Воздухоплаватели

      Еще в Кронштадте моряк-хирург, осмотрев мои ноги, снял с них почерневшие ткани, удалил обмороженные ткани на суставах. И вот тогда, на операционном столе, меня охватила тоска. На миг я увидел себя тем беспомощным инвалидом, взывающим к состраданию прохожих, какого доводилось иногда встречать на улицах.
      Очевидно разгадав мои мысли, моряк-хирург бодро заметил:
      - Э, да ты счастливчик! Легко отделался. Кости есть - мясо нарастет!
      Впервые за последние десять - двенадцать суток моряки нас покормили хорошим, а главное, горячим ужином и подкрепили положенным наркомовским пайком. А обмороженных и раненых все подвозили и подвозили. После перевязок, операций и ужина людей тут же отправляли в Ленинград, на Васильевский, где многим прямо с дороги пришлось вновь ложиться на операционный стол.
      Так началась для меня госпитальная жизнь в блокированном фронтовом городе. В палате нас было шестеро. Лежали два моряка с тяжелыми ранениями. Одному ампутировали ногу до колена. Он очень мучился, нервничал. Нельзя было оставаться спокойным, глядя на его страдания, и мы чувствовали себя тягостно, пока моряка не перевели в палату к тяжелобольным.
      В госпитале, несмотря на все блокадные трудности, обслуживание было исключительным. На всю жизнь осталась благодарная память о хирурге П. Муратове, врачах Грачеве, Булашевиче, медсестре Лобановой, санитарке Дарье Петровой, которую мы уважительно звали тетя Даша. Кормили нас, конечно, по-тыловому. Обычно суп, в котором, как шутили, крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой, а на второе - небольшой кусочек мяса со свеклой или чечевицей, но поначалу есть не хотелось даже и этого. Все лежали молча, почти не разговаривали. Каждый как бы отключился от внешнего мира, ушел в себя, в свои недуги и переживания, в свои надежды на скорое выздоровление.
      Я не столько переживал случившееся (в критический момент диагноз хирурга "кости есть - мясо нарастет" подействовал, пожалуй, лучше многих лекарств), сколько вновь и вновь возвращался памятью к смерти родителей. Меня не переставало преследовать даже во сне то жуткое впечатление от блокадного Ленинграда, которое произвели на меня несколько морозных январских дней, проведенных в городе...
      На фронте, до госпиталя, я часто получал письма из дома, где остались отец, мать и сестра. Писал в основном отец. Он всегда был оптимистом и писать старался жизнеутверждающе, с верой в то, что мы вот-вот прорвем блокаду и все наладится. И как бы мимоходом говорил о том, что жить стало тяжело, голодно. Как правило, в конце каждого письма отец воодушевлял меня и всех моих товарищей на стойкость.
      А вот в последнем письме, в конце января, хотя и было оно все таким же жизнеутверждающим, руку отца я узнал с трудом. Чувствовалось, что каждая строчка стоила ему немалых усилий.
      Я показал это письмо командиру полка, и тот разрешил недельный отпуск проведать родителей. Со мной отпустили еще двух бойцов (фамилии не помню). Получив сухой паек и отпускные билеты-удостоверения, на полковой машине, которая шла на склады за довольствием, мы добрались до Ораниенбаума. На пирсе комендант пристроил нас на Попутную телегу до Кронштадта. Там переночевали у моряков в казарме - они специально выделили комнату для таких, как мы, "транзитных пассажиров".
      А вот дальше добираться стало труднее. Шли пешком. На Лисьем Носу переночевали. В первой же избе нас приняли, как родных, напоили кипятком, уложили спать. После нелегкого дня пешего пути было отрадно ощущать заботу и человечность хозяев.
      До Старой деревни ехали на чем придется - кто только не останавливался на наше голосование! Далее пошли через Неву по проторенной глубоко в снегу узкой тропинке. И здесь мы увидели то, что вряд ли забудется до конца жизни.
      То слева, то справа лежали замерзшие трупы. В морозной тишине, казалось, единственно живым было поскрипывание снега под ногами. Разогретые от быстрой ходьбы наши потные спины под шинелями будто кто окатил ледяной водой, отчего перехватило дыхание. В ясном морозном дне повеяло какой-то жутью.
      Возле берега, у проруби, закоченели два трупа с протянутыми к воде руками - так и не дотянулись, а старик, не обращая внимания на замерзших, силился зачерпнуть воды небольшим детским ведерком.
      Мы набрали ему воды, и то немногое, что услышали от него по дороге о блокадном городе, не укладывалось в воображении...
      Воздушные рабочие войны
      Формирование 1-го воздухоплавательного дивизиона аэростатов артиллерийского наблюдения. Немного истории. Мои новые боевые товарищи
      Итак, я на Поклонной горе. Шесть сараев - хозяйство воздухоплавателя Вавилонова. Здесь и штаб дивизиона, и место расположения личного состава.
      В одном из сараев бывшего совхоза разыскал и представился начальнику штаба дивизиона. Высокий, чуть сутулящийся шатен, капитан М. М. Черкасов уже знал о моем назначении. И по тому, как он выслушал меня, как дружески просто улыбнулся, не соблюдая особой субординации, почувствовалось, что штабная работа ему не очень-то по душе. Однако командиру дивизиона капитан представил меня, как того требовал устав, строго и официально.
      Виктор Васильевич Вавилонов, поначалу так же официально обращаясь ко мне, коротко поставил задачу: предстояло как можно быстрее войти в курс дела и взять на себя оперативную работу штаба. Черкасову он предложил ознакомить меня со всем хозяйством, техникой дивизиона, потом, улыбнувшись так хорошо знакомой мне сдержанно-застенчивой улыбкой, не преминул напомнить:
      - Да покормите как следует прибывшего из госпиталя старшего лейтенанта - два месяца питался по тыловой норме.
      И здесь, в штабе, в дружеской беседе с Вавилоновым я узнал, что в целях организации контрбатарейной борьбы с артиллерией противника Главное управление командующего артиллерией Красной Армии (ГУКАРТ) сформировало 1-й воздухоплавательный дивизион аэростатов артиллерийского наблюдения (1-й ВДААН) в составе шести отрядов и оперативно подчинило его штабу артиллерии фронта.
      Нам предстояло закрепить эти отряды за артиллерийскими частями в зависимости от предполагаемых операций фронта, руководить их боевой работой, понятно, заботиться и о пополнении личного состава, обеспечении подразделений техникой, газом, приборами, картами, парашютами. Для нас выделили молодых командиров-артиллеристов, несколько специалистов из служб аэростатов заграждения - метеорологов, газодобывателей.
      - Теперь, - сказал под конец Вавилонов, - наша задача как можно быстрее провести реорганизацию дивизиона и отрядам приступить к боевой работе.
      Так я начал знакомство с этой необычной для меня войсковой частью.
      ...До начала войны мои будущие фронтовые друзья несли службу по охране госграницы на Карельском перешейке.
      22 июня сорок первого года три воздухоплавательных отряда принимают первые удары врага. Но в те тревожные дни летной работой они почти что не занимались. Так, 32-й отдельный воздухоплавательный отряд стойко сдерживал с соседними частями яростные атаки противника и неожиданно попал в окружение недалеко от станции Терийоки. Лишь немногим удалось пробиться к своим. Возглавлял группу капитан М. Черкасов. 31-й отряд под командованием капитана Суровова с боями отошел к заранее укрепленному району, где враг нарвался на такое жесткое сопротивление наших частей, что тут же и остановился.
      Война как война: первые бои, первые потери. Но и первые уроки, крупицы боевого опыта. Так, например, вскрылись серьезные недостатки в организации воздухоплавателей, слабая подвижность отрядов. Ведь для того чтобы обслужить только один аэростат БД, кроме участников подъема и техники требовались вспомогательные службы. Нельзя было обойтись без газодобывательной станции, без транспортного взвода, без метеорологов, санитаров. В то же время всей этой необходимой надстройке только в одном воздухоплавательном отряде не создать и половины загруженности, которую она может выдюжить. А частые передислокации отрядов, почти беспорядочное перезакрепление их от одной артчасти к другой могут ли дать должный эффект в работе? Словом, боевая обстановка диктовала свои требования, и выход вскоре нашелся. Это создание дивизиона - ВДААН.
      О боевой работе аэростатов наблюдения мало известно до сих пор. Когда мне приходится рассказывать о том, как воевали воздухоплаватели нашего дивизиона, то часто повторяется один и тот же вопрос:
      - А разве у аэростатов были корзины с наблюдателями?
      Все дело в том, что небо больших городов защищали от налетов вражеской авиации отряды АЗ (аэростатов заграждения). Поднятые в воздух, они создавали тросовое заграждения, и самолеты противника, из-за опасности налететь на тросы, вынуждены были подниматься выше аэростатов, что, естественно, снижало точность прицельного бомбометания.
      Ленинградцы часто видели, как днем, так и ночью, в распоротом лучами прожекторов небе именно аэростаты заграждения. Само собой разумеется, никаких наблюдателей они не поднимали, и хотя сделали многое для охраны неба, но в разведке целей противника и корректировке огня наших батарей не участвовали.
      И когда в дивизионе Вавилонова вторым помощником начальника штаба, или, как его называли, ПНШ-2, был назначен старший лейтенант М. Скачков. Вместе с начальником штаба наперебой Михаил просвещал меня по своему хозяйству.
      - Мы, воздухоплаватели, - глаза артиллерии, - говорил он. - Без нас им трудновато. Попробуй не поднять в воздух наблюдателя! Тут же - звонки, требования...
      - А фашист, тот наоборот! - смеялся Черкасов. - Только увидит аэростат - начинает усиленно обстреливать и подъемную площадку, и аэростат в воздухе. Нервничает. Здесь мы для них - помеха!
      Разные и внешне, и по складу характера, мои новые боевые товарищи казались мне в чем-то схожими и милыми людьми. А схожими, наверное, мы были все вместе в одном - в своей целеустремленности к делу, в желании принести ему наибольшую пользу и в яростном нежелании быть на этой войне, как говорится, сбоку припеку.
      Именно в силу этого нежелания Михаил Черкасов тяготился штабной работой и рвался в отряд. "К настоящему делу!" - как он говорил. Участник финской войны, наш начальник штаба имел немалый боевой опыт. Отчаянная смелость и выдержка помогли ему в начале войны выйти во главе отряда из окружения и пробиться к нашим войскам.
      Воздухоплаватель со стажем, Черкасов в конце концов добился своего. В начале октября он был назначен командиром третьего отряда нашего дивизиона.
      Его тезка, Михаил Скачков, оказался, напротив, прирожденным талантливым штабным работником - требовательным, вдумчивым, аккуратным. В дивизионе Скачкова уважали, хотя, что греха таить, не всем нравилась его требовательность. Казавшаяся подчас неуместной во фронтовых условиях педантичность иных, бывало, просто бесила, но в то же время вежливость, мягкий юмор Михаила располагали к себе. Разница в годах (а я был старше его лет на двенадцать) не помешала нам стать хорошими друзьями. И как тяжело переживали потом в дивизионе его неожиданную гибель. Впрочем, бывает ли на войне гибель неожиданной...
      Познакомился я в первый же день появления в дивизионе еще с двумя профессиональными воздухоплавателями. Один из них - старший лейтенант С. Джилкишиев, казах по национальности. В хитроватом прищуре чуть раскосых глаз Саида, во всей его небольшой, даже щупловатой, фигуре, да и в самой манере держать себя, сразу угадывался человек, который, как говорится, прошел огни, воды и медные трубы.
      Его товарищ - Владимир Судаков. Он - секретарь партийного бюро отряда.
      Разговорились. Выяснилось, что оба командира в воздухоплавательных частях с тридцатых годов.
      - Можно сказать, асы своего дела, - говорит Черкасов. - Володя, например, крупный специалист по охране памятников...
      И тут я узнаю интересную историю, связанную с делами человека, о котором, пожалуй, никто даже из ленинградцев не знает.
      ...Тонкие, устремленные ввысь иглы Петропавловки и Адмиралтейства, золотой шлем Исаакиевского собора - гордость нашего города. В те грозные дни они притягивали внимание фашистов, как ориентиры для бомбардировок и артиллерийских обстрелов. Ленсовет принял меры по защите исторических памятников города.
      Защитная окраска купола Исаакиевского собора особых трудностей не представляла, а вот с иглой Адмиралтейства дело обстояло намного сложнее. Единственный был выход - зачехлить иглу. Но как?
      Поручили это дело спортсменам-альпинистам. А в помощь им, по просьбе Государственной инспекции по охране памятников, командование Ленинградского фронта выделило опытного воздухоплавателя Владимира Судакова.
      - Вам, Владимир Григорьевич, прежде чем начнут работу альпинисты, надо суметь закрепить на верхушке шпиля блок и перекинуть через него канат, объяснили Судакову. - Справитесь? Все необходимое мы приготовили.
      Судаков еще при подходе подметил приготовленные баллоны с водородом, коллектор, оболочку аэростата, запакованную в конверт. По конверту сразу определил, что это БД - тысячекубовый. Конечно же, он не годится для такого, можно сказать, ювелирного дела.
      "Нужен шар-прыгунок с подвесным сиденьем", - решает он и предлагает достать его на заводе "Красный треугольник".
      - И кроме того, - обращается он к руководителю работ, - разрешите взять бойцов из отряда. Они имеют опыт подъемов.
      На другой день Судаков опробывает аэростат - поднимается на крышу главного здания, оттуда перелетает на балкон, к основанию шпиля. С земли шар за оттяжки направляют сержанты Пивоваров, Гущин, Сакович.
      Непривычно смотреть на Адмиралтейство сверху, но очень уж оно красиво. Чуть ниже балкона башня украшена скульптурами. С земли-то они кажутся малюсенькими, а тут впервые вот так, нос к носу. Пытается Володя Судаков разобраться, какой же ветер символизирует каждая из скульптур. Где тут норд, где ост, а где зюйд, вест? Черт его разберет! Все перепуталось в голове.
      Стихии перепутались в тот день не только в голове Судакова. Казалось, и наяву они повздорили между собой. Порывистые ветры то слева, то справа, то прямо в лицо - швыряют легкий шар из стороны в сторону. И вправду прыгунок! Нет возможности подняться выше. Приходится спускаться.
      Погода не лучше и на следующий день. "Этак ведь можно просто разбиться, - прикидывает Судаков. - Каким бы ловкачом ни был, а ветром швырнет на стену - и готов..." Тогда воздухоплаватель решает дежурить на балконе Адмиралтейства круглосуточно и при первом же затишье попытаться взять кораблик "на абордаж". Но попытки нескольких дней подняться на иглу пропадают впустую. Никак не дает она себя обуздать.
      И вот на рассвете 19 сентября Судаков вновь в воздухе. Отталкиваясь ногами от шпиля с наветренной стороны, он все ближе и ближе подбирается к его верхушке. И когда первый холодный луч солнца скользит, отражаясь багряным светом в парусах кораблика, Володя прочно привязывает себя к верхушке иглы, затем, пообвыкнув минуту и уняв учащенное дыхание, начинает установку блока на перекрестье короны. Десятки глаз внизу в безмолвном ожидании следят за каждым его движением. Но трудно что разглядеть в рассветной блеклой пелене. А Володя уже пропускает через блок канат и дает команду закрепить его концы на балконе. Их тут же закрепляют, и Володя спускается по канату вниз, тем самым как бы наглядно заверяя всех я надежности проделанной работы.
      Короткий перекур, немногословные, но участливые вопросы, одобряющие советы, вперемежку с незлобивой руганью в адрес стихий, символы которых, кажется, со злостью взирают на Судакова - зачем их прячут? Ведь сами-то стихии начинают разгуливаться вовсю в поднебесье. Но, как говорится, делу время...
      Судаков крепит на аэростате небольшой чехол для кораблика, и шар-прыгунок вновь сдается на семидесятиметровую высоту. Там воздухоплаватель упирается ногами в корону и цепко хватается за кораблик, а тот, как флюгер, вертится во все стороны, словно норовистый конь пытается сбросить надоедливого седока. И никак не изловчится Судаков накрыть его чехлом - сшит он тютелька в тютельку, под размер. Ну что ты будешь делать?!
      Приходится, отогрев дыханием руки, достать нож, подрезать по швам парусину. Затем Судаков выбирает момент секундного затишья и набрасывает чехол на кораблик. Есть! Теперь остается подвязать его у основания, чтобы не растрепало парусину. Удается и это. Порядок! Теперь можно немножко и расслабиться. Облегченный вздох. Сразу как-то и потеплее вроде стало, и ветер вроде подобрел, не шпыняет в бока, а лишь ласково овевает разгоряченное лицо. А хорошо-то как, черт побери, успокоясь, окинуть взглядом город сверху и набрать полные легкие свежего, еще не испоганенного пороховой гарью утреннего воздуха! Еще один полный вздох напоследок, и Судаков дает команду выбирать. Она тут же выполняется.
      Теперь подоспевает и очередь альпинистов блеснуть своим мастерством. И они не заставляют себя ждать. Сноровисто натягивают на иглу гигантский маскхалат, но Володе с его командой некогда любоваться их работой. Они уже хлопочут у Инженерного замка. Здесь располагается госпиталь, но разве это может остановить фашистов? Смешно даже подумать о проявлении гуманности с их стороны, и потому замку тоже необходимы ставшие "модными" для блокадного города маскировочные одежды. И вновь подъем. И вновь Судаков - как былинка на холодном ветру. Кажется, еще один порыв - и унесет невесть куда. Только былинка эта особая - не к земле клонится, а из последних сил тянется все выше и выше - упрямая былинка.
      ...Проходит несколько дней, и неожиданно вызывают Судакова на Фонтанку, в Госинспекцию по охране памятников. Там зачитывают приказ об объявлении благодарности всем участникам этих необычных "абордажей" и награждают солидной денежной премией. Володе - две тысячи рублей, сержанту Пивоварову шестьсот, а красноармейцам - по четыреста. Конечно, радости много, но вопроса о Том, на что их потратить, практически не стояло: о каких покупках, о каких удовольствиях, которые можно приобрести за деньги, разговор?! Даже не слова, а взгляды каждого решают назначение этих денег - они перечисляются в фонд обороны...
      - Однако еще один ас появился, - свел разговор в шутку Саид Джилкишиев, кивнув на дверь.
      Все почему-то улыбнулись. Я оглянулся и увидел в ее проеме тоже жизнерадостно улыбающегося молодого лейтенанта.
      - Кириков Евгений Александрович, - с несколько наигранной бравадой представился он и тут же напустил на себя крайнюю занятость. - Извините, дела. - И ушел.
      Но разговор оживился, стал более непринужденным.
      - Знаете, как он появился в отряде? - как бы поясняя мне причину общего оживления, начал Судаков. - В сороковом году Евгений поступил в Третье ленинградское артучилище. Успел проучиться год, а с июня сорок первого - в бой...
      Вот что я узнал далее из рассказа Судакова.
      За два месяца войны курсанты "прошли" в боях второй и третий курсы. Оставшимся в живых присвоили звание "лейтенант" и направили в резерв. В резерве Кириков пробыл всего четыре дня. Получив назначение в 31-й воздухоплавательный отряд, он попал в экипаж Джилкишиева.
      И вот на следующий день спозаранку Джилкишиев дает своему подчиненному инструкцию по устройству аэростата наблюдения:
      - Изучишь назубок.
      Встретились за завтраком.
      - Как инструкция? - спрашивает Саид.
      - Все.
      - Что - "все"?
      - Изучил.
      - Как это?
      - Как приказано, назубок, товарищ старший лейтенант. - И Кириков пожал плечами: мол, чему здесь удивляться?!
      После завтрака никто не уходил. Все с нетерпеливым любопытством дожидались, как требовательный, подчас до жестокости педантичный Джилкишиев будет гонять новичка.
      - Ну что, начнем, пожалуй, - выдержав паузу, мягко, нараспев начал командир экипажа.
      - Как отвечать, товарищ старший лейтенант, на выдержку или по параграфам?
      - С самого начала и серьезно. Здесь не цирк! - вскипел Джилкишиев. Заметнее стал его казахский акцент.
      Кириков изобразил старательную ученическую серьезность и... слово в слово повторил инструкцию.
      - Ай, молодец, лейтенант! - не удержался Джилкишиев.
      - Я еще не то могу, - пообещал довольный собой Кириков.
      Но командир экипажа хвалить своего подчиненного больше не собирался, по опыту зная, что лишние похвалы молодым лейтенантам не всегда уместны - они расслабляют волю, иногда придают и ненужную на войне самоуверенность, поэтому предложил:
      - Пошли-ка на бивак.
      - Куда? - изумился Кириков.
      - На бивак. К месту стоянки аэростата.
      Пройдя с километр, Кириков увидел поляну. Большую часть ее занимало огромное серебристое тело аэростата.
      - Аэростат БД - боевого действия, объем тысяча кубических метров. Поднимает наблюдателя на полтора километра, - монотонно начал объяснение Саид Джилкишиев.
      Тут к аэростату подошел невысокий, крепко сбитый воздухоплаватель, доложил командиру экипажа, что аэростат к работе готов, и протянул руку Кирикову:
      - Давай знакомиться, Гущин Василий...
      Гущин, оказалось, участвовал в советско-финской войне - был такелажным мастером, от которого во многом зависела боевая готовность аэростатов отряда, а уж личная жизнь наблюдателей была, как говорится, в его руках в прямом и переносном смысле. Таких, как Гущин, в отряде насчитывалось несколько человек: Николай Сысоев, Николай Заруба, Тимофей Рыжков.
      Сам аэростат Кирикову, бывшему артиллеристу, пришелся не по душе.
      - Вот так техника - пальцем проткнешь! - заметил он и потрогал шершавый упругий бок оболочки.
      Гондола из ивовых прутьев и веревочные стропы, которыми она крепилась к аэростату, окончательно подорвали веру в этот наблюдательный пункт.
      - На чем только жизнь держится, - мрачно заметил Кириков.
      - Каждая стропа аэростата выдерживает на разрыв шестьсот килограммов! резко заметил Джилкишиев. - Еще не случалось такого, чтобы гондола грохнулась.
      А после обеда они приступили к парашютной подготовке. Разобрав парашют, Джилкишиев так же монотонно начал поучать Кирикова. Со стороны могло показаться, что занудливый командир задался целью извести своего подчиненного. Но это было не так. Командир экипажа хорошо знал, что в воздухе им придется работать вдвоем и в минуты смертельной опасности очень многое будет зависеть от слаженных их действий.
      - Кириков, при прыжке с подожженного аэростата сразу кольцо дергать нельзя. Нужно затяжку сделать пять секунд. Так и считай: сто один, сто два, сто три, сто четыре, сто пять. Тогда и дергай. Понял? Надевай парашют.
      Кириков послушно накидывал ранец, подгонял подвесную систему, и тренировки продолжались до вечера.
      Все это пригодилось обоим буквально через две недели. 23 сентября аэростат с Джилкишиевым и Кириковым подожгли вражеские истребители. А было это так.
      В отряд аэростатов наблюдения приехал командующий артиллерией 42-й армии и поставил задачу обнаружить вражескую дальнобойную батарею, которая уже несколько дней обстреливала Кировский завод.
      - Разведчики никак не могут обнаружить эту батарею. Когда она работает, фашисты открывают сильный минометный огонь и оглушают. Инструментальная разведка не может сделать засечки. И потому ваша задача точно определить координаты...
      Два дня аэростат висел в воздухе - сторожил батарею, - но безрезультатно. Фашисты молчали, видимо, не хотели себя демаскировать.
      Утром 23 сентября в воздух поднялись Джилкишиев и Кириков. За полчаса они обнаружили несколько стреляющих батарей, но той, главной, не было видно.
      Наконец у Вороньей горы наблюдатели заметили яркие вспышки и тут же на Кировском заводе - разрывы снарядов.
      - Есть цель! - радостно закричал в телефонную трубку Джилкишиев. Дальнобойная артиллерия противника!.. - передал координаты.
      В следующее же мгновение неожиданно сверху, из облаков, выскочили два "мессера" и полоснули по аэростату трассирующими очередями. Оболочка аэростата мгновенно вспыхнула, на глазах теряя упругие формы.
      - Женя! Горим! Прыгай! - Джилкишиев стоял у задней стенки корзины, наиболее удобной для прыжка. По-кошачьи перемахнув через борт, он выбросился из гондолы и раскрыл парашют.
      Кириков выпрыгнул следом. Но то ли он упустил какую-то секунду, то ли затяжка была мала... Только с земли все видели, как парашютист скрылся за пылающей оболочкой и осталось в небе одно лишь черное облако горящего прорезиненного перкаля.
      Упала на землю обгоревшая гондола, приземлился Джилкишиев, а Кирикова нет...
      Получилось же, как выяснилось позже, вот что.
      Пылающая оболочка хоть и пронеслась перед глазами воздухоплавателя, заглянув в них своим ослепляющим небытием, но парашют чудом не загорелся. А Кириков, чуть придя в себя, оторопел: он почувствовал, что не опускается с парашютом, а вопреки всем законам физики, наоборот, поднимается все выше и выше! "Что за чертовщина? - лихорадочно соображал он, вертя головой. - Уж не в рай ли?" Но наконец догадался, что его тянет вверх восходящий поток горячего воздуха - с физикой все было правильно.
      Парашют отнесло далеко в сторону. Кириков приземлился, только не совсем удачно: сначала ударился о крышу невысокого здания, затем его потащило на сарай, а очнулся воздухоплаватель на груде старых железнодорожных шпал под глухой незнакомый голос:
      - А ну-ка врежь ему еще разок! Ишь прикидывается...
      С трудом разлепив глаза, Евгений увидел на фоне ясного неба свирепое лицо молодого бойца, который действительно приготовился еще раз ударить его прикладом.
      - Ты что?! Свой я! - вмиг вскинулся Кириков.
      Тут и разобрались, объяснились до конца.
      Так, понемногу, знакомился я с новыми товарищами, и если что смущало при вступлении на должность заместителя начальника штаба, то лишь одно некомпетентность в боевой работе воздухоплавателей. Пройдя немалую школу первых девяти месяцев войны, я, конечно, уже мог считать себя кадровым командиром, но тех обрывочных сведений по воздухоплаванию, которые почерпнул когда-то на учебном полигоне в Луге, для выполнения возложенных на меня обязанностей было недостаточно. Вывод напрашивался один - садиться за учебники, наставления, штудировать метеорологию, правила стрельбы, корректировки артогня. И здесь мне. повезло: в дивизион вскоре прибыло тридцать молодых артиллеристов и корректировщиков. Теперь уже, как штабной работник, я не только знакомился с начинающими воздухоплавателями, но вместе с ними познавал таинства корректировки и разведки с аэростатов наблюдения.
      * * *
      В начале войны на Ленинградском фронте, как я уже говорил, действовали разрозненные воздухоплавательные отряды. Для боевой работы в отрядах использовали привязные аэростаты с гондолой на двух наблюдателей. Оборудование гондолы бесхитростное: высотомер, полевой телефон, иногда еще массивный фотоаппарат для съемки местности. Да и сама гондола, как уже упоминалось, представляла собой простецкую корзину из сплетенных прутьев ивняка. Этот наблюдательный пункт, как принято было говорить у воздухоплавателей, сдавался в воздух и выбирался на тонком стальном тросе диаметром 4,6 миллиметра с помощью специальной лебедки, смонтированной на автомашине.
      Все данные наблюдатели передавали по телефонному кабелю в штаб отряда или непосредственно в артиллерийские части, когда проводилась корректировка артогня.
      Казалось бы, действительно, чего проще: сиди в корзине да передавай. Однако враг хорошо понимал, чем грозит ему поднятый в воздух аэростат наблюдения. Практически каждый подъем сопровождался интенсивным обстрелом, атаками истребителей. Как же было непросто научиться вести наблюдения спокойно и хладнокровно, когда то слева, то справа воздух разрывают снаряды, завывают "мессеры"...
      Наши обстрелянные воздухоплаватели учили этому новичков и словом, и делом с первых дней совместной работы. Вместе с новичками учился и я. Однако непринужденный разговор о боевой работе порой запоминается намного быстрее любых инструкций и наставлений, прочно держится в памяти долгие годы. И ветераны-воздухоплаватели не жалели времени для молодых - передавали свой боевой опыт.
      - Ну вот, - начинает рассказ Судаков, вспоминая войну с финнами, когда стало ясно, что линию Маннергейма с ходу не взять, мы получили приказ готовиться к штурму!
      Для нас это - разведка, разведка и еще раз разведка. Иногда три часа болтаешься в корзине, смотришь: там финн тропинку проторил, а дота вроде нет. Зачем ходят? Прошу артиллерию: "Ну-ка, братцы, пощекотите холмик". Ага, огрызнулись. Нанесем на карту место вспышки. При штурме накроем, а пока думайте, что я вас не заметил.
      Но противник был тоже не лыком шит - хитрый. Бывало, только поднимешься в небо - батареи начинают палить в открытую, да как! Поначалу-то думал: вот лопухи, раскрылись! Засечешь быстренько огневые точки. Только потом научился распознавать: коль вспышки жидковатые, значит, ложные.
      - А из гондолы вам приходилось прыгать? - спрашивает кто-то из молодых.
      В кругу необстрелянных Володя Судаков выглядит этаким дядей из лермонтовского "Бородино", хотя сам чуть постарше новичков, и с достоинством отвечает:
      - Выло дело, пытались как-то еще на подъеме срезать. Только наши истребители перехватили "мессера" вовремя - не получилось. Да и зенитчики подстраховывают.
      К рассказу Судакова охотно подключается Саид Джилкишиев:
      - Мороз в тридцать девятом стоял такой, что деревья лопались. Одевались мы, правда, хорошо, да и наркомовские сто граммов помогали, но все равно ветерком-то пробирало до костей. Приходилось укутываться, на лице маска из кротового меха. Наземные виды разведки в забитых снегом лесах Карельского перешейка мало, чем помогали артиллеристам. Вот мы и висели непрерывно над вражеским передним краем. А в феврале, как наши пошли на штурм линии Маннергейма, приказ командующего артиллерией: "Не опускать аэростат, пока идет бой!"
      Было дело, я и лейтенант Швиркин поднялись на аэростате БД на тысячу двести метров. Мороз вот-вот, кажется, превратит тебя в ледышку, дыхание захватывает, но мы провисели час - удалось скорректировать огонь по пяти батареям. Вот тут-то на нашем участке пехота и ожила - яростно вклинилась в проклятую линию!
      В мае вместе с большой группой командиров Красной Армии Саид Джилкишиев побывал в Москве с другими самыми решительными воздухоплавателями.