Терри Клейн (№1) - Смерть таится в рукаве

Он покачал головой и кончиками пальцев нежно потрепал волосы у нее на виске.

— Возможно, цена, которую вы заплатили за успех, оказалась слишком высокой.

— С чего вы это взяли? — спросила она.

— Тут дело не в вас одной, — сказал он, поглаживая ее волосы. — Это происходит со всеми, кто сосредоточивает свои усилия на стремлении добиться успеха. Видите ли, Альма, жизнь — это тяжкое состязание. Не важно, к какой цели ты стремишься, найдутся миллионы людей, которые будут добиваться того же. Из этих миллионов достаточно высокой одаренностью обладают сотни тысяч. Поэтому дело тут не в таланте, а в умении приспособиться. Победителей отличает готовность жертвовать тем, чем другие жертвовать не могут.

— Вы хотите сказать, что мне не нужно было бороться, что надо было покориться судьбе?

— Нет, — возразил он. — Я вовсе не хочу так сказать. Дело тут намного серьезнее. Вопрос в том, какую именно цель вы выбираете.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Терри, расскажите мне об этом. Я хочу знать. Жизнь потрепала меня, она потрепала почти всех моих знакомых, а вот вас пощадила. Я пытаюсь делать все возможное, чтобы она пощадила и Синтию, но у меня, как видите, ничего не получается. Синтия — как котенок, который гоняется по комнате за скомканной бумажкой. Мне бы хотелось сидеть где-нибудь с краешку и наблюдать за ней. Она совсем не думает о последствиях, и мне бы хотелось, чтобы так и оставалось. Знаете, Терри, когда я вижу человека, который только и делает в жизни, что резвится, готова биться об заклад, что за ним есть кто-то, кто принимает на себя все удары, обычно это отец или мать, которые лелеют свое дитя, или сестра, как это у нас с Синтией. Синтия постоянно попадает в переделки, и я постоянно выручаю ее. И вот теперь она попала в такую переделку… Я боюсь, что на этот раз мне не помочь ей.

— Думаете, дело обстоит так плохо?

Она кивнула и, положив голову ему на колени, задумалась. Потом попросила:

— Так расскажите мне, Терри, каким образом вам удалось сохранить непосредственность. Вы отказываетесь серьезно относиться к жизни, и в то же время вы уважаете ее, как уважают сильного соперника. Нельзя сказать, что вы ее недооцениваете, но вы не очень-то и думаете о ней. Вы такой же искатель приключений, как и раньше, до поездки, а может, даже и больше.

— Наверное, Альма, — задумчиво сказал он, — это вопрос выбора цели. Вы хотели стать известной художницей. Вы хотели, чтобы ваш успех принес вам деньги. Вы включились в трудное состязание. Вы обладаете талантом, граничащим с гениальностью, но ведь и у многих других есть талант. Вы добились своей цели, потому что шли на жертвы. То же самое можно сказать и о молодых врачах, юристах, бизнесменах, в сущности, обо всех, кто принимает участие в этой тяжелой конкурентной борьбе. Я же не жертвовал ничем, потому что не стремился к той цели, к которой стремятся все остальные. Мне трудно объяснить это так, чтобы вы поняли, Альма. Однажды я услышал, что в одной из отдаленных областей Китая есть древний полуразрушенный город, где хранится много золота и драгоценных камней, но попасть туда можно, только став послушником монастыря, расположенного в тех краях. Вот я и стал послушником. Я не собирался чему-либо учиться в этом монастыре. Я думал лишь о том, как добыть драгоценные камни и смыться оттуда.

— Там действительно были драгоценные камни? — спросила Альма, в ее глазах вспыхнул интерес.

Он кивнул.

— И вам удалось раздобыть хоть сколько-нибудь?

Он отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Я не знаю, вернее, я знаю, но мне трудно объяснить это. Меня заинтересовала наука о жизни.

— Которую преподавали в монастыре?

— Да.

— Что это за наука, Терри?

— Она касается как раз того, о чем мы с вами сейчас разговариваем, то есть того, что мы выбираем в качестве меры успеха. Все в жизни относительно. Материальный успех тоже относителен. То действительно великое, что по-настоящему можно желать всем сердцем, доступно лишь избранным. Чтобы войти в этот волшебный круг, надо быть либо удачливым, либо способным обойти своих соперников, заплатив жизни за это более дорогой ценой. Если человек не думает о материальном и стремится лишь к самосовершенствованию, сконцентрировав на этом все свои силы, он вдруг обнаруживает, что у него нет соперников. Борьба происходит не снаружи, а внутри него самого. И вот получается, что успех, которого он добивается в этой борьбе, приводит не только к тому, что в нем растет радость от ощущения своего бытия, но и к тому, что ему, как правило, сопутствует удача и в материальном плане.

— Ну а что же происходит со мной? — спросила она.

— Деньги, — продолжал Терри, — это лживый бог. Люди поклоняются ему, а он их предает. Стремясь добыть побольше денег, люди дерутся за них и становятся эгоистичными и надменными. В погоне за материальным благополучием они теряют здоровье и способность радоваться жизни, и вот тогда бог, которого они создали для себя, смеется над ними. Они чувствуют себя так же, как умирающий от голода в пустыне человек, которому предлагают золото вместо еды. Но зачем ему золото, ведь…

Он замолчал, когда еле слышный звук шагов в коридоре вдруг перерос в угрожающий властный топот.

— Боюсь, Альма, что полиции все же удалось установить ваше местонахождение, — сказал он почти спокойным голосом.

Румяна на ее лице ярко вспыхнули, тогда как кожа покрылась мертвенной бледностью.

— Терри, что мне говорить им? — спросила она шепотом.

Раздался громкий, требовательный стук в дверь. Терри обнял Альму за талию и бодрым веселым тоном посоветовал:

— Не говорите ничего, но постарайтесь быть при этом как можно более болтливой.

Когда в дверь забарабанили с новой силой, ее дрожащие губы приблизились к его губам и жадно прильнули к ним.

— Сейчас открою! — крикнул Терри. Быстрым движением он еще раз прижал к себе Альму, направился к двери и, отворив ее, увидел перед собой инспектора Мэллоу в сопровождении двух полицейских в штатском.

— Батюшки, кого я вижу! — воскликнул Мэллоу, в его голосе прозвучало плохо скрытое раздражение. — Что-то слишком часто мы с вами стали встречаться.

— Проходите, — пригласил их Терри. — Там на столике лед, виски, содовая. Альма, будьте добры, принесите бокалы… вы, кажется, не знакомы. Мисс Рентон, позвольте представить вам инспектора Мэллоу.

Рука Мэллоу потянулась к краю шляпы. Сняв ее, он произнес:

— Очень приятно. Проходите, ребята, — обратился он к полицейским в штатском.

— Возможно, инспектор, вас интересует, каким образом я оказался здесь в обществе мисс Рентон? — спросил Терри.

— Нет, нет, Клейн, — сказал инспектор непринужденно. — Меня лично это совсем не интересует. Но вот прокурор может поинтересоваться. В вопросах, касающихся дел, он человек весьма скрупулезный. Разве он не сказал вам, что желает видеть мисс Рентон, что дома ее нет, что она не ночевала в своей квартире? Вы, если я не ошибаюсь, ответили, что не имеете ни малейшего представления о ее местонахождении…

— Между прочим, — мягко оборвал его Терри, — именно слова прокурора и навели меня на мысль о том, что мисс Рентон находится здесь. Зная, что ее нет ни в одном из тех мест, которые она обычно посещает, я вспомнил, что Вера Мэтьюс на время уехала из города, и подумал, что она, по всей видимости, попросила Альму наведываться к ней в мастерскую присмотреть за растениями, и вообще. Ну, и Альма, конечно, — ведь она художница, а в этой мастерской есть все, что необходимо ей для работы, — решила предаться здесь творчеству. Видите ли, Альма пользуется успехом и популярностью, а такого рода сочетание мешает творческому процессу. Вот Альма и решила воспользоваться возможностью уединиться. Утренних газет она не читала, поэтому о смерти Мандры ничего не знала и не предполагала, что ее ищет полиция. Когда я сообщил ей о случившемся и сказал, что ее разыскивает прокурор округа, для нее это было как гром среди ясного неба. В тот момент, когда вы постучали в дверь, она как раз собиралась звонить ему…

— По-моему, мисс Рентон и сама прекрасно владеет английским языком, — резко оборвал Клейна Мэллоу; маска добродушия на его лице треснула под напором нарастающего раздражения.

— Однако… — начал Терри.

— Поэтому, — вновь оборвал его Мэллоу, — мы можем обойтись без переводчика. Сожалею, Клейн, что прервал вашу беседу тет-а-тет, но прокурор всегда очень четко определяет свои желания, в данный момент он желает поговорить с мисс Рентон. Будет лучше, если на этот раз мы откажемся от приятного общения с вами. Так что, пока.

Он кивнул одному из своих людей, тот открыл дверь, чтобы пропустить Терри.

Терри взял шляпу и сказал с видом, исполненным достоинства:

— Я все понимаю, инспектор, но уверяю вас — мисс Рентон нечего скрывать. Как вы знаете, портрет Мандры написала Синтия, и вполне естественно, что…

Инспектор Мэллоу хлопнул Терри по плечу тяжелой рукой. Им вновь овладело добродушное настроение. Слова Терри потонули в рокочущем голосе инспектора:

— Ну что вы, что вы, Клейн, дорогой мой! Нет причин волноваться. Мисс Рентон вне всяких подозрений. Прокурор всего-навсего хочет задать ей несколько вопросов. Не надо ничего объяснять, потому что и объяснять-то нечего.

Движением руки инспектор Мэллоу развернул Терри и подтолкнул его широким массивным плечом к двери.

— Очень сожалею, что мне пришлось прервать вашу беседу, но дело есть дело. Вы сможете поговорить с мисс Рентон в любой момент, но только после того, как с ней побеседует прокурор. А теперь он ждет ее, и нам бы не хотелось заставлять его ждать.

Терри почувствовал, как его выталкивают в коридор. Он успел обернуться, чтобы ободряющей улыбкой попрощаться с Альмой. Один из полицейских загородил собой дверной проем и потянулся к ручке двери. Сквозь шум закрывающейся двери до ушей Терри донесся голос инспектора Мэллоу:

— Когда прокурор приказал мне доставить вас к нему, мисс Рентон, первое, что я сказал, как жаль все-таки…

Дверь хлопнула, лишив Терри возможности услышать конец фразы.

Глава 9

Отъехав кварталов шесть от дома, в котором располагалась мастерская Веры Мэтьюс, Терри остановил машину и приглушил мотор.

В его мозгу прыгали и мелькали разрозненные фрагменты информации, подобно разломанному изображению на экране, когда пленка неожиданно рвется и начинает биться в кинопроекторе. Требовалось время, чтобы сопоставить все эти не связанные между собой впечатления.

Мотор тихо урчал. Терри устремил свой взгляд на освещенный спидометр и постарался сконцентрировать все внимание на известных ему фактах.

Подобно охотящемуся за форелью рыболову, который осторожно и терпеливо распутывает леску, Терри мысленно начал выстраивать цепочку происшедших за день событий и вдруг понял, что в ней не хватает какого-то очень важного звена.

Синтия Рентон написала портрет Мандры. Сделать это заставили Синтию шантаж, которому подвергал ее Мандра, и почти гипнотическое воздействие, которое он на нее оказывал. Но в какой-то момент, вероятно, Синтия почувствовала, что зависимость от Мандры стала тяготить ее, и попыталась освободиться.

Момент этот, по-видимому, пришелся на два часа ночи, когда Синтия взяла портрет и покинула квартиру Мандры, что, несомненно, привело его в ярость. Ее вроде бы видели на лестничной площадке… но действительно ли видели именно ее? Свидетель утверждает, что видел какую-то женщину с портретом. Портрет достаточно впечатляющий, и нет ничего странного в том, что Синтия решила показать его Альме.

Но зачем Альме заканчивать работу Синтии? Художник с такой, как у Синтии, индивидуальностью вряд ли позволит кому-нибудь вмешиваться в свое творчество.

Кроме того, надо еще разобраться в «перемещениях» портрета в пространстве.

Альма попросила Леверинга отнести портрет к ней домой. Однако каким-то образом портрет оказался в квартире Хуаниты Мандры. Может, сам Леверинг доставил его туда? А может, полиция, обнаружив портрет в квартире Альмы, передала его вдове? Первый вариант предполагает связь между Леверингом и вдовой убитого; вторая версия показывает, что Хуанита и Мэллоу — одна компания. А может…

В голове Клейна вдруг мелькнула неприятная мысль. Он нахмурился в растерянности, его рука дернулась к ключу зажигания.

Теперь он ясно сознавал, как важно выяснить, кто убил Мандру. Рассказ Синтии, возможно, и позволит ей сделать короткую передышку, но вряд ли поможет выпутаться из сложившейся ситуации. Клейн несся сквозь поток машин с какой-то яростной настойчивостью, которую другие водители инстинктивно ощущали в нем, уступая ему дорогу на перекрестках. Наконец он остановился у своего дома. В сотне футов от него Клейн увидел принадлежащий Синтии двухместный автомобиль с открывающимся верхом. Когда он ступил на асфальт, раздался короткий автомобильный гудок.

Кивнув, Терри дал понять, что услышал сигнал, однако к машине подошел не сразу. Он двинулся было к своему дому, потом, как будто вспомнив о чем-то, развернулся и быстро устремился обратно к своей машине, и только после этого направился к автомобилю, в котором сидела Синтия. Распахнув дверцу, он увидел ее вздернутый носик, расплывшиеся в улыбке губы, сияющие глаза.

— Привет, Филин, — сказала она.

— Давай покричим вместе.

— Зачем это? — спросил он.

— А затем, — пояснила она весело, — что теперь все позади и можно покричать.

Он осторожно посмотрел по сторонам и спросил:

— За тобой никто не следил?

Она отрицательно покачала головой и сказала:

— Нужна я им! Да они поспешили отделаться от меня, как от чумы.

Бросив на нее долгий задумчивый взгляд, он произнес:

— Ладно, Синтия, вылезай. Я хочу поговорить с тобой.

— Филин, ну не будь же занудой. Мне хочется предаться разгулу.

Она крутанулась на кожаном сиденье, выставила вперед ноги, правой рукой вцепилась в спинку сиденья, левой — в руль, и сказала:

— Я вылезаю, Филин, лови меня.

Она резко рванулась к нему, как бейсболист к зачетному полю — мелькнули ноги, выброшенные вперед как бы для удара.

Терри увернулся, схватил ее за талию и опустил на тротуар.

— Слушай, Терри, у меня такие новости… — сообщила она.

— Не сейчас. И вообще не говори ничего, пока мы не поднимемся ко мне в квартиру. Помни, полицейские могли оставить в холле кого-нибудь из своих. Так что поменьше веселья. Когда будем идти к лифту, постарайся казаться подавленной и взволнованной. Хорошо?

— Но я не могу, черт побери. Только не сейчас. Сейчас я словно в небесах парю.

— Делай, что говорю, — жестко сказал Терри. — А то смотри, как бы кто-нибудь тебя с небес на землю не скинул. Ну ладно, пошли.

Они направились к дому, зашли в него, пересекли холл и остановились у лифта. Незнакомая девушка, сидевшая за пультом с телефонами, окинула их безразличным взглядом. Лифтер, юный филиппинец, кивнул Терри и нажал на кнопку. Лифт плавно скользнул вверх.

Синтия, которая все пыталась придать своему лицу выражение трагического уныния, вдруг не выдержала и улыбнулась. Когда мальчик-лифтер стал открывать дверь, она разразилась смехом. Она обхватила Терри за талию и вытолкнула в коридор. Мальчик-лифтер ухмыльнулся и закрыл дверь. Лифт бесшумно спустился в холл.

— Я же говорила тебе, Филин, что не могу быть серьезной. А теперь пойдем, и дай мне что-нибудь выпить. Где Ят Той?

— Его нет дома.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что у него появилась подружка? — спросила она.

— Нет, я думаю, он ушел по делу, — сказал Терри, вставляя ключ в замок.

Синтия легко проскользнула в дверь, сбросила с себя пальто, шляпку и сказала:

— Как жаль, что он ушел. Я так хотела, чтобы он приготовил мне коктейль из имбирного эля и виски с содовой, такой же вкусный, как и «Том Коллинз». Господи, Филин, как мне хочется выпить, как хочется быть непринужденной! Все это время я была такой вежливой, такой подтянутой, что теперь чувствую себя совершенно изнуренной психически…

— Они не собираются встретиться с тобой еще раз? — спросил он.

— Не говори глупостей, Филин. Зачем им встречаться со мной еще раз? Меня отпустили, признали невиновной. Стабби Нэш раздобыл для меня адвоката, который мне даже не понадобился. Они подвергли тщательной проверке мое алиби, и оно выдержало. Мне пришлось быть такой милой маленькой девочкой, что теперь я чувствую себя ужасной лицемеркой. Мне хочется сделать что-нибудь такое необычное. Ну а как обстоит дело с твоим самоконтролем, Терри?

— Все в порядке, — ответил он, ухмыльнувшись. Она внимательно посмотрела на него.

— Да, способность контролировать себя — это твоя сильная черта. Может, пара коктейлей сделает тебя более непринужденным. Я хочу посмотреть, что у тебя там внутри. Пора уже мне пробиться сквозь эту твою замкнутость и проверить, не фигурирую ли я в списке женщин, к которым ты решил не притрагиваться. Ты весь такой замкнутый, такой независимый. Женщины этого не любят, хотя именно это и привлекает их к тебе. Но их замыслы коварны, Филин. Это в них от природы. Мы хотим, чтобы вы, мужчины, кипели страстью. Если вы подчиняетесь нашему желанию, мы становимся серьезными, кроткими, добродетельными. Если нет, мы пытаемся разбудить в вас зверя.

— Ну и что прикажешь делать мне? — поинтересовался Терри.

— Приготовь коктейли, глупенький.

Он принес лед, имбирный эль, виски, содовую и смешал два коктейля. Она тут же выпила свой и, протянув Терри пустой бокал, сказала:

— Ужасные манеры. Не правда ли, Филин? Но мне так нужно расслабиться…

— Еще не время. Сначала надо выбраться из переделки.

— Но я уже выбралась из нее! — воскликнула она и, заметив, как он покачал головой, продолжила: — И не шути так гадко. Хватит. На вот, лови.

Она выбросила вперед ногу. Туфелька, которая слетела с нее, крутанулась в воздухе и пролетела в дюйме от головы Терри.

Она весело засмеялась, перевернувшись в мягком кресле, освободила другую ногу и резким движением скинула с нее вторую туфельку, которая, ударившись о потолок, с глухим стуком упала на пол.

Перекинув ноги через покрытый подушечкой подлокотник кресла, она пошевелила пальцами.

— Предупреждаю тебя, Филин, я собираюсь полностью расслабиться. Приготовь-ка мне еще один коктейль, чтобы я не чувствовала себя такой скованной. Хорошо быть немного навеселе, хотя, конечно, леди не очень-то подобает быть развязной.

Он улыбнулся, пригубил виски с содовой и сказал:

— Ты, насколько я понимаю, собираешься себя развязать?

— Видишь ли, Филин… — Она пошевелила пальцами ног. — Я, по крайней мере, не собираюсь себя связывать. В течение нескольких часов мне пришлось изображать из себя эдакую кроткую юную леди, вот эти часы теперь и сказываются соответствующим образом. Я вот сейчас возьму и придумаю какое-нибудь шуточное стихотворение, которое живо собьет с тебя всю спесь. Правда, пока еще ничего приличного в голову не пришло, но за мной не станется.

— Ты хочешь сказать, что тебе в голову пришло что-то неприличное? — спросил он.

— Не будь таким глупым, Филин, я хотела сказать — ничего умного. В конце концов, мне не хотелось бы пугать тебя до смерти первым же пришедшим мне в голову стишком, а с подобного рода стишками, как ты знаешь, дело обстоит именно так. Пытаешься придумать что-нибудь умное, а в голову приходят только…

— Расскажи мне лучше, какие вопросы задавал тебе прокурор и что ты отвечала на них, — перебил ее Терри. — Расскажи мне и про адвоката.

Она вздохнула.

— Они хотели знать все — про меня, про носовой платок, про…

— Ты призналась в том, что это твой платок?

— Да, конечно, без всяких колебаний. На них, я думаю, это произвело хорошее впечатление. Спасибо, что ты предупредил меня. Я знала, что они пойдут на какую-нибудь хитрость. Поэтому, когда прокурор театральным жестом достал платок и сурово посмотрел на меня, я взвизгнула и, выхватив у него из рук платок, воскликнула: «Ба, да это же мой!»

— Они спросили, где ты потеряла его?

Она кивнула.

— Я сказала, что не помню. Они спросили, не могла ли я оставить его в квартире Мандры, я сказала, что могла. Потом они стали задавать мне разные вопросы, я и рассказала им все, что они хотели знать.

— Ты говорила им правду?

— Я всегда говорю правду, — опустив ресницы, она искоса посмотрела на него, ее губы соблазнительно раскрылись. — Послушай, неужели мы должны говорить об этом сейчас?

— Ты сказала им о портрете?

— Да, конечно.

— Ты им сказала, где он сейчас находится?

— Я сказала, что портрет у Альмы. Что это я дала его ей. Я хотела знать, что она думает о нем. Кроме того, я попросила, чтобы она его немного подработала.

Терри взял с подноса бутылку с виски и поставил ее обратно в буфет.

Она приподняла коленки, подоткнула под них юбку, повернулась в кресле и сказала:

— Эх ты, старый жадный морж!

— Боюсь, Синтия, что тебе еще рано праздновать победу. Расскажи об адвокате.

Она захихикала.

— У него ужасно длинная шея и ужасно смешная лошадиная морда. Он — как подсолнух на параде. Скажи, Филин, а может подсолнух принимать участие в параде?

— Как его зовут?

— Зовут его Ренмор Хоулэнд. Он специалист по уголовным делам. Близкие друзья называют его просто Ренни. Ах, этот Стабби! Только он мог раздобыть такого чудного адвоката! Теперь мы с Хоулэндом близкие друзья. Он сказал, что я могу называть его просто Ренни.

— Какую роль в этом деле играет Стабби?

— Никакой, он просто помогает мне.

— Что еще сказал тебе Хоулэнд?

— О, он размахивал руками и говорил о хабеас корпус, то и дело вытягивая из воротника свою шею и засовывая ее обратно, он по-отечески похлопал меня по плечу… Сказать по правде, Филин, ему бы следовало быть скаковой лошадью. Он смог бы выигрывать все заезды благодаря одной своей шее, ему не пришлось бы даже покидать линию старта.

— И несмотря на то, что он угрожал тебе хабеас корпус, они все же отпустили тебя? — спросил Терри.

Она кивнула.

— Но к этому времени они уже нашли портрет. — Где?

— Я не знаю. Думаю, что его передала им Альма. Там был один такой ужасно приятный юноша, который видел, как я спускалась по лестнице в доме Мандры. Зовут его Джек Уинтон, он художник. Он осмотрел меня с ног до головы и сказал, что не уверен, меня ли он видел там на лестнице, зато он хорошо помнит, что у женщины, которая спускалась с портретом Мандры по лестнице, были очень красивые ножки. Я просто влюбилась в него, Филин, после того, как он сказал про ножки. Он дал очень точное описание портрета: мрачный фон, на лицо зловеще падает свет, в глазах вспыхивают холодные искорки. Жуть! Трудно поверить, Филин, что этот человек мертв. Он имел такую власть над людьми и предметами, окружавшими его, что можно было подумать, и смерть ему подвластна.

Терри пристально посмотрел на нее.

— Синтия, это не тебя встретил Джек Уинтон на лестнице. Это не ты вынесла портрет из квартиры Мандры. Ты узнала каким-то образом, что этот парень Уинтон видел какую-то женщину, спускавщуюся с портретом по лестнице. Ты решила, что это прекрасная возможность состряпать для себя алиби. Ты знала, что Альма с ее великолепной техникой и скоростью, с какой она работает, может написать вполне сносный портрет всего за несколько часов. Альма заперлась в мастерской Веры Мэтьюс, проработала там всю ночь и закончила портрет, который ты теперь выдаешь за свой.

Жизнь как бы угасла на лице Синтии, на нем вдруг отчетливо проступила усталость. Она подняла голову и с вызовом сказала:

— Не смей со мной так разговаривать, Филин. Ренмор Хоулэнд… а, черт, я хотела сказать — Ренни… возбудит против тебя дело о клевете или еще там о чем-нибудь. Он придумает, как это назвать.

Терри Клейн подошел к ней и обнял ее за плечи.

— Мне жаль, Синтия. Но вы с Альмой чего-то не додумали. Женщина, у которой сейчас действительно находится написанный тобой портрет, ненавидит вас обеих. И она сделает все, чтобы от твоего алиби остался один пшик.

Синтия схватила его руку и прижала ее к своей щеке. Горячие слезы смочили тыльную сторону его ладони.

— Расскажи обо всем по порядку, — попросил он. Она вытерла глаза платком и, как-то истерически рассмеявшись, сказала:

— Я не собираюсь реветь, Филин. Мне просто нехорошо.

— Что же произошло?

— Мандра шантажировал меня.

— По поводу этого дела с наездом?

— Да.

— Он что хотел получить: деньги или портрет?

— Он хотел получить все: и деньги, и портрет. Если бы ты знал Мандру получше, ты бы не спрашивал.

— Так что же произошло?

— По правде говоря, Филин, я не знаю никого, кто был бы столь же безжалостным, как Мандра. Он оказывал на меня какое-то гипнотическое воздействие. Если он желал чего-то, то никто и ничто на этой земле не могло помешать ему удовлетворить свое желание. Он не останавливался ни перед чем, его коварство не знало границ. Он ужасно хотел заполучить этот портрет. Я знала, что только здесь я имею хоть какую-то власть над ним. Прошлой ночью я решила проверить, не блефует ли он, и сказала, что заберу портрет, если это дело с наездом не решится для меня благополучно.

— Ты знала о том, что шантажировать богатых владельцев автомобилей ему помогал Уильям Шилд?

— Нет. Шилд — это тот человек, которого я сбила? Значит, это был заранее спланированный шантаж. Я не знала об этом, Филин. Ведь рентген показал, что у этого человека перелом позвоночника. Я должна была…

— Ты не сбивала его, — прервал ее Терри. — Какой-то акробат перелетел через твою машину, ударив кулаком по капоту. Потом они подставили тебе Шилда. Его и рядом с твоей машиной не было. Все было подстроено.

Она пристально посмотрела на него и, медленно растягивая слова, произнесла:

— Ты не обманываешь меня, Филин?

— Нет, я говорю чистую правду.

— Теперь я все понимаю. Я сказала Мандре, что все кончено, что я собираюсь пойти к адвокату, что заберу картину. И тогда, Филин, у этого человека хватило наглости подсунуть мне наркотик. Мы пили чай. Я не знаю, что он подмешал в него, но у меня перед глазами все вдруг поплыло. Я встала и ощутила невероятную слабость в коленках. Я схватилась за край стола и вдруг провалилась в черную бездну.

— Что случилось потом?

— Когда я проснулась, было около трех часов. У меня невыносимо болела голова. Я прошла в комнату, где некоторое время назад мы с Мандрой пили чай. Он сидел за столом, головой повалившись на руки.

— Ты видела «слив-ган»?

— Нет.

— Подожди, подожди, — перебил ее Терри. — Это очень важно, Синтия. Постарайся поточней воспроизвести в своей памяти, как все выглядело.

Она закрыла глаза и сказала:

— Да, да, конечно, как сейчас вижу — скрюченные руки Мандры на столе, на руках покоится голова. Это было ужасно…

— Он лежал лицом вниз?

— Нет, его голова была слегка повернута, глаза открыты, как будто смотрят на тебя, такие стеклянные, неживые. Брр! Филин, ты ведь знаешь, как выглядят мертвецы. Не заставляй меня больше говорить об этом.

— Ты закричала?

— Не думаю.

— Что еще было на столе?

— Подожди, дай-ка вспомнить. На нем лежали какие-то бумаги.

— Где лежали? Прямо перед Мандрой?

— Нет. С краю.

— Ты не помнишь, что это были за бумаги? Письма или?..

— Нет, не помню.

— Они лежали стопкой?

— Нет, их как бы сгребли в кучу на край стола.

— Как будто Мандра сгреб их, чтобы очистить для чего-то стол?

— Может, и так, а может, кто-то что-то искал и сгреб их в кучу на край стола, чтобы не касаться тела Мандры.

— В комнате, кроме Мандры, был еще кто-нибудь?

— Нет… то есть не думаю. Я, конечно, не заглядывала под стол, в шкаф, в соседние комнаты.

— Что потом?

— Мной овладело сумасшедшее желание убраться оттуда как можно скорей. Несмотря на то, что я была страшно напугана, я понимала — ни в коем случае нельзя допустить, чтобы телохранитель увидел меня и смог потом сказать, в котором часу я покинула квартиру. В горле у меня все сжалось: такое ощущение, будто кто-то тебя душит, я с трудом дышала. Со мной это случается. Когда я через голову надеваю платье и оно закрывает мне лицо, я готова разорвать его на кусочки.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но сейчас меня интересует другое.

— Ну вот, кроме Мандры, там никого не было. Сам Мандра был мертв. Кто-то убил его, и я не знала, как мне доказать потом, что это сделала не я, мне хотелось, чтобы мое имя никак не было связано с тем, что произошло. Все это было так глупо — слепая паника, которая вдруг овладевает тобой и заставляет бежать, бежать. Я знала о двери в коридор. Я, естественно, подумала о том, что ее можно открыть изнутри. Единственный ключ, которым ее можно открыть снаружи, находился у Мандры. Я отперла дверь и убежала.

— Который был час?

— Около трех. Я посмотрела на часы только тогда, когда оказалась в квартире Альмы.

— Ты закрыла за собой дверь?

— Нет, я оставила ее открытой.

— Почему ты ее не закрыла?

— По правде говоря, Филин, я думала, что закрыла, но, выходит, ошиблась. Я очень смутно помню, как выбиралась оттуда. Помню, что долго мучилась с замком, потом наконец распахнула дверь, выскочила в коридор и побежала вниз по лестнице. По идее, я должна была захлопнуть за собой дверь, но, как видно, не сделала этого.

— Но ты точно помнишь?

— Нет. А впрочем, Филин, разве это так важно?

— Может быть, — сказал он. — Теперь все важно. Ты не обратила внимания, там был портрет, который ты написала?

— Нет, Филин, я не обратила внимания.

— Итак, ты бросилась вниз по лестнице. Ты встретила кого-нибудь на своем пути?

— Нет.

— Что ты сделала потом?

— Я забежала в аптеку, которая работает круглосуточно, и позвонила оттуда Альме, чтобы узнать, дома ли она. Она была дома, и не одна — к ней зашел Джордж Леверинг. Я попросила Альму подождать меня. Потом поймала такси и поехала к ней. Я затащила ее в спальню и все ей рассказала. Это она предложила, чтобы мы посвятили в это дело Джорджа, в надежде, что он как-то нам поможет.