, и, закрыв лицо руками, прерывающимся от рыданий голосом поведает присяжным свою историю — неужели же они не оправдают ее?!

Улыбаясь во весь рот, Хоулэнд посмотрел на Терри.

— И вы пригласили сюда всех этих свидетелей, чтобы рассказать им этот ваш вариант и научить их, что говорить на суде? — спросил Клейн.

Холуэнд нахмурился.

— Боюсь, что, несмотря на все ваше юридическое образование, вы не очень хорошо представляете себе, мистер Клейн, в чем состоят обязанности поверенного. Я представляю интересы мисс Рентон. Это она рассказала мне о том, как все было в действительности. Я, естественно, собираюсь ввести свидетелей в курс дела с тем, чтобы на суде они смогли подтвердить рассказ мисс Рентон. Но я никогда не стану просить их искажать факты. Более того, если бы я узнал, что кто-нибудь из них попытается исказить хоть один факт, я сделал бы все от меня зависящее, чтобы не допустить этого. Итак, прежде всего я сообщу свидетелям то, что рассказала мне мисс Рентон. Я дам им понять, что все мы заинтересованы в том, чтобы ее оправдали. Я объясню им. что в свете последних событий, которые я тщательнейшим образом проанализировал, уже одно то, что мисс Рентон рассказала мне наконец всю правду, дает нам все основания надеяться на успех, потому что рассказ ее именно в той форме, в которой она изложила мне его, способен выдержать любую критику. Присяжным нравятся все эти рассказы про отчаянную борьбу слабой женщины против сильного мужчины. Что же касается эпизода со случайным выстрелом из «слив-гана», то и он, несомненно, прозвучит достаточно убедительно, особенно если принять во внимание тот факт, что молодая и наивная девушка, каковой и является мисс Рентон, оказалась в руках развратного осквернителя добродетели, распутника с развращенной душой.

Терри резким движением поднялся с кресла.

— Ну и ловкий же вы человек, — сказал он. — А главное, к вам никак не подобраться. Альма Рентон солжет, чтобы спасти свою сестру. Джордж Леверинг повторит все, что вы ему скажете. Но, ради всего святого, не делайте того, что вы собираетесь сделать! Я думаю о Синтии. Я, черт побери, постоянно думаю о ней. И я не хочу, чтобы она оказалась в том унизительном, гадком положении, в которое вы собираетесь ее поставить. Она — милый, чистый ребенок. А вы, с вашей сомнительной в нравственном отношении тактикой, просто забрызгаете ее грязью с ног до головы, грязью, которую после всей этой липкой, сладострастной атмосферы суда трудно будет отмыть. Присяжные, может быть, и оправдают Синтию, но ведь никто все равно не поверит в ее невиновность. Вам удастся добиться для Синтии оправдательного приговора, но вы раздавите в ней личность. О ее ногах будут писать все бульварные газетенки города. Меня тошнит при родной мысли об этом.

Хоулэнд также вскочил и гаденько ухмыльнулся.

— Доблестный рыцарь сэр Галахад спешит на выручку. Подумать только! Какое милое простодушие!

— Сядьте на место! — оборвал его Клейн и так сильно хлопнул адвоката по плечу, что тот буквально повалился в свое кресло.

— Ах, если б только, расквасив вашу физиономию, я хоть что-нибудь смог выиграть от этого! Вы загипнотизировали Синтию… Впрочем, что теперь об этом говорить!

Он повернулся, направился к двери, ведущей в коридор, и резким движением распахнул ее.

Он собирался уже было закрыть за собой дверь, когда в кабинет Хоулэнда вошла секретарша и доложила:

— Мисс Альма Рентон и мистер Джордж Леверинг. Стараясь сохранить самообладание, Хоулэнд обратился к Терри:

— Мне кажется, мистер Клейн, будет лучше, если вы задержитесь еще на минутку и…

Терри вышел в коридор, с шумом захлопнув за собой дверь.

Когда он оказался на улице, пробегавший мимо мальчик, разносчик газет, ткнул ему прямо в лицо свежий номер газеты:

— Дело об убийстве Мандры! Непременно прочтите! Терри купил газету, отошел немного в сторону от людского потока и пробежал глазами газетные заголовки.

«ИЗВЕСТНЫЕ В ГОРОДЕ ЛЮДИ ПРИЧАСТНЫ К УБИЙСТВУ МАНДРЫ»

«ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ ЗАГАДОЧНУЮ ДЕВУШКУ-КИТАЯНКУ»

«РАССЛЕДОВАНИЕ БЛИЗИТСЯ К КОНЦУ», — ЗАЯВЛЯЕТ ПРОКУРОР ОКРУГА

Терри бегло просмотрел начало содержавшейся в газете статьи, автор которой намекал на некую зловещую атмосферу вокруг этого таинственного преступления — полуночные встречи, красивые любовницы, хитросплетенная паутина, в которую попадаются очаровательные женщины, и в центре этой паутины, подобно гигантскому пауку, гипнотизирующему своих жертв непреодолимой силой серебристо-зеленых глаз, — Джекоб Мандра, роковой соблазнитель представительниц слабого пола.

Далее в статье сообщалось:

«Полиция считает, что „слив-ган“ был похищен из квартиры мистера Терранса Клейна, загадочного искателя приключений, который несколько лет провел в одном из монастырей в южной части Китая и которому, согласно заявлению представителя окружной прокуратуры, придется дать весьма обстоятельные объяснения, чтобы развеять подозрения по поводу своей причастности к убийству.

Полиция предполагает также, что мисс Рентон, очаровательная художница, которая написала портрет Мандры и впоследствии попыталась подменить один портрет другим с тем, чтобы обеспечить себе алиби и тем самым ввести в заблуждение полицию, несомненно, имела прекрасную возможность взять из коллекции Клейна смертоносное оружие; знал ли об этом Клейн — пока неизвестно.

Тот факт, что сегодня рано утром мисс Рентон находилась в квартире Терри Клейна, дает полиции все основания предположить, что мисс Рентон вполне могла взять «слив-ган».

Терри Клейн, загадочная и романтическая фигура, принимал у себя мисс Рентон в одной пижаме и тапочках, что придает всей истории несколько пикантную окраску.

Согласно заявлению инспектора Джеймса Мэллоу из отдела по расследованию убийств, Клейн не дал пока еще сколько-нибудь удовлетворительных объяснений по поводу того, каким образом «слив-ган» попал в кресло, в котором он сидел в кабинете прокурора округа во время допроса.

Примечательно в этом деле то, что некий Джек Уинтон, молодой художник, видел, как в два часа ночи из квартиры Мандры вышла молодая, привлекательной наружности женщина. Она несла выполненный маслом портрет ныне покойного Мандры. Краска, по-видимому, еще не высохла, и женщина несла портрет перед собой, поэтому молодой художник не смог рассмотреть черты ее лица, но, поскольку лестница крутая, Уинтон, взглянув снизу вверх, увидел под нижней рамкой портрета то, что впоследствии назвал «дьявольски очаровательными лодыжками».

Поскольку полиция установила, что убийство было совершено приблизительно между половиной третьего и пятью минутами четвертого ночи, можно предположить, что молодая женщина, встреченная Уинтоном в два часа ночи на лестнице, покинула квартиру Мандры по крайней мере за полчаса до убийства.

Во время первого допроса, который вел прокурор округа Паркер Диксон, мисс Рентон настаивала на том, что она и является той самой женщиной, и в качестве доказательства предъявила портрет Мандры. Уинтон, тщательно изучив портрет и изящные лодыжки мисс Рентон, заявил, что у него нет никаких сомнений в том, что мисс Рентон является именно той женщиной, которую он встретил в доме Мандры. Вследствие всего этого мисс Рентон не стали брать под стражу.

Вскоре после этого Хуанита Мандра, вдова убитого посредника, заявила, что именно она является той самой женщиной, которую Уинтон видел на лестнице. Она, однако, пока еще не может предъявить портрет в подтверждение своего заявления. Полиция тем временем разыскала таксиста, подвозившего ее от дома Мандры до дома, в котором она живет. Он хорошо помнит, как все было, кроме того, ему удалось рассмотреть портрет, который был у женщины. Полиция также обнаружила еще одного свидетеля, который утверждает, что видел данный портрет в квартире Хуаниты Мандры около семи часов вечера вчерашнего дня. Поскольку к этому моменту портрет, предъявленный Синтией Рентон, был уже у полиции, можно предположить, что либо свидетель ошибается, на чем, однако, полиция не склонна настаивать, либо существуют два идентичных портрета Мандры. Портрет, находившийся, как уверяет Хуанита Мандра, в ее квартире по крайней мере до семи часов вечера, к появлению инспектора Мэллоу, который пришел чуть за полночь, бесследно исчез. Хуанита Мандра утверждает, что портрет был украден.

Хуанита Мандра весьма интересная личность. Экзотическая танцовщица в одном из ночных клубов города, она тайно обвенчалась с Мандрой более двух лет назад. Она заявила, что церемония бракосочетания, несмотря на свой тайный характер, была совершенно законной. У полицейских, которые занимаются выяснением прошлого Хуаниты, нет оснований не доверять ей.

Поскольку Синтия Рентон написала портрет Мандры, полиция предполагает, что она вполне могла сделать с портрета копию, с тем чтобы обеспечить себе алиби. Что же касается Хуаниты Мандры, она сделать этого не могла, так как просто не способна написать картину, подобную той, о которой идет речь. Полицией был допрошен еще один человек, а именно — сестра Синтии Рентон, мисс Альма Рентон, художница с мировым именем.

Полиция надеется в самое ближайшее время найти портрет, который, согласно заявлению Хуаниты Мандры, был украден из ее квартиры. Не пройдет и двадцати четырех часов, утверждают полицейские, как портрет будет найден, и тогда не останется никаких сомнений в том, что Синтия Рентон так или иначе причастна к убийству.

В данном деле фигурируют яркие, экзотические личности, живущие довольно странной, загадочной жизнью. Не последним в их числе является мистер Терри Клейн, искатель приключений, который совсем недавно вернулся из Китая, где пробыл довольно долгое время. Полагают, что он находился в уединенном монастыре, расположенном в горах, недалеко от развалин древнего города, где хранятся золото и драгоценные камни, к которым никто не прикасался вот уже несколько столетий. Клейн прекрасно владеет китайским языком. Полицейские намекают на то, что им удалось подслушать разговор, состоявшийся в квартире Клейна между самим Клейном и какой-то девушкой-китаянкой: юная китаянка якобы обвинила Клейна в том, что это он похитил портрет из квартиры Хуаниты. Тем не менее полиция не стала брать Клейна под стражу, хотя инспектор Мэллоу все же заявил, что, если ему удастся обнаружить факты, указывающие на причастность Клейна к таинственному исчезновению портрета из квартиры танцовщицы, Клейн будет арестован и обвинен не только в соучастии в убийстве Мандры, но и в краже со взломом.

Интересы Синтии Рентон представляет Ренмор Хоулэнд, известный адвокат, специализирующийся на уголовных делах, который гордится тем, что не проиграл ни одного дела, связанного с убийством. Те, кто хорошо знаком с тактикой адвоката, прекрасно владеющего силой убеждения, настаивают на том, чтобы свидетеля Уинтона подвергли перекрестному допросу по эпизоду, касающемуся опознания ног мисс Рентон. Согласно информированным источникам, история о том, что в действительности произошло в квартире Мандры в ночь убийства, пока еще не предана гласности. В самое ближайшее время ее поведает нам сам Хоулэнд или его подопечная; тогда мы узнаем о том, как юная особа была завлечена в коварно сплетенные сети и как между ней, этим склонным к риску, но совершенно чистым существом, и злодеем мужчиной состоялась отчаянная схватка (продолжение на странице 3)».

Терри перевернул страницу, однако продолжение читать не стал. Его внимание приковала к себе фотография портрета, вернее, циничный, злобный взгляд, в котором, несмотря на плохое качество фотографии, ощущалось холодное, торжествующее превосходство.

Терри понял, что те препятствия, которые он воздвиг на пути полицейских, не помешают им в течение всего нескольких часов отделить зерна от плевел. Он вспомнил также о признании Соу Ха. Вряд ли инспектор Мэллоу отнесся к нему без должного внимания, и тем не менее в своем интервью газетчикам он ни словом не обмолвился.

Почему он не сделал этого?

Терри слышал много разных историй о том, какие методы использует полиция в своей работе. Иногда о фактах умалчивают ради того, чтобы добиться обвинительного приговора. Если бы Соу Ха арестовали и она отказалась от своего признания, наверняка возникли бы разного рода препятствия правового характера, которые не позволили бы так просто вынести ей обвинительный приговор, не говоря уже о том, что факты, подтверждающие ее причастность к преступлению, было бы весьма сложно собрать. Что же касается Синтии, то все факты в данном деле свидетельствуют против нее: противоречивые показания, попытка подменить портрет, сфабриковать алиби.

А вдруг, подумал Терри, полиция сознательно не примет во внимание признание Соу Ха, чтобы свалить всю вину на Синтию? Терри слышал, что полицейские практикуют подобного рода вещи. Стоя на тротуаре и отрешившись от уличного шума и суеты, Терри сосредоточил все свои мысли на проблеме, которую ему предстояло теперь решить.

Весь этот процесс внутренней концентрации отнял у него всего несколько секунд, однако этих нескольких секунд ему хватило, чтобы прийти к выводу, который, несомненно, озадачил бы инспектора Мэллоу, если бы только инспектор мог заглянуть в тайники сознания Клейна. Из уже известных фактов Терри логическим путем вывел совершенно неожиданное заключение.

Терри быстро сложил газету, сунул ее под мышку, зашел в располагавшуюся неподалеку аптеку и позвонил оттуда в контору Ренмора Хоулэнда.

— В кабинете мистера Хоулэнда находится некий мистер Леверинг, — сказал он девушке, которая подняла трубку. — Мне нужно срочно с ним поговорить.

— Как вас зовут?

— Бен Маркер, поверенный из «Катлер-Билдинг», — сказал Терри. — Позовите мистера Леверинга к телефону. У меня к нему исключительно важное и срочное дело.

На линии что-то щелкнуло, и Терри услышал приглушенные голоса, как будто всего в нескольких дюймах от телефонного аппарата кто-то с кем-то шепотом горячо спорил. Потом раздался настороженный голос Леверинга:

— Алло, слушаю вас.

Терри постарался придать своему голосу грубый, угрожающий тон:

— С вами разговаривает Бен Маркер, поверенный из «Катлер-Билдинг». Я занимаюсь делами некоего Уильяма Шилда, он поручил мне разобраться во всех его бумагах, и вот, просматривая их, я обнаружил иск, который он предъявил вам в связи с тем, что вы совершили на него наезд. У моего клиента серьезная травма позвоночника, и все из-за того, что вы сели за руль в пьяном виде и сбили его на улице. Мне необходимы деньги, и как можно скорей. В противном случае придется возбудить против вас дело.

Заявление это просто ошарашило Леверинга.

— Вы не можете этого сделать! — воскликнул он. — Все уже давно улажено. Полностью улажено.

— У вас есть расписка Шилда?

— Да. впрочем, нет, не совсем. Но, уверяю вас, все улажено, я обо всем договорился.

— Ничего не улажено, — грубо оборвал его Терри. — Мне нужны деньги, и я их получу от вас.

Леверинг вдруг вспомнил, где он находится.

— Я не могу с вами разговаривать сейчас, — сказал он. — Но я готов дать вам любые объяснения. Если вы поговорите с вашим клиентом, он сам вам все объяснит. И не советую вам слишком усердствовать. Вашему клиенту это может не понравиться. А пока отложим наш разговор. Я сам вам позвоню позже. До свидания.

Терри услышал прерывистые гудки.

Он положил трубку, повернулся и вдруг увидел прямо перед собой добродушно улыбающегося инспектора Мэллоу.

— Клейн, что это вы опять задумали? — поинтересовался инспектор. — Снова помогаете нам?

— Что вам угодно? — резко спросил Клейн, однако резкость его тона никоим образом не отразилась на веселом, добродушном настроении инспектора.

— Жаль, что мне опять приходится причинять вам беспокойство, — сказал Мэллоу. — Но вас желает видеть у себя прокурор. Когда он велел мне доставить в. первое, что я сказал…

— Нехорошо все это! — оборвал его Терри. Мэллоу удивленно поднял брови.

— Дело в том, — улыбнулся Терри, — что в кабинете прокурора округа я установил подслушивающее устройство.

Лицо Мэллоу стало серьезным.

— Очень скоро вы и ваша сообщница Синтия Рентон поймете, что, когда речь идет об обвинении в убийстве, шутки вроде этой совершенно неуместны. А почему вы не на собеседовании в конторе Хоулэнда?

— Я там был. Потом ушел, — объяснил Терри.

— Что вы там были, нам известно. Но почему вы, позвольте спросить, ушли?

Терри пожал плечами.

— Ладно, — заметил Мэллоу. — Остальных привезем, когда Хоулэнд закончит беседовать с ними, тогда вы увидите всех ваших друзей. Мы слышали, Хоулэнд готовится к выступлению в суде, намерен блеснуть как всегда.

— Поэтому вы хотите допросить его свидетелей, чтобы таким образом опередить его и первым нанести удар? — спросил Терри.

— Ну зачем так, мистер Клейн, — укоризненно покачал головой инспектор Мэллоу. — Ничего подобного мы делать не собираемся. Мы не собираемся оказывать хоть какое-нибудь давление на свидетелей со стороны защиты, даже не собираемся разговаривать с ними как со свидетелями. Мы лишь хотим сообщить им кое-какие новые факты, которые открылись нам в ходе расследования.

— Новые факты? — спросил Терри. Мэллоу торжествующе улыбнулся:

— Видите ли, нас очень заинтересовало, каким образом портрет Мандры пропал из квартиры Хуаниты, вот мы и решили обыскать весь дом, поспрашивали жильцов и, конечно, обнаружили, что какой-то молодой человек снял в этом доме квартиру, причем как раз ту, что рядом с квартирой Хуаниты. Внешность этого молодого человека, судя по описаниям, соответствует вашей, Клейн, вот ведь как! Когда управляющая домом стала описывать внешность этого молодого человека, меня прямо как током ударило, но работа есть работа, мы поднялись в квартиру, которую он снял, и обыскали ее. Ни одежды, ни каких-либо других признаков того, что в квартире кто-то жил, мы не обнаружили. Но вот в туалете на полке мы нашли кусочки дерева. Невинные такие кусочки. Однако когда мы сложили их вместе, то поняли, что когда-то они были подрамником, к которому гвоздиками был прикреплен холст. Мы перерыли всю квартиру, заглянули во все углы, подняли ковер и наконец нашли похищенный из квартиры Хуаниты портрет Мандры. Его опознали и Хуанита, и таксист, и управляющая домом.

Инспектор Мэллоу пристальным, суровым взглядом посмотрел на Терри Клейна.

Клейн вздохнул:

— Итак, вы снова везете меня к прокурору округа. Я правильно вас понял?

— Я действую согласно указаниям.

— Поедем на такси?

— Если заплатите.

— А если не заплачу?

— Что ж, — произнес Мэллоу. — Жаль будет…

Терри поднял руку:

— Такси!

Глава 15

Паркер Диксон улыбался одними губами, глаза у него были холодны и внимательны, как у боксера, изучающего своего противника перед боем.

— Боюсь, мистер Клейн, что в прошлый раз вы были не совсем откровенны со мной.

Он посмотрел на стенографистку, которая сидела за маленьким столиком в другом конце кабинета и вела подробную запись разговора.

— Я так хотел помочь, — сказал Терри.

— Помочь? — переспросил Диксон.

— Да.

— Кому? — В голосе прокурора прозвучала нотка раздражения.

— Вам и инспектору Мэллоу, — заверил его Терри. — Еще немного такой помощи, и вы бы совсем запутали дело. Это загадочное исчезновение девушки-китаянки из вашей квартиры, например. Будьте добры, объясните, каким образом ей удалось скрыться.

— Я уже говорил вам, — терпеливо пояснил Терри. — Помощь или, скажем, сотрудничество предполагает общую цель, о которой известно обеим сторонам. Поэтому и я в свою очередь мог бы задать вам вопрос: почему вы не сказали мне, что в моей квартире установлено подслушивающее устройство?

— Все, что вы тут говорите, Диксон, — сказал инспектор Мэллоу, — отскакивает от него, как резиновый мячик от стенки, его ничто не волнует. Его ничем не проймешь. Такой красивенький, такой невинненький, а вообще-то вроде того поросенка, который роется в…

— Ладно, Джим, не надо, — оборвал его прокурор, не сводя глаз с Клейна. — Между прочим, мистер Клейн, я пригласил вас сюда не для того, чтобы упражняться в красноречии. Я пригасил вас для того, чтобы дать вам последнюю возможность рассказать все по порядку: какое отношение вы имеете к убийству Мандры, что вы делали после того, как было совершено убийство, особенно же нас интересуют обстоятельства, связанные с кражей портрета Мандры из квартиры его вдовы. Пожалуйста, постарайтесь понять, мистер Клейн, информация сейчас мне не нужна. Ее у меня в избытке. Просто я собираюсь дать вам последнюю возможность оправдать ваши поступки.

Терри молчал.

— Как следует понимать ваше молчание? — поинтересовался Диксон. — Вам что, нечего добавить к тому, что вы уже сказали?

— Если вы уточните, что именно вас интересует, я буду искренне рад ответить на ваши вопросы, — сказал Терри.

— Почему сегодня днем вы покинули контору Хоулэнда прежде, чем туда прибыли все остальные?

— Мы с мистером Хоулэндом разошлись во мнениях.

— По поводу чего?

— По поводу одного обстоятельства, которое не имеет никакого отношения к данному делу.

— Уж не по поводу ли того, каким образом адвокат собирается защищать мисс Рентон? Или, может, по поводу того, какие мисс Рентон собирается дать показания?

Клейн поднял брови и холодно спросил:

— Вы пригласили меня сюда для того, чтобы узнать, как мистер Хоулэнд собирается защищать мисс Рентон?

Диксон опустил глаза, как бы признавая тем самым некоторую неуместность своих вопросов, однако спустя мгновение вновь устремил на Терри пристальный взгляд.

— Сейчас сюда прибудут Альма Рентон и мистер Джордж Леверинг, — сообщил он. — Мои люди доставят их, как только они покинут контору Хоулэнда. Я собираюсь допросить их по поводу подмены портретов. И мне хочется, чтобы вы присутствовали при этом разговоре. Если то, что будет сказано здесь, не совпадает с тем, что знаете вы, я с удовольствием выслушаю вашу точку зрения про данному вопросу. Мне очень не хочется хоть как-то угрожать вам, мистер Клейн, тем не менее я должен заметить, что от обвинения в совершении очень серьезного преступления вас могут спасти добрые намерения, иными словами, весь вопрос в том, как вы поведете себя.

— Значит, — весело улыбаясь, сказал Терри, — если я выступлю в качестве, грубо говоря, вашего соучастника и помогу вам изобличить Альму, вы решите, что намерения у меня добрые и не станете меня арестовывать, если же я не сделаю этого, вы сочтете мои намерения дурными и предъявите мне обвинение в соучастии. Я вас правильно понял?

— Я этого не говорил! — парировал Диксон.

— Вы действительно этого не говорили, но разве не это имели в виду?

Прокурор пожал плечами.

— Я полагаю, мистер Клейн, что первую часть нашего разговора можно считать оконченной. Теперь, думаю, вы понимаете, в каком положении находитесь, и можете с должным пониманием отнестись и к моему положению.

Рука прокурора потянулась к кнопке на столе, и через мгновение, по всей видимости, в ответ на сигнал, молодая женщина открыла дверь и впустила в кабинет Альму Рентон и Джорджа Леверинга.

— Садитесь, — вежливо предложил прокурор. — Вы, конечно, знаете мистера Клейна. Я хочу задать вам несколько вопросов.

— Только имейте в виду, — медленно, как бы с наслаждением растягивая слова, предостерег их Клейн, — если вы не будете отвечать на эти вопросы правильно и правдиво, мне придется то и дело вставлять замечания. Такова цена, которую они запросили с меня за мою же собственную свободу.

Альма удивленно взглянула на него.

— Терри! — В ее голосе послышалось недоверие. Леверинг закивал головой, как бы давая понять своим самодовольным видом: «На Альму этот ваш фокус с признанием, может, и произвел впечатление, но меня-то вы этим не удивите».

Диксон посмотрел на Альму Рентон.

— Когда вы впервые узнали о том, что ваша сестра убила Мандру? — спросил он.

Терри включился в разговор с легкостью, присущей опытному тамаде, у которого на все случаи жизни заготовлены приличествующие моменту тосты.

— Позвольте сделать одну поправку, мистер Диксон. Она не знает, что ее сестра убила Мандру, по той простой причине, что ее сестра убийства не совершала.

Прокурор перевел взгляд на Терри:

— Из вашего замечания, мистер Клейн, следует, что вам известно, кто убил Мандру.

Терри кивнул.

Рука Диксона снова потянулась к кнопке. На этот раз раздались два звонка.

— Может быть, — сказал прокурор, — вы хотите рассказать нам о девушке-китаянке, которая заходила к вам сегодня? Как ее зовут? Кто она такая?

— Нет, не хочу, — задумчиво произнес Терри. — Боюсь, что тут я вам помочь не смогу, мистер Диксон.

В глазах прокурора мелькнуло какое-то коварное лукавство. От Терри это не ускользнуло, поэтому то, что последовало, не застало его врасплох. Дверь как-то по-театральному широко распахнулась, и полицейский в форме ввел в кабинет Соу Ха.

Ее прямая осанка, спокойный, исполненный достоинства вид — все наводило на мысль о том, что душа ее достигла состояния полной безмятежности.

— Это та самая девушка? — спросил Диксон. Терри медленно поднялся с кресла.

— Да. Это та самая девушка.

— Если я не ошибаюсь, мистер Клейн, она призналась вам в убийстве Мандры, подробно рассказала, как все произошло, но попросила не использовать признание, с которым она пришла к вам, не сомневаясь в вашей порядочности, до тех пор, пока не выяснится, что никакими другими способами Синтию Рентон спасти нельзя.

— Да, это правда, — сказала Соу Ха, не дав Терри возможности ответить на вопрос прокурора. — Этот человек был воплощением зла, и я убила его.

В кабинете на мгновение воцарилась напряженная тишина, все замерли, и только Альма Рентон как-то судорожно глотнула воздух.

— Позвольте мне сделать поправку и здесь? — попросил Терри.

— Нет, нет, мистер Клейн, вы сделали и так уже достаточно поправок, — возразил Диксон.

— Может быть, я все-таки задам один или два вопроса, — предложил Клейн и, не дожидаясь разрешения, обратился к Соу Ха: — Где была Синтия Рентон в тот момент, когда убили Мандру?

— Она спала на кровати в соседней комнате, — сообщила Соу Ха. Ее голос был лишен всякого выражения, как у человека, который осознал неизбежность катастрофы и теперь спокойно ожидает развязки.

— Что в этот момент делал Мандра?

Она посмотрела на Терри взглядом, в котором ничего нельзя было прочесть. Лицо у нее было непроницаемым; между ней и Терри, казалось, возникла стена.

— Настало время, — сказал Терри, — ответить на все эти вопросы. Никаким другим способом художницу спасти нельзя.

— Мандра сидел за столом. В руках он держал «слив-ган», — наконец ответила на его вопрос Соу Ха. — Я узнала его: это был тот самый «слив-ган», который хранился в вашем стеклянном шкафчике.

— Что еще было на столе? — спросил Терри.

— Еще женская сумочка. Думаю, это была сумочка художницы.

Паркер Диксон и инспектор Мэллоу обменялись многозначительными взглядами. В глазах прокурора мелькнуло торжество. Мэллоу нахмурил лоб.

— Какого цвета была сумочка?

— Черная.

Клейн взглянул на Альму Рентон.

— У Синтии есть сумочка черного цвета? — спросил он у нее.

— Нет. Синтия просто ненавидит черный цвет. Она носит коричневую сумочку — темно-коричневую.

Клейн снова повернулся к Соу Ха:

— Каким образом у Мандры оказался этот «слив-ган»?

— Думаю, он каким-то образом попал к нему из вашей квартиры.

— Каким образом?

— Этого я вам сказать не могу, потому что не знаю. Диксон посмотрел на стенографистку:

— Вы все записываете, мисс Стокли?

— Каждое слово, — ответила молодая женщина.

— Продолжайте, мистер Клейн, — прокурор мило улыбнулся Терри. — У вас все так прекрасно получается. Правда, со своей помощью вы немного опоздали, но уж коль начали, постарайтесь наверстать упущенное время.

— Насколько я понимаю, — Клейн быстро посмотрел на Соу Ха, — это поможет Синтии Рентон?

— Кое-какие моменты нуждаются все же в более подробном рассмотрении, — заметил прокурор. — Мы же не можем закрыть глаза на то, что, скажем, сделали вы, Клейн. Я имею в виду, например, портрет.

— Да, — сказал Клейн. — Я прекрасно понимаю, в каком положении нахожусь. Однако признаниями вы теперь располагаете, и мне думается, что нам всем удастся, наконец, выпутаться из этой истории. Первым делом надо выяснить вопрос, касающийся поддельного портрета. Пожалуй, вы, Леверинг, сможете рассказать об этом лучше, чем кто-либо другой.

У Леверинга был вид кающегося грешника.

— Я ужасно сожалею о содеянном, — признался он. — И готов рассказать всю правду. Теперь, когда девушка-китаянка призналась во всем, я могу сделать это. Я был у Альмы. Пришла Синтия и рассказала нам о случившемся. Ее одурманили. Когда она проснулась, Мандра был уже мертв. Мне захотелось помочь ей выпутаться из этой истории, и я вызвался сбегать, так сказать, на разведку. Там, около дома Мандры, я узнал о существовании свидетеля, который видел, как какая-то женщина спускалась с портретом по лестнице. Возвратившись, я спросил у Альмы, не сможет ли она сделать копию портрета по наброскам Синтии. Альма ответила утвердительно, тогда я предложил эту идею с поддельным портретом, который можно было бы потом доставить в квартиру Синтии и тем самым обеспечить ей алиби, в котором фигурировали бы те самые два часа ночи.

Взгляд, которым Диксон окинул Леверинга, вряд ли можно было назвать лестным для последнего.

— Сколько времени вы пробыли в квартире Альмы Рентон к моменту прихода Синтии?

— Я не могу назвать точное количество минут.

— Несколько необычное время для визита, не правда ли?

— Может быть, вы и правы. Но дело, не терпящее отлагательств, заставило меня… Одним словом, мне нужно было повидать Альму Рентон по одному весьма важному делу.

— Вы, вероятно, хотели попросить у нее денег на азартные игры? — поинтересовался Клейн.

— Вас это не касается! — вскипел Леверинг. — И кто это поручил вам опеку над сестрами Рентон? Пытаясь спасти эту китаянку, вы впутали их в грязную скандальную историю.

— Перестаньте, — строго приказал Диксон. — Вы и сами вели себя не лучшим образом, мистер Леверинг.

— А теперь, — сказал Терри, — настал мой черед. Я должен сделать вам одно признание. Убийство, джентльмены, было совершено моим «слив-ганом».

— Итак, вы утверждаете, что это ваш «слив-ган». Вы в этом уверены? — спросил Диксон.

— Да, уверен. Более того, я всегда был в этом уверен.

— Однако поначалу вы не очень-то хотели признаваться в этом.

— Я просто проявил некоторую осторожность.

— Ладно, продолжайте.

— Итак, — задумчиво произнес Клейн, беглым взглядом окинув обращенные к нему лица, — необходимо рассмотреть два очень важных вопроса. Первый: каким образом «слив-ган» оказался у Мандры? И второй: как он попал сюда? Что вы можете сказать по этому поводу, Соу Ха?

— Мне нечего больше добавить к тому, что я уже сказала. Больше я ничего не знаю, — ответила она.

— Что вы сделали со «слив-ганом» после того, как убили Мандру?

— Я попыталась вернуть его в вашу коллекцию. Но дверь шкафчика была заперта, и я… — Она замешкалась.

— Так что вы? — спросил Терри.

— Говорить я больше не буду, — спокойно, с достоинством ответила она. — Я и так уже много сказала.

Клейн кивнул и повернулся к прокурору:

— Давайте попробуем ответить на эти два вопроса: каким образом «слив-ган» попал к Мандре и как он потом оказался здесь, у вас? Для начала давайте подумаем, что за человек был этот Мандра и какие у него были желания. Следует помнить, что Мандре очень хотелось приобрести «слив-ган». Оружие подобного рода как нельзя лучше подходит к его коллекции. Оно и редкое, и ценное. Таким образом, Мандра был готов на все, лишь бы раздобыть подлинный старинный «слив-ган». Мы знаем также, что, если Мандра что-то желал, ничто не могло помешать ему осуществить свое желание. Он ни перед чем не останавливался. Кто-то похитил из моей квартиры «слив-ган» и передал его Мандре. Для того чтобы узнать, кто это сделал, давайте подумаем, каким образом «слив-ган» попал сюда, к вам. «Слив-ган» подложил человек, для которого визит к вам был полной неожиданностью. Если бы человек этот заранее знал о том, что его доставят сюда, он наверняка не взял бы с собой «слив-ган». Таким образом, можно заключить, что человеком, который подложил «слив-ган», является некто, кого ваши люди задержали при выходе из моей квартиры. Поскольку каждого, кто выходил из квартиры, полицейские задерживали и доставляли сюда, возникает вопрос, почему у интересующего нас человека «слив-ган» оказался именно в момент выхода из моей квартиры. Ответ на этот вопрос, думаю, может быть только один. Человек, который похитил из моей коллекции «слив-ган», знал, что пройдет еще немало времени, прежде чем я обнаружу пропажу. Однако после убийства ему захотелось как можно скорее вернуть его на место, точно так же, как до убийства ему хотелось поскорей украсть его. Он собирался положить его обратно в стеклянный шкафчик, в котором я храню антикварные вещицы. Однако сделать это ему не удалось, потому что дверцу, которая обычно была открыта, Ят Той запер на ключ. Решив отложить попытку до следующего раза, он вышел из моей квартиры на улицу, где и был задержан вашими людьми. Соу Ха этим человеком быть не может — она и сама это теперь поняла, — ибо ни разу не была в вашем кабинете до того, как в нем был обнаружен «слив-ган». В этом пункте обстоятельства ни в коей мере не подтверждают ее признания. Сейчас как никогда важно найти того, кто принес сюда «слив-ган». Так вот, джентльмены, я могу назвать только одного человека, который был в моей квартире и имел возможность положить «слив-ган» на место.

Терри сделал паузу, повернулся и театральным жестом ткнул указательным пальцем в сторону Леверинга.

— Это вы, Джордж, пытались положить «слив-ган» на место, однако из-за того, что дверца была заперта, не смогли сделать этого. Потом вас задержали полицейские и, прежде чем вы успели избавиться от оружия, доставили к прокурору. Вы стерли платком отпечатки пальцев, пока сидели в приемной в ожидании вызова, но спрятать «слив-ган» вам было некуда, и вы вместе с ним вошли в этот кабинет. А теперь скажите нам, — потребовал Терри, глядя смертельно побледневшему Леверингу прямо в глаза, — каким образом к вам попал этот «слив-ган»?

Широко раскрытыми, испуганными глазами Леверинг, как загипнотизированный, смотрел на Терри. Выражение учтивости на лице Паркера Диксона сменилось выражением глубокой озадаченности, его губы, привыкшие к профессиональной, заготовленной на все случаи жизни, улыбке, вдруг как-то надулись. Ошарашенная Альма Рентон перевела взгляд с Терри на Леверинга.

Медленно растягивая слова, чтобы придать им весомость, Терри сказал:

— Я отвечу на этот вопрос за вас, Леверинг. Я сам скажу, каким образом «слив-ган» попал к вам. Вы получили его от Уильяма Шилда. Но еще раньше для этого же Шилда вы украли оружие из моей коллекции.

Шилд и Мандра шантажировали людей, якобы совершивших наезд на пешехода, — наезд этот на самом деле был ловко подстроен самими шантажистами. Они заранее составили список людей, которые перед тем, как сесть за руль, могут пропустить пару бокалов вина. Вы попали в этот список потому, что, благодаря Альме, имели доступ к моей квартире. От вас Мандре нужны были не деньги. Ему нужен был мой «слив-ган». Для того чтобы избежать судебного преследования, которым вам угрожал Мандра, вы и похитили этот «слив-ган». Можно предположить, что Мандра собирался сделать с него копию, через вас вернуть эту копию в мою коллекцию. Вы были уверены в том, что подмену можно будет произвести до того, как обнаружится пропажа «слив-гана». Но при помощи этого самого «слив-гана» было совершено убийство, стрела поразила Мандру в самое сердце, и убийца не смог извлечь ее из тела. Стрелу эту, однако, должны были извлечь при вскрытии, и полиции рано или поздно удалось бы определить, каким оружием было совершено убийство. Следовательно, поскольку я не знал о пропаже моего «слив-гана», убийце нужно было во что бы то ни стало положить его обратно в мой шкафчик до того, как я обнаружу, что он в нем отсутствует. Поэтому Шилд вновь оказал на вас давление, на этот раз для того, чтобы вы вернули «слив-ган».

— Секундочку, мистер Клейн! — прервал Терри Диксон. — Необходимо прояснить один момент. Зачем это Шилду понадобилось выгораживать эту девушку-китаянку?

— А он вовсе и не пытался ее выгораживать, — пояснил Терри.

— Давайте пораскинем мозгами, джентльмены, и примем во внимание один очень важный во всем этом деле факт. Беспристрастные и незаинтересованные свидетели показали, что женщина, которая вышла с портретом из квартиры Мандры и которую видели на лестнице, несла портрет перед собой, держа его обеими руками. Тот факт, что женщина могла держать в своих руках одновременно и портрет, и сумочку, представляется совершенно невероятным, тем более если учесть, что краска на холсте еще не высохла.

В глазах Диксона вспыхнул интерес. — Таким образом вы хотите сказать…

— Таким образом, я хочу сказать, что женщина эта должна была вернуться за своей сумочкой, — сказал Клейн. — И что она является единственным человеком, у которого был ключ от двери, ведущей в коридор, за исключением, быть может, Шилда и его дружков. Далее. Шилд и его дружки не стали бы заходить к Мандре в столь необычный час, если только, конечно, заранее не задумали убить его. Однако, если даже предположить, что убийство было задумано ими заранее, они наверняка принесли бы с собой оружие. Убийство, следовательно, было совершено в состоянии аффекта. Итак, мы знаем, что Хуанита взяла портрет и вышла с ним из квартиры Мандры в два часа ночи. Сумочки у нее с собой не было, так как с таксистом она расплатилась «шальными деньгами», которые достала из чулка. Далее мы установили, что убийство было непреднамеренным, оно было совершено под воздействием какого-то чувства или импульса. Мы также установили, что, когда Хуанита, будучи вне себя от ревности, покинула в два часа ночи квартиру Мандры, на столе перед Мандрой лежала женская сумочка. Эту сумочку в два часа сорок пять минут видела Соу Ха. Однако к тому моменту, когда был обнаружен труп Мандры, сумочки на столе уже не было. Следовательно, логично будет предположить, что Хуанита, расплачиваясь с таксистом, вспомнила, что оставила сумочку в квартире Мандры, заплатила таксисту из своих «шальных денег», поднялась к себе в квартиру, оставила там портрет, вызвала другое такси и вернулась за сумочкой. Поскольку она жена Мандры и поскольку она утверждает, что приходила к Мандре, чтобы забрать портрет, и что телохранитель ее не видел, можно заключить, что у нее был ключ от двери в коридор. Она вернулась, чтобы забрать свою сумочку. Было это между двумя сорока пятью, когда ушла Соу Ха, и несколькими минутами четвертого, когда было обнаружено тело. Это она убила Мандру. Убила его в порыве ревности, зная, что он собирается развестись с ней. Она относится как раз к тому типу женщин, которые способны на такого рода поступки. Она схватила со стола оружие, выпустила стрелу прямо в сердце Мандре и поспешила уйти из квартиры. Затем она вернула оружие Шилду. Шилд в свою очередь вернул его Леверингу, а тот неуклюже попытался вернуть это оружие в мою коллекцию.

Терри взглянул на слушателей.

— В момент убийства Синтия Рентон спала в соседней комнате. Она проснулась от шума, который подняла Хуанита, покидая квартиру. Синтия вышла из комнаты и увидела перед собой труп Мандры. Итак, Леверинг, теперь вы должны рассказать нам всю правду. Должен и я в свою очередь признаться, что это я позвонил вам в контору Хоулэнда и выманил у вас подтверждение того, что Шилд ложно обвинил вас в совершении наезда и что вам удалось это дело уладить. Я начал размышлять о том, как все было на самом деле. Зная о методах Мандры, зная о том, как сильно хотелось ему заполучить «слив-ган», наконец, зная о разработанной им системе шантажа, которая позволяла ему выбирать жертвы по своему желанию, я понял, что вас он должен был использовать для того, чтобы раздобыть этот «слив-ган», в чем вы впоследствии и признались мне сами, не ведая о том, с кем разговариваете.

Не обращая внимания на бледные, напряженные лица ошарашенных свидетелей, Терри Клейн сурово посмотрел Леверингу прямо в глаза.

Все это было настолько неожиданным для Леверинга, что мысли его и чувства, как ни старался он скрыть их от взглядов присутствующих, отчетливо читались на его лице. Прокурору округа Диксону, человеку, имеющему немалый опыт в чтении лиц людей, находящихся в состоянии эмоционального стресса, было достаточно окинуть Леверинга одним взглядом, чтобы принять мгновенное решение.

— Молодой человек, — произнес он подчеркнуто сухо. — Стенографистка записала все, что было здесь сказано. Я не собираюсь угрожать вам, равно как не собираюсь давать вам каких-либо обещаний, но в течение ближайших двух минут вам предстоит решить, как вести себя дальше. Вина ваша несомненна. Однако степень ее зависит теперь только от вашего решения.

Джордж Леверинг провел пальцем по внутренней стороне галстука. Он часто и тяжело дышал.

— Хорошо, сэр, — сказал он после некоторого раздумья. — Я все расскажу.

Глава 16

Синтия Рентон держала в руке бокал с коктейлем под названием «Король Альфонс»: сливки, толстым слоем покрывавшие темного цвета жидкость, бурлили и пенились.

— Отчего это происходит, Филин? — спросила она.

— Ты о чем?

— О сливках на «крем де какао», — пояснила она. — Они как будто кипят, разве что пузырьков нет. Как избиваемые ветром грозовые облака.

— Не знаю.

Она отвела взгляд от бокала и посмотрела Терри прямо в глаза.

Представление закончилось. Перед танцами, которые должны были последовать за ним, наступило затишье, оркестр молчал. По залу сновали официанты и их помощники с тележками. Музыкальные, хорошо поставленные голоса оживленно беседующих между собой посетителей наполняли ночной клуб приятным ровным гулом, который время от времени сопровождался звоном ударяющихся о тарелки и соусницы приборов.

— Вот и обнаружилась твоя слабость, — сказала она. Он удивленно поднял брови.

— У тебя, как и у всех богов, есть слабое место. Наконец-то я обнаружила то, чего не знаешь ты. — Она засмеялась, перегнулась через столик и сжала своей рукой тыльную сторону его ладони. — Филин, ведь ты сам позволил мне обнаружить это?

Он повернул ладонь, чтобы ответить на ее пожатие.

— Мне так жалко Хуаниту, Терри! — сказала она. — Ее ни в чем нельзя обвинять. В конце концов, Мандра заслужил смерть, а она человек буйного темперамента, свободы в выражении чувств. По отношению к ней нельзя применять правила и законы, которые распространяются на обычных людей. Я и сама немного такая, поэтому очень хорошо понимаю Хуаниту.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Терри, — в качестве защитника она наняла твоего друга Ренмора Хоулэнда.

— Ах, старый добрый Ренни, — засмеялась Синтия. — Ты бы видел, с каким самодовольным видом он убеждал меня дать на суде ложные показания. Он сказал, что подобный рассказ поможет мне. Что только он позволит мне выпутаться из этой истории и что перед присяжными мне надо сыграть как можно убедительней: когда нужно — пустить слезу и чтоб во время плача никаких ножек, ножки надо показывать в промежутках между рыданиями. Для газетных фотографов — и ножки, и слезки. Он также сказал, что ножкам присяжные придают больше значения, чем алиби. Как ты думаешь, Терри, он прав?

— Ну, ему видней, — рассмеялся Терри. — Присяжным заседателем мне быть не доводилось, но я, пожалуй, знаю, как повел бы себя, если б все же довелось.

Она лукаво посмотрела на него и с притворной скромностью сказала:

— Ты бы оправдал меня, Филин. Во время генеральной репетиции Ренни так увлекся, что никак не мог сосредоточиться на самих показаниях.

Она вдруг резким движением приподнялась со стула и наклонилась к Терри:

— Расскажи мне про эту юную китаянку. Как она?

— Соу Ха предложила мне свою дружбу, а если китайцы предлагают свою дружбу, то это серьезно и навсегда. Соу Ха думала, что это ты убила Мандру. Она была уверена в том, что я люблю тебя, и, чтобы сделать меня счастливым, призналась в убийстве, которого не совершала. Сумасшедший поступок, если взглянуть на него с нашей точки зрения. Но она китаянка, и, с ее точки зрения, подробный поступок вполне естественен и логичен.

Синтия вдруг стала серьезной.

— Терри Клейн, что бы ни случилось, ты не должен предать дружбу этой девушки.

Терри озадаченно нахмурился:

— Что ты, Синтия, как можно. Да это просто исключено. А почему ты заговорила об этом?

— Потому, что скоро тебе предстоит одно серьезное дело… Терри, обещай мне одну вещь… Хотя нет, давай лучше сделаем так. Я задам тебе вопрос, а ты ответишь мне на него по-китайски. Согласен?

— А что за вопрос?

— Когда ты женишься на Альме? — Глаза у нее стали грустными, однако голосу своему она попыталась придать столь характерную для нее шутливую, с оттенком капризной настойчивости интонацию. — Помни, пожалуйста, о том, что у Альмы довольно традиционные представления о браке: подари ей всего себя, свое тело и свою душу. Обещай мне, пожалуйста, никогда не изменять ей, относиться к жизни трезво и серьезно, вычеркнуть эту юную китаянку из списка своих близких друзей. Постарайся избавиться от этой своей разбросанности и всегда относись ко мне, как к маленькой, непутевой сестричке… Обещаешь? Только, пожалуйста, ответь мне по-китайски, Филин!

— Почему по-китайски, Синтия?

Она засмеялась, однако, несмотря на то, что лицо у нее, казалось, было веселым, в голосе ее что-то дрогнуло.

— Потому что в китайском языке нет слова «да», глупенький. Как я не хочу, чтобы ты стал серьезным и утратил способность относиться к жизни, как к приключению!

Она сжала губы и издала какой-то мычащий звук. Что означает этот звук? — спросила она.

— В китайском языке этот звук означает «нет», — он улыбнулся и нежно посмотрел на нее. — Когда китаец собирается дать отрицательный ответ, он просто прибавляет этот мычащий звук к любому слову или предложению.

— Вот здорово! — воскликнула Синтия. — Выходит, чтобы сказать «нет», китайской девушке даже рта открывать не надо?

На ее замечание Терри отреагировал едва заметным кивком, потом предложил:

— В связи с твоим вопросом хочу тебе сказать вот что: я не собираюсь жениться на Альме.

В глазах Синтии отразился ужас.

— Не собираешься… жениться на Альме? Но ты должен это сделать, Филин! Ты ведь не хочешь разбить ей сердце. Ты любишь ее, она любит тебя. Ведь ты любишь ее, Филин?

— В некотором смысле — да.

Так почему же ты не собираешься жениться на ней?

— Потому, — он сжал ее пальцы, голос у него при этом стал каким-то хрипловатым, — что собираюсь жениться на тебе.

— Ты… собираешься… нет, Филин, нет… пожалуйста… Альма…

— Альма сама хочет этого, — прервал он ее. — Она слишком занята своей карьерой, и у нее просто времени нет для того, чтобы быть женой. Раньше она об этом не думала, но вот теперь, когда произошло все это…

Вцепившись руками в стул, Синтия ошарашенно смотрела на него.

— Что ж, — сказала она, — если ты собираешься сказать мне еще что-нибудь в таком же роде, то, умоляю тебя, только не в этом месте, где так много незнакомых, чужих людей… и где заметны будут следы от помады на твоем лице. Давай, Филин, поднимайся… Ты же не хочешь, чтобы я силой вытащила тебя отсюда? Пошли, пошли! Скорее.

Сбитый с толку официант бросился им вдогонку. Перехватить их ему удалось лишь у самого выхода. Он не поверил своим глазам, когда взглянул на чек, который Терри сунул ему в руку. Пока они, стоя у гардероба, дожидались швейцара, отправившегося за меховой шубкой Синтии, к Терри подошел мальчик, разносчик газет, и, развернув перед ним первую страницу газеты, сказал:

— Прочтите об убийстве, мистер!

— Смотри-ка, Филин! Фотография Хуаниты… Терри дал мальчику полдоллара и взял у него газету.

Взглянув на нее из-за плеча Терри, Синтия вдруг засмеялась.

— Смотри, смотри! — воскликнула она.

Терри бегло просмотрел заголовки «ИГРОК В ПОЛО ПРИЗНАЕТСЯ В СВОЕЙ ПРИЧАСТНОСТИ К УБИЙСТВУ МАНДРЫ», «СПОРТСМЕН ДОСТАЕТ ОРУЖИЕ УБИЙСТВА ДЛЯ ОТЧАЯННОЙ ТАНЦОВЩИЦЫ», — потом перевел взгляд на фотографию, на которую указывала Синтия. Хуанита была сфотографирована в тюрьме, перед дверью камеры. Фотография была снабжена следующим комментарием:

«Хуанита Мандра, очаровательная танцовщица, вдова убитого, впервые поведала свою историю: „Мы решили развестись. Мне надоели его измены. Я пришла к нему в квартиру, чтобы забрать кое-какие вещи. „Слив-ган“ лежал на столе. Не имея ни малейшего представления о том, что это такое, я взяла его. Мандра схватил меня. Мы начали бороться. Он порвал платье на моем плече. Я пыталась оттолкнуть его от себя. Теперь я уверена в том, что он намеревался убить меня из этого самого „слив-гана“. Его влажные потные руки скользнули по моим обнаженным плечам. Своими пальцами он придавил мою руку к затвору. Я вскрикнула от боли. Вдруг что-то просвистело, я ощутила какой-то толчок. Джекоб откинулся назад. Но даже тогда я не поняла еще… (О том, что произошло дальше, вы сможете прочесть на странице 3, колонка 2.)“

Швейцар наконец принес шубку, и Терри помог Синтии надеть ее. Кутаясь в нежный пушистый мех, Синтия рассмеялась:

— Ах, старый добрый Ренни! Он сделал все как надо. Хуаните страшно повезло, что Ренни уже и версию подготовил, и «слив-ган» изучил, и отрепетировал все самым тщательнейшим образом. Видел бы ты, как методично он убирал из рассказа даже малейшие погрешности.

Она вновь посмотрела на фотографию Хуаниты тем критическим взглядом, каким женщины обычно оценивают друг друга.

— Знаешь, Филин, — сказала она, — аргументы, которыми она собирается поколебать присяжных заседателей, ничуть не лучше моих!