Глава 28

Прошло три месяца…

– Благословите, святой отец, я согрешила.

Приглушенный голос доносился до преподобного отца Рика Карузо сквозь перегородку кабинки для исповеди. В современных католических церквях таких кабинок уже нет, но эта церковь была очень старой, и Рик хотел сохранить все в неприкосновенности.

– Я готов выслушать вашу исповедь, – отозвался он, пригибаясь ближе к перегородке. Голос был очень знакомый, но, возможно, ему просто мерещится. Эта женщина не может быть Блю Бранденбург. Он не видел ее со дня свадьбы Уэбба и Мэри Фрэнсис, состоявшейся два месяца назад здесь, в церкви Рика. Но Блю в тот день вела себя непонятно таинственно. Она сказала ему, что занимается общественными делами, но не уточнила, чем именно. Больше он ее не видел и ничего о ней не слышал. – Что вы совершили? – спросил он женщину.

– Я поступила плохо во имя благого дела.

Во рту у Рика стало совсем сухо. Голос, несомненно, принадлежал Блю. Но что привело ее сюда? Что она натворила?

– Это может искупить вашу вину, – отозвался он, – но все же я хотел бы услышать о прегрешении.

– Мне очень стыдно.

– Что вы совершили?

– Я помирилась со своей матерью.

– Что? – Непритворное изумление в его голосе говорило, что он был готов услышать все, что угодно, только не это.

– А вы что подумали? – … с обидой спросила она. – Что я опять стала торговать своим телом?

– Блю… – Он наклонился вперед и ударился лбом о перегородку. Голос его звучал тихо, подавленно.

– Что ты здесь делаешь?

– Исповедуюсь. Я же призналась, что совершила плохой поступок.

– Помирившись с матерью?

– Да, я солгала. Я сказала ей, что люблю ее, но это неправда. Я ее терпеть не могу.

Ему хотелось смеяться, но Блю говорила совершенно серьезно.

– Может быть, тебе хотелось восстановить нормальные отношения с ней?

– Нет, мне нужны были деньги.

– Да, это плохо. Но зачем?

– Чтобы передать их вам. – Из-за перегородки раздался приглушенный смех, а у Рика зародились подозрения.

– Блю, какого черта ты здесь делаешь?

– Следите за языком, падре, – предостерегла она. – Bы сейчас разговариваете с живым ангелом милосердия. Я только что собрала по подписке полмиллиона баксов на свою любимую благотворительность – на церковь отца Карузо. У меня письменное обязательства банков, компьютерных компаний, сети продуктовых магазинов, сети быстрого питания – чего угодно. Они все жаждут оказать финансовую поддержку твоей программе обучения местных ребятишек компьютерной грамотности. – Голос ее звенел от возбуждения. – Ну как, звучит неплохо?

– Звучит… как чудо… – У Рика в горле застрял комок, он едва мог говорить. – Как тебе удалось?

– Я пришла к мамочке с раскаянием, и она обзвонила всех своих богатых дружков из списка «Пятьсот удачливых». Оказалось, что они все ужасно боятся организованной и малолетней преступности. Они пришли в восторг от идеи занять чем-нибудь слоняющихся без дела подростков. Вот так-то, падре.

– Не знаю, как благодарить тебя, Блю. – Голос его, казалось, вот-вот сорвется. Рик не знал, что сказать еще. Правда, не знал. Благодарности, извинения и всякая такая сентиментальная чепуха всегда давались ему с трудом, особенно с Блю.

– Не стоит благодарности, я занималась этим с удовольствием. Чувствовала себя Робин Гудом в юбке.

Она удовлетворенно вздохнула и на мгновение умолкла, ровно настолько, чтобы Рик успел понять, что она действительно ангел, посланный ему небесами. Ему надо просто взглянуть на то, что она совершила, на то, как она изменила его жизнь. – Ты там в порядке? – спросила она.

– Все отлично! – У него перехватило горло, но он повторил: – Все отлично.

– Так… что же было между нами? – спросила она после долгого молчания. – Похоть или любовь?

– Любовь, – внезапно севшим голосом ответил Рик, – несомненно. Мгновенная, жаркая., чистая, как пламя зажженной спички.

– Но она прошла? Догорела?

Рик призвал на помощь твердость и устойчивость своей веры.

– Она должна пройти, Блю. Ты дала мне возможность изменить и спасти множество жизней. Я нужен этим ребятишкам именно такой —, священник, духовный отец, а иногда и просто как отец.

– Ты прав, конечно. – Голос Блю звучал натянуто и грустно, но не безнадежно. – Ты изменишь их жизнь. Я не сомневаюсь.

– А ты? Чем займешься ты? – Улыбка согрела его слова. – С благотворительностью ты покончила?

– Отправлюсь на поиски волшебника в компании со своим другом Кардиналом. Помнишь Кардинала Фэнга? – Громкое «мяу» подсказало ему, что кот в кабинке, вместе с Блю. Рик подумал, что на этот счет существуют какие-то правила, но кто он такой, чтобы настаивать на них, да и когда Блю Бранденбург подчинялась правилам? – Делай добро и помни, что ты уже изменил кое-кого, – пылко сказала Блю. – Меня. Я стала лучше, Рик, благодаря тебе. Эта сумасшедшая дамочка, которая отбирает деньги у богатых и отдает их церкви, без тебя никогда бы не стала такой. – Она рассмеялась, а потом вдруг в ее голосе послышались слезы. – Боже, благослови нас обоих!..

Дверь кабинки открылась и закрылась. Стук ее каблучков затих, смешавшись с шумом уличного движения, солнечный лучик ворвался в кабинку.

Деревянная скамья, застонала под Риком. Он опустился на нее, сознавая, что на следующей исповеди ему придется сознаться в грехе, взятом на душу. Он солгал.

Спичка, которую зажгла Блю, зажгла в его душе свечу, которая, теперь будет гореть до последних его дней. Он всегда будет любить эту женщину, будет хранить ее страсть в своем сердце и поэтому будет творить добро.

Он теперь должен творить добро. Он обязан этим им, обоим, ей и себе… и Богу.

Прошло семь лет…

Голос звучал пронзительно чисто в утреннем воздухе, голос ребенка – нежный, как летний ветерок, донесший его до Уэбба. Он уронил фотографии, которые держал в руках, и поднялся из-за письменного стола. Детское пение потрясло его. Он подошел к двери, зацепившись по пути за что-то брючиной, и отшвырнул с дороги стул. Сердце его бешено колотилось.

Кто там поет так пронзительно чисто?

Офис Уэбба располагался в южном крыле английской усадьбы, которую они с Мэри Фрэнсис купили вскоре после свадьбы. Художественные сезоны требовали его постоянного присутствия в Лондоне – и летом, и осенью. Им хотелось, чтобы детям было где побегать и порезвиться. Старая усадьба в стиле Тюдоров стала прекрасным выбором. Мэри Фрэнсис назвала ее «Зимняя роза».

Пение, которое услышал Уэбб, доносилось с восточной стороны, где пышно цвели розы. Все окна второго этажа были открыты настежь, дом Был полон упоительных ароматов. Уэбб шел по узкому коридору в спальню, которую он занимал с Мэри Фрэнсис.

Она стояла на балконе, и, у Кальдерона сладостно защемило сердце, когда он увидел, как легкий ветерок приподнял воротник ее блузки и играет в темных прядях. До сих пор, стоило ему увидеть ее, у него щемило сердце и вспыхивало желание, такое чистое, что казалось святым. Они вместе почти семь лет, а он не может смотреть на нее равнодушно. Она по-прежнему возбуждает и душу его и тело, наполняет томлением.

Мэри Фрэнсис смотрела в сад. Их маленькая темноволосая дочка Эйприл пела своему рыжему псу так, словно он был принцем, пришедшим, чтобы вызволить ее из высокой башни. Это была песня из ее любимой диснеевской «Белоснежки». Голос пятилетней девочки дрожал от полноты чувств.

Звуки его разбередили душу Уэбба.

– Остановить ее? – спросила Мэри Фрэнсис. Она вопросительно посмотрела на мужа.

– Нет, – тихо отозвался он, – пока я жив, ничто не остановит ее пения.

Он почувствовал прикосновение Мэри Фрэнсис И понял, что она показывает на что-то маленькое и темное, ползущее под прикрытием розовых кустов в сторону Эйприл. Это был их шестилетний сын Тайлер, которого Уэбб с любовью называл «маленьким разбойником» – за пристрастие подкрадываться тайком и неожиданно нападать.

– Зачем он ее пугает? – спросил Уэбб.

– Потому что он – ее брат, мальчишка и твой сын. – Мэри Фрэнсис рассмеялась и потерлась щекой о плечо Уэбба. – Ты не всегда сможешь защищать ее, Уэбб. Она вырастет, с этим ничего не поделаешь..

Разыгравшаяся на лужайке сцена стала неожиданностью только для Эйприл, которая, вскрикнув от испуга, упала, когда Тайлер обрушился на нее. Пес вскочил и залаял, воробьиная стайка с шумом взлетела с кустов.

Поведение сестры вызвало неодобрение Тайлера.

– Перестань хныкать! – приказал он ей. Видя, что его команда не выполняется, он с показным равнодушием пожал плечами и опустился на колени, наблюдая за ней. Однако чем ближе он к ней подползал, тем очевиднее становилось его беспокойство. Наконец, он оказался совсем рядом с ней и вполне мог напугать ее еще раз. Но вместо этого он совершил нечто удивившее даже его самого, – он наклонился и поцеловал ее в щечку.

Уэбб с трепетом наблюдал за ним, не зная, хватило бы ему в шесть лет мужества быть таким нежным. Хотелось верить; что хватило бы.

Уэбб: нежно обнял Мэри Фрэнсис и крепко прижал к себе. Если его дети любят друг друга, благодарить за это надо Мэри Фрэнсис. Он только защищал их, – защищал, как лев, возможно, даже чересчур ревностно.

– В эту субботу день рождения Тайлера, – заметила Мэри Фрэнсис, словно размышляя вслух. – Интересно, приедет ли его крестная? От нее ничего неслышно уже три недели, с тех пор как она приняла приглашение.

– Блю? – Уэбб прижался лицом к волосам жены и ощутил знакомую тяжесть в паху. – Конечно, приедет. Она ведь не пропустила ни одного дня рождения нашего мальчика. Она обычно сочетает поездку к нам с посещением лондонских магазинов.

Блю открыла в себе дизайнерский талант, основала собственное дело и добилась больших успехов. Каждый раз, приезжая к ним, она ураганом проносилась по дому, грозясь выбросить все салфеточки, связанные и вышитые Мэри Фрэнсис.

– На этот раз она собиралась заехать в Ирландию, – сообщила Мэри Фрэнсис, – по-моему, хотела закупить ирландских кружев.

– Ты не допускаешь, что она могла кого-то встретить?

– Блю? – Мэри Фрэнсис искренне удивилась.

Господи, я была бы только рада. Она так долго одна.

В такие минуты, как эта, Уэбб сожалел, что не в состоянии помочь всем одиноким в этом мире, включая Блю. Никто лучше него не знал, какую боль приносит одиночество. Но в прошлом Уэбб был одинок по собственному выбору, это была его защита. Блю оставалась одна, стремясь к независимости. Она никогда не казалась несчастной.

Однако надо быть благодарным за то, что он может хоть что-то сделать в этой жизни. Став мужем, а потом и отцом, он дал себе слово, которое хранил в глубине сердца, и никому об этом не рассказывал, даже своей любимой. Это был договор с небесами.

Пока он жив, у его жены всегда будут розы зимой, а его дети и внуки будут играть на солнце. Так будет, и не только потому, что он любит их больше жизни. Это его святой долг перед маленькой девочкой, которой всегда будет восемь лет и чье пение всегда будет звучать в глубинах его памяти.

– Остановите здесь! – крикнула Блю таксисту. Водитель в черной кепке мчался по проселочной дороге графства Керри так, словно они участвовали в гонках; и Блю едва не простилась со своими отбеленными зубами. Но крикнула она не поэтому.

Машина проскочила мимо старой церкви, но Блю успела заметить серое каменное здание с крошечным двориком и статуей.

– Остановите… – Блю долго и многословно извинялась, понимая, что у водителя мог случиться инфаркт от испуга, но в конце концов это было бы только справедливо. – Подождите, пожалуйста, я зайду в церковь. – Добившись обещания дождаться, она заверила, хлопнув дверцей: – Я быстро.

Порывистый ветер раздувал длинные золотистые пряди ее волос. Блю пожалела, что оделась так легко. На ней был тонкий шелковый костюм небесно-голубого цвета. Была середина лета, но за те несколько дней, что Блю провела в Ирландии, она поняла, что когда небо затягивают облака, здесь становится холодно, как зимой в Калифорнии.

Церковь под соломенной крышей не обманула ее ожиданий. Маленькая, изящная, ни следа испанского влияния, как в церкви Рика, но глаз не оторвать. Блю не знала, войти ли внутрь или постоять во дворике, но в конце концов пересилил сад, заросший кустарником, плющом, диким виноградом и вьющимися цветами.

Статуя мадонны с младенцем, насколько могла судить Блю приблизившись, была намного меньше статуи Святой Екатерины, но прелестна. Выполненная из белого известняка, покрытая от времени мхом, она излучала удивительный покой.

Блю заметила, что на дорожке кто-то оставил цветы. Букетик незабудок лежал на камнях у ее ног. Она с любопытством опустилась на колени и коснулась их, удивляясь, почему они рассыпаны так, словно букетик уронили.

– Мисс, эти цветы, они…

Блю подняла голову и увидела глаза, которые могли соперничать даже со знаменитой изумрудной зеленью ирландских лугов. Какое-то мгновение она не видела ничего, кроме этих глаз. Постепенно до нее дошло, что перед ней стоит мужчина с растрепанными темными волосами, в белой водолазке с высоким воротом. Он загадочно улыбался.

Блю собрала цветы и встала.

– Они прекрасны, – проговорила она, испытывая непонятную неловкость. – Они для мадонны?

– Не совсем, – быстро отозвался он. – Я просто положил их сюда, чтобы залезть на дерево. – Он указал на огромный, раскидистый дуб, такой же старый, как церковь. Сердце Блю странно дернулось.

– Там кошка застряла?

– Да, откуда вы знаете?

– Не рыжая, случайно? – Невозможно, это не мог быть Фэнг. Она оставила его в гостинице, он спал. – Нет, черная с белым – котенок еще.

Блю беспомощно посмотрела на мужчину, зачарованная его выговором: Непослушные волосы трепал ветер, лицо огрубело от жизни на природе. Но он был красив, о таком красавце мечтает каждая девушка. «Истинный ирландец», – решила Блю. Ей повезло – темноволосый ирландец.

– Ваши цветы, – сказала она, протягивая ему букет. – Нет-нет, оставьте их себе, – попросил он. – Думаю, они сразу были предназначены для вас. Они очень идут.

– Идут?

– Да, к вашим глазам, мисс. Такие же голубые.

– Я… ну… спасибо.

Он, не отрываясь, смотрел на нее, удивляясь, зачем она обрывает лепестки у цветов. Смотрел так, словно хотел узнать получше или уже давно знал – знал ее беззащитность, которую она отчаянно пыталась скрыть от этого зеленоглазого незнакомца, лазающего по деревьям, чтобы спасти котят.

– Извините, я вмешиваюсь не в свое дело, – сказал он; – но у вас был такой грустный вид до того, когда вы увидели цветы.

– У меня? Грустный вид? – переспросила она, перебирая цветы дрожащими пальцами. – Незабудки прелестны, кажется, я уже говорила это. Они, наверное, предназначались кому-то другому, да? Наверное…

Он сунул руки в карманы плотных твидовых брюк – в разгар лета они выглядели странно, но удивительно шли ему.

– Никто не пострадает без них, а завтра утром я принесу еще, – сказал он ей. – Там, за церковью, похоронена моя бабушка. Она обожает незабудки, но спешить ей уже некуда. Я, часто прихожу сюда.

Блю мысленно отметила, что за церковью – кладбище. У него была бабушка, которая, любила незабудки, и он часто приходит сюда. Солнце, может, и скрыто за облаками, но святые явно улыбаются ей сегодня. Она опять встретила хорошего, порядочного человека.

– Вы напоминаете мне одного знакомого, – на конец произнесла она.

Когда она подняла на него глаза, он смотрел уже чуточку смелее, чем раньше.

– Вы любили его?

Вопрос застал ее врасплох. Ответ звучал у нее в голове.

Она с нежностью вспомнила, как однажды вот так же подняла букет цветов и ребенок, которому он принадлежал, настоял, чтобы она оставила их себе. Потрясенная его щедростью, она положила цветы к подножию Святой Екатерины и попросила у нее благословения.

– Нет, это был просто друг, – сказала она и грустно улыбнулась. – Хороший друг. Его звали Джесс.

Она поднесла цветы к лицу, почувствовала их мягкость, вдохнула аромат, но мысленным взором видела только зеленые глаза незнакомца. Джесс остался бы доволен, узнай он, какое благословение она собиралась просить сегодня.