Звездный скиталец

      - Я, правда, не вмешиваюсь в дела Симмонса, но филантропия - это не в его духе. Так что вы, вероятно, правы.
      - Филантропия, говорите? - Гость набрал полную ложечку варенья, опустил в чашку, принялся помешивать. - Извините, не верю. На этой филантропии Симмонс себе кучу врагов нажил. Лучшие рабочие где? У Дюммеля. Лучший инженерно-технический персонал? У него же. Ни одного дня завод не простаивает, а у других - по три, по четыре месяца в году на ремонте. Кому дехкане лучший сырец везут? Дюммелю. Он, правда, качество требует, зато никакого обвеса, никаких скидок и оплата втрое выше. Как тут заводчикам да коммерсантам-предпринимателям не взвыть? Вот они на Симмонса зубы и точат.
      - Почему же на Симмонса?
      - Да потому что ясно: немец - всего лишь ширма. Кстати, знаете, как дехкане Симмонса между собой называют?
      - Как?
      - Симон-ата. Это вам говорит что-нибудь?
      Эльсинора недоуменно пожала плечами.
      - Здесь так святых-покровителей принято называть. Палван-ата, Дарган-ата, Исмамут-ата. - Строганов усмехнулся. В Ак-мечети у немцев-меннонитов староста есть, он же и пастор Отто. Влиятельный старикан. Так его хивинцы Ата-немис кличут. Отец-немец. Вы меня не слушаете?
      - Слушаю. - Хозяйка вздохнула. - Так чего же вы все-таки хотите? Предупредить Симмонса об опасности?
      - Это он и без меня знает.
      - Тогда чего же?
      Гость промолчал, задумчиво помешивая ложечкой остывший чай.
      - Я уже говорил, хочу понять, что он за человек.
      - Вы думаете, это так просто? - усмехнулась хозяйка. По-моему, он сам этого толком не знает.
      - Со стороны виднее.
      - Возможно. Что касается его филантропии или благотворительности, если этот термин вас больше устраивает, то считайте, что это его каприз, прихоть, причуда. Как говорится, каждый по-своему с ума сходит. Помешался человек на добром отношении к своим работникам - и весь секрет. И ради бога, не ищите здесь никакой социальной подоплеки. Симмонс стоит вне политики. Просто он - человек настроения. Приходилось вам с такими встречаться?
      - Доводилось. - Строганов недоверчиво покосился на собеседницу. - Скажите, поджог каюков это тоже его рук дело?
      - Н-не знаю, - растерялась Эльсинора. - Вряд ли. По-моему он и сам на этом пострадал.
      - Не хотите отвечать, не надо. - Строганов достал из брючного кармана часы-луковицу, взглянул на циферблат. - Мне пора, сударыня. Пора заступать на смену.
      - Обиделись?
      - Да нет. В общем, этого я и ожидал. А супругу вашему передайте: в борьбе с конкурентами он, конечно, любые средства вправе использовать. Вот только оставлять тысячи людей без куска хлеба - это уже иг по-человечески. Я о каючниках говорю. Для них каюки - единственное средство существования. Хороша прихоть, ничего не скажешь, - на голодную смерть людей обрекать! Так и передайте. А засим позвольте откланяться. Прощайте, сударыня. - Он кивнул головой и решительно поднялся из-за стола.
      Симмонс, которому Эльсинора в тот же вечер передала содержание своего разговора со Строгановым, озабоченно поскреб затылок и велел разыскать Дюммеля.
      - Зачем он тебе? - поинтересовалась Эльсинора.
      - Хочу навести справки.
      - Строганов производит впечатление вполне порядочного человека.
      - Тогда какое ему дело до истории с каючниками?
      - Может быть, как раз потому, что он порядочный человек?
      - Не знаю, не знаю.
      - Тысячи каючников остались без куска хлеба. Такое нельзя наблюдать равнодушно.
      - Ну, положим, не тысячи. Если уж быть точным, сгорел семьдесят один каюк. Без куска хлеба, как ты изволила выразиться, осталось человек двести-триста.
      - По-твоему, это мало?
      - Ну что ты заладила одно и то же! "Много, мало..." Если уж ча то пошло, один голодный - это уже много. А знаешь, сколько их в Хивинском ханстве? Согни тысяч! Что ты предлагаешь, взять их на свое иждивение?
      - Во-первых, не кричи.
      - Прости.
      - А во-вторых, если не в твоих силах облегчить участь всех неимущих, то по крайней мере ни к чему добавлять к ним сотни новых.
      - Тут ты, пожалуй, права, - согласился Симмонс. - Я сгоряча сморозил глупость, а Дюммель и рад стараться.
      - Ты прекрасно знаешь, что Дюммель тут ни при чем, - резко возразила она. - Ты приказал, он выполнил.
      - Тоже верно. Сдаюсь. Завтра же велю заложить верфь. Флотилию каюков понастроим. Хоть все ханство на каюки сажай. Великая речная держава! - Симмонс хохотнул. - Не пойдут ведь, собаки. Им, видите ли, на конях скакать по душе. Ну да ладно. Меня сейчас куда больше этот твой новый знакомый интересует. С кулинарной фамилией.
      - Причем тут кулинария? - удивилась Эльсинора.
      - Притом. Кушанье есть такое. Бефстроганов. Слышала?
      - Первый раз слышу.
      - Ну так услышишь, - пообещал он. - Сегодня же велю приготовить на ужин.
      В открытую дверь кабинета без стука вошел Дюммель.
      - Вот и вы, барон! Добро пожаловать! Рад видеть вас в добром здравии. Чему обязан, голубчик?
      - Вызывали? - барон был явно не в духе.
      - Что? А, ну да, конечно! Скажите, Зигфрид, бефстроганов на ужин не очень обременительно для желудка?
      - Думаю, нет, - буркнул Дюммель.
      - Тогда распорядитесь, чтобы на ужин подали бефстроганов. И сами нам компанию составьте. Если хотите, конечно. Кстати, вам знакома фамилия Строганов?
      - Знакома, - насторожился немец. - А что?
      - Экий вы, право! Уж и спросить нельзя? Просто интересуюсь. Из праздного любопытства.
      - Машинистом у нас на заводе работает. Специалист отличный.
      - И все?
      - А что еще?
      - Ну, мало ли что! Образование, национальность, возраст, откуда родом, как сюда попал.
      - По этапу.
      - Вот как? И за что же? Уголовник небось?
      - Нет, - качнул головой немец. - По политической.
      - Та-а-ак, - Симмонс прищурился. - Это уже говорит кое о чем. Ну, а на заводе как держится?
      - Пока ни в чем не замечен. Живет замкнуто. С людьми общается только по работе. Не пьет.
      - Вот это плохо. К пьющему легче ключ подобрать. Женат?
      - Холост.
      - Та-а-ак. Дело, говорите, знает?
      - Знает, - вздохнул барон. - В этом ему не откажешь.
      - Ну что ж, и на том спасибо. Так вы распорядитесь насчет ужина. Не успеют чего доброго. А я пока пойду душ приму, жарко что-то.
      Подождав, пока затихнут в коридоре шаги Симмонса, Дюммель заговорщически понизил голос:
      - Я не хотел говорить при шефе, мадам, но этот негодяй опоздал на работу...
      - Симмонс? - притворно удивилась Эльсинора.
      - Боже упаси, мадам! - ужаснулся немец. - Строганов!
      - И что же?
      - Я в это время был на заводе, ну и - порядок есть порядок - устроил ему взбучку. И знаете, чем он объяснил свое опоздание?
      - Чем же? - полюбопытствовала хозяйка.
      - Тем, что был у вас в гостях и вы его задержали!
      - Все правильно, Зигфрид.
      - Как?! - вытаращил глаза немец.
      - Вот так! Строганов действительно был здесь, я действительно его задержала. И вы совершенно спокойно могли выяснить это при Симмонсе. Между нами, как вам известно, секретов не водится. У вас все?
      - Да, мадам. Хотя нет. Один-единственный вопрос, мадам, если позволите.
      - Спрашивайте, барон.
      - Как готовится бефстроганов?
      - Представления не имею. А вы что - тоже не знаете?
      - Увы! - сокрушенно развел руками Дюммель.
      - Ну, тут я вам плохая помощница. Если не ошибаюсь, "беф" по-французски - бык. А за остальным обратитесь к Строганову.
      - К какому еще Строганову?
      - К вашему машинисту, разумеется. Может быть, он знает. Ну полно, полно. Я пошутила, барон. Полистайте поваренную книгу. А еще лучше пусть это сделает повар.
      Дюммелю приходилось круто: Симмонс сдержал-таки свое обещание - перестал вмешиваться в дела акционерного общества, взвалив практически все заботы на широченные дюммелевы плечи.
      Поначалу барон даже обрадовался: регулярные нахлобучки шефа портили настроение, надолго вышибали из колеи. Но Зигфриду, видно, на роду было начертано быть неудачником: стоило шефу отойти от дел - и на "Дюммеля и К°" одна за другой посыпались беды. Акция с поджогом каюков неожиданно обернулась против ее инициаторов. Теперь что ни день баржи и каюки, независимо от их принадлежности, загорались на всем протяжении водного пути от Ново-Ургенча до Чарджуя, но, поскольку подавляющее их большинство принадлежало обществу "Дюммель и К°", то и убытки, естественно, терпело в основном оно.
      Меры по усилению охраны ощутимых результатов не давали, поджигателей задержать не удавалось, зато перепуганные насмерть каючники не только наотрез отказывались иметь дело с Дюммелем, но вдобавок подали прошения-жалобы в военную администрацию и на имя самого хана хивинского Мухаммадрахима Второго.
      Действия этих голоштанников явно кто-то направлял, но кто именно - так и оставалось невыясненным.
      "Пришла беда - отворяй ворота", - гласит пословица; пока Дюммель ценою немалых расходов улаживал дела с командованием и хивинским ханом, неподалеку от пристани Чалыш сошел с рельсов железнодорожный состав, и прибывший с казачьим разъездом для выяснения причин катастрофы барон собственными глазами убедился в том, что крушение произошло не случайно: на участке длиною примерно пятьдесят метров полотно было разрушено, насыпь срыта, а рельсы и шпалы неизвестно куда исчезли.
      - Туркмены озорничают, не иначе, - глубокомысленно изрек один из казаков, разглядывая многочисленные следы конских копыт на влажном песчаном грунте. - Они и рельсы со шпалами уволокли.
      - На черта они им понадобились? - не выдержав, ругнулся Дюммель.
      - А просто так, из озорства. - Казак огляделся, мотнул бородой в сторону зеркально отсвечивающего речного плеса. Видать, в Амударью покидали, ваше благородие.
      "Их благородие" чертыхнулся еще раз и приказал начать ремонтные работы. А несколько дней спустя караульные задержали ночью в симмонсовском парке неизвестного с коробком спичек и десятилитровым бидоном, под самое горлышко наполненным керосином.
      Это уже было кое-что, и разбуженный среди ночи Дюммель тотчас приступил к допросу. Однако поджигатель - здоровенный бритоголовый детина в стеганом ватном халате на голое тело и драных холщовых поргках нес явную околесицу, а когда вконец выведенный из себя барон влепил ему затрещину, поднял такой крик, что переполошил весь дом. Явился, заспанный, злой как сатана, Симмонс в пижаме, учинил Дюммелю очередной разгон и велел запереть задержанного в подвале до утреннего разбирательства. А утром выяснилось, что ночной гость не кто иной, как дурачок с городского базара, который даже имени своего не знает и охотно откликается на любую кличку.
      Дурачка отпустили на все четыре стороны, а Дюммель с Симмонсом, запершись в кабинете, два часа обсуждали создавшееся положение.
      - Черт вас разберет, что вы за человек, Зигфрид, - выговаривал Симмонс без особого, впрочем, раздражения. - Что вам ни поручи, с треском провалите.
      Барону ничего не оставалось, как молчать, понуро опустив голову.
      - Ладно, - смягчился Симмонс. - Что думаете дальше делать?
      - Обеспечить безопасность перевозок. Вдоль всей узкоколейки пикеты, казачьи разъезды...
      - Ну-ну, - по тону трудно было определить, одобряет Симмонс или наоборот - осуждает.
      - От услуг каючников надо отказаться полностью, - неуверенно продолжал барон.
      - Ну, положим, это-то они уже сами сделали, - усмехнулся Симмонс. - Да еще челобитную на нас подали. Давайте дальше, Зигфрид.
      - Увеличить число барж на Амударье. С каждым речным караваном - взвод охраны.
      - Эдак вам, батенька, всего Ново-Ургенчского гарнизона не хватит. Ну, а еще что?
      - Еще... - Дюммель растерянно развел руками. - Надо охрану дома усилить. Отменить приемы, ограничить посещения. Они теперь ни перед чем не остановятся.
      - Кто "они"? - жестко спросил Симмонс.
      - Ну... - Дюммель замялся. - Те, кто этого негодяя подослали.
      - Вы знаете, кто это сделал? - в голосе шефа звенел металл.
      - Пока нет. - На немца жалко было смотреть.
      - Ну так вот, - Симмонс щелкнул зажигалкой, прикурил. Прежде всего установите, чьи это фокусы. В лепешку расшибитесь, а выясните, ясно? Это во-первых. А во-вторых, распорядок в доме останется прежним: приемы были и будут. Я вам больше скажу: через неделю, то-бишь в следующее воскресенье, закатим бал. На пятьсот персон. С фейерверками, танцами, лотереей... Одним словом - бал! Пусть ни одна сволочь не воображает, что Симмонса можно запугать. Понятно?
      - Понятно, шеф. Но...
      - Никаких "но"! Посоветуйтесь с мадам и действуйте.
      - Слушаюсь, шеф.
      Симмонс ушел, хлопнув дверью. Дюммель тяжело плюхнулся в кресло и достал из ящика стола коробку с сигарами.
      "Сдает шеф, - ни с того ни с сего подумал он, срезая перочинным ножом кончик сигары. - Нервишки шалят. Не знает, на ком зло сорвать".
      Он долго раскуривал сыроватую сигару, потом откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, выпустил к потолку длинную струю дыма.
      - "Никаких "но"! Никаких "но"! - теперь, когда Симмонса не было рядом, барон мог позволить себе роскошь передразнить шефа. - "Посоветуйтесь с мадам!" - не открывая глаз, Дюммель скрипнул зубами. - Побежал, как же! Мальчишку нашли!"
      - О чем это вы, герр Дюммель? - прозвучал над самым ухом забывшегося барона мелодичный голос Эльсиноры. Львиный рык и тот, наверное, не произвел бы на барона большего впечатления: немец вскочил, как ужаленный, ошалело вытаращив глаза.
      Эдьсинора стояла посредине комнаты, с любвпытством наблюдая за главой акционерного общества.
      - Лишнего выпили? - осведомилась она.
      - Боже упаси!.. То есть, я хотел сказать да, мадам! Простите великодушно...
      "Эрнст, пожалуй, прав, - подумала она, продолжая разглядывать Дюммеля. - Ни капельки самолюбия. А ведь когда-то личность была. Не ахти какая, а все-тм ки... И с чисто женской непоследовательностью: - Бедняга Джума. Что его ждет?"
      - Герр Симмонс намерен в воскресенье устроить бал, - неуверенно сообщил немец. - Велел посоветоваться с вами, мадам.
      - Бал, - машинально повторила она. - Бал, вы сказали? Это, пожалуй, неплохо придумано: хоть какое-то развлечение. Заготовьте пригласительные билеты человек на сто.
      - Приказано на пятьсот персон, - выпалил барон.
      - Ну что ж, на пятьсот, так на пятьсот. Распорядитесь о покупках, наймите прислугу. Впрочем, не мне вас учить, герр Дюммель.
      - Так точно, - обрадованно рявкнул тот. - Все будет сделано, мадам. Можете быть спокойны.
      "Чему он радуется? - удивленно подумала Эльсинора. - А, да не все ли равно!" - И, махнув рукой, заговорила о другом.
      После памятного возвращения из залитой кровью восставших рабов Хивы Симмонс долгое время не прикасался к времятрону. При одном взгляде на блестящую луковицу холодело в груди и начинали мерещиться черные провалы пустынных улиц, озаренные отблесками пожаров, зловещее карканье ворон, крадущиеся шаги, окровавленное лицо Савелия... Перехватывало дыхание от смрадного запаха разлагающихся трупов и чадящих руин. Спазмы перехватывали горло, и Симмонс спешил на воздух, в сад, искал забвения в работе - все равно какой, в разговорах с людьми - безразлично, с кем и о чем.
      Никогда прежде он не был так ласков с Эльсинорой, так предупредительно вежлив и учтив в общении с Дюммелем. И если она понимала, откуда идет эта нежность и не удивлялась, то барон терялся в догадках и, обляваясь холодным потом, не спал по ночам, ожидая подвоха.
      Но шло время, и душевное равновесие постепенно возвращалось к Симмонсу. Он стал целыми днями просиживать в своем кабинете, обложившись книгами, курил сигарету за сигаретой, делал какие-то записи в тетради в красном клеенчатом переплете. Эльсинора наблюдала за ним с нарастающим беспокойством и до поры до времени ни о чем не спрашивала. Однако вечно так продолжаться не могло, они оба прекрасно понимали это, и однажды, возвращаясь с вечерней прогулки по саду, Симмонс, как обычно остановившись возле двери в кабинет, придержал Эльсинору за руку.
      - Посиди со мной, Люси. Ты никуда не спешишь?
      - Нет.
      Они вошли в комнату, заставленную вдоль стен книжными стеллажами. Симмонс опустился в кресло.
      Эльсинора продолжала стоять, машинально разглядывая разбросанные по столу книги. Полистала одну. Взяла другую. "Никита Муравьев, - значилось на обложке. - Путешествие в Хиву и Бухару. 1882 год". На столе лежали темно-синяя "История Хорезма", изданная в 1980 году; "История Каракалпакской АССР", анонимная рукопись "Границы мира", датированная десятым веком, том сочинений академика Бартольда, фолиант "Древний Хорезм" академика Толстова.
      Внимание Эльсиноры привлекла лежавшая отдельно раскрытая книга. "В Хиве кроме сорока бедных семейств никто не жил, прочла Эльсинора. - Пятничная молитва совершалась в присутствии трех-четырех человек. Внутри города стал цвести тамариск, а в разрушающихся домах поселились дикие звери". "Мунис, - значилось на титульном листе. - 1760 год".
      Эльсинора отложила книгу в сторону и глубоко вздохнула.
      - Опять?
      Он посмотрел на нее виновато и растерянно. Кивнул.
      - Да, Люси. Хочу попытаться еще раз. Последний.
      - Ну что ж. - Она взяла сигарету, затянулась одинединственный раз, положила в пепельницу. - Поступай, как считаешь нужным. Но учти: еще на одну вылазку в ту эпоху у меня просто не хватит сил.
      - Откуда же ты знаешь, куда я собираюсь? - спросил Симмонс.
      - Книги, - она кивнула на стол. - История. Или я ошибаюсь?
      - Ты ошибаешься, - поспешно заверил он. - Я хочу побывать в будущем. Двадцатый век. Первая четверть.
      - А обо мне ты подумал?
      - Прости, Люси. - Он виновато покивал головой. - Ты ведь знаешь, ради чего я все это делаю.
      - Это бесполезно, Эрнст. Неужели ты еще не убедился?
      - И все-таки я попытаюсь, - упрямо сказал он. - В последний раз.
      - Ну что ж... - Она помолчала. - С богом, как говаривали в старину. Но в случае чего на меня не рассчитывай.
      Слухи один невероятнее другого ползли по Киркъябу.
      - Слышали? Джума-то, Джума... Босяк, сын голоштанника Худакь-буа... На побегушках у Жаббарбия пробавлялся... Воистину неисповедима воля аллаха! Разбогател голодранец Джума, да еще как разбогател! Деньгам счету не знает! - выходил из себя торгаш. Дехканин в чугурме и драном чапане задумчиво поскреб заросший подбородок:
      - Не иначе, как аламаном заделался. Ограбил кого-то, а может, убил.
      - Или клад отыскал, - вмешался один из мардикаров. - Вокруг Куня-Ургенча до сих пор клады в пустыне находят. После каждой бури, говорят, йомуды на конях по пескам рыскают.
      - А я слышал, будто он на пэри женился. Выманил у нее колечко изо рта, вот и женился.
      - Сказки все это! Джума к сумасшедшему русскому служить пошел. Все боялись, а он пошел. Вот и пользуется. Сумасшедший-то - богач.
      - Что ни говори, а привалило бедняге счастье, - вздохнул дехканин по имени Амин. - Вон какой дворец строить надумал. На каменном фундаменте, из жженого кирпича. Со стеклянными окнами.
      - Ты-то откуда знаешь? - усомнился торгаш.
      - Знаю, раз говорю. Я с ним вчера из Ургенча в его фаэтоне ехал.
      - Ври больше!
      - Вон у Эльтузара спроси, он видел.
      - Амин правду говорит, - кивнул пожилой дехканин.
      - Слышал?
      - Да откуда у тебя деньги на фаэтонах разъезжать?
      - Видели дурака? Ты что, только проснулся? Какие деньги? Фаэтон-то у Джумы свой.
      - Как свой?
      - А вот так. И фаэтон новенький, и ерга * - двулетка, и парчовый халат, и сапоги шевровые.
      * Иноходец.
      - И фуражка на голове! - съехидничал торговец.
      - Фуражку не видел, а чустская тюбетейка есть.
      - Ври, да не завирайся!
      - Не слушай ты его, Амин! Рассказывай, что тебе Джума сказал.
      - Я в Ургенче на базаре был. Продал мешок проса, купил детишкам кое-что, поел в рыбожарке и пешком обратно отправился. Иду по дороге, задумался и тут меня какой-то яшуллы * обогнал на фаэтоне. Я еще лошадь заприметил, уж больно хорош ерга. Такому под седлом ходить, а не в упряжке. Только подумал, а яшуллы коня остановил и мне рукой машет. У меня душа в пятки ушла: от яшуллы добра не жди. "Амин! - кричит, иди, садись, подвезу!" Я присмотрелся и глазам не верю: Джума, не Джума?
      "Джума-ага, вы это, или не вы? - спрашиваю. -"Я, - говорит. И смеется. - С каких пор ты меня на вы величать стал? Забыл, как коз вместе пасли?"
      - Так и спросил?
      - Так и спросил. "Помню, - отвечаю, - как не помнить? Только вас не узнать, богатым, видно, будете". - "Почему буду? - смеется. - Я уже богатый. Коня вот купил, фаэтон. Хочу отцу дом построить". - "Давно пора, - говорю. - Старый-то совсем обветшал. Того и гляди завалится, еще придавит кого-нибудь". - "Не придавит, - говорит Джума, - Я такой дом отгрохаю, триста лет простоит. Из жженого кирпича. Да ты лезь в фаэтон, чего стоишь? Поехали".
      Влезть-то я влез, а сесть не решаюсь: сиденья новеньким красным бархатом обиты. А Джума смеется: "Садись, не испачкаешься. А замараешь, - не беда, обновлю обивку". Деваться некуда, сел. Едем. Смотрю я на Джуму и не по себе становится: тот и не тот Джума. Лицо белое, руки такие, будто сроду кетмень не держали. А главное - глаза: большущие стали, задумчивые какие-то, печальные. И постарел вроде. А ведь всего месяц прошел, как виделись. Собрался с духом, спрашиваю:
      "Ты не заболел, Джума?" - "Нет, - отвечает. - С чего ты взял?" - "Вид у тебя не такой какой-то". - "Не обращай внимания, - говорит. - Устал я, дел много всяких". Ну, я кивнул и молчу, а сам голову ломаю: какие такие дела могут быть у фаэтонщика? И откуда у него деньги, чтобы фаэтон с лошадью купить? А Джума еще масла в
      * Уважительное обращение к старшему.
      огонь подлил. "Дом под железной крышей построю, - говорит. Полы деревянные, потолки. Окна во всю стену стеклянные. Русские мастера строить будут. На прошлой неделе двери и ставни Абдулле Джину в Хиве заказали, из карагачевых плах режет.
      - Абдулле Джину? Так ведь он самому Мухаммадрахимхану двери делает! - ахнул торговец.
      - Вот и я не поверил. А Джума знай себе посмеивается: "То ли еще будет! Захочу, дорогу до самого дома камнем вымощу!"
      - Дорогу? Камнем?
      - Ну да.
      - Аллаха бы побоялся!
      - А что ему аллах, когда денег девать некуда!
      - Тише вы насчет аллаха. Вон мулла Ибад идет, он вам такого аллаха задаст!
      - А ты только увидел? Он тут давно ошивается.
      - Что же ты молчал, ишак?
      - Думал, ты видишь.
      - Вот что, земляки, давайте-ка по-хорошему разойдемся, пока не поздно.
      - Правильно говорит Амин.
      - Верно.
      - Айда по домам.
      - Гляди, гляди, мулла тоже прочь захромал...
      - Подслушивал, сын греха.
      - Конечно, подслушивал, собака. Жди теперь беды. Все беку Нураддину доложит. Они с ним друзья.
      Кучка быстро редела.
      - Дружила собака с палкой! - издали крикнул Амин.
      Мулла Ибадулла, уже поравнявшийся с воротами, обернулся, злобно прищурив изъеденные трахомой глаза, погрозил суковатым посохом.
      Из увитой плющом беседки Эльсинора наблюдала, как Дюммель распекает прислугу. Выволочки Симмонса пошли барону явно на пользу: если прежде он бывал несдержан в гневе, орал, топал ногами и даже гонялся за провинившимися с кулаками, как это было при встрече с Джумой, то теперь олицетворял собой саму выдержку и олимпийское спокойствие.
      Официанты и прочая челядь выстроились вдоль расставленных на аллее банкетных столов, и Дюммель, заложив руки за спину, прохаживался перед шеренгой и, не повышая голоса, монотонно отчитывал их за нерадивость и прочие смертные грехи. Отчитывал скорее для порядка и профилактики, чем по необходимости. Привыкшая к буйному нраву Дюммеля, челядь изумленно таращила глаза и перешептывалась.
      - Разговорчики! - негромко, но тем весомее одернул слуг барон. - Предупреждаю: фарфор штучной работы, ему цены нет. Хрусталь - богемский, по специальному заказу изготовлен. Столовое серебро - фамильное. Хоть одна вещь пропадет, - на себя пеняйте. Шкуру спущу, понятно?
      - Понятно, ваше сиятельство! Как не понять! - нестройно загалдели официанты.
      - То-то же! - самодовольно ухмыльнулся барон. - Ну, этикету не мне вас учить.
      - Так точно, ваше сиятельство! - поспешно заверили слуги.
      - Тогда начинайте. Да, и еще вот что: узнаю, ктото до конца бала рюмку выпил, - башку снесу. Закончится бал, приборы со столов уберете, тогда хоть до утра пьянствуйте - все ваше!
      - Благодарствуем, ваше сиятельство! - рявкнули слуги по-армейски.
      - "Сиятельство!" - ухмыльнулся Дюммель. - Пошли вон, канальи! За дело, за дело!
      Прислуга бросилась исполнять свои обязанности, а барон, окинув взглядом столы, направился в глубину парка, где стучали молотки и хрипло перекликались рабочие.
      - Герр Дюммель! - окликнула Эльсинора. Барон вскинулся, как испуганная лошадь, и завертел головой. - Я здесь, repp Дюммель.
      Он наконец отыскал ее и торопливо засеменил к беседке, переваливаясь с боку на бок.
      - Да, мадам. Я к вашим услугам, мадам. Простите, что не сразу увидел вас, мадам.
      - Вы не знаете, где Симмонс?
      - Никак нет, мадам. Последний раз шеф имел со мной беседу в понедельник.
      - А сегодня воскресенье. Вам это не кажется странным?
      - Воскресенье как воскресенье, мадам. Ничего экстраординарного.
      - Я не о том, барон. Сегодня бал, а Эрнста нет.
      - Не извольте беспокоиться, мадам. - Дюммель даже каблуками щелкнул от усердия. - Шеф всегда пунктуален, мадам. Появится как раз вовремя.
      - Дай-то бог, - вздохнула Эльсинора. - У вас все готово к балу?
      - Все, мадам. Столы начинают накрывать. Иллюминация и фейерверк готовы. Полковый оркестр прибудет к вечеру. - Дюммель замялся. - Правда, шеф не говорил об оркестре, но я сам распорядился. Ведь мсье Симмонс мог и забыть, мадам. Все разве упомнишь?
      - Вы поступили мудро, герр Дюммель, - заверила Эльсинора. - А список приглашенных? Вы мне его не показывали.
      - Сию минуту, мадам! - Дюммель поспешно достал из бокового кармана стопку листов бумаги, протянул Эльсиноре. - Здесь все пятьсот персон.
      - Так, так... - Она положила список на колени. - Полковник Облысевич с супругой... Кто это, барон?
      - Новый начальник штаба, мадам. Вчера изволили вступить в должность. Дока, говорят, эрудит, большой знаток и ценитель музыки, литературы, живописи...
      - Майор Фогель, штабс-капитан Хорошихин, капитан Колмогоров, управляющий Русско-туземным банком Крафт с супругой и дочерью.
      - Дочка на выданье, - пояснил Дюммель. - Красавица писаная.
      - Так уж и красавица! Управляющий Аграрно-промышленным банком Иванов с супругой, доверенный представитель товарищества "Кавказ и Меркурий" Тер-Григорян. Это тот, с усиками?
      - Он самый.
      - Вычеркните. Слащав и глаза наглые.
      - Никак невозможно, - заволновался Дюммель. - Приглашения уже разосланы.
      - Так заберите обратно. И вот что еще: пригласите на бал Строганова.
      - Кого-о? - оторопел немец.
      - Михаила Степановича Строганова. Теперь, надеюсь, понятно?
      - Слушаюсь, мадам. Как прикажете. Только...
      - Что "только"?
      - Что шеф скажет?
      - А это уж предоставьте мне, герр Дюммель!
      - Будет исполнено, мадам, - поспешно заверил Дюммель и испуганно заморгал: он мог поклясться чем угодно, что секунду назад видел тигрицу. Полосатая хищница сидела на задних лапах, держа в передних лавах злосчастный список и злобно оскалив клыкастую пасть. Видение было мгновенным, но таким отчетливым и страшным, что у Дюммеля подогнулись колени и похолодело в груди.
      - Ну что вы на меня уставились, барон? - спросила Эльсинора голосом Симмонса. Дюммель зажмурился и встряхнул головой. Осторожно открыл один глаз, затем второй. Наваждение прошло. Эльсинора - обычная, в белом шелковом платье сидела перед ним, протягивая список и улыбаясь, как ни в чем не бывало.
      - Вам. дурно, герр Дюммель? Держите список. Мой вам совет: не злоупотребляйте спиртным. Особенно на сон грядущий.
      - Да, мадам, - убито откликнулся Дюммель. - Я Так и сделаю. Разрешите идти, мадам?
      - Идите!
      Барон вздрогнул - это был опять голос Симмонса.
      - Идите, голубчик! - елейным голоском промурлыкала Эльсинора. - У вас столько дел, а вы строите глазки даме. Скажите, барон, это правда, что вы ужасно влюбчивы?
      Дюммель, вконец сбитый с толку, кивнул на всякий случай, сделал зачем-то книксен и, покачиваясь из стороны в сторону, поплелся прочь.
      Базарчик опустел. Убрались восвояси со своим мелочным товаром чайковчи *. Разъехались дехкане, оставив под присмотром сторожа горы терпко пахнущих дынь, арбузов и тыкв. Сартараш ** запер на висячий винтовой замок свою парикмахерскую. Ветер взвил пыль посредине площади, закрутил в смерч, прошелся по базару, вздымая к небу клочья соломы, джугаровые листья, какие-то тряпки. А когда пыль рассеялась, через базарную площадь проехал на своем щегольском фаэтончике предмет стольких слухов и разговоров - таинственно разбогатевший извозчик Джума.
      Сторож проводил задумчивым взглядом притороченный сзади к фаэтону новенький расписной сундук, поскреб пятерней изъеденную паршой плешь и покачал головой.
      * Мелкий торговец.
      ** Парикмахер.
      - Отец! - Джума лихо осадил иноходца и выпрыгнул из фаэтона. - Принимайте подарки, где вы там?
      Из осевшей глинобитной кибитушки вышел, щурясь отяркого солнечного света, Худакь-буа в холщовых афганских штанах, полотняной рубахе навыпуск и лакированных каушах на босу ногу. На обритой до сизого мерцания голове поблескивала вышитая бухарская тюбетейка.
      - Это ты, сынок? - голос прозвучал надтреснуто и как-то испуганно.
      - Чего это ты? - удивился Джума. - Иди помоги сундук снять.
      Старик нехотя подошел к фаэтону, взялся за ручки сундука, и они вдвоем, покряхтывая от тяжести, понесли его к дому. Возле самых дверей Худакь-буа отпустил ручку и выпрямился, хватаясь за сердце.
      - Фуф! Не могу больше. Что там у тебя, чугун, что ли?