Воздухоплаватели

      ...Наступила весна. Работы прибавилось. В штаб дивизиона ежедневно поступали приказы на подъем наших аэростатов, и воздухоплаватели действовали в интересах артиллерии четко, с боевым настроем - ведь теперь мы наступали!
      В один из мартовских дней на задание ушел старший лейтенант И. Решетников. Обнаружив скопление машин и живой силы противника, он вызвал огонь наших батарей, но тут же вражеский зенитный снаряд прямым попаданием поджег его аэростат. Решетников, как и положено по инструкции, не мешкая выбросился с парашютом из огненного смерча и аккуратно приземлился. Действия воздухоплавателя в этой ситуации можно было назвать прямо-таки классическими - все точно по инструкции. Но война не вписывалась в параграфы и пункты. Чаще воздухоплаватели попадали в такие ситуации, которые не предполагала ни одна инструкция, более того, именно по таким неординарным, непредвиденным ситуациям и разрабатывались наши руководящие документы. Одну из таких инструкций поручили разработать и мне. Тогда вот невольно и припомнился "классический случай" Решетникова: он среди других закладывал основу для раздумий и выводов.
      К слову, со времени наступления у нас это была первая потеря аэростата. Когда мой помощник майор Н. М. Иванов подал акт на списание в расход оболочки и корзины, штаб тыла фронта неожиданно предложил сдать опаленную и пробитую осколками корзину в музей артиллерии.
      Если вам доведется побывать в Военно-историческом музее артиллерии в Ленинграде, не спешите пробежать мимо этого неброского экспоната. Хитрое сплетение тонких прутьев ивняка местами пробито, местами опалено. Представьте хотя бы на миг себя в летном комбинезоне и шлеме, с ранцем парашюта в этой корзине, которую воздухоплаватели солидно именовали гондолой, висящего живой мишенью в поднебесье на лютых ветрах и морозах, и, может, тогда вы пристальней вглядитесь в потемневший ее номер АН-Я-421807 и, может, яснее предстанут в воображении трудные людские судьбы, которые не раз и не два зависели от надежности этой вот обгорелой корзины.
      Ну а что касается инструкций, которыми руководствовались воздухоплаватели, то писали их по таким вот не "типовым" примерам нашей боевой работы.
      ...На рубеже у реки Великой старшему лейтенанту Гречаному из отряда Кирикова предстояла ночная разведка шоссе и сбор данных о возможной перегруппировке сил противника.
      Днем хоть и робко пока, но все же пригревало мартовское солнышко бередило весну, а ночи стояли еще по-февральски морозные, но уже по-мартовски глухие. Трудно в такие ночи что-либо разглядеть. Но на то и разведка.
      Настраивая себя на работу, Гречаный неторопливо натягивал лямки парашюта. Откуда ни возьмись появилась ефрейтор Лариса Дашко и просит Кирикова разрешить и ей подняться в корзине. Оказывается, она давно потихоньку училась у воздухоплавателей читать карту, вести разведку. А теперь вот решила, что пора бы и в воздух.
      - Незачем! - растревоженно вмешался моторист Николай Заруба. - Баба в корзине - все одно что на корабле: одни неприятности от этих затей...
      - Не слушайте его, - отмахнулась от смурного Николая девушка. - Ну, товарищ капитан, ну, пожалуйста, я справлюсь.
      - Давай! - великодушно взмахнул рукой Кириков. - Ежели не боишься...
      - Есть, в воздух! - радостно крикнула Дашко. Недовольный Заруба что-то еще бурчит, однако аэростат пошел на высоту...
      Уже полчаса висят над передним краем Гречаный и Дашко. Шоссе лишь изредка просвечивают фары машин, идущих на запад от Пскова, да время от времени темноту ночи озаряют разноцветные всполохи ракет. Ларисе хорошо в такие мгновения видно извилистую ленту реки Великой - она пересекает древний русский город Псков. Здесь, с высоты восемьсот метров, кажется, что название свое река получила в шутку - не такая она вроде бы и великая.
      С северо-востока до разведчиков донесся гул самолета. Судя по звуку, это По-2.
      - Наш... - спешит успокоить и обнадежить новичка в небе старший лейтенант Гречаный.
      Но тут аэростат вдруг резко рвет вниз, Дашко инстинктивно хватается за его борт, стропы тут же свободно повисают, и становится на удивление тихо. Только прибор показывает, что идет быстрый набор высоты. Ефрейтор Дашко тревожно озирается, выглядывает из корзины вниз и недоуменно спрашивает Гречаного:
      - Это что, Заруба так пугает меня? Дергает корзину...
      - Да не совсем, - старший лейтенант Гречаный пытается быть игриво-беззаботным, - самолет оборвал наш трос, понимаешь ли. Мы, так сказать, в свободном полете. Летим, правда, к переднему краю. Очевидно, придется прыгать...
      Девушке все еще не верится, что заманчивый на земле ночной полет обернулся в воздухе такой пугающей неожиданностью. Она медлит. Затем тряхнув головой - эх, была не была! - решительно переваливается через борт. Гречаный слегка подталкивает ее в ночную зияющую пустоту и напутственно кричит вдогонку:
      - Не забудь дернуть за кольцо!
      Некоторое время он напряженно вглядывается вниз, и вмиг с его лица смывает всю игривость - где же купол? Купола парашюта на фоне мутной снежной пелены он так и не замечает. А высота уже два с половиной километра.
      Тогда воздухоплаватель вскрывает аэростат при помощи разрывного устройства, собирает карты и выбрасывается через борт сам.
      Глубокий снег смягчает удар. Гречаный освобождается от парашюта и, вобрав в себя сколько хватило сил морозного ночного воздуха, зычно призывает девушку. В ответ - лишь жутковатое в ночи, приглушенное эхо да таинственные лесные шорохи и вздохи.
      С девушкой могло случиться что угодно. Ведь опыта парашютных прыжков никакого, а тем более ночных. Но кто же думал-гадал, что придется прыгать? Гречаный, потоптавшись на месте и покричав до хрипоты, решает прокладывать себе дорогу по ветру. Тяжел ночной мартовский снег, унты вязнут в сугробах, проваливаются в невидимые под снегом звериные норы, дышится тяжело...
      Много ли, мало проходил Гречаный, но усталость сковала все тело верный признак того, что не так уж и мало, и тогда он, достав пистолет, стреляет в воздух. Невдалеке послышался радостный девичий возглас:
      - Я здесь!
      Вот тебе и на! Он спешит на зов и замечает наконец в темноте ефрейтора Дашко. Она, оказывается, при прыжке потеряла унт, боится идти дальше.
      - На вот, держи мой носок шерстяной, - снова обретает утраченную было бодрость Гречаный, и вместе они отправляются на поиски отряда...
      Что тут говорить - прав был моторист Заруба или не прав, в чем-то, видимо, и не ошибался, опыт уже подсказывал. Ну а соответствующей строкой лег в инструкцию воздухоплавателей и этот эпизод.
      * * *
      Получив срочный вызов в штаб артиллерии 42-й армии, я явился и доложил о прибытии генералу М. С. Михалкину, никак не предполагая, чем вызвана эта срочность. За два года совместной работы многое узнал я об этом незаурядном в своей профессии артиллеристе. Еще до революции он трудился на Пулковском заводе, в восемнадцатом добровольцем вступил в Красную Армию и с тех пор уже не снимал шинели. Начинал солдатом - стал генералом.
      Особенно прославился Михаил Семенович при отражении вражеских атак у Пулково в сентябре сорок первого года, когда дневал и ночевал на передовом наблюдательном пункте у развалин обсерватории. Он был в курсе всех боевых дел на своем фронте, а хозяйство ею немалое. Командиров частей, как правило, вызывал к себе на КП. Глаз - у стереотрубы, ухо - у телефонной трубки. Тут у него и карта огней под руками, тут принимает решения, отдает команды...
      Мы, воздухоплаватели, уважали требовательного генерала за оперативность, четкие и ясные распоряжения и, главное, умение использовать наши аэростаты. Михаил Семенович в свою очередь умел ценить самоотверженность корректировщиков и всегда благодарил нас за выполнение поставленных задач. Приятно было и приказы его выполнять, и просто общаться как с человеком.
      В тот раз генерал Михалкин не сразу назвал причину вызова. Вымеряя шагами землянку, сначала сообщил, что наша 42-я армия вместе с 67-й и 54-й переходят в подчинение вновь образованному 3-му Прибалтийскому фронту, что командующим его назначен генерал И. И. Масленников.
      У меня невольно вырвалось:
      - А что же ждет нас, воздухоплавателей?
      Михаил Семенович озабоченно поворошил седую прядь, которая резко высвечивала в темной шевелюре, и ответил:
      - Поработаем с тобой на Ленфронте. Там еще много незавершенных дел...
      Конечно, жаль было расставаться с друзьями-артиллеристами, но приказ есть приказ.
      Генерал проинформировал меня о предстоящих наступательных операциях фронта на Карельском перешейке. Дело в том, что руководители реакционного правительства Финляндии отвергли условия нашего правительства, на которых она могла бы выйти из войны против СССР, поэтому Ставка Верховного Главнокомандования поставила задачу провести Выборгскую наступательную операцию по разгрому финнов на Карельском перешейке, освободить советскую территорию, восстановить государственную границу и заставить Финляндию выйти из войны.
      - Выезжай, Филиппов, срочно в штаб артиллерии фронта - там получишь все необходимые указания о передислокации дивизиона, - заключил генерал Михалкин. - Отряды должны сняться с позиций скрытно и строго секретно. Все карты с нанесенными целями противника передай в разведотдел майору Огурцову. А на Третьем Прибалтийском фронте будет работать восьмой дивизион Басалаева.
      В подробности генерал не вдавался, а я вопросов больше не задавал и, получив предложение отправиться с ним завтра же утром, с готовностью согласился.
      Поездка с Михаилом Семеновичем запомнилась мне во многих подробностях. Хороший рассказчик, он интересно умел говорить, казалось бы, о простых наших буднях войны. Многое я узнал и про военные дела, и про его жизнь, многое неожиданно рассказал и о себе, о том, как воевал сапером в сорок первом сорок втором. Генерала это совсем не удивило. Он, выяснилось, тоже когда-то был сапером и даже кавалеристом, служил здесь, на Псковщине, вместе с Рокоссовским. Не удивило его и то, что я не кадровый офицер и не "коренной" воздухоплаватель и что в нашем дивизионе много таких, призванных во время войны.
      - Известно, - после короткого раздумья заметил генерал, - что противник полагал, будто потери в командных кадрах в начале войны невосполнимы. А получилось так, что командный и рядовой состав из запаса быстро освоил военные специальности. Вот хотя бы в вашем дивизионе. А такое ведь во всех родах войск. Скорое становление воинов - мастеров своего дела - ныне типичное явление. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Есть где учиться, есть у кого учиться. Расскажу такой случай. - Михаил Семенович поудобнее умостился на сиденье и поведал мне одну историю.
      В конце сорок третьего, перед самым началом наступления, он узнал от комдива Введенского о старшем сержанте - командире полкового орудия, который за десять дней разбил девятнадцать - девятнадцать! - огневых точек врага.
      Урвав время - а в те дни его явно не хватало, - генерал выбрался на Пулковские высоты в полк, где и служил этот старший сержант. Его вызвали. И вот, пригнув голову под косяком, в землянку вошел несмело худощавый пожилой боец с лихими, прямо молодецкими усами, которые броско смотрелись на морщинистом лице.
      "Вы же герой!.." - начал было беседу Михалкин. "Ай, какое там... ответил старший сержант. - Расплачиваюсь вот за двенадцать дырок, которые схлопотал еще в первой мировой".
      После встречи генерал Михалкин доложил командующему и члену Военного совета о мужественном артиллеристе. Тут же получил для вручения ему орден Красного Знамени, и на другой день - вновь на Пулковских высотах - вызывает старшего сержанта: "А ну снимите ватник!" Снимает артиллерист как-то нехотя, и Михалкин крепит к его гимнастерке орден. Но вот пальцы натыкаются на что-то металлическое, и он спрашивает: "Что там у вас, под гимнастеркой?" Смущенно расстегивает старый артиллерист воротник, в Михалкин видит на внутреннем кармане четыре Георгиевских креста и медали.
      "И все ваши?" - ахает удивленно. "Мои".
      А под Псковом Михаилу Семеновичу вновь напомнили о доблестном командире расчета - он подбил два танка!
      Генерал решил обязательно поехать и лично вручить ему новую награду. Но на день-два задержался, а когда приехал, узнал, что герой накануне погиб...
      Долго проклинал Михаил Семенович свою нерасторопность и забывчивость запамятовал вот имя сержанта, настоящего русского воина. Мирный мужик, который не гонялся ни за воинской славой, ни за воинскими подвигами, когда пришла пора, незаметно вроде день ото дня вершил он этот подвиг за свободу Отечества.
      Сколько же таких солдат шло дорогами войны!..
      На Карельском перешейке
      Передислокация. Прорыв трех полос линяя Маннергейма. Штурм Выборга. Поездка в Москву. Встреча с главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым. Дивизион передается в распоряжение командующего артиллерией 2-го Белорусского фронта
      В Ленинграде у нас - тыловая база снабжения дивизиона. Она размещается в здании музыкального техникума в Лесном. Когда я добираюсь сюда, мой помощник по тылу майор Н. М. Иванов докладывает, что получен приказ фронта на передислокацию дивизиона из-под Пскова по железной дороге в Ленинград. А затем отрядам предстоит расположиться на Карельском перешейке вдоль бывшей государственной границы. Ведь именно там передний край ближе всего к Ленинграду - в тридцати километрах.
      В штабе артиллерии от полковника Витте узнаю, что дивизион наш поступает в распоряжение командующего артиллерией 21-й армии.
      - А кто будет командовать артиллерией 21-й армии? - интересуюсь я.
      - А разве Михалкин вам не сказал? - удивился Витте. - Он и назначен на эту должность. Театр боевых действий ему знаком еще по финской... Тогда он был начальником артиллерии корпуса, а командующий фронтом Говоров в то время возглавлял штаб артиллерии седьмой армии, в которую входил корпус Михалкина. Он его хорошо знает.
      "Не расходятся, выходит, у нас с Михалкиным фронтовые дороги, - подумал я. - Опять будем воевать вместе..."
      Передислокация отрядов проходила тяжело. Весенняя распутица была в самом разгаре. Она размыла, расхлябала все дороги. Лебедки, газозаводы, другую технику - все это к вагонам буксировали артиллерийские тягачи по жидкой и топкой грязи. Но блестяще проявили свое умение скрытно сниматься с позиций воздухоплаватели дивизиона. В двухдневный срок перебазировались мы без потерь, организованно и, как было приказано, тут же принялись за подготовку к новым боевым делам.
      Работать нам предстояло на четырех точках, поэтому штаб дивизиона предложил создать три отряда и звено под командованием Кирикова, Шестакова, Ферцева и Баурова. Два отряда закрепили за 3-м артиллерийским корпусом и отряд со звеном - за артиллерией 21-й армии. Много пришлось поработать штабу, для того чтобы обеспечить отряды запасными оболочками, газом в баллонах и газгольдерах, картами с разведданными целей противника.
      В штабе артиллерии 21-й армии нас проинформировали о действиях артиллерии в предстоящей наступательной операции. Дивизиону была поставлена первоочередная задача - до 9 июня уточнять цели (вести разведку), а за день до начала артподготовки корректировать огонь на их уничтожение. Многое невольно удивляло и заставляло задуматься: ведь за десять-одиннадцать дней нам предстояло пройти с армией от Сестрорецка и Белоострова более ста километров, освободить северные районы Ленинградской области и штурмом взять Выборг.
      И вот воздухоплаватели принялись изучать укрепления Карельского перешейка. Здесь у финнов стояли и дот-"миллионер" с двухметровыми железобетонными перекрытиями, и другие чудеса трех полос обороны. В финскую войну этот район был освобожден за три с половиной месяца, а сейчас его предстояло взять всего за десять дней.
      Конечно, учитывался большой опыт войск Ленинградского фронта, да и выделялось на эту операцию немало - 5,5 тысяч орудий и крупнокалиберных минометов, около 900 реактивных установок, около 1000 самолетов. И все же задача стояла очень сложная: за десять дней с боями - до Выборга!..
      Для большей оперативности руководства отрядами наш ПКП с развитием боевых действий решено было держать вместе со штабом артиллерии 21-й армии, а отрядам продвигаться вместе с артчастями.
      Надо сказать, что сама природа Карельского перешейка - густые леса, изрезанный рельеф - идеальная маскировка позиций, и противник так хорошо использовал это, что даже с самых ближних наземных наблюдательных пунктов отыскать его было очень непросто. К тому же звукометрическая разведка не успевала развертываться. Так что надежда на нас была основная.
      В целях скрытности подготовки к наступлению работать воздухоплавателям пришлось ночами. А ведь июнь-то месяц белых ночей. Лишь полчаса, которые отводил поэт ночи, помните: "Одна заря сменить другую опешит, дав ночи полчаса" - использовали мы на совесть. Одиночные подъемы - в основном с целью разведки - до 9 июня. А с 9 июня наша дальнобойная артиллерия начала методическое разрушение обороны врага, и уже все аэростаты отрядов день и ночь в воздухе. Но это еще шла только предварительная обработка позиций: выявлялись огневые средства противника, ранее скрытые.
      На следующий день в шесть утра началась артиллерийская подготовка. Несколько тысяч наших дальнобойных орудий и минометов ударили по укреплениям первой оборонительной полосы и обрабатывали ее более двух часов. Затем пошел в наступление корпус генерала Симоняка.
      К 12 июня гвардейцы штурмовали особо мощный узел обороны у Кивеннапа (Первомайское) - это в 25 километрах от второй полосы вражеской обороны. Здесь насчитывалось до пятнадцати мощных дотов на километр фронта с системой рвов, надолб, траншей. А воздухоплаватели то и дело отыскивали еще батареи противника и в глубине их обороны.
      Наступление наших войск тем не менее развивалось быстро: пока поступит то или иное донесение, глядишь, ситуация изменилась. Огонь артиллерии на подавление и уничтожение врага вызвать порой было просто невозможно. ПКП дивизиона превратился в настоящий узел связи - командиры артполков то и дело требовали нашей работы в их секторах, но воздухоплавателей не хватало, постоянные выводы из строя аэростатов задерживали подъемы. Что делать?..
      Было решено артиллеристов прикомандировывать прямо к нам. Они вместе с нашими воздухоплавателями стали корректировать огонь прямо с воздуха.
      Но если в начале операции нас беспокоила только артиллерия противника и наши лебедочные мотористы приноровились к обстрелам, и Никоненко с Рыжковым, Лещенко с Дубовцом и Васютиным лихими маневрами по высоте и по земле уходили от разрывов, то с развитием боевых действий начала активизироваться авиация противника, и мы начали нести потери. То одна, то другая оболочка черной тучей распластывалась в небе, и все замирали в тревоге, устремив вопрошающие взгляды в поднебесье - ну, прыгай же!.. Мгновения нужны корректировщику, для того чтобы собрать в планшетку карты, артпанораму, другие драгоценные сведения, но эти мгновения порой казались вечностью.
      У Кивеннапа в воздух поднялся Федор Иняев. Взяв с собой только фотоаппарат, планшет ПУАОС с картами и бинокль, он выполнил фотосъемки и решил подняться выше. Выбросил два балластных мешка. Аэростат пошел на высоту, и вскоре Федор заметил стреляющую по нашим колоннам артбатарею, скопление вражеских танков, машин. Он запросил огня и удачно скорректировал его. Но тут другая батарея открыла огонь по лебедке. В сплошном грохоте разрывов со стороны нашего тыла внезапно вынырнули три вражеских истребителя. Иняев заметил их, но что из этого, если в корзине воздухоплавателя, кроме пистолета, ничего нет.
      Аэростат уже обложило клубками разрывов наших зениток - зенитчики всегда старались выручить нас, однако самолеты противника сделали свое дело и ушли.
      Оболочку аэростата охватило пламенем, кто-то из связистов еще передавал артиллеристам наблюдения, переданные Федором: "Цели накрыты! Давай беглый огонь!.." А из пламени и дыма вывалилась человеческая фигурка и, не раскрывая парашюта, падала к земле. Секунда, вторая... Пора бы раскрыть парашют, и Федор это выполнил, но "мессеры" будто того и ждали - парой пошли в атаку на зависшего в воздухе нашего товарища...
      По-всякому заканчивались такие неравные поединки. Тогда один из "мессеров" был сбит нашими зенитками и упал на лес. Невдалеке приземляется Федор.
      Вот она война. Все просто. Было и будто не было... Но за первые пять дней наступления так вот примерно мы потеряли шесть аэростатов. Воздухоплавателям пока везло. Бишоков, Киприянов, Клишин, Кириков, Битюк, Можаев, Белов, Ольшанский - все оказались удачниками в боях, да и парашюты наши срабатывали безотказно - спасибо Тарасову!
      О больших потерях аэростатов я доложил командующему артиллерией фронта, поставил вопрос о необходимости более сильной защиты аэростатов зенитными средствами, а при выполнении особо сложных заданий - и истребителями: наши счетверенные установки станковых пулеметов не давали должного эффекта в борьбе с самолетами врага. По армии без промедления был издан приказ: всем зенитным средствам, какие только будут находиться во время нашей работы вблизи аэростата, непреклонно отражать нападения вражеской авиации!
      Налеты на аэростаты, конечно, продолжались, но стараниями зенитчиков спесь у "мессеров" поубавилась.
      * * *
      12 июня генерал Н. Н. Жданов приказал соединениям и частям своего корпуса в двое суток передислоцироваться с центрального направления Выборгского шоссе, где был нанесен первый удар, на левый приморский фланг 21-й армии. Отсюда планировалось нанести главный удар по прорыву второй полосы обороны, так как разведка установила, что в направлении Выборгского шоссе противник подтянул большие резервы.
      На следующий день генерал Жданов вызвал меня и приказал зачитать воздухоплавателям телеграмму главного маршала артиллерии Воронова, в которой нас и артиллеристов поздравляли с успешными боевыми действиями.
      - А завтра с утра, - поставил новую задачу генерал Жданов, - будете вести разведку в районе прорыва. Для прикрытия от "мессеров" за вашим дивизионом закреплены зенитки...
      И вот 14 июня утром - прорыв второй полосы вражеской обороны. Посменно поднимаются на задание Шестаков, Кириков, Битюк, Белов, Можаев, Гречаный, Когут. В корзине с нашими воздухоплавателями артиллеристы - они дело свое знают!
      И все же как ни хорошо работают зенитчики, а приходится покидать горящие аэростаты в этот день и Можаеву, и опять Федору Иняеву, и раненому Когуту. Но наступление продолжается, значит, продолжаем работать и мы. Более того, поступает приказание усилить разведку: пехоту удерживает вражеский огонь.
      В районе Сийранмяки работу 151-го артполка обеспечивает отряд Шестакова. Он располагается на опушке леса, метрах в двухстах от батареи.
      Вместе с лейтенантом Дурницыным на задание поднимается и командир батареи артполка капитан Позомик. Четко работают они, корректируя огонь артиллеристов, но неожиданно показываются самолеты с красными звездами на крыльях и открывают по аэростату огонь. Это оказались "мессеры".
      Выгадав миг растерянности зенитчиков, они атаковали и подожгли аэростат. Капитану Позомику так и не пришлось прыгать с парашютом. Убитый наповал, он упал вместе обгорелой корзиной невдалеке от своих батарей.
      И тут, словно спохватившись, ударили все шестнадцать пулеметов прикрывавшей нас роты ДШК и батарея МЗА-8. Двумя самолетами поплатился враг за смерть Позомика. Горящие, они врезались на наших глазах в землю.
      А в воздух на боевое задание пошел лейтенант Немещаев. Бой разгорался. Несмотря на мощь заградительного огня наших зенитчиков, в сплошном грохоте и реве моторов его аэростат атаковали уже три "мессершмитта".
      Зенитчики сбили ведущего - он упал в озеро. Но два других все-таки подожгли аэростат. Тогда снаряжается новый - со старшим лейтенантом Можаевым. Ему тоже приходится прыгать с парашютом - осколок бризантного снаряда перебивает трос аэростата. В последний миг Можаев все-таки успевает клапаном стравить газ и вскрыть аэростат при помощи разрывного устройства. Оболочка спасена. Она быстро восстанавливается и наполняется водородом для немедленного подъема.
      Трудный это был день. Одиннадцать подъемов, шестнадцать корректировок по выявленным батареям противника. И непрерывное движение вперед.
      К шести часам вечера наши войска штурмом овладели Кутерселькя, Мустамяки (Горьковское) и Саха-Кюля (Мухино).
      На следующий день был взят форт Ино (Приветненское). Потерь в этот день у нас не было, и к вечеру начальник штаба дивизиона М. Скачков и его оперативный помощник С. Тимошевский отправились в отряд А. Баурова передать распоряжения командования и запасные парашюты.
      Дороги-то были запружены подбитыми орудиями, танками, автомашинами. Добираться группой решили по лесным просекам, а то и прямиком по лесу. Но случилось так, что ни в отряд не пришли, ни в штаб не вернулись. Не увидел я больше ни Миши Скачкова, ни Сергея Тимошевского. Наши боевые товарищи подорвались на мине.
      Три долгих года вместе защищали Ленинград. Дождались наконец желанного наступления, о котором мечтали с первых дней войны, и вот...
      Похоронили мы своих товарищей прямо на месте гибели, у воронки. Сколько еще останется таких могил по дорогам войны!..
      А уже 18 июня 1944 года. В этот день - прорыв третьей Маннергеймовской полосы обороны, и у нас напряженная работа. Во время подъема Шестаков и Бауров замечают с воздуха кочующие батареи, отдельные кочующие орудия, и я доношу об этом в штаб артиллерии армии. В разведотделе сомневаются. Данные звукометристов они считают более точными.
      Но мы оказываемся правы, и в этом артиллеристы убедились сами сразу же после прорыва. Противник таким способом пытался создать видимость насыщенности своей артиллерией. Не помогло. Не устояла перед мощью нашей техники и обновленная, усиленная маннергеймовская линия. Все ближе и ближе подступали мы вместе с артчастями к Выборгу.
      Только за три дня до штурма этого города в отрядах Кирикова и Ферцева аэростаты с воздухоплавателями А. Можаевым, Ф. Иняевым, В. Киприяновым, А. Клишиным и другими поднимались на задания девятнадцать раз. И молодые, и опытные "старички" задания артиллеристов выполняли отлично. Не одну благодарность получили тогда от них и от командования армии.
      Хотя порой случалось и такое. Как-то выбрали мы очередную площадку для бивака и подъемов у местечка Кутерселькя. Подходит один из любопытствующих пехотинцев и допытывается:
      - И что же вы собираетесь делать с этой грозной техникой?
      - Как "что", воевать, - отвечают воздухоплаватели.
      - Воюют на переднем крае, - не без иронии замечает служивый.
      Но первый же подъем "разъясняет" недоверчивым пехотинцам, где и как воюют. Обстрел аэростата и подъемного поля заставляет с уважением взглянуть на нашу работу. Особенно когда один снаряд, предназначенный нам, угождает в походную кухню пехоты...
      Война - везде война. У нас она и в воздухе, и на земле.
      * * *
      Все светлые июньские ночи дивизион воздухоплавателей вел боевую работу. Активные действия наших бомбардировщиков и прикрывающих их истребителей были надежной защитой и нам, а укрываться и уходить маневрами от артобстрелов мы научились.
      Начался штурм Выборга - последнего опорного пункта противника на Карельском перешейке.
      К этому времени из госпиталя вернулся М. П. Крючков и вступил вновь в командование отрядом. Грамотный артиллерист-воздухоплаватель, он умел держать свой отряд всегда в боевой готовности, четко ставить конкретные задачи, указывать на то главное, что должен делать на определенном этапе боевой работы каждый воин.
      Помню, когда я приехал в отряд Крючкова, неожиданно налетели "мессершмитты". Михаил Павлович распоряжался огнем счетверенных установок, и один самолет удалось обить. Задымил и второй "мессер", но аэростат наш противник все-таки подбил.
      Пришлось Крючкову срочно готовить к подъему новую оболочку, только что мной привезенную. А команды на подъем долго ждать нам почти не приходилось. Из штаба артиллерии просили срочной корректировки огня для 5-го гвардейского артдивизиона особой мощности.
      И вот серебристое тело аэростата, удерживаемое девчатами, готово к подъему. В корзине Когут и Гречаный проверяют связь с лебедкой, артдивизионом. Командир подъема лейтенант А. Можаев сообщает артиллеристам координаты аэростата и четко подает команды.
      Мне очень нравился своей работой лейтенант А. Можаев.
      Пришел он к нам в начале 1943 года. Не очень видный, по-мальчишески щупленький, розовощекий. Огромные тупоносые сапоги с широкими голенищами еще больше подчеркивали его мальчишеский вид. Да что там говорить, Анатолию Можаеву не исполнилось тогда и девятнадцати лет. На фронт он попал после окончания артиллерийской спецшколы и ускоренного курса военного училища и как-то сразу в дивизионе пришелся ко двору. Бывалые воины были значительно старше Можаева, но признали его своим командиром. Жадно впитывал Анатолий наш боевой опыт, изучая новое для себя воздухоплавательное дело, и скоро стал одним из ведущих аэростатчиков. Я не мог не радоваться успехам лейтенанта.
      И в тот раз он действовал четко, уверенно.
      Ориентиры под Выборгом были хорошие - малые озера да постройки пригорода. Так что воздухоплаватели быстро обнаружили цели, которые веля огонь по нашим наступающим частям, сообщили отклонение снарядов артдивизиону, и тот перевел огонь на поражение.
      Это была последняя корректировка нашего дивизиона при взятии Выборга.
      Но война за Карельский перешеек еще продолжалась. Как-то, ведя разведку, Киприянов, Смагин и Клишин в разное время заметили западнее Танхары взлеты и посадки самолетов. Доложили наблюдения. Наши летчики слетали туда, сфотографировали район и зафиксировали большой... сад.
      Но вот 21 июня из этого "сада" выскакивает истребитель и атакует наш аэростат. Когда бомбардировщики как следует обработали весь район, оказалось, что за садом скрывался хорошо замаскированный полевой аэродром.