— Вполне понятно, милорд, — с улыбкой ответила Даниэль. Она грациозно присела и протянула графу для поцелуя свою изящную ручку с тонкими длинными пальцами.

— Это же великолепно, Даниэль! — воскликнул Джастин, наклоняясь и поднося кончики ее пальцев к губам. — Теперь я вполне уверен, что вы хорошо знакомы с правилами этикета.

— Конечно, милорд. А вы в этом сомневались?

— И вновь достоин порицания, — пробормотал Линтон извиняющимся тоном. — Но поймите меня правильно, Даниэль. До сих пор я имел дело с дерзким уличным мальчишкой, непомерно гордым, кичащимся своей независимостью и превосходно галопирующим на лошади. И вся его одежда соответствовала образу отчаянного сорванца: в ней было удобно бегать по улицам, болтать с прислугой, ввязываться в драки и все такое прочее.

— Но на лошади я скакала как следует! — запротестовала Даниэль, ибо это было единственное из сказанного графом, с чем она могла спорить.

— Согласен. И все же я ни разу не видел вас сидящей в седле с видом светской леди.

— Этого я действительно терпеть не могу. Если не ездить по-мужски, расставив ноги, то лучше уж совсем не садиться на лошадь!

— В таком случае, дитя мое, в будущем вам придется очень редко ездить верхом.

В глазах Даниэль вспыхнул недобрый огонек:

— То, что я буду делать в будущем, милорд, вас абсолютно не касается.

— Вы даже представить себе не можете, как ошибаетесь, — вздохнул Линтон. — Пойдемте. И давайте не будем ссориться. Вы сегодня восхитительно выглядите, и это ставит меня в невыгодное положение. Однако в вашей приверженности честной игре я не сомневаюсь.

— Вы имеете в виду, сэр, что в этом наряде я могу чувствовать себя в безопасности от ваших угроз и издевательских замечаний?

— Если ваше поведение будет соответствовать вашему облику, у меня не будет причин ни для первого, ни для второго. Так что давайте заключим мир на ближайшие несколько часов.

Даниэль грациозно склонила свою маленькую головку, давая понять, что согласна на подобное перемирие.

— Итак, мы идем ужинать, милорд? — спросила она.

Линтон, поклонившись, предложил Даниэль руку, и они перешли в соседнюю комнату.

Несмотря на то что у повара было мало времени и он очень торопился, расставленные на небольшом столике блюда выглядели очень аппетитно. Внимание Даниэль сразу же привлек огромный карп в соусе с петрушкой. Не меньшее восхищение вызвало и огромное блюдо крабов, политых сливочным маслом, и аккуратно нарезанные ломтики жареной баранины. Но вот от разной выпечки и рейнской сметаны девушка наотрез отказалась, несказанно удивив графа. Зато отдала должное стильтонскому сыру и яблокам, с которыми искусно разделалась при помощи серебряного ножичка для фруктов.

— Вообще-то я не сластена, — с серьезнейшим выражением на лице сообщила графу Даниэль. — Дедушка постоянно твердил, что сахар вреден для зубов и десен. И видимо, был прав. Во всяком случае, я никогда не ем пудингов. Так что прошу вас, сэр, мне их не предлагать.

Линтон сдержал улыбку, решив посмотреть, как это утонченное, умненькое существо отнесется к глотку миндального ликера. Граф считал этот напиток единственным, который можно предложить молодой девушке, и хотел посмотреть на реакцию Даниэль.

— Интересно, что ваши домашние думают об этой неприличной секретности, в которой проходит наш ужин, — вдруг произнесла она, отпив полглотка ликера.

— Я плачу моим слугам не за то, чтобы они думали, — убежденно ответил его светлость. — И уж тем более не за то, чтобы обсуждали мое поведение.

— Не сомневаюсь в этом, — неожиданно резко возразила Даниэль. — Но не могу себе представить, чтобы ваша уверенность в скромности слуг могла их остановить.

— Пожалуйста, следите за своим тоном, Данни, — мягко одернул девушку граф. — Я отлично вас понимаю, но не выходите за рамки приличий.

— Но вы и сами выразились довольно резко, милорд.

— Нижайше прошу меня за это простить, мадемуазель. А теперь, если вы закончили ужинать, нам пора ехать…

Легкая городская коляска оказалась настолько маленькой, что графу Линтону и его спутнице стоило большого труда в нее втиснуться. Это окончательно испортило настроение его светлости. Вдобавок еще в холле между ними пробежала черная кошка, чуть было не нарушившая достигнутое на вечер согласие.

Предметом спора стала шляпка с вуалью, которую Даниэль ни в какую не желала надевать. Линтон настаивал. Коса нашла на камень, и, зная упрямство своей подопечной, граф пустился на хитрость и незаметно спрятал шляпку под широкой полой своего плаща. Уже сидя в коляске, он вынул злосчастный головной убор и принялся демонстративно его рассматривать. Даниэль некоторое время следила за манипуляциями графа, затем взяла шляпку из его рук, надела себе на голову и опустила вуаль.

— Я же должна сохранять инкогнито, — сказала она, как бы извиняясь.

Линтон только одобрительно кивнул головой.

Тридцатилетие Уильяма Питта, графа Чатама, совпало с окончанием первого срока его пребывания в должности главы английского правительства. За плечами нынешнего премьера были шесть лет яростных политических бурь, через которые он твердой рукой провел свой государственный корабль, многочисленные внутренние реформы, внушительные победы на международной арене.

Графа Линтона и его спутницу он принимал в своей библиотеке, находившейся на втором этаже высокого дома близ Вестминстерского дворца. Кивком головы пригласив даму с вуалью сесть у камина, премьер обернулся к Джастину:

— Итак, Линтон, что за новости вы мне привезли?

— Обескураживающие, сэр, — ответил граф, с вежливой улыбкой принимая от Питта бокал портвейна. — Однако мадемуазель может информировать вас более подробно, чем я. Она совершенно свободно говорит по-английски. Однако, с вашего позволения, мы перейдем на французский. Некоторые деликатные обстоятельства заставляют ее сохранять инкогнито.

Премьер-министр бросил взгляд на Даниэль и утвердительно кивнул головой:

— Примите, мадемуазель, мою искреннюю благодарность за предоставленную возможность беседовать с вами. Не желаете ли чего-нибудь освежающего?

— Спасибо, сэр. К сожалению, я вынуждена отказаться, мне не разрешено поднимать вуаль.

Лицо Линтона исказила болезненная гримаса. Питт заметил это, но спрашивать графа ни о чем не стал.

— Понимаю, мадемуазель. Простите мою бестактность.

— О нет, милорд! Наоборот, вы так добры! Но я вижу по лицу его светлости графа Линтона, что он недоволен мной. И понимаю его. Видите ли, сэр, во время серьезных бесед я часто теряюсь, становлюсь косноязычной и вообще начинаю молоть вздор. Поэтому будет лучше, если вы зададите мне вопросы, а я попытаюсь на них ответить. Тогда, уверяю вас, граф не станет сердиться, а я буду чувствовать себя спокойнее.

Это пространное заявление вызвало у Питта добрую усмешку. Линтон же в который раз пожалел, что не имеет сейчас возможности остаться один на один со своим «сорванцом». Однако ему пришлось прикусить язык и сдержать свой темперамент. Тем более что премьер-министр с возрастающим интересом смотрел на них обоих.

— Не могли бы вы, мадемуазель, рассказать мне все, что знаете о Генеральных штатах?

— Вы имеете в виду, сэр, их структуру и цели или оценку полезности их деятельности для большинства французов?

— Насколько мне известно, мадемуазель, Генеральные штаты состоят из трех палат в соответствии с количеством сословий, представляющих их, — дворянства, духовенства и третьего сословия. При соотношении голосов — два к одному в пользу первых двух. Так?

— Совершенно верно, сэр. Но третье сословие избирает депутатов, представляющих его интересы, не из своей среды. В то время как первые два сословия проводят прямые выборы. Теперь о том, что касается целей, которые ставят перед собой Генеральные штаты. С момента учреждения верховного парламента эти цели практически не менялись. Генеральные штаты созывает король во время, опасное для государства. Правда, в последний раз это происходило сто пятьдесят лет назад. Сейчас порядок работы верховного парламента Франции и цели его существования для многих жителей страны совершенно непонятны.

— А каково отношение к ним простых граждан, мадемуазель?

— Судя по информации, которой я располагаю, сэр, большинство французов испытывают к Генеральным штатам смешанные чувства. В провинции, например, на них продолжают возлагать надежды. Городские жители настроены более критично, может быть, из-за свойственного им цинизма. Вы со мной согласны, сэр?

Уильям Питт утвердительно кивнул головой и задумчивым взглядом почти бесцветных глаз окинул маленькую, стройную фигурку девушки.

— Вы говорите, что простые французы испытывают смешанные чувства? — спросил он после непродолжительной паузы.

— О да, сэр! — поспешно подтвердила Даниэль, подумав, что выдержать этот допрос ей будет гораздо труднее, чем казалось сначала. — Я имею в виду, что не все надеются одинаково, — продолжала она, — у некоторых надежды совсем не осталось. Нельзя также исключать и растущее в народе озлобление. Последнее происходит от отчаяния. И это самое опасное, милорд. Не так ли?

Даниэль посмотрела сквозь вуаль на премьер-министра, чья прямая, гордая осанка никак не вязалась с довольно небрежным и даже неряшливым внешним видом. Он снова утвердительно кивнул головой, как бы приглашая девушку продолжать свой рассказ. И Даниэль заговорила вновь:

— Временами создается впечатление, что большинство граждан страны доверяют своему королю и почитают его. Но вот австриячка вызывает всеобщую ненависть! Во Франции ее считают причиной всех несчастий и, кроме того, обвиняют в развращении монарха.

— Вы придерживаетесь такого же мнения о Марии Антуанетте, мадемуазель?

— Я считаю ее очень глупой женщиной, сэр. Она не понимает того, что звание королевы дает не только права, но и накладывает определенные обязанности. В то время как французы голодают, их королева строит себе и своим фаворитам площадки для игр, затрачивая на это громадные средства из уже и без того истощенной казны. Все это делается на глазах у тех, кто вынужден отказывать себе в куске хлеба, чтобы накормить детей. Пока Мария Антуанетта в одном из своих новых замков разыгрывает роль крестьянки в любительском спектакле, Франция прозябает в ужасающей бедности, страдая от гнета тиранов, избавиться от которых может, лишь пролив их кровь.

Голос Даниэль звучал ровно, но оба ее слушателя чувствовали, сколько страсти она вкладывает в каждое свое слово.

— Вы, видимо, действительно уверены в том, что говорите, мадемуазель!

Этот скрытый вопрос премьер-министра заставил Линтона изменить свои намерения и не намекать мадемуазель, что разговор пора закончить. И Даниэль продолжила:

— Я говорила только о том, что сама видела и слышала, сэр. Моя собственная семья принадлежала к самым худшим и, к сожалению, весьма типичным образцам домостроя. Ее постигла трагическая судьба, которая не минует и остальные подобные семейства, если только Генеральные штаты не придут к какому-нибудь трезвому решению. Некоторые дворяне предвидят, какая страшная беда угрожает стране. Среди них граф Мирабо и герцог Орлеанский. На засеДанни Генеральных штатов они будут представлять третье сословие, а не дворянство. Миллионы простых людей Франции возлагают на них большие надежды. И еще они верят, что король Людовик Шестнадцатый сердцем остается со своим народом.

Что ж, возможно, его величество и впрямь желает им всем добра и готов отстаивать их интересы. Но вот понимает ли он эти интересы, я не знаю. Боюсь, они не совпадут с истинными интересами третьего сословия…

Последняя фраза была сказана с такой убийственной иронией, граничащей с цинизмом, что граф Линтон откровенно испугался. Хотя и не мог не сказать себе, что заявление Даниэль стало для него неожиданностью. Но больше всего Джастина поразило, что сидевшая перед премьер-министром спокойная, рассудительная дама ничем не напоминала отчаянного сорванца, вырученного им не так давно из драки в темном парижском переулке, уличного мальчишки, взятого им под свою опеку.

Но Уильям Питт и не собирался заканчивать беседу. Более того, к отчаянию Линтона, премьер неожиданно заговорил на запретную тему:

— Мадемуазель, я отлично понимаю, что вам следует вести себя очень осторожно. И также понимаю, почему это так необходимо. Но все же, смею просить вас, чтобы вы рассказали немного больше о себе.

— Мне лично очень хотелось бы открыться перед вами, милорд. Но мистер Джастин Линтон строго следит за тем, чтобы я соблюдала правила приличия и…

— Как вам не стыдно, Даниэль! — поспешно проворчал Линтон, повертываясь к Питту и открывая перед ним свою нюхательную табакерку. Тот взял щепотку табаку и произнес с легким поклоном в сторону Джастина:

— Уверяю вас, граф, что мне можно довериться.

— Я в этом не сомневаюсь, сэр, — с точно таким же поклоном ответил граф и посмотрел на Даниэль. — Можете поднять вуаль. И расскажите мистеру Питту все, что посчитаете нужным.

Девушка тотчас же встала, освободилась от тяжелой бархатной накидки, сняла также и шляпку с вуалью.

— Я чуть не задохнулась в этих пеленках, — сказала она с милой улыбкой, не забыв бросить быстрый взгляд в сторону висевшего над камином большого овального зеркала. — А теперь я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным предложением, господин премьер-министр, и выпью чего-нибудь освежающего или, возможно, тонизирующего.

Уильям Питт, улыбнувшись в ответ, протянул руку к стоявшему на столике графину. Он никак не ожидал, что тщательно задрапированное создание женского пола окажется столь очаровательной девушкой, одетой к тому же с безупречной элегантностью.

— Могу я предложить вам бокал лимонада, мадемуазель? Или вы предпочитаете миндальный ликер?

— Я бы выпила портвейна.

— Он как раз находится в графине, который держит в руках мистер Питт, — вставил словечко граф. — Портвейн действительно замечательный!

Линтон повернулся к премьер-министру и торжественно объявил:

— Видимо, я должен сделать официальное заявление. Господин премьер-министр Англии! Разрешите представить вас, графа Чатама, леди Даниэль де Сан-Варенн.

— О, милорд, — почти пропела Даниэль, приседая в глубоком реверансе, в то время как Уильям Питт с низким поклоном подал ей руку, прося подняться.

— Очаровательная миледи! Я безмерно рад нашей встрече. Вы, конечно, дочь Луизы Рокфорд — такое поразительное сходство. Но очертания губ и носа — точь-в-точь как у старого де Сан-Варенна. Вы согласны, Линтон?

— Полностью, Питт.

Даниэль пригубила бокал с портвейном, на мгновение чуть задумалась, а затем одобрительно кивнула головой:

— Действительно, прекрасный портвейн, сэр. А теперь я расскажу мою историю, чтобы вам все до конца стало понятным.

Уильям Питт Младший вовсе не был уверен в том, что ему непременно надо в очередной раз что-то понимать до конца, но тем не менее он вновь встал, учтиво поклонившись своей гостье.

— Прошу вас, сидите, сэр! — вновь улыбнулась Питту Даниэль, на этот раз с легким кокетством. — Я буду рассказывать стоя. И время от времени стану ходить по комнате. Мне так удобнее.

И Даниэль спокойно, ничего не утаивая, поведала свою историю. Питт и Линтон следили за девушкой как зачарованные. На вопросы, которые время от времени задавал премьер, Даниэль отвечала не спеша, взвешивая каждое слово. В основном она говорила по-французски, но иногда переходила на английский: для нее, видимо, это не представляло никакого труда.

— Ну а потом, — будничным тоном закончила свою историю Даниэль, — милорд Линтон спас меня от озверевшего булочника в одном из парижских переулков. Вот и все, сэр.

— Вы очень храбрая девушка, миледи, — проговорил Уильям Питт и тяжело вздохнул. — А то, что я от вас услышал в первой части нашей беседы, предвещает недобрые события.

— Судя по всему, именно так, сэр. Если отдавать себе отчет в том, что происходит. А вот что в связи с этим можно предпринять, я советовать не берусь.

— У ваших соотечественников здесь очень много сторонников. И некоторые наши идеалисты видят в борьбе французов против феодализма поучительный пример для англичан.

— Среди них — Фоке, — задумчиво заметил Линтон.

— Да, Фоке, — утвердительно кивнул Питт. — Или, например, Берк.

— Согласна, милорд, — быстро подхватила нить разговора Даниэль. — Но одобрят ли англичане бойню во имя мести?

— Вы предвидите реки крови, Даниэль? — спросил Уильям Питт, и Линтон про себя отметил, что премьер назвал его подопечную только по имени, как будто знал ее с колыбели.

— Как я уже рассказывала, сэр, мне пришлось самой наблюдать неистовство разъяренной толпы, — напомнила Даниэль.

В этот момент Линтон, поднявшись со стула и учтиво поклонившись премьеру, произнес:

— Если у вас нет больше вопросов, мистер Чатам, Даниэль самое время поехать домой. Ей надо хорошенько выспаться. Завтра нам обоим предстоит долгое и нелегкое путешествие.

— Вы правы, — кивнул головой Питт. Он помолчал несколько секунд, покусывая свою полную нижнюю губу, затем повернулся к гостье: — Вы не желаете перед отъездом немного передохнуть после этого тяжелого разговора, Даниэль?

От внимания девушки не ускользнуло легкое замешательство премьера, и, лукаво улыбнувшись, она произнесла:

— Извините, милорд, если вы намекаете на то, что хотели бы остаться наедине с мистером Линтоном, лучше сказать мне об этом прямо.

— О, Даниэль, — вздохнул Джастин, — это было бы невежливо.

— Не понимаю, почему говорить правду обязательно означает быть невежливым, милорд? — решительно обернувшись к Питту, сказала девушка и добавила: — Вы не могли бы проводить меня в соседнюю комнату, сэр? Там бы я не только скоротала время, пока вы будете беседовать с графом, но и получила бы несказанное удовольствие от книг.

Когда мужчины остались одни, премьер наполнил оба бокала и сказал вполголоса:

— Линтон, если вам понадобится помощь, чтобы ввести Даниэль в высшие круги лондонского общества, дайте мне знать.

— Думаю, в этом случае помощь потребуется не мне, а лондонскому обществу.

Питт добродушно рассмеялся:

— Эта девушка — совершенно необычное явление. И, мне кажется, вполне заслуживает того, чтобы ее знали в наших аристократических кругах. Конечно, покровительство графа Марча не следует недооценивать, но я надеюсь, что и вы, Линтон, тоже не оставите вашу подопечную. Не так ли?

— Это мой долг, сэр, — спокойно ответил Джастин.

— Здесь понадобится все ваше искусство, мой друг, вам придется быть одновременно и мягким, и настойчивым.

— Я это знаю, Питт.

— Хорошо. Я же останусь для вас и Даниэль преданным другом.

— Благодарю, Питт.

— Ну а теперь скажите мне: вы встречались с Мирабо?..

Все время, пока легкая коляска быстро катила по ночным лондонским улицам, граф хранил гробовое молчание. Даниэль, несколько раз искоса посмотрев на своего покровителя, наконец не выдержала:

— Вы все еще сердитесь на меня, милорд, — бросила она пробный шар.

Граф резко выпрямился:

— Сержусь на вас? За что бы это, дитя мое?

— Я… я не знаю. Но может быть, за… за мое слишком вольное поведение во время визита к премьер-министру. Нет?

— Что ж, я уже не раз делал вам замечания по этому поводу, — бросил в ответ граф, не поворачивая головы. — Но у нас впереди есть еще несколько месяцев, чтобы хорошенько подготовиться к очередному светскому сезону.

Не обращая внимания на Даниэль, которая уже открыла было рот для возражения, Линтон продолжал все тем же холодным тоном:

— Не хотелось бы говорить абстрактно, Даниэль. То, что вы рассказали, и состоявшийся затем у нас с Питтом приватный разговор послужили для меня причиной довольно неприятных размышлений. Ими я поделюсь с вами по дороге в Мервенуэй. Сейчас уже поздно. Ночь не самое подходящее время для серьезных разговоров.

И Даниэль пришлось удовольствоваться этим ответом. Она слишком устала, чтобы обсуждать с графом свое будущее или продолжать политическую дискуссию.

Ночной привратник встретил их у подъезда и с поклоном проводил в холл. Линтон проследовал за Даниэль в Голубую комнату, помог ей расстегнуть пуговицы на спине, распустить корсет и милостиво разрешил лечь в кровать. И перед тем как уйти к себе, он строго-настрого запретил девушке распевать в ванной или под душем, а также предупредил, что наутро ей предстоит очень рано вставать…

Утром Даниэль разбудила служанка. Рассвет едва занимался. Небо было чистым, что предвещало солнечный день. Молли принесла девушке горячий шоколад, теплую воду, а также выстиранный и выглаженный мужской костюм. Мальчик-чистильщик потратил в холле целый час на то, чтобы придать зеркальный блеск ботинкам.

— Завтрак ожидает вас в кабинете рядом со столовой, сэр, — сказала Молли и, сделав реверанс, отошла к окнам, чтобы раздвинуть шторы.

Даниэль зарылась лицом в подушку. Она не хотела, чтобы эта девушка, почти одного с ней возраста, разглядывала ее при ярком дневном свете. Когда же дверь за служанкой наконец закрылась, Даниэль вдруг поразила мысль, заставившая девушку резко сесть в постели. Что стало с платьем, в котором она была накануне? Даниэль ясно помнила, как раздевалась, но куда все подевалось потом?

Девушка оглядела комнату, но ничего не обнаружила. Прекрасная одежда исчезла вместе с похожими на сон воспоминаниями о вчерашнем вечере. Это было ужасно, так как означало, что сейчас Даниэль снова предстоит одеться в мужской костюм и превратиться в Данни — слугу графа Джастина Линтона! А все остальное останется всего лишь волшебным воспоминанием…

Даниэль неподвижно сидела на кровати, уныло смотря в одну точку. Потом тяжело вздохнула. Что ж, ничего не поделаешь! Теперь надо заняться выполнением своего плана, подавив мучительные, как приступы мигрени по утрам, сомнения в его осуществимости. И для этого в первую очередь необходимо поскорее освободиться от невыносимого покровительства графа Линтона.

Приняв окончательное решение, Даниэль сбила свои локоны в некое подобие мальчишеской прически и, спустившись по лестнице вниз, стала искать кабинет, где ее должен был ждать завтрак. В этом ей тут же помогла убиравшая в холле служанка.

В кабинете Даниэль уже ждал Линтон, с энтузиазмом отдававший должное великолепному завтраку.

— А, доброе утро, дитя мое, — фамильярно приветствовал он «слугу», помахав рукой. — Надеюсь, вы выспались?

— Очень даже неплохо, сэр.

Даниэль уселась за стол и не без удовольствия посмотрела на тарелку с искусно приготовленными в соусе почками, сковороду с жареными грибами, вазочку с горкой вареных яиц и большое блюдо с тонко нарезанной ветчиной.

— Разрешите предложить вам немного ветчины? — осведомился у девушки хозяин стола.

— О, будьте так добры, милорд, — с изысканной вежливостью ответила Даниэль. — Просто удивительно, как быстро я привыкла к английским завтракам. Во Франции считается варварством начинать день с мяса.

И она налила себе чашечку кофе. Джастин слегка скривил губы, но в остальном сохранял олимпийское спокойствие, пока девушка наполняла свою тарелку. В кабинете воцарилось долгое молчание.

— О, милорд, — неожиданно воскликнула Даниэль, подняв глаза на графа, — вы не знаете, куда подевалась моя вчерашняя одежда? Я очень боялась, что утром Молли увидит ее и обо всем догадается.

— Я еще вчера обнаружил в себе талант заправской горничной и обо всем позаботился сам. В вашей комнате стоит чемодан со всей одеждой и необходимыми в дороге туалетными принадлежностями. Кстати, надеюсь, что через три дня буду постоянно видеть вас в платьях с кринолинами и нижними юбками.

— Милорд, я уже сказала вам…

— Да, я помню, что вы мне сказали. Но и я вам тоже кое-что сказал. И теперь мы увидим, чей план лучше сработает. Итак, если вы уже готовы, я предлагаю немедленно отправиться в Корнуолл.

— Может… может, милорд, мы все-таки откажемся от этой идеи? — в последний раз попыталась Даниэль уломать своего «опекуна».

— Ни в коем случае, Данни. Я буду покровительствовать вам до тех пор, пока не сдам на руки господам Марч — вашим дедушке и бабушке. Для меня не секрет, что вам это уже порядком надоело. И все же предупреждаю: если вы бросите мне перчатку, я ее тут же подниму. А теперь нам пора!

Линтон встал и учтиво поклонился девушке. Затем галантно приоткрыл дверь, приглашая ее пройти первой. Даниэль не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Насколько напряженными теперь станут их отношения, она почувствовала сразу же, очутившись на улице. У парадного входа стоял нанятый накануне экипаж, к которому была привязана неоседланная кобыла, покрытая на редкость красивой попоной. Граф же продел левую ногу в стремя великолепного черного скакуна.

— Вы поедете в экипаже, Данни, — коротко приказал он.

— А вы верхом?

— Совершенно верно.

— Но я тоже хочу скакать!

— Только когда мы выедем из Лондона. Дело в том, что я уже давно убедился в вашей находчивости, Даниэль. А улицы города настолько узки и многолюдны, что удрать ничего не стоит.

Граф сделал паузу и улыбнулся:

— Конечно, если вы не подтвердите своего обещания…

Даниэль презрительно фыркнула и полезла в экипаж, предоставив Джастину красоваться в седле. Хотя она почти не сомневалась, что больше всего на свете графу в эту минуту хотелось ее поцеловать.

Следующие четыре часа Даниэль провела в унылом одиночестве, рассеянно смотря на проплывавшие за окнами кареты дома, улицы, площади и памятники.

На первой же почтовой станции, где они остановились сменить лошадей, Линтон велел оседлать скакавшую за экипажем кобылу и сам подсадил на нее Даниэль. Затем, взяв уздечку, принялся старательно привязывать лошадь девушки к своей.

— Не… не надо! — задыхаясь от возмущения, воскликнула Даниэль.

— О чем вы, дитя мое?

— Не делайте этого… Не привязывайте к своему седлу мою лошадь. Я же не ребенок!

— Неужели, дитя мое, вы считаете меня круглым идиотом? Судите сами, могу ли я разрешить вам ехать верхом, не предприняв элементарных мер предосторожности?

Заметив по вспыхнувшему на щеках девушки румянцу, что подобное недоверие привело ее в бешенство, Линтон усмехнулся и добавил:

— Конечно, если вам не нравится мое предложение, можете продолжать путешествовать в экипаже.

— Я так и сделаю! — прошипела в ответ Даниэль.

Она легко спрыгнула на землю и скрылась в экипаже, демонстративно хлопнув дверцей.

Ночь они провели в дорожной гостинице. Даниэль ужинала в номере под холодным взглядом графа. После этого Линтон приказал слуге унести посуду, галантно пожелал девушке спокойной ночи и спустился вниз. Там, в отдельном кабинете, его тоже дожидался ужин.

Номер Даниэль располагался на третьем этаже и представлял собой маленькую, не слишком уютную комнатку. Хотя хозяин и предлагал графу роскошные апартаменты этажом ниже, тот настоял на своем. Комнатушка явно понравилась Джастину своим узеньким окошком, через которое не смог бы пролезть и пятилетний ребенок. К тому же прыгнуть с высоты третьего этажа было бы весьма опасной затеей. Правда, Даниэль пришла было в голову мысль, что можно связать вместе несколько простыней и спуститься по ним, но девушка сразу отказалась от нее: очень уж это напоминало приключенческий роман…

Примерно к середине следующего утра она уже была готова согласиться ехать на кобыле, привязанной к седлу Линтона. А еще после трех часов грустных размышлений пришла к выводу, что ее решение убежать от графа Джастина Линтона было величайшей глупостью. Не все ли равно, как она въедет в Мервенуэй? На поводу ли у графа или собственноручно управляя кобылой? Главное, что сам Джастин будет находиться рядом…

Когда Даниэль вышла во двор гостиницы, Линтон был уже там. Она решительно подошла к нему:

— Милорд!

— Да, Данни. — Джастин быстро повернулся к девушке с самым галантным видом.

— Я подтверждаю свое обещание.

Граф, не отвечая, тут же принялся отвязывать уздечку. Взглянув на зеленую тропинку, протянувшуюся вдоль узкой проезжей дороги, Даниэль кокетливо прибавила:

— Я бы очень хотела проскакать по той дорожке. Да и моей леди это, думаю, понравится.

Кобыла, как бы поняв, что речь идет о ней, подняла голову и громко фыркнула. Граф от всей души рассмеялся:

— Что ж, давайте проверим, сможет ли ваша леди поспорить с моим джентльменом.

Не успел Джастин договорить, как Даниэль уже вскочила в седло и, пригнувшись к шее лошади, пустила ее в галоп. Граф тут же оказался верхом на жеребце, пришпорил его и помчался вслед. Через несколько мгновений девушка уже услышала громкий топот копыт прямо у себя за спиной. Еще секунда — и раздувающиеся ноздри черного жеребца и ее кобылы оказались на одной линии. Даниэль понимала, что силы двух лошадей неравны. Конечно, было бы очень заманчиво выиграть скачку у графа, но это значило насмерть загнать кобылу.

Как только Даниэль почувствовала, что силы ее лошади на исходе, она ослабила поводья и дала возможность жеребцу графа вырваться вперед. Кобыла тут же перешла на спокойный шаг. Девушка, наклонившись к уху животного, сказала ему несколько одобрительных слов и ласково потрепала по холке. Линтон оглянулся и, поняв, что произошло, тоже сдержал коня. Вскоре Джастин и Даниэль уже ехали рядом.

— Вы прекрасно чувствуете лошадь, Даниэль, — сказал граф, с восхищением глядя на девушку.

— А как же иначе? Всадник и лошадь должны понимать друг друга.

Линтон хотел было сказать что-то язвительное, но сдержался. Даниэль явно принадлежала к тем всадницам, искусство которых нельзя было высмеивать. Правда, он никак не мог представить себе ее сидящей в дамском седле и трусящей рысцой на послушной лошадке по аллеям Гайд-парка. Конечно, необходимо будет найти какой-то компромисс. Но это всего лишь увеличит на одну проблему длинный список трудностей, который Линтон уже составил…