Терри Клейн (№1) - Смерть таится в рукаве

Стараясь, чтобы голос его звучал как можно более безразлично, Терри сказал:

— Когда я в последний раз видел вас, вы упомянули о том, что подпольный рынок Чайнатаун во все больших количествах наводняется опиумом и что теперь его употребляют не только старики, но и пристрастившиеся к страшному зелью юнцы, унаследовавшие эту порочную слабость от своих отцов и дедов.

Соу Ха быстро подхватила:

— Это правда, отец. Помните, вы говорили Терри, что вам кажется, будто во главе этого дела стоит какой-то белый мужчина и что, когда наши люди выяснят, кто этот человек, они разберутся с ним по-своему.

Чу Ки молниеносно перевел взгляд на дочь. Его лицо по-прежнему выражало внимание, благорасположенность, умиротворенность, однако сам факт того, что он вдруг взглянул на дочь, означал отеческий упрек — упрек, неприметный для глаз западного человека, но убийственный по своей сути: так наносят внезапный и мощный удар. Чу Ки перешел на китайский:

— В старости, дочь моя, — размеренным тоном произнес он, — одно из утешений жизни состоит в том, что, когда у родителя слабеет зрение и дряхлеет память, он может рассчитывать на то, что послушные дети одолжат ему свою зоркость и остроту восприятия, присущие только очень молодым людям.

Терри достаточно было окинуть Соу Ха одним коротким взглядом, чтобы все понять. В словах Чу Ки, казалось, не было ничего значительного, ничего такого, что могло бы произвести особенное впечатление. Терри притворился, будто смотрит перед собой, на самом же деле он сосредоточил все свое внимание на Соу Ха и потому не мог не заметить, что она вся напряглась и застыла.

— Вам удалось установить, кто стоит во главе этого опиумного бизнеса?

Воцарилась тишина. Девушка-китаянка сидела молча и неподвижно, ее можно было сравнить с изящной статуэткой, вырезанной из слоновой кости. Терри Клейн знал, что теперь она уже не заговорит до тех пор, пока отец не позволит ей сделать это.

Даже не поднимая бровей и не меняя голоса, Чу Ки удалось изобразить удивление.

— Вы хотите сказать, что этим человеком был Джекоб Мандра? — спросил он.

— Я этого не говорил.

— Если вы располагаете какими-то сведениями о главаре этой преступной шайки, я надеюсь, что узы нашей дружбы позволят вам быть откровенным со мной, — сказал Чу Ки на китайском языке.

— У меня нет сведений. Я просто задал вопрос, вот и все, — задумчиво произнес Клейн.

— Совсем никаких? — спросил Чу Ки как всегда вежливым голосом, однако Терри почувствовал, что ответ надо дать без какого бы то ни было промедления и что от этого, вероятно, очень многое зависит.

— Нет, сведений у меня никаких нет.

Чу Ки не пошевелился, но Соу Ха почти незаметно шевельнулась в своем кресле. Казалось, она долго задерживала дыхание и теперь, наконец, выдохнула.

Терри Клейн понимал, что, несмотря на связывавшую их дружбу, китаец воздвиг сейчас между ними непреодолимую преграду в этом деле, что он больше ничего не скажет, что сведения от него можно получить лишь каким-то хитроумным способом, поэтому он совершенно намеренно взглянул на Соу Ха и спросил:

— А вы что-нибудь знаете об этом человеке?

Под его пристальным взглядом она словно окаменела. Лицо превратилось в маску: казалось, душа покинула ее тело, и все, что осталось от Соу Ха — это лишь безжизненная внешняя оболочка.

Терри поднялся с кресла и поклонился.

— В надежде, что слова мои приведут ум ваш в состояние полного покоя, — многозначительно начал Терри, обращаясь к Чу Ки, — хочу напоследок сказать следующее: насколько мне известно, нет никаких доказательств, что Джекоб Мандра хоть как-то был связан с китайцами, если не считать того, что незадолго до его смерти к нему заходила молодая красивая китаянка и убит он из китайского оружия.

— Мудрый человек всегда стремится привести свой ум в состояние полного покоя, — ответил Чу Ки. — Одна из наших пословиц гласит: самые большие корабли могут плавать лишь в спокойных водах… Вы останетесь на чай с тыквенными семечками? Что-то я стал плохим хозяином. Чем дольше живу я на Западе, тем явственней ощущаю, что порой забываю об истинных ценностях этой жизни. Я говорю, в частности, о личных контактах, которые сами по себе неизмеримо важней того, что достигается благодаря им.

Терри Клейн традиционным китайским жестом отказался от приглашения.

— Время неудержимо бежит вперед, — сказал он, — и я не должен отставать от солнца.

Чу Ки встал и с серьезным видом снял очки. Терри Клейн еще раз поклонился и, пятясь, вышел из комнаты. Подойдя к двери из тикового дерева, ведущей в грязный, обшарпанный коридор, он услышал у себя за спиной шорох шелка: повернувшись, он увидел перед собой Соу Ха.

Ее глаза горели, на гладкой коже щек проступил нежный румянец, рот был слегка приоткрыт.

Тонкими длинными пальцами она коснулась рукава его плаща.

— Скажите мне, вы действительно так сильно любите ее?

— Кого? — удивился Терри.

— Художницу, — уточнила она.

— А что вы знаете о ней? — быстро спросил Терри. У нее был такой вид, словно ее ударили. Губы ее сомкнулись, лицо стало совершенно безжизненным.

— Пожалуйста, поймите меня правильно, Вышитое Сияние, — попросил он.

Она ничего не говорила, только смотрела прямо перед собой.

Он наклонился и коснулся губами ее лба, холодного как лед.

Она так и не сдвинулась с места, когда он открыл дверь и выскользнул в коридор.

Глава 3

До полудня оставалось ровно десять минут, когда в солярий вошел Ят Той и молча склонился над удобно расположившимся в плетеном кресле Терри Клейном.

Клейн снял повязку, предохраняющую глаза от солнечного света. Кожу на костистом лице Ят Тоя покрывали бесчисленные морщины; возраст пригнул его к земле, и теперь в нем было всего лишь пять футов, но его блестящие глаза еще не утратили прежней зоркости.

— В чем дело, Ят Той? — спросил Клейн.

— Загорелый мужчина с выцветшими глазами, чье имя я не могу выговорить, ожидает вас, — доложил слуга на кантонском диалекте. — Это тот, кто всегда говорит только о лошадях и деньгах.

— Леверинг, — сказал Клейн по-английски. — Скажи ему, пусть подождет несколько минут. Он не зашел бы в такое время, Ят Той, если бы ему от меня срочно что-то не понадобилось. Так что ничего страшного, если подождет.

Для пущей убедительности Терри процитировал китайскую пословицу: чем дольше мясо тушится, тем нежней оно становится.

Ят Той не улыбнулся, но черты его лица как-то смягчились — было видно: он прекрасно понял хозяина.

Терри подождал минут десять, после чего вошел в гостиную, где и застал Леверинга, беспокойно шагавшего взад и вперед по комнате. Он явно был взволнован.

Они обменялись рукопожатиями, Терри указал на кресло, сам тоже опустился в свое, вытянул ноги и, скрестив на груди руки, спросил:

— Может, Леверинг, немного виски поможет вам расслабиться и высказать то, что вас тревожит?

— Я могу высказать это без всякой помощи, — нервно выпалил Леверинг.

— Что ж, я весь внимание.

— Вчера вечером вы с Альмой Рентон были на вечеринке у Рейборнов?

— Были.

— Вы не сразу проводили ее домой. По пути вы заехали в Чайнатаун.

— Совершенно верно.

— Вы ушли от нее около половины четвертого, — уверенным, не допускающим возражения тоном заявил Леверинг и бесцветными рыбьими глазами уставился на развалившегося в кресле Клейна.

— Ну и что? — растягивая слова, спросил Клейн.

— От нее вы сразу отправились домой?

— Да, — улыбаясь, ответил Терри, — от нее я сразу отправился домой.

Лицо Леверинга просияло.

— Премного благодарен. Это все, что я хотел узнать.

— Но дело в том, — спокойно заметил Терри, — что ушел я от нее не в половине четвертого, а в половине второго.

Леверинг, который уже было привстал, чтобы попрощаться, вдруг ахнул и повалился обратно в кресло.

— Вы ошибаетесь, Клейн! — воскликнул он. — Так легко ошибиться, когда речь идет о времени. Напрягите вашу память. Говорю вам, это было приблизительно в половине четвертого. Поймите, это очень, очень важно!

Клейн отрицательно покачал головой.

— В конце концов, вы ведь просто не можете не сказать, что это было в половине четвертого, — именно это время назвала Альма, и ничего страшного не произойдет, если вы с ней согласитесь.

Клейн ударил в гонг, который издал мелодичный звук, эхом прокатившийся по квартире. Дверь открылась, и на пороге появился Ят Той, морщинистое лицо которого выражало полное безразличие, а глаза блестели и были насторожены.

— Принеси, пожалуйста, стакан содовой. А вам, Леверинг, пожалуй, лучше выпить немного виски.

— Хорошо, — угрюмо согласился Леверинг и, когда дверь закрылась, сказал Клейну: — Ну почему вы не можете сказать, что это было в половине четвертого? Поймите, это в интересах Альмы.

— А потому, что я ничего не хотел бы менять в порядке событий, о которых уже рассказал, — объяснил Терри.

Леверинг, вероятно, не понял смысла слов Терри и продолжил:

— Вы ведь достаточно хорошо знаете Альму, она никогда не лжет. Ну неужели вам трудно подтвердить ее слова?

В гостиную вошел Ят Той с подносом, на котором стояли сифон с водой, бутылка шотландского виски, чаша со льдом и стаканы, поставил поднос на столик и удалился. Когда щелкнул дверной замок и Леверинг положил себе в стакан несколько кубиков льда, Терри сказал:

— Боюсь, что окружной прокурор застенографировал мои показания.

Леверинг плеснул в бокал немного виски, добавил воды из сифона… И только тут реплика Терри дошла до его сознания. Его рыбьи глаза расширились от ужаса.

— Окружной прокурор?! — воскликнул он. Терри кивнул.

Леверинг поднес бокал ко рту и залпом осушил его, будто только порция виски способна была привести его в чувство.

Не давая Леверингу оправиться от потрясения, Терри спокойно продолжал:

— Да, кстати, когда выйдете отсюда, не удивляйтесь, если обнаружите, что за вами следят, и к Альме вам тоже лучше не ходить.

— Но я даже не знаю, где сейчас Альма, — ошарашенно пробормотал Леверинг. — Мне прокурор сказал, что Альма бесследно исчезла. А что он сказал вам? И почему вы считаете, что за мной установлена слежка?

— Что ж, — как бы забавляясь над Леверингом, произнес Терри, — давайте попробуем вместе во всем разобраться. Итак, прокурор сообщает мне, что Альма исчезла и что она не ночевала в своей квартире. Я ушел от нее вскоре после половины второго. Вы приходите ко мне и как бы невзначай говорите, что я ушел от нее приблизительно в половине четвертого. Очевидно, вы были совершенно уверены, что, уходя от Альмы, я вряд ли смотрел на часы. Поэтому вы решили, что, если назовете нужное вам время, я с вами соглашусь и впоследствии буду утверждать, что именно во столько это и было. Из всего этого можно заключить, что вы, Леверинг, по какой-то причине очень заинтересованы в том, чтобы время моего ухода от Альмы я обозначил не половиной второго, а половиной четвертого.

— Это ложь, грязная ложь! Вы не имеете права! — вскочив с кресла, воскликнул Леверинг.

— Почему же ложь?

— Потому что вы все это придумали.

— Разве?

— А, да ну вас, — махнул рукой Леверинг, — не хочу с вами спорить. Черт возьми, Клейн, вы же знаете, как я отношусь к Альме. Я готов за нее жизнь отдать.

— Да, да, — сказал Терри, — вы относитесь к ней, как ребенок к Санта-Клаусу накануне Рождества. Скажите лучше, когда вы ее видели в последний раз?

— Вчера вечером, примерно в пять.

— Если с тех пор вы ее больше не видели, откуда же это настойчивое стремление убедить меня, что я ушел от нее именно в половине четвертого? Откуда утверждение, что это очень важно?

Леверинг хотел было что-то сказать, потом вдруг схватил бутылку, налил себе виски, выпил, откашлялся и только после этого уже совсем мрачно произнес:

— Я видел Синтию.

— Когда?

— Сегодня утром.

— И что она рассказала?

— Синтия спросила, где вчера вечером была Альма. Я сказал, что она была с вами. Синтия предположила, что вы с Альмой, по-видимому, ездили в Чайнатаун, так как до этого вы обсуждали роль цвета в китайском искусстве. Синтия предложила мне попытаться убедить вас в том, что вы ушли от Альмы в половине четвертого.

— Правда? Интересно, зачем? Она вам это не объяснила? — поинтересовался Терри.

— Нет… А теперь ответьте на мой вопрос. Почему прокурору важно знать, где вы были и когда ушли от Альмы?

— Да мне и самому это не совсем ясно. Этот вопрос вам лучше задать прокурору.

— Иначе говоря, вы мне не доверяете.

— Иначе говоря, мне просто нечего вам сказать.

— Может, у вас есть какие-нибудь предположения на этот счет?

— Предположения — штука опасная, никогда не знаешь, куда они могут завести. Чем могу еще служить?

Леверинг поднялся с кресла.

— Я знаю, что вы меня не любите. Вы очень ясно дали мне это понять, когда мы с Альмой были здесь позавчера. Вы считаете меня жиголо и нахлебником. Да что с вами об этом говорить, когда-нибудь вы поймете, что ошиблись во мне!

Леверинг с гордым видом пересек комнату и вышел не попрощавшись. Спустя несколько секунд Терри услышал скрип спускающегося лифта.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Ничего, что могло бы привлечь его внимание своей необычностью, он не заметил, разве только маленький неказистого вида грузовичок стоял теперь почти совсем рядом с роскошным спортивным автомобилем Леверинга.

Увидев, что Леверинга никто не остановил, когда тот, выйдя из подъезда, направился к своей машине, Терри с облегчением вздохнул.

Но как только Леверинг включил мотор, из кабины грузовичка выпрыгнул широкоплечий мужчина и быстрым шагом, явно с какой-то целью двинулся к машине Леверинга. Подойдя к автомобилю, он резко распахнул дверцу.

Леверинг испуганно вздрогнул. Широкоплечий мужчина отвернул лацкан плаща и сел в машину рядом с Леверингом.

Машина тронулась, доехав до первого перекрестка, повернула налево и исчезла из вида.

Терри Клейн нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась, и в гостиную шаркающей походкой вошел слуга-китаец. Терри, не отрывая задумчивого взгляда от грузовичка, бросил через плечо:

— Можешь убрать стакан Леверинга, Ят Той!

Глава 4

Спустя час после ухода Леверинга в дверь позвонили. Едва Ят Той открыл ее, как с порога раздался голос Синтии Рентон:

— Привет, Филин! Ну что там с носовым платочком? Какие действия предпримем, главнокомандующий?

Не дожидаясь ответа, она с беззаботным видом прошла в гостиную и протянула Терри дневной выпуск газеты, в которой было помещено сообщение об убийстве Джекоба Мандры.

— Хорошо бы выпить чего-нибудь. Терри подал знак Ят Тою.

Синтия резко повернулась к слуге и лучезарно улыбнулась:

— «Том Коллинз», понимай?

Ят Той осклабился, стараясь подладиться под улыбку Синтии.

— Хорошо понимай.

— А мне еще содовой, — попросил Терри.

— Ты что, Филин, пьешь содовую в чистом виде?

— Да нет, я добавляю немного виски, чтобы придать содовой вкус. Чем обязан столь приятной неожиданности — видеть тебя в своей скромной обители?

— Не надо, Терри, — попросила она. — Никакая это не неожиданность, ты ведь знал, что я приду.

— Пожалуй, что и так, — согласился он. — Я действительно предполагал, что ты можешь заглянуть ко мне.

— По поводу носового платочка?

— Да, по поводу носового платочка и еще кое-чего.

— О чем это ты?

Перехватив ее взгляд, он спокойно произнес:

— О портрете. О портрете Мандры.

Ее губы, такие нежные и соблазнительные, улыбнулись, однако в светло-карих глазах мелькнула тревога. Она вдруг перестала улыбаться, присела на краешек стола и начала нервно болтать ногой.

— Ладно, Терри, не будем тянуть резину. Я боюсь. Лучше сразу признаться, ведь все равно от тебя ничего не утаишь.

Лицом она была похожа на свою сестру. Только носик у нее был вздернут чуть больше, чем у Альмы, и волосы отливали медью. Она напоминала маленькую птичку, которая не может долго сидеть на одном месте и перелетает с ветки на ветку.

— Присядь-ка лучше в кресло, — попросил ее Терри. — В моем сознании твой образ связан с постоянным стремительным движением. Сколько тебя помню, всегда куда-нибудь спешишь.

— Ты прямо как дорожный инспектор, — заметила Синтия.

Она подошла к креслу, села, положила ногу на ногу и, бросив быстрый взгляд на свои ноги, поинтересовалась:

— Ничего, что я так?.. Ладно, не буду тебя смущать… — Она потянула юбку чуть вниз. — Так лучше? Видишь ли, следовало бы научиться принимать позу, приличествующую моменту: скромная целомудренная девушка, потрясенная трагедией, жаждет получить информацию от мужчины, который когда-то был адвокатом. Впрочем, нет, ты мне больше нравишься таким, какой ты сейчас — просто Филин. С тех пор как ты начал увлекаться этими китайскими штучками, ты стал похож на развесистый дуб — на каждой ветке по филину. Да не смотри ты на меня так, Терри. По правде говоря, вся эта история меня просто доконала. И тут еще ты со своим пронзительным взглядом. Такое ощущение, будто ты читаешь, что у меня там внутри, как бы я этому ни противилась. Не по душе мне этот твой взгляд, сковывает он меня.

— Зачем же тогда противишься?

— Откуда я знаю? Наверное, во мне есть нечто такое, что мне хотелось бы утаить от посторонних глаз. Вот я и шучу, дурачусь, чтобы скрыть это самое нечто. И это стало уже привычкой. А теперь, Филин, будь хорошим, послушным мальчиком и расскажи мне о носовом платке.

— Его показал мне прокурор. Платочек как платочек. Только в уголке вышита буква «Р» да духами сильно пахнет, — теми, которыми обычно пользуешься ты. Если бы я знал, где тебя искать, я бы предупредил тебя, что сюда приходить нельзя, но, к сожалению, я так и не дозвонился до Альмы, хотя несколько раз звонил в мастерскую Веры Мэтьюс, все остальные представления не имели, где ты находишься. Днем мне удалось оторваться от «хвоста» и не хотелось бы искушать судьбу дважды.

— Судьбу в лице закона? — спросила она.

— В лице холодного и подозрительного прокурора округа, — пояснил он. — Что тебе известно об убийстве, Синтия?

— О, это такая длинная история, Филин… Так почему ты хотел предупредить меня, что мне нельзя приходить сюда?

— Потому что совсем недавно у меня был Джордж Леверинг. Так вот, когда он вышел из дома, его задержал полицейский в штатском и куда-то увез. Я говорю об этом лишь затем, чтобы ты знала, чего следует ожидать. Кстати, Синтия, не ты ли посоветовала Леверингу попытаться убедить меня, будто бы я пробыл у Альмы до половины четвертого?

— А если и так, то что?

— Зачем ты сделала это?

— Мне не хочется, чтобы Альму хоть как-то коснулась вся эта история.

— При чем тут Альма?

— Ничего я не знаю, просто мне очень хочется, чтобы ее имя не фигурировало в этом деле.

— А что, есть какие-нибудь основания для волнений?

— Да нет, — решительно ответила Синтия, — Альма тут вообще ни при чем. Сначала я подумала, что алиби ей не помешает, а теперь наверняка знаю — она в нем не нуждается.

Дверь открылась, и в гостиную шаркающей походкой вошел Ят Той. В руках у него был поднос с запотевшими бокалами, в которых плавали кубики льда.

Синтия взяла с подноса бокал, сделала маленький глоток и улыбнулась слуге:

— «Том Коллинз». Ят Той много понимай.

Когда улыбающийся слуга вышел из комнаты, веселые искорки в ее глазах погасли.

— Как ты думаешь, Терри, я выдержу? — поинтересовалась она.

— Все зависит от того, что тебе предстоит выдержать. Может, я могу тебе как-то помочь?

— Можешь, затем я и пришла к тебе. Значит, поможешь?

— Мой слух весь к твоим услугам, — подтвердил он. Она нахмурилась.

— Ну вот, еще одна из твоих восточных штучек. Звучит, конечно, здорово вежливо, очень даже по-китайски — «мой слух весь к твоим услугам», — вот только что это значит? На просто «да» что-то не похоже.

Терри расхохотался:

— Дело в том, что в китайском языке нет слова «да» как такового. Поэтому китайцы прибегают к иным способам выражения этой смысловой единицы.

— Это правда, Терри? Неужели в китайском языке нет слова, которое полностью соответствовало бы нашему «да»?

— В том значении, в каком используем его мы, — нет. Уж по крайней мере, в кантонском диалекте. Они используют выражения «хай» или «хай ло», что означает — «это так». Однако китайский этикет в общем-то не допускает краткой формы подтверждения. Так называемое мандаринское наречие китайского языка имеет… Однако… Ты ведь пришла сюда не за тем, чтобы прослушать лекцию по стилистике китайского языка. Разве я не прав?

Она пристально посмотрела на него и задумчиво проговорила:

— Терри, я хочу признаться тебе в том, что тяжелым камнем лежит у меня на сердце. Надеюсь, это признание не подмочит мою репутацию вечной ветреницы.

— Дерзай, — ободрил ее Терри.

— Насколько я могу судить, — сказала она, — ты здорово переменился, побывав в Китае. Ты меня просто озадачиваешь. И провалиться мне на этом месте, если все эти перемены в тебе не из-за того, что ты разучился говорить «да».

— Да? — насмешливо произнес он.

— Да, — категорически заявила она.

— И ты пришла сюда только ради того, чтобы потолковать со мной на эту тему? — подчеркнуто любезно поинтересовался он.

Ее глаза как бы затуманились.

— Я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой об убийстве.

— Да, а вместо этого мы с тобой пререкаемся и теряем драгоценное время, Синтия, — мягко упрекнул ее Терри.

Она развернула газету.

— Я не знаю, что они там утаили, но статья все же дает достаточно полное представление о преступлении. Прочесть?

— Не надо. Лучше просто перескажи. Но только самое главное, только то, что действительно касается дела. В общем, факты, одни только факты. И постарайся быть предельно объективной, одним словом, без эмоций, пожалуйста.

— Ты хочешь, чтобы я была совершенно бесстрастной? — спросила она.

— В том, что касается фактов, — да.

Она покорно вздохнула, соединила вместе большой и указательный пальцы, сделала ими какое-то вращательное движение, прищелкнув при этом языком.

— Переключаю свое «я», — объяснила она, отвечая на его вопросительный взгляд. — Не смотри на меня так, Филин. Ты что, хочешь увидеть мой мозг в обнаженном виде?

— В обнаженном виде мне хотелось бы видеть факты. То есть я хочу сказать — мне нужны голые факты.

— Хорошо, Филин, тогда напряги свой слух, чтобы слышать, как сказал бы китаец. Жаль, что живота у тебя нет и ты не можешь, поджав под себя ноги, сесть так, чтобы живот покоился на коленях… Ладно, Филин, не обижайся. Просто мне трудно начать… Ну а теперь о самом главном.

— Итак, час пробил!

Она вздохнула и заговорила каким-то нудным механическим голосом:

— У Мандры была роскошная квартира в принадлежавшем ему большом доме, который находился рядом с Чайнатаун. В газете помещен план квартиры. Если тебя интересует, как в ней расположены комнаты, можешь посмотреть. Вот здесь. Главное же в том, что его квартира состоит из двух больших квартир и устроена таким образом, чтобы его никто не мог потревожить. У него был телохранитель — Сэм Уайт, негр, бывший боксер-тяжеловес; был у него также личный повар — японец Танигоша. Танигоша всегда рано ложился спать. Что касается Сэма Уайта, то он ложился спать тогда, когда Мандра давал ему на то разрешение. Три комнаты, где Мандра спал и занимался делами, были отделены от остальных закрывающейся на замок дверью. Эту дверь и охранял Сэм Уайт, и для того, чтобы попасть в «святая святых» Мандры, нужно было пройти через охраняемую телохранителем дверь. Была еще одна дверь с замком, который, по мнению экспертов, совершенно невозможно открыть при помощи отмычки. Предполагают, что ключ от этой двери был только у Мандры. Он, однако, никогда никого не проводил через эту дверь, сам же, разумеется, мог входить и выходить через нее когда угодно.

Терри пристально посмотрел на нее и спросил:

— А почему ты так подробно описываешь эту квартиру, Синтия?

— Да потому что это очень важно. Вчера приблизительно в одиннадцать часов вечера Мандра находился в своем кабинете. В газете упоминается, что некая молодая женщина — кто она, полиции пока не известно, — пришла к Мандре в одиннадцать тридцать. Сэм Уайт утверждает, что не видел, как эта женщина выходила из квартиры. В четверть третьего, — продолжала Синтия, — женщина в меховой шубке с высоким воротником, скрывавшим почти все ее лицо, попросила Сэма Уайта сказать Мандре, что она подруга Хуаниты и желает видеть его по очень важному делу. Как сообщается в газете, Сэм Уайт рассмотрел только глаза этой женщины. Он утверждает, что, вероятнее всего, она китаянка, причем молоденькая. То, что она с Востока, он определил по форме ее глаз и по акценту, скорее китайскому, чем японскому. В квартире был установлен внутренний телефон, по которому Уайт сообщал своему хозяину о посетителях. Он позвонил Мандре и доложил ему о девушке. Мандра велел впустить ее. Она пробыла у него до двух сорока пяти. Так излагает события Уайт.

— Уайт видел, как она уходила? — спросил Терри.

— Да.

— А в течение того времени, пока она находилась в доме, где была та женщина, которая пришла в одиннадцать тридцать?

— Это как раз один из тех моментов, которые, по выражению автора статьи, «пока еще остаются загадкой», — не отрывая от него пристального взгляда, сказала Синтия.

Глядя ей прямо в глаза, Терри медленно произнес:

— Ты мне сейчас пересказываешь то, что сочли нужным напечатать в газете?

— Да, ведь газета помещает на своих страницах все те факты, которыми располагает полиция.

— А не мог Мандра выпустить ту девушку через запасную дверь?

— Мог бы, если бы захотел, но в газете подчеркивается, что Мандра никогда, ни при каких обстоятельствах не пользовался той дверью для подобных целей. К тому же не забывай, что во внутренних покоях Мандры было целых три комнаты.

— А теперь ближе к делу, — сказал Клейн, продолжая все так же пристально смотреть на Синтию. — Эта девушка-китаянка не назвала своего имени?

— Нет.

— Но сказала, что она подруга Хуаниты?

— Да.

— Кто такая Хуанита?

— В том-то и загвоздка. Никто не знает.

— А что Сэм Уайт, телохранитель? Тоже не знает?

— Говорит, что не знает.

— Что тебе еще известно?

Синтия отвела от Терри взгляд и уткнулась в газету.

— Это ты для того, чтобы освежить свою память или чтобы спрятать лицо?

Она нервно рассмеялась.

— И для того, и для другого. Не сбивай меня, Филин. Как могу, так и рассказываю.

— Что ж, пожалуйста. Я не возражаю.

— Без десяти три какой-то человек, который живет в доме Мандры, вышел на улицу, чтобы перекусить в ночном кафе напротив. Он хорошо помнит, что, когда проходил мимо, та дверь, которая ведет из квартиры Мандры в коридор, была закрыта. Когда он возвращался, было пять минут четвертого. На этот раз дверь была не только не заперта, но даже чуть приоткрыта. Прежде такого никогда не бывало, поэтому он, проявляя естественное человеческое любопытство, заглянул внутрь и увидел мужчину, ничком повалившегося на стол. Он решил, что мужчина либо мертв, либо сильно пьян, и вызвал полицию. Дежурная полицейская машина прибыла спустя несколько минут после звонка. Оказалось, что мужчина этот — Мандра и что он мертв. Сэм Уайт, негр-телохранитель, все еще бодрствовал, охраняя другую дверь.

— У Уайта был ключ от той, другой, двери?

— Да, всего было два ключа; один — у Уайта, другой — у самого Мандры.

— Кто открыл дверь, чтобы выпустить девушку-китаянку?

— Она сама. Там такой замок, который можно открыть изнутри. Девушка открыла дверь, и Уайт услышал, как она сказала: «Спокойной ночи, мистер Мандра». Потом она плотно притворила за собой дверь и вышла из квартиры. Уайт это видел.

— Это было в два сорок пять?

— Да.

— Следовательно, в это время, если верить заявлению жильца, обнаружившего труп, Мандра, вероятно, был еще жив, и дверь в коридор он открыл уже после ухода девушки-китаянки.

— Да, — неуверенно сказала Синтия, — если свидетель говорит правду и дверь действительно была заперта, когда он выходил наружу. Но ведь можно предположить, что дверь была не заперта и потом просто приоткрылась из-за сквозняка. К тому же просто невозможно представить себе, чтобы девушка пожелала спокойной ночи мертвецу.

— Однако мы еще не говорили о той женщине, которая пришла к Мандре в одиннадцать тридцать.

— В два часа, — продолжила Синтия, — один молодой человек, художник, который также живет в этом доме, видел, как какая-то молодая женщина быстро спускалась по лестнице. В руках, прямо перед собой, она держала написанную маслом картину, поэтому лица ее он рассмотреть не смог, единственное, что он разглядел как следует, — это ее ноги. Краска на холсте, по всей видимости, еще не высохла, поэтому женщина держала картину за края. Картина была довольно большая, и женщине было очень неудобно ее нести. Поэтому художнику пришлось даже прислониться к перилам, чтобы женщине было легче пройти. Поскольку он художник, на холст он обратил особое внимание. Это был великолепно выполненный портрет Джекоба Мандры. Задняя часть головы сливалась с темным, почти черным фоном. Лицо было ярко освещено, однако главным в портрете были глаза.

— Так было, значит, два часа?

— Да.

— Таким образом, если это была та молодая женщина, которая зашла в квартиру Мандры в одиннадцать тридцать, можно предположить, что либо Мандра все же нарушил свой обычай и выпустил ее из квартиры через дверь, ведущую в коридор, либо телохранитель уснул: ведь мог же он в конце концов вздремнуть ненадолго.

Синтия положила газету на стол и вновь пристально посмотрела на него.

— Вот и все факты, которыми располагает полиция, — сказала она. — Уайт клянется, что он ни на секунду не отлучался и что никто не мог выйти из комнаты так, чтобы он этого не заметил.