Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сестры Дункан - Шарады любви

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Фэйзер Джейн / Шарады любви - Чтение (Весь текст)
Автор: Фэйзер Джейн
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Сестры Дункан

 

 


Джейн Фэйзер

Шарады любви

Часть первая. КУКОЛКА

Глава 1

Высокий элегантный мужчина постоял несколько мгновений в раздумье на углу улицы Фобур Сент-Оноре и бросил быстрый взгляд в глубину уходящего влево узкого переулка. Затем смахнул с выглядывавшего из-под парчовой манжеты брабантского кружева невидимую пылинку. Только после этого он повернул в ту сторону, откуда доносились звуки разгоравшейся ссоры. Впутываться в уличные скандалы было вообще не в правилах графа Линтона, а уж в захолустных улочках, которыми так богата французская столица, и подавно. Но в это погожее весеннее утро его светлость почему-то одолевала скука.

Он еще издали заметил неравенство в весовых категориях двух драчунов. Пройти мимо подобной несправедливости граф не мог. Ибо это значило поступиться правилами чести и морали.

Крохотный мальчишка — из тех, кого называют отбросами общества, — отчаянно барахтался в медвежьих лапах огромного детины. О роде занятий верзилы можно было легко догадаться по обсыпанному мукой фартуку. Сейчас булочник старался вытащить из штанов толстый кожаный ремень, но все его попытки разбивались о яростное сопротивление жертвы. Мальчишка, скользкий как уторь, с зубами и когтями дикой кошки, демонстрировал великолепное искусство уличной драки. Во всяком случае, его противнику стоило немалого труда даже просто удерживать в руках извивающуюся маленькую фигурку.

И все же физическое превосходство булочника было неоспоримым. И потому, через минуту кожаное орудие истязания все-таки оказалось в его руках. Раздался отчаянный визг, сопровождаемый звуками ударов ремня. Граф ускорил шаги. Улочку заполнил безудержный поток брани. Выражения, которыми награждали друг друга участники драки, вполне сгодились бы для торговцев в рыбных рядах на набережных Марселя. При этом мальчишка, по крайней мере, не уступал в забористости ругательств своему противнику…

В следующее мгновение он со звериной яростью впился зубами в державшую его руку. На этот раз диким голосом завопил уже булочник…

Тонкая трость с серебряным набалдашником опустилась на плечо человека в фартуке как раз в тот самый момент, когда он занес руку для очередного удара ремнем.

— Думаю, довольно! — мягко сказал граф, схватив булочника за запястье и сжав его с такой силой, какой трудно было ожидать от холеной руки с тонкими длинными пальцами.

Огромный кулак детины разжался, и ремень упал на грязные булыжники мостовой. Мальчишка же, вырвавшись из лап своего обидчика, изо всех сил ударил его в пах своим острым маленьким кулачком. Булочник застонал и, сложившись от боли пополам, схватился обеими руками за низ живота.

— Великий Боже! Тебе не кажется, что это довольно грязный прием в любой драке? — проворчал граф, неторопливым, но уверенным движением взяв за руку готового убежать мальчишку. — Кстати, если ты, мой друг, сейчас бросишься сломя голову наутек, то на ближайшей улице тебя сразу же заметят и поймают.

Мягкий тон, которым граф произнес эти слова, несколько утихомирил маленького сорванца. К тому же тот, видимо, понял, что бегущий со всех ног уличный мальчишка действительно непременно привлечет внимание прохожих, которые сразу заподозрят недоброе и бросятся за ним в погоню. Граф же, глядя ему в глаза, спокойно добавил:

— Кроме того, не сомневаюсь, что, когда тебя поймают, этот джентльмен, который сейчас корчится от боли, будет чувствовать себя отмщенным. И кое-кому, может быть, это покажется справедливым.

— Он меня избил, — пискливо захныкал мальчишка, потирая ладонью мягкое место, что чуть пониже спины. — Избил за черствую булку.

В его больших карих глазах заблестели слезы, а нос обиженно зашмыгал. Мальчишка поднял руку, чтобы вытереть лицо рукавом, но только еще больше размазал грязь по щекам и подбородку. Граф посмотрел на маленького оборвыша и сказал, поморщившись:

— Думаю, нам лучше будет уйти отсюда, пока твой дружок не пришел в себя.

С не укрывшейся от глаз мальчугана брезгливой гримасой граф взял его своими белыми, выхоленными пальцами за грязную ручонку и повел к перекрестку, через который пролегала одна из самых оживленных улиц города.

— А теперь расскажи мне про черствую булку, за которую тебе так досталось.

И граф крепче сжал пальчики своего странного спутника, все время старавшегося вырваться и убежать.

— Эта булка годилась только на корм свиньям, — вновь захныкал мальчишка. — Но ведь когда человек голоден, то ему все равно!

— О да! — согласился с ним его светлость и тут же спросил: — Если я правильно понял, ты очень голоден?

Вопрос был явно излишним: еле поспевавшая за графом крохотная фигурка, казалось, состояла только из кожи да костей. Впрочем, в 1789 году это не было редкостью. И сам граф Линтон уже давно не удивлялся, сталкиваясь с этой нелицеприятной стороной социальной системы: при ней большинство населения страны нищенствовало, дабы обеспечить роскошную жизнь элитарному меньшинству. Вот и сейчас, глядя на грязного, оборванного мальчика, он задумался именно об этом. В глубине души стараясь оправдаться, граф объяснял несправедливость общественного устройства царящей в высших кругах скукой, за которой знать не видела страданий простых людей. А еще граф винил во всем этом обыкновенную невнимательность. Ведь, казалось бы, один вид жеманного, холеного аристократа рядом с жалким голодным оборванцем непременно должен был вызвать серьезные сомнения в справедливости существующей системы. И это могло бы стать первым шагом на пути прогресса…

— Куда вы меня ведете? — дернул его за руку мальчуган. — Ведь я не сделал ничего дурного.

Слова мальчика вернули графа к действительности. Он посмотрел сверху вниз на своего случайного спутника и даже сквозь толстый слой грязи прочел на его лице сильное беспокойство.

— Не сделал ничего дурного? — усмехнулся граф. — Признаться, мне трудно в это поверить. — Но, увидев на этот раз неподдельный испуг в глазах парнишки, постарался его успокоить: — Не бойся. Я просто хочу предложить твоему пустому желудку что-нибудь съестное.

Про себя же добавил: «А потом — послать ко всем чертям!» Однако вслух его светлость предпочел этого не говорить. По крайней мере — пока. И еще подумал, что мальчик, скорее всего, посчитает мыло и горячую ванну не меньшими оскорблениями для себя, нежели ремень булочника.

— Как тебя зовут, малыш? — спросил граф.

— Данни.

— А полное имя?

— Просто — Данни.

Граф решил удовлетвориться этим.

— Сколько тебе лет, Данни?

— А сколько по-вашему?

Граф нахмурился. Агрессивный тон маленького сорванца его шокировал. Если их уличному знакомству суждено продолжиться, подумал он, придется обучить этого наглого оборванца кое-каким манерам. Но не сейчас. Есть более важные вещи, которые надо сделать в первую очередь. Поэтому граф спокойно смерил взглядом мальчугана и мягко сказал:

— Я бы дал тебе лет двенадцать.

— Пусть будет так.

Через некоторое время граф и его спутник подошли к тяжелым двойным дверям, за которыми оказался вымощенный булыжником двор гостиницы, уже много лет находившейся под патронажем его светлости графа Линтона.

Тут маленький оборванец начал бешено упираться, зарываясь каблуками своих деревянных башмаков в грязь проходившей через двор сточной канавы и громко вопя:

— Я туда не пойду ни за что!

— Но должен пойти, дружок.

Граф сильно дернул мальчика за руку и без особого труда вытащил из канавы. Еще секунду-другую посопротивлявшись, мальчишка был вынужден подчиниться и войти во двор.

— Снимай кепку, — невозмутимо потребовал граф и затолкнул мальчишку, невзирая на его бурные протесты, в прохладный, сумрачный коридор гостиницы.

Однако маленький оборвыш пропустил требование мимо ушей. Тогда его светлость, брезгливо взявшись двумя пальцами за козырек донельзя грязной обтрепанной кепки, сам стащил ее с головы мальчишки и бросил на пол. Его глаза расширились от изумления. Под кепкой оборванца скрывалась пышная копна густых волос, уложенных в подобие прически. Граф совсем уже собрался высказаться по поводу этого удивительного открытия, но его опередил сидевший за конторкой хозяин гостиницы:

— О, милорд Линтон, вы, конечно…

Тут он осекся, заметив за спиной графа маленькую фигурку в лохмотьях. С пухлого лица хозяина мгновенно слетело приветливое выражение, маленькие голубые глазки сузились, став колюче-жесткими.

— Грязная свинья! — закричал он на мальчишку, выскакивая из-за конторки. — Как ты посмел прийти сюда, мерзкий оборванец?!

Но в ту же секунду маленькая костлявая ножка в тяжелом деревянном башмаке, вынырнув из-за графской спины, ударила хозяина гостиницы по правой коленке. Тот вскрикнул и застыл на месте, сморщившись от боли. И тут из уст ребенка на него вылился поток отборной площадной брани.

— Хватит! — внезапно прогремел голос графа. Рука его светлости опустилась на плечо хозяина гостиницы и крепко сжала его.

Данни тут же замолчал.

— Вы что, ослепли, месье Тримбел? — ледяным тоном произнес Линтон. — Разве вы не видите, что этот ребенок со мной? Я сам пригласил его сюда.

— Простите, милорд! — забормотал, заикаясь на каждом слоге, месье Тримбел. — Ради Бога, простите меня!

При этом он оглядывался по сторонам в ужасе от того, что нарушил покой других знатных постояльцев, позволив себе ввязаться в перепалку с горластым беспризорником.

— Я прощаю вас, — мягко сказал граф хозяину гостиницы. — Но чтобы впредь это никогда не повторялось. Понятно? Несмотря на свой большой круглый живот, месье Тримбел поклонился так низко, что чуть не коснулся лбом собственного колена. Но граф уже направлялся к лестнице, не обращая никакого внимания на подобострастно извивающегося за его спиной хозяина гостиницы. Только сейчас граф Линтон начинал понимать, какую ответственность взял на себя, связавшись с этим маленьким оборванцем. А тот в это время с беззаботным видом пританцовывал рядом, высовывая язык и показывая с помощью растопыренной пятерни большой нос хозяину гостиницы.

— Господи! — вздохнул граф. — Я начинаю подозревать, что булочник знал, что делал. Надо было оставить тебя ему, маленький нахал!

Он поставил мальчугана перед собой и, шлепнув своей широкой ладонью по его худеньким ягодицам, подтолкнул к лестнице. Однако стоило Линтону крикнуть через плечо хозяину, чтобы в его номер принесли ванну с горячей водой, мыло, мочалку и полотенце, как торжествующая улыбка медленно сползла с лица Данни.

Подойдя к двери номера, граф долго возился с замком, другой рукой удерживая отчаянно вырывавшегося мальчишку.

— Да успокойся же, паршивец! — потеряв всякое терпение, воскликнул Линтон.

Он наконец открыл дверь и без церемоний втолкнул Данни в комнату. После чего вошел сам и закрыл дверь на щеколду.

— Я не причиню тебе никакого вреда, — вполне миролюбиво начал было Линтон. Но в ту же секунду Данни набросился на своего благодетеля, кусаясь, царапаясь своими длинными ногтями и молотя деревянными башмаками по ногам его светлости.

— Ах ты, мерзкое исчадие ада! — воскликнул пришедший в бешеную ярость граф. И, невзирая на опасность испачкать свой безукоризненно чистый костюм о грязные лохмотья оборванца, он схватил мальчишку обеими руками за пояс и поднял высоко в воздух. Неожиданно потеряв точку опоры, Данни на мгновение затих. Воспользовавшись этой паузой, Линтон бросил его на кровать.

— Только попробуй пошевелиться, — ужасающим шепотом произнес граф, — и я тут же доведу до конца то, что булочник начал на улице!

Линтон нагнулся, чтобы отряхнуть запачканные грязью шелковые голубые гетры и заодно потереть синяк, полученный от удара деревянным башмаком. Граф был настолько зол, что маленькому бандиту наверняка не поздоровилось бы, попытайся он слезть с кровати. И Данни продолжал лежать, хотя его грудь тяжело вздымалась, а глаза метали молнии. Правда, при этом выражение его лица было довольно спокойным: несмотря на страх, мальчишка вполне владел собой. В дверь постучали.

— Войдите, — недовольным тоном откликнулся граф.

В комнату торжественно вошла целая процессия девушек-служанок с кувшинами горячей воды. Их сопровождали два лакея, сгибавшихся под тяжестью огромной фарфоровой ванны. Данни следил за всеми этими приготовлениями с отчаянием во взгляде, то и дело посматривая на приоткрытую дверь. Но путь к бегству преграждала высокая фигура графа. Вся благодарность Данни к этому человеку за вмешательство в драку с булочником улетучилась. И если бы сейчас появилась возможность выбора между ремнем и ванной, то предпочтение, бесспорно, было бы отдано порке.

Когда в ванну, из которой уже валил пар, был вылит последний кувшин горячей воды, процессия слуг и служанок с поклонами покинула номер. Сухой щелчок замка отозвался в ушах Данни похоронным звоном.

— Милорд, — нерешительно залепетала несчастная маленькая жертва, — вы не вполне понимаете…

— Я все отлично понимаю, — грубо прервал мальчика граф, продолжая потирать синяк на ноге. — Слой грязи на тебе толще, чем кожа. Одному Богу известно, когда ты в последний раз видел горячую воду! Так что снимай все эти лохмотья и полезай мыться.

С этими словами Линтон схватил оборванца за руки и стащил с кровати. Но как только ноги Данни коснулись пола, он сделал отчаянную попытку добежать до двери.

— Да что с тобой, в конце концов? — не в силах сдерживать бешенство воскликнул Линтон. — Уж не думаешь ли ты, что несколько кувшинов воды могут тебе повредить?

Граф с силой дернул Данни за воротник ветхой рубашонки. Тот инстинктивно отпрыгнул в сторону, и рубашка с сухим треском порвалась, обнажив голое тело.

В комнате сразу воцарилась мертвая тишина. Граф Линтон, отпустил свою жертву и в замешательстве отступил на шаг. Впервые за тридцать четыре года своей жизни он попал в такую пикантную ситуацию.

— Я, кажется, ошибся… — в растерянности пробормотал он, со стыдом отводя взгляд от выглянувших из широкой прорехи очаровательных, вполне сформировавшихся девичьих грудей с темными коралловыми сосками.

Смущение, однако, не помешало его светлости заметить, что девушка — в том, что стоявшее перед ним миниатюрное создание принадлежит к прекрасному полу, сомневаться было уже невозможно — отнюдь не поспешила хоть как-нибудь прикрыть свою наготу. Она просто стояла, расправив плечи, и с открытым вызовом смотрела на графа. Потом спросила:

— Итак, милорд, что вы теперь намерены со мной делать?

Линтон шумно втянул в себя воздух и столь же демонстративно выдохнул. Выражение, с которым были сказаны эти слова, не имело ничего общего с манерами парижских улиц. И кем бы ни оказалась эта девица, свой вызов она облекла в безукоризненную словесную форму, принятую в высших кругах французской аристократии.

— Кто вы? — резко спросил Линтон.

— Мое имя Данни, — мягко, но решительно ответила девушка.

— Девочка моя, так не годится!

Граф неожиданно почувствовал раздражение. Ему не нравилось откровенное бесстыдство, с которым эта совершенно незнакомая особа демонстрировала свои прелести. Кроме того, в этот момент именно он выглядел смешным. А к этому его светлость не привык. Быстрым движением он схватил девушку за худые руки и скрестил их у нее на груди. Но при этом не удержался, чтобы вновь не взглянуть на это полуобнаженное тело.

— Наверное, сам пророк Даниил, питавшийся только овощами, не смог достичь такого телесного совершенства, — пробормотал Линтон. Затем он повернулся спиной к девушке и, подойдя к ванне, попробовал рукой воду. Помедлив еще несколько мгновений, он вдруг резко обернулся и спросил: — Ваше имя, немедленно!

— Даниэль.

— Не воображайте, мадемуазель Даниэль, что меня удовлетворил ваш ответ, — сказал Линтон уже несколько мягче. — Но сейчас я хотел бы продолжить наше занятие. Вы собираетесь снять с себя эти омерзительные грязные лохмотья? Или же предоставите это сделать мне?

Испуганный взгляд девушки, ее изменившееся от ужаса лицо, навернувшиеся на глаза слезы — все это убедило Линтона в том, что его новая знакомая, во всяком случае, не распутница.

Линтон пересек залитую солнечным светом комнату и подошел к миниатюрному столику красного дерева. Налив из стоявшего на нем графина рюмку хереса, граф опустился на стул лицом к окну и с интересом принялся наблюдать за происходившим на улице.

Даниэль несколько секунд смотрела в спину графа, потом решительно сбросила с себя остатки того, что когда-то было одеждой, и скользнула в ванну, с наслаждением погрузившись в теплую воду. Вырвавшийся при этом из ее груди вздох удовлетворения не прошел мимо ушей его светлости.

— Не забудьте вымыть голову, — холодным тоном посоветовал он, продолжая смотреть в окно. — Вернее, то, что осталось от ваших волос. Мне хочется увидеть, какой цвет скрывается под слоями грязи.

Ответом было гордое молчание. В номере вновь повисла тишина. На этот раз надолго. Лишь иногда ее нарушали всплески воды в ванне и тихое бульканье льющегося из графина хереса…

Полуденное солнце постепенно покидало комнату. Даниэль вымылась и, продолжая лежать в ванне, раздумывала, как выбраться из нее: ведь от ее одежды почти ничего не осталось. Наконец, набравшись смелости, девушка негромко позвала:

— Милорд.

В ответ донесся только шелест накрахмаленной рубашки: граф недовольно пожал плечами. Но Даниэль уже поняла, что ее вопрос услышан, и заговорила вновь:

— Так как вы разорвали мою рубашку, я не знаю, что теперь надеть. А вода в ванне становится прохладной, мне пора выбраться отсюда.

— Ваша одежда, мадемуазель Даниэль, годится разве что для печки, — донеслось в ответ.

— Но что вы можете предложить взамен? Или вы предпочитаете видеть меня совсем голой?

От подобного нагловато-игривого тона графа передернуло.

— Дитя мое, — холодно ответил он, — я попросил бы вас следить за своими выражениями. Если, конечно, вы не желаете добавить еще пару синячков к уже красующемуся чуть повыше вашей очаровательной груди.

Быстро встав со стула, Линтон неторопливой уверенной походкой подошел к стоявшему у противоположной стены темно-вишневому гардеробу и открыл его. Выбрав длинную батистовую рубашку с обшитыми кружевами рукавами и воротником, он бросил ее на стоявший рядом с ванной стул.

Заметив, что его светлость явно не спешит отворачиваться, Даниэль опустилась как можно глубже в воду, и мыльная пена совсем скрыла ее маленькую фигурку.

— Если вы не хотите выйти отсюда такой же грязной, как и пришли, советую вам поскорее выбираться из ванны, — заметил Линтон и вновь отвернулся к окну.

Даниэль облегченно вздохнула и послушно переступила через край ванны, вода в которой действительно стала уже почти черной от смытой грязи. К тому же девушка поняла, что ее избавитель и тиран пока не склонен применять к ней обычные меры, которые используют, воспитывая непослушных детей. А также не намерен приставать к ней как к женщине. Парадоксально, но к последнему выводу Даниэль пришла со смешанным чувством. Конечно, ей было приятно сознавать, что она в безопасности и гарантирована от всякого рода посягательств. Но вместе с тем Даниэль чувствовала некоторую обиду. Или, скорее, укол оскорбленного самолюбия. Казалось, она уже так долго играла роль мальчишки, что не должна была принимать особенно близко к сердцу безразличие мужчины к ее женским достоинствам. И все же в душе Даниэль росло еще не совсем осознанное раздражение. Девушка взяла полотенце и торопливо вытерлась, бросая при этом беспокойные взгляды на спину сидящего у окна графа. Уже давно не чувствовала она себя такой чистой и посвежевшей. За последние месяцы ей приходилось, и то изредка, довольствоваться маленькими искусственными водоемами для купания лошадей или ледяной водой из пожарных шлангов где-нибудь па задворках. Сейчас же она испытывала неземное блаженство. Запах мыльной пены. Ощущение чистоты каждой поры, каждой клеточки насухо вытертого мохнатым полотенцем тела. Что могло сравниться с этим ощущением! Мягкая и тонкая батистовая рубашка нежно ласкала кожу. Нащупав пальцами изящные жемчужные пуговки, Даниэль поспешила поскорее застегнуться, пока не обернулся сидевший у окна человек. Как, кстати, его зовут? Ах да! Хозяин гостиницы обращался к нему «милорд Линтон». Имя, несомненно, английское. Но по-французски он говорит безукоризненно!

— Вы оделись? — донесся от окна холодный голос графа.

— Если это можно так назвать, — огрызнулась Даниэль, чувствуя, что ее голые ноги неприлично торчат из-под короткой рубашки.

Она была воспитана так, что считала нескромным обнажать даже коленку. И это в то время, когда женщины на балах и приемах носили донельзя декольтированные платья! Но Даниэль не задумывалась над подобным противоречием…

Тем временем Линтон встал со стула и, подойдя к девушке, сказал с усмешкой:

— Ваше поведение, мой неблагодарный бродяга, достойно сожаления.

При звуках этого мягкого, почти нежного голоса Даниэль сделала попытку броситься к двери. Но сильная рука успела схватить ее за еще влажные волосы, намотать густые шелковистые локоны на тонкие пальцы и заставила остаться на месте. Другой рукой граф взял девушку за подбородок и запрокинул ее лицо назад так, что она уже не могла избежать пристального, довольно мрачного и одновременно испытующего взгляда темно-синих глаз из-под тонко очерченных бровей.

Даниэль ничего больше не оставалось, как так же смело и даже дерзко посмотреть в лицо графа. Что ж, у него был широкий, умный лоб, красиво оттененный черными, ненапудренными волосами. Решительные, с чуть изогнутыми уголками губы. Упрямый подбородок. Тонкий аристократический нос. Бесспорно, это было красивое лицо, хотя и отмеченное печатью некоторого цинизма, особенно заметной в уголках рта и в усталом или пресыщенном жизнью взгляде.

Граф, в свою очередь, внимательно рассматривал миниатюрное, в форме сердца, личико девушки, главным украшением которого была пара огромных, влажных карих глаз. Маленький вздернутый носик выглядел дерзко на фоне мягко очерченных линий скул и подбородка, хрупкость которых тут же ощутили тонкие пальцы его светлости. Прелестный пухлый ротик придавал особенное очарование лицу, в выражении которого, однако, проглядывала некоторая надменность. Только что смытые многомесячные слои грязи никак не сказались на естественном цвете щек молодой девушки — бледном, цвета слоновой кости.

— Что ж? Вы полностью удовлетворены, милорд?

Даниэль попыталась высвободить свой подбородок из цепких пальцев Линтона. Она знала, что играет с огнем, но выдерживать его пронзительный взгляд больше не могла.

На этот раз его светлость все же предпочел воздержаться от сарказма, хотя его брови продолжали хмуриться, а пальцы еще крепче сжали подбородок Даниэль.

— Нет, я не удовлетворен, — медленно проговорил он. — Ваши черты показались мне очень знакомыми. Только никак не могу вспомнить, где мы встречались. Впрочем, вспомнить это вы сами мне поможете. И очень скоро.

Линтон резко разжал пальцы, отпустив подбородок и волосы девушки. Даниэль тут же отвернулась, чтобы граф не заметил ее дрожащих губ. Как бы там ни было, но, пытаясь узнать ее имя, он все же пока не смог вырвать тайну, которую она похоронила в самых сокровенных уголках своего сердца. Так же, как еще раньше скрыла под слоями грязи аристократическую бледность лица…

Или он все же догадался? Впервые в душу Даниэль закралось сомнение: сможет ли она и дальше идти тем путем, на который ступила после той страшной ночи? Хотя, если бы девушка сейчас видела выражение лица графа, она наверняка успокоилась бы. Наблюдая за попытками этого бездомного полуребенка держать плечи и спину гордо и прямо, Линтон ощутил себя в плену совершенно новых, непривычных эмоций — в них смешались чувство сострадания, непреодолимое желание узнать всю правду и, что, наверное, самое удивительное, стремление помочь. Но как заставить ее принять помощь и довериться ему? Этого граф Линтон пока не знал.

— Даниэль, мне кажется, вам лучше перейти в темный угол комнаты. И сделать это до того, как здесь наведут порядок и принесут ужин.

Граф умышленно говорил легким беззаботным тоном. Результат не замедлил сказаться: Даниэль резко обернулась к нему с выражением крайнего удивления и даже смятения на лице.

— Видите ли, — добавил Линтон извиняющимся тоном, — вы сейчас совсем не похожи на того оборванного беспризорника, которого я сюда привел несколько часов назад. И, откровенно говоря, только слепец не примет вас в этом новом, с позволения сказать, наряде за…

Граф замолчал, не докончив фразы. На бледном лице Даниэль вспыхнул яркий румянец. Но она не сказала ни слова и послушно пересела на низенький стул у противоположного конца кровати, наполовину скрытого за высоким парчовым балдахином. Там действительно было темно. Линтон удовлетворенно кивнул и дернул за шнурок колокольчика.

Комнату вновь заполнила целая армия слуг. Бесшумно и быстро они вынесли ванну, банные принадлежности и кучу валявшегося на полу тряпья, составлявшего одежду беспризорника Данни.

Вечер был прохладным. Линтон приказал разжечь камин, пододвинуть круглый дубовый стол поближе к огню и накрыть его белоснежной скатертью. Затем появились тяжелые серебряные приборы, дорогой китайский сервиз, хрустальные бокалы и рюмки. Скоро все было готово к ужину.

Даниэль продолжала сидеть в своем темном углу, жадно вдыхая распространившийся по комнате аромат горячих яств. Она была так голодна, что пустой желудок буквально прилипал к позвоночнику. Запах вкусной еды усугублял чувство голода, заставляя девушку поминутно глотать слюну и вызывая спазмы в животе.

Наконец прозвучало традиционное «Приятного аппетита, милорд», дверь за последним слугой бесшумно закрылась, и граф занял свое место за столом. Бросив взгляд на худенькую фигурку, видневшуюся из-за балдахина кровати, он сказал с улыбкой:

— Ужин подан, дитя мое.

Даниэль очень медленно поднялась и робко пошла к столу. Линтон заметил это и с сожалением подумал о том, что собирался сейчас сделать.

— Прежде чем мы приступим к трапезе, Даниэль, я хотел бы задать вам несколько вопросов, на которые хотел бы получить честные и подробные ответы.

В руках графа блеснул маленький серебряный ножичек, и он с большим искусством принялся разделывать сельдь горячего копчения, фаршированную устрицами. При виде столь изысканного блюда Даниэль почувствовала себя совсем плохо. Она отступила на шаг. Потом решительно села на кровать.

— Я не голодна, — сказала она по-французски и тут же повторила это по-английски. У нее на глазах блестели слезы обиды и разочарования. Значит, на ужин можно рассчитывать только при условии откровенности с этим холеным аристократом.

— Что ж, очень жаль, — пробормотал Линтон, нанизывая на вилку кусок фаршированной рыбы и собираясь отправить его в рот.

Однако он вдруг почувствовал, что не голоден. Более того: аппетит совершенно пропал. И все же игру надо было продолжать. Или отказаться от плана разгадать шараду, которую жизнь подкинула ему в образе этой девушки. Снова наступило молчание, прерываемое лишь звяканьем вилки о тарелку и аппетитным причмокиванием одного из обитателей комнаты, с деланным удовольствием поглощавшего деликатесы.

— Похоже, дорогой лорд Линтон, вы намерены держать меня здесь взаперти, полуголой и умирающей с голоду. Так?

Граф поднял голову и с удивлением посмотрел на девушку. Даниэль сказала эту фразу на чистейшем английском языке без малейшего акцента.

— Нет, я не хочу заставлять вас голодать, дитя мое, — также по-английски ответил граф. Он отрезал большой кусок хлеба и налил воды в хрустальный бокал. Поставив то и другое на разрисованный затейливыми узорами поднос, Линтон перенес его со стола на кровать.

Девушка отломила небольшой кусочек хлеба, лениво размяла его между пальцами, уронив при этом несколько крошек на покрывало, и отправила в рот. Ей подумалось, что как ни мал был этот кусок, но он все же гораздо вкуснее той черствой булки, из-за которой она утром дралась с булочником. Но теперь ее глаза были прикованы к блюдам, заполнявшим стол. Да и ледяная вода, которую она с равнодушным видом потягивала из поднесенного графом бокала, не могла идти ни в какое сравнение со стоявшим перед Линтоном изысканным испанским вином в пузатой темной бутылке.

— Почему бы нам не начать с вашего возраста? — сказал граф, отрезая поджаристый кусок индюшки и аккуратно перекладывая его себе на тарелку. При этом он делал вид, что не замечает жадного голодного взгляда Даниэль.

Что ж, назвать свой возраст и получить за это сочный кусок жареного мяса — хорошая сделка. И все же девушка продолжала колебаться. Тем временем его светлость зачерпнул из серебряного сосуда полную ложку вкуснейшего на вид соуса и принялся старательно поливать им индейку. Покончив с этим, он снова поднял голову и с невинным видом мягко сказал:

— А затем вы назовете мне свое полное имя.

И положил к себе на тарелку ложку жареного горошка с несколькими аппетитно подрумяненными картофелинами. Подумав, он взял графин с испанским вином и принялся медленно наполнять свой бокал багряным, пузырящимся напитком. Этого Даниэль выдержать не смогла.

— Семнадцать, — отрывисто бросила она.

— Не окажете ли вы мне честь, мадемуазель, отужинать вместе. Прошу к столу.

Граф поднялся, отвесил своей пленнице самый что ни на есть аристократический поклон и, обойдя вокруг стола, поставил массивный деревянный стул напротив тарелки со всякой вкуснятиной. Даниэль не пробовала ничего подобного уже недель восемь.

— Прошу вас, — еще раз галантно пригласил он девушку. Даниэль не спеша, с достоинством поднялась с кровати и села за стол.

— Но прошу вас, ешьте медленно, — предупредил Линтон. — Ваш изголодавшийся желудок еще не привык к нормальной пище, а я не хотел бы провести эту ночь, поддерживая вашу очаровательную головку над тазом.

Граф налил себе еще вина и, изящно подняв бокал двумя пальцами, сквозь стекло принялся наблюдать за девушкой. Очень скоро граф убедился, что его предупреждения были излишними. Даниэль оказалась обжорой не в большей мере, чем распутницей. Но все же в ней было еще больше загадок, чем Линтон уже успел разгадать. Поэтому он решил продолжить свой эксперимент.

— Надеюсь, вы намерены играть честно, мадемуазель, — мягко сказал граф. — И если не ошибаюсь, вы задолжали мне свое полное имя. Так?

Рука с вилкой, которой девушка хотела взять себе немного жареного горошка, застыла в

воздухе.

— Мне нужна только правда, дитя мое, — серьезно добавил граф.

Даниэль не могла скрыть испуга перед сверхъестественной способностью Линтона читать ее мысли. Граф понял это, и его темно-синие глаза, встретившись с ее карими, немного подобрели.

— Я — Даниэль де Сан-Варенн, — капитулировала девушка. Она понимала, что этот человек не удовлетворится только половиной ее истории. Не успокоится, пока не будет знать все. И добьется от нее правды, сломив любое сопротивление так же легко, как волна прилива смывает на своем пути хрупкую плотину.

Тлевшее в камине сырое полено вдруг вспыхнуло ярким пламенем, осветив взлохмаченные локоны Даниэль и придав розоватый оттенок ее спутанной прическе «под мальчика». Граф глубоко вздохнул, как будто о чем-то вспомнив.

— Вы дочь Луизы Рокфорд? — в упор спросил он.

Даниэль чуть заметно кивнула головой и прошептала:

— Да. Это моя мама.

— Таким образом, вы — Даниэль де Сан-Варенн, внучка Антуана, герцога Сан-Варенна. Так?

— Была ею.

Даниэль опустила взгляд в стоявшую перед ней тарелку. Граф же, посмотрев на нее с удивлением, вновь наполнил свой бокал.

— Была? Как это понимать?

— Мой дед умер.

— Насколько я помню, Луиза вышла замуж за его старшего сына. Таким образом, вы являетесь дочерью герцога де Сан-Варенна?

— Мой отец также умер.

Граф задумчиво потягивал вино из бокала. Итак, герцог умер. Тем не менее, Линтон не сомневался, что история девушки только начинается. Теперь надо было дать Даниэль возможность отдохнуть, прежде чем она сможет или захочет рассказать все остальное. Блеснувшие в ее глазах слезы не ускользнули от внимания графа. Но почему же, во имя чего дочь одного из старейших и знатнейших семейств Франции вынуждена вести жизнь голодного оборвыша в темных переулках Парижа?

— Вы научились говорить по-английски у своей матери?

Граф пододвинул к себе вазу с фруктами, взял одно яблоко и, изящно разрезав его на мелкие дольки, размешал в розетке с малиновым вареньем. «Интересно, когда эта девчушка в последний раз пробовала подобный десерт?» — подумал он. Линтон предложил такую же розетку Даниэль, но та отрицательно покачала головой.

— Хорошо. Закончите трапезу чуть позже. Может быть, аппетит проснется, когда вы освободитесь наконец от накопившегося в душе страшного груза.

Линтон вдруг поймал себя на странном желании: посадить эту несчастную оборванку к себе на колени, убаюкать, как маленького ребенка, и постараться утешить. Тогда, возможно, она ему все расскажет. Но — нет! Что бы Даниэль де Сан-Варенн ни испытала в своей жизни, это произошло, когда она уже стала взрослой. И выведать у нее что-либо простыми ласками или утешениями не удастся. Кроме того, не стоит форсировать события. Граф Линтон задумался.

Прошло несколько минут. И вдруг в наступившей тишине раздался тихий голос Даниэль.

— Говорите по-английски, дитя мое, — прервал ее Линтон. — Это поможет взглянуть на все происшедшее с вами со стороны и более беспристрастно.

Даниэль чуть заметно кивнула головой в знак согласия. Когда же заговорила вновь, голос ее звучал нерешительно и дрожал. Но мало-помалу девушка успокоилась. И тогда перед графом Линтоном начала развертываться фантастическая история, полная невероятных кошмаров, предвещавших в будущем нечто еще более страшное…

Глава 2

Я выросла в имении своего дедушки в Лангедоке. Надеюсь, для вас не секрет феодальные порядки, все еще господствующие в провинции?

Даниэль украдкой бросила быстрый взгляд на графа. Тот утвердительно кивнул головой. Девушка глубоко вздохнула и продолжила свой рассказ:

— Земельные и прочие налоги, которые приходится платить крестьянам, устанавливаются самими владельцами. К тому же сюзерены имеют право в любое время пользоваться и без того мизерными наделами своих вассалов. Дедушка в этом отношении не составлял исключения. Мой отец с его братьями — также. Они не гнушались и принуждать к сожительству крестьянских девушек. Равно, как их матерей, если несчастные мужья и отцы осмеливались вступаться за своих домашних.

Даниэль облокотилась обеими руками о стол, положив подбородок на сплетенные пальцы. Она смотрела отсутствующим взглядом куда-то вдаль, а ее мягкий голос звучал грустно и монотонно. Только иногда в нем слышались саркастические нотки, хотя лицо девушки оставалось бесстрастным. Граф сидел неподвижно и внимательно слушал, ожидая дальнейшего развития описываемых событий. Правда, пока ничего нового для себя он не открыл. Все это было донельзя знакомо…

— То, что я родилась девочкой, просто обескуражило отца и дедушку, — продолжала Даниэль. — В то время мои дядья тщетно пытались доказать родителям девушек из мало-мальски знатных семей, что достойны стать мужьями их дочерей. Попутно они продолжали плодить в имении внебрачных детей. В том числе и мужского пола. Но вряд ли кто-либо из этих несчастных мальчишек имел шансы стать со временем законным наследником поместья и герцогского титула.

На мгновение в лице девушки снова мелькнуло бесовское выражение, похожее на то, которое граф заметил у нее во время их первой утренней встречи.

— Вас, возможно, все это шокирует, милорд? — спросила Даниэль, не в силах сдержать насмешливой улыбки.

— Нет, дитя мое. Прошу вас, продолжайте.

Губы графа чуть дрогнули. Он отлично понимал, что за этим шаловливым вступлением последует нечто ужасно серьезное. Возможно, даже трагическое.

— Я… я… была всего лишь внучкой, — на мгновение запнулась Даниэль. — Поэтому все права стать наследником Люсьена, моего отца, естественно, принадлежали Филиппу. — И девушка с некоторым раздражением пожала плечами. — Вы ведь знаете, милорд, как устраиваются все эти дела. Предполагалось, что в подобной ситуации я должна была выйти замуж за какого-нибудь вдовца с видами на наследство. А потому требовалось срочно подыскать мне соответствующую партию. Причем — непременно в аристократических кругах…

Горькая нотка разочарования проскользнула в спокойном тоне Даниэль. Линтон про себя отметил, что в обществе, где вращался он сам, такого рода истории далеко не редкость. И все же сейчас речь шла о дочери Луизы Рокфорд. Поэтому граф пока воздержался от каких-либо замечаний и продолжал внимательно слушать.

— Маман считала меня умнее своих сверстниц, — рассказывала Даниэль. — А потому настаивала на более утонченном и тщательном воспитании.

Девушка заметила, как при этих словах граф нервно повел плечом.

— Все же признайтесь, милорд, что мой рассказ вас немного шокирует, — уверенно сказала Даниэль.

— Немного, пожалуй, — признался Линтон. — Но я ни на минуту не забываю, что вы — дочь Луизы Рокфорд.

— Вы были знакомы с моей мамой?

— Немного. Она ведь значительно старше меня.

Его светлость не мог позволить себе признаться, что восемнадцать лет назад разочаровавшаяся в своей семейной жизни Луиза Рокфорд, которой шел тогда двадцать второй год, посвятила его, шестнадцатилетнего юнца, в тайны и радости любовных наслаждений.

И Линтон погрузился в воспоминания. Сейчас Луизе должно быть около сорока лет. После краткого пребывания в Лондоне, а затем при французском дворе она уединилась в Лангедоке. Семейство Сан-Варенн вообще считалось семейством отшельников и неудачников. Они старались держаться в стороне от грандиозных кутежей и оргий, столь частых при дворе короля Людовика XVI. Они предпочитали предаваться более дешевым, но одновременно более доступным удовольствиям в собственном имении. Все члены семейства были убежденными пьяницами, не слезали с лошадей, славились наследственной бессмысленной жестокостью.

Луизе шел восемнадцатый год, когда Люсьен, виконт де Сан-Варенн, похитил ее сердце, а затем и невинность. Отец, граф Марч, уступил мольбам любимой дочери и дал свое согласие на свадьбу, которую грязные слухи и сплетни превратили в омерзительный фарс. Но время шло. И к тому времени, когда юный граф Джастин Линтон пал жертвой чар Луизы де Сан-Варенн, та уже успела преподнести своему мужу подряд двух мертворожденных сыновей. С необычными для женщин ее круга смелостью и решительностью Луиза изгнала Люсьена с супружеского ложа, заявив, что должна отдохнуть духовно и физически перед очередной беременностью. Это повергло того в полнейшее отчаяние. Во-первых, потому что Люсьен все еще желал обладать прекрасным, гибким телом законной супруги.

А во-вторых, не меньшее значение имело то, что наследник титула и имения Сан-Варенн просто не привык к подобному обращению. Однако угроза Луизы покончить с собой, отправив заодно на тот свет и самого Люсьена, если тот попытается взять ее силой, заставила супруга смириться.

Укрощенный де Сан-Варенн начал вывозить Луизу в свет, надеясь этим умиротворить свою супругу и сделать уступчивее. Но та предпочла предаваться плотским утехам не с мужем, а с юным графом Линтоном. Результатом этой связи стало изгнание Луизы в Лангедок. Впрочем, сама она не очень против этого протестовала.

Размышления графа внезапно были прерваны вопросом Даниэль:

— Я вижу, милорд, что вам стало скучно меня слушать?

Линтона несколько покоробил тон девушки, но он сдержался и мягко ответил:

— Напротив, мой интерес к вашему рассказу растет с каждым сказанным словом, и я с нетерпением жду продолжения. Кстати, мадам Луиза, насколько мне известно, всегда несерьезно относилась ко всякого рода условностям. Судя по открытому выражению вашего лица, вы унаследовали от нее эту черту характера.

Граф вдруг увидел, как две крупные слезинки скатились по щекам Даниэль. Она смахнула их ладонью, но тут же зашмыгала носом. Его светлость вынул из-за кружевного обшлага изящный батистовый платок и протянул через стол девушке:

— Не смущайтесь. Мы не на улице. Вытрите слезы и ваш очаровательный носик.

Влажные глаза Даниэль на мгновение вспыхнули, но она послушно взяла платок, вытерла нос и еле слышно сказала:

— Моя мама умерла.

Тонкие пальцы девушки сначала конвульсивно комкали платок, потом зажали его в кулаке. Даниэль подняла голову и с вызовом посмотрела на графа. Линтон понял этот взгляд и мягко сказал:

— Извините меня, Даниэль. Но я все же хотел бы знать, когда, где и как это произошло.

Было прекрасное морозное утро. Лучи бледного февральского солнца пробивались сквозь тонкие занавески на окне и падали на пол. Даниэль де Сан-Варенн спрыгнула с кровати, ощущая во всем теле бодрость и бьющую через край энергию юности. В комнате было прохладно. Но несмотря на ранний час, кто-то уже позаботился зажечь огонь в камине. Кто именно — Даниэль не знала. Но не все ли равно? Важно, что камин пылал, постепенно заполняя комнату теплом и уютом. А растопила его, наверное, старая нянька Даниэль, которая заботилась о ней чуть ли не с пеленок. Или кто-нибудь из таких же добрых слуг ее матери, всегда старавшихся сделать жизнь господ в доме приятной.

Как-то раз в темном углу одного из бесчисленных и вечно продуваемых сквозняками коридоров Даниэль случайно наткнулась на своего дядю Эдуарда. При слабом, с трудом проникавшем из длинного узкого окна свете она увидела за его могучим плечом два широко раскрытых, полных ужаса глаза. Даниэль узнала одну из молоденьких служанок своей матери. Из-под ее высоко задранной крестьянской юбки белели голые, в спущенных до колен чулках, ноги.

— Не надо, сеньор! Не время! — умоляла она жалобным голосом. — Прошу вас, отпустите меня!

Но дядя Эдуард не слушал этих жалоб. Даниэль с ужасом и отвращением смотрела на его конвульсивно дергавшиеся над спущенными охотничьими бриджами голые ягодицы. Не обращая никакого внимания на племянницу, Эдуард вдруг захрюкал от наслаждения и, закончив свое грязное дело, пошел прочь, на ходу застегивая штаны.

Даниэль бросилась искать мать. Конечно, ей было кое-что известно об интимных отношениях мужчин и женщин, не было для нее секретом и таинство деторождения. Но сам процесс полового акта и возможного зачатия она наблюдала впервые. Хотя, пожалуй, не совсем так: ей и раньше приходилось видеть, как спаривались животные. Тем более что совсем рядом, на принадлежавших Сан-Вареннам лугах, паслись стада лошадей, коров, овец и прочей домашней живности. И все же то, чему она стала свидетелем сейчас, выглядело каким-то совершенно другим… Или?

Разыскав Луизу, Даниэль с ходу задала ей именно этот вопрос. Та кратко, по-деловому разъяснила своей двенадцатилетней дочери, что принципиальной разницы между совокуплением животных и людей нет. Таким образом, Даниэль получила очень интересный и жизненно важный урок…

Впрочем, все это вполне соответствовало бытовавшим тогда в аристократических семьях представлениям о том, что должна знать девушка, становясь совершеннолетней.

Свой вклад в физическое воспитание дочери внес и Люсьен. Как-то раз, когда Даниэль было всего два года, он посадил ее на спину считавшейся очень спокойной кобылы. Однако животное неожиданно проявило строптивость, и девочка тут же шлепнулась на землю. Хорошо еще, что все обошлось для нее благополучно. Хотя сама Даниэль, наверное, решила, что она совершила полет с самой высокой горной вершины. Ее тут же снова посадили на кобылу, но теперь Люсьену хватило ума усесться на спине лошади позади дочери и подстраховать малютку.

К тому времени, когда Даниэль де Сан-Варенн исполнилось шесть лет, в конюшне поместья не было лошади, на которой она не покаталась бы верхом. Лишь бы кто-нибудь помог ей взобраться в седло.

Дядя Арманд научил свою маленькую племянницу стрелять. Марк — фехтовать. А дедушка посвятил ее в секреты виноделия и помог постичь искусство шахматной игры.

Однако все это внимание к подраставшей девочке носило очень бестолковый и совсем непродуманный характер. В результате ребенок превратился в озорного и непослушного сорванца. Впрочем, юная Даниэль очень рано поняла, что этот интерес взрослых родственников не вечен. И будет продолжаться лишь до тех пор, пока они видят в ней возможную наследницу поместья Сан-Варенн и герцогского титула.

Луиза заставила своих родственников по мужской линии признать за ней право воспитывать дочь так, как она воспитывала бы сына, то есть дать Даниэль самое блестящее образование, соответствовавшее ее острому, пытливому уму и рано проявившимся редким способностям. Деревенский кюре — мягкий, трезвомыслящий и высокообразованный человек — с готовностью стал обучать девочку древним языкам, математике и философии. От своей матери Даниэль узнала также о роли женщины в этом суровом, управляемом мужчинами мире, роли, которая предназначалась и ей.

Когда Даниэль исполнилось семнадцать лет, это была красивая, любознательная и разносторонне развитая девушка, вполне готовая к самостоятельной жизни. В том числе — и семейной. Она резко выделялась на фоне своих сверстниц и даже сверстников. Никто из них не мог соперничать с ней в искусстве верховой езды или фехтования. А исключительно быстрый ум и образованность, в сочетании с природными способностями хозяйки, позволяли надеяться, что в недалеком будущем имение и родовой замок семейства Сан-Варенн попадут в умелые руки.

В то раннее февральское утро, последовавшее за ее отмеченным накануне семнадцатилетием, Даниэль натянула на себя бриджи для верховой езды, умылась ледяной водой и направилась в конюшню. Ее любимый Дом был уже оседлан. Красивый, стройный конь гордо гарцевал на вымощенном булыжником конюшенном дворе, высоко задирая голову и принюхиваясь к свежему запаху утреннего ветерка. Из его ноздрей валил пар. И вообще он был готов с места пуститься в галоп. Девушка ступила одной ногой на подставленную ладонь конюха и, перекинув другую через спину коня, уселась в седло.

Даниэль рысью спустилась по посыпанной гравием дорожке, пролегавшей меж аккуратно подстриженных лужаек. Позади остался огромный замок. Высокий, со множеством окон, таинственный и мрачный, он казался символом незыблемости образа жизни хозяев…

Даниэль скакала уже около часа, когда до ее слуха донесся громкий собачий лай. Видимо, где-то неподалеку проходила охота. Девушка пришпорила коня, пустив его в галоп. Быстрая езда в это морозное утро доставляла ей неописуемое наслаждение. Кроме того, Даниэль рассудила, что ее появление на месте охоты, явно организованной дядьями, не вызовет с их стороны неудовольствия. Ибо все установленные строгие правила верховой езды по территории, на которой велась охота, племянница соблюдала безукоризненно.

Скоро Даниэль выехала из леса на широкую поляну и… Нет, ее поразило не то, что свора собак и егеря дяди Арманда осадили маленький кирпичный домик. Своеволие дядьев уже давно перестало удивлять девушку. И даже когда хозяина какого-нибудь дома хотели в угоду господам уморить голодом, это тоже не было чем-то из ряда вон выходящим. Такое нередко случалось и раньше. Но то, что Даниэль увидела сейчас, заставило девушку содрогнуться от ужаса и омерзения.

Среди толпы егерей, в окружении собачьей своры стоял старый, совершенно голый человек. Несколько охотников держали его за руки, другие, стянув старику запястья толстой веревкой, пытались привязать его к низко склонившейся ветви росшего рядом дуба. Старая женщина, стоя на коленях, о чем-то умоляла дядю Арманда. Тот коротким ударом тяжелого сапога свалил ее на землю.

Судя по сузившимся глазам Арманда, багровому от напряжения лицу и вырывавшемуся сквозь сжатые тонкие губы звериному рычанию, дядя был вне себя от бешенства. Он казался олицетворением неукротимой потомственной жестокости всего рода Сан-Варенн. А что в подобных случаях нужно держаться подальше от своих ближайших родственников, Даниэль прекрасно усвоила с детства.

Неожиданно над головой пленника взвился бич. На его голой спине тут же выступила кровавая полоса. Не думая о возможных последствиях, Даниэль спрыгнула с коня и бросилась к окружавшей несчастного старика толпе.

— Прекратите сейчас же! — закричала она. — Пожалуйста, дядя, остановите это бесчинство! Вы же убьете его! Прошу вас!

И Даниэль впилась ногтями в руку Арманда. Над ней склонилось страшное, искаженное яростью лицо дяди.

— Какого черта?! — заорал он на племянницу. — Что ты тут делаешь, щенячье отродье? И почему суешься не в свои дела?! Убирайся домой! Или хочешь увидеть все до конца?

Арманд схватил Даниэль за руку и стиснул с такой силой, что девушка закричала от боли. Еще раз взглянув в горящие звериной злобой глаза дяди, она прочла в них страшную решимость заставить ее, еще ребенка, стать свидетельницей варварского убийства беззащитного старого человека. А в том, что сейчас здесь произойдет убийство, сомневаться не приходилось: старик был слишком слаб и беспомощен, чтобы пережить новые издевательства, уготованные ему.

Поняв свое бессилие, Даниэль вырвалась из рук дяди и бросилась назад к своему коню. Она заливалась слезами и, закрыв глаза и уши, старалась не видеть происходившее под дубом, не слышать несущихся ей вслед звуков бича и страшных криков жертвы…

Остаток дня девушка как безумная носилась верхом по полям и прилегавшей роще. И только когда Дом совсем выдохся, а сама Даниэль уже была готова без сил свалиться наземь, она вернулась в замок.

Даниэль знала, какими жестокими бывают порой ее родственники, какими беспощадными к совершенно беззащитным в глазах закона крестьянам. Но такого она еще не видела никогда. Хотя не раз слышала отчаянные вопли деревенских девушек, доносившиеся из залов замка, где дядья Даниэль устраивали дикие оргии. Мать в таких случаях уводила ее наверх или отсылала к кюре. Поэтому оставаться до конца свидетельницей творившегося в стенах дома дикого варварства ей еще не доводилось…

…Уже несколько часов Луиза де Сан-Варенн ходила из угла в угол по выложенному мраморными плитами залу, с тревогой посматривая через открытые узкие окна на улицу. День уже клонился к вечеру, а дочери все не было. Луиза догадывалась, что Даниэль чем-то глубоко обидела своего дядю Арманда. И это привело в бешенство ее отца. Поэтому мать хотела перехватить девушку, прежде чем та встретится с Армандом или Люсьеном. Так было лучше всего. Тем более что тот и другой накануне напились как скоты. В подобном состоянии от них можно было ожидать чего угодно. Поэтому Луиза попросила дворецкого не только исполнять любые капризы обоих братьев, но также накрыть ужин для себя и дочери наверху.

Но куда пропала Даниэль? Не пора ли ей повзрослеть и прекратить подобные прогулки без сопровождения взрослых и в столь неприличном костюме? Правда, первая же попытка Луизы заставить девушку ездить в дамском седле вызвала у дочери вспышку гнева. Люсьен же, которому без конца во всем вторили его братья, разразился неудержимым хохотом и сказал, что ребенок уже и так давно превратился в сорванца. А поэтому мужское седло подходит Даниэль как нельзя лучше…

Луиза горестно вздохнула. В тысячный раз она думала о том, как трудно будет найти подходящего мужа для ее не по годам развитой непутевой дочки, только однажды побывавшей за пределами родового поместья. Нужно еще раз попытаться убедить герцога и Люсьена вывезти Даниэль в следующем году в свет и представить ко двору. Но сумеет ли дочь достойно вести себя там, соблюдая все строгости принятого при версальском дворе короля Людовика XVI этикета?

Именно эти невеселые размышления стали причиной необычного раздражения, с которым Луиза встретила появившуюся наконец в дверях Даниэль. И, не обращая внимания на уныло опущенные плечи и подкашивающиеся ноги дочери, набросилась на нее:

— Ты что, с ума сошла? Где тебя целый день носило? Боже мой, да она насквозь пропахла конюшней! Сейчас же иди к себе и прими ванну! Только если тебе дорога шкура, не попадайся на глаза отцу или дядьям!

Луиза вытолкнула девушку за дверь на широкую, ведущую наверх лестницу. И только когда Даниэль поднялась на второй этаж и заперлась изнутри, Луиза задумалась, почему сегодня ее дочь выглядит такой необычно кроткой и послушной.

…Даниэль медленно погрузилась в стоявшую напротив горящего камина ванну. И сразу почувствовала, как оживает ее вконец уставшее тело, а настроение начинает понемногу улучшаться. Обидные речи Луизы остались за дверью. Впрочем, почти все слова матери дочь пропустила мимо ушей…

Даниэль так никогда и не смогла понять, что именно заставило ее гладкое тело вдруг покрыться «гусиной кожей». Скорее всего это была загадочная, напряженная тишина, вдруг повисшая над домом. И в этой тишине вдобавок чувствовалось не просто что-то недоброе. Она таила в себе угрозу какого-то неотвратимого, ужасного несчастья…

Девушка выбралась из ванны и набросила на голые мокрые плечи халат. Если бы она только знала, что в следующий раз ей доведется по-настоящему помыться лишь через много недель! И это произойдет в номере парижской гостиницы, по настоянию английского графа, о существовании которого Даниэль сейчас даже не подозревала!..

…Девушка стояла у окна и смотрела во двор замка, не в состоянии понять, что там происходит. Со стороны парка к замку медленно двигалась какая-то большая темная масса. Прямо по газонам, топча любимые цветы Луизы и ломая маленькие, только что посаженные деревца, шли люди. Много людей… Но казалось, что все они были на одно лицо. И вдруг волосы Даниэль зашевелились от ужаса, а тело охватил могильный холод. Сквозь закрытые рамы окна донесся какой-то зловещий звук, напоминавший рокот морского прибоя, накатывающего на покрытый галькой пологий берег. Она напрягла слух и вдруг явственно расслышала хором повторяемые слова: «Сан-Варенн! Сан-Варенн!»

Внезапно широкие парадные двери замка распахнулись, и все разъяренное семейство со старым герцогом во главе бросилось по каменным ступенькам вниз — навстречу толпе. Конечно, каждый из Сан-Вареннов отличался жестокостью, завидовал более удачливым и преуспевающим аристократам, но в трусости никого из них обвинить было нельзя.

Даниэль, как загипнотизированная, с ужасом следила за тем, как ее дед что-то кричал толпе. Его лицо было искажено бешенством, сквозь которое все же проступало недоумение. Видимо, патриарх Сан-Вареннов просто не мог поверить, что его древнему роду осмелились угрожать какие-то жалкие людишки, которых все его семейство привыкло считать своей собственностью. Он сделал энергичный знак рукой. Тотчас несколько человек из челяди Сан-Вареннов выскочили вперед и направили на толпу заряженные мушкеты. На несколько мгновений воцарилось общее молчание. Даниэль затаила дыхание. Она понимала, что теперь события могут принять самый неожиданный оборот. Численный перевес был, несомненно, на стороне восставших. Однако свойственное крестьянам с рождения чувство покорности господам и страх, охвативший их при виде вооруженного отряда, давали немалое преимущество хозяевам замка.

В этот момент на ступенях внезапно появилась Луиза. Она оттолкнула своего супруга и, бросившись вперед, вырвалась за шеренгу вооруженных слуг. Люсьен попытался удержать жену, но Луиза с презрением оттолкнула его руку. Такое она позволила себе впервые за все двадцать лет совместной супружеской жизни. Ступив на гравийную дорожку, Луиза остановилась и обратилась к толпе. Даниэль не могла разобрать слов, но голос ее матери звучал спокойно и надменно. Кончив говорить, она простерла обе руки к толпе и пошла по направлению к ней. Человек огромного роста, размахивая толстой суковатой палкой, тоже сделал шаг вперед. Были ли у него агрессивные намерения или нет — этого сейчас уже никто не может сказать. Так или иначе, но тут же раздался залп мушкетов слуг Сан-Вареннов…

Даниэль с ужасом смотрела на расплывавшееся на спине матери кровавое пятно. Пораженная нерасчетливо пущенной пулей, Луиза сначала тихо опустилась на колени, а затем навзничь упала на гравий дорожки. Но не она одна стала жертвой трагедии. Увидев гибель хозяйки дома, вооруженные слуги Сан-Вареннов открыли беспорядочную стрельбу по толпе. Первый ряд стоявших был буквально сметен. И тогда глухой ропот толпы сменился грозным, сокрушающим ревом: «Смерть аристократам! Смерть! Смерть им!»

Больше Даниэль уже ничего не видела. В ее памяти остались лишь кровь на платье матери и распростертые на гравийной дорожке тела. Девушка повернулась и бросилась прочь от окна. В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вбежала старая няня. Лицо ее было бледнее полотна, а близорукие глаза полны ужаса. Схватив Даниэль за руку, она сунула ей сверток с поношенными бриджами и старой рубашкой:

— Переодевайся! Быстро, быстро! Тебе надо бежать, дитя мое! — зашептала она, с трудом переводя дыхание. — Спустись через черный ход и беги к кюре! Он поможет! Только, ради Бога, не медли! — И нянька потащила девушку за руку из комнаты.

— Подожди же! — упиралась Даниэль. Вырвав руку, она остановилась посреди коридора. С первого этажа донесся звон разбиваемой посуды. Его тут же сменил вырвавшийся из десятков глоток удовлетворенный вопль. «Они убили моего деда!» — подумала Даниэль со странным чувством отрешенности от всего происходящего.

— Ну скорее же, прошу тебя! — продолжала твердить нянька, вновь хватая ее за руку. — Пойми же, нельзя медлить ни минуты! Иначе — смерть!

Даниэль снова высвободила руку и, не отвечая, бросилась по коридору к комнате матери. Там, в дальнем углу, на завешенной любимыми платьями Луизы полке, хранился сундучок со всеми ее вещами. С лихорадочной быстротой девушка распахнула дверь в комнату, подбежала к длинному ряду вешалок и раздвинула их. Встав на цыпочки, она нащупала на полке сундучок и, взявшись за ручку, потянула его на себя. Он был не столько тяжел, сколько велик. Поэтому тащить его оказалось очень неудобно. Все же Даниэль сумела обхватать сундучок обеими руками и выскочила из комнаты на ведущую вниз черную лестницу. Она пробежала через кухню, где уже никого не было и пахло подгоревшим мясом, продолжавшим жариться на вертеле. Поваренок, который должен был следить за ним, поворачивая время от времени над огнем, тоже куда-то исчез.

Противоположная дверь кухни выходила на улицу. Даниэль выбежала во внутренний дворик и инстинктивно прижалась к окружавшей его высокой стене. Почему-то именно здесь она вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Пустой желудок громко напомнил о себе, как бы предупреждая: бегство будет долгим, опасным, и одному Богу известно, когда и где оно закончится. Конечно, хорошо было бы прихватить на кухне что-нибудь из съестного, но времени для этого не оставалось. Добежав до калитки, Даниэль открыла ее и очутилась на узкой тропинке, ведущей в лес…

До дома кюре было примерно пять миль или больше. Даниэль предстояло преодолеть их с громоздким сундучком в руках. И как можно быстрее. Конечно, сейчас, когда толпа упивалась убийствами и разрушениями, эти потерявшие человеческий облик люди могли и не заметить исчезновения младшей из семейства Сан-Варенн. Но попасться им на глаза и напомнить о своем существовании было бы равносильно самоубийству. Девушка отлично понимала это. Единственным путем к спасению было бегство. Надо бежать! Бежать так быстро, как только возможно…

Хорошо еще, что Даниэль, молодая и сильная, имела прекрасную физическую закалку благодаря постоянному пребыванию на свежем воздухе и занятиям всякого рода спортом. Поэтому эти пять с лишним миль она сумела пробежать чуть ли не на одном дыхании.

Вот и убогая хижина кюре. Даниэль осторожно постучала в дверь. Ответа не последовало. Она постучала снова, на этот раз громче. Внутри хижины послышалось какое-то движение, но дверь открывать не спешили. Прижимаясь к стенам, девушка обошла кругом всю хижину, стараясь через грязные стекла маленьких окошек определить, есть ли кто-нибудь дома. Но так и не смогла ничего разглядеть. Одновременно ее поразила мертвая тишина, окутавшая селение. Казалось, даже животные боялись потревожить это гробовое молчание своим ржанием, мычанием, лаем или блеянием. Все как будто вымерло. Или обитатели деревни также присоединились к толпе, неистовствовавшей в замке?

Даниэль вернулась к запертой двери и принялась колотить в нее изо всех сил:

— Господин кюре! Это я, Даниэль! Откройте!

Наконец заскрипел старый проржавевший засов, и дверь медленно приоткрылась. Из-за нее выглянула голова священника.

— Слава Богу, вы живы! — с облегчением шепнул он. — Скорее входите!

Схватив девушку за руку, он быстро втащил ее в свою хижину…

Даниэль плохо помнила, как прошел остаток той страшной ночи. Она разделила с кюре его нехитрый ужин, состоявший из овощей, куска солонины и черного хлеба. Хозяин дома согласился оставить у себя на хранение ее сундучок. Затем пошарил ладонью под матрацем старенькой деревянной кровати, вытащил оттуда небольшой узелок и дрожащими руками протянул девушке. Там оказалось несколько монет — все деньги, полученные им от Луизы де Сан-Варенн за обучение ее дочери. Кюре предложил Даниэль взять эти деньги. Но девушка решительно отказалась, согласившись принять только четыре небольшие монеты.

— Не могли бы вы, падре, сохранить драгоценности моей матери? — попросила Даниэль, с мольбой глядя в глаза кюре. — Когда-нибудь я вернусь за ними. И тогда щедро вознагражу вас. Обещаю.

Кюре молча кивнул головой. Даниэль не стала отказываться от ломтя черного хлеба и бутылки вина, которые он предложил ей взять в дорогу. Прошептав «спасибо», она осторожно приоткрыла дверь хижины, вышла наружу и при тусклом свете занимавшегося рассвета направилась по дороге, ведущей в Париж…

Рассказывать графу подробности своего путешествия в столицу Даниэль посчитала излишним. Она не догадывалась, что сидевший напротив нее спокойный и, казалось, совершенно бесстрастный слушатель без особого труда домыслил их сам. Линтон был поражен стойкостью этой миниатюрной девочки, на долю которой выпало столько ужасных испытаний. Но в отличие от большинства своих титулованных сверстников он отнюдь не удивился тому, что услышал. Кровавая, сокрушительная волна, которая очень скоро должна была захлестнуть всю Францию, уже начинала зарождаться в глухой провинции. Ее еще не узнавали и не понимали, никто не догадывался, что перед ними — разгоравшееся пламя восстания угнетенного большинства французов против многовековой тирании жестокого и несправедливого меньшинства.

— Разрешите мне задать вам один вопрос, Даниэль, — нарушил наступившее молчание граф. — Вы говорите, что пробыли в Париже всего четыре дня. Это так?

Даниэль молча кивнула головой. Линтон взял из вазы грушу и принялся аккуратно срезать с нее кожуру. Потом спокойно задал следующий вопрос:

— Кто ваш крестный отец?

— Виконт де Сан-Джуст.

Сквозь длинные пушистые ресницы Даниэль бросила на собеседника быстрый подозрительный взгляд.

Линтон же не спеша закончил чистить грушу, положил ее на маленькую тарелочку и подвинул к девушке:

— Прошу вас, съешьте немного фруктов.

— Благодарю.

Даниэль, которая за все время своего длинного рассказа не положила в рот ни кусочка, взяла грушу и впилась в нее белыми ровными зубками. Граф помолчал еще несколько секунд, затем возобновил расспросы:

— Почему бы вам, дитя мое, не поискать защиты у него?

В комнате вновь воцарилось продолжительное молчание. Граф посмотрел в лицо девушки и вдруг с удивлением увидел в ее до этого испуганных глазах самую настоящую ярость.

— Вы спрашиваете — почему, милорд? — процедила она сквозь зубы. — Да просто потому, что я не хочу быть выставленной за дверь его кухни.

Граф усмехнулся одними губами. Наверное, если бы кто-нибудь из друзей Линтона видел сейчас выражение его лица, то не поверил бы своим глазам.

— Я думаю, что после устранения некоторых… гм-м… недостатков вашего костюма, — почти

вкрадчиво сказал он, — господин де Сан-Джуст уже завтра утром согласится принять свою крестную дочь.

— Нет! — неожиданно отрезала Даниэль.

Брови графа удивленно изогнулись.

— Простите? — переспросил он настолько мягко, что девушка смутилась и на ее щеках проступил легкий румянец.

— Вы меня не понимаете, милорд, — тихо ответила она.

— Видимо, так. Но поскольку сегодня вы уже один раз упрекнули меня в этом, то я вправе надеяться на объяснение. Иначе мне вообще трудно будет вас понять.

Завуалированное напоминание о происшедшей между ними несколько часов назад стычке заставило Даниэль снова покраснеть. Граф же подумал, что необузданный характер его нежданной гостьи вполне может быть исправлен, а потому не следует слишком резко реагировать на ее выходки.

— У меня нет намерения оставаться во Франции, милорд, — «спокойно ответила Даниэль. — Я хочу поехать в Кале, а оттуда — в Англию. Семья моей матери живет в Корнуолле. Как-то раз я вместе с ней гостила там. И все ее родственники были очень добры ко мне.

Спокойный голос девушки чуть дрогнул. Граф заметил это и вновь дал себе слово не поддаваться никаким эмоциям.

— Каким же способом вы намереваетесь пересечь Ла-Манш? — почти бесстрастно спросил он.

— Попробую пробраться на палубу первого почтового судна.

— Что за идиотизм! — сразу же взорвался Линтон. — Вас тут же обнаружат и выкинут с корабля, предварительно дав хорошую взбучку. Неужели вы этого не понимаете?!

Как ни странно, но грубый тон графа не вызвал у Даниэль ответной резкости. Она просто кивнула головой и тихо сказала:

— Что ж, в таком случае я попытаюсь спрятаться в трюме. Ведь именно так поступают все, кто не имеет билета.

— Результат будет тот же.

— Тем не менее, лорд Линтон, я попытаю счастья. Вы не сможете мне помешать. Да и не имеете на это права. Никто не назначал вас ни моим телохранителем, ни моим опекуном.

Граф вставил в глаз монокль и подчеркнуто внимательно посмотрел на Даниэль. Затем не без интереса переспросил:

— Так уж и никто?

— Никто! — решительно проговорила Даниэль. — Повторяю, вы не имеете на это никакого права!

— Не удивляйтесь, моя крошка, но в отсутствие кого-либо желающего взять вас под защиту я сам присвоил себе это право.

— Какое?!

— Быть вашим телохранителем.

Даниэль приподнялась на стуле. Ее щеки пылали, глаза метали молнии.

— Я не принимаю этого, милорд! — твердо сказала она и гордо подняла голову.

— А меня абсолютно не интересует, принимаете вы это или нет, — спокойно и холодно парировал Линтон. — Факт остается фактом. И сядьте, пожалуйста, снова за стол. Или мне придется усадить вас насильно.

Граф подождал, пока Даниэль с большой неохотой вновь села, и продолжил:

— Если вы не хотите искать покровительства у своего крестного отца, то будьте любезны терпеть мое. Как бы неприятно это вам ни было. И еще: почему вы упрямо отказываетесь остаться во Франции?

— Я ненавижу эту страну, — быстро и горячо проговорила Даниэль. — Вы забываете, милорд, — добавила она тоном, полным сарказма, и делая особый акцент на титуле Линтона, — вы забываете, что я уже жила здесь. И как аристократка, и как простая крестьянка. С меня довольно. Больше я не желаю играть ни одну из этих ролей. Кроме того, быть на французской земле аристократкой становится не совсем безопасно. Этого не понимают только круглые идиоты!

— Я не собираюсь спорить с вами на подобные темы, — жестко прервал ее монолог Линтон.

Он откинулся на спинку стула, вытянул под столом ноги и с нескрываемым любопытством уставился на свою строптивую гостью. Сидевшее перед ним плохо воспитанное, подчас даже агрессивное существо тем не менее явно обладало незаурядным и достаточно трезвым умом. Скорее всего именно это и помогло ей выжить в совершенно отчаянной ситуации. Хотя вряд ли все те ужасы, о которых только что поведала графу Даниэль, могли пройти для нее бесследно. Оставалось надеяться на то, что железная воля девушки и несомненное чувство юмора сыграют в дальнейшем благотворную роль.

Линтон подумал, что самым лучшим сейчас было бы попытаться связаться с графом и графиней Марч. Наверное, они с радостью примут свою внучку, пусть даже ее дальнейшее воспитание потребует твердой руки.

— Лорд Линтон, — прервала его размышления Даниэль, — вы, надеюсь, не забыли, что благодаря вашей заботе мне теперь практически не во что одеться?

— Вы полагаете, что то рванье, которое на вас было, можно назвать одеждой?

— Допускаю, что нельзя. Но оно все-таки как-то прикрывало наготу. А в этом наряде, согласитесь, я не могу показаться на улицу.

И Даниэль небрежно дернула за воротничок заимствованной у графа мужской сорочки.

— Пожалуй, вы правы, — согласился граф, не меняя позы.

— Разве вы не считаете себя обязанным дать мне хоть что-нибудь взамен того тряпья, которое так грубо с меня сорвали? — спросила Даниэль, сопровождая свой вопрос очаровательной улыбкой.

— Считаю, дитя мое. Но ведь это «что-нибудь» должно быть вам впору.

— Но, во всяком случае, сэр, — слегка прищурившись, заметила в ответ Даниэль, — если вы не можете вернуть мое старье, то должны заменить его хотя бы чем-нибудь более или менее равноценным. Будьте уверены, как только я доберусь до дедушки и бабушки, все возможные издержки будут вам возмещены. Это достаточно обеспеченные люди, владельцы большого имения.

— Браво, детка! Великолепный выпад! — рассмеялся граф.

— Вы мне не ответили, милорд.

— Извольте, я готов. Неужели вы всерьез думаете, что, вытащив внучку графа Марча и его супруги из парижских трущоб, обогрев, накормив, дав ей возможность понежиться в ванне и хоть чем-нибудь прикрыть наготу, я возвращу ее этим достойным людям в том же виде, в котором нашел? Да я прежде сгорел бы со стыда!

Такого ответа Даниэль никак не ожидала. Она растерянно посмотрела на Линтона и, запинаясь спросила:

— Мне показалось… что это… это для вас… затруднительно. Но простите, милорд… Вы не думаете, что очень скоро…

— Что именно, дитя мое?

— …забудете меня и нашу встречу?

— Забыть вас, Даниэль де Сан-Варенн?! Что за чепуха! Честно признаться, я теперь серьезно опасаюсь за всякого, кто хоть раз вас увидит. Он будет осужден помнить об этой встрече до конца своих дней!

— В ваших устах, сэр, это звучит отнюдь не как комплимент, — парировала Даниэль, прикусив почему-то сразу задрожавшую нижнюю губку.

— Я вовсе не хотел вас обидеть, дитя мое, — откликнулся Линтон, изобразив на лице самое глубокое раскаяние. — Ладно. На вашу долю сегодня выпало так много событий, кому-нибудь другому хватило бы не на одну неделю. Живо в постель. Утром мы придумаем план, который устроит как вас, так и меня — вашего самозваного телохранителя.

— Где же я буду спать? — спросила Даниэль, с опаской озираясь вокруг широко открытыми глазами.

— Кровать стоит перед вами.

— А вы, милорд? — Голос Даниэль упал до шепота.

— Успокойтесь, дитя мое! Вам ничто не угрожает. Судите сами, смогу ли я честно смотреть в глаза вашим дедушке и бабушке, если лишу вас невинности? Поверьте, мне легче отправить вас назад в парижские трущобы!

— Нет уж, только не это! — воскликнула Даниэль. Железная логика графа ее успокоила. — И все же, где вы собираетесь спать? На стульях? Право, это неудобно!

— Я отнюдь не собираюсь доставлять себе по ночам какие-либо неудобства, дитя мое. А вам все-таки предлагаю воспользоваться этой кроватью. И хорошенько на ней выспаться. Будить не буду…

…Давно Даниэль не спала с такими удобствами. Пуховый матрац, теплое мягкое одеяло, белоснежные простыни. Граф окружил ее кровать высокой ширмой и протянул к ночному столику шнурок от звонка, на случай, если девушке понадобится вызвать прислугу. Сам же Линтон оставался в комнате, пока слуги не убрали остатки ужина и не навели порядок. На их многозначительные взгляды он не реагировал. Когда же они удалились, граф заглянул за ширму. Как и следовало ожидать, Даниэль уже крепко спала.

Линтон тихо вышел из комнаты и осторожно запер дверь с другой стороны. Опустив тяжелый ключ в карман, он вышел из гостиницы и отправился бродить по темным улочкам ночного Парижа…

Глава 3

В закоулках было необычно тихо. Погруженный в свои мысли, граф медленно брел вдоль молчаливых темных домов, не забывая в то же время осторожно переступать через потоки грязи и груды мусора. Впрочем, в те времена даже главные улицы Парижа порой напоминали свалки.

Мрачная, тревожная атмосфера, казалось, насквозь пропитала столицу. Ее жители ждали прибытия представителей третьего сословия на Генеральные штаты, созванные Людовиком XVI впервые за последние полтораста с лишним лет. Радужные надежды на то, что верховный парламент страны примет наконец меры для борьбы с бедностью изнывавшего от непосильного труда крестьянства, тонули в чувстве беспомощности. Ибо знать и чиновничество имели в парламенте вдвое больше голосов, чем простолюдины из провинций.

Лично граф Линтон никаких надежд на Генеральные штаты не возлагал. И дальнейшее развитие событий представлялось ему в весьма мрачном свете. Он отлично знал, что бунт крепостных в имении Сан-Вареннов, о котором рассказывала Даниэль, был далеко не единственным. Нечто подобное все чаще происходило уже не только в сельских провинциях, но и в больших городах. Повсеместно росла паника, сопровождавшаяся страшными слухами о «великих потрясениях», ожидающих страну в июле…

Размышления Линтона прервал донесшийся слева странный шорох. Граф повернул голову, но ничего особенно подозрительного не заметил. Кроме, пожалуй, чьей-то темной фигуры, которая отделилась от стены и, обогнав его, скрылась за ближайшим углом. Врожденный инстинкт самосохранения заставил Линтона насторожиться. Правда, внешне это ни в чем не проявилось, только длинные пальцы графа с силой сжали все ту же трость с серебряным набалдашником.

Миновав угол, за которым скрылась подозрительная фигура, Линтон сошел с тротуара на проезжую часть улицы. Это давало ему возможность лучше ориентироваться и в случае чего предоставляло более широкое поле для маневра. То, что эта мера предосторожности не была излишней, граф понял уже через несколько секунд. Из темного двора прямо навстречу ему выскочили трое мужчин.

Линтон среагировал мгновенно. Он поднял трость, которая вдруг превратилась в грозное оружие: на конце ее блеснуло лезвие спрятанного внутри острого клинка. Тут же один из нападавших отпрянул назад, прижимая к груди рассеченную до предплечья руку. Из раны широким потоком хлынула кровь. Одновременно граф сделал резкое движение влево, и кинжал, который с силой метнул в Линтона другой бандит, просвистел рядом с его ухом, не причинив никакого вреда. Сам же преступник на миг потерял равновесие и, расставив в стороны руки, закачался, балансируя на одной ноге. Этого оказалось достаточно, чтобы клинок графа настиг и его. Со стоном негодяй упал на грязную мостовую. Третий из нападавших, бросив быстрый взгляд сначала на своих поверженных сообщников, а затем на полное грозной решимости лицо предполагавшейся жертвы, понял, что самое лучшее для него — немедленно удрать. Через секунду он исчез за углом.

Линтон брезгливо посмотрел на продолжавшего прижимать к груди рассеченную руку бандита. Потом вытер окровавленное лезвие клинка о полу его куртки и вложил его обратно в замаскированные ножны. Таким образом, грозное оружие вновь превратилось в безобидную трость, а ее хозяин продолжил свой путь. Дойдя до большого, в старом парижском стиле, дома, он остановился около двери и дернул за шнур звонка. Дверь тут же открылась…

— А, это вы, мой друг! — радостно воскликнул граф Мирабо, впуская в прихожую Линтона. — Я уже потерял надежду когда-нибудь опять вас увидеть!

Хозяин провел гостя в расположенную на первом этаже библиотеку и усадил в небольшое кресло у камина, напротив окна, выходившего на улицу Ришелье.

— Парижские улицы становятся чертовски опасными, мой друг, — заметил Линтон, стараясь устроиться поудобнее в явно тесном для него кресле.

— Уверяю вас, в будущем будет еще хуже, — невесело усмехнулся Мирабо. — Если, конечно, Генеральные штаты не найдут какого-нибудь радикального средства для борьбы с бедностью. В чем я, откровенно говоря, очень сомневаюсь.

Мирабо протянул руку к стоявшему рядом шкафчику и вынул оттуда бутылку красного вина. Наполнив бокалы, он изящно поднял свой и учтиво кивнул гостю. Линтон тоже чуть приподнял бокал и так же галантно ответил на поклон хозяина.

— Вы все еще выступаете в Генеральных штатах заодно с третьим сословием, мой друг? — спросил он, с наслаждением потягивая из бокала изысканное вино.

— Выступаю. Вместе с орлеанистами. Но извините, граф, что вас-то занесло на этот раз во Францию? Ведь все ваши миссии носят обычно, мягко говоря, особый характер.

Линтон вновь повернулся в неудобном кресле с расписанными затейливой резьбой деревянными ручками и положил ногу на ногу, словно демонстрируя модные шелковые носки. Потом посмотрел сквозь стекло бокала на бант своей начищенной до блеска туфли и безразличным тоном ответил:

— Мне надо собрать немного неофициальной информации, Мирабо.

После чего снова принялся рассматривать туфлю. Наконец, подняв глаза на Мирабо, Линтон сделал донельзя озабоченное лицо и добавил:

— Вам не кажется, дорогой друг, что левый бант на моей туфле чуть-чуть запачкался? Черт побери, как все-таки неудобно путешествовать без слуги!

Мирабо откинулся на спинку стула и громко рассмеялся:

— Ах, Джастин! Для подобных игр поищите кого-нибудь другого. Ей-богу, меня обмануть трудновато! Скажите лучше честно: какие сведения вам нужны?

Граф вынул из глаза монокль и сокрушенно вздохнул:

— В британском правительстве растет беспокойство по поводу происходящего сейчас в вашей стране, мой друг. Ведь Англию и Францию разделяет всего лишь пролив, который, говоря честно и без преувеличений, не так уж и широк. Поэтому то, что делается у вас, очень близко затрагивает и нас. А мой премьер-министр Питт очень любит получать заблаговременные предупреждения о возможных событиях. Особенно о тех, которые разворачиваются на территории нашего ближайшего южного соседа.

— Да, он очень здравомыслящий человек, ваш премьер-министр, — задумчиво сказал Мирабо. — Нам бы иметь такого!

— У нас тоже была своя гражданская война, мой друг, — мягко ответил Линтон. — Равно как и революция…

— Вы правы, — согласился Мирабо. — Итак, если я правильно понимаю, цель вашего приезда — набрать побольше самых разнообразных фактов и впечатлений обо всем происходящем у нас. Так?

— Совершенно верно. Признаюсь, пока у меня складывается самая мрачная картина. И если вы сможете ее как-то скрасить, я буду очень благодарен.

— Увы, мой друг, при всем желании я этого сделать не смогу. Вы, надеюсь, читали о жакерии?

— О крестьянской войне во Франции в четырнадцатом веке? Конечно, читал!

— Прекрасно! А известно ли вам, что сейчас у нас вот-вот начнется новая жакерия?

— Я знаю лишь об одном подобном случае. Правда — из первых рук.

И Линтон пересказал Мирабо все, что накануне услышал от Даниэль. Хотя источник этих сведений не назвал. И уж конечно, умолчал, что «источник» в этот момент преспокойно спал на его кровати в расположенной совсем неподалеку гостинице.

— Откровенно говоря, — со вздохом сказал Мирабо, — эти Сан-Варенны получили не больше того, что заслуживали. Впрочем, не они одни… Кстати, вы сказали, что погибла вся семья?

— Насколько мне известно, — уклончиво ответил Линтон.

Он преднамеренно не сказал правды. То, что Даниэль осталась жива, должно было выясниться позже, когда она благополучно устроится у своих родственников в Корнуолле. Предыдущие ее приключения надлежало хранить в строжайшем секрете, иначе могло пострадать доброе имя девушки. Общество даже перед лицом своей неминуемой катастрофы всегда остается ханжеским. И никогда не простит Даниэль скитаний по дорогам Франции. А уж полунищенское существование, которое она влачила в Париже, переодевшись уличным мальчишкой, и подавно!

Мирабо и граф Линтон проговорили еще не менее двух часов. Наконец Джастин поднялся и стал прощаться. Но уже у самой двери он неожиданно повернулся к Мирабо и тихо сказал:

— Могу я попросить вас о маленьком одолжении, друг мой?

— О чем угодно, — с готовностью ответил хозяин дома.

— Мне нужен костюм небольшого размера для слуги. Маленького мальчика, примерно вот такого роста. — И Линтон с некоторым смущением показал рукой, какого именно.

— Довольно странная просьба, должен сказать! — ответил Мирабо и с недоумением уставился на Джастина. Затем его лицо озарилось лукавой улыбкой: — Если бы я не знал вас так давно, Джастин, то заподозрил бы в некоторых… Ну, скажем, не совсем чистых пристрастиях. Только, ради всего святого, не обижайтесь!

Линтон тоже рассмеялся. Хотя при желании в этом смехе нетрудно было бы уловить фальшивые нотки.

— Уверяю вас, Мирабо, — сказал он, беря друга за локоть, — что в данном случае речь идет о кое-чем совершенно противоположном нечистым пристрастиям. Я не сомневаюсь, что в вашем доме найдется слуга, который согласится за хорошее вознаграждение расстаться с одним из своих мало-мальски приличных костюмов.

Мирабо взял со столика небольшой позолоченный колокольчик и позвонил. Сейчас же в прихожей возник лакей с каменным лицом. Мирабо кратко объяснил ему суть просьбы Линтона. Тот молча поклонился и исчез. Спустя немного времени он появился снова, держа в руках аккуратно свернутый пакет. Он извинился, что заставил господ так долго ждать, ибо найти костюм, точно соответствовавший «пожеланиям его светлости», оказалось не так-то легко, и вручил пакет Джастину. Линтон поблагодарил лакея и вложил в его ладонь золотую монету. После чего были вызваны четыре дюжих молодца с носилками, ибо граф не хотел более испытывать судьбу и вновь оказаться в темном парижском переулке без сопровождения. Он еще раз раскланялся с Мирабо, взобрался на носилки и был быстро доставлен в гостиницу.

В холле уже дежурил хозяин, с беспокойством поджидавший графа. Увидев Линтона целым и невредимым, он демонстративно с облегчением вздохнул и проворчал что-то вроде «слава Богу». Причем так, чтобы граф это слышал. Линтон презрительно хмыкнул и приказал поднять в его номер дополнительную кровать. Месье Тримбел мигом позвал слуг и передал им распоряжение высокого гостя. На их недоуменные взгляды он буркнул, что аристократы имеют право на всякие причуды. И если милорду угодно уступить свою пуховую постель уличному мальчишке, а самому спать на жесткой кровати, то на это его господская воля. Собственно, мысли хозяина гостиницы по этому поводу мало чем отличались от неприличных намеков, которые полчаса назад Линтон слышал от своего друга Мирабо.

Граф, естественно, догадывавшийся о грязных подозрениях хозяина, гордо поднялся по лестнице, предпочитая оплакивать свою загубленную репутацию в глубине души.

Он вынул из кармана ключ, отпер дверь и вошел в комнату. Там было тихо, на стене отражался свет от единственной масляной лампы и затухающего камина. Линтон осторожно заглянул за ширму и с удовлетворением убедился, что его странная гостья по-прежнему крепко спит. Причем в том же положении, в котором он ее оставил несколько часов назад.

Граф Линтон сел за стоявший у окна низенький столик и принялся писать послание графу Марчу. От этого занятия его на время оторвали слуги, вкатившие в комнату кровать на колесиках. Он попросил поставить ее в дальний угол и снова взялся за перо. Письмо заняло без малого две страницы. Линтон подписал его, присыпал песком непросохшие чернила и еще раз прочел.

Не вдаваясь в детали всего происшедшего с Даниэль, граф скупыми и точными фразами описал события в Лангедоке. Затем уведомил чету Марч, что намерен передать им внучку, как только позволят связанные с переездом обстоятельства. Линтон также просил графа Марча хранить случившееся в строжайшей тайне, пока он сам не приедет в Корнуолл и лично все не объяснит.

Джастин понимал, что письмо вызовет у Марчей множество вопросов, на которые они не найдут немедленных ответов. Ведь верховой нарочный опередит самого графа как минимум на несколько дней. Но все же оно подготовит Марча и его супругу к появлению внучки.

Граф отложил письмо, чтобы утром сразу же позаботиться о его доставке по назначению. А пока решил немного поспать. Положив на переносную кровать мягкий матрац, он постелил сверху чистую простыню, установил в головах высокую подушку и прикрыл все это толстым одеялом в кружевном пододеяльнике.

Оставалось перенести Даниэль на новое ложе и при этом постараться не разбудить. Линтон отодвинул ширму и подошел к спящей девушке. Она лежала спиной к нему, свернувшись калачиком. Одеяло сползло на пол, и рубашка обмоталась вокруг талии, нескромно оголив полоску тела чуть пониже спины. Граф чертыхнулся про себя и, прикрыв предательски соблазнительную наготу, попытался взять девушку на руки. Но тут Даниэль открыла глаза…

Сначала она тупо смотрела на Джастина, явно не понимая, где находится, как сюда попала и кто этот мужчина, пытающийся что-то с ней сделать. Понемногу глаза девушки начали принимать осмысленное выражение. Мелькнувшее было в них удивление сменилось страхом, тут же перешедшим в панический ужас. Даниэль открыла рот, чтобы закричать и позвать на помощь — не важно кого. Но тут услышала над собой знакомый спокойный голос:

— Не пугайтесь, дитя мое. Я просто хочу перенести вас на другую кровать. Видите ли, та, что стоит в углу, для меня коротковата. Согласитесь, не могу же я всю ночь держать ноги на весу! Право, это крайне неудобно!

Большие карие глаза Даниэль сразу закрылись, и она заснула как ни в чем не бывало. Линтон вдруг почувствовал жгучее желание наклониться и поцеловать эти тонкие веки, кое-где пронизанные тоненькими голубыми ниточками вен. Но он сдержал себя усилием воли, перенес девушку в угол, аккуратно положил на кровать и накрыл мягким теплым одеялом. Даниэль тут же вновь повернулась на бок, спиной к нему, и свернулась калачиком так, что подбородок почти коснулся коленей. Стараясь не думать, какую часть тела на этот раз оголила, несомненно, опять сбившаяся на девушке рубашка, граф Линтон разделся, лег в нагретую его предшественницей постель и мгновенно заснул…

Остаток ночи промелькнул почти незаметно. Во всяком случае, когда раздался стук в дверь и на пороге появились слуги с блестящим бритвенным тазом и подносом, Линтону показалось, что он спал каких-нибудь полчаса. На подносе стоял горячий кофейник, предвещая скорый завтрак и распространяя вокруг себя приятный аромат.

Услышав в углу легкое поскрипывание кровати, Линтон весело крикнул:

— Вы уже проснулись, Данни?

— Нет, — донесся глухой голос из-под одеяла.

— Хорошо. Тогда оставайтесь в том же положении, пока я не оденусь.

Натягивая на себя гетры и сшитые на заказ бриджи для верховой езды, граф невольно улыбнулся. Он подумал, что во время предстоявшего ему и Даниэль путешествия надо будет непременно следить за тем, чтобы в их гостиничных номерах всегда были ширмы.

Не надевая рубашки, Линтон сел перед стоявшим на туалетном столике зеркалом, придвинул к себе бритвенный тазик и принялся усердно сбривать успевшую отрасти за ночь густую щетину.

— Почему вы путешествуете без слуг? — раздался из угла голос — на этот раз столь пронзительный, что граф вздрогнул и порезал себе подбородок.

Джастин чуть было не выругался с досады, но в последнее мгновение успел взять себя в руки.

— Вы же вроде бы спали! — раздраженно воскликнул он. — Или вам не известно, что разговаривать с бреющимся мужчиной нельзя?!

— Извините, сэр, но я сроду не видела мужчину, который брился бы сам, — извинилась Даниэль.

Граф вытер лицо полотенцем и повернулся к кровати. Он увидел, что девушка сидит, обхватив руками колени, и с нескрываемым любопытством смотрит на него.

— Насколько я понимаю, вы также никогда не видели мужчины без рубашки? — процедил сквозь зубы Линтон.

— Вот уж нет! Такое мне приходилось лицезреть очень даже часто! — с озорной улыбкой проговорила Даниэль. — У нас в имении. И особенно — летом.

— Что ж, это к лучшему, — продолжал раздраженно ворчать граф. — По крайней мере, я не оскорбил вашей девичьей стыдливости.

— А вы уверены, что она у меня есть? — весело воскликнул шаловливый голосок из угла.

— Откровенно говоря, не уверен!

Линтон закончил бриться и под любопытным взглядом влажных карих глаз стал одеваться. Он повязал белоснежный галстук и принялся за туфли. К его удивлению, их безукоризненный блеск не произвел на Даниэль сколько-нибудь заметного впечатления.

— Вы не ответили на мой вопрос, почему вы путешествуете без слуг? — настойчиво повторила она.

— Вы должны быть этим довольны, — огрызнулся граф. — Если бы мой слуга Питершам был здесь, то я бы еще вчера передал вас ему и приказал отдраить с песком.

На несколько минут в комнате наступила тишина. Потом опять раздался голос Даниэль:

— А почему все-таки его с вами нет?

— Какой же вы упрямый ребенок! Питершама нет здесь потому, что моя миссия требует минимальной шумихи и максимальной оперативности. Я предпочитаю путешествовать без всяких официальных церемоний. Если же вы теперь собираетесь допытываться, в чем эта миссия заключается, то советую вам лучше прикусить язычок!

Джастин натянул вторую туфлю, встал и потянулся за висевшей у двери голубой бархатной курткой. Накинув ее на плечи поверх рубашки, он скомандовал:

— Садитесь завтракать! А пока мы будем есть, я расскажу, что ждет нас в самом ближайшем будущем.

Граф разлил в чашки кофе. Тут же на столе появилась прекрасно зажаренная яичница.

— Прошу вас, дитя мое!

Но «дитя» бросило на него негодующий взгляд и раздраженно заявило:

— На каком основании вы собираетесь диктовать мне условия? У меня есть свои планы. И если они не совпадают с вашими, что ж, пусть каждый из нас пойдет своей дорогой.

Граф, презрительно поморщившись, пропустил это резкое высказывание мимо ушей, переложил на свою тарелку часть яичницы и с аппетитом принялся ее уписывать. Затем пододвинул к себе чашку с кофе и сказал, как будто ничего не слышал:

— Если вы настроены перекусить, дитя мое, то не тратьте зря времени. У нас сегодня много неотложных дел, и неплохо было бы поторопиться.

— Я не нуждаюсь в вашей благотворительности, милорд, — упрямо стояла на своем Даниэль.

— Как вам будет угодно, — холодно ответил граф, пожимая плечами. Взяв колокольчик, он позвонил. Вошедший слуга молча собрал тарелки со стола, поставил их на широкий поднос и унес. Даниэль с бешенством во взгляде посмотрела на Линтона. Она подумала, что граф даже не сделал попытки уговорить ее поесть! Но Линтон только вытер салфеткой губы и сказал скучным голосом:

— Хорошо, что вы привыкли голодать. Это даст нам возможность ехать без лишних остановок, а поужинать вечером. Что очень даже кстати: дорога предстоит дальняя. И чем быстрее мы ее преодолеем, тем будет лучше.

— Дорога? Это куда же?

— Как — куда? Туда, куда вы собирались, — в Кале.

Даниэль оторопело уставилась на графа.

— Не будем мешкать, — продолжал Линтон. — Сейчас мне надо будет выйти по делам. Это займет час-полтора. А вы пока оденьтесь. Одежда для вас лежит на том стуле.

И Линтон небрежно показал рукой на принесенный от Мирабо пакет.

— Потом, будьте добры, соберите мои вещи, — все тем же спокойным голосом добавил граф. — Чемодан стоит у окна.

— Я не ваша прислуга, милорд! — с негодованием почти крикнула Даниэль.

— Путешествовать со мной вы будете именно в этом качестве, — невозмутимо и твердо ответил граф. — Вы сказали, что не желаете пользоваться моей благотворительностью. Пусть так. Тогда извольте отработать свою поездку. Кстати, вам повезло: я очень неплохо плачу своим слугам.

Даниэль спрыгнула с кровати, мгновенно завернулась в простыню и сбросила на пол подаренную ей графом рубашку.

— Вы, милорд, просто-напросто напыщенный, несносный и эгоистичный… ублюдок! — выпалила она и сама испугалась своих слов.

Граф протянул руку и, взяв пальцами девушку за подбородок, слегка запрокинул назад ее голову. Их глаза встретились. Даниэль смотрела в сузившиеся от гнева зрачки Линтона, в его искаженное злой гримасой лицо. Оба молчали. Наконец, Джастин медленно, чеканя каждое слово, произнес голосом, в котором звенел металл:

— Я еще вчера предупреждал вас, что не потерплю грубостей и мерзких слов. И просил вас следить за своим языком. Вы не соизволили отнестись к моим замечаниям серьезно. Так вот. Я даю вам один час. Ни минутой больше. Если по возвращении я найду вас в таком же виде, как сейчас, то одену сам. Он круто развернулся на каблуках и вышел за дверь. Даниэль осталась стоять посреди комнаты, приоткрыв от растерянности рот. И только звук поворачиваемого в замке ключа вывел ее из этого столбняка. Девушка медленно опустилась на край кровати и задумалась. Никогда еще она не чувствовала себя такой беззащитной и беспомощной. Как смел этот человек так с ней обращаться? Кто дал ему право?

Даниэль встала с кровати и принялась ходить по комнате из угла в угол. В душе девушки нарастала и рвалась наружу бессильная ярость. Наконец она вылилась потоком злых слез, и Даниэль стало легче… В голову стали приходить разные мысли…

Зачем, во имя чего она постоянно перечит графу, борется с ним? Ведь с его помощью она без всяких трудностей и даже с комфортом переправится через Ла-Манш. А добравшись до Дувра, она сможет просто-напросто убежать и самостоятельно доехать до Корнуолла. Ведь еще вчера она жила исключительно своей головой, которая, кстати, не так уж плохо работала. Так зачем же вести себя неразумно сейчас?

Продолжая размышлять, Даниэль почти механически развязала лежавший на стуле пакет. В нем оказался не только костюм, но и целый набор одежды. Теплой, удобной, прочной. Девушка подумала, что раньше все это наверняка принадлежало слуге какого-то очень важного и богатого господина. Здесь были шерстяные чулки, полотняная рубашка, нижнее белье, теплый жакет. Конечно, кто-то все это уже когда-то носил. Но в чистоте и опрятности каждой вещи сомневаться не приходилось. А если где-то и проглядывала штопка или маленькая заплата, то сделаны они были исключительно добротно и аккуратно.

Взяв кувшин, Даниэль налила в небольшой тазик воды, ополоснула лицо и обтерла мокрым полотенцем все тело. Только после этого она решилась облачиться в принесенную графом одежду и, присев на стул, стала натягивать на ноги мягкие кожаные сапожки. После грубых деревянных башмаков, которые она не снимала несколько недель, ноги показались какими-то высохшими, а сапожки — непомерно большими. Но тут Даниэль подумала, что делались они с расчетом отнюдь не на изящные аристократические ножки великосветских дам…

Девушка встала, подошла к висевшему на стене большому зеркалу и придирчиво осмотрела себя со всех сторон. Потом надела маленький бархатный берет, низко надвинув его на глаза. Этот нехитрый головной убор все же помогал скрывать ее густые, небрежно подрезанные локоны и оказался весьма кстати.

Сняв берет и бросив его на кровать, Даниэль внимательно осмотрела комнату. Судя по ее идеальной чистоте и оригинально расставленной мебели, граф Линтон был очень аккуратным человеком и обладал несомненным вкусом. Каждая вещь у него стояла на своем, отведенном ей месте. Поэтому быстро собрать чемодан не составляло никакого труда. Даже для человека, который, как она сама, никогда не занимался никакими сборами, считая это делом домашней челяди.

Не успела Даниэль с чувством удовлетворения от хорошо сделанной работы закрыть чемодан, как в дверном замке заскрипел ключ. Тяжелая дверь широко распахнулась, и в комнату деловым шагом вошел

Линтон. Оглядев номер и увидев, что все его приказания скрупулезно выполнены, он, к большой радости Даниэль, воздержался от каких-либо замечаний. Однако по лицу графа было видно, что он очень доволен.

— Подойдите-ка сюда, дитя мое. Я постараюсь привести ваши волосы в относительный порядок. Какой идиот вас так ужасно обкорнал?

— Я сама, — вся вспыхнув, робко пролепетала Даниэль, только сейчас заметив в руке графа большие ножницы.

— Так. Вижу, что парикмахер из вас никудышный. Как, впрочем, и из меня. Но подровнять вашу экзотическую прическу я, пожалуй, все-таки сумею. Садитесь сюда.

И он галантно указал рукой на стул перед туалетным столиком у зеркала. Даниэль почувствовала, как у нее предательски задрожала нижняя губа, но все же послушно села. Ее самозваный цирюльник с видом заправского мастера набросил на плечи девушки широкое махровое полотенце и, нахмурив брови, принялся создавать на ее голове нечто отдаленно напоминающее стрижку «под мальчика».

— Что вы делаете? — вдруг истошным голосом завопила Даниэль, увидев, как ее пышные локоны один за другим падают на пол. — Я же останусь совсем лысой!

— Вовсе нет, детка! У меня нет никакого желания вас уродовать. Но ликвидировать это безобразие у вас на голове можно только очень короткой стрижкой.

Даниэль, сдавшись, замолчала. Некоторое время в комнате было слышно лишь клацанье ножниц. Наконец Линтон отступил на шаг и, осмотрев творение рук своих, с удовлетворением произнес:

— Вот теперь вроде бы ничего. Кстати, куда вы дели мою гребенку? Она лежала здесь, на туалетном столике.

— Я положила ее в чемодан, — ответила Даниэль, скромно потупив взор. — Вы же просили все упаковать.

Глаза Линтона сузились, но он ничего не сказал. Вынув гребенку из чемодана, он с таким невероятным усердием принялся взбивать копну волос на голове девушки, что вскоре ее прическа превратилась в высоченный мужской кок. Даниэль взглянула в зеркало, и ее глаза наполнились слезами. Джастин же, судя по торжествующему выражению на его лице, был очень доволен своей работой.

— А теперь наденьте вот это, — сказал граф и бросил Даниэль валявшийся на кровати берет. Бросок оказался неудачным, и берет шлепнулся у самых ног девушки. Та беззвучно прошептала себе под нос какое-то ругательство, но все же нагнулась, подняла берет и водрузила его себе на голову.

— Итак, милорд, что вы скажете?

Даниэль встала со стула и, уперев руки в бока, вызывающе посмотрела на графа. Тот с некоторым смущением ответил:

— Если вы будете смотреть в пол, надвинете берет поглубже на глаза и закроете рот, то этот забавный эпизод наших отношений можно будет считать успешно завершенным.

Помолчав немного, он неожиданно спросил:

— Скажите, Даниэль, а у вас хватит сил тащить чемодан? Видите ли, если его понесу я, а слуга просто будет идти рядом, это будет выглядеть несколько странным.

Девушка шумно вздохнула, взяла чемодан и, пройдя с ним до двери, с пыхтением опустила на пол. Он был непомерно тяжел. Граф понял это. Он с некоторым удивлением посмотрел на Даниэль и прочел в ее взгляде самое настоящее бешенство. Несколько стушевавшись, Линтон попытался превратить все в шутку:

— По крайней мере, с этим чемоданом вы не убежите, и я не останусь без слуги.

Даниэль приподняла чемодан и с силой бросила его на пол.

— Вы правы, лорд Линтон: теперь уж я действительно никуда не убегу.

— Не убежите? Серьезно?

— Даю слово де Сан-Варенн, милорд!

— В таком случае, мой маленький друг, наше путешествие окажется куда приятнее, чем можно было ожидать.

Линтон театрально поклонился своей спутнице, и они вышли из номера. Граф, как и приличествовало хозяину, торжественно шествовал впереди, не обращая никакого внимания на тащившуюся за ним и сгибавшуюся под непосильной ношей маленькую фигурку.

В холле месье Тримбел отвесил лорду нижайший, чуть ли не до пола, поклон. Гостиничные счета были аккуратно оплачены важным постояльцем, а щедрые чаевые распределены между слугами. Словом, все были довольны и готовы в дальнейшем усердно служить милорду Линтону, несмотря на некоторые его причуды.

Хозяин гостиницы украдкой бросил взгляд на невысокого щуплого слугу, следовавшего за своим хозяином с огромным чемоданом на плече. Вымытый и приодетый, этот «уличный мальчишка» теперь выглядел вполне прилично. Но Тримбел отнюдь не забыл предательского удара деревянным башмаком по колену. И когда граф, повернувшись, направился к дверям, хозяин гостиницы не удержался от искушения подставить бывшему оборванцу подножку.

Даниэль, самоотверженно боровшейся с тяжеленным чемоданом, было не до Тримбела, его челяди и даже не до графа Линтона. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы не уронить свою ношу. Естественно, она не заметила вытянутой ноги Тримбела и, зацепившись за нее, грохнулась вместе с чемоданом на вымощенный каменными плитами пол холла. Девушка тотчас же вскочила, как будто твердый камень послужил для нее лишь трамплином, и набросилась на хозяина, дав волю столь долго сдерживаемой ярости. Острыми когтями она вцепилась в багровую от пьянства физиономию Тримбела, с наслаждением погрузила носок сапога в его толстый, выпиравший под одеждой живот, а затем ухитрилась несколько раз пребольно ударить каблуком сапожка по жирным, в кожаных бриджах, ляжкам хозяина гостиницы. Все это сопровождалось самой изощренной площадной бранью, громогласным выражением сомнения в мужской полноценности месье Тримбела и в его умственных способностях вообще. Досталось и его родителям. Особенно — по материнской линии…

Услышав за спиной шум и крики, уже взявшийся было за ручку двери Линтон резко обернулся. Не понимая, что заставило его «слугу» вести себя столь агрессивно по отношению к хозяину гостиницы, граф поступил так, как считал единственно правильным. Он схватил Даниэль одной рукой за воротничок костюма, а другой — за бриджи на мягком месте девушки и оттащил ее от взбешенного Тримбела.

— Он… он подставил мне подножку! — визжала Даниэль, барахтаясь в сильных руках графа. — Нарочно!

— Послушай, маленький оборвыш, — с почти нескрываемым раздражением процедил сквозь зубы Линтон, продолжая держать Даниэль за воротничок и бриджи, — меня абсолютно не интересует, что сделал этот человек. Ступай и положи чемодан в экипаж!

Граф отпустил девушку, а затем вытолкал ее за дверь. Погрозив пальцем месье Тримбелу, Линтон вышел вслед за Даниэль на улицу, опять схватил девушку, на этот раз за обмотанный вокруг шеи шарф, и потащил через двор к воротам. Там их уже ждала карета. Здесь «слуга его светлости» вновь почувствовал широкую ладонь графа на интимной задней части своего тела. Он легко поднял девушку и, подержав секунду в столь пикантной позе на вытянутой руке, довольно бесцеремонно бросил на заднее сиденье экипажа. Чемодан же собственноручно водрузил наверх. Затем дал пространные инструкции вознице и форейтору. Только после этого граф Линтон опустился на мягкое кожаное сиденье напротив «слуги» и захлопнул дверцу.

— Какого черта вы затеяли весь этот скандал, дикая кошка? — гневно прошептал он. — Вы и так выглядите слишком подозрительно, чтобы еще к тому же на каждом шагу привлекать к себе внимание!

Между тем Даниэль старалась унять не только душевную боль от нанесенного ей оскорбления, но и чисто физическую: чуть пониже колена образовался огромный синяк. В обоих случаях проверенным и надежным лекарством оказался поток нецензурной брани, не замедливший излиться из очаровательных уст девушки. При этом в нелестных выражениях упоминался не только «мерзавец Тримбел». Попало хозяевам вообще любых существующих в мире заведений и земельных угодий.

Раздражение Линтона постепенно начинало уступать место врожденному чувству юмора. Граф уже с улыбкой думал о том, что он позволил ворваться в свою спокойную, размеренную жизнь настоящему взбалмошному дьяволенку, позволил созданию, сидевшему перед ним, перевернуть ее вверх дном. Куда делось присущее ему чувство самосохранения, когда он позволил себе вмешаться в уличную драку и избавить грязного оборванца от, вероятно, вполне заслуженного им наказания? Однако эти мысли не мешали его светлости сохранять достаточно язвительное отношение к своей странной спутнице, продолжавшей бормотать себе под нос какие-то ругательства.

Карета подпрыгивала на ухабах, раскачивалась из стороны в сторону и оглушительно гремела колесами по вымощенной булыжником мостовой. Нельзя сказать, что виной тому были плохие рессоры. Экипаж графа ничем не отличался от таких же наемных карет. Тем не менее, учитывая плачевное состояние мостовых и дорог, экипаж не мог оградить пассажиров от тряски и неприятных толчков. Линтон, скоро примирившийся с подобным дискомфортом, пристегнулся специальным ремнем к сиденью и вытянул далеко вперед свои длинные ноги. Даниэль же с сожалением вспоминала те времена, когда, утопая в мягких подушках, ездила в роскошных каретах, плывших по улицам, как по спокойной поверхности моря. Сегодняшнее путешествие она могла сравнить разве что с поездкой на телеге, груженной сеном, или бегом в сброшенных только накануне деревянных башмаках.

И все же вскоре любопытный взор юной девушки привлек медленно проплывавший за окном кареты Париж. Она жадно смотрела на пейзаж почти незнакомого ей города. Прежние впечатления Даниэль ограничивались лишь детскими воспоминаниями о нескольких днях, проведенных в «столице мира» по пути в Англию. Тогда она тоже ехала к бабушке и дедушке. Второе знакомство с Парижем произошло совсем недавно: девушка, переодетая беспризорником, бродила по тесным улочкам его окраин в поисках корки хлеба, зарабатывала на жизнь подметанием пола в разных лавчонках или бегала, выполняя чьи-нибудь мелкие поручения. Теперь же Даниэль представилась возможность вдоволь налюбоваться прекрасным городом. И смотреть на него уже не безразличными глазами голодного оборванца, а пытливым взором путешественника из окна вполне приличной кареты…

Они миновали многолюдную, полную неприятных запахов часть города и выехали на окраину. В этих хотя и бедных кварталах воздух был значительно чище. А потому дышалось гораздо легче. За окнами кареты мелькнули Северные ворота. Начался пригород. Здесь пришлось сбавить скорость, ибо впереди медленно тащился фургон какого-то фермера. Должно быть, он, как обычно по утрам, распродал с грехом пополам на городском базаре свой нехитрый товар и теперь не спеша возвращался домой.

Между тем время шло, и когда через два часа после выезда из города путешественники остановились на одном из постоялых дворов сменить лошадей, было уже далеко за полдень. А потому желудок Даниэль начал проявлять громкие признаки недовольства необдуманным и гордым решением своей хозяйки пуститься в столь дальнюю дорогу не позавтракав. С прошлого вечера она выпила только стакан воды. Правда, до того был очень даже приличный ужин. Но с тех пор прошло слишком много времени. И хотя молодой организм девушки и привык к недоеданию, подкармливать его все же время от времени следовало. Теперь чувство голода нарастало с каждой минутой, вызывая у Даниэль не до конца осознанное раздражение. Путешествие постепенно теряло для нее всю свою прелесть, а новизна ощущений больше не радовала душу.

Линтон наблюдал за Даниэль сквозь ресницы полуопущенных век. Это продолжалось до тех пор, пока его светлость не решил, что девушка уже достаточно наказана за свое утреннее упрямство. Тогда граф достал из-под сиденья корзинку с продуктами и передал ее своей спутнице.

— Так-то, дитя мое, — произнес он назидательным тоном. — Согласитесь, что наше путешествие было бы очень скучным без той какофонии, которую, насколько я догадываюсь, начинает устраивать ваш изголодавшийся желудок.

Даниэль приняла корзинку с нарочитым безразличием, буркнув куда-то в сторону полагающееся по законам вежливости «спасибо». Но как только она открыла крышку, предательское дрожание пальцев выдало ее с головой. У девушки просто захватило дух при виде поджаренной куриной ножки, румяного мясного пирога и большого куска выдержанного сыра. Кроме того, в корзинке оказалось завернутое в клетчатую салфетку земляничное пирожное и бутылка лимонада.

Даниэль удивленно посмотрела на графа и нерешительно спросила:

— Вы перекусите со мной, милорд?

— Спасибо, дитя мое, — с улыбкой ответил Линтон. — Если вы помните, я утром плотно позавтракал.

На бледных щечках Даниэль проступил слабый румянец, но она воздержалась от каких-либо комментариев и занялась корзинкой. Молодость взяла свое. Организм требовал подкрепления сил, поэтому скоро с импровизированным обедом было покончено.

Несмотря на чувство голода, Даниэль изящно и вполне по-светски отдавала должное обнаруженным в корзинке яствам. Это качество девушки граф заметил еще во время их ужина в гостинице. И сейчас он невольно залюбовался истинно аристократическим жестом, которым Даниэль приложила к губам салфетку и опустила ее в опустошенную корзинку, которую сначала поставила на пол, а потом легким движением стройной ножки задвинула под сиденье.

Через окно в карету падали горячие лучи послеполуденного солнца. Граф задернул занавески на окошках, но все равно в экипаже уже стало нестерпимо душно. По лицу и шее Даниэль струился пот. Она чувствовала, как он стекает между выпуклостями ее груди, накапливается под мышками и заставляет рубашку прилипать к спине. Девушка резким движением сбросила накинутый сверху шерстяной жакет и нервно пошевелила плечами, стараясь освободиться от прикосновения влажной одежды. При этом под тканью невольно обозначилась ее высокая грудь. Линтон скорее отвел глаза в сторону. Не замечать этих женских прелестей ему было бы значительно легче, продолжай Даниэль носить тряпье уличного беспризорника. Теперь же граф с невольным беспокойством подумал о предстоящих ему десяти или более днях мучительной борьбы с греховным искушением. Конечно, если ему не удастся сохранить между ними безопасную дистанцию. Сделать же это можно было только одним способом: обращаясь с Даниэль как с ребенком. Она, несомненно, будет обижаться. Но урегулировать любой возможный конфликт гораздо легче, чем постоянно бороться с непреодолимо просыпавшимся в нем сознанием чертовской привлекательности этой девушки. Впрочем, сама она вряд ли догадывалась о подобных мыслях своего спутника…

Без тяжелого, слишком теплого жакета Даниэль сразу же почувствовала себя свободнее и комфортнее. Ставшее неожиданно плавным движение экипажа, приятное тепло, обволакивающее все тело, и сытый желудок — все это вместе создавало приятное ощущение убаюкивающей вялости и покоя. Что именно стало главной причиной расслабленности, девушка не могла точно определить. Но впервые за последнее время Даниэль вдруг почувствовала себя в безопасности. Она подумала, что не надо больше постоянно, даже во сне, быть начеку, не надо перед любым своим шагом озираться по сторонам, а главное — можно не ощущать инстинктивно подстерегающую за каждым углом опасность, на которую тут же надо реагировать.

С той ужасной февральской ночи Даниэль жила, как на острие ножа, в вечном страхе. Постоянная настороженность стала ее второй натурой. Так же, как и ежеминутная готовность сначала нанести удар, а уже потом задавать вопросы. Но сейчас, в присутствии этого большого сильного человека с чуть ленивым взглядом, непринужденно расположившегося на переднем сиденье кареты, обо всем этом можно было, казалось, забыть…

Голова Линтона мерно покачивалась в такт стуку колес экипажа. Даниэль тоже непреодолимо клонило ко сну. Сначала девушка попыталась с этим бороться, но, взглянув на закрытые глаза графа, прислушавшись к его размеренному, спокойному дыханию и окончательно успокоившись, она с наслаждением отдалась сну.

Однако граф только притворялся спящим. Сквозь сомкнутые ресницы он наблюдал за своей спутницей. А когда экипаж вдруг подпрыгнул, переезжая очередной ухаб, Линтон протянул руку и осторожно поддержал забывшуюся глубоким сном девушку, не дав ей сползти на пол кареты. Затем сам пересел на заднее сиденье и заботливо обнял ее стройную талию. Голова Даниэль бессильно склонилась на широкое плечо графа. Он не отстранился и только печально подумал о пошлых пересудах, которые непременно вызвала бы подобная картина у великосветских львов и львиц, будь они рядом…

Так прошло несколько часов, показавшихся графу не такими уж долгими. Когда они вновь остановились, чтобы сменить лошадей, день начинал понемногу клониться к вечеру. Линтон мягко, стараясь не разбудить спящую девушку, высвободил руку и тихонько вышел из кареты. В глубине провинциального постоялого двора он увидел небольшую симпатичную таверну. Граф зашел внутрь, заказал большую кружку пива и, вытянув под столом онемевшие от долгого сиденья в экипаже ноги, принялся с наслаждением потягивать вкуснейший напиток. При этом он изредка поглядывал через открытое окно на экипаж. Через некоторое время дверца кареты открылась, оттуда выбралась сонная Даниэль и в поисках чего-то принялась беспокойно озираться по сторонам.

Линтон встал из-за стола, вышел на улицу и с улыбкой спросил:

— Чем я могу вам помочь, дитя мое?

Возница и форейтор уже давно перебрались в таверну, потому никто не мог услышать это совсем необычное обращение господина к своему слуге.

— Боюсь, милорд, сейчас вы ничем не сможете мне помочь, — неожиданно огрызнулась девушка, бросив сердитый взгляд на графа. — То, что мне нужно, я должна сделать сама.

И Даниэль пошла вниз по вившейся через сад тропинке к видневшемуся в глубине двора маленькому деревянному строению. По распространявшемуся вокруг него далеко не божественному аромату можно было безошибочно определить, что это — туалет.

Граф рассмеялся про себя, представив, как завсегдатаи придворных парижских раутов восприняли бы подобную откровенность дамы с кавалером. Самого же Линтона эта маленькая словесная перепалка почему-то взбодрила. Хотя он и подозревал, что в аристократических салонах подобную реакцию его светлости мало бы кто понял…

«И все же этой девушке, — продолжал думать он, — потребуется твердая рука, чтобы правильно направлять ее в запутанных дворцовых коридорах». В том, что Даниэль придется в конце концов окунуться в светскую жизнь, Линтон уже почти не сомневался. Несмотря на свое сиротство, она не останется без наследства: граф Марч — очень богатый человек и сумеет неплохо обеспечить свою внучку. К тому же графиня Марч сама принадлежит к сливкам лондонского высшего общества. Законность рождения внучки не могла вызывать сомнений, поэтому были все основания в не таком уж далеком будущем надеяться на прекрасную партию для нее. Конечно, если только история недавних похождений девушки не выплывет наружу и не станет предметом великосветских сплетен.

При этой мысли граф Линтон нахмурился. Он отлично понимал, что самой скандальной и пикантной стороной приключений Даниэль де Сан-Варенн свет, несомненно, посчитает его собственное, графа Линтона, покровительство, в особенности — вот это путешествие. Граф не мог не признаться себе в том, что безнадежно скомпрометировал девушку, а этого общество ей никогда не простит. В такой ситуации для честного джентльмена оставался лишь один выход. И граф Линтон почти не сомневался, что именно его и предложит ему граф Марч, известный своим вспыльчивым характером и строгими моральными правилами…

…Между тем экипаж снова тронулся. Даниэль, посвежевшая после сна и облегчившая себя во время их остановки, явно была расположена поговорить. Линтон также ничего не имел против. Граф уже успел убедиться, что разговоры с Даниэль разительно отличаются от, как правило, пустой и скучной болтовни со знакомыми ему молодыми девицами из приближенных ко двору семей. С этой же девушкой он чувствовал себя равноправным собеседником широко осведомленного в самых различных сферах жизни человека, чьи интересы простирались, помимо разведения лошадей, в сферы философии, искусства и особенно — политики. А информированность и интуиция Даниэль касательно всего происходившего во Франции не только изумляли Линтона, но и во многом восполняли пробелы в его собственных представлениях. Граф даже иногда задумывался о том, что сейчас эта девушка могла бы стать куда более полезной британскому премьеру Уильяму Питту, нежели он сам…

Конечно же, он, лорд Линтон, сумел собрать для своего правительства немало полезных сведений, мог поделиться с Питтом кое-какими личными впечатлениями о ситуации в сегодняшней Франции, но Даниэль, без сомнения, знала о ней гораздо больше. К тому же скитания среди простых людей дали ей отличную возможность правильно, не понаслышке оценить их настроения, возможность, которую девушка умело использовала. Граф Линтон, не раз отмечая это, уже начинал серьезно подумывать о том, как бы устроить встречу Даниэль с британским премьером, конечно, не раскрывая тайн ее биографии и не подвергая опасности репутацию девушки. Граф был уверен, что разговор с Даниэль мог быть очень полезным для Уильяма Питта…

Наконец они прибыли в конечный пункт своего дневного путешествия, расположенный примерно в сорока милях от Кале. После долгой и утомительной дорожной тряски оба чувствовали себя совершенно разбитыми. Даниэль вдобавок изрядно проголодалась. Это, как обычно, привело девушку в состояние крайнего раздражения. Естественно, что спокойно выслушивать какие-либо рекомендации относительно своего поведения она была не в состоянии. Граф же начал настойчиво внушать Даниэль, что она здесь ничего не должна говорить, а делать только то, что ей будет сказано. Такое грубое попрание собственных прав вызвало у гордой наследницы Сан-Вареннов бурный протест. Однако ее самозваный наставник тоже был не в духе и никаких возражений слушать не желал. Он в нескольких словах напомнил Даниэль о скандале, разыгравшемся в парижской гостинице перед их отъездом, и предупредил, что повторение подобного будет иметь очень неприятные последствия. И в первую очередь — для мадемуазель де Сан-Варенн. Последний аргумент показался Даниэль достаточно убедительным, поэтому она скрепя сердце с мрачным видом согласилась следовать рекомендациям своего покровителя. Граф молча направился через двор к гостинице, в которой они должны были остановиться. Даниэль, волоча огромный чемодан, побрела за ним.

Хозяин гостиницы, отвешивая милорду низкие поклоны, тут же принялся уверять знатного гостя, что только в его гостинице он найдет такой спокойный и удобный номер, отдельный кабинет в ресторане и великолепно приготовленный ужин. Граф рассеянно выслушал все это и кивнул головой в знак согласия. Однако предложение разместить его слугу на чердаке вместе с остальными слугами гостиницы вежливо отклонил:

— Мальчик нервный и может испугаться, — мягко объяснил свой отказ Линтон. — Я предпочитаю не спускать с него глаз. Поставьте ему раскладушку в моей комнате. Этого будет достаточно.

Хозяин бросил на Линтона удивленный взгляд: слуга графа вовсе не выглядел диким или чрезмерно пугливым. Правда, в нем, пожалуй, было что-то женственное, однако взгляд поражал своей угрюмостью. Но внешность частенько бывает обманчивой, и хозяин гостиницы, слегка пожав плечами, без дальнейших рассуждений и вопросов отправился в винный погреб за лучшим бургундским вином для своего странного, но, по-видимому, очень важного гостя.

— Пойдем, — бросил граф через плечо «слуге» и последовал вверх по лестнице за молоденькой горничной, которой было приказано показать отведенный постояльцу номер.

Делать было нечего, и Даниэль с чемоданом послушно двинулась вслед за ними.

Комната оказалась действительно светлой, просторной и произвела на графа приятное впечатление. Линтон приказал «слуге» поставить чемодан у окна, а горничной — распорядиться, чтобы ему наверх принесли несколько кувшинов с горячей водой. Оставшись наедине с Даниэль, Линтон вставил в глаз монокль и критически осмотрел девушку.

— Вы выглядите совершеннейшим беспризорником, Данни. Я считаю, что в будущем нам надо как-то умудряться переодеваться в дороге. Если всего один день путешествия в карете превратил вас в подобное пугало, страшно подумать, что будет еще через неделю.

— В этом я вряд ли виновата, — рассерженно пробормотала Даниэль, и на ее щеках снова проступил слабый румянец.

— Разве я вас обвиняю? — нахмурился граф. — Кажется, я не говорил ничего подобного. Теперь скажите, вы могли бы с часок погулять, пока я не смою с себя грязь? И постарайтесь не затевать при этом какого-нибудь очередного скандала или драки.

Даниэль бросила на графа взбешенный взгляд, затем круто повернулась на каблуках и, громко хлопнув дверью, вышла из комнаты. Но не успела она спуститься по лестнице даже на три ступеньки, как из комнаты раздался неожиданно мягкий, издевательски-вежливый голос Линтона:

— Будьте добры, вернитесь и закройте за собой дверь, как положено.

Даниэль остановилась и раздраженно прикусила губу, однако, поколебавшись долю секунды, повернулась и все-таки вернулась назад. Дверь была распахнута настежь. Линтон восседал в кресле, видимо, уверенный, что девушка непременно возвратится и выполнит его приказание.

Даниэль осторожно прикрыла дверь и, сбежав вниз по лестнице, вышла во двор, где уже начинало темнеть.

В это время Линтон, злясь на себя за этот глупый выпад в сторону Даниэль, сбросил дорожный костюм, вымылся горячей водой из кувшинов и переоделся.

Просто удивительно, как чистая рубашка и новый галстук могут поднять мужчине настроение. Он сразу становится мягче и податливее. Граф Линтон не был исключением: в неожиданно прекрасном расположении духа он отправился на поиски своего непокорного «оборванца», собираясь заодно прихватить еще одну бутылку бургундского.

В кухне на первом этаже, куда в первую очередь направился граф, сидела жена хозяина гостиницы. Перед ней стоял кувшин парного молока и лежал на тарелке большой кусок выдержанного сыра. Линтон попросил бутылку вина и на несколько минут задержался за столом. Женщина явно скучала, и граф повеселил ее забавной историей, почти сплошь состоявшей из нецензурных выражений.

— О, милорд! — с притворным возмущением замахала на него руками раскрасневшаяся хозяйка. — И как вам только не стыдно!

И она, поспешно отвернувшись, захлопотала над закипавшим чайником. Граф тем временем встал и лениво направился к двери, но, случайно бросив взгляд вниз, заметил торчавшие из-под стола ноги.

— Ах вот ты где, негодный мальчишка! — воскликнул он, вытаскивая «слугу» за шиворот на середину кухни.

Даниэль, не растерявшись, тут же вскочила на ноги и затараторила:

— Я только что пришл… пришел! Поверьте, милорд, это правда!

— И что дальше?

— Мадам хозяйка очень расстроилась, узнав о пропаже моей сумки с одеждой, и предложила мне костюм из гардероба своего младшего сына. Он, видите ли, уже вырос из него…

— Что ж, это действительно очень мило с вашей стороны, мадам, — смутившись, проговорил граф и озадаченно посмотрел на Даниэль. У него в душе появилась надежда на то, что «оборванец» сам будет решать собственные проблемы. И он спросил: — Может быть, ты желаешь сразу же переодеться? Хотя мне хотелось бы, чтобы ты не оставлял меня одного за столом. Подожди, пока я поужинаю, а потом наденешь свой новый костюм.

— Милорд правильно говорит, мальчик, — тут же откликнулась хозяйка. — Иди в номер и прислуживай его светлости. А потом спустишься сюда и поужинаешь с нашей прислугой. Мы всегда готовим для них очень вкусную еду. Сегодня будет жареный кролик.

В душе Даниэль без особого восторга отнеслась к перспективе отведать жареного кролика. Ведь ее, наверное, ждут самые изысканные деликатесы, которыми граф Линтон всегда украшает свой стол. Что же касается сомнительного удовольствия разделить компанию гостиничной прислуги, насчет этого она вообще не беспокоилась: ее патрон никогда не допустит подобного! Хотя во время своих ночных похождений в Париже ей приходилось ужинать еще и не в таком «обществе»…

Даниэль не ошиблась. Граф очень вежливо остановил поток красноречия хозяйки, сказав:

— Вы очень добры, мадам, но я предпочитаю, чтобы мальчик остался со мной. Он вполне может поесть за тем же столом, когда я отужинаю. Завтра нам предстоит очень ранняя дорога. Мне хотелось бы, чтобы он хорошенько выспался.

Хозяйка одобрительно, хотя и с удивлением, посмотрела на Линтона. Подобная забота о здоровье и моральном облике слуги была слишком необычной. Хотя выглядела очень благородно.

— Я принесу костюм наверх, мальчик, — с улыбкой сказала она. — И отдам постирать и выгладить твою старую одежду. Увидишь, завтра утром она будет как новенькая!

И хозяйка торопливо ушла. Граф же остался стоять посреди кухни, размышляя о своем очаровательном бродяге-слуге, сумевшем так быстро и легко завоевать доверие этой простой женщины. Он подумал, что Даниэль могла бы с успехом приманивать птиц с деревьев, если бы захотела. Впрочем, он не знал, что одним из ее любимых занятий в имении как раз было переодеваться мальчишкой и очаровывать жен фермеров, приезжавших продавать продукты. Те с умилением смотрели на шаловливого ребенка, носившегося с утра до ночи по просторам поместья, и охотно угощали его грушами, яблоками, сливами и разными другими вкусными вещами. Правда, когда у Даниэль случайно оказывались в кармане мелкие монетки, она с удовольствием ими расплачивалась…

Оказалось, что младший сын хозяйки был значительно полнее Даниэль. Поэтому бриджи в любой момент грозили сползти с ее узких стройных бедер. Недовольно нахмурившись, девушка принялась шарить в чемодане графа, разыскивая ремень или хотя бы простой пояс. Однако ее поиски были тщетными. Тогда она извлекла из чемодана несколько белоснежных галстуков, безжалостно разрезала их на узкие полоски и связала вместе. Получилось нечто вроде пояса. Окружив им талию, Даниэль укрепила бриджи и посмотрелась в зеркало.

Конечно, нельзя было сказать, что у Даниэль элегантный вид. Но под жакетом ничего не будет заметно. Бриджи держатся вполне надежно, а это — главное.

Девушка надела жакет и еще раз взглянула на себя. Что ж, неплохо! На мгновение Даниэль представила себе разгневанное лицо хозяина бывших роскошных галстуков…

В эту секунду в комнату вошел граф. Критически посмотрев на девушку в ее новом облачении, он коротко приказал:

— Снимите-ка жакет.

Даниэль послушно сняла и застыла в ожиДанни бури. Но к ее удивлению, в комнате вдруг раздался громкий хохот. Граф смеялся долго и от всей души. Когда же он, наконец успокоился, девушка была одарена множеством комплиментов за изобретательность. Только после этого на лицо его светлости набежало легкое облачко.

— Хотя неплохо было бы спросить разрешения, прежде чем портить чужие вещи, — сказал он с упреком. — Боже мой, какое беспардонное отношение к таким роскошным предметам мужского туалета!

Но Даниэль не смутилась, заметив, что Линтон настроен вполне дружелюбно.

— Чтобы спросить вашего разрешения, граф, мне пришлось бы бежать вниз по лестнице без штанов, — с шутливым вызовом ответила она. — Хотя, возможно, это вам даже понравилось бы.

Граф на секунду представил себе подобную картину и сразу постарался отогнать прочь опасные мысли.

— Оставим это, — сказал он, — по крайней мере, теперь вы выглядите чистой и даже относительно опрятной. — И, усаживаясь за накрытый стол, добавил: — Сегодня нас больше никто не побеспокоит. Я сказал хозяину, что позвоню, если он мне понадобится. Поэтому можно без всяких помех поужинать вместе. Прошу вас.

Как и в любой провинциальной гостинице, ужин был обыкновенным. Но все же похрустывающие во рту жареные, только что из леса, шампиньоны в соусе и замысловатое блюдо из артишоков были приготовлены очень даже неплохо. Все это послужило вкусным гарниром к речной форели в масле, посыпанной сверху толченым миндалем.

Даниэль с жадностью посмотрела на подрумяненную оленью ляжку, но когда граф отрезал ей большой кусок, вынуждена была отказаться, сокрушенно покачав головой. Блюдо тонко нарезанной и аппетитно пахнувшей картошки, поджаренной на решетке, также было отвергнуто. Линтон с изумлением посмотрел на девушку и с деланным испугом сказал:

— При такой спартанской диете бриджи младшего сына хозяйки никогда не станут вам впору.

— Не далее как вчера, милорд, вы предупреждали меня о необходимости соблюдать умеренность в еде. Кроме того, мой желудок не привык к жирной пище. И я не хочу лишить вас сна, заставив всю ночь держать мою голову над тазом.

— Вы неисправимы, Данни! Был ли хоть один случай, когда вы не нашлись, что ответить, мадемуазель Даниэль де Сан-Варенн?

Линтон откинулся на спинку стула и с наслаждением отпил глоток вина из бокала, с нескрываемым интересом глядя на девушку.

— Просто я не привыкла лезть за словом в карман, милорд, — сказала Даниэль с очаровательной улыбкой.

Граф негромко рассмеялся. Он признался себе, что с удовольствием провел бы весь вечер в словесной дуэли с этой необычной собеседницей, обладающей острым языком и быстрым умом, красоту которой скрывал смешной костюм. В ее больших карих глазах можно было прочесть готовность к молниеносному ответу на любой выпад. И еще нечто, чего граф предпочел бы сейчас не видеть: полное скрытого кокетства сознание своей женственности и привлекательности. Прелестные, чуть полноватые губы шаловливо изгибались в лукавой улыбке, а слабый румянец только оттенял матовую белизну щек.

Линтон допил вино и пододвинул к себе бутылку коньяка.

Прошло еще с полчаса или, может, чуть больше. Граф поднял голову и неожиданно заявил:

— Если вы закончили ужинать, дитя мое, вам самое время поискать себе место для ночлега.

Глаза его затуманились, язык слегка заплетался.

Лицо Даниэль сразу вытянулось. Она мгновенно вскочила из-за стола и ответила ледяным тоном:

— Как прикажете, милорд.

И вышла из комнаты, оставив Джастина наедине с его меланхолическими размышлениями.

У Линтона не было намерений говорить с девушкой так резко. Неохваченный внезапным, непреодолимым желанием, он просто не мог поступить иначе. Ведь эта девушка была еще ребенком! Маленьким невинным созданием! И воспользоваться этим было бы безбожно!

Но если быть совсем откровенным, Даниэль вряд ли можно было так назвать, и встреть ее граф при любых других обстоятельствах, заботливое ухаживание за достойной девушкой с целью женитьбы выглядело бы совершенно естественным. Но сейчас она доверилась ему, даже догадываясь о своей сексуальности. Или о том, что может разбудить в нем плотское желание…

Когда граф наконец улегся в постель, было уже очень поздно. Он чувствовал, что явно «перебрал». Выпил слишком много великолепного хозяйского коньяка. Нет, конечно, Линтон был в состоянии говорить и передвигаться, но он очень нервничал и раздражался больше, чем обычно. Наговорив резкостей горничной, граф потребовал целую кучу постельного белья и подушек для «страдающего хронической бессонницей слуги». Затем Джастин все же взял себя в руки, молча разделся и, задув мерцавшую на камине свечу, удалился за ширму. Мягкая, пуховая постель приняла

графа Линтона в свои бездонные объятия, и очень скоро в комнате раздался раскатистый мужской храп…

Пронзительный крик заставил Джастина подпрыгнуть на кровати. Рука инстинктивно оказалась под подушкой, нащупывая рукоятку пистолета. Но через мгновение Линтон уже пришел в себя, спустил ноги на пол и принялся напряженно всматриваться в темноту, готовый к любым неожиданностям. Не увидев решительно ничего, он прислушался. Из-за ширмы доносились невнятное бормотание, всхлипывания и похожие на причитания стоны. Затем снова раздался отчаянный крик.

Поняв, что никаких незваных гостей в комнате нет, Линтон немного успокоился. Он встал с кровати и, прошлепав босыми ногами к камину, зажег свечу…

На раскладной кровати, издавая жалобные стоны и бормоча какие-то странные фразы, металась Даниэль. По ее лицу градом катился пот. Казалось, девушке снится какой-то страшный, фантастический кошмар.

«Только этого мне не хватало, — подумал граф. — Она сошла с ума».

Джастин подошел к раскладушке и некоторое время смотрел на метавшуюся в судорогах фигурку, не зная, что делать. Наконец вопли ужаса сменились горькими рыданиями. Граф опустился на одно колено и, откинув упавшие на лоб Даниэль локоны, стал нашептывать ей в ухо какие-то ласковые слова. Но в ответ слышалось лишь многократное, нараспев повторяемое: «Одна, совсем одна…»

Девушка была по-прежнему без сознания. Линтон поднял ее, дрожащую, в мокрой от холодного пота рубашке, и, крепко прижав к своей обнаженной груди, понес за ширму. Не разжимая объятий, он лег вместе с ней под одеяло. На какое-то мгновение Даниэль ощутила, как сильные руки, словно убаюкивая, прижимают ее к горячему телу. Потом все смешалось в черном, бессознательном, но манящем к себе, желанном мраке…

Глава 4

Даниэль проснулась в каком-то странном, сумрачном месте. Ее ноги были придавлены к матрацу непонятной тяжестью, а голова была словно прикована к мягкой шелковой простыне. Что-то равномерно шевелило прядь волос, упавших на лоб.

Сопротивляясь настойчивому желанию как-то выбраться из этой фантастической ситуации, Даниэль некоторое время лежала неподвижно. Ей хотелось сначала понять, где она находится и как сюда попала.

Скоро девушка догадалась, что темноту в комнате создает окружающий кровать полог, а то, что держит ее за ноги, горячее и покрыто волосами. Постепенно в памяти всплыли некоторые подробности ночного кошмара. И тут Даниэль с ужасом осознала, что она не только спит в постели Джастина, графа Линтона, но и он сам лежит рядом с ней. А волосы, упавшие ей на глаза, шевелит его размеренное дыхание. Расслабившиеся и потому неимоверно тяжелые мужские ноги прижимали к матрацу ее собственные, которыми она не могла даже легонько шевельнуть.

Первым побуждением девушки было поскорее разбудить графа. Никакого страха Даниэль не ощущала. Не мог же Джастин лишить ее невинности так, что она этого даже не почувствовала! Ведь насколько ей было известно, потеря девственности всегда сопровождается ощутимой болью. Проспать такое она просто не могла!

«Боже праведный», — простонал граф, судорожно сглатывая так, будто его тошнило. Он медленно, словно придавленный непомерной тяжестью, приподнялся на кровати и сел, спустив ноги на пол. Сквозь еще не отступившую дремоту начали проступать отрывочные воспоминания о минувшей ночи. И то, что на нетрезвую голову казалось ему вполне нормальным, теперь, в холодном рассветном полумраке, выглядело совершеннейшей сентиментальной глупостью. О том же твердила и раскалывавшаяся на части голова. Конечно, это взбалмошная девчонка виновата в том, что он выпил столько коньяка и попал в такую дурацкую ситуацию. И Линтон немедленно выплеснул свой гнев на Даниэль.

— Черт побери, сейчас же вылезайте из моей кровати! — заорал он на девушку. — И вообще, одевайтесь и убирайтесь прочь! Я имею в виду — из комнаты!

— Простите, но что я такого сделала? — растерянно спросила Даниэль, озадаченно посмотрев на графа невинными глазами.

— Вы еще спрашиваете, что сделали?! И это после того, как осмелились забраться в мою постель! — загремел в ответ Линтон.

— Но я никуда не забиралась! Вы же сами меня сюда положили, когда я спала!

— Когда спала?! Вы не спали! Это был не сон, а какой-то кошмарный бред! Дьявол вас побери!

И он провел дрожащей от ярости рукой по своим растрепанным волосам.

— Слышите? Тотчас же одевайтесь и спускайтесь вниз. Мне надо прийти в себя и одеться! О Господи!

Даниэль спрыгнула с кровати и отодвинула ширму. Лучи утреннего солнца упали на ее лицо, осветили всю ее фигуру, проникая сквозь тонкую ночную рубашку, четко обозначая под тканью совершенные формы груди девушки с двумя темными вишенками твердых сосков, стройную талию и две соблазнительные круглые половинки пониже спины. Линтон бросил на «слугу» голодный взгляд и тут же, симулируя резкий приступ головной боли, со стоном снова повалился на кровать и зарылся лицом в подушку. Однако это не помогало. Всем своим существом он продолжал чувствовать тепло молодого женского тела и думал о том, что еще две-три такие ночи, и он вряд ли сможет вернуть чете Марч их внучку нетронутой и чистой…

— Милорд, — донесся до ушей графа жалобный, почти умоляющий голос.

— Гм-м?

— Ничего… Я просто… Ведь ничего не случилось?.. Правда?

Последнее слово девушка произнесла с тревогой.

— Ничего не случилось, дитя мое, — успокоил девушку Линтон. Он вновь с трудом поднялся и сел.

«Ведь этой девчушке всего лишь семнадцать лет, — думал Джастин. — А она уже успела пережить за последние недели столько, сколько другой не переживает за целую жизнь».

— Я злюсь на себя, а не на вас, — как можно мягче сказал он. — Поверьте, что очень нелегко нормальному… мужчине провести подобным образом ночь. Вот я и страдаю все утро.

— Страдаете? — переспросила Даниэль, и в ее глазах загорелось любопытство. — А в чем это выражается?

Черт возьми, зачем он только затеял этот разговор? В этот момент Линтон впервые с раздражением подумал, что в его роду, возможно, были случаи невменяемости…

— Вы поймете это, детка, когда выйдете замуж, — ответил он, пытаясь замять щекотливую тему.

Но не тут-то было! Даниэль не отступала:

— О, милорд, я хотела бы знать это сейчас. Ведь всегда лучше быть готовой ко всяким неожиданностям. Объясните, прошу вас!

— Нет, я не могу этого сделать, — упорствовал граф, закрывая глаза от нового приступа «головной боли». — Прошу вас, уйдите. А заодно попросите внизу, чтобы мне принесли воды для бритья. И скажите, что завтракать я буду через час.

— Слушаюсь, милорд, — с шутливо почтительным поклоном ответила Даниэль и скрылась за ширмой. Через мгновение оттуда донесся ее голос: — Извините, милорд, но перед тем, как спуститься вниз, я бы тоже хотела умыться. А вода в кувшинах совсем холодная.

— Дитя мое! Если вы столько недель обходились вообще без воды, то, думаю, обойдетесь на этот раз и такой.

Даниэль искоса посмотрела на ширму, за которой стояла кровать ее покровителя, и после некоторого колебания все же сбросила с себя ночную рубашку и, наскоро помывшись, облачилась в костюм хозяйкиного сына. Девушка предвидела, что за день предстоявшего им путешествия в ужасном экипаже она опять превратится в настоящее пугало. И поэтому решила приберечь выстиранный и выглаженный подарок Линтона для какого-нибудь более торжественного случая.

Даниэль вышла из комнаты и спустилась в кухню. Там вкусно пахло свежей выпечкой.

— Доброе утро, мадам, — приветствовала она хозяйку.

Та на секунду оторвалась от печки, в которой подрумянивались, покрываясь аппетитной коричневой корочкой, булочки и рогалики, и посмотрела на девушку. От печного жара лицо хозяйки стало багрово-красным.

— Похоже, получается вкусно! — сказала она, с гордостью указывая на противень. — А как себя чувствует твой хозяин?

— Требует воды для бритья.

— Бак с кипятком на плите. Кувшин — в шкафу. Возьми и отнеси наверх.

Хозяйка была так поглощена булочками и рогаликами, что не заметила выражения негодования и даже испуга, исказившего лицо «слуги его светлости». У Даниэль прежде и мысли не возникало, что всю подобную работу придется делать ей!

— И кстати, забери чистое белье, — продолжала, не оборачиваясь, распоряжаться хозяйка. — Вон там, на стуле. Под твоим костюмом. Посмотри, стал как новенький!

Пробормотав сквозь зубы какое-то ругательство, Даниэль подошла к стоявшему на краю плиты баку и налила в кувшин горячей воды. Кувшин показался ей очень тяжелым. Особенно вместе с большой кипой белья и выглаженным костюмом под мышкой.

— Потом приходи завтракать, — бодрым голосом крикнула вслед хозяйка, когда девушка направилась к двери.

Поднимаясь по лестнице, Даниэль думала, что сейчас постучится в номер и, пока Линтон будет возиться с замком, положит белье у порога и успеет отдышаться. Но Джастин уже стоял в дверях. На нем был длинный шелковый халат.

— Очень тяжело было все это нести, — переводя дух, сказала Даниэль. И тут же поймала себя на том, что она словно оправдывается.

— Вижу, — сухо ответил граф. Он наклонился и поднял кувшин.

— Я думала, что в гостиницах для этого существуют слуги, — ворчала Даниэль, вновь поднимая свою тяжелую ношу и проходя за графом в комнату.

— Обычно так и бывает, — милостиво согласился с ней граф. — Но теперь у меня есть свой собственный слуга. К тому же очень усердный. Видимо, поэтому мадам Боннэ, наша хозяйка, посчитала лишним нанимать еще одного — специально для графа Линтона.

— Насколько я понимаю, брить вас также придется мне?

— Не думаю, детка, что осмелюсь доверить вам бритву, — усмехнулся Джастин. Но тут же нахмурился, взглянув на груду измятого белья: — Посмотрите только, во что вы превратили мой галстук. Или вам мало тех, изрезанных на ленты?

— Вы же знаете, что у меня всего две руки!

— Можно было сходить дважды, а не тащить сразу всю кучу. Неужели так трудно сообразить?

Даниэль молча уставилась на графа ненавидящим взглядом. Однако на его светлость это не произвело никакого впечатления.

— Если вы хотите мне что-нибудь сообщить, то говорите быстрее. Я должен одеться.

Карие глаза девушки, казалось, были готовы, подобно двум кинжалам, пронзить графа насквозь. Но Даниэль только молча повернулась, бесстыдно качнула бедрами, вызвав у графа одновременно два противоречивых желания, и бросилась вон из комнаты.

— Держу пари, что у твоего хозяина сегодня утром с головой не все ладно, — заметила мадам Боннэ. Она взяла с плиты кастрюльку горячего кофе со сливками и подлила в стоявшую перед Даниэль чашку.

— Это почему же? — пробормотала девушка, яростно прожевывая свежую булку с медом.

— Почему? Да потому, что ночью он здорово перебрал коньяка. Просто удивительно! Позволить себе такую глупость!

Даниэль промолчала. Она слишком хорошо помнила утреннее состояние своего отца и дядьев после грандиозных ночных возлияний, и для нее не была тайной причина сегодняшней раздражительности милорда.

Требовательный звон колокольчика на вскипевшем кофейнике заставил мадам Боннэ вздрогнуть и снова засуетиться около плиты.

— Это как раз то, что сейчас особенно необходимо на завтрак его светлости, — кудахтала она. — Скорее неси, мальчик!

И добрая женщина сунула в руки Даниэль поднос с кофейником и вазочкой с печеньем. Девушка собиралась возразить, что она сначала хочет доесть свой собственный завтрак, но раздумала.

Ее покровитель выглядел, по крайней мере — внешне, совершенно безукоризненно. О ночных излишествах напоминали только едва заметные синяки под глазами. Зачесанные назад черные волосы были заплетены у шеи в аккуратную косичку. Из-под длинного коричневого сюртука, надетого поверх жилета того же цвета, выглядывала белоснежная кружевная манишка. Такими же кружевами были отделаны обшлага рукавов. Бриджи из оленьей кожи и высокие сапоги плотно облегали стройные ноги.

Даниэль поставила поднос на стол и, строго посмотрев на графа, сказала:

— Может быть, вы, милорд, примете порошки от головной боли? Это иногда помогает при плохом самочувствии.

— Какая головная боль? О чем это вы?! — недовольно воскликнул граф, с подозрением глядя на своего «слугу».

— Знаю по собственному опыту, милорд, что когда кто-то позволяет себе лишнее, это очень даже помогает, — с невинной улыбкой протянула Даниэль.

— Черт побери, что вы имеете в виду, сорванец? Ничего лишнего я себе не позволял! И вообще, не суйтесь не в свои дела!

Но последнюю фразу он проговорил уже в пустое пространство. Даниэль успела юркнуть за дверь. Это привело графа в самую настоящую ярость. Он с силой дернул за шнурок звонка. Дверь тут же снова отворилась, и из-за нее выглянула аккуратно причесанная головка Даниэль с самым плутовским выражением на лице:

— Да, милорд?

— Принесите мне большую кружку пива, — прорычал граф.

— А стоит ли, милорд? Я хочу сказать, что после коньяка…

— Данни, я предупреждаю вас…

Линтон встал и с грозным видом сделал шаг к двери. Между алых губок девушки на мгновение мелькнул кончик светло-розового язычка, после чего дверь снова захлопнулась. Граф остался стоять посреди комнаты. Лицо его выражало одновременно удивление и досаду.

Через минуту девушка вернулась, держа в руках огромную, с толстой оловянной крышкой, кружку пенящегося пива, и в ее поведении уже не было ничего, что могло бы вызвать новое недовольство «хозяина». Тот взял кружку и пристально посмотрел поверх нее на Даниэль:

— Судя по измазанному медом носу, вы уже успели позавтракать.

— Завтрак доесть я так и не успела, — отпарировала девушка. — А нос у меня совершенно чистый.

И Даниэль собралась было сделать привычный театральный жест, означающий смертельную обиду, — задрать кверху голову, закатить глаза и прижать ко лбу ладонь тыльной стороной. Но граф шагнул вперед и схватил ее за запястье:

— Скажите мне, проказница, сколько раз надо вам напоминать, что мы сейчас не на улице? Стойте смирно!

Он вытащил из кармана кружевной платок и принялся старательно тереть им нос и подбородок девушки:

— Вы измазали медом всю физиономию, упрямый ребенок!

— Никакой я не упрямый ребенок, — запротестовала Даниэль, пытаясь вырваться из рук Линтона. — Но как, скажите, я могла аккуратно есть, ежесекундно ожидая звонка вашего колокольчика, чтобы затем сломя голову нестись вверх по лестнице?

— Ладно. Но теперь, когда вы набили свой очаровательный живот, будьте любезны упаковать мои вещи. Я хочу, чтобы через полчаса мы уже выехали.

Он сел за стол и принялся завтракать, не обращая больше на девушку никакого внимания. Та же начала собирать вещи и упаковывать их все в тот же огромный чемодан. На это ушло без малого двадцать минут…

Даниэль спустилась на кухню и через заднюю дверь вышла во двор. Двое конюхов были заняты тем, что впрягали лошадей в тяжелый экипаж. Наблюдая за их работой, девушка не обратила внимания на звук шагов у себя за спиной. Внезапно чья-то рука сорвала с ее головы берет, а грубый насмешливый голос гаркнул в самое ухо:

— Это еще что за петушок?

Даниэль мгновенно обернулась и столкнулась нос к носу с рослым конюхом. Маленькие глазки, почти утонувшие в его пухлых щеках, недобро поблескивали. Он схватил девушку за руку и, больно стиснув ей запястье, пробасил:

— Интересно, кому и на что ты мог пригодиться?

Резким движением Даниэль выдернула руку:

— Отдай берет!

Но конюх, издевательски размахивая им у себя над головой, насмешливо предложил:

— А ты попрыгай!

— Грязная свинья! — завопила Даниэль, пытаясь схватить его за руку.

Конюх громко расхохотался и подбросил берет в воздух. Тот описал широкую дугу и упал на верх высокой кирпичной стены, окружавшей двор.

— Держу пари, тебе туда не залезть, коротышка! — давясь от хохота, прокричал тупой детина.

Даниэль понимала, что благоразумнее всего — наплевать на берет и уйти. Но Сан-Варенны не привыкли отступать, а тем более сдаваться. Кроме того, она с самого детства лазила по деревьям и заборам не хуже любой обезьяны, а на этой стене трещин и выступов было предостаточно. Поэтому Даниэль не составило никакого труда в считанные секунды вскарабкаться на нее, достать берет и надеть на голову. Ловко спрыгнув на землю, девушка направилась к воротам.

Но этим происшествие не кончилось. Конюх снова подскочил к ней, сорвал берет и, больно дернув девушку за волосы, опять забросил свою добычу на стену.

— На этот раз, сопляк, тебе придется за нее побороться! — прооран он, занеся над головой Даниэль два громадных кулака.

Девушка отреагировала с бешеной скоростью. Конечно, физически справиться с этим громилой, который по каким-то причинам хотел ее искалечить, она не могла. Другое дело, что в голове у этого состоявшего из одних мускулов животного, видимо, почти отсутствовали мозги. Это давало Даниэль большой шанс на благополучный исход предстоящей баталии.

Легким, почти балетным движением она отпрыгнула на шаг назад и изо всех сил ударила конюха носком сапога по колену. Вряд ли этот удар причинил великану сильную боль, но, как Даниэль и рассчитывала, конюх пришел в ярость и совсем перестал что-либо соображать. Тогда девушка выложила свой второй козырь: вновь ловко увернувшись от длинных рук здоровяка, она встала в позу тореадора и вылила на конюха такой фонтан отборной площадной брани, что собравшиеся поглазеть на драку зеваки из числа гостиничных слуг пораскрывали рты от изумления. Кстати сказать, все они надеялись, что Жак — так звали противника Даниэль — без труда преподаст заносчивому маленькому снобу пару хороших уроков. Конечно, Даниэль об этом ничего не знала. Ни об этом и ни о том, что впала в немилость у здешней дворни исключительно благодаря своему покровителю. Вчерашний отказ Линтона разрешить своему «слуге» столоваться вместе со всеми на кухне был воспринят челядью как высокомерие самого «наглого мальчишки», а не его хозяина.

Между тем Даниэль удалось переломить ход поединка в свою пользу. И последним ее выпадом стало неожиданное сравнение мужского достоинства ее обидчика с поросячьим. Услышав такое, Жак ринулся на девушку, как ослепленный яростью бык. Она же, следуя всем правилам испанской корриды, сделала легкий шаг в сторону, и конюх, пролетев мимо, врезался головой в бок стоявшей рядом лошади. Но закрепить свою победу уже вертевшимися на языке эпитетами по адресу мясистой задницы конюха, которой в тот момент был вынужден повернуться к девушке, Даниэль не успела: громовой хохот зрителей, наблюдавших драку, перекрыл голос графа Линтона:

— Данни, прекрати сейчас же!

Девушка оглянулась и увидела графа, стоявшего рядом с мгновенно умолкнувшей толпой. Причины его ярости Даниэль в первую минуту не поняла, ведь она не чувствовала себя виновницей разыгравшегося скандала. Когда девушка подошла к графу, тот наклонился и мягко, почти задушевно шепнул ей несколько слов. Глаза его при этом метали молнии:

— Черт побери, вы хоть когда-нибудь думаете, что делаете и чем все может для вас кончиться? Ведь стоит этому медведю схватить вас, сразу выяснится, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете! Или вы надеетесь, что местные холопы пощадят переодетую слугой девчонку? Что им польстят те эпитеты, которые льются из вашего очаровательного ротика?

Кивнув в сторону уже заметно поредевшей и на глазах продолжавшей таять толпы, Линтон очень серьезно добавил:

— Вы не успеете опомниться, как они опрокинут вас на спину, стащат бриджи и силой раздвинут ноги!

Во время суровой отповеди графа Даниэль так внимательно рассматривала носки своих сапожек, как будто именно в них сейчас заключался весь смысл ее жизни. И наклонившаяся хрупкая шея девушки вдруг начала предательски краснеть…

— Прошу вас, в следующий раз, прежде чем впутываться в очередной скандал на конюшне или драку, вспомните о том, что я вам сказал, — назидательно закончил Линтон. Он вдруг почувствовал жгучее желание провести кончиками пальцев по позвонкам, выступавшим под тонкой кожей девичьей шейки.

Сдержавшись усилием воли, граф резко повернулся и быстро зашагал через двор. На пути его встретился Жак, который, столкнувшись с лошадью, свалился в канаву с водой и теперь стоял мокрый насквозь. Поравнявшись с конюхом, Линтон угостил виновника драки сокрушительным ударом левого кулака снизу в подбородок. Тот, захныкав, сполз обратно в канаву, а граф снял со стены злополучный берет и вернулся к своей подопечной, которая без всякого смущения отплясывала победный танец над своим поверженным врагом.

— Это же настоящий нокдаун! — восторженно воскликнула Даниэль, бросаясь навстречу Линтону. — Ваша левая рука, милорд, бьет наповал!

— Вы-то что в этом понимаете?

Граф со вздохом надел берет на очаровательную головку девушки. Действительно, его вопрос звучал глупо. Это «дитя», и Линтон это знал, слишком хорошо разбиралось в самых неожиданных для своего возраста вещах. Какого, с позволения сказать, дьявола Луиза воспитала свою дочь в столь чуждом всяких условностей духе? Но тут же Линтону пришло в голову, что, будь иначе, они, вероятно, не встретились бы.

В тот день граф оказался очень скучным и неинтересным спутником. Большую часть пути он просидел, уставившись в пол экипажа, пытаясь немного смягчить боль в глазах и унять пульс, настойчиво колотившийся в висках. Даниэль, хорошо знавшая, что в подобном состоянии голову полезно чуть наклонить вперед, старалась ему не мешать и помалкивала. Бесконечное утомительное молчание лишь изредка нарушалось хлопаньем крышки корзинки для пикников, предусмотрительно собранной для путешественников мадам Боннэ. Там было полным-полно всего, и Даниэль не смогла побороть искушение. Сначала она тактично предложила Линтону разделить с ней трапезу, но тот скорчил брезгливую гримасу и отрицательно покачал головой. Тогда девушка со спокойной совестью открыла корзину. Она понимала, что человеку в том состоянии, в котором находился сейчас граф, тяжело выносить чье-то громкое жевание над ухом, и Даниэль постаралась есть как можно бесшумнее. И даже сумела почти беззвучно разгрызть большое твердое яблоко…

В маленький портовый город Кале они приехали во второй половине дня. Сквозь запыленное окно кареты Даниэль с любопытством рассматривала живописную бухту, заполненную элегантными яхтами и не столь привлекательными рыболовными суденышками.

— На какой корабль мы сядем, милорд? — отважилась она задать вопрос, почувствовав, что дальнейшего молчания просто не выдержит.

— На мой собственный, — коротко ответил граф, — «Черную чайку».

— Звучит, как название пиратского шлюпа! — заметила Даниэль.

— Нет, к пиратам корабль не имеет ни малейшего отношения, — отрезал Линтон.

Даниэль сокрушенно вздохнула. Граф заметил это и решил немножко подобреть. Действительно, было несправедливо вымещать свое дурное самочувствие и мерзкое настроение на девушке, даже если днем она и доставила ему немало хлопот. Ведь в дороге она вела себя безупречно!

Линтон наклонился к окну:

— Посмотрите налево. Да-да, на несколько яхт, пришвартованных к пирсу. Среди них — белая, с черной полосой у ватерлинии. Видите? Это и есть «Черная чайка».

— Ой, какая красивая! — воскликнула Даниэль. — Мы поедем туда прямо сейчас?

— Я намереваюсь выйти в море с вечерним приливом. Вообще-то чем скорее я увезу вас из Франции (и он чуть было не добавил: «и сбуду с рук»), тем легче будет у меня на душе.

Экипаж повернул к пирсу. Вскоре карета остановилась, и граф, уже взявшийся за ручку дверцы, обернулся к Даниэль:

— Скажите, дитя мое, вам известно значение выражения «не привлекающий внимания»?

— Конечно, — с некоторой обидой в голосе ответила Даниэль.

— М-да… Надеюсь, вы извините меня за это предположение. Я, согласитесь, имел некоторые основания в этом сомневаться.

Даниэль саркастически сморщила нос. А Линтон продолжал:

— Мои матросы — профессиональные моряки, однако я не хотел бы иметь никаких неприятностей во время плавания. Поэтому вы меня очень обяжете, если во все время нашего путешествия не будете покидать каюту, а если захотите что-нибудь сказать, станете говорить только по-французски. Понятно?

— Вы хотите сказать, что в течение всего плавания я должна сидеть внизу? — переспросила Даниэль, и глаза ее округлились от удивления и обиды.

— Совершенно верно, — невозмутимо и твердо ответил Джастин. — Вы будете все время находиться в каюте, то есть — внизу.

Даниэль в раздражении пожала плечами и последовала за Линтоном на пирс.

— Застегните куртку, — неожиданно прошептал граф ей на ухо. — Конечно, вам нечего особенно демонстрировать, но у всех моряков очень зоркие глаза.

Даниэль злобно прошипела какое-то ругательство, но все же застегнулась, надвинула на глаза берет и пошла вслед за графом, исподтишка посматривая по сторонам…

Фамилия капитана «Черной чайки» была Форстер. Он встретил путешественников у трапа и сразу обратился к графу:

— О, милорд! Слава Богу, вы приехали вовремя! Сегодня утром я как раз получил ваше послание, и мы готовы сняться с якоря, как только начнется прилив.

Затем капитан скользнул безразличным взглядом по стоявшей за спиной графа маленькой фигурке и сосредоточенно, с куда большим вниманием принялся изучать небо: в лучах заходящего солнца оно горело оранжево-розовым пламенем.

— Погода может испортиться, милорд, — сказал он. — Похоже, вот-вот поднимется шквальный ветер. Линтон чуть заметно кивнул головой:

— Вы советуете подождать до утра?

Капитан презрительно сплюнул за борт.

— Нет. Для «Черной чайки» это не страшно.

— Отлично. Прикажите снести вниз мой багаж, а мальчику пусть приготовят каюту рядом с моей.

Даниэль с завистью наблюдала, как граф вразвалку расхаживает по палубе, но тут прямо над ее ухом раздался голос капитана:

— Теперь смотри в оба, мальчуган! Ты же понимаешь, мы не можем все время находиться рядом с его светлостью.

Этот бесцеремонный тон возмутил девушку. Но и Форстер смотрел на «мальчугана» с нескрываемым удивлением: капитана озадачил яростный блеск в его огромных карих глазах. Такое выражение ему нередко доводилось видеть на лицах юнг, впервые вышедших в море, но это было на других кораблях и, как правило, продолжалось недолго. На «Черной чайке» подобных случаев капитан вообще не мог припомнить, и это было предметом его гордости.

Форстер резким голосом отдал какое-то приказание стоявшему рядом матросу и кивнул в сторону Даниэль. Тот тут же повернулся и, сделав ей знак следовать за ним, направился к ведущему вниз трапу. Девушка молча повиновалась, кипя от возмущения: ведь граф оставил ее одну на палубе, передав на руки матросам, словно хотел от нее отделаться.

Отведенная Даниэль каюта оказалась крошечной комнатушкой, в которой трудно было даже повернуться. Обстановка состояла из узкой койки, покрытой соломенным тюфяком, стола, одного стула с привинченными к полу ножками и ночного горшка.

Когда дверь за матросом закрылась, девушка уныло опустилась па край койки. Она чувствовала себя смертельно усталой, грязной и голодной. В каюте было неимоверно душно, и Даниэль, прислушиваясь к доносившимся сверху звукам корабельной жизни — топоту ног, командам капитана, скрипу снастей и лязгу убираемых металлических сходней, — с тоской подумала о свежем, бодрящем бризе там, на палубе.

Через некоторое время дверь каюты снова распахнулась, и на пороге появился мальчик лет двенадцати с подносом в руках. Поставив его на стол, он с доброжелательным любопытством посмотрел на девушку:

— Его светлость сказал, что ты будешь есть прямо здесь. А капитан запретил тебе выходить из каюты, пока мы не придем в Дувр.

Мальчик немного помолчал, ожидая ответа, но услышал лишь невнятное бормотание по-французски: он разобрал только одно слово: «извините».

— А, так ты из тех французов-лягушатников, которые не могут нормально говорить по-английски, — презрительно протянул он. После чего вышел из каюты, оставив Даниэль ужинать в одиночестве и предаваться своим безрадостным мыслям.

Пища оказалась отнюдь не изысканной и не слишком обильной — холодное мясо, сыр, черствый хлеб, явно выпеченный еще накануне и вымоченный в миске с несвежей теплой водой. Но все-таки это была еда. Даниэль слишком хорошо помнила о том, что такое настоящий голод, чтобы воротить нос.

Покончив с ужином, девушка предусмотрительно выставила поднос с посудой в коридор, так как знала по прошлому опыту, что посудомойщик, придя за грязными тарелками и прибором, непременно начнет отчаянно колотить в дверь каюты.

Заняться было абсолютно нечем. Даниэль прилегла на жесткую постель и снова прислушалась к происходящему на палубе: оттуда по-прежнему доносился стук и скрип. Якорь, как видно, еще не поднимали. Во всяком случае, никакого движения судна не чувствовалось. Но вот раздался скрежет цепи, корпус яхты чуть дрогнул, послышался громкий и суровый голос капитана, сопровождавшийся топотом матросских башмаков. Даниэль поняла, что «Черная чайка» вот-вот отчалит от пирса порта Кале…

Она начала дремать, а потом и вовсе заснула, убаюканная мерным покачиванием судна, вышедшего из спокойной гавани в пролив.

…Даниэль разбудил громкий удар о дверь ночного горшка, прокатившегося через всю каюту. Не понимая в чем дело, девушка вскочила, свесила ноги с койки и осмотрелась. Великий Боже! Кругом творилось что-то невообразимое! Каюта ходила ходуном. Низкий потолок, казалось, сначала падал прямо ей на голову, а затем стремительно взмывал вверх. Пол то поднимался вместе с койкой, то проваливался, словно в глубокую яму, потом начинал поочередно крениться в разные стороны. Даниэль с ужасом почувствовала, что вместе с ним что-то поднимается и опускается в ее желудке. Поняв, что еще мгновение — и ее вывернет наизнанку, девушка бросилась к двери, выскочила в коридор и в панике побежала к трапу. В голове была лишь одна мысль: как можно скорее очутиться на палубе, подальше от этих неожиданно оживших стен, падающего потолка, подпрыгивающего пола. А главное — Даниэль спешила наглотаться свежего воздуха. Однако добравшись до верхней ступеньки трапа, Даниэль уперлась головой в задраенную дверцу люка. Отчаянный страх придал ей сил. Расцарапав до крови руки, она все же сумела открыть люк, выскочить на палубу и…

…Перед ее уже и без того насмерть испуганными глазами предстала еще более ужасающая, леденящая кровь картина. Огромная темно-зеленая волна, увенчанная гребнем пены, неумолимо накатывала на их маленький, казавшийся игрушечным среди волн кораблик. Сквозь водяную пыль с трудом можно было рассмотреть фигуры бегавших по палубе и что-то кричавших матросов. Каждый из них веревкой был привязан за пояс к протянутому вдоль всей палубы тросу.

В следующий момент Даниэль почувствовала, что опора уходит у нее из-под ног. Дверь люка за спиной с грохотом захлопнулась. И в эту секунду железная рука обхватила девушку сзади и крепко прижала к чьей-то крепкой фигуре в скользком дождевике. Чудовищный вал обрушился на палубу и захлестнул обоих. Даниэль оказалась в центре ревущей, булькающей и душащей массы, которая увлекала ее в морскую пучину. Но чья-то мощная рука продолжала крепко держать девушку за талию. Началась смертельная борьба между человеком и стихией. На какую-то сотую долю секунды Даниэль показалось, что она вот-вот предстанет перед взором Творца, но все же стихии пришлось отступить. Волна

прокатилась вдоль палубы и исчезла за кормой яхты. Даниэль подняла глаза на своего спасителя и… встретилась с разъяренным взглядом графа Линтона.

— Слушайте, вы, непослушная маленькая идиотка! — закричал он. — Упрямое исчадие ада без единой извилины в голове! Вы что, собрались отправиться на тот свет?!

— Но ведь корабль тонет! Кроме того, мне стало плохо…

— Корабль не собирается тонуть! А если вам плохо, то тем более надо сидеть в каюте! Немедленно отправляйтесь вниз!

Наклонившись, граф одним рывком распахнул дверь люка и грубо втолкнул девушку на верхнюю площадку лестницы.

— Ради Бога, скорее! Сейчас нахлынет следующая волна!

Даниэль буквально скатилась вниз по ступенькам. Ей вслед раздался звук захлопнувшейся дверцы. Бедняжка не помнила, как снова очутилась в каюте. Опустившись на пол, она дотянулась до ночного горшка и, наклонившись, поделилась с ним частью холодного ужина, съеденного четверть часа назад…

К тому времени, когда граф вернулся наконец с палубы, Даниэль уже отдала горшку не только ужин, но также съеденный днем обед и утренний завтрак. Сама же девушка лежала на полу, насквозь промокшая и дрожащая, в обнимку со своим новым жестяным приятелем.

Линтон пару секунд помедлил перед дверью каюты Даниэль, затем пробормотал себе под нос какое-то ругательство и вошел. Девушка по-прежнему обнимала ночной горшок, сидя на полу. Граф сделал полшага вперед и попытался его отнять. Но Даниэль решительно воспротивилась этому и еще крепче вцепилась обеими руками в жестянку.

— Ради Бога, детка, отдайте мне его! — почти взмолился граф. — Там уже полно…

Воспользовавшись маленькой паузой между приступами рвоты, Линтон выхватил у Даниэль горшок и, открыв иллюминатор, выплеснул содержимое за борт, благо что каюта находилась не с подветренной стороны. Девушка вновь потянулась за горшком, умоляюще глядя на графа. Тот покорно отдал его. Затем принялся молча стаскивать с Даниэль мокрую одежду. Та начала было сопротивляться, бормоча какие-то бессвязные протесты, но Линтон совершенно вышел из терпения и заорал:

— Прекратите же, наконец! Или вам не поздоровится!

Его тон был таким грозным, что Даниэль сдалась. К тому же у нее начался новый приступ морской болезни. Линтон положил девушку на койку, снял с нее остатки мокрой одежды и, как куколку, завернул в лежавшую поверх матраца подстилку. Знаком бедняжка вновь потребовала себе ночной горшок, хотя казалось, что выжать еще хоть каплю из вконец опустошенного желудка уже нельзя.

Тем не менее, граф выполнил ее безмолвную просьбу и вышел из каюты. Через несколько минут он, однако, вновь вернулся с закрытым плетеной крышкой кувшином воды и бутылкой бренди. Намочив в кувшине край полотенца, Линтон вытер им лицо девушки. Затем поднес к ее губам горлышко бутылки. Даниэль сделала глоток и закашлялась: крепкий напиток огнем обжигал горло. Не дав девушке опомниться, граф заставил ее сделать еще глоток, и еще один — до тех пор, пока снадобье не начало действовать.

Судно продолжало раскачиваться, но уже не так сильно, как раньше. Глаза Даниэль сами собой закрылись, рука, сжимавшая ночной горшок, ослабела. Решив, что его подопечная, по всей вероятности, спокойно проспит до конца шторма, Линтон пошел к себе, чтобы поискать какую-нибудь сухую одежду для девушки, а потом поспать самому…

…Открыв глаза, Даниэль зажмурилась от ярких лучей проникавшего через иллюминатор солнца. Душу сразу наполнило чудесное ощущение покоя, только почему-то неприятно горела кожа. Некоторое время девушка лежала неподвижно, силясь понять причину этого странного ощущения. Но через минуту Даниэль догадалась, что виной тому была грубая подстилка, в которую она была завернута голышом. Припомнив некоторые детали ночных событий, девушка почувствовала, что не только лицо, но и все ее тело покрывается краской стыда.

Она приподнялась на постели и с трудом освободилась от свернутой в виде кокона подстилки. Окинув взглядом каюту, Даниэль заметила, что мокрая одежда куда-то исчезла. Девушка сползла с койки и осторожно шагнула по направлению к иллюминатору. Случайно взглянув на свои ноги, Даниэль с ужасом обнаружила, что они покрыты какими-то пятнами. В этот момент в коридоре раздались чьи-то шаги. Девушка поспешно бросилась назад к кровати и прикрылась подстилкой.

Дверь открылась, и на пороге появился граф Линтон. Выглядел он отменно. Как и всегда. Лицо было свежим, только что умытым, щеки и подбородок — чисто выбритыми, глаза блестели. На одежде не было ни пятнышка.

— Как вы себя чувствуете, детка? — приветствовал он Даниэль, развешивая на спинке стула ее новую одежду, которая оказалась куда приличнее прежней. Вставив затем в глаз монокль, граф подверг девушку тщательному придирчивому осмотру.

— Что-то непонятное происходит с моими ногами, — смущенно проговорила в ответ девушка.

— Этого надо было ожидать. Ничего страшного, скоро все пройдет. Просто вам надо поесть.

Даниэль глубоко вздохнула, высунула из-под подстилки обе ноги и с испугом спросила:

— Что с ними могло случиться?

— Это результат морской болезни. Вы пережили одну из самых скверных ее разновидностей, по крайней мере, из тех, с какими мне приходилось сталкиваться. Но сейчас больше нет причин для плохого самочувствия, с ногами вскоре тоже все будет в порядке. Кстати, сегодня ночью вы были не одиноки: в разной степени морская болезнь коснулась доброй половины команды.

— Но, уж конечно, не вас! — с чуть заметной досадой пробурчала Даниэль.

— Я действительно не подвержен морской болезни, — усмехнулся Линтон. — Но, поверьте, такие люди, как я, — редкость. А теперь умывайтесь и одевайтесь, вода в кувшине. Когда будете готовы, приходите в соседнюю каюту, и мы вместе позавтракаем.

Линтон слегка поклонился и, повернувшись, вышел. Даниэль с некоторым опасением сбросила с себя подстилку и, расстелив на столе, поставила туда же кувшин. Вода в нем оказалась довольно холодной, но девушка все же с наслаждением обмыла ею горевшее огнем тело, на котором уже начала образовываться соленая корка от высохших морских брызг и пота. Поначалу движения Даниэль были неуверенными и вялыми, однако постепенно руки и ноги обретали былую подвижность, и через несколько минут она уже занималась своим туалетом с обычной энергией…

…Даниэль робко постучалась в дверь соседней каюты.

— Войдите! — раздалось по-французски.

Каюта графа разительно отличалась от той, которую занимала девушка. На натертом до блеска полу лежал даже турецкий ковер, а большая широкая кровать с пологом не имела ничего общего с ее жалкой койкой. Линтон поднялся из-за уже накрытого к завтраку стола и сделал шаг навстречу Даниэль. Удрученный вид девушки и ее большие растерянные глаза вызвали мягкую улыбку на обычно бесстрастном лице графа.

— Бедный ребенок пережил трудные времена, — участливо сказал он. — Садитесь завтракать.

Это был отнюдь не французский завтрак. На столе отсутствовали легкие блюда — хлеб, булочки, джем, мед, кофе. При одном только виде огромной тарелки с копченой свиной грудинкой, взбитым яичным белком, свежайшей розовой ветчиной и кусками поджаренной мясной вырезки воспоминания Даниэль о неприятностях минувшей ночи мигом улетучились. Она села на предложенный графом стул с плюшевым сиденьем и жадным взглядом уставилась на все это изобилие яств.

— Что я мог бы вам предложить? — галантно спросил граф, садясь за стол напротив девушки.

— Абсолютно все. Разве что кроме мяса, — не менее учтиво ответила Даниэль, потянувшись за серебряным кофейником.

— Но сначала — молоко! — непререкаемым тоном заявил Линтон, доверху наливая огромную чашку густой белой жидкостью и ставя ее перед девушкой. — Молоко быстро насыщает желудок, а это, дитя мое, как раз то, что вам необходимо сейчас в первую очередь.

Граф первым расправился с завтраком и, откинувшись на спинку стула, принялся молча потягивать пиво из большой кружки с оловянной крышкой. Он обдумывал, как по дороге в Корнуолл организовать встречу Даниэль с премьер-министром Англии Уильямом Питтом. Информация о ситуации во Франции, которой располагала девушка, представляла слишком большую ценность, чтобы пренебречь ею. Линтон не сомневался, что глава британского правительства с интересом выслушает Даниэль. Но как устроить эту встречу, не называя фамилию девушки, не раскрывая ее инкогнито?

— Вас что-то тревожит, милорд?

Вопрос, заданный мягким, участливым тоном, прервал серьезные размышления графа. Он невольно подумал, какой чудесный и музыкальный голосок бывает у Даниэль, когда она не ругается с хозяевами гостиниц или конюхами на их уличных диалектах. Пожалуй, чем скорее Даниэль де Сан-Варенн сменит свою детскую юбчонку на что-нибудь более солидное, тем будет лучше! Эта неожиданно мелькнувшая мысль повлекла за собой целую цепочку других. И в мозгу его светлости, лорда Джастина Линтона, вдруг зародился блестящий план, который мог бы послужить очень важной цели. Конечно, если выверить все детали и довести план до совершенства…

— Милорд? — еще раз повторила Даниэль. Она с волнением смотрела на графа. Тот заметил это и заставил себя слегка улыбнуться в ответ.

— Я ни о чем не тревожусь, дитя мое. Просто я думал о том, хватит ли у вас сил ехать сегодня верхом?

— Ехать верхом вместо того, чтобы трястись в тех ужасных коробках, которые называют экипажами?! — воскликнула Даниэль, и глаза ее радостно заблестели.

— Совершенно верно.

— О, милорд, верховую езду я люблю больше всего на свете! Но где же мы достанем лошадей?

— Наймем в ближайшей деревне, — сказал граф. — Конечно, скорее всего, это будут жалкие клячи, но надеюсь, мы отлично доедем и на них. Или найдем им какую-нибудь смену.

— Я уже с февраля ни разу не садилась в седло! — воскликнула Даниэль и с восторгом захлопала в ладоши. В душе его светлости шевельнулось сомнение:

— Вы действительно хорошо умеете ездить на лошади, дитя мое? — спросил он.

Девушка ответила таким презрительным взглядом, что граф тут же пожалел о своем вопросе.

— Конечно, умею, милорд! И очень даже неплохо. Может быть, даже лучше, чем вы!

— Даниэль, когда вы наконец научитесь следить за своими выражениями? — горестно вздохнул граф. — Подобными резкими ответами на вполне невинные вопросы трудно завоевать любовь или даже просто расположение в свете.

— Не понимаю, почему я должна непременно кого-то или что-то завоевывать? — мгновенно парировала девушка. — А что касается света, то у меня нет никакого желания в нем бывать. Брови графа сурово сдвинулись, и он уже открыл рот, чтобы дать девушке сердитую отповедь, однако в последний миг раздумал и только заметил:

— Мне бы хотелось надеяться, что ваши дедушка и бабушка придерживаются на этот счет другого мнения. — И тут же резко переменил тему разговора: — Как только мы придем в Дувр, я отправлюсь на поиски лошадей. Не желаете меня сопровождать?

Этого предложения было достаточно, чтобы смыть в душе Даниэль неприятный осадок от только что происшедшей размолвки с графом. Кроме того, она так давно привыкла уверенно идти своей дорогой, что это предложение графа, мешавшее намеченному еще в Париже собственному плану, не очень ее встревожило.

Даниэль поднялась на палубу и с интересом стала оглядываться по сторонам. Знаменитые белые скалы Дувра произвели на девушку не меньшее впечатление, чем во время ее путешествий сюда в детские годы. Она вспомнила даже маленькую деревушку, стоявшую на самом берегу пролива. Фигурки жителей уже суетились, освещенные лучами раннего утреннего солнца.

Несколько в стороне от причала стояла все та же гостиница «Пеликан», блестя на солнце стенами из белого кирпича и сверкая оконными рамами из дорогого металла, намекавшими на ее вечное процветание.

Сойдя на берег, путешественники направились прямо к гостинице. В расположившейся во дворе чистой конюшне стояли пять свободных лошадей. Граф критически осмотрел каждую.

— Какую предпочитаете вы? — обратился он к Даниэль.

Та очень серьезно отнеслась к его вопросу и принялась внимательно осматривать лошадей. Граф с интересом следил за девушкой. Опытные пальцы Даниэль со знанием дела ощупали каждое сухожилие, проверили ширину спины и реакцию животного на седло. Она приподняла верхнюю губу каждой лошади, чтобы убедиться в отсутствии желтых, старых зубов.

— Пегий мерин и серая кобыла уж больно некрасивы, — вынесла она свой приговор, — хотя и очень выносливы.

Девушка улыбнулась, и на ее щеках образовались две очаровательные ямочки.

— Черный жеребец испустит дух после первых же двадцати миль, — продолжала Даниэль, — у гнедой кобылы искривлен позвоночник, а чалая годится только для катания детей.

Линтон слушал и каждый раз одобрительно кивал головой, соглашаясь с мнением девушки. Когда же Даниэль наконец выбрала двух лошадей, он признал, что это были, бесспорно, лучшие животные в конюшне, хотя и несколько худоватые.

— Проследите, чтобы их оседлали, — распорядился граф. — Я буду в кофейне.

Даниэль проводила его взглядом, подумав, что роль слуги не становится для нее ни легче, ни приятнее. Ну ничего! Уже совсем скоро она объявит своему самозваному опекуну, что разрывает заключенный в Париже договор! Хотя разговор, конечно, предстоит не слишком приятный… Но мадемуазель де Сан-Варенн, однажды дав слово, не может его тайно нарушить. Это означало бы потерять честь. Поэтому придется открыто объясниться с Линтоном и попросить его снять с нее бремя обещания.

Даниэль сама оседлала серую кобылу, пока местный конюх возился с пегим мерином. Вскочив в седло и взяв поводья, она подъехала к парадному входу гостиницы. Вскоре на пороге появился Линтон. Ему подвели мерина, и граф, встав одной ногой в стремя и легко перекинув другую через спину лошади, уселся в седло. Сзади к седлу был крепко привязан знаменитый чемодан. Линтон мельком взглянул на «слугу» и отметил, что Даниэль как влитая сидит на своей кобыле.

— Едем по дороге на Лондон, — скомандовал граф. — Надеюсь, сегодня мы преодолеем миль шестьдесят.

— Почему же по лондонской дороге? — в недоумении переспросила Даниэль, нахмурив брови. — Когда мы ездили в Корнуолл с мамой, нам никогда не приходилось проезжать через Лондон.

— У меня там есть несколько дел. Необходимо заключить одну сделку.

— Серьезно?

Его любопытная подопечная удивленно приподняла брови. И тут Линтон решил, что сейчас наступил, наверное, самый удобный момент для обсуждения с девушкой его плана. Или хотя бы его отдельных деталей. Даниэль выслушала графа молча, но с явным интересом.

— В каком же качестве я должна встретиться с месье Питтом, вашим премьером? — спросила она, когда Линтон закончил свои объяснения.

— Его зовут граф Чатам, — поправил Линтон. — Что же касается вашего вопроса, то я пока толком не знаю, как лучше все это устроить. Но льщу себя надеждой, что в конце концов что-нибудь придумаю.

Ехали они быстро. Остановились только два раза, чтобы дать отдохнуть лошадям и немного перекусить в придорожных тавернах, в изобилии разбросанных вдоль оживленного пути.

День уже склонялся к вечеру, когда всадники привязали лошадей во дворе небольшой гостиницы «Красный лев». До Лондона оставалось еще около двадцати миль. Первоначально Линтон намеревался добраться до столицы еще засветло. Но, посмотрев на Даниэль, изменил решение. Хотя девушка не проявляла заметных признаков усталости, он отлично понимал, что испытания прошлой ночи не могли пройти для нее бесследно. Ее посадка оставалась прямой и уверенной, однако глаза предательски покраснели, а сквозь слабый румянец на щеках пробивалась матовая бледность.

— Вот так так! Да это же Линтон! Каким ветром тебя сюда занесло, Джастин?

Даниэль широко раскрытыми от изумления глазами уставилась на говорившего, не заметив легкой тени недовольства на лице графа. Впрочем, хмурое выражение почти сразу сменилось привычной бесстрастной маской.

— Добрый день, Джулиан, — холодно ответил Линтон. Даниэль догадалась, что перед ними — кузен ее покровителя, имя которого тот как-то упоминал. — Прошу разделить со мной ужин. Если, конечно, удастся раздобыть что-нибудь приличное.

Не сходя с лошади, граф протянул кузену холеную руку и чуть коснулся его пальцев, на одном из которых красовалось золотое кольцо.

Даниэль никогда раньше не встречала такого великолепного мужчины. Темно-бордовое пальто, расшитое серебряными шнурками, голубые бриджи, перехваченные у колен сапфировыми пряжками, и туфли, украшенные драгоценными камнями, — все это как нельзя лучше гармонировало с фигурой, по стройности и силе не уступавшей фигуре графа Линтона. В галстуке Джулиана блестели булавки с сапфировыми и бриллиантовыми головками, а на голове красовался роскошный парик, искусственные локоны которого чуть прикрывали лоб. С лица Джулиана не сходило наивное, на удивление мальчишеское выражение.

— Что касается ужина, — ответил он, восторженно улыбаясь, — то тебе, старина, здорово повезло! Я заказал такие блюда, которые удовлетворят любой, даже самый утонченный вкус. Такой, как твой. К тому же хозяин поклялся мне, что его красному вину нет равных во всей Англии.

Тут взгляд его лазурно-голубых глаз случайно упал на лошадь его светлости.

— Боже мой, Джастин! — пробормотал Джулиан чуть ли не со страхом. — И тебе не стыдно разъезжать по стране на этой старой кляче?!

— Кляча еще очень надежна, Джулиан, — ответил Линтон, почти с любовью похлопав по шее усталое животное. — Хотя ее внешний вид действительно оставляет желать лучшего.

Граф легко спрыгнул на землю и, оглянувшись на Даниэль, перехватил откровенно восхищенный взгляд, брошенный ею на Джулиана.

— Похоже, твои манеры, парень, улетучились вместе со способностью соображать, — на отменном французском сленге сказал граф замешкавшемуся «слуге» и бросил тому поводья.

Лорд Джулиан только сейчас заметил спутника своего кузена: его удивил раздраженный взгляд, который «слуга» бросил на графа. Он никогда не видел, чтобы прислуга так реагировала на приказы своих хозяев. Джулиан открыл было рот, чтобы высказаться по этому поводу, но граф дружески положил руку ему на плечо и, мягко подтолкнув в сторону таверны, стал расспрашивать, как тот оказался на дороге в Дувр.

Джулиан вообще-то любил своего двоюродного брата. Рано осиротев, он попал под его опеку, от которой освободился только примерно четыре года назад, став совершеннолетним. Однако сейчас ему меньше всего нужна была эта случайная встреча.

Джулиан при всей своей щегольской внешности имел трезвую голову на плечах и достаточно зоркий глаз. Поэтому он с подозрением отнесся к Даниэль. Джулиан с тоской подумал, что грядущий вечер может оказаться гораздо менее приятным, чем можно было ожидать, — не помогут даже обещанный хозяином «Красного льва» отменный ужин и лучшее в Англии вино.

Самые худшие опасения подтвердились уже через несколько минут, когда Даниэль, бесцеремонно распахнув дверь, вошла в небольшой кабинет, куда кузены удалились для приватной беседы. Оба обернулись и с недоумением посмотрели на дерзкого «слугу».

— Дорогой мой, прежде чем входить в комнату, принято постучаться, — сказал Линтон тем мягким тоном, в котором Даниэль уже научилась улавливать нотки раздражения.

— Извините, милорд. Я пришел узнать, не будет ли у вас каких-либо распоряжений.

Даниэль легко заговорила на столь знакомом ей языке парижских улиц. Поза девушки дышала вызовом, а взглядом она просто впилась в лорда Джулиана.

— Я хочу проверить лошадей, — вновь обратилась девушка к графу, — и потом, если не буду вам нужен, собираюсь поужинать.

Линтон вздохнул. Присутствие кузена вынуждало его спокойно реагировать на вызывающий тон Даниэль. В противном случае любопытство Джулиана было бы раздразнено еще больше. Он уже сейчас с изумлением смотрел на Даниэль, силясь понять причину столь наглого поведения простого слуги в присутствии хозяина.

Граф встал и подошел к двери.

— Какой же ты дерзкий мальчишка, — негромко сказал он, приподняв рукояткой охотничьего хлыста подбородок «слуги». Теперь Даниэль была вынуждена смотреть прямо в глаза Джастина, ставшие вдруг узкими и колючими. — Я не терплю дерзости, — продолжал граф. — Ты это быстро поймешь, если будешь внимательнее. Надеюсь, я ясно выразился?

Карие глаза девушки горели непередаваемой яростью. И граф поспешно встал между Даниэль и Джулианом, чтобы тот этого не заметил.

— Сейчас ты поднимешься в мою комнату, — сказал он все тем же негромким голосом, — распакуешь чемодан и приготовишь мою вечернюю одежду. Кроме того, мне потребуется горячая вода. Как, кстати, и твое присутствие. Я поднимусь к себе примерно через пятнадцать минут.

На лице Даниэль появилось растерянное выражение. Она подумала, что на этот раз, наверное, позволила себе слишком много. И, невнятно пробормотав себе под нос «слушаюсь, милорд», выскочила в коридор.

— Послушай, это просто какой-то нахальный бездельник! — воскликнул Джулиан, когда за Даниэль закрылась дверь. — Честное слово, я тебя не узнаю! Где только ты его откопал?!

Линтон в течение почти минуты внимательно рассматривал в висевшем над камином зеркале свой галстук, старательно его поправляя, и лишь после этого лениво ответил:

— Скажу честно, Джулиан, это была большая ошибка. Я поддался чувству жалости, увидев, как здоровенный булочник избивает несчастного уличного мальчишку. Вмешался в драку, отбил его и взял к себе. Другими словами, прибавил еще один странный поступок к тем, которые уже успел совершить в своей жизни. Не все из них были честными. Но даже к таким меня что-то необъяснимо подталкивало. Мною двигал какой-то подсознательный импульс, о котором впоследствии я не раз жалел…

— Послушай, Джастин, — прервал его кузен, пожав плечами, — никто и никогда не поверит, что, вешая себе на шею именно этого наглого щенка, ты руководствовался лишь состраданием.

— Только умоляю тебя, Джулиан, не пытайся узнать, насколько можно доверять нашим друзьям. Даже если почувствуешь горячее желание это сделать. То, что я тебе сейчас рассказал, пока никому не известно. Пусть так останется и впредь. В противном случае пойдут сплетни, а я бы очень этого не хотел.

Линтон выразительно взглянул на Джулиана, и тот, поняв, что получил своего рода приказ, обещал держать язык за зубами.

— Но как ты все-таки намерен с ним поступить? Ведь этого сорванца уже сейчас почти невозможно держать в руках. Ха! Я бы дал тысячу гиней, чтобы увидеть реакцию Питершама!

— Я отошлю его в Дейнсбери, — ответил Линтон, отводя взгляд в сторону. — Мальчишка умеет обращаться с лошадьми, содержать в порядке конюшни, а о его воспитании сумеет позаботиться Джон.

Джулиан одобрительно кивнул головой. Джон был старшим конюхом имения Линтона в Гемпшире и воспитал не одного ученика. Сам Джулиан в свое время прошел его школу и частенько вспоминал эти подчас грубые, но полезные уроки…

Когда несколько минут спустя Линтон поднялся в свою просторную, залитую вечерним солнцем комнату, то застал «слугу» в необычно подавленном расположении духа. Вопросительно приподняв правую бровь, граф строго посмотрел на маленькую фигурку, съежившуюся в широком кресле у окна.

— Горячая вода уже готова, милорд. Все ваши туалетные принадлежности распакованы. Только что вы собираетесь надеть сегодня вечером, я, увы, не знаю.

Даниэль пробормотала все это жалким голосом, смущенно уставившись себе на руки под неумолимым взглядом графа.

— Даниэль, вы могли бы уже понять, что я не обращаюсь с вами как со служанкой, когда мы остаемся одни. Однако во время «представлений», которые мы с переменным успехом устраиваем на публике, вам не следует забывать свою роль. Поэтому должен с прискорбием сообщить, что спектакль, который вы четверть часа назад попытались разыграть перед моим кузеном, был непереносимо глупым. Или вы серьезно решили стать отбросом общества и навеки замуроваться в четырех стенах в Корнуолле? А вам не избежать этого, если хоть одна из ваших выходок станет достоянием гласности в свете. Смотрите, моя милая девочка, вы можете совершить страшную ошибку!

— Вы заставили меня нести свой крест, и я… я иногда даже не знаю, куда…

Даниэль сама толком не понимала, что говорит. Что же касается Линтона, то он вообще счел ее слова бредом — как оно отчасти и было. Однако граф не смог все же удержаться от небольшой проповеди:

— Если вы имеете в виду мою попытку вразумить вас во время инцидента на конюшенном дворе, то вы, видимо, гораздо глупее, чем я предполагал. Но дело даже не в этом. Вы смотрели на Джулиана глазами самки оленя перед первой случкой. Поймите же, такого выражения не может быть на лице мальчика-слуги!

— Он очень привлекательный мужчина, — пробормотала Даниэль.

Граф бросил на нее удивленный взгляд, одновременно почувствовав прилив каких-то неведомых ему доселе эмоций. Неприятных эмоций. Неужели это ревность? Конечно, нет! Хотя по возрасту его кузен, разумеется, больше подходит этому сорванцу с сомнительной репутацией, нежели сам Линтон. Джастин подумал, что, пожалуй, Даниэль смотрит на него только как на крайне неприятного самозваного опекуна с диктаторскими замашками, и слегка пожал плечами. Как бы там ни было, но эту роль ему придется доиграть до конца: они оба были в этом заинтересованы. Он, Линтон, должен в целости и сохранности передать чете Марч их чадо.

— Возможно, что он и привлекательный мужчина, дитя мое, но одновременно Джулиан — неисправимый распутник. И вы убедитесь в этом, когда будете дебютировать в свете как женщина.

Сделав это довольно грубое заявление, граф повернулся к раскрытому чемодану и принялся выбирать рубашку и галстук для вечернего костюма.

Даниэль увидела, что Линтон потерял самообладание, и решила, что настал подходящий момент высказаться самой. Она гордо закинула голову и торжественно заявила:

— В мои планы, милорд, не входят никакие светские дебюты. В том числе — и как женщины!

— Черт побери, о чем вы? — отозвался Линтон из-за ширмы. — Впрочем, у вас есть отличный выход из положения: брак с каким-нибудь увальнем из деревенских помещиков и безрадостное существование среди корнуоллских коров.

— Милорд, я говорю о том, что не смогу выполнить данное вам в Париже обещание. И отказываюсь от вашего дальнейшего покровительства.

Если Даниэль ожидала взрыва, то ее ждало разочарование. Его светлость, по-прежнему не выходя из-за ширмы, безразличным тоном поинтересовался:

— И почему же вы так решили, детка?

— У меня есть собственные планы, милорд, которые, я уверена, вы не одобрите. Я не сомневаюсь, что могу рассчитывать на помощь дедушки, но боюсь, что вы всеми силами будете пытаться его разубедить.

Такое заявление невольно вызвало улыбку на губах Линтона:

— Если эти планы напоминают ваши обычные, то — вы, бесспорно, правы! Могу ли я теперь узнать, в чем они заключаются?

— Может быть, милорд, я не столь умна, но уж, во всяком случае, не полная дура, — с достоинством заявила Даниэль. В ответ за ширмой раздался громкий хохот.

— Тем не менее, — продолжала девушка тем же тоном, не обращая никакого внимания на столь оскорбительную реакцию своего собеседника, — я не оставлю вас до тех пор, пока мы не встретимся с лордом Чатамом. И если я смогу ему чем-то помочь, я это сделаю.

— Я очень вам благодарен, дитя мое, за информацию о будущем развитии событий. И все же должен с прискорбием сообщить, что мы не расстанемся, пока я не передам вас в руки дедушки с бабушкой.

С этими словами граф вышел из-за ширмы. В белоснежной рубашке с кружевными оборками на рукавах, умытый и свежевыбритый, Линтон как-то сразу помолодел. Открыв шкаф, он снял с вешалки темно-синюю, как полуночное небо, шелковую куртку и набросил ее на плечи.

— Я не думаю, милорд, что вам удастся мне помешать, — сказала Даниэль, смело посмотрев ему в глаза.

Линтон в удивлении и замешательстве развел руками:

— Боже мой, детка, но ведь это уже не просто глупость, а совершеннейший идиотизм. Очень жаль, что вы собираетесь втянуть в свой эксперимент и меня, ибо в результате ваших усилий наше не очень веселое путешествие может стать откровенно скучным. Уверяю вас! Но так или иначе я надеюсь, что за время нашего путешествия в Лондон вы успеете образумиться. Все же я не могу назвать вас совсем бестолковой: это было бы несправедливо.

Граф изобразил на лице благожелательную улыбку и взял из маленькой изящной коробочки щепотку нюхательного табаку.

Даниэль сердито посмотрела на своего мучителя, но не произнесла ни слова. Ее так и подмывало ответить этому несносному, надменному типу одной из своих самых оскорбительных тирад. Но прошлый опыт научил ее, что гораздо разумнее сначала хорошенько все взвесить.

— Я не настаиваю, чтобы сегодня вы оставались наверху, — задумчиво продолжал Линтон. — Хотя рекомендовал бы вам поступить именно так. Вы очень устали прошлой ночью и почти не спали. Отдохните, тем более что завтра нам предстоит очень рано встать. Хотите, я попрошу принести вам ужин?

— Нет, не надо. Я поем в кухне. Как и подобает простому слуге. Собираюсь хорошенько войти в роль.

— Делайте как вам угодно, — холодно ответил граф, не приняв вызова, — и постарайтесь держаться подальше от возможных недоразумений. Ведь вы не откажете мне в этой просьбе, дитя мое?

Граф легонько потрепал девушку по щеке и отправился вниз поужинать и поговорить с двоюродным братом в уютном маленьком кабинете.

Его последний вольный жест почему-то привел Даниэль в настоящую ярость, которую ей не на кого было выплеснуть. Пришлось ей несколько минут раздраженно ворчать себе под нос, что, однако, не помешало ей ополоснуться теплой водой, оставленной графом, смыть дорожную грязь и прилично одеться. Взглянув на себя в зеркало, Даниэль вышла в коридор, заперла за собой дверь и спустилась в кухню.

Совершенно неожиданно для себя она провела там прекрасный вечер. Природное остроумие, раскованность, дружелюбие — все это тут же расположило к ней многочисленных слуг, собравшихся перекусить и побалагурить. Здесь были официанты, горничные, конюхи, посудомойки — все сгрудились за одним длинным столом. У миссис Джарвис — жены содержателя таверны — было доброе материнское сердце. Она тут же решила, что тощему слуге графа Линтона необходимо усиленное питание. На столе перед Даниэль тут же возникла широкая деревянная доска с горой горячей отварной картошки и нарезанной большими кусками бараниной. Особого пристрастия к пиву Даниэль никогда не испытывала, но скользившие в разных направлениях по столу пенящиеся кружки могли соблазнить кого угодно. К тому же никаких других напитков за ужином не было. Даниэль тихонько пододвинула к себе одну из кружек и принялась понемногу потягивать пиво, делая вид, что его вкус доставляет ей огромное удовольствие.

После ужина компания перекочевала на конюшенный двор, чтобы после длинного рабочего дня воспользоваться положенным каждому получасовым отдыхом. Все эти люди поднимались задолго до рассвета и работали без передышки до заката солнца. Лишь поздно вечером каждый из них получал желанную возможность немного расслабиться, перед тем как отойти ко сну на бедной койке с соломенной подстилкой.

Именно в этот момент во двор вышли граф Линтон и его кузен Джулиан. Они решили прогуляться после роскошного ужина, в приготовлении которого хозяин таверны превзошел самого себя, и изрядного количества выпитого красного вина. Граф рассеянно окинул взглядом двор и вдруг, побледнев от гнева, застыл на месте…

Он увидел Даниэль де Сан-Варенн — внучку герцога де Сан-Варенна, графа и графини Марч, сидящей верхом на тянувшейся вдоль ухоженных конюшен низкой стене с пенящейся кружкой в руках. Ее окружала толпа слуг, конюхов и местных деревенских парней. Все они громко гоготали, отпускали грубые шуточки на ужаснейшем диалекте и, по всей видимости, получали огромное удовольствие от рассказов «слуги» графа Линтона о некоторых «его» парижских приключениях.

Вне себя от ярости, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Джастин ворвался в самую гущу слушателей, которая тут же рассыпалась при виде его почерневшего лица и бешено горящих глаз, и вырос, подобно неумолимому мстителю, перед испуганной девушкой. Раздался звон брошенной на землю и разбившейся пивной кружки: около стены растеклась большая пенная лужа. Даниэль почувствовала, как рука графа хватает ее за шиворот и грубо стаскивает с «насеста».

— Как вы посмели пить эту дрянь?! — злобно прошипел Линтон, подхватывая девушку под мышки и опуская на большую груду булыжника.

— Но… все это пили… — слабо защищалась Даниэль, также переходя на шепот.

— Не забывайте, что вы — Даниэль де Сан-Варенн, а не кухарка и не конюх! Неужели это надо объяснять?!

Девушка отшатнулась от пылавшего гневом лица графа, горящих бешенством глаз и плотно стиснутых губ. Она не могла больше вымолвить ни слова — только утвердительно кивала головой. В глазах стояли слезы, готовые вот-вот хлынуть по щекам горячими ручьями.

— Немедленно в постель! — скомандовал граф и, бросив уничтожающий взгляд на толпившуюся в стороне дворню, вернулся к Джулиану. Тот наблюдал всю эту картину, не веря своим глазам: никогда его спокойный, уравновешенный кузен не опускался до подобного поведения, и причиной такой несдержанности был всего-навсего мальчишка-слуга…

— Боже мой, Джастин! — воскликнул он. — В чем дело? Этот сорванец что-то натворил?

— Он еще слишком мал, чтобы пить пиво. И к тому же совершенно невоздержан на язык! — продолжал шипеть Линтон, стараясь подавить в себе непривычные эмоции. Граф был страшно зол на Даниэль за ее возмутительное поведение, но в не меньшей степени корил и самого себя за несдержанность.

Лорд Джулиан недоуменно пожал плечами и, помолчав немного, предложил перед сном отведать отличного портвейна из хозяйского погреба, а заодно перекинуться в карты. Линтон не стал возражать. Ему необходимо было какое-то время, чтобы успокоиться, к тому же он не хотел появляться в комнате до тех пор, пока Даниэль не ляжет спать. И еще надо было возместить хозяину причиненный ущерб.

Граф очень скоро проиграл кузену сто гиней. Тот отнес свой сногсшибательный карточный успех на счет рассеянности партнера, о чем не преминул тому сообщить:

— Послушай, Джастин, что за сквозняк у тебя сегодня в голове? Или ты нарочно проигрывал?

— Возможно, Джулиан, вполне возможно. Видишь ли, я просто не знаю другого способа заставить тебя принять деньги. Играл же ты действительно из рук вон плохо! Как, впрочем, и всегда.

— Это же нечестно, Джастин! Я не хочу играть «в поддавки». Ты меня просто оскорбляешь!

Граф негромко рассмеялся:

— Не выдумывай, дорогой кузен. Просто сегодня я немного не в себе.

Он проследил за тем, как Джулиан в очередной раз наполнил свой стакан и немедленно опустошил.

— Говоришь, не в себе? — переспросил тот. — Надеюсь, это не связано с твоим наглым мальчишкой?

— При чем тут он? — невнятно пробормотал Линтон. — Просто завтра мне предстоит встреча с Уильямом Питтом, а новости, которые я везу ему из Франции, отнюдь не веселые!

Тем временем, как и предполагал граф, знаменитое красное вино делало свое дело. Мысли о странных взаимоотношениях Линтона с обнаглевшим слугой постепенно выветривались из головы Джулиана. Вопросы, казавшиеся ему очень острыми и умными, с каждой минутой становились все более бессмысленными, как и его взгляд.

Однако прошло еще немало времени, прежде чем Линтон убедился, что его кузен окончательно перестал что-либо соображать. Тогда граф взял со стола зажженную свечу и отправился к себе.

Его осторожный стук остался без ответа. Стараясь не шуметь, Линтон открыл дверь и вошел в комнату. Там было совсем темно. Граф подумал, что Даниэль, вероятно, загасила все свечи и теперь зализывает раны, свернувшись на своей койке в дальнем углу. Он поставил свечу на столик около кровати и зажег от нее вторую — на деревянной полочке над камином: комната немного осветилась. Теперь оставалось посмотреть, что происходит в дальнем углу. Джастин подошел к раскладной кровати и нагнулся над «сорванцом». Даниэль спала, однако следы слез на щеках и припухшие покрасневшие веки выдавали недавнее эмоциональное потрясение. И довольно сильное…

Линтон глубоко вздохнул, осторожно прикрыл оголившиеся плечи девушки одеялом и вернулся к себе за ширму. Затем задул стоявшую над камином свечу, разделся при слабом свете той, что продолжала гореть у изголовья кровати, и лег.

Глава 5

Проснувшись, граф Линтон сразу почувствовал, что, кроме него, в комнате никого нет. За окном раскинулись бесконечные луга, чуть тронутые легкой изморозью, обычной для этих низменных мест. Из-за этого сразу определить время года было просто невозможно.

Погода явно не благоприятствовала верховой езде. Волей-неволей графу пришлось примириться с мыслью о том, что остаток пути до Лондона придется проехать на почтовом дилижансе.

Линтон спустился вниз, где в маленьком отдельном кабинете уже был накрыт стол для завтрака. Как и следовало ожидать, кузен графа еще спал. Раннего утра — по меньшей мере, до десяти часов — для Джулиана просто не существовало. Но граф и не испытывал никакого желания видеть брата. Джастина занимало совсем другое: куда пропала его отчаянная спутница? Прислуживавший за столом официант и миссис Джарвис сказали, что Даниэль видели внизу около шести часов утра. После этого ее и след простыл.

Граф бросил недовольный взгляд на лежавший перед ним кусок жареного филе, размышляя о том, насколько серьезным было обещание Даниэль не покидать его до окончания путешествия. Однако он сразу отбросил подобную мысль как вздорную. У этого полуребенка были уже полностью сложившиеся понятия о чести, и даже считая себя несправедливо обиженной, она никогда не нарушила бы своего слова.

Тем временем предмет озабоченных размышлений графа, после естественных для любой попавшей в подобную ситуацию девицы слез и переживаний, уныло брел через луга обратно к гостинице. Даниэль встала с первыми пташками, но, спускаясь в кухню, поняла, что природа проснулась уже давно. Прогулка всегда казалась ей самым полезным из всех существующих на свете завтраков. Поэтому девушка решительно воспротивилась попытке доброй миссис Джарвис накормить ее жареным мясом и ограничилась горячим пирогом и яблоком, которые сунула себе в карман.

Низкое серое небо вполне соответствовало мрачному настроению Даниэль. Она шла и думала о том, что граф Линтон слишком рьяно занялся ее воспитанием. И вообще начал проявлять ненужное рвение, заботясь о ней. Все это еще раз подтвердили события вчерашнего вечера. То, что позволил себе Джастин, явно выходило за границы простой заботы о ее здоровье. Теперь, после очередной выходки Даниэль, он непременно постарается помешать осуществлению ее планов до самого приезда в Корнуолл. Прежде Даниэль наивно полагала, что, если ей удастся освободиться от покровительства Линтона, граф, от природы флегматичный и хладнокровный, очень скоро забудет их встречу, сочтя ее всего лишь незначительным эпизодом. Уже сейчас, когда они покинули территорию Франции, безопасность Даниэль должна была тревожить его куда меньше. Почему Джастин не хотел согласиться с тем, что самой удачной концовкой их путешествия через Англию может стать бегство одного из путешественников? Причем того, который уже немного раньше проделал длинный и куда более опасный путь от Лангедока до Парижа… Но к сожалению, граф Линтон придерживался несколько странных, ужасно сердивших девушку представлений о том, как Даниэль де Сан-Варенн должна вести себя сейчас и в будущем.

Остановившись на несколько секунд у заводи, образовавшейся после дождя, прошедшего ночью, девушка бросила в нее огрызок яблока и долго наблюдала за расходившимися по мутной воде коричневыми кругами…

С той страшной ночи она перестала считать себя мисс Даниэль де Сан-Варенн и постаралась стать парижским оборванцем Данни. Так ей было легче претворить в жизнь задуманный план. Граф же, наоборот, пользовался всяким удобным случаем, чтобы напомнить Даниэль о ее аристократическом происхождении и гордом имени — де Сан-Варенн. Это выбивало девушку из образа Данни и вносило в ее душу полную сумятицу. Получалось, что Даниэль — нечто среднее между уличным бродягой и аристократкой. Причем все больше начинает ощущать себя последней. И Линтон был убежден, что так и должно быть.

Не может ли случиться так, что дедушка и бабушка, люди, оставшиеся в памяти Даниэль очень мягкими и добрыми, согласятся с мнением графа Линтона, вместо того чтобы одобрить и поддержать замыслы внучки? Ведь без их помощи ей не вернуться во Францию! А вернуться необходимо. Хотя бы на некоторое время. Только чтобы довести до конца задуманное. Причем на ее пути не должно встретиться никаких графов Линтонов!

Даниэль додумалась до этого уже у самых ворот «Красного льва». Здесь она столкнулась нос к носу со своим «опекуном», вышедшим на поиски пропавшего «сорванца».

— Доброе утро, Данни, — негромко сказал его светлость, стараясь быть учтивым, и посторонился, чтобы пропустить девушку.

— Утро доброе, — буркнула в ответ Даниэль, намереваясь быстро прошмыгнуть мимо. Но граф неторопливым жестом удержал ее, слегка обняв за талию.

— Вы, кажется, промокли, дитя мое?

— Моросит дождь.

— Да, это я уже заметил. Думаю, вам следует переодеться перед дорогой.

— Зачем? Чтобы снова промокнуть?

Даниэль чувствовала, что говорит и выглядит, как надувшийся ребенок, но ничего не могла с собой поделать. Граф же продолжал как ни в чем не бывало:

— Почему же? Вы не промокнете. Мы поедем дальше почтовым дилижансом.

Неторопливо вынув из кармана коробочку с нюхательным табаком, он открыл ее и аккуратно взял двумя пальцами понюшку.

— Но ведь осталось каких-то двадцать миль пути. Да и дождь не такой сильный, чтобы причинить кому-либо неудобства.

— Он причинит неудобства мне, дитя мое. К сожалению, я вынужден настаивать на том, чтобы вы еще некоторое время побыли в роли слуги.

Длинные пальцы графа осторожно провели по спине девушки чуть выше ее талии.

— Я хотел бы выехать через четверть часа. Вы будете очень любезны, если за это время успеете переодеться во что-нибудь сухое. Если вам трудно, я мог бы помочь.

Даниэль сделала шаг в сторону, и рука графа тут же соскользнула с ее талии.

— Ваша помощь не понадобится, милорд, — холодно сказала она и, гордо подняв голову, пошла к двери гостиницы.

Линтон смотрел ей вслед, чуть скривив нижнюю губу. И подумал, что «дитя» может доставить чете Марч куда больше хлопот, нежели эти почтенные люди смогут выдержать. Ему и самому начинало казаться, что его спокойному существованию в то солнечное апрельское утро пришел конец.

Почтовый дилижанс оказался легким на ходу, с отличными рессорами. Это было особенно приятно после неповоротливой колымаги, на которой они тряслись от Парижа до Кале. И действительно, чтобы покрыть остававшиеся до Лондона двадцать миль, путешественникам понадобилось чуть больше трех часов.

К дому графа на Гросвенор-сквер они подъехали вскоре после полудня. Но уже раньше, как только подковы запряженных в дилижанс лошадей застучали по лондонской мостовой, Даниэль напрочь забыла и свое плохое настроение, и терзавшие ее дорогой мрачные мысли. Виды, звуки и запахи огромного города захватили ее целиком. Какая разительная перемена, никакого сравнения со скучным Парижем, с его узкими вонючими улочками и тупиками, всегда таящими какую-нибудь опасность! Конечно, в Лондоне тоже не обошлось без нищеты и зловонных канав с нечистотами. Некоторые вымощенные булыжником улочки были до того узкими, что обитатели домов, стоявших один напротив другого, могли бы при желании обменяться друг с другом рукопожатием. Но при этом город выглядел на диво элегантным. Даниэль с приоткрытым от изумления ртом смотрела на широкие спокойные площади, окруженные высокими домами, плавно проплывающие мимо четырехместные коляски, ландо, фаэтоны, парные двухколесные экипажи. Из них выглядывали шикарно разодетые денди, учтиво приветствовавшие знакомых, едущих им навстречу.

Даниэль с завистью смотрела на всадников, мелькавших за изгородью Гайд-парка, и впервые за последние месяцы чувствовала необъяснимое желание сбросить с себя мальчишескую одежду. Но одновременно ей в голову пришло, что это, наверное, ужасно неудобно: ходить в таких широченных юбках на металлических обручах с чудовищными кринолинами по бокам? А эти прически! Несуразные, обильно напудренные сооружения, украшенные покачивающимися перьями страусов или каких-то других, еще более экзотических птиц. И если бы только ими!

Полузатворническая жизнь в Лангедоке была далека от столичной экстравагантности и изысканности, а в том, что касалось моды, вообще отстала на много лет — мать Даниэль нередко втихомолку оплакивала это, но вслух не жаловалась…

Граф Линтон, прекрасно знавший те места, которые они проезжали, с некоторым удивлением и даже сочувствием наблюдал за восторженным выражением лица Даниэль, прилипнувшей к окну кареты. Он подумал, что родители девушки совершили настоящее преступление, с самого рождения замуровав очаровательную наследницу их древнего, знатного рода в дикой, глухой провинции.

Карета подкатила к тяжелым парадным дверям графского дома, которые тут же открылись. Лакей в ливрее низко поклонился Джастину и уже собрался вытолкать обратно на мостовую прятавшуюся за его спиной Даниэль. Девушка мгновенно отпрыгнула в сторону, но граф крепко схватил ее за руку:

— Не бойтесь. Это мои люди. Не надо с ними разговаривать, просто делайте то, что я скажу.

Даниэль немного успокоилась. Поднявшись по высоким ступеням вслед за лордом Линтоном, она через несколько мгновений очутилась в огромном холле с невероятно высоким потолком. На второй этаж вела деревянная лестница с перилами, украшенными затейливой резьбой.

— Приветствую вас, милорд, — с поклоном проговорил вышедший навстречу дворецкий — стройный, элегантный, одетый во все черное. Во взгляде, скользнувшем по фигурке Даниэль, на миг мелькнуло выражение интереса, но тут же исчезло.

— Спасибо, Бедфорд. Я пробуду в Лондоне всего одну ночь. Надо завершить одно дело. Отведи мальчика в Голубую комнату и распорядись приготовить там все необходимое. В первую очередь — горячую воду для ванной. И через четверть часа пригласи ко мне Питершама. И еще: если мистер Хавершам дома, то пусть через час ждет меня в библиотеке. Принеси туда бутылку мадеры.

Не отпуская руки Даниэль, граф повернулся и быстро пошел к двери, которую распахнул перед ним слуга с бесстрастным лицом, одетый в ливрею.

Они вошли в огромный зал, стены которого были уставлены бесконечными рядами полок с книгами. Длинные окна в боковой стене, выходившие на улицу, наполовину были закрыты плотными, тяжелыми шторами. Пол устилали великолепные персидские ковры. Изящная мебель, сделанная руками лучших европейских мастеров, дополняла обстановку.

Однако Даниэль призналась себе, что большого впечатления это великолепие на нее не произвело. В доме Сан-Вареннов было много не менее, прекрасных и дорогих вещей. Ничего оригинального она не заметила и во внешности слуг. Их отличали, пожалуй, только безупречно строгая одежда и полная достоинства манера держать себя. При феодальных порядках, принятых в доме ее родителей, такое было просто немыслимым.

Даниэль с интересом вглядывалась в каждую мелочь, стараясь уяснить себе образ жизни графа Линтона. В том, что он был обладателем значительного состояния, она теперь уже не сомневалась.

Послышался осторожный стук в дверь, и в зал вошел Бедфорд. Он нес изящный серебряный поднос с граненым стеклянным графином и двумя хрустальными бокалами. Скольких мучительных сомнений стоило этому вышколенному слуге решиться поставить на поднос бокал для странного спутника его светлости. В глазах Бедфорда это выглядело вопиющим нарушением всех приличий. Но с другой стороны, граф так крепко держал мальчишку за руку, что это, по-видимому, означало: его светлость не только доверяет ему, но и приблизил маленького оборвыша к себе. «Следовательно, — рассуждал дворецкий, — не будет ли еще более вопиющим неприличием не оказать спутнику графа подобающего внимания и уважений?»

Его светлость ничего не сказал, заметив стоявшие на подносе два бокала. У Бедфорда отлегло от сердца, и он негромко спросил:

— Вашей светлости будет угодно закусить?

— Думаю, что нет. Но распорядитесь отнести поднос с закуской в Голубую комнату.

Линтон наполнил бокалы золотистым вином, предложил один из них Даниэль и, дождавшись, когда дворецкий выйдет, поднял свой бокал, предлагая тост:

— Я хотел бы выпить за окончание этого маскарада, дитя мое. Нам осталось играть свои роли всего несколько дней. Жаль, что ваши бабушка и дедушка проводят светский сезон в деревне. А то вы могли бы оказаться у них уже через час.

Даниэль неожиданно для себя подумала, что ничуть не жалеет об этом. Однако ничем не выдавая своих мыслей, продолжала с видом знатока потягивать тонкое вино.

Граф посмотрел на девушку с удивлением:

— Вам знаком этот вкус, детка?

— Винный погреб моего дедушки славился на всю Францию. Меня заинтересовал процесс виноделия, и дедушка охотно делился со мной своими секретами: наверное, у меня был отличный вкус к винам, потому что он всегда прислушивался к мнению своей внучки.

Линтон слушал, не переставая удивляться новым сюрпризам, сыпавшимся из его подопечной как из рога изобилия. Вообще же он начинал подозревать, что пока видит еще лишь верхушку огромного айсберга.

— Мне необходимо на несколько часов вас покинуть, Даниэль, — сказал он. И, видя, что девушка собирается протестовать, предупреждающим жестом поднял руку: — Не бойтесь, вам ничто не угрожает. И никто не будет вас беспокоить. Обещаю. Можете пока принять ванну, закусить, отдохнуть, почитать… Одним словом, делайте что хотите!

— Я не открывала ни одной книги с февраля. Можно посмотреть что-нибудь из вашей библиотеки?

— Библиотека в вашем распоряжении, друг мой.

Даниэль мгновенно исчезла за стеллажами. Но не прошло и минуты, как оттуда донесся ее голос:

— У вас прекрасный каталог, милорд.

— Мне посчастливилось найти опытного секретаря.

Даниэль появилась из-за стеллажей с двумя книгами под мышкой. Граф посмотрел на обложки, увидел, что это исторические сочинения, и про себя одобрил выбор девушки.

— Если вам хватит этого на ближайшие час или два, можете взять книги к себе в комнату. — Голос графа как-то странно дрогнул.

— Вас что-то удивляет, сэр? — поинтересовалась Даниэль.

— Вовсе нет, — спохватился Джастин. — Скажите, вы когда-нибудь читаете романы?

— Они очень редко мне попадались.

Граф проводил девушку на второй этаж, размышляя по дороге о том, какое впечатление эта девушка, знаток вин и исторических сочинений, произведет на высшее общество Лондона. В том, что следующий сезон в британской столице будет очень интересным благодаря появлению в свете Даниэль, Линтон уже не сомневался.

Голубая комната оказалась уютной, теплой и очень комфортной. В камине пылал огонь, в канделябрах горели свечи, разгонявшие своим мягким светом сырые послеполуденные тени, пытавшиеся проникнуть в дом через длинные, выходящие на широкую площадь окна. Горничная, возившаяся у стоявшей рядом с дверью большой фарфоровой ванны, проворно вскочила с колен и неловко сделала реверанс.

— Надеюсь, вы останетесь довольны, милорд, — сказала она с очаровательной улыбкой. — Если же молодому человеку что-нибудь понадобится, ему стоит только позвонить.

— Спасибо, — улыбнулся в ответ граф. — Вас, кажется, зовут Молли?

Розовые щеки девушки залились краской, и она в смущении присела еще раз.

— Да… да, милорд! — пробормотала Молли. Совсем растерявшись оттого, что граф вспомнил ее имя, она тут же выбежала за дверь.

Даниэль одобрительно взглянула на Линтона:

— Это очень хорошо, милорд, что вы всех слуг знаете по именам.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, — признался граф. — К сожалению, я не могу этим похвастаться. Молли просто особый случай, она внучка моего дворецкого. Так по крайней мере мне ее представили с самого начала.

— И все же вы запомнили имя. Еще не так давно я очень жалела, что не потрудилась получше узнать наших слуг в Лангедоке.

В голосе девушки промелькнула грусть, которую Линтон сразу постарался прогнать:

— Не расстраивайтесь, Даниэль. Думаю, от вашего внимания все же не ускользала их обычная болтовня.

И граф принялся внимательно изучать содержимое стоявшего на столе подноса.

— Смотрите, вам принесли замечательный обед! Советую, не откладывая, заняться им!

Приготовленное всмятку яйцо, жареное крылышко цыпленка, бутерброд с маслом и сладкий пирог — все это выглядело весьма аппетитно. А еще на подносе стоял бокал вишневого сока и источавший соблазнительные ароматы кофейник.

— Я, пожалуй, послушаюсь вас, милорд, — облизнувшись, проговорила Даниэль, и в ее глазах загорелись озорные искорки. — Вы можете спокойно предоставить меня самой себе. Я с удовольствием проведу несколько часов в одиночестве!

Линтон рассмеялся и загадочно посмотрел на девушку:

— Для вас приготовлено кое-что из одежды. Примерите после ванны.

И граф вышел через боковую дверь, которую Даниэль сначала не заметила. Из соседней комнаты послышались голоса, один из которых был девушке незнаком. Через несколько минут дверь вновь открылась, и на пороге появился Линтон с бархатным костюмом в руках.

— Конечно, он будет вам великоват, но ничего другого пока не нашли. Может быть, чуть позже… удастся раздобыть что-нибудь более подходящее.

— А кто в соседней комнате?

— Питершам, мой лакей.

— Значит, там ваша спальня?

— Да.

Линтон нахмурился, заметив озабоченность на лице Даниэль. Но тут же морщинки у его глаз разгладились, и он сказал с улыбкой:

— Я хочу, чтобы вы находились рядом со мной, детка. Думаю, так и вы будете чувствовать себя спокойнее. Или я ошибаюсь?

Даниэль медленно кивнула головой:

— Нисколько, милорд. Я действительно буду чувствовать себя уютнее, зная, что вы неподалеку. В этом доме все так незнакомо.

— Понимаю, дитя мое. Повторяю, не бойтесь, что кто-то нарушит ваше уединение до тех пор, пока вы сами этого не захотите. Так что желаю приятно провести время и отдохнуть. А я займусь делами.

Повинуясь неожиданному порыву, Линтон чуть запрокинул пальцами подбородок девушки и осторожно поцеловал ее в кончик носа. Даниэль немного испуганно покосилась на графа, но не стала протестовать. Хотя в семействе Сан-Варенн подобные вольности позволялись крайне редко, она подумала, что пусть лучше граф позволит себе иногда такую фамильярность, чем будет устраивать скандалы, подобные случившемуся в «Красном льве».

— В один прекрасный день вы обещаете превратиться в замечательную женщину, — мягко сказал Линтон. — Я просто жажду стать свидетелем этого превращения.

Оставшись одна, Даниэль еще долго чувствовала прикосновение губ Джастина к своему лицу. А граф тем временем с удовольствием поручил себя заботам Питершама, стараясь не замечать недовольного сопения слуги. Гордость того была глубоко уязвлена отказом хозяина разрешить сопровождать себя в путешествии по Франции. А тут еще выяснилось, что и в Корнуолл граф намерен ехать без слуг.

Джастин вышел из ванной заметно посвежевшим и кивком головы одобрил голубой костюм из тончайшего сукна, который Питершам разложил на кровати.

— Неплохо, Питершам, — заметил Линтон, садясь перед зеркалом и завязывая на шее галстук, только что поданный слугой.

Привыкнув за время путешествий обходиться без слуг, граф также пренебрегал париками и пудрой. Дома же он неизменно отдавал должное светской моде, скрывая собственные густые черные кудри под париками самых различных цветов и фасонов. Вот и теперь Джастин старательно примерял очередной парик под строгим наблюдением Питершама. Вдруг пальцы графа застыли, а глаза слуги расширились, став от удивления круглыми, как плошки: из соседней комнаты доносилось чье-то пение. Приятный высокий голосок, несомненно женский, старательно выводил мелодию популярной французской песенки.

Еще немного помедлив, Линтон продолжил свой туалет.

— Я не раз говорил вам, Питершам, что одним из самых ценных ваших качеств считаю глухоту. Я имею в виду вашу способность не слышать лишнего. Думаю, мы поняли друг друга, не правда ли?

Взгляды слуги и хозяина встретились в зеркале. Питершам утвердительно наклонил голову:

— Совершенно верно, милорд, — и вручил графу нюхательную табакерку…

Спускаясь по лестнице, Джастин вдруг вспомнил, что сам забыл попросить Даниэль воздержаться от пения в ванной. По крайней мере, на какое-то время…

Когда Линтон вошел в библиотеку, ему навстречу проворно поднялся из-за стола молодой человек в темном костюме.

— А, Питер, боюсь, что я вновь приехал вам надоедать! — приветствовал его граф.

Питер Хавершам был младшим сыном обедневшего барона. У графа Линтона он работал секретарем и очень этим гордился, ибо служить его светлости считалось весьма почетным. К тому же граф Линтон был известным специалистом в области внешней политики. Эта сторона жизни графа была известна немногим: в обществе Джастин предпочитал слыть просто одним из законодателей моды. Но для молодого Хавершама, не чуждого политических амбиций, дипломатическая деятельность Линтона не была тайной, и он не представлял себе лучшего покровителя.

— Надеюсь, милорд, ваша поездка в Париж была успешной? — с достоинством поинтересовался он, поклонившись в ответ на приветствие графа.

— Удручающей, Питер, весьма удручающей, — улыбнулся Линтон. — К тому же, вопреки ожиданиям, страшно утомительной. Могу я предложить вам стаканчик мадеры?

Граф налил вина в два бокала и, прежде чем сесть за широкий письменный стол, обернулся к своему секретарю:

— У меня есть для вас задание, Питер, полностью соответствующее вашим талантам. Я имею в виду прежде всего ваш природный такт и осторожность.

Молодой человек молча поклонился, стараясь угадать, что на этот раз хочет поручить ему хозяин.

— Необходимо срочно написать письмо Питту с просьбой об аудиенции, — спокойно сказал граф. — Аудиенция нужна мне немедленно, сегодня же вечером. Конечно, в удобное для него время. Но попытайтесь дипломатично намекнуть премьеру, что лично для меня предпочтителен ранний вечерний час. Буду очень признателен, Питер, если вы тотчас же сядете за работу.

— Слушаюсь, милорд.

— Поскольку вы — принц среди секретарей, — тихо добавил граф, — надеюсь, вам удастся дать понять мистеру Уильяму Питту, что со мной будет молодая дама, несомненно, располагающая очень важной для него информацией. Я вижу, вы испугались, Питер?

— Вовсе нет, сэр.

— Хорошо. Вы напишете также, что эта дама должна остаться инкогнито по важным личным причинам. Но я сам готов подтвердить каждое ее слово и полную достоверность информации. А потому и прошу господина премьера снисходительно отнестись к тому, что я смею ставить некоторые условия, организуя эту встречу. Вам все понятно, Питер?

— Постараюсь сделать все наилучшим образом, милорд.

— Я в этом не сомневался, мой мальчик. Завтра утром я должен уехать в провинцию. Может быть, на день или чуть дольше. Поэтому если у вас есть какие-либо дела, требующие моего присутствия, то лучше заняться ими сейчас.

Граф опустился в кресло и отпил глоток из бокала, одновременно с тайным удовольствием наблюдая за совершенно непроницаемым выражением лица молодого человека. Линтон отлично понимал, какие мысли скрывались за этим широким и умным лбом.

— Вы едете в Дейнсбери, милорд? — спросил Питер, — Есть какие-то мелкие дела в имении, требующие вашего присутствия?

— Нет, Питер, целью моей поездки будет не Дейнсбери.

— Тогда, милорд, у меня нет ничего неотложного, кроме нескольких извинений в ответ на приглашения, которые пришли в ваше отсутствие. Вы рассчитываете вернуться к балу, устраиваемому графиней Девоншир?

Линтон усмехнулся:

— Нет, Питер, боюсь, к тому времени меня еще не будет в Лондоне. Очень жаль, конечно…

— Конечно, — эхом повторил было Питер, в глазах которого мелькнуло понимание. Секретарю прекрасно известно отвращение, питаемое его светлостью к обязательным нудным визитам, которыми был наводнен лондонский светский сезон.

— Теперь приступайте к работе, Питер, — сказал граф. — Но прежде предупредите Бедфорда, что я буду ужинать в шесть часов у себя. Пусть накроет стол на двоих. Само собой разумеется, что во время ужина никто не должен меня беспокоить.

Питер поклонился, представив себе, какой ужасный переполох вызовет распоряжение графа на кухне. Шеф-повар готовился подать хозяину дома совершенно фантастический ужин, но при этом никак не рассчитывал на еще одного гостя. Тем более что времени до шести часов оставалось в обрез.

Изящная двухместная коляска, запряженная парой чистокровных рысаков темно-каштанового цвета, дожидалась у парадного подъезда. Конюх атлетического телосложения, державший лошадей под уздцы, увидел выходящего на крыльцо графа, снял шляпу и низко поклонился. Тот слегка кивнул в ответ и окинул недовольным взглядом сначала улицу, а потом, поморщившись, посмотрел на небо. Действительно, день выдался не из лучших. Хотя дождь к тому времени перестал, над городом нависли угрюмые тучи, и все вокруг выглядело серым и неприветливым.

— За лошадьми как будто был прекрасный уход, Томас, — одобрительно сказал Линтон, беря у конюха вожжи и вспрыгивая на место кучера.

— Благодарю, ваша светлость. Но будьте осторожны. В них сегодня словно дьявол вселился!

— Ничего, — усмехнулся граф. — Отойдите с дороги. Конюх отпустил лошадей, и те рванули вперед, чуть не сбив его с ног. Однако граф одним движением кистей рук натянул поводья и заставил пару повиноваться. Коляска гордо выехала на площадь. Томас с некоторой тревогой смотрел ей вслед. И, оглянись Линтон, он заметил бы, как в окне второго этажа шевельнулась занавеска: из-за нее за графом внимательно следили большие карие глаза…

…Мадам Лутье, содержавшая большой магазин одежды на Бон-стрит, чуть не упала в обморок от отчаянного крика влетевшей к ней служанки: «Его светлость у наших дверей!» Посмотрев в окно, мадам действительно увидела графа Линтона, выходившего из коляски. Для него это была вынужденная остановка. Томас просил не перетруждать сразу лошадей, однако магазин мадам Лутье подвернулся Джастину очень кстати. Он открыл дверь и вошел.

— Милорд, какая честь для меня! — приветствовала вошедшего стройная молодящаяся хозяйка, бросив на графа пронзительный взгляд. — Чем мы могли бы вам услужить?

— Мне нужно платье для молодой леди. Платье для визитов.

— Милорд мог бы мне сказать возраст леди?

— Она еще совсем юная. И сравнительно небольшого роста.

Мадам Лутье на минуту задумалась. Конечно, если граф начал выбирать себе любовниц среди совсем зеленой поросли, то это его личное дело. Но до сих пор бытовало мнение, что он очень разборчив и предпочитает иметь дело с достаточно умными и опытными женщинами, обладающими к тому же утонченным вкусом.

— Извините, милорд, ваша… дама… из приличного общества? — осторожно задала следующий вопрос мадам. На который сразу получила совершенно определенный ответ:

— Мы с ней отлично понимаем друг друга. Надеюсь, этого объяснения достаточно, мадам?

— О да, милорд!

Хозяйка повернулась к стайке молоденьких девиц, столпившихся у дальней стены магазина, и отдала им какие-то распоряжения. Те мигом исчезли и через несколько минут появились вновь с ворохом одежды самых разнообразных фасонов и расцветок. Все платья были сшиты по последней моде и выглядели очень элегантно. Граф опытным глазом оценил каждую вещь и выбрал зеленое платье, отделанное цветочками более темного оттенка. Рукава украшали зеленые бархатные оборки, а талию охватывал пояс из тафты. Тоже зеленый.

— Думаю, вот это подойдет, — сказал Линтон, указывая на платье.

— Потребуется примерка?

— Нет. У нее не будет времени.

Граф вынул табакерку и элегантным движением заправил ноздри ароматным зельем. Затем опустил коробочку в глубокий карман камзола и обвел взглядом столпившихся вокруг хозяйки девушек. Подозвав одну из них, он улыбнулся ей и попросил:

— Будьте любезны, детка, примерьте на себя это платье.

Грудь у «детки» оказалась значительно более пышной, чем у Даниэль. К тому же девушка была чуть ниже ростом, но в остальном их фигуры совпадали. Мадам Лутье уверила графа, что вся необходимая доделка наряда будет немедленно произведена в его присутствии. Откуда-то появившийся слуга с поклоном поднес Линтону бокал. Джастин пригубил вино и попросил мадам Лутье доставить платье к нему домой, добавив и «все остальное, необходимое для женского туалета». Хозяйка посмотрела на графа с удивлением:

— Как все остальное, милорд?

Граф, не отвечая, многозначительно посмотрел на мадам Лутье через стекло бокала. Та стыдливо опустила взор, и на ее щеках проступил слабый румянец.

— Это вам почему-либо трудно, мадам? — равнодушно поинтересовался его светлость.

— Нет, вовсе нет, милорд! — спохватилась мадам Лутье. — Я сейчас же пошлю одну из своих девушек к шляпнице за… за… Простите, милорд, а туфельки?

— Все, мадам. И туфельки, и теплую накидку под цвет платья, и шляпку с вуалью. Ну и… сами понимаете… Надеюсь, больше нет вопросов?

И граф доброжелательно улыбнулся хозяйке.

— Конечно, нет, милорд! — засуетилась мадам Лутье. — Когда прикажете доставить одежду?

Хозяйка явно была взволнована. Никогда еще она не получала такого странного заказа, хотя в лондонском высшем свете считалась самой известной модисткой. И сейчас ей предстояло рыскать по всему городу в поисках не только шляпки, туфелек и накидки, но и кое-чего другого. Под словами графа «сами понимаете» подразумевались и нижние юбки, и женские сорочки, и чулки, и панталоны, одним словом — все предметы интимного дамского туалета.

— Доставьте, пожалуйста, сегодня к половине шестого, — распорядился его светлость.

У мадам Лутье перехватило дыхание. Было уже три часа. Но граф Джастин Линтон был слишком важным клиентом. Когда-нибудь он непременно женится, и тогда графиня Линтон воздаст мадам Лутье сторицей за причиненное сегодня маленькое неудобство. Поэтому, не выдавая своих истинных чувств, мадам с большим почтением проводила его светлость и, тут же сбросив маску доброжелательности, вылила на своих девушек поток отборной ругани и разослала их с поручениями.

Не ведая о том, какой фурор произвел в магазине мадам Лутье его визит, Линтон покатил дальше. Ему еще предстояли визиты к своим банкирам, к нескольким известным ювелирам с Бонд-стрит и посещение одного магазинчика, торгующего весьма пикантными предметами женского туалета, которые могли оказаться крайне необходимыми Даниэль в дороге. Наконец в шестом часу усталый, но удовлетворенный Джастин бросил вожжи Томасу у парадного подъезда своего дома. В холле его уже дожидался Питер Хавершам.

— Милорд, господин премьер-министр будет рад принять вас сегодня в восемь часов вечера. В одиннадцать он должен поехать в парламент, где на этот час назначено голосование. Он надеется, что у вас с ним хватит времени на обсуждение всех проблем.

— Отлично, Питер, — одобрительно кивнул Линтон и прошел вместе с Хавершамом в библиотеку. — Я хотел бы попросить вас еще об одном небольшом одолжении…

В этот момент раздался осторожный стук в дверь, и в зал заглянул дворецкий. Граф обернулся к нему:

— А, Бедфорд! Спасибо, что подошли. Можете, кстати, налить мне бокал красного вина. Итак?

— Что вы прикажете делать с огромным пакетом, который только что привезли из магазина мадам Лутье, милорд? — спросил дворецкий, наливая вино и поднося бокал графу.

— Распорядитесь, чтобы его отнесли в мою комнату. И скажите Питершаму, что он понадобится мне только поздно вечером. Переодеваться к ужину я не хочу.

— Слушаюсь, милорд.

Бедфорд вышел из библиотеки в полной уверенности, что его хозяин начал понемногу сходить с ума. И насколько необратим этот процесс, растерянный дворецкий боялся даже подумать.

— Так-так, Питер, — покачал головой Линтон, заметив улыбку на обычно бесстрастном лице своего секретаря. — Бедный Бедфорд! Наверное, думает, что его хозяин свихнулся. Что ж, может быть, так оно и есть… В последнее время я сам себе начинаю удивляться.

— Милорд, о чем вы?! — в полной растерянности воскликнул Хавершам. Но Джастин лишь рассмеялся в ответ:

— Если со мной что-то и происходит, Питер, то это меня скорее радует, чем беспокоит. Оставим этот разговор. Завтра утром я намерен уехать почтовым дилижансом. Вы не могли бы проследить, чтобы все было в порядке?

— Я должен нанять экипаж, сэр?

— Именно так.

— Вы не хотите воспользоваться своим?

— Видите ли, ехать одновременно в двух экипажах, наверное, трудновато. Или вы придерживаетесь другого мнения?

— Я сейчас же позабочусь обо всем, милорд. Прикажете также нанять форейторов?

— Пожалуй. Но я собираюсь взять также двух своих лошадей для верховой езды. На всякий случай. Если почтовый дилижанс окажется не совсем удобным для путешествия.

И на лице Джастина расплылась широкая улыбка…

Апартаменты графа состояли из спальной комнаты, гардеробной, ванной и со вкусом обставленного кабинета. Именно в нем Линтон распорядился накрыть стол для ужина на двоих. Когда он вошел, в кабинете уже горел камин, окна были задернуты тяжелыми гардинами, а слуга заканчивал сервировку. Увидев хозяина, он, поклонившись, спросил:

— Ваше сиятельство прикажет мне прислуживать во время ужина?

— Нет. Оставьте все необходимое на маленьком столике у входа. Я управлюсь сам.

И Линтон прошел в спальню, где на кровати лежал чудовищных размеров пакет от мадам Лутье. Улыбнувшись, он тихонько постучал в дверь, ведущую в Голубую комнату.

— Да? — донеслось оттуда по-французски. Джастин отметил про себя, что голос Даниэль звучит мягко, но несколько настороженно.

— Можно войти, Данни?

— Прошу вас, милорд.

Даниэль упорно продолжала говорить по-французски. Войдя, Линтон увидел, что девушка сидит в шезлонге у окна, почти утонув в своем широченном бархатном костюме. Она старалась казаться равнодушной, но глаза ее выдали: Даниэль явно была рада видеть графа.

— Я чувствовала себя очень одинокой, милорд. Не слишком приятно сидеть взаперти в чужом доме, чужой комнате, слышать, как вокруг кипит чужая жизнь, и не иметь возможности принимать в этом участия.

— Но вас же никто не запирал, Данни. Разве не так?

— Согласитесь, милорд, что мое положение ничем не отличается от положения узницы, — уныло ответила Даниэль. — Вряд ли ваши домашние одобрили бы мое появление, если бы я в этой ужасной робе стала бродить по лестницам, подобно леди Макбет.

— Вы правы, дитя мое. Идите за мной — я приготовил вам сюрприз.

— Сюрприз?

Мгновенно вскочив на ноги, маленькая фигурка, на ходу запахивая полы бархатной куртки, подбежала к Линтону.

— Какой сюрприз, милорд? Мне в жизни никто и никогда не преподносил никаких сюрпризов. Я имею в виду, приятных!

Подобное признание подействовало на его светлость самым неожиданным образом. У Джастина вдруг запершило в горле и перехватило дыхание.

— Но, дитя мое, — начал он растерянно, — я от души надеюсь, что этот сюрприз будет вам приятен.

Линтон потоптался немного на месте, потом кивком головы пригласил Даниэль пройти к нему в спальню. Девушка взглянула на пакет, и на ее лице мелькнуло изумление.

— Прошу вас, детка, испортить мне настроение и вскрыть пакет.

Джастин вдруг почувствовал, что действительно волнуется. Такого с ним никогда не бывало! Он постарался справиться с волнением, но не смог. Между тем Даниэль успела вскрыть пакет и с радостным визгом принялась прыгать по комнате, прижимая к себе платье, проводя его нежной, мягкой тканью по щеке. Не меньший восторг вызвали панталоны и туфельки.

— Мне можно будет все это носить, милорд?

— Во всяком случае, это входило в мои намерения, — мрачно ответил Линтон. — Конечно, если вы не найдете этим вещам другого применения.

— Глупец! — буркнула Даниэль, и на щеках ее образовались две очаровательные ямочки.

— Не надо дерзить, детка, — притворно сурово проворчал граф. — Лучше идите к себе и оденьтесь. Только побыстрее. Ужин стынет, а я терпеть не могу холодную еду.

Даниэль сложила одежду обратно в пакет и намеревалась уже пойти к себе, но вдруг остановилась и растерянно посмотрела на Линтона.

— Что случилось, Данни? — удивленно спросил тот.

— М-да… Извините… Видите ли, милорд, я… я раньше никогда сама не одевалась.

«Черт побери!» — выругался про себя Линтон. Он и не подумал о том, что до своего бегства из дома эта девушка всегда одевалась с помощью многочисленных служанок. Позже ей пришлось носить бриджи и грубые мужские рубашки. Для этого не требовалось завязывать бесчисленные ленты, застегивать сотни пуговиц, расправлять затейливые кружева и взбивать подушечки на плечах. А сейчас… Боже, что же теперь делать? Он не мог позвать горничную в помощь Даниэль, ведь ее все здесь считали мальчиком-слугой…

Граф Джастин Линтон понял, что должен смириться с неизбежным.

— Я помогу вам, дитя мое, — несмело предложил он. — За последнее время мне пришлось перепробовать такое множество ролей. Я привык ко всему. Прошу вас, позовите, когда вам потребуется помощь.

Даниэль, несколько, правда, смутившись, все же приняла предложение графа и вернулась в Голубую комнату. Вздохнув, она вступила в отчаянную борьбу со множеством крошечных пуговиц на спине тонкой батистовой сорочки. Вылетавшие при этом из ее нежных уст непотребные выражения достигли сквозь закрытую дверь ушей графа, и тот, не выдержав, без всяких церемоний вошел в комнату девушки.

— Это же полнейший абсурд! — возмущалась Даниэль. — Интересно, как может человек застегивать эти миллионы пуговиц на собственной спине? Или предполагается, что он должен иметь глаза на затылке?!

— Действительно, это невозможно, дитя мое, — попытался успокоить девушку Линтон.

Он стоял за спиной Даниэль, стараясь не замечать, что через расстегнутую сзади сорочку проглядывает часть ее обнаженной груди. Конечно, на яхте, во время бури, он уже один раз ее раздевал, но тогда единственным его желанием было поскорее отделаться от выпачканной рвотой мокрой одежды. Сейчас же ситуация складывалась совершенно по-другому. В тонких шелковых чулках и белых панталончиках Даниэль выглядела не менее соблазнительно, чем любая из женщин, которых Джастину доводилось в своей жизни видеть полураздетыми. К счастью для обоих, Даниэль, казалось, просто об этом не думала. Кроме того, она уже успела привыкнуть к постоянному присутствию графа рядом с собой и, наверное, была бы очень удивлена, прочитав сейчас его мысли.

— Спасибо, сэр, — сказала она как ни в чем не бывало, оправив сбившуюся на груди сорочку и взяв со стула корсет. — Как вы думаете, это обязательно надевать? — И Даниэль без всякого смущения помахала корсетом перед носом графа.

— Боюсь, что да, — торжественно ответил Джастин. — Без него платье будет плохо сидеть на вас. Мы не будем его очень сильно затягивать, ведь у вас от природы такая тонкая талия.

Девушка слегка покраснела, но промолчала и просто вручила графу злосчастный корсет. Линтон, улыбаясь про себя, принялся ловкими пальцами шнуровать его на спине девушки. При этом он изо всех сил старался подавить в себе желание положить ладонь на ту мягкую часть ее тела, где оно начинает делиться пополам.

— Оказывается, милорд, вы имеете немалый опыт в одевании женщин, — не без ехидства ввернула Даниэль. — Признайтесь, в любовницах у вас не было недостатка?

Девушка слегка отстранилась и элегантно, как балерина, согнув ногу в колене, шагнула в первую из трех лежавших на ковре нижних юбок.

— Вы выбрали неподходящую тему для приличного разговора, Даниэль, — жестко ответил граф.

— Что ж, думаю вся эта обстановка отнюдь не подходит для светских бесед. Не правда ли? — парировала Даниэль.

В глазах у нее запрыгали чертенята, а на щеках от озорной улыбки вновь образовались ямочки. Уголки губ графа чуть вздрогнули, но он сказал холодным тоном:

— Возможно, это так. Однако советую вам воздерживаться от подобных замечаний в чьем-либо присутствии. Допустим, я не нахожу в них ничего предосудительного, но другие люди могут отнестись к вашим словам совсем иначе.

Даниэль в ответ состроила гримаску, из которой можно было хорошо понять ее отношение к тем «другим». Граф внимательно посмотрел на девушку, и в душе его шевельнулось недоброе предчувствие. Она же, не обращая на Джастина внимания, принялась с любопытством изучать кринолин.

— Скажите, милорд, а как в этом проходят через дверь?

— Это еще очень маленький обруч, дитя мое. С ним у вас не будет никаких хлопот. Когда же привыкнете к нему, то без труда сможете проходить где угодно в кринолинах и пошире. А теперь нам следует поторопиться, я страшно голоден. Ужин, наверное, совсем остыл, пока мы здесь болтали. Кроме того, должен вам сообщить, что в восемь часов нас ждет премьер-министр Питт.

— Ах, вот почему я должна так одеться! Кстати, надеюсь, что ваш премьер не знает мою историю? — с тревогой в голосе спросила Даниэль, утонув с головой в оборках платья.

— Нет. Он даже не увидит вашего лица. Говорить вы будете только по-французски и отвечать лишь на те вопросы, которые он вам задаст. Никакой собственной инициативы! Господин Питт сам спросит о том, что ему нужно. А теперь повернитесь. Я хочу на вас посмотреть.

Даниэль медленно повернулась лицом к графу, почему-то сразу застеснявшись. Она чувствовала себя очень странно и неловко в этом новом наряде. Ведь всю жизнь она одевалась, как подобает несовершеннолетней девочке. И сейчас просто не могла себе представить, как выглядит со стороны.

Граф вставил в глаз монокль и внимательно осмотрел стоявшую перед ним Даниэль. Платье сидело отменно. Скромно декольтированная высокая грудь, поддерживаемая корсетом, как бы растекалась вверх к слегка оголенным плечам и гладкой стройной шее. Линтон невольно потупил взор, почувствовав, что едва может устоять перед подобным искушением.

— Я ошибся, — тихо произнес он, — когда сказал, что однажды вы превратитесь в прекрасную женщину. Вы уже сейчас совершенно неотразимы, миледи.

Даниэль покраснела до корней волос и прошептала:

— Правда, сэр?

— Совершеннейшая правда, Даниэль. Посмотрите в зеркало, если не верите мне.

Джастин взял девушку за плечи и повернул лицом к высокому зеркалу, висевшему в простенке между окнами. Даниэль взглянула и застыла в изумлении. На нее смотрела девушка, одетая в длинное, удивительно подчеркивавшее фигуру платье. Его зеленый цвет красиво оттенял матовую белизну кожи и бездонную глубину огромных темно-карих глаз. Под нежной тканью рукавов с кружевными манжетами угадывались тонкие руки с изящными запястьями. Стройную, точеную талию охватывал широкий пояс. Из-под оборок платья проглядывали крошечные ножки в почти детских светло-зеленых туфельках.

Линтон незаметно вышел в свои апартаменты, но через несколько минут вновь вернулся. В одной руке у него была коробочка с фирменной маркой самого известного в Лондоне ювелирного магазина, в который граф заезжал несколько часов назад. В другой руке граф нес зеленую кружевную косынку тончайшей работы. Джастин подошел сзади к Даниэль и накинул косынку вокруг шеи девушки так, чтобы угол платка закрывал декольте.

— Пока вы не вышли из младенческого возраста, надо блюсти девичью скромность, — шепнул он и улыбнулся.

— Помнится, вы говорили, что мне нечего закрывать, — уколола графа Даниэль.

— Я так сказал? Ай-ай, как нехорошо с моей стороны! Вы, верно, очень тогда на меня разозлились.

И граф открыл коробочку, в которой оказалась брошь, усыпанная мелкими бриллиантами. Даниэль взглянула на украшение и восхищенно всплеснула руками:

— Ой, какая прелесть! Я могу надеть ее?

— Конечно.

— Обещаю, что буду носить очень осторожно. Какая чудесная вещица!

— Она ваша.

Даниэль в замешательстве взглянула на графа:

— Моя?

— Да.

— Но, милорд, я… я не могу… Не могу ее принять. Вы и так сделали мне слишком много подарков.

— Опять вы ведете себя глупо и по-детски. Я предпочел бы видеть вас неприступной, упрямой и даже не всегда любезной. А вижу перед собой наивного ребенка. Честное слово, Даниэль, это скучно! Прошу вас оказать мне честь и принять подарок. Впредь я не желаю слышать от вас подобные глупости. Понятно?

— Вполне понятно, милорд, — с улыбкой ответила Даниэль. Она грациозно присела и протянула графу для поцелуя свою изящную ручку с тонкими длинными пальцами.

— Это же великолепно, Даниэль! — воскликнул Джастин, наклоняясь и поднося кончики ее пальцев к губам. — Теперь я вполне уверен, что вы хорошо знакомы с правилами этикета.

— Конечно, милорд. А вы в этом сомневались?

— И вновь достоин порицания, — пробормотал Линтон извиняющимся тоном. — Но поймите меня правильно, Даниэль. До сих пор я имел дело с дерзким уличным мальчишкой, непомерно гордым, кичащимся своей независимостью и превосходно галопирующим на лошади. И вся его одежда соответствовала образу отчаянного сорванца: в ней было удобно бегать по улицам, болтать с прислугой, ввязываться в драки и все такое прочее.

— Но на лошади я скакала как следует! — запротестовала Даниэль, ибо это было единственное из сказанного графом, с чем она могла спорить.

— Согласен. И все же я ни разу не видел вас сидящей в седле с видом светской леди.

— Этого я действительно терпеть не могу. Если не ездить по-мужски, расставив ноги, то лучше уж совсем не садиться на лошадь!

— В таком случае, дитя мое, в будущем вам придется очень редко ездить верхом.

В глазах Даниэль вспыхнул недобрый огонек:

— То, что я буду делать в будущем, милорд, вас абсолютно не касается.

— Вы даже представить себе не можете, как ошибаетесь, — вздохнул Линтон. — Пойдемте. И давайте не будем ссориться. Вы сегодня восхитительно выглядите, и это ставит меня в невыгодное положение. Однако в вашей приверженности честной игре я не сомневаюсь.

— Вы имеете в виду, сэр, что в этом наряде я могу чувствовать себя в безопасности от ваших угроз и издевательских замечаний?

— Если ваше поведение будет соответствовать вашему облику, у меня не будет причин ни для первого, ни для второго. Так что давайте заключим мир на ближайшие несколько часов.

Даниэль грациозно склонила свою маленькую головку, давая понять, что согласна на подобное перемирие.

— Итак, мы идем ужинать, милорд? — спросила она.

Линтон, поклонившись, предложил Даниэль руку, и они перешли в соседнюю комнату.

Несмотря на то что у повара было мало времени и он очень торопился, расставленные на небольшом столике блюда выглядели очень аппетитно. Внимание Даниэль сразу же привлек огромный карп в соусе с петрушкой. Не меньшее восхищение вызвало и огромное блюдо крабов, политых сливочным маслом, и аккуратно нарезанные ломтики жареной баранины. Но вот от разной выпечки и рейнской сметаны девушка наотрез отказалась, несказанно удивив графа. Зато отдала должное стильтонскому сыру и яблокам, с которыми искусно разделалась при помощи серебряного ножичка для фруктов.

— Вообще-то я не сластена, — с серьезнейшим выражением на лице сообщила графу Даниэль. — Дедушка постоянно твердил, что сахар вреден для зубов и десен. И видимо, был прав. Во всяком случае, я никогда не ем пудингов. Так что прошу вас, сэр, мне их не предлагать.

Линтон сдержал улыбку, решив посмотреть, как это утонченное, умненькое существо отнесется к глотку миндального ликера. Граф считал этот напиток единственным, который можно предложить молодой девушке, и хотел посмотреть на реакцию Даниэль.

— Интересно, что ваши домашние думают об этой неприличной секретности, в которой проходит наш ужин, — вдруг произнесла она, отпив полглотка ликера.

— Я плачу моим слугам не за то, чтобы они думали, — убежденно ответил его светлость. — И уж тем более не за то, чтобы обсуждали мое поведение.

— Не сомневаюсь в этом, — неожиданно резко возразила Даниэль. — Но не могу себе представить, чтобы ваша уверенность в скромности слуг могла их остановить.

— Пожалуйста, следите за своим тоном, Данни, — мягко одернул девушку граф. — Я отлично вас понимаю, но не выходите за рамки приличий.

— Но вы и сами выразились довольно резко, милорд.

— Нижайше прошу меня за это простить, мадемуазель. А теперь, если вы закончили ужинать, нам пора ехать…

Легкая городская коляска оказалась настолько маленькой, что графу Линтону и его спутнице стоило большого труда в нее втиснуться. Это окончательно испортило настроение его светлости. Вдобавок еще в холле между ними пробежала черная кошка, чуть было не нарушившая достигнутое на вечер согласие.

Предметом спора стала шляпка с вуалью, которую Даниэль ни в какую не желала надевать. Линтон настаивал. Коса нашла на камень, и, зная упрямство своей подопечной, граф пустился на хитрость и незаметно спрятал шляпку под широкой полой своего плаща. Уже сидя в коляске, он вынул злосчастный головной убор и принялся демонстративно его рассматривать. Даниэль некоторое время следила за манипуляциями графа, затем взяла шляпку из его рук, надела себе на голову и опустила вуаль.

— Я же должна сохранять инкогнито, — сказала она, как бы извиняясь.

Линтон только одобрительно кивнул головой.

Тридцатилетие Уильяма Питта, графа Чатама, совпало с окончанием первого срока его пребывания в должности главы английского правительства. За плечами нынешнего премьера были шесть лет яростных политических бурь, через которые он твердой рукой провел свой государственный корабль, многочисленные внутренние реформы, внушительные победы на международной арене.

Графа Линтона и его спутницу он принимал в своей библиотеке, находившейся на втором этаже высокого дома близ Вестминстерского дворца. Кивком головы пригласив даму с вуалью сесть у камина, премьер обернулся к Джастину:

— Итак, Линтон, что за новости вы мне привезли?

— Обескураживающие, сэр, — ответил граф, с вежливой улыбкой принимая от Питта бокал портвейна. — Однако мадемуазель может информировать вас более подробно, чем я. Она совершенно свободно говорит по-английски. Однако, с вашего позволения, мы перейдем на французский. Некоторые деликатные обстоятельства заставляют ее сохранять инкогнито.

Премьер-министр бросил взгляд на Даниэль и утвердительно кивнул головой:

— Примите, мадемуазель, мою искреннюю благодарность за предоставленную возможность беседовать с вами. Не желаете ли чего-нибудь освежающего?

— Спасибо, сэр. К сожалению, я вынуждена отказаться, мне не разрешено поднимать вуаль.

Лицо Линтона исказила болезненная гримаса. Питт заметил это, но спрашивать графа ни о чем не стал.

— Понимаю, мадемуазель. Простите мою бестактность.

— О нет, милорд! Наоборот, вы так добры! Но я вижу по лицу его светлости графа Линтона, что он недоволен мной. И понимаю его. Видите ли, сэр, во время серьезных бесед я часто теряюсь, становлюсь косноязычной и вообще начинаю молоть вздор. Поэтому будет лучше, если вы зададите мне вопросы, а я попытаюсь на них ответить. Тогда, уверяю вас, граф не станет сердиться, а я буду чувствовать себя спокойнее.

Это пространное заявление вызвало у Питта добрую усмешку. Линтон же в который раз пожалел, что не имеет сейчас возможности остаться один на один со своим «сорванцом». Однако ему пришлось прикусить язык и сдержать свой темперамент. Тем более что премьер-министр с возрастающим интересом смотрел на них обоих.

— Не могли бы вы, мадемуазель, рассказать мне все, что знаете о Генеральных штатах?

— Вы имеете в виду, сэр, их структуру и цели или оценку полезности их деятельности для большинства французов?

— Насколько мне известно, мадемуазель, Генеральные штаты состоят из трех палат в соответствии с количеством сословий, представляющих их, — дворянства, духовенства и третьего сословия. При соотношении голосов — два к одному в пользу первых двух. Так?

— Совершенно верно, сэр. Но третье сословие избирает депутатов, представляющих его интересы, не из своей среды. В то время как первые два сословия проводят прямые выборы. Теперь о том, что касается целей, которые ставят перед собой Генеральные штаты. С момента учреждения верховного парламента эти цели практически не менялись. Генеральные штаты созывает король во время, опасное для государства. Правда, в последний раз это происходило сто пятьдесят лет назад. Сейчас порядок работы верховного парламента Франции и цели его существования для многих жителей страны совершенно непонятны.

— А каково отношение к ним простых граждан, мадемуазель?

— Судя по информации, которой я располагаю, сэр, большинство французов испытывают к Генеральным штатам смешанные чувства. В провинции, например, на них продолжают возлагать надежды. Городские жители настроены более критично, может быть, из-за свойственного им цинизма. Вы со мной согласны, сэр?

Уильям Питт утвердительно кивнул головой и задумчивым взглядом почти бесцветных глаз окинул маленькую, стройную фигурку девушки.

— Вы говорите, что простые французы испытывают смешанные чувства? — спросил он после непродолжительной паузы.

— О да, сэр! — поспешно подтвердила Даниэль, подумав, что выдержать этот допрос ей будет гораздо труднее, чем казалось сначала. — Я имею в виду, что не все надеются одинаково, — продолжала она, — у некоторых надежды совсем не осталось. Нельзя также исключать и растущее в народе озлобление. Последнее происходит от отчаяния. И это самое опасное, милорд. Не так ли?

Даниэль посмотрела сквозь вуаль на премьер-министра, чья прямая, гордая осанка никак не вязалась с довольно небрежным и даже неряшливым внешним видом. Он снова утвердительно кивнул головой, как бы приглашая девушку продолжать свой рассказ. И Даниэль заговорила вновь:

— Временами создается впечатление, что большинство граждан страны доверяют своему королю и почитают его. Но вот австриячка вызывает всеобщую ненависть! Во Франции ее считают причиной всех несчастий и, кроме того, обвиняют в развращении монарха.

— Вы придерживаетесь такого же мнения о Марии Антуанетте, мадемуазель?

— Я считаю ее очень глупой женщиной, сэр. Она не понимает того, что звание королевы дает не только права, но и накладывает определенные обязанности. В то время как французы голодают, их королева строит себе и своим фаворитам площадки для игр, затрачивая на это громадные средства из уже и без того истощенной казны. Все это делается на глазах у тех, кто вынужден отказывать себе в куске хлеба, чтобы накормить детей. Пока Мария Антуанетта в одном из своих новых замков разыгрывает роль крестьянки в любительском спектакле, Франция прозябает в ужасающей бедности, страдая от гнета тиранов, избавиться от которых может, лишь пролив их кровь.

Голос Даниэль звучал ровно, но оба ее слушателя чувствовали, сколько страсти она вкладывает в каждое свое слово.

— Вы, видимо, действительно уверены в том, что говорите, мадемуазель!

Этот скрытый вопрос премьер-министра заставил Линтона изменить свои намерения и не намекать мадемуазель, что разговор пора закончить. И Даниэль продолжила:

— Я говорила только о том, что сама видела и слышала, сэр. Моя собственная семья принадлежала к самым худшим и, к сожалению, весьма типичным образцам домостроя. Ее постигла трагическая судьба, которая не минует и остальные подобные семейства, если только Генеральные штаты не придут к какому-нибудь трезвому решению. Некоторые дворяне предвидят, какая страшная беда угрожает стране. Среди них граф Мирабо и герцог Орлеанский. На засеДанни Генеральных штатов они будут представлять третье сословие, а не дворянство. Миллионы простых людей Франции возлагают на них большие надежды. И еще они верят, что король Людовик Шестнадцатый сердцем остается со своим народом.

Что ж, возможно, его величество и впрямь желает им всем добра и готов отстаивать их интересы. Но вот понимает ли он эти интересы, я не знаю. Боюсь, они не совпадут с истинными интересами третьего сословия…

Последняя фраза была сказана с такой убийственной иронией, граничащей с цинизмом, что граф Линтон откровенно испугался. Хотя и не мог не сказать себе, что заявление Даниэль стало для него неожиданностью. Но больше всего Джастина поразило, что сидевшая перед премьер-министром спокойная, рассудительная дама ничем не напоминала отчаянного сорванца, вырученного им не так давно из драки в темном парижском переулке, уличного мальчишки, взятого им под свою опеку.

Но Уильям Питт и не собирался заканчивать беседу. Более того, к отчаянию Линтона, премьер неожиданно заговорил на запретную тему:

— Мадемуазель, я отлично понимаю, что вам следует вести себя очень осторожно. И также понимаю, почему это так необходимо. Но все же, смею просить вас, чтобы вы рассказали немного больше о себе.

— Мне лично очень хотелось бы открыться перед вами, милорд. Но мистер Джастин Линтон строго следит за тем, чтобы я соблюдала правила приличия и…

— Как вам не стыдно, Даниэль! — поспешно проворчал Линтон, повертываясь к Питту и открывая перед ним свою нюхательную табакерку. Тот взял щепотку табаку и произнес с легким поклоном в сторону Джастина:

— Уверяю вас, граф, что мне можно довериться.

— Я в этом не сомневаюсь, сэр, — с точно таким же поклоном ответил граф и посмотрел на Даниэль. — Можете поднять вуаль. И расскажите мистеру Питту все, что посчитаете нужным.

Девушка тотчас же встала, освободилась от тяжелой бархатной накидки, сняла также и шляпку с вуалью.

— Я чуть не задохнулась в этих пеленках, — сказала она с милой улыбкой, не забыв бросить быстрый взгляд в сторону висевшего над камином большого овального зеркала. — А теперь я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным предложением, господин премьер-министр, и выпью чего-нибудь освежающего или, возможно, тонизирующего.

Уильям Питт, улыбнувшись в ответ, протянул руку к стоявшему на столике графину. Он никак не ожидал, что тщательно задрапированное создание женского пола окажется столь очаровательной девушкой, одетой к тому же с безупречной элегантностью.

— Могу я предложить вам бокал лимонада, мадемуазель? Или вы предпочитаете миндальный ликер?

— Я бы выпила портвейна.

— Он как раз находится в графине, который держит в руках мистер Питт, — вставил словечко граф. — Портвейн действительно замечательный!

Линтон повернулся к премьер-министру и торжественно объявил:

— Видимо, я должен сделать официальное заявление. Господин премьер-министр Англии! Разрешите представить вас, графа Чатама, леди Даниэль де Сан-Варенн.

— О, милорд, — почти пропела Даниэль, приседая в глубоком реверансе, в то время как Уильям Питт с низким поклоном подал ей руку, прося подняться.

— Очаровательная миледи! Я безмерно рад нашей встрече. Вы, конечно, дочь Луизы Рокфорд — такое поразительное сходство. Но очертания губ и носа — точь-в-точь как у старого де Сан-Варенна. Вы согласны, Линтон?

— Полностью, Питт.

Даниэль пригубила бокал с портвейном, на мгновение чуть задумалась, а затем одобрительно кивнула головой:

— Действительно, прекрасный портвейн, сэр. А теперь я расскажу мою историю, чтобы вам все до конца стало понятным.

Уильям Питт Младший вовсе не был уверен в том, что ему непременно надо в очередной раз что-то понимать до конца, но тем не менее он вновь встал, учтиво поклонившись своей гостье.

— Прошу вас, сидите, сэр! — вновь улыбнулась Питту Даниэль, на этот раз с легким кокетством. — Я буду рассказывать стоя. И время от времени стану ходить по комнате. Мне так удобнее.

И Даниэль спокойно, ничего не утаивая, поведала свою историю. Питт и Линтон следили за девушкой как зачарованные. На вопросы, которые время от времени задавал премьер, Даниэль отвечала не спеша, взвешивая каждое слово. В основном она говорила по-французски, но иногда переходила на английский: для нее, видимо, это не представляло никакого труда.

— Ну а потом, — будничным тоном закончила свою историю Даниэль, — милорд Линтон спас меня от озверевшего булочника в одном из парижских переулков. Вот и все, сэр.

— Вы очень храбрая девушка, миледи, — проговорил Уильям Питт и тяжело вздохнул. — А то, что я от вас услышал в первой части нашей беседы, предвещает недобрые события.

— Судя по всему, именно так, сэр. Если отдавать себе отчет в том, что происходит. А вот что в связи с этим можно предпринять, я советовать не берусь.

— У ваших соотечественников здесь очень много сторонников. И некоторые наши идеалисты видят в борьбе французов против феодализма поучительный пример для англичан.

— Среди них — Фоке, — задумчиво заметил Линтон.

— Да, Фоке, — утвердительно кивнул Питт. — Или, например, Берк.

— Согласна, милорд, — быстро подхватила нить разговора Даниэль. — Но одобрят ли англичане бойню во имя мести?

— Вы предвидите реки крови, Даниэль? — спросил Уильям Питт, и Линтон про себя отметил, что премьер назвал его подопечную только по имени, как будто знал ее с колыбели.

— Как я уже рассказывала, сэр, мне пришлось самой наблюдать неистовство разъяренной толпы, — напомнила Даниэль.

В этот момент Линтон, поднявшись со стула и учтиво поклонившись премьеру, произнес:

— Если у вас нет больше вопросов, мистер Чатам, Даниэль самое время поехать домой. Ей надо хорошенько выспаться. Завтра нам обоим предстоит долгое и нелегкое путешествие.

— Вы правы, — кивнул головой Питт. Он помолчал несколько секунд, покусывая свою полную нижнюю губу, затем повернулся к гостье: — Вы не желаете перед отъездом немного передохнуть после этого тяжелого разговора, Даниэль?

От внимания девушки не ускользнуло легкое замешательство премьера, и, лукаво улыбнувшись, она произнесла:

— Извините, милорд, если вы намекаете на то, что хотели бы остаться наедине с мистером Линтоном, лучше сказать мне об этом прямо.

— О, Даниэль, — вздохнул Джастин, — это было бы невежливо.

— Не понимаю, почему говорить правду обязательно означает быть невежливым, милорд? — решительно обернувшись к Питту, сказала девушка и добавила: — Вы не могли бы проводить меня в соседнюю комнату, сэр? Там бы я не только скоротала время, пока вы будете беседовать с графом, но и получила бы несказанное удовольствие от книг.

Когда мужчины остались одни, премьер наполнил оба бокала и сказал вполголоса:

— Линтон, если вам понадобится помощь, чтобы ввести Даниэль в высшие круги лондонского общества, дайте мне знать.

— Думаю, в этом случае помощь потребуется не мне, а лондонскому обществу.

Питт добродушно рассмеялся:

— Эта девушка — совершенно необычное явление. И, мне кажется, вполне заслуживает того, чтобы ее знали в наших аристократических кругах. Конечно, покровительство графа Марча не следует недооценивать, но я надеюсь, что и вы, Линтон, тоже не оставите вашу подопечную. Не так ли?

— Это мой долг, сэр, — спокойно ответил Джастин.

— Здесь понадобится все ваше искусство, мой друг, вам придется быть одновременно и мягким, и настойчивым.

— Я это знаю, Питт.

— Хорошо. Я же останусь для вас и Даниэль преданным другом.

— Благодарю, Питт.

— Ну а теперь скажите мне: вы встречались с Мирабо?..

Все время, пока легкая коляска быстро катила по ночным лондонским улицам, граф хранил гробовое молчание. Даниэль, несколько раз искоса посмотрев на своего покровителя, наконец не выдержала:

— Вы все еще сердитесь на меня, милорд, — бросила она пробный шар.

Граф резко выпрямился:

— Сержусь на вас? За что бы это, дитя мое?

— Я… я не знаю. Но может быть, за… за мое слишком вольное поведение во время визита к премьер-министру. Нет?

— Что ж, я уже не раз делал вам замечания по этому поводу, — бросил в ответ граф, не поворачивая головы. — Но у нас впереди есть еще несколько месяцев, чтобы хорошенько подготовиться к очередному светскому сезону.

Не обращая внимания на Даниэль, которая уже открыла было рот для возражения, Линтон продолжал все тем же холодным тоном:

— Не хотелось бы говорить абстрактно, Даниэль. То, что вы рассказали, и состоявшийся затем у нас с Питтом приватный разговор послужили для меня причиной довольно неприятных размышлений. Ими я поделюсь с вами по дороге в Мервенуэй. Сейчас уже поздно. Ночь не самое подходящее время для серьезных разговоров.

И Даниэль пришлось удовольствоваться этим ответом. Она слишком устала, чтобы обсуждать с графом свое будущее или продолжать политическую дискуссию.

Ночной привратник встретил их у подъезда и с поклоном проводил в холл. Линтон проследовал за Даниэль в Голубую комнату, помог ей расстегнуть пуговицы на спине, распустить корсет и милостиво разрешил лечь в кровать. И перед тем как уйти к себе, он строго-настрого запретил девушке распевать в ванной или под душем, а также предупредил, что наутро ей предстоит очень рано вставать…

Утром Даниэль разбудила служанка. Рассвет едва занимался. Небо было чистым, что предвещало солнечный день. Молли принесла девушке горячий шоколад, теплую воду, а также выстиранный и выглаженный мужской костюм. Мальчик-чистильщик потратил в холле целый час на то, чтобы придать зеркальный блеск ботинкам.

— Завтрак ожидает вас в кабинете рядом со столовой, сэр, — сказала Молли и, сделав реверанс, отошла к окнам, чтобы раздвинуть шторы.

Даниэль зарылась лицом в подушку. Она не хотела, чтобы эта девушка, почти одного с ней возраста, разглядывала ее при ярком дневном свете. Когда же дверь за служанкой наконец закрылась, Даниэль вдруг поразила мысль, заставившая девушку резко сесть в постели. Что стало с платьем, в котором она была накануне? Даниэль ясно помнила, как раздевалась, но куда все подевалось потом?

Девушка оглядела комнату, но ничего не обнаружила. Прекрасная одежда исчезла вместе с похожими на сон воспоминаниями о вчерашнем вечере. Это было ужасно, так как означало, что сейчас Даниэль снова предстоит одеться в мужской костюм и превратиться в Данни — слугу графа Джастина Линтона! А все остальное останется всего лишь волшебным воспоминанием…

Даниэль неподвижно сидела на кровати, уныло смотря в одну точку. Потом тяжело вздохнула. Что ж, ничего не поделаешь! Теперь надо заняться выполнением своего плана, подавив мучительные, как приступы мигрени по утрам, сомнения в его осуществимости. И для этого в первую очередь необходимо поскорее освободиться от невыносимого покровительства графа Линтона.

Приняв окончательное решение, Даниэль сбила свои локоны в некое подобие мальчишеской прически и, спустившись по лестнице вниз, стала искать кабинет, где ее должен был ждать завтрак. В этом ей тут же помогла убиравшая в холле служанка.

В кабинете Даниэль уже ждал Линтон, с энтузиазмом отдававший должное великолепному завтраку.

— А, доброе утро, дитя мое, — фамильярно приветствовал он «слугу», помахав рукой. — Надеюсь, вы выспались?

— Очень даже неплохо, сэр.

Даниэль уселась за стол и не без удовольствия посмотрела на тарелку с искусно приготовленными в соусе почками, сковороду с жареными грибами, вазочку с горкой вареных яиц и большое блюдо с тонко нарезанной ветчиной.

— Разрешите предложить вам немного ветчины? — осведомился у девушки хозяин стола.

— О, будьте так добры, милорд, — с изысканной вежливостью ответила Даниэль. — Просто удивительно, как быстро я привыкла к английским завтракам. Во Франции считается варварством начинать день с мяса.

И она налила себе чашечку кофе. Джастин слегка скривил губы, но в остальном сохранял олимпийское спокойствие, пока девушка наполняла свою тарелку. В кабинете воцарилось долгое молчание.

— О, милорд, — неожиданно воскликнула Даниэль, подняв глаза на графа, — вы не знаете, куда подевалась моя вчерашняя одежда? Я очень боялась, что утром Молли увидит ее и обо всем догадается.

— Я еще вчера обнаружил в себе талант заправской горничной и обо всем позаботился сам. В вашей комнате стоит чемодан со всей одеждой и необходимыми в дороге туалетными принадлежностями. Кстати, надеюсь, что через три дня буду постоянно видеть вас в платьях с кринолинами и нижними юбками.

— Милорд, я уже сказала вам…

— Да, я помню, что вы мне сказали. Но и я вам тоже кое-что сказал. И теперь мы увидим, чей план лучше сработает. Итак, если вы уже готовы, я предлагаю немедленно отправиться в Корнуолл.

— Может… может, милорд, мы все-таки откажемся от этой идеи? — в последний раз попыталась Даниэль уломать своего «опекуна».

— Ни в коем случае, Данни. Я буду покровительствовать вам до тех пор, пока не сдам на руки господам Марч — вашим дедушке и бабушке. Для меня не секрет, что вам это уже порядком надоело. И все же предупреждаю: если вы бросите мне перчатку, я ее тут же подниму. А теперь нам пора!

Линтон встал и учтиво поклонился девушке. Затем галантно приоткрыл дверь, приглашая ее пройти первой. Даниэль не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Насколько напряженными теперь станут их отношения, она почувствовала сразу же, очутившись на улице. У парадного входа стоял нанятый накануне экипаж, к которому была привязана неоседланная кобыла, покрытая на редкость красивой попоной. Граф же продел левую ногу в стремя великолепного черного скакуна.

— Вы поедете в экипаже, Данни, — коротко приказал он.

— А вы верхом?

— Совершенно верно.

— Но я тоже хочу скакать!

— Только когда мы выедем из Лондона. Дело в том, что я уже давно убедился в вашей находчивости, Даниэль. А улицы города настолько узки и многолюдны, что удрать ничего не стоит.

Граф сделал паузу и улыбнулся:

— Конечно, если вы не подтвердите своего обещания…

Даниэль презрительно фыркнула и полезла в экипаж, предоставив Джастину красоваться в седле. Хотя она почти не сомневалась, что больше всего на свете графу в эту минуту хотелось ее поцеловать.

Следующие четыре часа Даниэль провела в унылом одиночестве, рассеянно смотря на проплывавшие за окнами кареты дома, улицы, площади и памятники.

На первой же почтовой станции, где они остановились сменить лошадей, Линтон велел оседлать скакавшую за экипажем кобылу и сам подсадил на нее Даниэль. Затем, взяв уздечку, принялся старательно привязывать лошадь девушки к своей.

— Не… не надо! — задыхаясь от возмущения, воскликнула Даниэль.

— О чем вы, дитя мое?

— Не делайте этого… Не привязывайте к своему седлу мою лошадь. Я же не ребенок!

— Неужели, дитя мое, вы считаете меня круглым идиотом? Судите сами, могу ли я разрешить вам ехать верхом, не предприняв элементарных мер предосторожности?

Заметив по вспыхнувшему на щеках девушки румянцу, что подобное недоверие привело ее в бешенство, Линтон усмехнулся и добавил:

— Конечно, если вам не нравится мое предложение, можете продолжать путешествовать в экипаже.

— Я так и сделаю! — прошипела в ответ Даниэль.

Она легко спрыгнула на землю и скрылась в экипаже, демонстративно хлопнув дверцей.

Ночь они провели в дорожной гостинице. Даниэль ужинала в номере под холодным взглядом графа. После этого Линтон приказал слуге унести посуду, галантно пожелал девушке спокойной ночи и спустился вниз. Там, в отдельном кабинете, его тоже дожидался ужин.

Номер Даниэль располагался на третьем этаже и представлял собой маленькую, не слишком уютную комнатку. Хотя хозяин и предлагал графу роскошные апартаменты этажом ниже, тот настоял на своем. Комнатушка явно понравилась Джастину своим узеньким окошком, через которое не смог бы пролезть и пятилетний ребенок. К тому же прыгнуть с высоты третьего этажа было бы весьма опасной затеей. Правда, Даниэль пришла было в голову мысль, что можно связать вместе несколько простыней и спуститься по ним, но девушка сразу отказалась от нее: очень уж это напоминало приключенческий роман…

Примерно к середине следующего утра она уже была готова согласиться ехать на кобыле, привязанной к седлу Линтона. А еще после трех часов грустных размышлений пришла к выводу, что ее решение убежать от графа Джастина Линтона было величайшей глупостью. Не все ли равно, как она въедет в Мервенуэй? На поводу ли у графа или собственноручно управляя кобылой? Главное, что сам Джастин будет находиться рядом…

Когда Даниэль вышла во двор гостиницы, Линтон был уже там. Она решительно подошла к нему:

— Милорд!

— Да, Данни. — Джастин быстро повернулся к девушке с самым галантным видом.

— Я подтверждаю свое обещание.

Граф, не отвечая, тут же принялся отвязывать уздечку. Взглянув на зеленую тропинку, протянувшуюся вдоль узкой проезжей дороги, Даниэль кокетливо прибавила:

— Я бы очень хотела проскакать по той дорожке. Да и моей леди это, думаю, понравится.

Кобыла, как бы поняв, что речь идет о ней, подняла голову и громко фыркнула. Граф от всей души рассмеялся:

— Что ж, давайте проверим, сможет ли ваша леди поспорить с моим джентльменом.

Не успел Джастин договорить, как Даниэль уже вскочила в седло и, пригнувшись к шее лошади, пустила ее в галоп. Граф тут же оказался верхом на жеребце, пришпорил его и помчался вслед. Через несколько мгновений девушка уже услышала громкий топот копыт прямо у себя за спиной. Еще секунда — и раздувающиеся ноздри черного жеребца и ее кобылы оказались на одной линии. Даниэль понимала, что силы двух лошадей неравны. Конечно, было бы очень заманчиво выиграть скачку у графа, но это значило насмерть загнать кобылу.

Как только Даниэль почувствовала, что силы ее лошади на исходе, она ослабила поводья и дала возможность жеребцу графа вырваться вперед. Кобыла тут же перешла на спокойный шаг. Девушка, наклонившись к уху животного, сказала ему несколько одобрительных слов и ласково потрепала по холке. Линтон оглянулся и, поняв, что произошло, тоже сдержал коня. Вскоре Джастин и Даниэль уже ехали рядом.

— Вы прекрасно чувствуете лошадь, Даниэль, — сказал граф, с восхищением глядя на девушку.

— А как же иначе? Всадник и лошадь должны понимать друг друга.

Линтон хотел было сказать что-то язвительное, но сдержался. Даниэль явно принадлежала к тем всадницам, искусство которых нельзя было высмеивать. Правда, он никак не мог представить себе ее сидящей в дамском седле и трусящей рысцой на послушной лошадке по аллеям Гайд-парка. Конечно, необходимо будет найти какой-то компромисс. Но это всего лишь увеличит на одну проблему длинный список трудностей, который Линтон уже составил…

Глава 6

В Мервенуэй они приехали к полудню третьего дня. Дорога тянулась вдоль берега, и Даниэль была поражена контрастом между свежей зеленью сельской природы в золотых лучах весеннего солнца и мрачными утесами, поднимавшимися из пенных сине-зеленых волн встревоженного моря. Карета проезжала через небольшие деревушки и рыбацкие поселки, жители которых не проявляли к путникам почти никакого интереса. Впрочем, обитатели окрестностей Корнуолла никогда не отличались излишним любопытством.

Мервенуэй оказался длинным низким домом из пористого серого камня, стоявшим на вершине высокой скалы и выходившим окнами на окруженную утесами бухту. Еще в раннем детстве Даниэль как-то провела здесь лето, бегая по берегу, окрестным лугам и исследуя расселины скал. При этом девочка сумела на удивление быстро завоевать сердца неразговорчивых местных жителей и рыбаков.

Но эти светлые воспоминания Даниэль тут же рассеялись, как только экипаж свернул на дорогу, ведущую к дому. Слишком многое здесь напоминало о матери, и сердце девушки сжалось от нестерпимой боли. А еще она впервые за все время путешествия попыталась представить, как ее дедушка и бабушка воспримут неожиданное появление в доме своей внучки.

— Ваши дедушка и бабушка ждут вас, дитя мое, — неожиданно произнес Линтон, словно угадав мысли своей подопечной.

Даниэль удивленно посмотрела на графа:

— Откуда они знают о моем приезде?

— Я написал им об этом еще из Парижа. Нарочный должен был приехать уже несколько дней назад. Ему было приказано торопиться, не жалея лошадей.

— Они также ожидают и вас? — не совсем уверенно спросила Даниэль.

— Я надеюсь.

— А как… мама… они знают?

— Им все известно.

Даниэль облегченно вздохнула, одновременно почувствовав благодарность к своему «опекуну». Граф предвидел, что именно ему предстоит исполнить ужасную миссию — сообщить чете Марч о гибели их единственной, горячо любимой дочери. И он не уклонился от нее…

Лавиния — так звали графиню Марч — копошилась в своем розарии, время от времени поглядывая на дорогу. И все же пропустила приезд гостей. Она заметила Даниэль и Линтона только тогда, когда те уже свернули на широкую аллею, ведущую к дому. Секатор выпал из рук Лавинии и упал на землю. Подобрав широкие полы своего рабочего платья, она поспешила на террасу, крикнув в открытую дверь сидевшему в библиотеке мужу:

— Чарльз, они едут!

Граф Марч тотчас же отложил книгу, вскочил со стула и бросился к жене, которая, казалось, была готова вот-вот упасть в обморок. Он крепко взял ее под руку, и чета Марч медленно пошла через овальную прихожую к парадной двери. Открыв ее, граф и графиня остановились на залитом солнечными лучами крыльце.

По аллее к дому приближались двое всадников, за которыми медленно ехал почтовый дилижанс, сопровождаемый форейторами и конными слугами.

— Это Даниэль, Чарльз? — поражение воскликнула миссис Марч, не веря своим глазам. Действительно, узнать внучку в хрупкой мальчишеской фигуре, восседавшей верхом на лошади, ей было трудновато. Зато в том, что рядом с девушкой на черном жеребце ехал его светлость граф Джастин Линтон, сомневаться не приходилось ни миссис Марч, ни ее супругу.

— Ты просто забыла, Левви, что наша Даниэль всегда была сорванцом. Так же, как и Луиза. Помнишь? А потом, наверное, у нее есть какие-то причины так одеваться. Впрочем, Линтон все объяснит.

Тем временем процессия приблизилась к дверям дома. Граф Линтон легко соскочил с коня и обернулся, чтобы помочь Даниэль, которая, застыв в неподвижности, сидела на своей кобыле. Когда ноги девушки коснулись земли, Джастин оставил ее и подошел к Чарльзу:

— Марч, я обещал вам привезти внучку. Она перед вами!

После этого граф Линтон отвесил церемонный поклон еще не пришедшей в себя графине Марч:

— О, леди Лавиния, как я счастлив вас видеть!

Несмотря на яркое солнце, перед глазами Даниэль стало совсем темно. Сердце больно забилось, ладони сделались влажными, а по лбу потекли струйки холодного пота. Чувствуя, что какая-то сила сдавила грудь и мешает дышать, девушка обернулась к Джастину и вытянула вперед руки с немой мольбой о помощи. Она и не заметила, как с некоторых пор Линтон стал единственным человеком, на силу и благородство которого она бессознательно полагалась.

Джастин схватил эти протянутые к нему руки и крепко, до боли сжал их:

— Успокойтесь, Даниэль! Вы очень устали. Это вполне естественно после такого длинного и трудного путешествия.

Девушка молчала. Ей казалось, что голос графа доносится откуда-то издалека. А миссис Марч в замешательстве переводила взгляд с внучки на Джастина Линтона…

Бог наградил графиню Марч двумя бесценными качествами: здравым смыслом и житейской мудростью. Она сразу же правильно истолковала взгляд, который граф Линтон бросил на Даниэль. Именно так не раз смотрел на Лавинию Чарльз, ее супруг. И этот взгляд проникал ей в самое сердце, согревал душу любовью и ласковой нежностью. Миссис Марч украдкой еще раз посмотрела на внучку, стараясь догадаться, прочла ли Даниэль все эти чувства во взгляде Джастина. Или в глазах девушки светится только детское доверие и мольба о помощи?

Лавиния обняла внучку и крепко прижала ее к груди. Она гладила волосы девушки, нежно похлопывала ее по спине руками в перчатках, еще сохранивших аромат садовых роз.

— Все хорошо, милая, успокойся, — твердила она. — Теперь ты дома. Никто больше не обидит тебя.

Чарльз Марч, не выдержав, тоже подошел к женщинам и обнял обеих. Так, в неподвижности, они все втроем простояли несколько минут. Наконец Лавиния выпрямилась и со свойственной ей практичностью сказала:

— Пойдем в дом, детка. Тебе надо переодеться. У тебя есть с собой какая-нибудь другая одежда?

Вопрос относился к Даниэль, но девушка взглядом попросила графа ответить.

— Одежда в дилижансе, — спокойно пояснил он.

— Прекрасно! Чарльз, позаботься, чтобы чемоданы перенесли в дом. Надо поскорее переодеть нашу девочку, пока прислуга не начала распускать небылицы о ее приезде. Чем меньше разговоров, тем лучше. Даже вдали от Лондона.

— Вы читаете мои мысли, Лавиния, — улыбнулся Линтон.

Энергичная миссис Марч обняла внучку и повела в дом. Граф Линтон смотрел им вслед с чувством огромного облегчения. Чарльз же, отдав слугам распоряжения перенести багаж Даниэль в дом, повернулся к Джастину и протянул ему руку:

— Пойдемте на террасу, дорогой друг. Посидим, выпьем по бокалу вишневого ликера. И хочу вам сказать, мы с женой — ваши вечные должники!

— Вы мне ничего не должны, Чарльз, — сдержанно ответил Линтон. — Ни вы, ни уважаемая графиня. Но вишневый ликер я попробую с удовольствием. Что касается моего рассказа, то предлагаю дождаться возвращения наших дам. История очень длинная, и у меня хватит сил рассказать ее только один раз!

— Прекрасно, — согласился Чарльз и, взяв Джастина под руку, повел в дом.

С террасы открывался прекрасный вид на бухту и живописные прибрежные скалы. Мужчины расположились за столом и, наполнив бокалы, собрались отдать должное прекрасному вину. Однако не успели они отпить и по глотку, как тишину нарушил отчаянный крик:

— Не дам! Это — мое! Вы не имеете права! Нет!

Граф безошибочно узнал голос Даниэль. Крик доносился сверху, из открытого окна комнаты, расположенной как раз над террасой, и был таким громким, что его слышали, наверное, не только в саду, но и в соседней деревушке.

— Что за черт?! — воскликнул Марч и недоуменно посмотрел на Линтона. Тот поставил свой бокал на маленький столик у окна и спокойно произнес:

— Извините меня, Марч, но там, наверху, определенно требуется мое присутствие. Иначе Даниэль ознакомит всех ваших домочадцев с самыми «изысканными» выражениями из своего уличного лексикона.

Граф встал и, пройдя по коридорам нижнего этажа, поднялся на второй. Отыскать же нужную комнату для него не составило никакого труда: из-за двери по-прежнему неслись истеричные вопли Даниэль. Линтон вошел без стука и застыл у двери.

Его подопечная стояла посреди комнаты в нижней юбке и сорочке и, по всей видимости, воевала с пожилой служанкой, относившейся по всем приметам к категории заслуженных и весьма уважаемых слуг дома. Графиня Марч, заняв позицию у дальней стены комнаты, с безнадежным видом взирала на свою внучку. Та же билась в настоящей истерике, причину которой определить сразу было невозможно. Увидев выросшего на пороге Джастина, Лавиния облегченно вздохнула, забыв даже о том, что мужчине не пристало находиться в спальне молодой девушки, которая вдобавок полуодета.

Поняв, что еще минута — и Даниэль окончательно выйдет из-под всякого контроля, Линтон решил не медлить. Быстро подойдя к девушке, он схватил ее за плечи и больно ущипнул своими длинными сильными пальцами.

— Даниэль, а ну, прекратите немедленно! Слышите? Жесткий и решительный тон, которым были сказаны эти слова, мгновенно подействовал. Яростный блеск в карих глазах девушки стал угасать, пылавшие огнем от бешенства щеки постепенно обретали свой обычный матово-бледный цвет, а вся фигура как-то съежилась и поникла.

Графиня отвернулась к окну, стараясь скрыть улыбку. Ей стало ясно, что граф Линтон отлично знает, как обращаться с этим неуправляемым созданием.

— Извините, — прошептала Даниэль, — но прошу вас, милорд, прикажите им не трогать мою старую одежду. Ведь она может… может мне снова понадобиться… Если что-нибудь опять случится… И мне придется бежать…

Душу графа переполнило чувство бесконечного сострадания к этой девушке. Он сразу понял, что случилось. Прошло слишком мало времени, и Даниэль еще не успела уверовать в свою безопасность. Девушке казалось, что с ней все еще может произойти нечто ужасное, от чего придется спасаться бегством. И потрепанный мальчишеский костюм представлялся ей единственным средством спасения в трудную минуту.

— Никто не собирается отнимать у вас эту одежду, — успокоил девушку Линтон. — Просто ее надо выстирать и выгладить. Уверен, что в ближайшее время костюм вам определенно не понадобится.

Пальцы Даниэль, вцепившиеся в заплатанные штаны и измятую курточку, разжались; костюм перешел в руки старой служанки. Плечи девушки затряслись, из груди вырвался какой-то хрип, и бедняжка разразилась горькими рыданиями. Граф обнял ее и, опустившись на стоявшую у стены кровать, посадил к себе на колени. Прижимая голову девушки к груди, он нежно гладил ее волосы и укачивал, как маленького ребенка.

Скоро судорожные рыдания сменились всхлипываниями, из глаз Даниэль хлынули слезы, и она стала понемногу приходить в себя. Графиня Марч села в кресло возле настежь распахнутого окна, размышляя, что ей теперь лучше сделать. Какое-то внутреннее чувство шептало доброй старушке, что пока ей стоит оставаться в комнате. Внучка нуждалась в невидимой поддержке своей бабушки. Но жизненный опыт твердил, что ее присутствие может оказаться лишним. Ведь взаимное доверие и душевная близость между молодыми людьми зарождаются как раз в подобных ситуациях, и влюбленным в таких случаях лучше быть вдвоем.

Даниэль еще раз всхлипнула и прошептала:

— Мне уже лучше… — и принялась утирать ладонью продолжавшие катиться по щекам слезы.

— Ну, Данни, успокойтесь же, — ласково усмехаясь, проговорил Линтон. — Вот вам платок. Высморкайтесь…

Даниэль улыбнулась сквозь слезы и последовала совету графа. Приведя себя в относительный порядок, девушка спросила:

— Как это могло случиться?

— Что?

— Такая истерика.

— Просто за последние недели у вас накопилось слишком много переживаний, — ответил Линтон. — А теперь — одевайтесь! Передаю вас в добрые и опытные руки бабушки.

Леди Лавиния вышла вслед за графом в коридор и, полуприкрыв дверь комнаты, спросила:

— Вы не считаете, Линтон, что сейчас для Даниэль было бы лучше выпить глоток опиумной настойки и лечь в постель?

— Думаю, что нет. С ее пылким темпераментом и природной жизнерадостностью необходим был именно подобный эмоциональный взрыв. Он помог лучше всяких лекарств. Теперь она сама расскажет вам свою историю и поделится дальнейшими планами, которые, уверен, скоро у нее появятся. Правда, Даниэль не сомневается, что я их никогда не одобрю, и поэтому надеется на вашу и Марча поддержку, протестуя против любого моего вмешательства.

— Последнее, насколько я уже успела понять, просто неосуществимо? — усмехнулась Лавиния.

— Абсолютно верно.

Графиня удовлетворенно кивнула головой и вернулась в спальню Даниэль. Та в этот момент надевала перед зеркалом свое зеленое платье. Миссис Марч придирчиво осмотрела наряд и с одобрением произнесла:

— Это хорошо. Кстати, я вижу на нем марку магазина мадам Лутье.

— Да. Граф Линтон купил его для меня именно там, — с некоторой гордостью ответила Даниэль, набрасывая на плечи кружевную косынку.

— И это, конечно, тоже от мадам Лутье.

— Естественно. А еще Джастин подарил мне вот эту брошь, бабушка. Как вы думаете, мне было прилично ее принять?

Даниэль с некоторой тревогой ждала ответа Лавинии. Миссис Марч заметила это и ободряюще улыбнулась внучке:

— У меня есть подозрение, дорогая, что этот подарок — самое значительное событие в твоей жизни за последние месяцы. Замечательное украшение! Особенно для такой молодой девушки, как ты. Должна сказать, что граф Линтон всегда отличался безупречным вкусом. Равно как и трезвыми суждениями. Надеюсь, ты достаточно долго упиралась, прежде чем принять этот подарок?

— У меня не было другого выхода, бабушка. Лорд Линтон все равно добился бы своего!

Убедить бабушку в последнем не представляло никаких трудностей: миссис Марч достаточно хорошо поняла характер графа Джастина Линтона. Она помолчала несколько секунд, а затем предложила внучке перейти в гостиную.

Распорядок дня в Мервенуэе был весьма строгим. И через некоторое время мажордом объявил, что ужин подан. Лавиния с внучкой, сопровождаемые Чарльзом, прошли в столовую. Туда же вскоре спустился и Джастин, облаченный в отлично сшитый коричневый пиджак и чуть более светлые бриджи. Конечно, подобный костюм больше подходил для утренних раутов, чем для вечерних. Но ведь граф Марч заранее предупредил, что никаких официальных приемов в Мервенуэе не предусмотрено.

Ужин действительно был совершенно семейный. Тем не менее, по изысканности и количеству блюд он мог бы поспорить с любым праздничным столом аристократического Лондона. Когда же приборы и остатки кушаний были убраны, а перед хозяином дома поставили хрустальный графин с портвейном, Марч предложил отпустить слуг и в интимной обстановке столовой выслушать историю Даниэль.

Заметив, что девушка время от времени искоса посматривает на графин, который упорно оставался на дальнем от нее конце стола, Линтон улыбнулся:

— Данни, не принято дамам, и особенно очень молодым девушкам, пить после ужина портвейн.

Заметив унылое выражение на лице внучки, Марч добродушно усмехнулся:

— Мы ведь здесь в своем семейном кругу, Линтон. Кроме того, эта девочка — наполовину француженка. Если Даниэль привыкла после ужина выпить чуть-чуть вина, то сейчас ей вряд ли повредит один бокал. И все-таки, дорогая моя, запомни, в чужой компании такого позволять себе не следует. Мы находимся в Англии, а здесь царят строгие правила этикета! Так что привыкай к двойному стандарту: то, что можно делать среди своих, категорически неприемлемо в обществе.

Старый Марч поднял графин и налил Даниэль бокал вина. При этом он бросил озорной взгляд на супругу, которая всем своим видом не одобряла подобной вольности.

Даниэль уже в третий раз за последнее время пришлось повторить свою историю. Но теперь она более подробно рассказала не только о себе, но и о своей матери. А также о событиях, которые привели к той страшной резне в Лангедоке. Как и при разговоре с Уильямом Питтом, Даниэль закончила рассказ на своей встрече с графом Линтоном.

За столом долго царило молчание. Девушка и не догадывалась, что в этот момент каждый из трех ее слушателей думал о том, сможет ли она после всего пережитого вернуться к нормальной жизни. Впрочем, граф Линтон уже знал, как ей в этом помочь, и с любопытством наблюдал за выражением лиц Чарльза и его жены. Он не сомневался, что после долгих размышлений оба придут к такому же выводу. Правда, сейчас Джастин опасался, как бы один из них не сказал чего-нибудь лишнего в присутствии Даниэль. Ему самому хотелось сказать девушке обо всем. Но граф и графиня Марч были далеко не глупыми людьми. Они воспитали двух сыновей и одну бесстрашную, хотя и очень своенравную дочь. И поэтому хорошо понимали опасность преждевременного посвящения своей юной, но уже успевшей многое пережить внучки в планы, касающиеся ее будущего.

— Куда вы намерены отправиться дальше, Джастин? — спросил Чарльз, передавая гостю графин с вином.

— В следующем путешествии меня ждет множество тревог и мелких переездов, — ответил Линтон с немного грустной улыбкой. — Что же касается Даниэль, то даже здесь, у вас, ей следует сохранять инкогнито для посторонних. Кроме Уильяма Питта.

И он коротко рассказал о встрече с премьер-министром.

— Питт обещал нам свою дружбу и содействие, поэтому с этой стороны нет оснований чего-либо опасаться. По крайней мере, в ближайшие три месяца.

— Все это время Даниэль путешествовала с вами, переодетая мальчиком? — поинтересовалась Лавиния. И в первый раз в ее тоне прозвучало недоверие, смешанное с потрясением.

— Да, мадам. Я представлял Даниэль как своего слугу. Хотя это не слишком подходящая для нее роль…

Последнюю фразу Джастин сказал чуть слышно. В комнате снова воцарилось молчание. Наконец Даниэль глубоко вздохнула, как будто решаясь на какой-то отчаянный шаг, и робко проговорила:

— Я отлично понимаю, милорд, что далеко не всегда по-настоящему ценила вашу доброту и, возможно, выглядела неблагодарной, платя непослушанием за ваше покровительство и защиту…

— Данни! — прервал Линтон столь многообещающее начало ее монолога. — Уж не собираетесь ли вы меня благодарить? Если это так, то я начинаю думать, что испытания последних месяцев пагубно отразились на вашем рассудке.

— Я хотела всего лишь извиниться, — ответила Даниэль ледяным тоном. — Потому что при всей своей неблагодарности я могла бы, по крайней мере, быть более послушной.

В глазах Джастина заплясали чертенята. Он вопросительно приподнял брови и с удивлением уставился на девушку.

— Да, — продолжала Даниэль, — я не должна была издеваться над вашей головной болью, которую вы старались скрыть утром после перепоя во Франции. Мне не следовало затевать драку с этим конюхом Жаком в гостинице. Нельзя было, вопреки вашему запрету, выходить на палубу, с которой меня чуть не смыло за борт. А еще эта ужасная морская болезнь, во время которой вы все время находились рядом и помогали мне, не услышав в ответ ни слова благодарности. Потом на меня положил глаз лорд Джулиан и…

— Хватит, Даниэль! — мягко прервал девушку Джастин. — Нам вовсе не интересен перечень всех ваших проступков. Особенно, думаю, бабушке с дедушкой.

Даниэль посмотрела на чету Марч, которые после ее бурных признаний сидели будто пораженные громом.

— Лорд Линтон совершенно прав, детка, — очнувшись, поспешила вступить в разговор Лавиния. — Воспоминания о тех днях, которые вы провели вместе, лучше хранить при себе. Джастин, но я не могу не выразить вам свое сочувствие!

— Уверяю вас, мадам, это лишнее!

— Сейчас надо хорошенько подумать, как выпутаться из этой истории, — очень серьезным тоном заявил Чарльз. — Думаю, лучше будет нам с Линтоном обсудить это наедине.

— Да, ты прав, — согласилась Лавиния, поднимаясь из-за стола. — Пойдем, Даниэль. Я попросила Ханну подобрать кое-какую одежду, которую можно было бы подогнать по твоей фигуре, пока не будут готовы новые платья. Посмотрим, что она нашла.

— Нет! — вдруг громко воскликнула Даниэль. — Вы ничего не понимаете! Никто из вас не понимает! Я не могу остаться в Мервенуэе!

Из троих присутствующих только Джастин остался невозмутимым. Он вынул табакерку, взял щепотку табаку и заправил в ноздри. Потом стряхнул пылинку с рукава и спокойно сказал:

— Может быть, вы просветите нас, Данни?

— Мне нужно вернуться в Лангедок. И поскорее, пока положение во Франции не сделало невозможным переезд через Ла-Манш. Речь идет о двух месяцах. А может быть, и того меньше, если заседание Генеральных штатов закончится конфронтацией.

Даниэль говорила очень спокойно, глядя на Чарльза. Но в глазах у девушки было отчаяние.

— Я все тщательно обдумала, сэр. Мне понадобится некоторая сумма денег и билет на корабль до ближайшего французского порта.

— Но зачем все это?! — воскликнул Линтон. — Что вы забыли во Франции?

— Вам этого не понять, — вздохнула Даниэль и отвернулась.

— Так, опять слышу ваше любимое объяснение! Право же, вы подвергаете испытанию мое терпение! Сколько же можно!

Даниэль снова повернулась лицом к сидящим за столом и тихо сказала:

— Хорошо. Я сейчас объясню. Вы спрашиваете, милорд, что я забыла во Франции? В том-то и дело, что я ничего там не забыла. Ничего из того, что оставила. А оставила я там все. Мой долг — забрать принадлежавшие матери драгоценности, отблагодарить кюре, убедиться, цел ли фамильный замок, выяснить, что стало с телами убитых членов моей семьи. Кроме меня, этого никто сделать не сможет…

Чарльз Марч открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но осекся на полуслове, прочитав суровую решимость в лице своего гостя.

— Вы мне доверяете, Даниэль? — спросил граф Линтон.

— Конечно, милорд! Что за дурацкий вопрос?

— Вопрос вовсе не дурацкий. Хотя все равно не стоит говорить со мной в столь невежливом тоне.

Замечание графа подействовало. Даниэль как-то сразу сникла и вновь почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой в доме своего деда. Графиня посмотрела на внучку и с облегчением вздохнула. У нее уже не было сомнений, что теперь решением проблем Даниэль займется опытный и надежный друг — граф Линтон. И она не ошиблась.

— Во Францию вместо вас поеду я, — холодно заявил Джастин. — Вы снабдите меня письмом к кюре, картами и всей необходимой информацией. Пока же я буду путешествовать, вы останетесь здесь и будете отшлифовывать свои светские манеры. То есть готовиться к роли леди из высшего общества. Думаю, это справедливое и разумное решение. Не так ли?

— Это путешествие полно опасностей, милорд, подвергаться которым должна я и никто другой, — с достоинством ответила девушка.

— И все же это право вы предоставите мне. Поверьте, я справлюсь с такой задачей куда лучше и быстрее, нежели вы. Решено?

Даниэль медлила с ответом: она боролась с собой. Гордость протестовала против того, чтобы столь опасное и трудное поручение за нее выполнил кто-то другой. Она ожидала, что ее заявление вызовет взрыв общего негодования и сама постановка подобного вопроса окажется невозможной. Но вот граф Джастин Линтон, не задавая лишних вопросов, просто предложил вполне реальный выход из создавшегося положения. В том же, что он действительно сумеет проделать все лучше ее самой, Даниэль ни секунды не сомневалась.

Она подняла глаза на Джастина и мягко сказала:

— Я буду у вас в неоплатном долгу, милорд.

— Какие высокие слова! Ну нет! Вы очень быстро расплатитесь со мной!

— Каким образом?

— Во-первых, научившись пользоваться дамским седлом. А во-вторых, навсегда забыв выражения, принятые среди матросов и жен рыбаков.

— Вы ставите слишком жесткие условия, милорд.

И Даниэль подарила графу улыбку, которая недавно сразила его наповал в библиотеке Уильяма Питта.

Лавиния смотрела на них, широко раскрыв глаза. Никогда раньше у нее не было ни времени, ни повода обратить внимание на женственность своей внучки. Девочка казалась миссис Марч милой и привлекательной, но не больше. О какой настоящей красоте можно говорить при столь смехотворной прическе и решительном, даже жестком выражении на ее лице! Так считала бабушка Даниэль.

И только теперь она вдруг рассмотрела под нарочито вызывающей внешностью девчонки-сорванца бриллиант самой чистой воды. А перехваченный Лавинией взгляд Линтона, бесспорно, говорил о том, что и граф это понял. Может быть, даже давно…

Миссис Марч одобрительно кивнула своим мыслям и как-то по-особенному сложила губы. Это означало, что она пришла к некоему очень важному решению.

— Ну и что же мы теперь будем делать, Линтон? — спросил Марч, вставая из-за стола, когда женщины ушли к себе.

Джастин молчал, погруженный в свои мысли. Мужчины перешли на террасу и встали у окна. Солнце уже зашло за прибрежные скалы, но его лучи все еще продолжали окрашивать небо в розовый цвет. Это предвещало хорошую погоду на завтра.

Граф Линтон взял со столика графин с вином, наполнил свой бокал и обернулся к Чарльзу:

— Что будем делать? Во-первых, постараемся не терять времени. Хотя, конечно, траур надо соблюсти. Но не ждать же целый год! Обстоятельства гибели семьи де Сан-Варенн слишком необычны. Это означает, что сейчас никто из оставшихся в живых членов семьи, если такие вообще есть, не станут и думать о чем-то другом. Следовательно, выбор времени зависит только от нас. Я бы предложил сентябрь. Это вряд ли вызовет какие-нибудь толки. Кроме того, наше обручение должно быть очень… скромным. Без лишней шумихи… Вы согласны, Чарльз?

— Полностью, Джастин, — ответил старый граф, которого ни в коей мере не удивил такой практичный и решительный подход гостя к решению столь деликатного вопроса.

— Кроме того, — продолжал Линтон, — будет, наверное, разумным создать впечатление, что Даниэль уже сравнительно давно живет у вас. Разумеется, еще с тех пор, когда ее родители были живы. Это с пониманием воспримут все. Тем более что вас уже давно не видели в Лондоне.

— С октября. И она приехала так надолго, чтобы подготовиться к следующему светскому сезону. Скажем, что Луиза уже плохо себя чувствовала и не могла ей в этом помогать. Так?

Чарльз подавил вздох. И он, и Лавиния носили траур с того самого дня, когда получили от Линтона известие о гибели дочери. Но жизнь брала свое. Сейчас надо было принимать самое деятельное участие в судьбе внучки.

— Так, Чарльз. Думаю, что лучшее объяснение не удастся придумать.

Линтон с участием посмотрел на несчастного старика, понимая, что тот чувствует в эту минуту. И очень мягко добавил:

— Все это я сообщу надежным и тщательно проверенным людям. Причем не только в Лондоне, но и в Париже. Так что от любых сплетен мы будем гарантированы. Возможно, я успею проделать всю подготовительную работу еще до того, как известия о трагедии в Лангедоке станут предметом разбирательства французского суда. Тогда ни у кого не возникнет вопроса, почему Даниэль осталась жива.

— А… обручение? — спросил Марч, вопросительно приподняв левую бровь.

— Обручение состоится в Лондоне в начале светского сезона. Ничто не должно делаться украдкой. Никакой спешки или излишней секретности. Скромная церемония, на которой будут присутствовать только близкие родственники из Корнуолла и некоторые общие друзья из Лондона. Ваша с Даниэль утрата объяснит отсутствие всякой пышности.

— А как, Джастин, мы объясним моей внучке, что она должна стать графиней Линтон? — задал следующий вопрос старый граф, не сумев, несмотря на серьезность ситуации, сдержать легкой усмешки.

— Это вы можете спокойно предоставить мне, Марч, — холодно ответил Линтон. — Но только после моего возвращения. Даниэль должна прийти в себя перед очередным потрясением.

— Она все схватывает на лету, — чуть слышно пробормотал Марч, избегая взгляда Линтона. — И тут же поймет, что речь идет о браке по расчету.

— Вы ошибаетесь, Чарльз. Это не брак по расчету или тем более по необходимости. Я намерен жениться на Даниэль де Сан-Варенн, которую честно избрал себе в супруги. А вовсе не для спасения ее или своей чести.

— Значит, речь идет о любви?

— Да. Я полюбил вашу внучку с того самого вечера, когда мы впервые встретились. Она этого еще не знает, и во мне пока видит лишь человека, который помог ей в трудный момент. Откровенно говоря, я не думаю, что Даниэль совсем ко мне равнодушна. Но женщина в ней еще не проснулась. Надеюсь, я сумею ее разбудить.

Линтон внимательно посмотрел на Марча и вдруг улыбнулся:

— Не бойтесь за свою внучку, Чарльз. Я не причиню ей никакого вреда.

— Я и не боюсь, Джастин. Не бойтесь и вы: во время вашего отсутствия мы с женой позаботимся о ней.

— Не сомневаюсь. И мечтаю о том дне, когда Даниэль перестанет быть дикаркой и начнет понемногу превращаться в настоящую светскую даму.

— Лавиния не пожалеет сил, чтобы помочь ей в этом. Однако, Джастин, в здешней округе найдется немало семей, которые будут искать с нами контактов, дабы пристроить своих сыновей. Вы не опасаетесь, что какой-нибудь будущий наследник коровьей фермы вскружит нашей девочке голову?

— Я постараюсь вернуться поскорее, Чарльз, — рассмеялся Линтон. — К тому же я верю, что Даниэль, несмотря на свое ребячество, достаточно умна и серьезна, чтобы устоять перед чарами безусого юнца из провинции.

Когда на следующее утро Даниэль спустилась к завтраку, то увидела графа Линтона, одиноко сидевшего за столом. Она не знала, что еще накануне вечером Джастин простился с хозяевами дома и попросил их дать ему возможность утром побыть с девушкой наедине.

В руках Даниэль был целый ворох писем, записок и еще каких-то бумаг. Она вывалила всю эту кучу на стол, села напротив Линтона и сказала:

— Как хорошо, что я застала вас одного, милорд! Вот письмо к кюре. А здесь — карты. Я их сама только что начертила. Объяснить?

— Конечно.

Линтон посмотрел на девушку и улыбнулся. На Даниэль поверх ночной рубашки был надет розовый шелковый халат, в котором, вопреки растрепанным локонам и босым ногам в шлепанцах, она выглядела очень даже женственной.

— Извините, детка, а где же ваши туфли? — удивленно спросил Линтон. Он вынул свой монокль, вставил в глаз и, наклонившись, принялся внимательно рассматривать ступню девушки и розовые ноготки на пальцах.

— Ах, я их куда-то засунула, — беззаботно хихикнула Даниэль, не обращая совершенно никакого внимания на операции Джастина с моноклем. Тот вздохнул и, отказавшись от попытки смутить девушку, засунул свою оптику обратно в карман.

Даниэль выбрала одну из карт, встала из-за стола и, подойдя вплотную к Линтону, разложила ее перед ним.

— Вот карта нашего селения. Эта тропинка спускается вниз от главного входа в замок.

Девушка перегнулась через плечо графа и принялась водить пальцем по карте. Карта была очень аккуратно и профессионально вычерчена. Линтон подумал, что в Даниэль, пожалуй, скрывается еще один талант — картографа. Свежий аромат ее кожи так пьянил, а прикосновение к плечу девичьей груди, скрываемой тонкой тканью халата, настолько будоражило кровь, что граф попытался отстраниться, дабы не поддаться искушению. Когда это не помогло, он взмолился:

— Даниэль, я не могу завтракать в подобных условиях. Отодвиньтесь!

И внезапно, протянув руку, обнял девушку за талию и одним движением усадил к себе на колени.

— Вот, это уже чуть лучше! Теперь я могу одной рукой есть, а другой поддерживать карту, чтобы она не сползла на пол. Продолжим!

Даниэль мгновенно выпрямилась, как туго натянутая струна. Какое-то ранее неведомое чувство охватило девушку. Ее талию обнимали мягкие, теплые ладони, спина покоилась на широком, твердом плече. Сквозь плотные бриджи из оленьей, кожи она телом ощущала мускулистые, натренированные бедра. Никогда еще Даниэль не чувствовала так близко возле себя присутствие мужчины.

— Я… я… могла бы сидеть на… на стуле рядом с вами… милорд, — растерянно пролепетала она.

— Да, вы могли бы, — весело согласился Джастин, нанизывая правой рукой на вилку жареную телячью почку. — Но я чувствую себя очень удобно и уютно именно в такой позе. А вы?

Ей было уютно… И очень даже удобно… Слишком удобно… А между тем Джастин как ни в чем не бывало продолжал поглощать свой завтрак. Он, видимо, не находил в подобной позе ничего предосудительного.

Даниэль сдалась и продолжила свои объяснения…

Некоторое время спустя она проводила графа к парадному входу, где его дожидался оседланный черный жеребец и все тот же почтовый дилижанс.

— А где кобыла? — спросила Даниэль, оглядываясь по сторонам.

— Кобылу я оставляю вам, дитя мое, — улыбнулся Линтон. — Но с условием, что вы будете пользоваться дамским седлом. Мы ведь договорились?

— Я попробую научиться, милорд. Но не обещаю, что навсегда откажусь от мужского седла. — И Даниэль смешно сморщила свой маленький носик.

— Что ж, меня это устраивает, — примирительным тоном ответил граф и вскочил в седло.

Взяв поводья, Линтон совсем по-особому улыбнулся девушке. Такой улыбки на лице Джастина она еще ни разу не видела. Как будто он улыбался кому-то другому, а не ей. И вообще Линтон никогда не смотрел на своего «сорванца» такими глазами, как сейчас. Однако следующие слова Джастина ее разочаровали:

— Вы будете себя хорошо вести, не правда ли?

— Несомненно, сэр, — обиженно буркнула Даниэль. — Попробуй я только ослушаться! Могу себе представить, что тогда ждет меня после вашего возвращения!

— Дерзкая девчонка!

Длинным пальцем в кожаной перчатке Линтон приподнял ее подбородок вверх:

— Предостерегаю вас от излишней уверенности в чем-либо, дитя мое! Тем более что я никогда не отличался предсказуемостью поступков.

Граф нагнулся, и Даниэль почувствовала прикосновение его мягких губ к своим. Такое легкое, что уже через секунду девушка не могла решить, было ли оно вообще.

Черный жеребец рванулся, унося своего всадника вниз, к извивавшейся вдоль берега дороге. Намеренно или нет, но граф Джастин Линтон больше ни разу не оглянулся на стоявшую у парадного входа маленькую фигурку.

Даниэль запахнула полы своего розового халатика и бросилась к высившейся над бухтой скале. Быстро вскрабкавшись на вершину, она долго стояла, махая рукой вслед становившемуся все меньше и меньше всаднику на черном коне, сопровождаемому почтовым дилижансом. Скоро они совсем исчезли в утренней дымке. Поднятая рука девушки бессильно упала. Босые ноги были до крови исцарапаны колючками, а на душе вдруг стало так пусто и одиноко. Почему? Этого Даниэль толком еще не могла понять…

Глава 7

Время летело быстро. Отменная еда, отдых, свежий воздух, царившая в доме атмосфера любви и доброты делали свое дело. Щеки Даниэль из ввалившихся постепенно стали округлыми, да и сама девушка больше не напоминала обтянутый кожей ходячий скелет. Редкие выезды в корнуоллский свет наводили на нее тоску и казались ужасно утомительными. Местные молодые люди как на подбор были скучными и малообразованными, с примитивным чувством юмора, которое не могло вызвать даже мимолетной улыбки. Среди взрослого населения преобладали тупые и чванливые домоседы, не интересовавшиеся ничем, кроме своих ферм, бесцельной пальбы из ружей и застолья.

Даниэль изо всех сил старалась унять свой непокорный язык и по возможности проглатывать нередко готовые вырваться язвительные замечания. Дедушка и бабушка понимали и одобряли девушку и только изредка мягко журили.

Лавиния с удивлением обнаружила, что эта девушка-женщина, приходившаяся ей внучкой, оказалась очень неплохой хозяйкой. Умение себя поставить, компетентность в самых различных вопросах, в том числе — житейских, скоро снискали Даниэль уважение и доверие всей семьи. Лавиния и Чарльз поняли, что могут во всем положиться на свою внучку. Ей едва ли не всегда удавалось распутывать сложнейшие узлы домашних проблем, таких, например, как таинственное исчезновение сразу трех простыней, ошибки в кухонных счетах или нетактичность племянницы экономки по отношению к горничной графини.

Лорд Марч вскоре обнаружил, что его внучка неплохо соображает, сидя за шахматной доской. Так же, впрочем, как и за карточным столиком. И в той, и в другой игре Чарльз одержал побед в два раза меньше, чем потерпел поражений. Когда же Даниэль однажды спустилась в винный погреб и сообщила дворецкому, что залитое в 1773 году сусло уже превратилось в прекрасное бургундское вино, все сомнения старого графа в том, что именно благодаря неординарности девушки граф Линтон получит отличную жену, рассеялись. Даниэль явно была не из тех, кто станет клянчить у мужа деньги на карманные расходы, постоянно требовать от него особого внимания или докучать глупыми капризами.

Но все же Даниэль не была полностью счастлива. И если всегда была чем-то занята, то лишь потому, что не привыкла ныть и бездельничать. Все время перед ее глазами неотступно стоял образ черноволосого, синеглазого героя, а в ушах звучал его мягкий, но требовательный голос. Часто Даниэль казалось, что этот человек заглядывает ей через плечо, и тогда девушка воображала, как бы он оценил тот или иной ее поступок: одобрительно покачал бы головой или недовольно насупил брови.

От Линтона долго не было никаких вестей. Уже прошло и пятое мая, день, когда в Париже должны были собраться Генеральные штаты. Даниэль стала раздражительной и беспокойной. Чтобы немного прийти в себя, она с утра до вечера носилась по окрестным рощицам и пустынному берегу моря верхом на своей кобыле. Это помогало, но ненадолго…

Только после того как прошла первая неделя июня, прискакал нарочный и передал послание от графа, в котором тот просто сообщал, что через три дня после получения семьей этого письма он сам появится в Мервенуэе. При этом граф Линтон выражал надежду, что дела у них идут хорошо и все здоровы.

— Он даже не написал, доехал ли до Лангедока или о происходившем на засеДанни Генеральных штатов! — с раздражением воскликнула Даниэль, прочитав записку. — И вообще — ничего!..

Больше всего девушку возмутило, что граф не соизволил написать ни строчки для нее лично.

— Успокойся, милая, — утешала внучку старая графиня, отлично понимавшая, в чем дело. — Совсем скоро мы все услышим от самого графа Линтона. Кстати, я потороплю Бетси, чтобы к его приезду было готово твое шелковое зеленое платье.

У Даниэль же были на уме совсем другие мысли, которыми она не хотела делиться с бабушкой. Девушка не сомневалась, что впервые в жизни это выведет графиню Марч из себя.

На третий день после полудня граф Джастин Линтон действительно подъезжал к Мервенуэю. На этот раз в собственной комфортабельной карете. Его душу наполняло радостное чувство, навеянное мыслью о том, что Даниэль де Сан-Варенн, наконец, стала проявлять к нему больше внимания и порой даже нежности.

Блаженные размышления, в которые погрузился граф, неожиданно прервал громкий звук пистолетного выстрела, прогремевшего откуда-то сбоку. Карета дернулась и остановилась. В первую минуту граф решил, что его решили ограбить. Он машинально нащупал левой рукой спрятанную под сиденьем коробку с драгоценностями, а правой выхватил из-за пояса револьвер.

Но Джастин успел только схватиться за ручку дверцы, когда прямо над его ухом раздался звонкий, удивительно знакомый голос:

— Послушай ты, парнокопытное! Кто же так правит лошадьми?! У тебя вся четверка сгрудилась и вот-вот опрокинет карету. Или ты думаешь, что животные понимают только кнут?!

Вся эта тирада, естественно, была обращена к вознице. Граф чертыхнулся про себя, спрятал револьвер и опустил оконное стекло. В двух шагах от кареты он увидел сидящую на упитанной кобыле худенькую фигурку в маске. В руках «разбойницы» еще дымился пистолет.

— Данни! Вот неисправимый сорванец! — крикнул Линтон. — Иди сюда, чертова кукла! И сейчас же отдай пистолет! Как ты посмела?!

Даниэль сняла маску и посмотрела на графа такими радостными, смеющимися глазами, что тот сам с трудом сдержал улыбку.

— Все в порядке, милорд! Меня все считают отличным стрелком. А с пистолетом я научилась обращаться еще в детстве. Если бы не этот идиот кучер, моя шутка не доставила бы вам никаких хлопот. Я стреляла высоко поверх лошадиных голов, а этот кретин начал стегать несчастных животных кнутом. Карету тряхнуло, а вы, видимо, немного ушиблись. Извините! Я не хотела причинить никому вреда.

Линтон молчал и продолжал очень серьезно смотреть на девушку. Постепенно озорной огонек в ее глазах погас, а лицо уныло вытянулось.

— Я вижу, вы рассердились, милорд, — смущенно проговорила она. — Но это же была просто шутка.

— Не очень остроумная.

Даниэль опустила глаза и принялась с виноватым выражением на лице покусывать нижнюю губку. Затем проговорила, все еще не поднимая глаз:

— Я хотела вас ограбить. И реквизировать всю собственность графа Линтона. Ведь у вас наверняка есть что-то с собой. Разве не так?

Смех просто распирал Линтона, но он сумел и на этот раз его подавить.

— Моя собственность, — торжественно, без намека на шутку заявил Джастин, — это леди Даниэль де Сан-Варенн. Но она не имеет ничего общего с нахальной девчонкой, изображающей из себя разбойника с большой дороги. Так вот, с Даниэль де Сан-Варенн мы должны встретиться через полчаса.

— Может быть, через час, сэр?

— Во всяком случае, не позже.

Даниэль надвинула на глаза берет, бросила на графа еще один озорной взгляд и поскакала вперед, низко пригнувшись к шее своей кобылы. Через несколько мгновений она скрылась за деревьями густой зеленой рощи.

— Джордж, — сказал граф вознице, — если лошади успокоились, мы можем ехать дальше.

— Попадись мне в руки этот хулиган, — проворчал кучер, — я бы выбил всю пыль со спины его куртки!

— Мне знакомо это чувство, Джордж, — буркнул граф. Он тяжело вздохнул и поднял оконное стекло.

Карета двинулась следом за кобылой Даниэль…

Леди Лавиния тепло встретила графа. Правда, ее несколько смущало, что с самого утра Даниэль куда-то исчезла.

— Всю последнюю неделю девочка просто места себе не находила, — словно извиняясь, проговорила графиня. — Я уверена, что виной тому было отсутствие вестей от вас.

— Не беспокойтесь, мадам. Мне доподлинно известно, что ваша внучка очень скоро здесь появится.

Даниэль действительно была уже в своей комнате и спешно переодевалась, засыпая указаниями прислуживавшую ей молоденькую скромную горничную:

— Гетти, подай розовую и белую тафту! Скорее! Да нет же, вон ту, с полосками и темно-вишневыми бантами. И сделай мне прическу. Такую, как позавчера, с падающими на уши локонами. Но сначала я приму ванну. Нет, черт побери, не успею! Надо же было додуматься до такой глупости! Разбойник с большой дороги! Очень остроумно!

Все же, раздевшись догола, Даниэль влезла в уже наполненную теплой водой ванну и принялась яростно тереть себя грубой мочалкой. Потом опустилась на дно, поплескалась там несколько секунд и встала, сразу потянувшись за полотенцем.

Гетти уже успела привыкнуть к странным манерам молодой хозяйки, позволявшей себе расхаживать по комнате в голом виде. Она вообще считала купание в ванне делом небезопасным, которым можно было заниматься только в случае крайней необходимости, например, перед тем как надеть нарядное платье. И все же Гетти с удовольствием прислуживала Даниэль, несмотря на непредсказуемость ее поступков. Наверное, горничная, как и все остальные слуги в доме, чувствовала, что сердце у Даниэль доброе. Кроме того, девушка никогда не срывала плохого настроения на других.

Ровно через час после неожиданной встречи на дороге, как и было условлено с графом, Даниэль спустилась в гостиную. За прошедшие несколько недель ее короткие волосы немного отросли и теперь изящно падали вдоль висков, чуть закрывая уши, а на шее плавно переходили в легкий кудрявый пушок. В локоны была вплетена темно-вишневая лента, прекрасно гармонировавшая со стоячим воротничком, украшенным тонкими кружевами, которые двумя пенистыми ручейками сбегали по плечам и рукавам темно-зеленого платья. Снизу, из-под оборок платья, пикантно выглядывали розовые и белые кружева нижних юбок.

Джастин вставил в глаз свой знаменитый монокль и придирчиво осмотрел девушку со всех сторон. На его лице постепенно появлялось выражение крайнего изумления. Он повернулся к леди Лавинии:

— Не могу удержаться от комплимента, миссис Марч. Вы действительно поработали на славу и добились прекрасных результатов. Она несказанно похорошела! Какая перемена!

— Ничего себе! — обиженно воскликнула Даниэль. — А сама я здесь, стало быть, ни при чем?! Мне комплиментов не полагается?

— Вы их услышите в свое время. Если перемены коснутся не только вашего внешнего вида, но и поведения. — И граф недовольно поджал губы.

— Даниэль, детка, реверанс! — укоризненно шепнула девушке Лавиния.

Даниэль жеманно присела, буквально утонув в своих юбках. Граф в ответ только шаркнул ногой, хотя и с безукоризненной галантностью.

— О, милорд, — произнесла Даниэль с шаловливой улыбкой, — вы раньше никогда не оказывали мне подобной чести. Может быть, настанет время и вы ответите на мой поклон?

— Я кланяюсь только тем дамам, которые того заслуживают, — ледяным тоном ответил Линтон. — К дерзким девчонкам-сорванцам у меня совершенно другое отношение.

На щеках Даниэль проступил розовый румянец, а в глазах появилось жалобное выражение. Граф посмотрел на девушку и сказал уже гораздо мягче:

— Не будем больше говорить об этом, детка. Надеюсь, что причиной вашей последней выходки стало полнолуние, и ничего подобного не повторится, как только ночное светило примет форму серпа.

— О чем вы говорите, Джастин? — озадаченно поинтересовалась старая графиня.

— Так, о пустяках, мадам, — усмехнулся Линтон и, почувствовав на себе взгляд Даниэль, обернулся к ней.

Девушка только что открыла привезенную графом шкатулку, испещренную мельчайшим орнаментом, и держала в руках роскошное бриллиантовое ожерелье.

— Драгоценности Сан-Вареннов! — почти с благоговением прошептала Даниэль. — Не правда ли, они чудесны? Мама часто говорила, что таких нет даже у Марии Антуанетты.

Даниэль примерила ожерелье и уже собиралась защелкнуть сзади замочек, когда граф мягко, но решительно отобрал украшение.

— Вам не стоит пока его носить, Даниэль, — тихо сказал он. — Равно как и вот этот изумрудный браслет. Наденете то и другое, когда выйдете замуж.

— Фи! Что за ерунда? В конце концов, они же мои!

— Несомненно, — согласился граф, вынимая из другой шкатулки безупречную нитку жемчуга. — Вот это вы можете носить когда и сколько угодно. И еще этот топаз и набор бирюзовых украшений. Остальное же для сохранности лучше положить в сейф.

— Но тогда мне никогда не придется их надеть, милорд. Ибо я вообще не намерена выходить замуж.

Джастин взял жемчужную нитку и надел на шею Даниэль, которая при этом чуть наклонила голову. В это мгновение взгляды графа и стоявшей за спиной своей внучки графини Марч встретились, и Линтон и Лавиния сразу поняли друг друга…

— Не изображайте из себя идиотку, Даниэль, — хмыкнул Джастин. — Вы обязательно выйдете замуж.

— Тогда, может быть, вы скажете — за кого? — Девушка пожала плечами и бросила на графа сердитый взгляд.

— Естественно, за меня, — невозмутимым тоном ответил Линтон.

На несколько мгновений в гостиной воцарилось молчание. Затем Даниэль ошарашено посмотрела на графа и выпалила заикаясь:

— Но… но… не может быть, чтобы… чтобы вы захотели на мне жениться!

— Почему, дитя мое? — улыбнулся Джастин.

— По одной очень простой причине. Два человека никогда не поженятся, если один из них обращается к другому «дитя мое». Я уже не говорю о разных других определениях, которыми вы постоянно награждали меня. Среди них, кстати, бывали и не очень лестные. Кроме того, вы всегда указывали мне, что делать, и были страшно недовольны, когда я не желала подчиняться. Когда же я пыталась высказывать какие-либо собственные мысли, вы мгновенно начинали свирепеть и грозили меня побить. Однажды… однажды даже дали мне оплеуху!

— Согласен, что тогда я несколько погорячился. Но вы же не будете отрицать, что сами довели меня до этого!

— Буду… — захныкала Даниэль. — Потому что я… я тогда не пила пиво… Только попробовала, и оно показалось мне ужасно невкусным.

— Я окончательно отказываюсь что-либо понимать, — проворчала миссис Марч. — При чем здесь пиво?

— Очень даже при чем, — буркнул в ответ Линтон и многозначительно посмотрел на Даниэль: — Пойдемте, Данни. В будущем я намерен воздерживаться от столь оскорбительных действий. А сейчас прошу вас хотя бы меня выслушать.

Даниэль по привычке принялась покусывать нижнюю губку. Брови ее сошлись на переносице, отчего взгляд сделался почти свирепым. Примерно такое выражение граф видел на ее лице во время их первой встречи в темном переулке Парижа.

— Мне кажется, милорд, — начала Даниэль, — что вы считаете себя обязанным сделать мне предложение из соображений чести. Если я не ошиблась, то ваша жертва совершенно излишня. Моя репутация была вконец испорчена еще до того, как вы вырвали меня из рук ужасного булочника. Я знала об этом задолго до встречи с вами. Все мои поступки объясняются тем, что я понимаю свою будущую судьбу. Поэтому я и не хочу выезжать ни в какой свет. Самое лучшее для меня — остаться здесь, с бабушкой и дедушкой.

Этот монолог не мог не произвести впечатления на слушателей. Миссис Марч вынула кружевной платок и промокнула им глаза. Линтон же, ласково посмотрев на девушку, тихо сказал:

— Возможно, я всегда недооценивал вас, Даниэль. Но существует нечто такое, чего вы пока еще не поняли.

Граф отступил на шаг и, поклонившись Даниэль, спросил:

— Не окажете ли вы мне честь, мадемуазель, пройтись со мной по саду?

Несколько секунд Даниэль оставалась неподвижной, затем подняла на Линтона изумленный взгляд:

— Сэр, это будет большей честью для меня, чем для вас.

Девушка поправила упавший на лоб локон, встала и оперлась на руку, предложенную графом. Они медленно пошли к выходу в сад, сопровождаемые графиней Марч. Чарльз, молча сидевший все это время, тоже поднялся из-за стола и последовал за ними. У самой двери он задержал жену и шепнул ей на ухо:

— Право, не знаю, милая, поздравлять ли нам Линтона или же высказывать ему соболезнования?

— Первое, мой дорогой, первое! — так же тихо ответила Лавиния, снова прикладывая к глазам носовой платок. — Теперь надо оставить их вдвоем. Поверь, они отлично обо всем договорятся. Им повезло, Линтон и Даниэль знают друг друга куда лучше многих других пар, начинающих совместную жизнь. Линтон очень любит нашу девочку, вопреки всем ее фокусам. Подозреваю, что также и благодаря им.

Граф Линтон тем временем никак не мог придумать, как лучше убедить шедшее с ним рядом молчаливое существо, что его предложение продиктовано отнюдь не соображениями чести, а куда более романтичными чувствами. В конце концов, он решил, что прямота и честность Даниэль требуют такого же откровенного и прямого разговора.

Они подошли к розарию. От проезжей дороги его отделял большой камень, служивший своеобразной стеной. Даниэль с наслаждением вдохнула аромат роз, перемешанный со свежим морским бризом; приближался вечер, с моря тянуло прохладой.

— Милорд, я бы хотела взобраться на эту стену, — неожиданно заявила девушка, метнув в сторону графа озорной взгляд.

Линтон не ответил. Облокотившись о камень, он задумчиво смотрел на дорогу.

— Милорд, — повторила Даниэль.

Джастин обернулся. На губах его играла отсутствующая, почти потусторонняя улыбка:

— Да, Даниэль?

— Я хочу посидеть на этой стене.

— Что же вам мешает, дитя мое?

— Одежда. Это платье не приспособлено для того, чтобы карабкаться в нем по скалам. Мне нужна ваша помощь.

— Хотите, чтобы я вас подсадил?

— Именно!

Граф рассмеялся и, взяв Даниэль обеими руками за тонкую талию, посадил девушку на самую вершину огромного камня.

— Должен заметить, дитя мое, что сидеть верхом на стене считается неприличным для молодой леди. К тому же вы рискуете запачкать свое новое платье, хотя я отлично понимаю, что все это для вас не имеет никакого значения.

— Никакого, — согласилась Даниэль и рассмеялась. — Вот теперь, когда мы так удобно устроились, можете сказать мне то, что хотели.

— Даниэль, вы как-то сказали, что доверяете мне. Значит, должны поверить в то, что я сейчас скажу.

— Слушаю вас, милорд.

— Я собирался сказать, что все это время любил вас. Да, я вел себя не так, как полагается влюбленному, но на то были свои причины. Вам они известны, вы их перечислили не далее как сегодня.

Ответ Даниэль несколько удивил графа. Она не стала выражать сомнений в его чувствах, а просто спросила:

— Когда вы меня полюбили, милорд?

— Это очень трудно точно определить, Данни. Думаю, в тот самый момент, когда вы стояли передо мной, как амазонка, с обнаженной грудью и явно предлагали воспользоваться удобным моментом. Я же почувствовал себя в крайне смешном и дурацком положении.

— Внешне это было незаметно. Скорее наоборот, вы были так нестерпимо грубы со мной, что я едва не собралась выпрыгнуть в окно.

— Я приношу вам за это свои извинения.

Джастин коснулся большим пальцем губ девушки и продолжил самым серьезным тоном:

— А теперь я прошу вас, мадемуазель, стать моей женой.

— Мне мало, что известно о взаимоотношениях между супругами, милорд. Наверное, причина этого заключается в том, что моя мама имела скромный опыт семейной жизни. Она рассказывала мне, что сначала они с отцом испытали некое подобие любви, но продолжалось это очень недолго. Вы понимаете, милорд, что я сейчас имею в виду не физическую, а духовную сторону отношений между мужчиной и женщиной.

Линтон мрачно кивнул головой, снова подумав, с каким необыкновенным созданием свела его судьба.

— О физической стороне семейной жизни я, возможно, знаю даже больше, чем положено, — продолжала Даниэль. — Но вас, верно, это не слишком удивляет. Не так ли?

— Так, — согласился граф, с трудом подавляя улыбку.

— А вот что касается духовной стороны супружеских отношений, тут я надеюсь на вас. Мне представляется, что граф Джастин Линтон может многому научить Даниэль де Сан-Варенн. — И девушка доверчиво протянула к нему руки.

— Я буду обучать вас и тому и другому, Даниэль, — ласково ответил Джастин, снимая Даниэль со стены. — Ведь нельзя по-настоящему знать то, чего ни разу не испытал.

Линтон продолжал обнимать Даниэль за талию, пристально глядя в ее огромные карие глаза, которые отвечали ему таким же вдумчивым, серьезным взглядом.

— Не будет ли неприличным, если вы поцелуете меня, милорд?

— Не думаю, что стоит обращать слишком уж большое внимание на правила приличия, пока мы с вами здесь одни.

И, взяв лицо девушки в свои широкие ладони, Джастин слегка прикоснулся губами к ее мягким губам. Даниэль стояла недвижно, затаив дыхание. Она ждала, сама толком не зная, чего именно. Между тем губы Джастина становились все настойчивее, его ладони сильнее сжимали виски и щеки Даниэль, а пальцы нежно поглаживали мочки ее ушей.

— Закройте глаза, дитя мое, — прошептал он. — Сейчас должно говорить только чувство…

Длинные пушистые ресницы Даниэль сразу опустились, и одновременно поцелуи графа стали требовательнее, а кончик его языка проник между ее губ и коснулся десен. Непроглядный мрак под закрытыми веками глаз на миг прорезала тревожная, предупреждающая вспышка сознания; еще несколько секунд девушка инстинктивно сопротивлялась властному вторжению, пытаясь запрокинуть назад голову и освободиться. Но совершенно неожиданно ощущение насилия исчезло: ее нежные губы раскрылись навстречу его поцелуям, и он жадно приник к ним в новом порыве страсти. Даниэль неожиданно почувствовала, что она и Линтон словно сливаются в одно целое. Сладкое ощущение заставило запылать ее щеки, передалось губам, скользнуло сквозь разжатые зубы по языку и, проникнув вглубь, распространилось по жилам, будоража кровь. Даниэль совсем перестала понимать, что с ней происходит, и вот уже ее собственный, неискушенный в любовных играх язык проник через его полураскрытые губы к ровному ряду зубов и несмело провел по ним. Кончики их языков соприкоснулись, и сразу левая ладонь графа медленно поползла вниз, а пальцы стали нежно ласкать гладкую шею девушки. Через мгновение пальцы Джастина проникли за кружевной корсаж платья и обхватили вдруг ставшие твердыми соски. Тела прижались друг к другу, но… Даниэль все же не покидало чувство стыда и какой-то неясной безысходности. Дрожа, она слабо прошептала:

— Не надо, милорд, умоляю! — и, оттолкнув его инстинктивным, отчаянным движением, попыталась высвободиться.

Однако одна рука Джастина так и осталась на ее груди, а ладонь другой по-прежнему прижималась к горевшей жгучим огнем щеке.

— Данни! — прошептал граф. Его правая рука тоже соскользнула вниз и проникла за корсаж девушки.

— Вы не понимаете… — простонала Даниэль.

— Нет, дитя мое, на этот раз я все понимаю. Но вот вам многое еще непонятно.

— Что же произошло?

— Ничего из ряда вон выходящего. Просто ваше тело естественным образом стало отвечать на мои ласки. Так и должно было случиться.

Даниэль подняла голову и взглянула в лицо графа. Тот уже привычным движением приподнял большим пальцем ее подбородок и чуть слышно спросил:

— Я не очень смутил вас, дитя мое? Мой непутевый дерзкий сорванец…

— Это действительно нормально, милорд? — шепнула девушка с еле заметной улыбкой. — Я имею в виду то, что сейчас происходит.

— Вполне нормально. Ваша мама никогда не рассказывала вам об этом?

— Немного рассказывала. Но вы же сами говорили: невозможно по-настоящему узнать что-то, не испытав самой.

— Думаю, пока это будет для нас заключительным уроком, — сказал Линтон, выпрямляясь и отступая на шаг. — Наверное, ваши бабушка и дедушка уже беспокоятся, гадают, что с нами случилось.

Даниэль отряхнула пыль с платья и изогнулась, глядя вниз через плечо:

— Я не испачкалась сзади, милорд? Стена была не слишком чистой.

— Разве я вас не предупреждал, дитя мое?

Граф обошел девушку и внимательно осмотрел платье, стряхивая кое-где приставшую грязь. Неожиданно его ладонь задержалась прямо на ягодицах Даниэль, ощущая сквозь тройной слой одежды ее упругое тело.

— Сэр! — запищала Даниэль и отпрыгнула в сторону. Линтон беззвучно засмеялся:

— У вас очаровательная маленькая попка, любовь моя! Как я и предполагал.

— Как вы смеете говорить такие вещи! — воскликнула девушка, покраснев как вишня.

— Может быть, сегодня нам предстоит еще один урок, — улыбнулся в ответ граф. — И в высшей степени важный. Ничто из того, что происходит или говорится между двумя любящими друг друга людьми, не может быть предосудительным или греховным. Вы понимаете это, Даниэль?

Она задумчиво посмотрела на него:

— Мне кажется, милорд, что я пойму все это лучше, если испытаю сама.

— А знаете, под этими локонами скрывается очень умная головка, — усмехнулся граф и легонько ущипнул девушку за щеку. — Пойдемте домой.

Сообщение о предстоящей свадьбе леди Даниэль де Сан-Варенн и графа Джастина Линтона появилось в «Газетт» в самом конце июня. Эта новость оказалась очень кстати, так как подбросила пищу для сплетен и обсуждений на светских раутах как раз перед отъездом сливок высшего общества из душного, нездорового Лондона на воды в Бат. Там и вообще на природе английская аристократия собиралась продолжать свою беззаботную, полную удовольствий жизнь.

Новость была воспринята с любопытством и вызвала немало толков и досужих предположений. Особенно старались некоторые разочарованные мамаши, лелеявшие надежды на то, что великолепный граф Линтон однажды, наконец пожертвует своим холостяцким положением ради их дочерей. О невесте же было известно только то, что она происходит из рода Рокфордов, и хотя отношение к ее семье по отцовской линии в аристократических кругах английской столицы было несколько настороженным, происхождение девушки считалось в целом безупречным. Даже самые острые языки не решались назвать Даниэль неровней для знатного графа Линтона.

Другой темой для обсуждения в светских салонах стал возраст невесты. Давно было известно, что граф никогда не обращает внимания на девиц, впервые выезжающих в свет, но ведь его невеста только-только сняла школьное платьице! Как такое могло произойти? Однако как ни велико было любопытство столичных сплетников, оно никак не могло быть удовлетворено до конца лета. Граф Линтон упорно оставался в Корнуолле, прикладывая все силы, чтобы разрешить в высшей степени приятную задачу, разбудить в своей невесте женщину.

За все это время Даниэль и Джастин получали мало известий из Франции, однако те, что дошли до них, были достаточно тревожными. 17 июня 1789 года на засеДанни Генеральных штатов представители третьего сословия объявили себя Национальным собранием — единственным представительным органом в стране. Таким образом, была сделана попытка ликвидировать претензии дворянства и духовенства на право выступать от имени всей Франции. Одновременно представители третьего сословия пригрозили королю, продолжавшему скорбеть о смерти своего семилетнего сына, что будут платить налоги только во время сессий Национального собрания. Этот беспрецедентный вызов привел короля Людовика XVI в ярость, и он, подстрекаемый своими далеко не мудрыми советниками, закрыл доступ в парламент представителям третьего сословия. Когда 20 июня солдаты преградили путь двум десяткам депутатов, те, собравшись на территории теннисных кортов в Версале, провозгласили себя самостоятельным органом власти. С этого момента все надежды на возрождение Генеральных штатов рухнули, а кровопролитная гражданская война, сотрясавшая Францию в течение последующих пяти лет, стала неотвратимой.

Но для Даниэль это лето было самым счастливым в жизни. Линтон вел себя очень мудро и тактично, не пытаясь подавить индивидуальность девушки, хотя проявления этой индивидуальности были во многом следствием беспорядочного воспитания. Судя по всему, граф собирался придерживаться подобной тактики и в будущем. Единственное, на чем он твердо настаивал, так это на приличном поведении девушки в обществе. Здесь Линтон был неумолим. Каждый промах в поведении или высказываниях Даниэль наказывался многозначительным молчанием графа или появлением каменного выражения на его лице. Более того, иногда Джастин просто вставал и уходил к себе, что сильнее всего действовало на девушку.

Постепенно срывов и ошибок в поведении Даниэль становилось все меньше и меньше. Граф скоро понял, что его невесте необходима время от времени психологическая разрядка, которую она обычно находила в верховой езде, естественно, не в дамском седле. Джастин не стал возражать против этих верховых прогулок, и они с Даниэль пришли к счастливому компромиссу.

Целыми днями жених и невеста охотились в лесу, ловили рыбу в ручьях и плавали в небольшой бухте. Это последнее развлечение удалось далеко не сразу. Даниэль сначала очень нервничала, в ее памяти все время вставали ужасные картины ночи, проведенной на «Черной чайке» во время шторма. Девушка стала панически бояться моря. Но постепенно чувство страха прошло, чему очень способствовали различные физические упражнения на свежем воздухе. Через некоторое время Даниэль уже успешно справлялась с управлением небольшой парусной лодкой. Линтон же получал огромное удовольствие, обучая своего «сорванца», который каждый раз проявлял удивительную для девушки смекалку. Возможно, Даниэль так старалась потому, что хотела хотя бы на время забыть о правилах хорошего тона, столь необходимых для появления в высшем обществе, в которое Линтон непременно желал ее ввести.

Как-то раз после полудня Линтон вернулся домой после верховой прогулки с Чарльзом. На террасе к нему подошла одна из горничных и сказала, что леди Даниэль ожидает его светлость в Длинной галерее — так назывался домашний спортивный зал, где в плохую погоду можно было поразмяться. Так как утром об этой встрече не было сказано ни слова, граф несколько удивился, однако тут же прошел в зал, где обнаружил свою невесту одетой в блузку, бриджи и плотные вязаные чулки.

Даниэль переходила от одной стены зала к другой, изучая висевшие на них семейные портреты и время от времени задерживаясь у окон с великолепным видом на море.

Услышав шаги графа, Даниэль мгновенно обернулась:

— А, милорд, вы здесь! Я жду вас целую вечность. Не хотели бы вы позаниматься со мной фехтованием?

— Фехтованием? — переспросил граф, удивленно приподнимая брови и всем своим видом демонстрируя крайнее сомнение в необходимости подобного предприятия. — Вы настоящий кладезь всевозможных сюрпризов, дитя мое.

Линтон снял сюртук и повесил его на спинку стула, где уже лежали две рапиры с тупыми наконечниками. Джастин внимательно осмотрел каждую из них.

— Так вы согласны? — спросила Даниэль. Рассмеявшись, она взяла рапиру и сделала несколько выпадов. Граф отметил про себя, что в искусстве фехтования его невеста явно не новичок.

— До трех уколов, милорд. Идет?

Джастин, не отвечая, взял другую рапиру, опустил ее наконечником в пол и посмотрел на Даниэль. При этом он снисходительно улыбнулся.

Девушка отсалютовала ему своей рапирой и сделала первый выпад. Уже через несколько секунд у графа создалось впечатление, что он дерется с сильнейшим фехтовальщиком из всех, которых когда-либо знал. Улыбка сползла с его лица, сменившись напряженным, сосредоточенным выражением. Даниэль фехтовала не менее серьезно. Ее стройная фигурка скользила по паркету с изяществом первоклассной балерины, все выпады графа неизменно парировались. Тот перебросил рапиру в левую руку, но результат был тот же. Неожиданно кончик шпаги Даниэль уперся ему в бок.

— Один ноль в мою пользу, милорд! — с торжеством воскликнула девушка, сделав шаг назад.

— Берегитесь! — крикнул граф, и его рапира молнией блеснула в воздухе. Но и этот удар был мгновенно отбит. На долю секунды их шпаги скрестились, но Даниэль тут же отпрыгнула назад и сделала ложный выпад справа. Граф поддался на него, оставив незащищенным левый бок. Рапира девушки, скользнув по его руке, вновь достигла цели.

Линтон опустил оружие и протянул Даниэль руку:

— Мы продолжим наш поединок завтра, детка. Уверяю, вам больше не удастся застать меня врасплох!

— Вы нарочно проиграли мне, милорд? — спросила Даниэль, пожимая протянутую руку.

— Вовсе нет. Я просто не ожидал встретить в вас такого сильного противника и немного растерялся. Где вы научились так великолепно фехтовать?

— У дяди Марка.

— Это все объясняет. Марк де Сан-Варенн был известным дуэлянтом, который, если верить слухам, дрался только насмерть. Наверное, поэтому он сам стал жертвой толпы, а не погиб в поединке: один на один он не имел достойного противника.

Их летняя идиллия закончилась мягким, напоенным ароматами роз вечером в начале сентября. Следующим утром на рассвете Линтон должен был уехать в Лондон; Даниэль вместе с четой Марч намеревалась последовать за ним лишь несколько дней спустя.

— Я предпочла бы ехать с вами, милорд, — дрожащим от огорчения голосом сказала Даниэль, когда они не спеша поднимались по тропинке на вершину скалы. — Иначе придется опять трястись в этом ужасном дилижансе.

— Но вы можете проехать часть дороги верхом, — ответил граф невозмутимым тоном. — Не думаю, что дедушка и бабушка станут возражать. А через неделю мы встретимся на Бедфорд-плейс.

— Я буду скакать верхом всю дорогу, милорд, — твердо заявила Даниэль. — Вы можете себе представить, каково мне будет часами слушать болтовню моих спутников о последних модах или о том, что месье Артур — лучший парикмахер в столице?

— Болтовня — грубое слово, Даниэль. Не употребляйте его больше, пожалуйста.

— Оно считается очень вульгарным? — спросила девушка, и в ее глазах на миг вспыхнул озорной огонек.

— Очень, — угрюмо подтвердил граф.

— Вы боитесь, что я устрою скандал в городе?

Даниэль хмуро уставилась на закатывающийся за горизонт золотой шар солнца. Линтон взял девушку за плечи и развернул лицом к себе:

— Только своим очарованием вы сможете покорить Лондон. Это единственное оружие, при помощи которого вам удастся взять штурмом столицу. И я уверен, что вы будете всегда вести себя безупречно: не станете скакать верхом по Гайд-парку или ездить на извозчике по темным переулкам, не будете называть всех окружающих идиотами, даже если они этого действительно заслуживают. Тогда вас будут называть самой очаровательной женщиной Лондона, а мне, вашему мужу, будут завидовать все мужчины в городе.

Джастин медленно наклонился к Даниэль, и его губы приблизились к ее губам, зовущим, приоткрывшимся, подобно лепесткам цветка. Она больше не боялась за себя и даже, к тайному удовольствию Джастина, сама становилась все более требовательной. Даниэль почувствовала, как его руки скользят по гладкой коже ее груди, и с трудом подавила страстный стон. Прижавшись к Джастину всем телом, она крепко обняла его за шею, не отрываясь при этом от теплых губ графа и просунув кончик языка ему меж зубов.

Линтон полуобнял девушку, чуть откинув ее назад на свободную руку. Другая тем временем расстегнула спереди платье и высвободила томившиеся в тисках корсета нежные полушария груди. Даниэль слегка вздрогнула, почувствовав, как прохладный вечерний ветерок, долетевший с моря, защекотал обнажившееся тело, а сильные тонкие пальцы Линтона осторожно сжали ее соски и начали их легонько растирать. У девушки вдруг засосало и защемило глубоко под ложечкой, внизу живота словно что-то оборвалось. Еще ниже, в самом сокровенном женском месте, появилось странное, незнакомое Даниэль ощущение влажности.

Губы Джастина коснулись обнаженной груди девушки: он облизывал ее соски, слегка покусывал их. А она была уже не в силах сдержать громкого стона, выражавшего одновременно протест и жгучее, непреодолимое желание. По какой-то непонятной причине ее нижние юбки вдруг задрались вверх, обнажая икры и колени. Что-то твердое коснулось шва панталон между ее ног…

— Нет! — вскрикнула Даниэль, схватив Джастина за руку, которая уже скользила между ее обтянутыми тонким батистом бедрами, подбираясь к заветному влажному месту.

Горячая волна стыда и смущения захлестнула девушку. Линтон поднял голову, оторвавшись от ее груди, но руки из-под юбок не убрал. Более того, он продолжал попытки пальцами разорвать тонкую ткань панталон.

— В вас столько страсти, дорогая, — шептал Джастин. — Вы не можете этого отрицать…

Его взгляд, сделавшийся вдруг тяжелым и как будто усталым, заражал Даниэль чувственностью и одновременно пробуждал в ней доверие к нему.

Неожиданно Джастин нахмурился. Ему подумалось, а не слишком ли легко он поверил словам Даниэль о том, что она хорошо осведомлена о физической стороне супружеских отношений. Прислонившись спиной к скале, он обнял девушку за талию и привлек к себе, зажав ее бедра меж своих коленей.

— Скажите, Данни, вы знаете о том, что происходит между мужчиной и женщиной? Ведь знаете?

— О да! — бодро воскликнула Даниэль, почему-то смешно наморщив при этом нос. — Только я не совсем представляю, как это… как это происходит на практике. Мои познания… словом, они лишь теоретические.

— Так. Я рад услышать, что на практике вы ничего такого не пробовали. Хочу вам сказать, любовь моя, что понять до конца отношения мужчины и женщины можно только в брачной постели.

— Но ведь это не одинаково для всех, — со всей серьезностью возразила Даниэль. — Вы, к примеру, имели не одну любовницу. Не так ли? Они же не проходили практический курс отношений мужчины и женщины в брачной постели!

— Вы совершенно правы, Даниэль. Но это не ваш удел. Обещаю, что вы расстанетесь с девственностью в нашу первую брачную ночь, то есть через три недели. Тогда мы с вами станем мужем и женой и одновременно — любовником и любовницей.

Даниэль снова закусила свою нижнюю губку. Потом нахмурилась и сказала:

— Думаю, милорд, что на сегодня с меня достаточно.

— Наверное, вы правы, — согласился Линтон и, подумав немного, добавил: — Есть еще кое-что, о чем бы я хотел с вами поговорить. Видите ли, Даниэль, у меня есть имя. Простое, человеческое имя. Почему бы вам не называть меня им?

— Вы предпочитаете, чтобы я звала вас Джастином или Линтоном?

— Как вам больше нравится. Но лично я предпочитаю имя Джастин.

— Тогда заключим сделку. Я буду звать вас Джастином, но при условии, что вы больше не станете называть меня «дитя мое», «детка», «сорванец» или как-нибудь еще в этом роде.

— Я согласен. Но вы должны вести себя так, чтобы заслужить имя Даниэль.

— Хорошо, сэр. Я буду вести себя как будущая графиня Линтон.

И девушка присела в глубоком реверансе. Хотя глаза Даниэль озорно блестели, что заставляло графа усомниться в серьезности ее слов, тому ничего другого не оставалось, как, со вздохом пожав плечами, повести свою невесту к дому.

Глава 8

Прошло дней десять или чуть больше. Линтон сидел у себя дома на Гросвенор-сквер и заканчивал завтракать, когда слуга объявил о приезде его двоюродного брата. Тут же на пороге вырос лакей в ливрее, за спиной которого возвышалась голова Джулиана. Он был одет в расстегнутое атласное пальто синего цвета, вышитый жилет, желтые бриджи и вязаную шапочку. На поясе болтались огромные серебряные часы.

— Линтон, собачий сын, — закричал он вместо приветствия, — наконец мы снова встретились, черт тебя побери!

— Чем я заслужил столь изысканные выражения? — кротко ответил Джастин, ставя на стол недопитый стакан пива и глядя на кузена с некоторым интересом.

— Чем заслужил, дорогой кузен? Конечно, твоей предстоящей женитьбой на этой де Сан-Варенн, пропади она пропадом! Где ты ее раскопал? И вообще, кто она такая? Честное слово, Джастин, так не поступают: объявить в газете о своем бракосочетании, а потом исчезнуть на все лето!

— Очень сожалею, что причинил тебе неудобство, кузен. А сейчас, может быть, сядешь и позавтракаешь со мной?

И Линтон показал на место за столом рядом с собой. Его изящные манеры и мягкий голос произвели на двоюродного брата то же впечатление, какое они обычно производили на Даниэль. Куда только подавалась вся его развязность и грубость! Джулиан сразу почувствовал себя неловко из-за того, что ворвался к брату, помешав ему завтракать. Правда, у него накопилось немало серьезных вопросов, которые он хотел задать Линтону.

— Я не против выпить с тобой кружечку пива, — просто сказал Джулиан, садясь за стол. — Но согласись, Джастин, что это ни на что не похоже: взбаламутить всю столицу и пропасть неизвестно куда. Ведь твоя женитьба обещает стать гвоздем лондонского сезона.

— Если так, кузен, то почему она оказалась для тебя такой неожиданностью?

И Линтон спокойно принялся за бифштекс.

— Просто, насколько я помню, когда мы в последний раз виделись, ты и не помышлял ни о какой женитьбе! Хочешь пари?

— И проиграешь.

Голос Линтона прозвучал так холодно, что за столом сразу воцарилось молчание. У Джулиана мелькнуло подозрение, что кузен вовсе не собирается рассказывать ему о себе какие-то пикантные подробности, и решил подъехать к Джастину с другой стороны:

— Линтон, ты даже представить себе не можешь, какие сплетни ходят в Лондоне вокруг твоей женитьбы. — Джулиан немного натянуто рассмеялся и продолжил: — Готов поклясться, что на батских водах этим летом было не так оживленно и многолюдно, как всегда! Большинство наших аристократических снобов решили остаться в Лондоне, чтобы хоть одним глазком посмотреть на твою невесту. Ведь никто и никогда не видел ее. Вот и распускают всякие дурацкие слухи. Говорят даже, что она горбата и с бельмом на глазу. А еще болтают, что ты намерен держать жену в заточении в Дейнсбери, пока она не подарит тебе наследника. И даже не одного!

— Вот как? А я-то был уверен, что у моей Даниэль совсем другие планы! — Линтон усмехнулся, прожевал кусок бифштекса и искоса взглянул на Джулиана: — Видишь ли, дорогой кузен, моя будущая жена получила прекрасное образование вовсе не для того, чтобы стать племенной кобылой.

— Что?! — Глаза Джулиана вылезли из орбит, челюсть отвисла.

Линтон еще раз насмешливо посмотрел на двоюродного брата и вернулся к своему завтраку. Вновь в кабинете стало тихо. Наконец Джастин покончил с бифштексом и, заметив, что кузен намерен разразиться очередной тирадой, поспешил остановить его:

— Прошу тебя, Джулиан, перестань болтать всякую чушь. Подозреваю, именно это ты сейчас собираешься сделать. Пощади мои уши и хорошее настроение!

— Извини… Но… Боже мой, Джастин, скажи по крайней мере, что она собой представляет?

— В свое время сам увидишь. Сегодня вечером Даниэль будет представлена ко двору. Не сомневаюсь, что это событие вызовет очередную волну сплетен. А теперь скажи мне…

Но лорду Джулиану не суждено было не только ответить на вопрос кузена, но даже дослушать его. Чьи-то громкие голоса, донесшиеся из коридора, заставили Джастина отложить вилку и повернуться к двери. Она распахнулась, и на пороге вырос Бедфорд. Бесстрастным голосом он доложил:

— Леди Даниэль де Сан-Варенн, милорд.

Даниэль, шелестя тяжелыми бархатными юбками, влетела в кабинет, начав говорить еще до того, как дворецкий завершил свою торжественную фразу, объявляющую о ее приезде:

— Милорд, вы уже предприняли что-нибудь? Имейте в виду, что дело не терпит отлагательств. И если вы сейчас же не переговорите с бабушкой, то всему конец!

Мужчины при появлении Даниэль поднялись из-за стола. Причем Джулиан сделал это с большей поспешностью, нежели его кузен. Джастин, никак не отреагировав на пылкий монолог своей невесты, протер монокль, не спеша вставил его в глаз и внимательно оглядел девушку с головы до ног.

Даниэль выглядела очаровательно. На ней был темный бархатный костюм для верховой езды, обшитый по швам тяжелыми серебряными кружевами, спереди до самой талии тянулся ряд затейливых зеленых пуговиц, руки до локтей были закрыты черными перчатками. На голове красовалась огромная треугольная шляпа, из середины которой торчало длиннейшее перо какой-то экзотической птицы, спускавшееся Даниэль на плечо.

Под пристальным взглядом графа девушка опустила глаза.

— Насколько я понимаю, милорд, — извиняющимся тоном сказала Даниэль. — вы намерены сделать мне выговор за внезапное появление здесь?

Голос ее чуть дрожал. Джастин убрал монокль и ответил бесстрастным тоном:

— У меня нет привычки говорить людям то, о чем они сами должны знать.

Джулиан, с первого взгляда почувствовавший братскую симпатию к девушке, постарался разрядить атмосферу и, желая привлечь к себе внимание кузена, демонстративно закашлялся.

Тот сразу обернулся к нему:

— Джулиан, я не забыл про тебя. Не торопи события.

И, вновь посмотрев на Даниэль, с торжественностью в голосе заявил:

— Даниэль, разрешите вам представить лорда Джулиана Карлтона.

Девушка грациозно присела и протянула Джулиану свою изящную белую ручку. Тот не замедлил приложиться к ней губами, не отрывая восхищенного взгляда от очаровательного, в форме сердца, лица девушки, больших влажных карих глаз и пухлых губ, чуть приоткрывшихся в доброжелательной улыбке и обнаживших ровный ряд жемчужных зубов. Джулиан был сражен наповал. Мгновенно и навсегда. Теперь ему не надо было спрашивать, почему кузен решился наконец закончить карьеру убежденного холостяка.

— Миледи, я польщен этой честью, — пробормотал он. — Вы так прелестны! Линтону действительно невероятно повезло!

Однако ответ Даниэль его обескуражил. Девушка сделала еще один реверанс и неожиданно рассмеялась:

— Воистину, сэр, очень мило с вашей стороны восстановить мое достоинство после того унижения, которому меня только что подвергли в вашем присутствии. Я счастлива нашему знакомству, сэр. Тем более что мы в скором времени станем довольно близкими родственниками. Разве не так?

— И друзьями, надеюсь, — улыбнулся Джулиан. — Как жаль, однако, что я не встретил вас раньше. До Джастина…

— Сэр, я уверена, что с вашей стороны не совсем прилично так говорить. Правда, милорд предупреждал меня о том, что вы — отчаянный повеса.

— Дерзкая девчонка! — горестно вздохнул Линтон, в то время как его кузен застыл на месте, ошеломленный подобной непосредственностью своей будущей кузины.

Постаравшись взять себя в руки, Джулиан рассмеялся:

— И впрямь, мадемуазель! Я имею право заявить протест, на мою репутацию несправедливо брошена тень.

— О, я очень огорчена этим, сэр, — томно проговорила Даниэль, опустив свои густые ресницы.

— Даниэль, — вмешался Линтон, — умоляю вас, хватит об этом. Кто вас сюда сопровождал?

— Конечно же, я приехала не одна, милорд. Пожалуйста, не беспокойтесь на этот счет.

— Действительно, мне несказанно повезло в жизни, — отозвался граф с иронической усмешкой. — Не желаете ли кофе?

— Да, сэр, выпью с величайшим удовольствием. И, если не возражаете, съем кусочек ветчины. Я так торопилась, что даже не успела позавтракать.

Мягким движением Даниэль стянула с руки вторую перчатку, сняла шляпу и, бросив то и другое на пустой стул, села за стол рядом с Линтоном. После чего одарила его торжествующей, как она надеялась, улыбкой.

— Увы, Даниэль, вы так и остались сорвиголовой, — проворчал Джастин, отрезая тоненький ломтик ветчины. — Если у вас возникли какие-то срочные проблемы, не лучше ли было прислать мне записку. Я бы сразу приехал.

— Извините, сэр, я просто не догадалась, — призналась Даниэль, наливая в чашку ароматный напиток из тяжелого серебряного кофейника. — К тому же у нас дома такое творится, что я боялась, как бы бабушка не приехала к вам первой. Даже дедушка и тот еще до полудня предпочел поехать к себе в клуб, только чтобы не оставаться дома.

— Может быть, вы расскажете мне все по порядку?

Линтон снова уселся на стул, положил ногу на ногу и приготовился слушать.

— Видите ли, — начала Даниэль, — бабушка желает превратить меня в некое подобие птичьего гнезда. Я решительно протестую против этого. Вот, полюбуйтесь!

Она взяла со стула свою шляпу и демонстративно помахала ею перед носами обоих лордов.

— Ну можно ли себе представить больший идиотизм?! Настоящая птичья клетка на голове! Слава Богу, что птица хотя бы не живая. И то, наверное, потому, что живая птица доставила бы хозяевам лишние хлопоты. Ведь у каждой из этих пернатых тварей есть свои повадки и даже причуды.

Даниэль нацепила кусочек ветчины на вилку и насмешливо взглянула поверх нее на Линтона. Тем временем Джулиан мучительно рылся в своей памяти: ему показалось, что он уже когда-то слышал эти озорные интонации, видел этот лукавый взгляд.

— Не уверен, что меня сейчас так уж волнуют повадки птиц, — прервал рассуждения своей невесты Линтон. — Нельзя ли рассказывать более конкретно. Пока что я ничего не понимаю из ваших слов. Умоляю простить мою бестолковость.

— Боже, до чего же вы скучны и неприветливы, сэр! — резко произнесла Даниэль. При этом она бросила на Джастина быстрый вызывающий взгляд, который был перехвачен лордом Джулианом между двумя глотками пива. Этот взгляд и вкус пива мигом перенесли его на залитый солнцем конюшенный двор небольшой гостиницы по дороге в Дувр.

— Великий Боже! — воскликнул Джулиан. И тут же осекся, увидев, что Даниэль и Линтон одновременно повернули головы и с удивлением смотрят на него. В следующий момент Джастин уже все понял по оторопелому выражению лица кузена.

— Да, Джулиан, это так, — сказал Джастин, утвердительно кивнув головой.

Даниэль нахмурилась и посмотрела сначала на жениха, а затем на его кузена. Постепенно до нее начал доходить смысл неожиданного обращения Джулиана к Всевышнему. Она улыбнулась:

— Я вижу, вы меня узнали, милорд. Это очень длинная и запутанная история. Но я надеюсь, вы никому… не станете рассказывать о том, что, возможно, уже… знаете? Ведь так?

— Боже мой, никому и никогда! — горячо принялся уверять девушку лорд. — Но, черт побери, это невероятно! Джастин, ты же тогда отвесил ей порядочную оплеуху! Я сам видел.

— Совершенно верно, милорд, — ответила за графа Даниэль. — И это было бесчестно с его стороны, вы не согласны? Тем более что я в жизни не пила подобной гадости!

— Дети мои! — тяжело вздохнул Джастин. — Когда вы закончите разбирать по кисточкам человека, который и так признал себя виноватым, хотя и был спровоцирован на столь некрасивый поступок, мы сможем вновь вернуться к нашим птичкам?

— Хорошо, милорд, — согласилась Даниэль, вновь принимаясь за ветчину и знаком прося графа передать ей кусок хлеба. — К тому же все дело не стоит и выеденного яйца. Я никогда не надену на голову то абсурдное сооружение, на котором настаивает бабушка! И если она будет упорствовать, боюсь, что я взорвусь и наговорю ей всяких грубостей. А ведь она старый человек, разволнуется и просто-напросто сляжет в постель. Тогда на моем представлении ко двору можно будет поставить крест. Или того хуже: мы с вами не сможем пожениться.

— Дорогая моя, прошу пощады! Дело-то оказывается куда серьезнее, чем я предполагал! — проговорил Джастин, с трудом сдерживая смех. — Мы должны любой ценой избежать подобной катастрофы.

— Ах, вы еще издеваетесь, милорд?! — воскликнула Даниэль, сверля своего жениха горящими от бешенства глазами.

— Если вы не прекратите на меня смотреть с такой откровенной ненавистью, дитя мое, я могу забыть о присутствии здесь Джулиана, — мягко ответил Линтон.

Вынув табакерку, он зацепил из нее свою традиционную щепотку табака и заправил в ноздри. Даниэль постаралась взять себя в руки и гораздо тише спросила;

— Хорошо, милорд, что вы предлагаете?

Но Джастин переадресовал ее вопрос своему кузену:

— Как ты думаешь, Джулиан? В конце концов, если память мне не изменяет, ты считаешься большим авторитетом в подобных делах.

— Что? — переспросил Джулиан, оторопело уставившись на двоюродного брата. — Что ты сказал?!

— Я хотел узнать твое мнение о птичьих гнездах, кузен.

— Птичьи гнезда?.. Ах да, птичьи гнезда… А что за птичьи гнезда?

Даниэль не выдержала и громко расхохоталась:

— Бедный лорд Джулиан! Мы бессовестно нарушили ваш покой, не правда ли? Ради Бога, забудьте этот глупый вопрос!

— Нет, нет, мадемуазель! Меня он нисколько не побеспокоил! Всегда рад служить вам!..

Тут Джулиан наконец сообразил, чего от него хотят.

— Провалиться мне на этом месте, если я понимаю миссис Марч, — горячо принялся он уверять Даниэль. — Что за дикая идея превратить вашу прелестную головку в поганый птичник?! Нет, так не пойдет! Она в своем уме?!

Даниэль уже не могла сдерживаться. Она корчилась от хохота так, что чуть не упала со стула. Даже на недовольном лице Линтона появилось некое подобие улыбки.

— Джулиан, — обратился он к кузену, стараясь сохранить серьезное выражение лица и не терять терпения, — насколько я понимаю, нас сейчас ждет детальное обсуждение прически Даниэль на сегодняшний вечер.

— О, это чудесно! Почему бы нам действительно этим не заняться?

— Но я уже все сказала, — с раздражением ответила Даниэль. — Подобное чудовищное сооружение, залитое лаком, посыпанное пудрой, с чучелами дохлых птиц и торчащими в разные стороны перьями, я носить никогда не буду. К тому же эта гора мусора вдвое выше, чем я сама!

— Кто должен делать вам прическу? — уже совершенно серьезно спросил Джастин.

— Месье Артур. Это какой-то идиот! Он все время размахивает руками и быстро тараторит на языке, который, по-видимому, считает французским.

— Извините, мадемуазель, — возразил Джулиан, несколько шокированный подобным отзывом об известном мастере дамских причесок, — но он считается лучшим парикмахером в Лондоне!

— Тогда понятно, почему все женщины кругом выглядят форменными чучелами. Но я не собираюсь вступать в их компанию. И если вы, милорд, намерены возражать, то разрешите вам напомнить: мы еще не поженились, и у вас нет никакого права мной командовать!

— Только, ради Бога, Данни, не надо бросать мне вызов, — почти умоляющим тоном попросил граф. — Так будет значительно лучше для нас обоих. И потом, я вовсе не думаю, что столь громоздкий головной убор непременно будет на вас хорошо смотреться. Особенно при вашем маленьком росте.

— Вот именно! Голова будет перевешивать все остальное, и люди кругом станут бояться, что я вот-вот грохнусь на землю.

Это грубое выражение заставило графа нахмуриться, а Джулиана — в очередной раз закашляться.

— Пудра и перья необходимы для придворной прически, — заметил Линтон. — Но думаю, мы найдем какой-нибудь компромиссный вариант. Без лака и дохлых птиц.

— Вы сами скажете об этом бабушке? — с тревогой спросила Даниэль.

— Скажу. А теперь, Даниэль, пока я оденусь, займите Джулиана рассказом о каком-нибудь ярком эпизоде из вашей жизни. Естественно, не особенно вдаваясь в подробности. Затем мы вместе поедем на Бедфорд-плейс. Кстати, ваш грум здесь?

— Нет. Я отослала его домой. И попросила ваших слуг поставить в конюшню мою кобылу. Я предполагала, что задержусь, и не хотела, чтобы бедное животное торчало у подъезда и отбивало себе копыта. Ведь нам предстоит еще долгое обратное путешествие.

И Даниэль одарила графа очаровательной улыбкой. Побежденный Линтон утвердительно кивнул головой и отправился к себе, чтобы сменить вышитый домашний халат на что-нибудь более приличное.

Граф Джастин Линтон сочетался браком с Даниэль де Сан-Варенн в последнюю субботу сентября. Стояла золотая осень, настоящее бабье лето. День был солнечный и теплый. На церемонии присутствовали только члены семьи и самые близкие друзья жениха, а со стороны невесты — граф и графиня Марч. В порядке исключения были приглашены принц Уэльский, правда, без принцессы Каролины, с которой он не жил уже четыре года, и премьер-министр Уильям Питт, принявший приглашение на венчание с большой радостью.

Несмотря на небольшое количество гостей, церемония была весьма внушительной. Храм Святого Георгия на Ганновер-стрит был украшен живыми цветами с изяществом и простотой, вполне гармонировавшими с юной свежестью невесты и с хоровой музыкой, звучавшей по ее желанию.

На графе Линтоне был вечерний костюм из синего атласа. Вокруг шеи пенились белоснежные дрезденские кружева, из-под которых спереди выглядывала большая сапфировая брошь. Такой же великолепный камень сиял на перстне на пальце левой руки. Волосы были чуть припудрены и завиты в манере, которую Даниэль как-то раз назвала отпугивающей.

Джастин стоял у алтаря рядом со своим кузеном и наблюдал, как его невеста неторопливо шествует по проходу, опираясь на руку графа Марча. Даниэль была одета в скромное, слегка декольтированное платье из белого бархата. Вырез на груди прикрывала белоснежная атласная вставка, усыпанная мелким жемчугом. Запястье охватывал составленный из крупных жемчужин браслет, доставшийся Даниэль в наследство от матери. Такое же великолепное жемчужное ожерелье обвивало шею. Обаяние еще нетронутой свежести и последних мгновений юной непорочности подчеркивал и роскошный букет белых роз, который Даниэль держала в руках.

Невеста поднялась по ступеням и встала рядом с женихом, чуть склонив голову над букетом. Граф Марч снял руку Даниэль со своего локтя, торжественно вложил ее в ладонь Джастина и с легким поклоном отступил на шаг. Леди Лавиния, не сдержавшись, спрятала лицо в кружевной носовой платок. Это были слезы радости и печали: она дожила до дня свадьбы единственной внучки, но ее дорогой Луизе так и не довелось сопровождать к венцу дочь. А еще старушка думала о самопожертвовании своей дочери, отдавшей руку и сердце Люсьену де Сан-Варенну, который не обладал ни одним из достоинств графа Линтона и не мог дать ей счастье, которое, несомненно, ожидало Даниэль рядом с Джастином.

Даниэль относилась к происходящему со спокойной уверенностью в своем счастливом будущем. Только чуть заметная дрожь пальцев выдала ее внутреннее волнение, когда девушка произносила клятву верности своему супругу.

Граф наклонился к ее уху, чуть прикрытому собранными под вуалью локонами, и прошептал:

— Не волнуйтесь, дитя мое. Я обещаю сделать все возможное, чтобы облегчить вам выполнение этой клятвы.

Пальцы Даниэль слегка сжали его ладонь, и из-под вуали донесся чуть слышный смешок. Джастин надел на палец левой руки Даниэль широкое золотое кольцо, откинул вуаль с ее лица и, прежде чем коснуться ее губ, несколько мгновений смотрел в большие, сразу ставшие очень серьезными карие глаза своей невесты.

Воспоминания оставшейся половины дня сохранились в памяти Даниэль, а теперь графини Линтон, как занимательный сон. Ей казалось, что она провела не один час, стоя рядом с мужем в бальном зале дома графа Марча и принимая гостей. Поздравления, по крайней мере некоторые из них, звучали вполне искренне, однако в вычурных словах членов семьи Линтон слышалась некоторая настороженность и холодность. Явным исключением был Джулиан, сильно утомивший Даниэль представлением всех ее новых родственников из клана Карлтонов. Причем он выполнял свою обязанность с таким важным видом, словно сам был женихом. Линтон терпеливо наблюдал за тем, как его чопорные родственники знакомятся с семьей Марч. Мать и сестры уже были знакомы с леди Лавинией, но старательно делали вид, будто встретились с ней впервые. Графиня Марч учтиво принимала многочисленные комплименты по поводу красоты своей внучки, но решительно отклоняла любые попытки выведать что-либо, касающееся ее прошлого.

Даниэль, окруженная восхищенными родственниками Джулиана и не привыкшая быть центром внимания на званых вечерах, с рассеянным видом взяла с подноса бокал красного вина. Но не успела она его пригубить, как кто-то взял у нее из руки бокал и поставил обратно на поднос. С досадой она обернулась и увидела своего мужа.

— Вам больше понравится шампанское, любовь моя, — миролюбиво сказал граф.

— Вы в этом так уверены? — нахмурилась Даниэль.

— Хорошо. Попробуйте то, что у вас в бокале.

Линтон снова взял с подноса бокал и протянул его жене. Даниэль отпила глоток.

— Боже мой, что это за отрава? — сморщилась она, отставляя бокал.

— Это вино называется «Ратафиа». Теперь вы знаете его вкус.

— Оно годится разве что для…

— Дражайшая супруга, — мягко перебил ее Джастин, — разрешите мне проводить вас в обеденный зал?

Бракосочетание состоялось в полдень, после чего сразу последовал этот прием, который леди Лавиния почему-то назвала скромным. «Это будет маленький обед, — убеждала она Даниэль накануне венчания, — ведь каждый из наших гостей непременно приглашен куда-нибудь на ужин. Они просто не могут позволить себе переедать у нас, иначе вечером попадут в неловкое положение».

Даниэль окинула взором ломившиеся от всевозможных яств столы и шепнула на ухо супругу:

— И это моя бабушка называет «маленьким обедом»?!

Действительно, чего только там не было! С десяток различных видов суфле, сливки с вином и сахаром, фаршированные перепела, огромные блюда яиц под маринадом, цыплята и голуби в винном соусе, тарелки с артишоками, омары, фаршированные грибами, крабы в масле, семга по-шотландски, цветная капуста со сливочным маслом и множество других лакомых блюд.

— Знаете, — вдруг заявила новоиспеченная леди Линтон, — даже если человек действительно отчаянно голоден и попробует по маленькому кусочку от каждого блюда, то ему все равно, наверное, покажется этого чуточку… чуточку многовато. Вы согласны, милорд?

— Вполне, — тихо ответил Джастин. — И все же, надеюсь, это не заставит вас сегодня голодать?

— Это выглядело бы бестактным по отношению к гостям, — улыбнулась Даниэль. — Так что я непременно должна что-нибудь попробовать. Скажем, кусочек краба и немного семги.

— Идите и садитесь с моей матушкой. Я же пока распоряжусь, чтобы вам приготовили тарелку семги и крабов, а также налили бокал шампанского.

Было около трех часов, когда леди Лавиния по просьбе Линтона отослала Даниэль наверх, чтобы та сменила свадебное платье на что-нибудь попроще.

— Линтон хотел бы через часок уехать, милая, — объяснила она. — Чтобы успеть в Дейнсбери до темноты, вам надо понемногу собираться. Иди наверх, а я через минуту тоже поднимусь.

В спальне леди Марч скрепя сердце попробовала взять на себя исполнение материнского долга по отношению к выходящей замуж внучке. Она долго суетилась вокруг Даниэль, но потом все-таки решилась:

— Я не знаю, милая, возможно, твоя мама уже говорила с тобой о том, что такое супружеские обязанности, — несмело начала миссис Марч. Но Даниэль не дала ей продолжать:

— Бабушка, дорогая, умоляю — не надо! — воскликнула девушка, чуть покраснев. — Поверьте, теоретически я разбираюсь во всех этих делах гораздо лучше, чем подобает невинной девушке. Практике же меня обещал обучить милорд.

— Господи! Неужели вы с Линтоном говорили о подобных вещах?!

— Говорили, бабушка, — спокойно сказала Даниэль, сопротивляясь предательскому желанию рассказать миссис Марч о том, что между ней и ее женихом было даже нечто большее, чем простые разговоры.

— Он, конечно, значительно старше тебя, — вздохнула леди Лавиния. — У него гораздо больше жизненного опыта. Миссис Марч замолчала, не зная, как объяснить один в высшей степени пикантный момент этому юному и, несмотря на весь свой апломб, еще очень неопытному существу. Она должна была это сделать.

— Даниэль, — начала Лавиния, — мужчины часто довольно скоро приходят к мысли, что жена не вполне удовлетворяет их… гм… их потребности.

— Бабушка! — вновь прервала ее Даниэль, сидевшая в этот момент перед зеркалом. — Я не собираюсь быть глупенькой и благодушной женой. Если Линтон заведет себе любовницу, то ночью я просто-напросто перережу ему горло.

Девушка встала и обняла вконец расстроенную старушку.

— Я отлично понимаю, бабушка, что шокирую вас. Мне очень жаль. Поймите, мы с вами такие разные. Но поверьте мне на слово: пока я буду женой Джастина Линтона, ему не потребуется любовница.

— Боже, Даниэль, что скажут люди, если ты будешь вести подобные разговоры в обществе?!

Из груди леди Лавинии вырвался глухой стон. Она и впрямь впервые в жизни столкнулась с такой откровенностью.

— Никто ничего не скажет, бабушка, — усмехнулась Даниэль, — по той простой причине, что я не буду вести там подобных разговоров. Представьте на секунду реакцию Линтона, если я позволю себе что-нибудь в этом роде! — Губы Даниэль сложились в иронической гримаске. — Давайте, бабушка, не будем больше говорить на эту тему. Вы сердитесь, начинаете волноваться, нервничать. Ни к чему хорошему это не приведет.

Леди Марч пришлось согласиться с внучкой. Поразмыслив, она решила, что граф Линтон, бесспорно, успел по достоинству оценить свою невесту. А ее неожиданная искушенность во многих житейских вопросах, глядишь, и поможет укреплению согласия между мужем и женой. Поэтому Лавиния послушно сменила тему разговора, сосредоточившись на гардеробе внучки.

В своем малиновом дорожном костюме из столь любимого ею бархата Даниэль спустилась по широкой лестнице и попала прямо в объятия супруга.

— А от этой шляпы, — шепнул он, — мы постараемся освободиться при первой возможности.

— Разве она вам не безразлична, милорд? — спросила Даниэль с самым невинным видом. — Я лично считаю этот головной убор просто чудовищно прекрасным!

— Несомненно, он очарователен, любовь моя, — мрачно ответил Джастин, — но боюсь, что эти забавные перышки будут щекотать мне нос. — Мне не хотелось бы чихать во время занятия, которому я намерен предаться сразу, как только мы выедем из этого зоопарка.

— Как не стыдно, Джастин, — зашептала, сдерживая смех, Даниэль. — Так отзываться о столь избранном элегантном обществе!

— Боже мой, — вполголоса заметила вдовствующая графиня Линтон своей дочери Беатрис, — я начинаю верить, что Джастин женился по любви. Ты заметила, какими глазами он смотрит на эту девочку?

— Такими же, как и она на него, мама, — так же тихо ответила леди Беатрис, с трудом сдерживая переполнявшую ее ревность. Казалось, что десять лет супружеской жизни и шестеро детей могли бы излечить ее от романтических грез юности. Однако…

Легкая карета с гербом семейства Линтон на дверцах ожидала супругов у парадной двери. Джастин с молодой женой расположились на мягких подушках и после традиционных при любом прощании слез и улыбок плотно закрыли за собой дверцу экипажа. Карета тронулась.

— Теперь, любовь моя, — сказал с улыбкой граф, — вы можете снять шляпу.

— Но, Джастин, мы еще даже не выехали с территории особняка, — шутливо запротестовала Даниэль.

— Вы правы, — согласился Линтон, задергивая занавески на окнах. — Но теперь, когда нам не грозит ничей любопытный взгляд, я никаких отговорок не принимаю.

Он аккуратно снял с головы Даниэль злосчастную шляпу и небрежно бросил ее на переднее сиденье. В тот же момент графиня Линтон почувствовала, как сильные руки супруга крепко прижали ее к груди. Приподняв двумя пальцами за подбородок лицо жены, Джастин приник к ее губам. Легкий, нежный поцелуй сменился долгим, страстным и требовательным.

— Вы… вы целовали меня и раньше, — задыхаясь, прошептала Даниэль, когда их губы разъединились, — но никогда ничего подобного не было!

— Раньше мне приходилось сдерживать себя. Сегодня же в этом нет необходимости. Кроме того, я предвкушаю нечто большее.

Даниэль оставила интимные признания супруга без ответа, ибо она еще плохо представляла себе, что означает это «большее», на которое намекал Джастин.

— Сколько еще ехать до Дейнсбери? — спросила она.

— Сегодня мы туда не поедем.

Даниэль с удивлением посмотрела на Линтона:

— Почему?

— У меня нет никакого желания в день свадьбы трястись в душном экипаже. А еще я не могу сегодня позволить себе устать, дорогая.

— Но… вы же сказали, что экипаж с моими вещами и прислугой отправился прямо в Дейнсбери.

— Мне и раньше доводилось раздевать и одевать вас, любовь моя. Надеюсь, сегодня вы не откажете мне в этом? Хотя, конечно, я не столь искусен в подобных делах, как ваша горничная.

— Не скромничайте! Вы продемонстрировали редкое искусство! Я запомню это на всю жизнь.

— Надеюсь все же, что вы будете сегодня чуть сдержаннее на язык, дитя мое.

Даниэль тихо засмеялась и, взяв руку мужа, стала перебирать его пальцы.

— Но у меня с собой нет сменной одежды, даже никаких туалетных принадлежностей, — вдруг всполошилась она. — Или все будет так, как в то утро, в Париже?

— Не совсем. Я взял все необходимое на одну ночь. Тем более что нам потребуется очень немногое. А теперь попытайтесь заснуть. Я хочу, чтобы к месту назначения вы приехали бодрой и отдохнувшей.

Место назначения оказалось маленькой, уютной и очень чистой гостиницей на берегу Темзы, в пятнадцати милях от Лондона. Их встретила женщина с румяными, как спелые яблоки, щеками, тут же рассыпавшаяся в улыбках и реверансах.

— Милорд, вы выбрали самое лучшее время для своего приезда. Позвольте от души поздравить вас и миледи, и добро пожаловать в «Ласточкино гнездо». Как вы и распорядились, милорд, сегодня у нас в гостинице нет никого, кроме вас и миледи. И все подготовлено к вашему приезду.

— Любовь моя, разрешите вам представить миссис Мак-Грегор. Для меня, правда, она всегда была Бидди.

— Надеюсь, миледи, вы будете называть меня так же. А милорда Линтона я знаю еще с тех пор, когда матушка водила его на помочах.

Даниэль приветливо улыбнулась хозяйке гостиницы:

— В таком случае, Бидди, вы должны мне рассказать что-нибудь о том времени. Я очень хочу знать, каким был мой супруг в детстве.

— О, это был сущий чертенок, миледи! — засмеялась Бидди. — Я и сейчас частенько вспоминаю, как…

— Потом, потом, Бидди, пожалуйста! — прервал Линтон поток воспоминаний, готовый политься из уст разговорчивой дамы. К тому же граф далеко не был уверен, что все ее рассказы окажутся лестными для него.

— Боже мой, о чем только я думаю! — вдруг воскликнула Бидди. — Вы же, наверное, очень устали, миледи. Подумать только, такой волнительный день! Пойдемте, я провожу вас в приготовленные апартаменты, где, ручаюсь, вы будете чувствовать себя спокойно и уютно. Кроме того, вас обоих ждет холодный ужин и лучшее бургундское вино из погреба Джеда.

Бидди поспешила в дом. Линтон и Даниэль последовали за ней. Все вместе они поднялись по новым дубовым ступеням, прошли через чистенький, со вкусом обставленный холл и поднялись на второй этаж.

Отведенная Даниэль комната была просторной, во всю длину этажа, и, судя по широким овальным окнам, солнечной. Она могла служить также столовой или гостиной, где приятно расслабиться и отдохнуть с дороги. Уже горел камин и стоял отменно сервированный для ужина стол. За столом, один против другого, стояли два дубовых стула с высокими спинками, поодаль, в углу, покрытое ковром креслокачалка и кровать с пышно взбитой периной и огромными пуховыми подушками.

Гостей встретила молоденькая розовощекая девушка. Она присела в глубоком реверансе и, скромно улыбнувшись, сказала:

— Ванна готова, миледи. Прикажете вам помочь?

Даниэль искоса посмотрела на супруга и заметила, как он насмешливо скривил губы.

— Думаю, Мегги, что миледи будет вам очень признательна за помощь, — холодно сказал он. — А вот и багаж! Все необходимое вы найдете в чемодане, любовь моя. Я же пока пойду поболтать с Джедом. Мы не виделись с ним уже много месяцев. Вернусь через полчаса.

Джастин слегка ущипнул супругу за щечку и вышел.

Освободившись с помощью Мегги от дорожного костюма, многочисленных нижних юбок, панталон и прочего нижнего белья, Даниэль с наслаждением опустилась в теплую просторную ванну. В душе она в очередной раз благодарила супруга за тактичность. Ведь Линтон отлично понял, что к своей первой супружеской ночи ей будет гораздо удобнее подготовиться в его отсутствие. А лучше и вообще без чьей-либо помощи.

Мегги, видимо, тоже так думала, ибо тут же занялась приведением в порядок одежды молодой леди и распаковкой чемодана.

— Все, что вам понадобится, разложено на кровати, — раздался через несколько минут ее голосок из дальнего угла комнаты. — Я вам больше не нужна?

— Нет, спасибо, Мегги.

Девушка присела в реверансе и вышла. Даниэль посмотрела из ванны на кровать, и у нее захватило дух: на покрывале была разложена приготовленная Мегги роскошная ночная рубашка. Она была сшита из тончайшего белого шелка, вырез вокруг шеи окаймляли дорогие кружева, роль пояска играла широкая позолоченная лента, собранная на груди в большой пышный бант; по длине рубашка явно доставала Даниэль до пят.

Девушка не выдержала, вылезла из ванны и, насухо вытеревшись большим полотенцем, облачилась в этот прекрасный ночной наряд. Нежная ткань ласкала кожу, сбегая вниз мягкими складками, повторяя и одновременно чуть скрадывая все изгибы фигуры. Конечно, графине Марч такое облачение показалось бы нескромным, она, несомненно, критически поджала бы губы, демонстрируя свое неодобрение.

Но какое это имело значение? Ведь теперь ее зовут Даниэль Линтон, и одевается она для своего мужа, Джастина Линтона. А он хочет видеть ее именно такой!

Даниэль села за туалетный столик перед зеркалом и принялась пудрить локоны, позволив

им свободно падать вдоль висков. Закончив эту процедуру, она внимательно посмотрела в зеркало и сама себе понравилась. Глаза сияли каким-то необычным блеском, делавшим их еще больше, если это, конечно, было возможно, гладкая кожа словно светилась изнутри. Даниэль подумала, что чудесное свечение — отражение непонятного внутреннего трепета, который зародился у нее где-то под животом и теперь властно охватывал все тело…

Дверь открылась, и вошел Линтон. Даниэль повернулась спиной к зеркалу, хотела что-то сказать, но не смогла: у нее вдруг перехватило дыхание. Джастин тоже несколько минут не говорил ни слова, просто снял сюртук и повесил на вешалку. Потом сел на стул и сбросил туфли. И только после этого сказал полушепотом:

— Не следует нервничать, Даниэль.

Он наклонился к жене и, отведя локоны, поцеловал ее в шею.

— Пойдемте, любовь моя. Пришло время показать вам, какое наслаждение может подарить любовь.

Его руки подхватили Даниэль, подняли из-за туалетного столика и, перенеся к другой стене комнаты, поставили перед длинным, в человеческий рост, овальным зеркалом.

— В первую очередь вы должны осознать красоту своего тела и понять некоторые желания, которые оно может вызывать.

С этими словами Джастин, стоявший за спиной Даниэль, отпустил ее локти и, вытянув вперед руки, сжал обеими ладонями нежные полушария груди, чуть приподняв пальцами просвечивавшие под тонкой тканью соски. Затем он легким движением дернул за связанную в бант ленту. Бант развязался, и рубашка медленно заскользила вниз, оголяя плечи и грудь.

Даниэль удивленно смотрела в зеркало, словно впервые увидев матовую белизну своей груди, голубенькие прожилки на ней и ставшие твердыми под пальцами Джастина соски.

— Вам не кажется, что у меня слишком маленькая грудь? — с сомнением в голосе спросила она.

В глубине темно-синих глаз графа заискрился смех. Обращаясь к отражению супруги в зеркале, он ответил:

— Если бы она была побольше, то, выражаясь вашим, пока еще далеким от изысканности языком, верхняя часть тела Даниэль Линтон перевешивала бы нижнюю! О чем вы говорите?! Только посмотрите, как им обеим уютно в моих ладонях!

Но его руки вместе с ночной рубашкой уже поползли ниже, застыв только на талии. Даниэль попыталась было протестовать, когда один из пальцев графа, играючи, оказался в маленьком углублении ее пупка, но Джастин только рассмеялся, позволяя шелковой ночной рубашке соскользнуть с изящных бедер супруги и упасть к лодыжкам.

Даниэль стояла обнаженная, пока отражение в зеркале — собственное и мужа, стоявшего у нее за спиной, — не шепнуло, что следовало бы воспротивиться губам Джастина, покрывавшим поцелуями ее живот, талию и уже подбиравшимся к темному пушку, расположенному ниже.

Она попыталась отстраниться, но тут уже запротестовал супруг:

— Ах, не противьтесь, Даниэль! Вы же само совершенство! Только посмотрите, какие у вас ножки — прямые, стройные! А какой очаровательный животик! А эти чудные кругленькие половинки сзади!

Джастин поворачивал ее в разные стороны, проводил ладонью вдоль всей спины и чуть ниже, следуя очертаниям талии и бедер.

Даниэль стояла неподвижно, лишь иногда судорожно глотая воздух. Его мягкие и ласковые пальцы, сладостный и теплый голос рождали в ней какое-то непонятное напряжение. Оно волнующим трепетом отзывалось в ее коже, проникало глубоко внутрь, заставляя закипать кровь в венах.

Джастин повернул ее к себе лицом и обнял одной рукой за талию. Даниэль вдруг почувствовала, как в нее уперлось что-то твердое. Одновременно рука Джастина опустилась еще ниже, туда, где под животом темнел треугольник коротких курчавых волос. От неожиданности Даниэль выпрямилась, как натянутая струна; из ее груди непроизвольно вырвался стон. Девушка попыталась отвести руку Джастина, но он лишь слегка покачал головой и продолжал гладить ладонью ее лобок, постепенно спускаясь все ниже и ниже. Его лихорадочное, горячее дыхание обжигало обнаженное плечо Даниэль.

— Не надо, — тихо умоляла она. — Вы не должны этого делать.

— Должен! — мягко настаивал Линтон.

Даниэль сжала ноги и ягодицы, стараясь воспрепятствовать столь бесцеремонному вторжению, но руки Джастина без особого труда преодолели ее сопротивление, вызвав у Даниэль слезы стыда и наслаждения. Девушку бросало то в жар, то в холод, все тело трясло, как в ознобе.

— У вас на глазах слезы, любовь моя, — шептал Линтон. — Вы заметили, каким частым становится ваше дыхание от моих прикосновений? И какой крепкой и высокой — грудь? Не противьтесь желанию, Даниэль! Оно сулит вам неземные наслаждения. Обещаю!

— А вам? — прошептала в ответ Даниэль.

— Разве вы не чувствуете этого уже сейчас, мое сокровище?

Джастин снова крепко прижал ее к себе, и Даниэль ощутила прикосновение к своему телу его воспламененной, твердой мужской плоти.

— Пойдемте, Даниэль, — сказал он. — Я покажу вам, какое наслаждение получаю сам.

Линтон легко поднял супругу на руки, перенес в постель и осторожно положил на спину. Затем быстро скинул с себя бриджи и сорочку, после чего заставил Даниэль вновь подняться на ноги. Теперь уже он стоял перед ней совершенно обнаженным. Даниэль широко раскрытыми глазами смотрела на его прекрасное сильное тело, не в силах отвести взгляда от темных курчавых волос, спускавшихся вдоль живота и кольцом окружавших основание его напряженной плоти. От одной мысли, что эта воспаленная плоть сейчас проникнет в то место, которое она всегда считала исключительно своим достоянием, по спине Даниэль пробежала дрожь. Ей стало страшно.

— Дотроньтесь до меня, Даниэль, — тихим голосом почти приказал Джастин. — Если вы получше узнаете и почувствуете меня, то перестанете бояться.

Даниэль неуверенно протянула руку и осторожно обхватила пальцами его напряженную плоть. Она была очень твердой, но при этом нежной; под пальцами девушки в ней пульсировала кровь. Другая рука Даниэль помимо ее желания легла на мускулистую грудь Джастина, лаская кончиками пальцев его твердые соски. Он чуть слышно застонал, закрыл глаза и запрокинул голову; Даниэль подумала, что она возвращает Джастину наслаждение, которое он только что ей доставил.

— А теперь ложитесь, — хрипловатым, но одновременно нежным голосом скомандовал Джастин и чуть подтолкнул Даниэль к кровати.

Она подчинилась в молчаливом, полном доверия ожиДанни. Джастин лег рядом, его лицо склонилось над ее грудью, и губы вновь приникли к соскам. Ладони ласкали тело, как бы успокаивая его перед новым всплеском эмоций, который действительно последовал через несколько мгновений.

— Лежите спокойно, любовь моя, — чуть слышно прошептали его губы.

В следующую секунду Даниэль почувствовала, как рука Джастина легла ей на живот и медленно поползла вниз, к самому нежному и таинственному месту женского тела. Его пальцы осторожно скользнули внутрь, вызвав ответное, протестующее движение ее бедер. Все тело Даниэль судорожно выгнулось навстречу другой ладони Джастина, которая продолжала гладить ей живот.

— Я постараюсь быть очень нежным, — шепнул Линтон, вновь взявший себя в руки и контролировавший порыв страсти, владевшей им.

Очень осторожно, стараясь не причинить жене боли, он начал медленными движениями пальцев приводить ее в состояние экстаза. Прошло еще несколько секунд, и из груди Даниэль вырвался громкий стон, мышцы бедер и живота напряглись, и пальцы Джастина в ее теле обволокло что-то теплое и влажное. Даниэль сразу расслабилась с облегченным вздохом. Тогда Линтон чуть раздвинул ее нежные складки, и его напряженная плоть проникла в нее. Большие глаза Даниэль широко раскрылись, испуганно глядя на него. Казалось, что она сейчас воспротивится его натиску, но на это у Даниэль уже не было ни сил, ни желания.

Джастин продолжал медленно продвигаться вперед внутри ее тела, пока не достиг естественной преграды, подтверждавшей ее девичью невинность. Он сделал решительное движение, заставившее Даниэль вскрикнуть, и проник в самую глубину ее тела всей своей жаждущей плотью.

— Самое неприятное позади, любовь моя, — задыхаясь, шепнул он, ласково отводя от лица Даниэль спутанные локоны и чуть коснувшись ее губ своими.

Она ответила ему долгим, нежнейшим поцелуем.

— Теперь у нас впереди остались лишь наслаждения, — улыбнулся Линтон, не переставая смотреть в ее бездонные глаза.

Их тела двигались точно в такт друг другу. Джастин следил за выражением лица супруги, ускоряя или замедляя темп своих движений. И все же для него это стало неожиданностью: полузакрытые глаза Даниэль вдруг в изумлении раскрылись, а тело дугой изогнулось ему навстречу. Ее ноги обхватили его ягодицы и крепко прижали к своим бедрам. Джастин почувствовал, что достиг самой глубины раскрывшегося ему навстречу тела. И тут они оба потеряли всякий контроль над собой: крепко прижавшись друг к другу, слившись в одно целое, супруги предались страсти. Даниэль вновь вскрикнула, но на этот раз уже не от боли, а от еще никогда не испытанного прежде наслаждения. Ее мышцы крепко сжали в себе Джастина, он застонал и… обессиленный, упал ей на грудь, придавив Даниэль всей тяжестью своего тела…

Прошло немало времени, прежде чем он смог отдышаться и обрел способность говорить.

— Боже мой, дорогая супруга, — устало пробормотал Линтон, — наверное, вы никогда не устанете меня удивлять.

— Все произошло так, как должно было? — спросила в ответ Даниэль, приподнимаясь на локте и внимательно вглядываясь в лицо мужа.

— Да, любовь моя, но вы меня удивили. Обычно девушки, только что ставшие женщинами, достигают подобного искусства в любви только после длительной практики.

— Наверное, у них просто нет таких искусных и опытных наставников, — пробормотала Даниэль.

— Я очень рад, что вместе с невинностью вы не потеряли чувства юмора, — рассмеялся Линтон. — А теперь, дорогая моя, мы могли бы отведать ужин мадам Бидди. Она очень старалась и, наверное, обидится, если мы не воздадим должное ее кулинарному искусству. Кроме того, нам надо поддерживать свои силы, ведь впереди еще почти целая ночь. Вы согласны со мной?

Даниэль встала, взяла со стула свою небрежно брошенную роскошную рубашку и, подойдя к зеркалу, надела ее.

— Я думаю, милорд, что подобного рода ночные одеяния никак не предназначены для нормальных жен, — усмехнулась она.

Джастин снова счастливо рассмеялся. Затем встал и расправил на спине жены рубашку.

— Вы правы, Данни. Они больше годятся для любовниц. Правда, я мог бы и перепутать эти понятия. Я получил любовницу, способную растопить самое суровое сердце.

— А разве можно одинаково сильно любить жену и любовницу?

— Можно. Но только если они — одна и та же женщина; тогда жизнь становится вечным праздником. Как для меня и, кстати, для вас, любовь моя, ибо вы получили одновременно мужа и любовника.

— Да, — прошептала Даниэль, поворачиваясь к Джастину, который уже вновь заключил ее в объятия. — Для меня жизнь тоже стала вечным праздником!

Часть вторая. НАРУЖУ ИЗ КУКОЛКИ

Глава 9

Боюсь, Питер, что мне придется утром вернуться в город, — сказал граф Линтон, не отрываясь от густо исписанного строчками листка бумаги.

Питер Хавершам сразу же узнал этот четкий дерзкий почерк. Графиня Линтон была большой любительницей писать записки. За шесть месяцев, понадобившихся ей, чтобы неузнаваемо изменить заведенный в доме Линтонов порядок, Питер получил от леди Даниэль бесчисленное количество небрежно написанных посланий: они содержали всякого рода деловую информацию, изящно сформулированные просьбы, а иногда — краткие приказания.

— Надеюсь, ничего дурного не случилось, милорд? — спросил секретарь.

— Пока нет, — ответил Джастин с усмешкой, к которой его секретарь никак не мог привыкнуть; подобная манера улыбаться появилась у графа не так давно. Линтон потянулся к графину с портвейном и налил себе полный бокал. Потом облокотился на стол красного дерева, занимавший чуть ли не половину обеденного зала его дома в Дейнсбери, и задумался.

— Графиня пишет, — сказал он после нескольких минут молчания, — что если я не вернусь завтра утром сопровождать ее в Ратлэнд-Хаус, то она променяет меня на танцующего медведя.

Джастин подвинул графин с портвейном секретарю, тщетно пытавшемуся сохранить на лице бесстрастное выражение.

— Вы действительно думаете, что ее светлость может так поступить, сэр?

— А вы действительно думаете, что нет, Питер? Его светлость говорил очень мягко, и глаза его при этом весело блестели.

— Я уверен, — задумчиво ответил Хавершам, — что леди Данни, как обычно, гонится за новой модой. Сейчас все столичные дамы просто помешались на танцующих медведях.

— Вы правы, мой мальчик! Тогда мой долг перед светом — избежать грозящей семейной катастрофы. Придется возвращаться. Вы согласны?

— Бесспорно, лорд Линтон. К тому же здесь вас не удерживают никакие срочные дела. Утром мне надо будет кое-что обсудить с управляющим, а к вечеру я также вернусь в Лондон.

Джастин встал из-за стола и направился к двери. В этот момент секретаря осенила неожиданная мысль: он хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

— О, милорд! А вы не думаете, что леди Данни уже успела приобрести себе танцующего медведя?

— Упаси Боже! Представьте себе грязное, вечно голодное животное, роняющее блох и к тому же постоянно порывающееся сбежать.

— Обезьяны еще хуже, сэр, — неуверенно проговорил Питер. — Во всяком случае, мне так кажется…

— Может быть, но ненамного. Черт побери, Питер, что мы с ним будем делать?

— Уверен, что леди Данни имеет какие-то соображения на этот счет. Разве вы забыли, что ваша супруга однажды уже заводила себе обезьян?

— Такое вряд ли можно забыть.

Мужчины посмотрели друг на друга, думая об одном и том же…

…Как-то Джастин договорился с друзьями выпить по бокалу вина, а заодно и обсудить кое-какие дела.

Сделать это они решили в холле дома Линтона, где обычно царили тишина и порядок. В условленный час Джастин встретил гостей у парадного подъезда и пригласил пройти в дом. Сам он шел впереди, показывая дорогу. Уже приближаясь к холлу, он услышал какой-то шум. Граф открыл дверь и… замер на месте. То, что происходило в холле, напоминало сцену из Дантова ада. Почти все его домочадцы, начиная с кухонной уборщицы и кончая всегда строгим и суровым Бедфордом, столпились в середине холла. Они кричали, размахивали руками, явно протестуя против чего-то. Хавершам застыл на пороге библиотеки, схватившись за дверную ручку так, как будто в ней видел единственное спасение от охватившего весь дом повального сумасшествия.

Вначале Джастин увидел только свою жену, причем в опасной и крайне неприличной позе: Даниэль сидела верхом на перилах у верхней площадки винтовой лестницы. Подол ее платья задрался так высоко, что из-под него выглядывали не только нижние юбки, но и высовывались чуть ли не до колен стройные ножки в шелковых чулках и детских ночных тапочках. В руках Даниэль, рискуя свалиться с перил, держала связку бананов. Она выдирала из нее спелые плоды и приманивала ими каких-то отчаянно визжавших существ, раскачивавшихся на висевшей под самым потолком огромной люстре.

— Даниэль! — закричал граф. — Сейчас же слезайте оттуда!

В холле сразу же стало тихо. Замолчали все, кроме Даниэль, которая взглянула на стоявшего в дверях графа и сказала с нескрываемым упреком:

— Зачем же так кричать, Джастин? Я их почти что поймала, а вы все испортили!

— Слезайте с перил, я вам приказываю! — загремел граф, совершенно забыв о том, что обращаться в подобном тоне к законной супруге, да еще в присутствии слуг, крайне неприлично. Никто из домочадцев никогда не слышал, чтобы граф Джастин Линтон так кричал. На Даниэль, однако, этот крик произвел впечатление: во всяком случае, она тут же спустилась вниз, на ходу поправляя сбившиеся кружева и ленты.

Линтон вдел в глаз монокль и повернулся к дворецкому:

— Я нахожу совершенно недопустимым, Бедфорд, что вся моя прислуга в середине дня не знает, чем себя занять.

Это было сказано очень мягко и вежливо, но дворецкий покраснел до корней волос. Он поклонился графу и, обернувшись к домочадцам, сделал им какой-то знак. Мгновенно холл опустел. Остались только сам Линтон, его супруга, совершенно оторопевшие друзья и Питер.

Даниэль с виноватым видом подошла к мужу и, потупив взор, сказала:

— Это пара обезьянок, милорд. Шарманщик с ними очень плохо обращался. Посмотрите, какие они запуганные, тощие и голодные, на шейках раны. Тот мерзавец, наверное, их бил…

Джастин поднял руку в предостерегающем жесте. Даниэль сразу же замолчала. Граф шагнул было по направлению к лестнице, но сразу же обернулся и посмотрел на жену:

— Отдайте мне эти чертовы бананы! А позже я хочу услышать от вас объяснения, почему вы задумали превратить мой дом в зверинец.

— О, Джастин, зачем же говорить такие громкие слова? — возразила Даниэль, еле сдерживая смех и поднимаясь вслед за мужем по лестнице. — Я вовсе не собиралась превращать дом в зверинец. Если бы Питер не повел себя таким идиотским образом, то ничего бы не произошло.

— Черт побери, какое Питер имеет к этому всему отношение?!

— Он начал визжать.

— Потому что эти твари на меня набросились, — попытался оправдаться несчастный секретарь.

— Неправда! Они просто хотели с вами подружиться. Что могли вам сделать эти две изголодавшиеся обезьянки?

— Ну хватит! — властно сказал Линтон, желая прекратить разгоравшуюся между женой и его секретарем ссору. — Я уже достаточно наслушался!

Его симпатии сейчас были целиком на стороне секретаря. Питер всегда страдал от болезненного самолюбия и излишней восприимчивости, поэтому Линтон решил попозже поговорить с ним и успокоить. Но в то же время графу стоило огромного труда сдерживать волну развлечений, которая буквально затопила дом на Гросвенор-сквер с тех пор, как он привез в Лондон свою молодую невесту и сделал ее графиней Линтон.

Поднявшись на самый верх лестницы, Джастин остановился и, перекинув ногу через перила, уселся на них верхом, держась одной рукой за украшенную резьбой колонну.

— Джастин, вы упадете! — закричала Даниэль, только сейчас поняв, какой опасности подвергалась сама несколько минут назад.

— Мне это угрожает в меньшей степени, чем вам: я не ношу длинного платья и нижних юбок.

— Но я ведь хотела носить бриджи, а вы… — начала было бормотать Даниэль, но Линтон не дал ей докончить:

— Данни, напомните мне в один из ближайших дней, что вас надо высечь, — сказал он куда-то в пространство, так как в этот момент люстра, на которой висело одно из визжавших существ, качнулась в его сторону. Граф вытянул руку, чтобы поймать обезьянку, но та ловко увернулась.

Даниэль прыснула в ладонь, отлично понимая, что Джастин только прикидывается раздраженным. Она с умилением следила за тем, как он подманивал к себе сначала одну обезьянку, затем вторую. Он делал им знаки, разговаривал ласковым тоном, показывал бананы. Все это в конце концов подействовало, и Джастин с довольной улыбкой на лице вручил обоих испуганных зверьков супруге, при этом порекомендовав ей держать их подальше от Питера. И вообще давать обезьянкам поменьше воли, если только ей, Даниэль, «дорога собственная шкура»…

…Линтон вздрогнул, возвращаясь из мысленного путешествия в прошлое обратно в столовую своего дома.

— Будем надеяться, Питер, — сказал он своему секретарю, продолжавшему пребывать в задумчивости, — что ее светлость уже сумела должным образом распорядиться этим несчастным зверем. В противном случае нам придется перевезти его сюда и поселить на конюшне.

— А я предпочитаю надеяться на то, — усмехнулся Питер, — что леди Данни не удастся уговорить Джона совершить подобное святотатство в его владениях.

— Вы недооцениваете способностей моей жены. Да избавит вас Бог от подобной ошибки в будущем! Я этот урок усвоил много месяцев назад. Будьте уверены: леди Линтон уже давно внесла свои коррективы в заведенный на здешней конюшне порядок, причем сделала это с полного согласия нашего Джона!

— Думаю, что реформы коснулись не только конюшни, но и винного погреба Бедфорда, — добавил с улыбкой Питер.

— Видимо, так. С этой минуты я буду твердо придерживаться своей линии в отношении танцующего медведя. А теперь, с вашего позволения, я начну готовиться к завтрашнему отъезду.

Линтон вышел, предоставив своему секретарю размышлять над тем, что перемены, совершенные молодой хозяйкой за последние полгода, несмотря па их радикальность, благотворно повлияли на общую атмосферу в доме. Обе резиденции Линтона — в Лондоне и Дейнсбери — уже не казались столь мрачными. Даже такие убежденные приверженцы традиций, как Бедфорд и Питершам, после короткого периода формального сопротивления капитулировали перед леди Данни. Никто не мог устоять перед ее очарованием и безусловной компетентностью во всех бытовых вопросах.

Груз забот Питера стал значительно легче после того, как Даниэль настояла на передаче ей контроля за расходами в обоих домах. И она успешно справлялась со взятыми на себя обязательствами, завоевав, таким образом, глубокое уважение со стороны всех тех домочадцев, которые раньше занимались домашней бухгалтерией.

И все же самые заметные перемены произошли в характере самого графа Джастина Линтона. Они начались с того, что куда-то исчезло столь обычное для него бесстрастное выражение лица. Правда, когда Даниэль не бывало дома, в глазах графа снова мелькали молнии, предвещавшие приближение урагана. Время от времени дом сотрясали семейные сцены, плохо соответствовавшие благородному образу его хозяина. Однако хотя об этом обычно умалчивалось, бури мирно заканчивались в спальне молодых супругов, из которой оба выходили умиротворенными, улыбающимися и счастливыми.

Линтон находил свои вынужденные ночные отлучки слишком длинными и после каждой из них с особой страстью откликался на настойчивые интимные требования жены. Вот и этот ее ультиматум сопровождался некими недвусмысленными намеками, вызвавшими на губах графа довольную улыбку. Эти намеки предвещали новую счастливую встречу в уютной спальне их дома. Питершам, узнав о предстоящем отъезде хозяина, молча поклонился, хотя в душе сделал определенные выводы, глядя на выражение лица его светлости.

Наутро Линтону удалось выехать гораздо позже, чем он намеревался. Виной тому стала подкова, которую одна из лошадей потеряла при выезде из маленькой деревушки Чисуик. Так что когда двуколка графа подкатила к парадному подъезду дома на Гросвенор-сквер, стрелки часов уже показывали десять.

Бедфорд приветствовал графа низким поклоном.

— Ее светлость час назад уехала в Ратлэнд-Хаус, сэр, — сообщил он, сохраняя на лице невозмутимость, подобающую вышколенному слуге. Линтон, ожидавший подобного сюрприза со стороны жены, чуть нахмурил брови и коротко спросил:

— Кто ее сопровождал?

— Лорд Джулиан, сэр.

Бедфорд благоразумно умолчал, что перед отъездом еще с полдюжины светских щеголей помогали Даниэль совершить ее туалет, после чего посадили в кресло и в паланкине отнесли в Ратлэнд-Хаус.

— Вы ужинали, милорд? — осведомился дворецкий.

— Слегка. Но этого достаточно.

При этом Линтон недовольно пожал плечами. Единственная таверна в Чисуике, где можно было поужинать, отличалась плохой кухней, и туда мало кто отваживался заходить.

— Значит, ее светлость унесли в паланкине?

— Да, милорд.

— В таком случае позаботьтесь, чтобы через час мне подали экипаж.

Джастин поднялся наверх, чтобы сменить свой дорожный костюм. На бал к герцогине Ратлэнд надо было одеться соответственно. Правда, он предпочел бы никуда не ехать, принять ванну и спокойно дождаться возвращения супруги. Его остановила только способность Даниэль танцевать всю ночь напролет; Джастин решил сам привезти ее домой.

Часы пробили одиннадцать, и герцогиня Ратлэнд уже собиралась покинуть свой пост хозяйки, встречающей гостей на верхней площадке роскошной лестницы, когда парадная дверь отворилась и на пороге появилась мрачная фигура, в которой она безошибочно узнала графа Джастина Линтона. Бросив плащ на руки лакею, тот стал медленно подниматься по лестнице.

— О, Линтон, вот приятный сюрприз! — воскликнула герцогиня, протягивая ему пухленькую ручку. — Мы думали, что вы все еще у себя в деревне. Хотя ваша очаровательная маленькая супруга предупредила, что сегодня, возможно, вы соблаговолите почтить нас своим присутствием.

Джастин низко наклонил голову и, с трудом найдя на пальцах герцогини небольшое свободное от золотых колец пространство, поцеловал ей руку.

— Видите ли, ваше сиятельство, мне удалось закончить свои дела раньше, чем я ожидал, — объяснил он свое позднее появление.

— Значит, нам всем очень повезло, Джастин.

Герцогиня внимательно посмотрела на графа и одарила его милостивой улыбкой:

— Правда, я подозреваю, что, несмотря ни на какую занятость, вы бы не позволили себе сегодня задержаться за городом.

Джастин рассмеялся:

— Вы попали в точку, Амелия. Тогда скажите прямо: где моя жена?

— Честно говоря, не знаю. Но все-таки поищите ее там, где больше всего мужчин.

Легкая тень набежала на только что улыбавшееся лицо графа. Герцогиня заметила это и поспешила добавить:

— Я не имела в виду ничего дурного, Джастин. Но думаю, для вас не секрет, что мужчины липнут к Даниэль, как осы к чашке с медом. Ей стоит только войти, как вокруг начинают увиваться молодые люди — и вполне приличные, и не совсем. Однако это не мешает вашей супруге оставаться образцом благопристойности.

— Я полагаю, что вы несколько приукрашиваете картину, дорогая Амелия, — ответил Линтон, поспешно открывая табакерку и заряжая ноздри ароматным зельем. Тем не менее, на его лице снова заиграла улыбка, и герцогиня вздохнула с облегчением. Она подумала, что не стоит портить графу настроение сейчас, когда он так безмерно счастлив и не допустит в своем присутствии ни одного мало-мальски нелестного слова в адрес своей жены.

— Ваша супруга, Джастин, несмотря на свою молодость, понимает толк даже в нюхательном табаке, — убежденно заявила герцогиня. — И вообще, я подозреваю, что она никогда ничего не делает просто так. Даже ее нечаянные проступки… гм… похоже, всегда точно рассчитаны. Она обожает удивлять людей, Линтон. Но при этом никогда не преступает границ дозволенного.

Джастин утвердительно кивнул головой. Он и сам уже не раз замечал это. Ему было также известно, что в обществе за Даниэль не числилось ни одного поступка, который дал бы кому-либо повод вести себя с ней слишком вольно. Видимо, наряду с красотой и очарованием юная графиня обладала неким чутьем, которое предостерегало ее от неправильных шагов. Это чутье позволило ей за какие-нибудь шесть месяцев заработать себе в аристократических кругах Лондона репутацию одной из законодательниц светского тона. Для столь молодой женщины подобный успех был величайшей редкостью.

— Прошу меня извинить, Амелия, но я, с вашего позволения, действительно отправлюсь на поиски жены, — сказал Линтон, учтиво поклонившись герцогине.

— И правильно сделаете, — засмеялась Амелия. — А если к тому же поскорее увезете ее с бала, то станете героем на час для каждой присутствующей здесь молодой женщины. Это я вам гарантирую!

Даниэль стояла у перил широкой террасы бального зала на первом этаже. В руке она держала бокал шампанского, вокруг нее теснилась толпа поклонников. Даниэль поддразнивала их, слегка флиртовала, смеялась остроумным шуткам и с ледяным безразличием воспринимала сальности. При этом от ее взгляда не укрывалось ничего из происходившего вокруг. Даниэль предвидела, что Джастин непременно появится на балу, хотя он не обещал этого. Она ждала его: хотела немного попикироваться с ним, почувствовать тепло его ладоней на своих оголенных плечах и услышать мягкий, обволакивающий голос. Уже сейчас все ее тело, начинавшее приобретать опыт в любовных утехах, страстно жаждало близости мужа. Даниэль с тоской и сожалением вспоминала свою опустевшую широкую кровать, в которой она в полном одиночестве заснула накануне, а утром проснулась. Даже во сне ей не хватало его нежных рук, ласкавших плечи, грудь, живот, в то время как она сама прижималась к его сильному, столь желанному телу…

Линтон настоял, чтобы жена осталась в городе, пока он будет заниматься неотложными делами в Дейнсбери. И был, конечно, прав. Его аргументы не вызывали сомнений: отсутствие их обоих на балу, который три дня назад давали граф и графиня Марч, выглядело бы просто неприличным. Даниэль не могла с этим не согласиться. Кстати, она получила от того вечера огромное удовольствие, хотя после бала ее и ожидало возвращение в пустую спальню. Конечно же, накануне супруги расстались друзьями и нежными любовниками, но все же Даниэль с детским упрямством хотелось сделать невозможное — физически сжать, сократить эти часы и дни разлуки.

Джастин на несколько мгновений остановился у настежь открытых дверей террасы. Ему вдруг захотелось издали чуть-чуть понаблюдать за женой, которая в ту минуту искренне смеялась над какой-то шуткой стоявшего рядом Джулиана. Джастин вдруг поймал себя на мысли, что по-новому смотрит на лицо Даниэль. Это было лицо красивой, молодой, но уже вполне зрелой и искушенной женщины. Женщины, познавшей боль и радость любви…

Ее ненапудренные волосы были собраны на затылке в мягкий узел, а оставленные на висках локоны аккуратно падали вниз, оставляя открытыми уши. Отказ Даниэль напудриться сначала удивил Джастина, но позже подобный протест против светских условностей привел его в восторг: ее волосы пшеничного цвета с земляничным оттенком выгодно отличались своей естественностью от искусственных нагромождений на головах сверстниц. От услуг месье Артура, знаменитого мастера женских причесок, Данни отказалась, заочно наградив кумира светских дам весьма нелестными эпитетами. Вместо него был найден молодой французский парикмахер-эмигрант, с большим энтузиазмом воплощавший в прическах Даниэль свои чуждые условностей идеи. На молодого мастера тут же посыпались заказы от дальновидных мамаш, желавших, чтобы их дочери повторили успех юной графини Линтон.

В этот вечер на Даниэль было декольтированное платье из атласа бронзового цвета с огромным кринолином. Ее дерзко открытая грудь возвышалась двумя полушариями безукоризненно правильной формы, поддерживаемая изнутри корсетом. Белую, с чуть заметным кремовым оттенком кожу подчеркивал цвет бального наряда.

Джастин почувствовал невольное раздражение, когда один молодой повеса слишком низко, как показалось графу, наклонился к Даниэль, бросив восторженный взгляд на ее великолепную грудь. Решив, что настала пора подойти, Линтон сделал шаг вперед и очутился на террасе, ярко освещенной канделябрами со множеством свечей, установленными на низком парапете.

— Развлекаетесь, миледи? — любезно спросил он.

Даниэль стремительно обернулась. И если у Джастина были бы хоть малейшие сомнения в ее чувствах к нему, они бы тут же рассеялись. Любовь, радость встречи, предвкушение скорого неземного блаженства — все это граф прочел в глазах жены.

А Даниэль всеми силами боролась с непреодолимым желанием броситься к нему в объятия. Какое впечатление может произвести подобная демонстрация супружеских чувств, ее мало интересовало. Единственным, что удерживало леди Линтон от подобного порыва, было нежелание раздражать мужа.

— Боже мой, вот так сюрприз, милорд! — воскликнула Даниэль. — Я, признаться, ждала вас не раньше чем через неделю.

Она вышла из крута поклонников и протянула графу руку.

— Мадам, вы все-таки невыносимы, — пробурчал Джастин, поднося пальцы жены к губам. — Вам же отлично известно, что я никогда не рискну ослушаться приказаний дражайшей супруги! Особенно после того, как они стали носить характер ультиматумов.

— Не рискнете ослушаться, сэр? Вот как! Заявляю протест! Никогда не думала, что я до такой степени сурова!

Даниэль смеялась и с восхищением смотрела на мужа. Вид у него действительно был весьма представительный. Джастин был в черном бархатном камзоле с окаймленными дрезденскими кружевами манжетами,

бриджах того же цвета с серебряными, инкрустированными бриллиантами застежками и в белых шелковых чулках. На фоне расфуфыренной, отягощенной золотом и бриллиантами толпы этот наряд казался воплощением элегантности.

— Если вы думаете, мадам, что ваше вольное поведение останется безнаказанным, то глубоко ошибаетесь. Я приехал сюда затем, чтобы забрать вас домой.

Шум и смех кругом сразу же стихли. Даниэль взглянула в темные глаза Джастина и прочла в них сладострастный призыв. В этот момент они оба, казалось, существовали только друг для друга в невидимом для других мире взаимного обожания и чувственности. Весь остальной мир вдруг куда-то исчез, и только чье-то нарочитое покашливание вернуло их к действительности.

— Пощадите, сэр! — опомнившись, воскликнула Даниэль и тихо засмеялась. — Я только что приехала и не могу сразу же покинуть бал. Посмотрите, моя карточка для танцев заполнена до конца.

— Что ж, уважаемая супруга, вам придется принести извинения несостоявшимся партнерам.

В голосе графа звенел металл. Даниэль поняла, что играть сейчас не время, и со вздохом произнесла:

— Как прикажет мой господин.

Низко склонив голову, она присела в реверансе. Губы Линтона нервно вздрогнули. Казалось, более покорную жену он не мог бы себе найти.

— Клянусь, Линтон, вы — тиран! — проговорил кто-то дребезжащим голосом и неестественно засмеялся.

Джастин, удивленно приподняв брови, обернулся. Перед ним стоял худой человек в камзоле, рассчитанном почти на осиную талию, и с донельзя запудренным огромным коком надо лбом. На его одежде было такое количество кармашков и всяческих застежек, что ее стиль и даже материал просто не поддавались определению.

— Вы так уверены в этом, Лейтон? — добродушно спросил Джастин, вдевая в глаз монокль.

— Никакой он не тиран, — бросилась Даниэль защищать своего мужа. — И говорить так просто неприлично! В следующий раз постарайтесь не затягивать так туго корсет. Тогда ваш юмор, может быть…

И замолчала, почувствовав, как лорд Джулиан крепко сжал ее руку. Даниэль поняла, что дала маху, поэтому, вместо того чтобы обидеться на кузена за столь бесцеремонное вмешательство, с благодарностью посмотрела на него. И, желая загладить неловкость, стала быстро прощаться:

— Желаю вам доброй ночи, джентльмены. Милорд только что вернулся из Дейнсбери и, вероятно, очень устал. Я права? Она бросила озорной взгляд на Джастина.

— Абсолютно правы, любовь моя, — спокойно ответил он, беря супругу под руку. — И если вы готовы, то…

Даниэль сделала прощальный реверанс, улыбнулась поклонникам и вместе с мужем направилась к дверям.

— Вы негодница, Данни, — сказал ей Джастин, когда их никто уже не мог слышать. — Неужели еще до сих пор не поняли, что мне куда приятнее выглядеть тираном, нежели молокососом, смертельно уставшим всего за день путешествия?

— Но, милорд, я же должна была что-то сказать! — со смехом сказала Даниэль.

— Вы уже и так достаточно наговорили. Как можно было в подобной манере отозваться о корсете Лейтона!

— Согласитесь, Джастин, что он выглядел в нем просто смешно!

— Я не спорю, и сам хотел было мягко намекнуть Лейтону на это. Но тут вмешались вы, причем самым бесцеремонным образом.

— Не притворяйтесь рассерженным. Я же отлично знаю, что это не так! А теперь скажите, как мне уйти, не обидев своих партнеров по танцам?

— В зале полным-полно девиц, которые будут счастливы занять ваше место. Должен признаться, миледи: когда я на вас женился, то никак не думал, что мне придется чуть ли не силой вытаскивать вас из толпы воздыхателей.

Тем не менее граф не смог скрыть гордости за свою жену; Даниэль это заметила, и лицо ее озарила счастливая улыбка.

— Пойдемте извинимся перед герцогиней, — предложил Джастин. — Остальные переживут и так. А кавалеры сами очень скоро заметят ваше отсутствие.

Идя рука об руку по залу, супруги чувствовали на себе завистливые взгляды присутствующих обоих полов и всех возрастов. Граф Линтон уже в шестнадцатилетнем возрасте заставлял учащенно биться женские сердца, и до появления на горизонте Даниэль де Сан-Варенн немало молодых девиц и их матушек лелеяли надежды на брак с блистательным аристократом. И вот приплывшая откуда-то из-за Ла-Манша, совсем еще молоденькая девочка положила конец этим надеждам.

Злые языки тут же принялись поливать ее грязью, но это продолжалось лишь до тех пор, пока не выяснилось, что за прелестным юным созданием стоят весьма влиятельные в стране чины. После такого открытия лондонские денди всех возрастов сочли благоразумным не слушать о Даниэль ничего дурного, а молодые дамы принялись приучать своих кавалеров отзываться о графине Линтон только с похвалой. Сами они втайне завидовали юной красавице.

Герцогиня Ратлэнд сидела в гостиной на втором этаже, окруженная своими подругами, предпочитавшими светскую беседу и карточные столики удовольствиям, которым предавалась молодежь в бальном зале.

— А, вижу, Джастин наконец-то нашел свою супругу! — сказала хозяйка дома вдовствующей графине Линтон, сидевшей рядом с ней на софе. — Разве они не очаровательная пара?

Однако по выражению лица вдовы нетрудно было догадаться, что она не разделяет мнения герцогини…

— Здесь ваша мать, милорд, — шепнула Даниэль графу, остановившись на пороге гостиной. — Вообще-то мне хотелось бы выпить бокал шампанского. И потом я вдруг страшно проголодалась. Мы не зайдем в буфет перед отъездом?

— Непременно, любовь моя, — ответил Джастин и, схватив жену за руку, увлек ее от дверей гостиной в столовую. — Если вы действительно голодны, то я возьму полный ужин.

Эта готовность услужить, сопровождавшаяся сахарной улыбкой, никак не соответствовала брошенному графом на супругу ехидному взгляду. Даниэль поняла, что ее маленькая хитрость не удалась.

— Я вовсе не голодна, милорд, — призналась она. — Мне просто не хочется встречаться с вашей мамочкой.

— Молю вас, просветите меня, — с деланным удивлением поинтересовался Джастин, загружая ноздри табаком. — В чем дело? — И довольная улыбка исчезла с его лица.

— Дело в том, что мадам Линтон позавчера позволила себе устроить мне бурную сцену. Она сказала, что во время вашего отсутствия считает своим долгом диктовать мне, как вести себя в обществе. Я… я… — проговорила Даниэль, кусая нижнюю губу, — вроде бы ответила, что не признаю ее авторитета. А она… она, наверное, подумала, что я плохо воспитана и веду себя не совсем вежливо.

— А вы действительно были с ней не совсем вежливы? Самую чуточку?

— Нет, я была очень корректна.

— Ладно. Не будем отравлять ссорами нашу сегодняшнюю встречу. Вы расскажете мне все подробно как-нибудь в другой раз. А сейчас, по крайней мере, внешне, прошу вас соблюсти в отношении своей свекрови подобающий этикет и попрощаться с ней и с герцогиней. Потом мы уедем. Я уже сгораю от нетерпения, жена моя!

— Я тоже, муж мой, — чуть слышно проговорила Даниэль, бросив на супруга такой чувственный взгляд, что у того перехватило дыхание.

«В конце концов, — размышлял Джастин, — не так уж важно, чем Даниэль обидела мою матушку».

Это восхитительное, порой несдержанное существо, принесшее ему такое счастье, просто не могло в какой-то момент не вызвать раздражения у столь консервативной дамы, как вдовствующая графиня Линтон. Но Джастин совершенно не собирался обуздывать строптивый нрав своей супруги: он знал, что это непременно приведет к тому, что он потеряет и любимую жену, и страстную любовницу.

Линтон подвел Даниэль к гостиной и слегка подтолкнул сзади в раскрытую дверь. Сам же остался в коридоре и принялся издали наблюдать за тем, как его супруга подошла к мадам Линтон и робко сделала ей реверанс. Та ответила на него чопорным кивком головы. Когда же Джастин сам вошел в гостиную, матушка вместо приветствия попросила его помочь ей с делами на следующее утро.

— Я в вашем распоряжении, мадам, — с поклоном ответил граф и повернулся к герцогине: — Ваше сиятельство, к сожалению, мы должны уехать.

— Отлично вас понимаю, — со спокойной улыбкой ответила Амелия. — Даниэль, милая, не забывайте меня. Я знаю, что вы отказались от услуг мадам Лутье. Но, признаться, мне бы хотелось, чтобы она пошла по вашим стопам. Не правда ли, Матильда, есть что-то оригинальное в этом платье?

Матильда, она же вдовствующая графиня Линтон, которой никак не удавалось раскритиковать наряды своей невестки, не стала вступать в спор и согласилась с герцогиней. Правда, при этом позволила себе слегка пожать плечами…

Садясь рядом с супругой на заднее сиденье своего легкого экипажа, Линтон сказал с некоторым удивлением в голосе:

— А я и не знал, что вы порвали с мадам Лутье. Давно ли?

— Несколько недель назад, милорд, — легко ответила Даниэль.

— Променяли на какого-нибудь другого эмигранта?

Вопрос Джастина не был случайным и косвенно относился к событиям во Франции. Минувшим октябрем восставшие атаковали Версаль и заставили короля со всей семьей вернуться в их основную парижскую резиденцию — дворец Тюильри. Вскоре последовал созыв Национального собрания. Жизнь во французской столице в условиях политической нестабильности и весьма ненадежного правосудия становилась небезопасной. Торговцы и предприниматели, прихватив самое необходимое, толпами бежали из Парижа, покидая свои дома, бросая дела, которым многие посвятили жизнь, оставляя на произвол судьбы слуг. Многие беглецы перебирались в Лондон, где попадали подчас в такое тяжелое финансовое положение, что начинали забывать даже вкус хлеба.

Но среди этих несчастных было немало искусных и талантливых ремесленников. Даниэль не преминула этим воспользоваться. Сначала она отыскала хорошего парикмахера, о котором уже упоминалось, затем пришла очередь портнихи. Ею оказалась некая дама, когда-то возглавлявшая в Париже большую швейную мастерскую, а теперь имевшая возможность продавать лишь собственные руки.

Задавая свой вопрос, Линтон имел в виду как раз таких эмигрантов. Даниэль с некоторой растерянностью посмотрела на него:

— Вы что-то имеете против?

— Ни в коем случае. Но меня так и подмывает начать играть роль взбешенного мужа, когда я вижу на жене платье с декольте, не оставляющим никакого простора воображению.

Лениво протянув руку, Джастин пальцем подцепил левую грудь Даниэль и вытащил ее наружу.

— На будущее, любовь моя, я попросил бы уменьшить этот пикантный вырез. Если, конечно, вы не возражаете.

Даниэль промолчала и лишь вздохнула, когда пальцы супруга коснулись ее оголенного соска. В этот момент экипаж остановился, и граф поспешно водворил грудь супруги на место.

— Вы теперь замужняя дама, Данни, но все же мне не нравится столь свободная демонстрация женских прелестей. Будьте любезны, поговорите об этом с вашей новой портнихой.

— Будет сделано, милорд, — пробормотала Даниэль, бросив на Линтона хитроватый взгляд из-под пушистых ресниц.

Дверца экипажа открылась, и молодая графиня, опираясь на поспешно предложенную руку слуги, спустилась на булыжную мостовую и на несколько мгновений задержалась у ступеней парадного входа. Казалось, прошла целая вечность с того дня, когда она, еще будучи сорванцом Данни, впервые входила в этот дом бледной тенью его знатного владельца. Как много с тех пор изменилось! Она носит фамилию Линтон, является полновластной хозяйкой всего этого роскошного особняка. Как, впрочем, и его владельца…

Даниэль поднялась по ступеням к двери, которую в хлынувшем из холла ярком свете с поклоном распахнул перед ней дворецкий.

— Спасибо, Бедфорд. Вас не удивляет, что милорд так быстро успел закончить все свои дела в Дейнсбери?

— Да, миледи.

Бедфорд взглянул через голову хозяйки на нового слугу, который еще не привык к простоте обращения господ и слуг, ставшей в последнее время нормой в доме Линтонов. Затем дворецкий повернулся к двери и отвесил низкий поклон Джастину.

— Вы приятно провели вечер, милорд? — спросил он и еще раз поклонился.

— Спасибо, Бедфорд. Все было как нельзя лучше. Можете отправить прислугу спать.

— Слушаюсь, милорд.

Дворецкий оглянулся и подошел вплотную к графу.

— Вам пришло письмо, милорд, — проговорил он заговорщицким тоном. — Оно лежит на столе в библиотеке.

Джастин бросил на Бедфорда быстрый взгляд и слегка кивнул головой.

От Даниэль не укрылись ни приглушенный голос дворецкого, ни быстрый взгляд Линтона. Но она промолчала и направилась в библиотеку, небрежно бросив через плечо супругу:

— Прежде чем лечь спать, нам неплохо бы выпить по бокалу портвейна.

Джастин поспешил за женой. Даниэль мельком взглянула на лежавшее на серебряном подносе послание и как ни в чем не бывало взяла со стола графин.

— Где ваш бокал, сэр? — спросила она безразличным тоном.

Линтон, уже издали узнавший почерк на конверте, сделал вид, что не заметил письма. Он подошел к Даниэль и взял у нее из рук графин.

— Вы меня очень обяжете, Даниэль, если пойдете в свою спальню и скажете Молли, что она может быть свободна. — Джастин наклонился к жене, и Даниэль почувствовала на шее прикосновение его губ. — Я хотел бы сегодня сам вас раздеть.

— Вы не хотите прочесть письмо, милорд?

Он протянул руки и хотел положить ладони ей на грудь, но Даниэль тут же отстранилась:

— Оно очень срочное, не так ли? Недаром же курьер принес его так поздно.

Джастин вздохнул. Острый глаз Даниэль редко ошибался.

— Распечатайте конверт и прочтите письмо сами, Даниэль, — сказал он со вздохом, — если вы так уж хотите знать содержание.

Джастин взял со стола конверт и протянул жене вместе с серебряным ножичком для разрезания бумаги. Угрызений совести Линтон не чувствовал, поскольку автором письма была Маргарет Мейнеринг, о существовании которой Даниэль прекрасно знала. Это была старая история, закончившаяся задолго до их женитьбы.

Но Даниэль отрицательно покачала головой:

— У меня нет никакого желания читать вашу личную переписку, Джастин. Лучше обменяемся секретами завтра утром. Я расскажу вам, как ужасно оскорбила вашу матушку, а вы всю правду о той женщине, которая присылает вам по ночам загадочные письма. Заметьте, что вы сейчас должны находиться в отъезде и вернуться не раньше чем через неделю. И все же письмо принесли. Согласитесь, что это выглядит по меньшей мере странным?

— Согласен, дорогая. А теперь не будете ли вы так добры отпустить Молли?

— Может, вы разрешите мне заодно отпустить и Питершама? Я ведь тоже хотела бы сама развернуть предназначенный на сегодня подарок.

«Несмотря на свои вечные причуды, она, без сомнения, очаровательна», — подумал Джастин. Наполовину — Данни, наполовину — Даниэль. Сорванец под маской элегантности. Горячая кровь и чувственное тело под благопристойной, хотя и не всегда, одеждой. Наверное, поэтому он и хотел свою жену так, как до того не желал ни одной женщины в мире. Линтон посмотрел на Даниэль и сказал тоном приказа:

— Идите. Я задержусь на пять минут.

Она весело рассмеялась и, шелестя юбками, выскользнула из библиотеки. Даниэль была довольна: женщина, пишущая фиолетовыми чернилами письма ее мужу, очевидно, не представляла угрозы счастью графини Линтон.

— Вы можете ложиться спать, Молли, — пропела Даниэль, входя и закрывая за собой дверь Голубой комнаты.

Первоначально Джастин хотел поселить супругу в бывших апартаментах старой графини, но это предложение было решительно и с возмущением отвергнуто. Даниэль не могла согласиться, чтобы она и муж спали в противоположных концах дома. Линтон, в душе очень довольный подобным бунтом, распорядился перевести свою спальню в комнату, смежную с Голубой, которую немедленно перекрасили в белый и золотой цвета. Поблизости расположилась и маленькая личная гостиная молодой графини. Однако она редко ею пользовалась, предпочитая проводить свободное время за чтением какой-нибудь книги в кабинете супруга. Питершам скоро привык к присутствию в кабинете молодой хозяйки и почти не обращал внимания на вечно открытую дверь между спальнями супругов, когда приносил Линтону его вечерний костюм. Его уже не шокировало и то, что в самый ответственный момент завязывания галстука на шее графа на пороге непременно появлялась фигурка хозяйки. Ее, по-видимому, очень забавлял этот процесс…

Молли преспокойно дремала в обитом парчой кресле у догоравшего камина. Увидев хозяйку, она проворно вскочила:

— Извините, миледи, но я не ожидала вас так рано!

— Ничего страшного. Можете идти спать. — Даниэль сбросила туфли-лодочки и, зевнув, добавила: — Милорд уже дома.

— Я догадываюсь, — ответила Молли, подбирая туфли и тщательно скрывая готовую появиться на губах улыбку. — Прикажете помочь вам раздеться?

— Да, пожалуйста. У вас это гораздо лучше получится, чем у меня самой. Особенно когда дело дойдет до кринолина…

То, что лучшей служанки, чем Молли, ей не найти, Даниэль поняла на следующий же день после водворения в доме графа Линтона. Внучка дворецкого оказалось очень милой, проворной, умной и в высшей степени доброжелательной. К тому же она была ровесницей Даниэль, что граф считал немаловажным обстоятельством. Он прекрасно понимал, что его совсем еще юной жене, конечно, требуется своего рода компаньонка-сверстница.

Правда, на первых порах столь быстрое продвижение молодой девушки по домашней «служебной лестнице» вызвало недовольство и зависть остальной части прислуги. Начались постоянные свары. Молли плакала от обиды, жалуясь своему деду на жестокость и несправедливость. Узнав об этом, граф вызвал дворецкого и потребовал навести в доме порядок. Бедфорд почему-то стал дуться на Даниэль и однажды даже пожаловался на нее Джастину. Однако результат оказался совершенно обратным тому, которого он ожидал. Линтон без всяких церемоний заявил, что если Бедфорду требуется рекомендация для работы в каком-либо другом месте, он немедля таковую получит. После этого прислуга в доме прикусила языки, а внучка дворецкого безоговорочно утвердилась в должности личной горничной молодой хозяйки-Молли убрала платье Даниэль в гардероб, заодно быстро пересмотрев висевшие там нижние юбки, сорочки, бриджи и всякую другую одежду хозяйки.

— Все, миледи? — обернулась она к Даниэль.

— Как будто, Молли. Спасибо!

В этот момент из коридора донесся голос графа, а затем и он сам вырос на пороге, все еще одетый в вечерний костюм.

— Да, милорд, — односложно приветствовала его Молли, сделала реверанс и исчезла за дверью.

Джастин подошел к Даниэль и взял ее за плечи:

— Итак, миледи, насколько я помню, мы обсуждали процесс раздевания и хотели изучить его на практике…

Линтон проснулся на рассвете. Некоторое время он не шевелился, отдавшись волшебному ощущению теплоты лежащего рядом прекрасного тела. Нет, целая неделя разлуки — это слишком долго! Как будто прочитав его мысли, Даниэль перевернулась на спину и проговорила сквозь сон:

— Мне так не хватало вас, сэр… Впредь я ни за что не останусь одна в Лондоне, когда вы в очередной раз поедете заниматься своими нудными делами.

Граф улыбнулся и легонько щелкнул пальцем по ее животу. Коль скоро в обозримом будущем он никуда уезжать не собирался, с аргументами в пользу этих отлучек пока можно было и подождать. Поэтому он только потянулся и вполне миролюбиво заметил:

— Но ультиматумов я больше не потерплю.

Джастин понюхал спину жены, постепенно опускаясь все ниже и ниже. Даниэль вытянулась, мурлыча от удовольствия, и вдруг тем же томным голосом попросила:

— Расскажите мне, милорд, о той даме, которая знает вас настолько хорошо, что позволяет себе присылать по ночам записки.

— Пожалуйста, не сейчас, Данни, — простонал Джастин.

— Почему же? Сейчас самое время! А если вы соблаговолите доставить мне такое удовольствие, то я обещаю вас не ревновать. И со своей стороны, тоже сделаю вам приятное, рассказав, что ваша матушка намерена сообщить вам этим утром за завтраком. Вы ведь сейчас поедете к ней, если я не ослышалась накануне на балу?

По тону жены Линтон понял, что Даниэль настроена на серьезный лад. Решив, что она, наверное, права, Джастин просунул руку между ног дражайшей супруги и нехотя сказал:

— Это письмо от леди Мейнеринг. Она когда-то была моей любовницей…

— А сейчас?

Линтон почувствовал, как под его пальцами сразу напряглись ноги Даниэль.

— Сейчас — нет. Даже если бы я очень захотел. После вас, моя проказница, у меня уже не хватит сил ни на кого больше.

Даниэль, казалось, удовлетворилась этим заявлением. И с некоторым удивлением спросила:

— Тогда чего же эта дама от вас хочет?

— Она просит меня срочно приехать. Только как друга. Мы с ней остались в дружеских отношениях, Даниэль.

— Скажите, Джастин, она очень расстроилась, узнав, что вы женились?

Даниэль попыталась перевернуться на бок, но помешала рука супруга, остававшаяся между ее бедер. Другая в это время блуждала по всему ее телу, явно ища что-то. Даниэль со вздохом отказалась от попыток сменить положение.

— Конечно, немного расстроилась, — серьезным тоном ответил граф.

Линтон солгал: для Маргарет его женитьба оказалась тяжелым ударом. Но сейчас он хотел подтвердить мнение жены о себе, как о надежном и верном муже. Даниэль же была достаточно умна, чтобы философски воспринимать неизбежное. Она ни в коем случае не хотела рисковать потерей доверия и дружбы супруга и поэтому просто пожала плечами и позволила себе довольно циничное замечание, что тридцатисемилетняя вдова вряд ли сможет соперничать с семнадцатилетней женщиной, лишь недавно распростившейся с девичеством. И все же Даниэль не удержалась, чтобы еще раз не спросить мужа:

— Но почему она посылает вам срочные письма?

— Не знаю. Наверное, хочет совета от друга в каком-то неприятном деле. Вы разрешите мне съездить к ней, милая супруга?

По глазам мужа Даниэль поняла, что вопрос задан совершенно серьезно.

— Вы просто должны это сделать. Друзей всегда надо поддерживать в трудную минуту.

— Данни, — в изумлении тряхнул головой Джастин, — вы просто удивительное создание!

Он нежно поцеловал ее, но ответный поцелуй был настолько страстным, что граф понял: его жене сейчас нужна не нежность. И она тут же получила то, что хотела: ее губы прижались к его губам, ноги обхватили бедра супруга, а тела слились в одно целое.

…Потом она долго лежала, приникнув головой к плечу Джастина и ласково поглаживая ладонью его живот, прежде чем сказала:

— Если у вас сейчас хорошее настроение, то пришло время и для моего признания.

— Это было нечто ужасное? — спросил Линтон.

— Я бы так не сказала. Все произошло ранним утром, задолго до семи часов. В такое время на улицах обычно безлюдно.

В голосе Даниэль зазвучали обиженные нотки. Она бросила взгляд на графа и замолчала.

— Итак, верхом, в бриджах, без грума, вы во всю прыть скакали по Гайд-парку, — сказал Джастин. — Я не ошибся?

По молчанию жены Линтон понял, что именно так все и происходило.

— И кто же вас увидел?

— Не знаю. Ваша матушка мне этого не сказала. Но кто-то ей донес, и она устроила отвратительный скандал. Ну и я… тоже не сдержалась… Чего терпеть не могу, так это сплетен и грязной болтовни у себя за спиной! Если узнаю имя доносчика, я выскажу этому человеку все, что думаю, прямо в лицо.

— Даниэль, но мы же еще раньше договорились, что в Дейнсбери вы можете вести себя как заблагорассудится, а в городе будете строго соблюдать все принятые правила поведения.

— Но вы же не разрешили мне ехать в Дейнсбери! Вот и результат. Думаю, что в будущем разумнее не оставлять меня одну в Лондоне, а брать с собой.

Граф не успел опомниться, как Даниэль вырвалась из его объятий, соскочила с кровати и принялась танцевать, взглядом приглашая его присоединиться. Сопротивляться такому вызову было невозможно. Джастин тоже спрыгнул с постели и принялся ловить жену. Даниэль с громким хохотом спряталась за стул; Линтон попробовал вытащить ее оттуда, но Даниэль уже сама выскочила из своего убежища и в два прыжка очутилась на другой стороне комнаты. Джастин бросился за ней.

Супруги с хохотом бегали по комнате, перепрыгивали через стулья, падали на кровать… На миг остановившись, Линтон представил всю эту картину со стороны. Тридцатипятилетний мужчина, один из признанных членов высшего общества английской столицы, носится абсолютно голый по комнате, играя в салочки с такой же обнаженной женщиной, которая имеет честь или несчастье быть его женой…

Даниэль оказалась проворнее мужа, и он сменил тактику, неподвижно застыв посреди комнаты. Она тоже остановилась. Ее лицо пылало, глаза сверкали, грудь высоко вздымалась.

— Идите ко мне, — потребовал Джастин. Даниэль отрицательно помотала головой.

— Идите сюда! — повторил он, раскрыв ей навстречу объятия.

Она долго смотрела на него, как бы изучая.

— Вы просто великолепны, супруг мой, — наконец выговорила Даниэль прерывающимся голоском и бросилась ему на шею.

— Несчастный, — пробормотал Джастин, — что ты такого сделал, чтобы ее заслужить?

Он почувствовал, как Даниэль прижимается к нему всем своим гибким, горячим телом.

— Представляю, как неотразимы вы были в молодости, — удовлетворенно прошептала Даниэль…

Глава 10

Мне кажется, Питер, что кузнец заломил слишком большую цену за подковку лошадей.

Даниэль оторвалась от толстой бухгалтерской книги, которую внимательно изучала за конторкой в библиотеке, и подняла глаза на Хавершама. Этот разговор происходил через пару часов после игры в салочки. Но ни по глазам Даниэль, ни по всему ее виду нельзя было догадаться о недавних проказах с супругом. Простое утреннее платье, с очень маленьким кринолином, волосы, не тронутые пудрой, свободно падают на плечи. И серьезный, хмурый взгляд…

Питер Хавершам уже знал, что подобное выражение на лице хозяйки предвещало бурю, грозившую кое-кому подпортить настроение в это солнечное утро.

— Я лично не заметил никаких погрешностей в счетах, леди Данни, — оправдывался Питер.

— Это потому, что вы ничего в этих делах не понимаете. — И Даниэль ткнула указательным пальчиком в один из пунктов на странице бухгалтерской книги. — Максимилиана подковали два месяца назад. После этого мы с Джоном решили дать коню три месяца отдыха на пастбище, поскольку у него растянуто сухожилие. Как же могло получиться, что месяц назад ему понадобилось сразу четыре новых подковы? Нет, мы не заплатим месье Харкеру по этому счету! И с его стороны очень глупо думать, что нас можно так легко провести!

«Глупо думать», — усмехнулся про себя Питер. Многие ли из кузнецов, обслуживающих владельцев огромных дворянских угодий, могли предполагать, что их счета попадут в руки дотошной, скрупулезной и неплохо разбирающейся в этом деле юной графини?!

— А вот еще одна небольшая проблема, Питер, — продолжала Даниэль, перелистывая бухгалтерскую книгу. — Отгруженная нам партия кларета была возвращена виноторговцу. Мы обнаружили в ней одну бутылку с прокисшим вином. Как вы понимаете, пришлось вернуть все. Виноторговец выставил нам вот этот счет за перевозку. Но мы оплатим только половину! Ведь это будет справедливо, вы согласны?

— Похоже, дорогая супруга, вы совсем замучили моего бедного Питера, — раздался с порога голос Линтона. Он вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь.

— Вовсе нет! — запротестовала Даниэль. — Я не собиралась этого делать. Питер, разве я вас мучаю?

— Конечно, нет, — поспешно подтвердил Хавершам. — Скорее эта участь ожидает кузнеца, подковывающего наших лошадей, и виноторговца, поставляющего кислое вино.

Джастин усмехнулся. Он был в отличном настроении, ибо с честью выдержал нелегкий спор со своей матушкой, доказав ей, что воспитанием Даниэль имеет право заниматься только он сам или в редких случаях ее дедушка и бабушка. Сейчас, глядя на жену, он еще раз убедился, что не зря конфликтовал со старой графиней. Черты сорванца, еще порой заметные в Даниэль, задевали только его и никого больше. Он один имел право на их исправление в женщине, которую обожал. Джастин мог бесконечно смотреть на жену, восхищаясь ее нахмуренными, как сейчас, бровями, сжатыми губками, острым, бескомпромиссным взглядом, который она только что бросила на Хавершама, проверяя счета.

Уже не один раз за последние полгода граф выслушивал оптимистичные доклады своего дворецкого о том, насколько удалось уменьшить семейные расходы и какие суммы из высвободившихся денег можно направить на аренду ферм или поддержку нуждающихся работников. За два прошедших месяца Даниэль уже несколько раз успела побывать в самых дальних уголках Дейнсбери и узнать о тамошних делах больше, чем Джастину казалось нужным вообще.

— Вряд ли у нас есть серьезные финансовые проблемы, любовь моя, — сказал Линтон, просмотрев последние записи в книге. — Все, о чем вы говорили здесь с Питером, составляет очень небольшие суммы.

— Согласна. Но главное — принцип. Если вы позволяете себя обкрадывать по мелочам, милорд, то тем самым молчаливо потакаете более серьезному воровству в будущем.

Джастин никогда не забывал, что его супруга происходила из семьи Сан-Вареннов, где все без исключения обладали столь типичной для французской аристократии хозяйственной жилкой. Кроме того, Даниэль и сама успела узнать, что такое бедность и недоедание, и потому не могла спокойно выносить пустые траты. Правда, при этом никто не смог бы обвинить ее в скупости.

— Поступайте так, как считаете нужным, — заключил Джастин, привычно ущипнув жену за щечку.

Питер потупил глаза в пол. Хозяева порой вели себя так, как будто в комнате больше никого, кроме них, не было, но это нимало не обижало Хавершама. Наоборот, он внутренне чувствовал удовлетворение подобным доверием к себе.

В дверь постучали, и на пороге появился Бедфорд. В руках у него был серебряный поднос, на котором лежала чья-то визитная карточка.

— Это к вам, миледи, — сказал дворецкий, обращаясь к Даниэль.

Она взяла карточку, прочитала ее и вернула слуге:

— Передайте шевалье, что я сейчас выйду.

— В гостиную?

— Да. Спасибо, Бедфорд.

Даниэль улыбнулась дворецкому. Тот с трудом выдавил на губах некое подобие ответной улыбки и вышел.

— К вам гость? — спросил Джастин, наливая два бокала вишневого ликера и протягивая один из них Питеру; Даниэль редко позволяла себе пить вино по утрам.

— Это шевалье д'Эврон, — ответила она. — Мне кажется, вы с ним как-то встречались, Линтон.

— Не помню. Но наверное, вы правы.

Граф лукавил. Он отлично помнил, как его представляли длинноносому французу с худым вытянутым лицом. Джастин заметил тогда неестественную напряженность в его подтянутой фигуре, которая передавалась, как показалось Линтону, и Даниэль. По этой или по какой-то другой причине француз ему не понравился. Он решил тут же выкинуть из памяти воспоминание об этой встрече, тем более что знакомство Даниэль с шевалье было также мимолетным.

И все-таки граф подумал, что случайные знакомые редко наносят визиты по утрам без каких-то серьезных причин. Решив не придавать этому значения и утвердительно кивнув жене, Джастин повернулся с каким-то вопросом к Питеру.

Поднимаясь по лестнице в свою гостиную, Даниэль недовольно хмурилась. С д'Эвроном у нее были лишь короткие встречи на нескольких светских раутах. Иногда, при крайней необходимости, они обменивались чисто деловыми записками. Видимо, очень важные причины могли заставить шевалье нанести подобный визит.

— Доброе утро, шевалье, — приветствовала она гостя по-французски, входя в гостиную и плотно закрывая за собой дверь.

Д'Эврон стоял у окна и рассеянно смотрел на улицу. Услышав скрип отворяемой двери, он обернулся и учтиво поклонился Даниэль:

— Доброе утро, графиня.

— Не хотите ли бокал вина?

— Нет, спасибо.

— Садитесь, пожалуйста.

Даниэль села на обитый парчой стул и знаком указала шевалье на другой, стоявший напротив.

— Что-нибудь случилось?

На прямой вопрос тут же последовал столь же откровенный ответ:

— Я к вам, графиня, и вот по какому делу. Мне нужна помощь. Ваше положение в обществе может в значительной мере повлиять на почти безнадежную ситуацию. Вы графиня, английская леди, а я простой француз, который мало что может сделать.

Даниэль молча кивнула. В высших кругах английской аристократии существовало большое предубеждение против французов, и вполне возможно, что шевалье д'Эврон столкнулся в местном обществе с проявлениями того же высокомерия, с каким там относились к большинству его соотечественников.

— Насколько я понимаю, на этот раз речь идет о чем-то более важном, нежели просто деньги? — спросила Даниэль, так как до сих пор ее помощь французским эмигрантам была чисто финансовой: она одалживала им деньги и обеспечивала клиентурой. К покровительству графини Линтон прибегали французские парикмахеры, ювелиры, модистки и всякие мелкие ремесленники, лишившиеся родины и пытавшиеся начать новое дело в Англии. Но существовали и другие категории беженцев, чьи проблемы Даниэль была не в силах решить. Вот им-то и старался всеми силами помогать шевалье д'Эврон.

— Графиня, в Стиплгейте живет одна французская семья. В страшной бедности. Муж нашел работу сапожника, а жена устроилась где-то прачкой. Но сейчас она…

Тут шевалье немного покраснел и замолчал.

— Продолжайте.

— Она, графиня, оказалась… в деликатном положении и больше не может оставаться на тяжелой работе. Случилось так, что как раз в это время ее муж сильно повредил руку, и хозяин сапожной мастерской его уволил. А у них маленькие дети. Вдобавок домовладелец грозится выгнать всю семью на улицу за неуплату аренды… прямо сегодня.

— В таком случае мы должны заплатить за аренду, — просто ответила Даниэль.

Ей не надо было просить денег у мужа, коль скоро Линтон предоставил супруге право распоряжаться его банковскими счетами по своему усмотрению. Это было своеобразным нововведением. Если бы о финансовых взаимоотношениях супругов Линтон узнали в обществе, многие бы сильно удивились. Но Джастин считал абсурдным ограничивать в деньгах жену, взявшую на себя не только ведение всего домашнего хозяйства, но и управление поместьем в Дейнсбери. Тем более что делала она это с завидным умением. Джастин никогда не требовал от Даниэль отчетов о произведенных затратах, а ей и в голову не приходило испрашивать разрешения графа, когда надо было срочно оказать денежную помощь кому-либо из соотечественников.

— Боюсь, что этого будет недостаточно, — продолжал шевалье. — Домовладелец явно хочет от них отделаться. Считает, что дети доставляют ему лишнее беспокойство. Говорит, что мог бы получать от одного съемщика такую же плату, как от этой семьи в пять человек. Заметьте, что очень скоро их будет уже шесть, и если они окажутся на улице, то найти для многодетного семейства новое жилье будет очень трудно. Или вообще невозможно.

— Какая свинья! — воскликнула Даниэль, вскочив со стула. И она забегала по комнате, удивляя не знавшего ее истории шевалье самыми изысканными выражениями парижских улиц. Внезапно заметив растерянность на лице гостя, Даниэль остановилась. — Боже мой, что я говорю! Извините меня, шевалье!

Бедняжка испуганно посмотрела на дверь, как будто опасалась появления на пороге взбешенного мужа. Шевалье, перехвативший этот взгляд, не смог сдержать улыбки: сейчас Даниэль скорее напоминала нашалившего ребенка, чем графиню, принадлежавшую к высшей знати английской столицы. И он поспешил ее успокоить:

— Пожалуйста, графиня, не извиняйтесь. Я же все отлично понимаю!

— Вы — да. Но, боюсь, милорд такого никогда не поймет, — проворчала Даниэль. — Он может оценить мои чувства, но не выражения.

Шевалье молчал, не зная, что ответить. Но Даниэль уже взяла себя в руки:

— Хорошо. Мы должны вместе поехать к этой скотине. Я имею в виду домовладельца. Думаю, нам удастся его заставить или уговорить отказаться от такого бесчеловечного шага. По крайней мере, на время беременности матери семейства. А потом, если они не будут возражать против жизни в провинции, я поселю их всех где-нибудь у нас в Дейнсбери.

— Но как к этому отнесется ваш супруг, графиня? — с сомнением спросил шевалье.

Даниэль в ответ досадливо махнула рукой. Она была твердо уверена, что Линтон не станет возражать против появления в его владениях несчастной семьи французских беженцев.

— Едемте, шевалье. У вас есть экипаж?

— Я крайне благодарен вам, графиня, за готовность помочь. Но… вы не хотели бы переодеться?

Даниэль рассмеялась. Причем так громко, что ее смех услышал поднимавшийся по лестнице граф. Джастин тут же заключил, что шевалье д'Эврон оказался для его супруги куда более приятным собеседником, нежели он думал. Но Линтон все же не стал заходить в гостиную Даниэль, а прошел прямо к себе. Ему надо было срочно переодеться: сменить официальный костюм, в котором он утром нанес визит матушке, на бриджи, охотничью куртку и высокие сапоги для верховой езды. Граф хотел днем прокатиться вместе с женой верхом по Гайд-парку, это успокоило бы любителей почесать языки, которые стали, как опасалась вдовствующая графиня Линтон, невольными свидетелями утренней верховой прогулки его супруги.

— Я мигом переоденусь, — бросила Даниэль через плечо д'Эврону. — Подождите пару минут!

И она побежала к себе в спальню…

Двух минут на переодевание, естественно, не хватило. Как и у любой женщины, этот процесс растянулся хорошо если на четверть часа. И когда Даниэль выскочила из бывшей Голубой комнаты, она сразу же налетела на своего супруга.

— Куда вы так спешите, детка? — засмеялся граф. — И в таком наряде!

Действительно, Даниэль надела свой любимый дорожный костюм из темно-зеленого бархата с закрывавшим всю шею кружевным жабо. На руках были кожаные перчатки, на ногах — сапоги для верховой езды, а на голове красовалась кокетливая треугольная шляпка.

— Я должна поехать кое-куда вместе с шевалье д'Эвроном, милорд. В его экипаже.

— Но на вас сапоги для верховой езды.

— Ах, на других моих сапожках раскачались каблуки, — тут же сымпровизировала Даниэль. — К тому же эти значительно удобнее.

— Но я хотел сегодня покататься с вами верхом, мадам.

— Предлагаете мне скачки наперегонки?

— Ну уж нет! Поедем очень медленно и чинно. Надо будет прилично одеться. И когда вы появитесь в Гайд-парке в строгом наряде и в сопровождении законного мужа, кое-кто, возможно, забудет скачущего с бешеной скоростью и вызывающе одетого сорванца, которого видели вчера на рассвете.

— Не думаю, что это доставит мне удовольствие, сэр.

— А поездка в экипаже с шевалье — доставит?

Даниэль нахмурилась и насмешливо скривила губы:

— Пока не знаю, милорд. Будет видно.

Линтон шутливо стукнул ее стеком по мягкому месту. Даниэль притворно взвизгнула, прошмыгнула мимо мужа и, обернувшись, показала ему язык. Потом, шелестя юбками, добежала до двери своей гостиной и скрылась за ней.

Линтон покачал головой и грустно улыбнулся. Формально у него не было никаких причин возражать против поездки Даниэль с этим д'Эвроном. Несмотря на свое французское происхождение, шевалье пользовался в обществе уважением и был принят во всех лучших домах. Его считали очень спокойным, трезвомыслящим, терпимым к чужим недостаткам человеком и не слишком большим любителем светских развлечений. Короче говоря, шевалье д'Эврон был вполне благоразумным и приличным спутником для молодой женщины.

Но тогда почему Джастин вдруг почувствовал себя неуютно? Конечно, как они тогда говорили с Уильямом Питтом, Даниэль относилась к категории женщин, которых надо держать в узде, но так, чтобы они этого не замечали. Подобным образом Линтон и вел себя по отношению к жене, «натягивая вожжи» только при крайней необходимости, когда не оставалось выбора. Он рассчитывал, что через год-другой Даниэль окончательно освоится в обществе, остепенится, став матерью, и тогда сможет контролировать себя уже без его помощи.

Последнее соображение заставило Линтона нахмуриться. Он отнюдь не хотел, чтобы его подопечная слишком рано стала самостоятельной. В детстве Даниэль была лишена не только обычных в таком возрасте игр, но и столь необходимого ощущения защищенности. Сейчас она имела возможность в какой-то мере наверстать упущенное. Почему бы этим не воспользоваться?

Но одновременно Джастину казалось странным, что его жена до сих пор не забеременела. Он думал, что виной тому ее молодость, ведь Даниэль только что минуло восемнадцать лет. Возможно, ее тело еще не готово к материнству. Так что времени впереди еще достаточно, и можно пока не забивать себе голову мыслями об устройстве в доме детской комнаты.

Поскольку Даниэль занялась своими делами, граф решил нанести визит Маргарет Мейнеринг. Поездка верхом по очень живописной и красивой улице сулила немалое удовольствие, да и предвкушение встречи со своей бывшей любовницей наполняло грудь Линтона если не волнением, то радостью.

Маргарет была здравомыслящей женщиной. И хотя ее общество никогда не было для Линтона столь вдохновляющим, как время, проводимое рядом с женой, все же он мог при ней расслабиться и на время забыть о своих проблемах. Маргарет не обладала чувством юмора и бесконечной жизнерадостностью Даниэль, но была достаточно проницательной и, несмотря на свое добровольное затворничество, всегда оставалась в курсе светских событий.

Сейчас Джастина мучило любопытство: что заставило ее написать почти паническую записку? Да еще ночью! Тем более что Маргарет всегда была воплощением благоразумия и осторожности.

Граф остановил коня около небольшого красивого домика, расположенного на тихой, не очень модной Хафмун-стрит. Здесь жили в основном бедные вдовы и молодые пары. Маргарет никак нельзя было назвать бедной, но она просто не любила пышности.

Выбежавший навстречу Джастину слуга взял под уздцы лошадь. Граф спрыгнул на землю, прошел по посыпанной желтым песком дорожке к парадной двери и дернул за шнурок колокольчика. Дверь тотчас же распахнулась.

— Добрый день, Лиза, — улыбнулся Линтон молоденькой горничной, принявшей шляпу и приветствовавшей его отменным реверансом. — Дома ли хозяйка? — Она наверху, милорд.

Лиза попыталась скрыть свое удивление. Граф не появлялся на Хафмун-стрит уже больше года. Его разрыв с госпожой не был секретом для прислуги Маргарет Мейнеринг. У девушки даже мелькнуло подозрение, что милорду уже успела надоесть молодая жена.

— Не могли бы вы попросить ее светлость меня принять, — ласково попросил граф и, вынув монокль, внимательно посмотрел на девушку.

Лиза вспыхнула румянцем и побежала в будуар хозяйки. Линтон безучастным взором окинул маленький холл, где все было ему так знакомо. Как и всегда, в комнате царил образцовый порядок; на серебряном подносе лежали визитные карточки, пахло воском натертых полов и цветами лаванды. Оба запаха всегда ассоциировались у Джастина с домом Маргарет.

— Милорд! Как хорошо, что вы пришли!

Леди Мейнеринг почти бегом сбежала с лестницы, приветливо протянув вперед обе руки. Джастин поднес пальцы той и другой к губам и поклонился:

— Ваш слуга, мадам!

— Прошу вас, пройдемте ко мне в кабинет. Лиза, принесите кларет лорду Линтону.

Маргарет повернулась и пошла по коридору, отходившему влево от лестницы. Джастин последовал за ней. Войдя в кабинет с низким, выходящим на улицу окошком, Маргарет повернулась к Линтону:

— Друг мой, я вам бесконечно благодарна. Поверьте, я просто не знаю, что делать. Иначе никогда бы не послала вам записку в столь неурочный час.

Джастин плотно закрыл за собой дверь. Маргарет выглядела совершенно потерянной и усталой, шелковый халат цвета все той же лаванды подчеркивал болезненную бледность ее уже начавшей стареть кожи тридцатисемилетней женщины. Линтон смотрел на нее, чувствуя лишь дружеское участие и бесконечное уважение.

— Скажите, Маргарет, чем я мог бы вам помочь? — спросил он.

Если у Маргарет еще и теплилась надежда возродить нежное чувство в груди бывшего возлюбленного, то она сразу же исчезла. Перед ней стоял не циничный, уставший от жизни любовник из их общего прошлого: Джастин выглядел теперь чуть ли не на десять лет моложе. Его полноватые губы уже не кривились ежеминутно в иронической усмешке, а в темно-синих глазах не чувствовалось и тени усталости. В них читались лишь живой интерес и намек на юмор.

— Эта малышка де Сан-Варенн вам очень подходит, — невольно вырвалось у Маргарет.

В былые дни Линтон отреагировал бы на подобное замечание насмешкой или сардоническим смехом, сейчас же он просто улыбнулся. Про себя Маргарет сразу же отметила эту перемену. Она хотела что-то сказать, но раздался стук, дверь открылась, и вошла Лиза с графином кларета. На подносе также стояли два хрустальных бокала. Граф с удовольствием отпил глоток, подумав, что это вино одобрила бы даже Даниэль, но тут же спохватился, что для подобных мыслей сейчас не время и тем более не место.

— Итак, чем я могу вам помочь, Маргарет? — повторил он.

— Дело касается Эдварда.

— Эдварда? — переспросил граф. Он знал, что это сын Маргарет. — Разве он уже не в Оксфорде?

— Его исключили из университета. Маргарет принялась ходить взад-вперед, нервно расправляя ворот халата и избегая смотреть на Линтона.

— Это еще не самое ужасное, — постарался успокоить ее граф, одновременно озадаченно почесав себе затылок. — Меня ведь один раз тоже исключили на один семестр… За организацию петушиных боев в комнате, где я жил во время учебы.

Граф невольно улыбнулся своим воспоминаниям.

— Здесь дело не шуточное, Джастин, — покачала головой Маргарет. — Эдвард проиграл в карты крупную сумму, которую не может отдать.

Маргарет с ужасом посмотрела в глаза Линтону: невыплата карточного долга считалась в свете непростительным грехом.

— А вы не могли бы за него расплатиться, Маргарет?

— Я так и сделала. Но слишком поздно, и это не смыло с него позорного пятна. Он играл не по средствам и должен был это признать. Я погасила все его долговые обязательства, но уже, так сказать, постфактум.

Джастин понимающе кивнул головой. Общество охотно отпускало многие грехи, но никогда не прощало ошибок в вопросах чести. Однако Эдвард был еще достаточно молод, чтобы со временем загладить свою вину.

— Он еще ребенок, — сказал граф. — А память у людей короткая. Если он на протяжении даже одного светского сезона побудет где-нибудь подальше от города, готов поклясться, все забудется. Если, конечно, Эдвард будет себя при этом хорошо вести.

— Но он абсолютно к этому не готов, Джастин! — очень тихо ответила Маргарет. — А я не могу за ним следить. Возможно, его отец мог бы, но не я. Мне он просто не подчиняется. И ужасно то, что Эдвард и дальше собирается играть в карты. Это просто у него в крови! Конечно, в свое время он получит приличное наследство, но отнюдь не для того, чтобы промотать его за картежным столом!

Маргарет смотрела на графа широко раскрытыми, полными слез и мольбы о помощи голубыми глазами.

— Заядлому картежнику не хватит никакого состояния, — размышлял вслух Линтон, все больше хмурясь. Для него не было секретом, сколько достойных семей разорила карточная игра.

— Сейчас он в городе?

Маргарет утвердительно кивнула головой и вдруг закрыла лицо руками:

— Я не знаю точно, что сейчас происходит, но боюсь самого худшего. Ведь Эдвард — друг Шелби…

— Маргарет, но если ваш сын связался с этой компанией подонков, то не лучше ли вам, в свою очередь, послать его к черту? — грубо прервал ее граф.

— Умоляю вас… — прошептала несчастная женщина.

— А чего вы ждете от меня, дорогая? — Линтон подошел к Маргарет и взял ее холодные руки в свои. — Только скажите мне, и я сделаю все, что смогу!

— Вы не могли бы… поговорить с Эдвардом? — неуверенно спросила Маргарет и, заметив, какими глазами посмотрел на нее граф, поспешила досказать: — У вас большой опыт общения с молодежью, Джастин. Мне кажется, что вы знаете, как помочь им встать на правильный путь…

— Вы имеете в виду мое опекунство над Джулианом? — вновь нахмурился Джастин. — Не спорю, мой кузен в юности хорошо погулял, но при этом он редко преступал грань, за которой начинается безрассудство.

При этом граф умолчал, что в высшем свете с большей готовностью простили бы выходки юного лорда Джулиана Карлтона, носящего знатное имя и ожидающего богатое наследство, нежели Эдварда.

— Я также много думала о вашем сегодняшнем положении, Джастин, — опустив глаза, продолжала леди Мейнеринг. — Ваша жена далеко не всегда отличалась приличным поведением, но она очень молода, и вы можете ее контролировать…

Линтон резко отпустил руки Маргарет, вытащил свою знаменитую коробочку с табаком и принялся набивать им ноздри. Его глаза сразу же сделались холодными, а выражение лица — бесстрастным. Маргарет поняла, что допустила ошибку, и поспешила ее исправить:

— Умоляю вас, простите, Джастин. Я просто не подумала, что говорю. У меня и в мыслях не было порочить вашу супругу… Я имела в виду только ваше положение и опыт наставника молодежи. Все это было бы крайне полезно и Эдварду.

— Я предлагаю вам отдать Эдварда в армию, Маргарет, а там будет видно, сможет ли вашего сына исправить армейская дисциплина. К тому же ему поневоле придется расстаться с компанией мерзавца Шелби.

Маргарет пожала плечами:

— Прошу извинить меня, Джастин, за то, что вас потревожила. Вы были настолько добры, что не пожалели времени на выслушивание моих жалоб.

Маргарет тихо и очень неестественно засмеялась.

Линтон глубоко вздохнул и покорился судьбе. Джастин не мог никому отказать в помощи с того самого утра, когда вырвал из рук разъяренного булочника девчонку-сорванца, ставшую впоследствии его женой. Теперь он должен был взять под свое крыло юношу, причем сделать это надо было очень осторожно. Открытое покровительство сыну бывшей любовницы неизбежно дало бы богатейшую пищу для сплетен; пришлось бы объясняться и с Даниэль, реакцию которой всегда трудно было предвидеть.

— Я сделаю все, что в моих силах, — повторил он. — Для начала попытаюсь выяснить, насколько глубоко Эдвард увяз в этих игорных делах и что у него за отношения с Шелби. Потом подумаем, как быть дальше.

— Я буду вашей вечной должницей, Джастин!

Улыбка Маргарет была такой растроганной и благодарной, что графу стало совестно за сказанные несколько минут назад резкости. В конце концов, так ли много от него требовалось, чтобы отказывать в помощи старому другу?

После разговора с Маргарет Линтон поехал в свой клуб, где можно было, не вызывая особых подозрений, навести нужные справки. Кроме того, завсегдатаем клуба уже давно был его кузен. Джулиан был примерно одних лет с Шелби и наверняка знал куда больше о делах всей этой шайки проходимцев, нежели Джастин.

Если бы граф Линтон имел представление о том, чем в этот мартовский полдень занимается Даниэль, от его и без того поверхностного интереса к делам Маргарет не осталось бы и следа. Графиня вместе с шевалье д'Эвроном заехала в банк, сняла со счета графа Линтона львиную долю лежавших там денег и направилась в Ист-Энд. Здесь, на залитых нечистотами и дышавших безысходной нищетой окраинах города, улочки были такими тесными, что ехать приходилось черепашьим шагом. При этом обитатели трущоб с открытой неприязнью смотрели вслед экипажу шевалье.

Д'Эврон покосился на свою спутницу и удивился ее спокойствию, хотя в ридикюле Даниэль было несколько сотен гиней. Шевалье и не подозревал, что в боковом кармашке дорожного костюма графини Линтон уютно устроился миниатюрный пистолет с серебряной рукояткой. Темные переулки, бедные полуразвалившиеся домики и маячившие тут и там подозрительные личности мало беспокоили Даниэль, к тому же она еще не забыла свой опыт блужданий по трущобам Парижа. Д'Эврон этих страниц биографии молодой графини знать не мог.

Экипаж свернул в наполненную какими-то неприятными запахами улочку, настолько тесную, что он едва мог по ней проехать. Лошади очень осторожно ступали по неровной булыжной мостовой, покрытой толстым слоем зловонной жижи. По бокам тянулись сточные канавы, в которых возились дети. Женщины с грустными глазами держали на руках плачущих младенцев, пытавшихся высосать хоть что-нибудь из пустых материнских грудей, и с тоскливой покорностью во взгляде смотрели на проезжавших.

Наконец экипаж остановился. Даниэль сошла с подножки и, приподняв полы юбок чуть ли не до колен, зашагала через сточную канаву в своих крепких сапогах для верховой езды. Она ни слова не сказала шевалье, а только показала рукой на высохшего от голода мальчика, стоявшего в толпе столь же истощенных, оборванных мужчин. Даниэль подозвала к себе ребенка и сунула ему в руку шиллинг.

— Подержи лошадей, детка, — срывающимся от жалости голосом сказала она.

В тот же момент стоявшие рядом мужчины дружно сделали шаг вперед. Даниэль посмотрела на приблизившуюся темную массу и, еще не зная, угрожают ли эти люди ей или ребенку, медленно вытащила из кармашка пистолет. При виде оружия и собранной решительной фигурки толпа замерла на месте, а затем стала пятиться назад.

Наблюдавший всю эту сцену шевалье подумал, что ему, пожалуй, не придется держать ответ перед лордом Линтоном за втягивание его жены во всю эту историю. Возможно, она и была аристократкой, но воспитывали ее люди суровые и лишенные сантиментов. Интересно, понимает ли это всегда бесстрастный Джастин Линтон?

Д'Эврон не стал больше задумываться над этим весьма интересным вопросом. Шевалье был прагматиком, всегда занимался каким-нибудь практическим делом и привык, чтобы все необходимые для этого инструменты находились под рукой. Если же эти инструменты оказывались острее, чем он ожидал, что ж — тем лучше!

Он постучал в полуоткрытую дверь серебряным набалдашником трости и, не получив ответа, отступил в сторону, пропуская вперед молодую графиню. Та смело распахнула дверь, вошла и очутилась в темной прихожей, наполненной омерзительным запахом рыбы и тушеной капусты. Даниэль, увы, хорошо знала, что именно так пахнет бедность…

Однако возникший на пороге двери, ведущей в комнату, мужчина выглядел вполне сытым. У него были сильные, мускулистые плечи, сломанный нос боксера-тяжеловеса и маленькие поросячьи глазки. Так, по крайней мере, показалось Даниэль. Но при взгляде на столь прекрасную даму глазки-щелочки неожиданно расширились. А Даниэль продолжала держать в руках подолы своих юбок, чтобы не запачкать их о ботинки. Подобная поза или брезгливое выражение на лице Даниэль, но что-то произвело впечатление на мистера Баркиса — это была фамилия хозяина ужасного жилища. Даже не спрашивая, чем бы он мог служить миледи, Баркис принялся униженно кланяться и раболепно потирать руки.

— Не могли бы вы отвести меня к своим арендаторам? — спросила Даниэль. — Я хочу сначала поговорить с ними, а уже потом — с вами.

Глазки мистера Баркиса вновь сузились. Он узнал д'Эврона, но никак на него не отреагировал, ибо считал шевалье всего лишь еще одним жалким французишкой, не имеющим ни положения в обществе, ни влияния. Но вот дама была явно чистокровной англичанкой, причем, судя по ее виду, не из простых. И если она проявляет интерес к жившему наверху жалкому семейству, то на этом, глядишь, можно и заработать.

— Конечно, миледи, — ответил он и отвесил графине очередной низкий поклон. — Не угодно ли последовать за мной?

Они поднялись на второй этаж и остановились перед закрытой дверью. Баркис без стука отворил ее и пропустил вперед Даниэль. Шевалье прошел вслед за графиней и захлопнул дверь прямо перед носом у хозяина дома.

Гости оказались в малюсенькой комнатушке. Догорающий камин поедал остатки сухих сучьев и чурбаков, безуспешно стараясь подарить живущим здесь хоть чуточку тепла. Мебели не было никакой. На полу лежали всего лишь три тонких соломенных тюфяка, но при этом чувствовалось, что в комнате регулярно вытирают пыль.

Женщина с впалыми щеками и неестественно вздутым животом держала на руках годовалого ребенка. Трое других детей жались к ней, ползая у ног. Даниэль нагнулась, взяла на руки одного мальчика, проявившего повышенный интерес к ее грязным сапогам, и уселась с ним на подстилку. Вытерев ему нос своим батистовым платком, она улыбнулась матери и сказала по-французски:

— Добрый день, мадам. Я — Даниэль де Сан-Варенн. Даниэль специально представилась именно так, это должно было вызвать доверие у французской семьи. Для Баркиса она решила остаться графиней Линтон.

Оказалось, что мадам Дюкло, как звали женщину, знала фамилию родителей Даниэль. Впрочем, давно известно, что парижане знают все. В ее усталых глазах засветилось удивление, но оно тут же исчезло при виде улыбавшейся ей богато одетой молодой дамы, сидевшей на подстилке и державшей на коленях маленького Жерара.

— Шевалье рассказал мне о ваших бедах, мадам, — сказала Даниэль, — и я приехала, чтобы попытаться как-то помочь. Конечно, если вы не возражаете.

— Мой муж ищет работу, миледи.

Мадам Дюкло с тревогой посмотрела на д'Эврона, который ей ободряюще улыбнулся. Тогда она, запинаясь, рассказала свою грустную историю о том, как семья долго ожидала паспортов, тратила большие деньги на взятки и, в конце концов, бросив все, кроме самого необходимого, поселилась здесь. Поначалу, когда еще оставались кое-какие деньги, они с трудом, но перебивались. Потом деньги кончились, месье Дюкло и она сама лишились работы, к тому же скоро должен появиться еще один ребенок…

Во Франции семья Дюкло вела до недавних событий жизнь средних буржуа, достаточно спокойную и обеспеченную. К большому богатству они не стремились и были вполне довольны судьбой. Когда на горизонте страны стали сгущаться тучи, Жан Дюкло сразу же понял грозившую им опасность, и все его мысли устремились к тому, как уберечь от гибели свою молодую семью, не принадлежавшую ни к аристократам, ни к третьему сословию: во время надвигавшейся бури они могли пострадать и от той, и от другой стороны. Жан подумал, что самым правильным в этой ситуации будет уехать из Франции. Самой подходящей страной для эмиграции была Англия, хотя он и понимал, что традиционная вражда англичан и французов не обещает им сладкой жизни на противоположном берегу Ла-Манша.

По мере того как мадам Дюкло рассказывала, в груди Даниэль нарастало чувство негодования по поводу того приема, который семья несчастных французов получила в Англии с первого дня приезда в Лондон.

— Когда роды? — спросила она.

— Через неделю.

Даниэль еще раз обвела взглядом комнату и представила себе, как это будет происходить: путающиеся под ногами маленькие дети, которые станут невольными свидетелями ужасных болей и страданий матери, невозможность не только вскипятить, но и принести воду, чтобы подогреть на жалком огне очага. Грязь, холод, кровь…

Даниэль подумала, что в Лондоне существует множество подобных семей. Помочь всем графиня Линтон не сможет, даже если истратит на это все состояние своего мужа. Значит, надо сделать только то, что представляется возможным на данный момент. Она оплатит им жилье, даст денег на обогрев комнаты и на сиделку для роженицы. На то, чтобы успеть до рождения ребенка перевезти семью в Дейнсбери, уже не оставалось времени. Кроме того, Даниэль впервые задумалась о том, что она создаст своим поступком опасный прецедент. Нельзя же населить все поместье графа Линтона французскими эмигрантами! Конечно, после родов мадам Дюкло можно будет найти приличную комнату для этой семьи. Но только для этой! Всем остальным она помогать просто не в состоянии!

Даниэль размышляла, а д'Эврон внимательно следил за ней. Сейчас графиня выглядела старше, намного старше своих восемнадцати лет. В ее лице отражался порядочный жизненный опыт, сильный интеллект, широкий кругозор. «Что все-таки она такое?» — спрашивал себя шевалье.

И отвечал себе — Даниэль Линтон. Больше он о ней ничего не знал. Все имевшиеся у него предубеждения постепенно исчезали как дым. Другого ответа на свой вопрос д'Эврон найти не мог. И после него также многие другие. Долгие, долгие годы…

— Мадам, все проблемы со здешним хозяином я улажу, — сказала Даниэль, опуская на пол ребенка и вставая с подстилки. — Вы сможете остаться в этом доме до родов и еще на некоторое время после них. А чуть позже, если ваш муж знает еще какое-нибудь ремесло, помимо сапожного, то я постараюсь устроить переезд всей семьи в Гемпшир. Там находится имение моего супруга. Вы получите небольшой участок земли, кроме того, чистый воздух будет очень полезен детям.

Даниэль смущенно улыбнулась, подумав, каким жалким выглядит это предложение по сравнению с достатком, в котором эта семья жила у себя на родине. Но мадам Дюкло уже много месяцев назад забыла о том, что такое гордость.

— Мы будем вам бесконечно благодарны, мадам, — дрогнувшим голосом ответила несчастная женщина.

— А теперь я поговорю с этой скотиной Баркисом. Проводите меня, шевалье.

Даниэль еще раз повернулась к мадам Дюкло и вручила ей кипу банкнот:

— Этого должно вам хватить на текущие расходы, а если я понадоблюсь вам лично, то вот адрес. — Даниэль порылась в ридикюле и вынула визитную карточку. — Пошлите мне записку. Шевалье будет постоянно держать меня в курсе ваших дел. А тем временем я постараюсь организовать ваш будущий переезд в Дейнсбери.

Чтобы не видеть слез благодарности, готовых хлынуть из глаз мадам Дюкло, Даниэль отвела взгляд. Потом повернулась и решительно пошла к двери. У самого порога она на мгновение задержалась и твердо произнесла:

— Ваши неприятности кончились, мадам.

Проведя всего три минуты в обществе графини Линтон, Баркис почувствовал себя донельзя счастливым. Он сполна получил плату за аренду жилища семейством Дюкло не только за текущий месяц, но и за следующий. Кроме того, ему была выдана значительная сумма за причиненное беспокойство. Баркис обещал найти для мадам Дюкло надежную сиделку, когда понадобится, а про себя решил, что крики и возня карапузов на втором этаже будут все же предпочтительнее новой встречи с этой знатной дамой, обладавшей проницательным взглядом, ледяным голосом и умевшей произносить слова, за которыми таилась угроза.

— Нам следует поторопиться, шевалье, — сказала Даниэль, с тревогой посматривая на небо. Действительно, уже начинало темнеть, и она хотела вернуться домой раньше Линтона, чтобы избежать замечаний мужа по поводу запылившейся одежды и остатков омерзительной грязи на сапогах.

— Ты еще не потерял свой шиллинг, малыш? — ласково спросила Даниэль тощего мальчугана, с облегчением передавшего вожжи шевалье. Тот утвердительно кивнул головкой и тут же почувствовал, как в

его грязную ладошку скользнула еще одна монета. Все было проделано незаметно, чтобы никто из взрослых не заметил и не забрал у малыша его дополнительный заработок.

— Я очень благодарен вам, графиня, за помощь, — тихо произнес шевалье, когда их экипаж пробирался назад по узкой и уже совсем темной улочке. — Надеюсь, что мне больше не придется беспокоить вас по этому поводу.

— Наоборот, шевалье, не стесняйтесь и беспокойте меня в любое время. Для этих людей еще многое предстоит сделать. И я очень не хотела бы оставаться в стороне.

— Но ваш супруг, миледи…

— Он ничего не должен знать об этом. Я полагаюсь на вашу скромность, шевалье.

Даниэль не сомневалась, что в будущем граф запретит ей подобные поездки, если только узнает о сегодняшней. А потому ей хотелось сохранить все в тайне. Сам Джастин честно выполнял обещание, шепотом данное ей во время венчания, и для Даниэль не составляло большого труда соблюдать клятву верности и послушания мужу. Но, узнав о сегодняшнем поступке жены, Линтон, несомненно, потребует безоговорочного подчинения, и ослушайся она, неизвестно, какие последствия это может иметь для их дальнейших отношений.

Д'Эврон молчал, погрузившись в свои не очень приятные мысли. Граф Линтон считался одним из лучших в Англии фехтовальщиков и еще более искусным стрелком из пистолета: ссориться с ним было опасно. Но шевалье гораздо больше беспокоило то, что в данном случае Джастин может счесть для себя унизительным вызывать на дуэль какого-то безродного французского эмигранта и просто отхлещет того плеткой. И никто его за это не осудит…

Когда экипаж остановился у подъезда дома Линтона, было уже почти шесть часов вечера. Молодая графиня явно нервничала. В семь супруги должны были ужинать, а потом ехать смотреть новую пьесу. Джастин, зная любовь жены к театру, старался не пропустить ни одной интересной постановки.

— В следующий раз нам надо будет все получше продумать, — сказала Даниэль, опираясь на руку шевалье и вылезая из экипажа. — И стараться управляться с делами до полудня.

— Вы правы, графиня.

Д'Эврон поднес руку Даниэль к губам и потом долго смотрел ей вслед. Она легко взбежала по каменным ступеням лестницы и дернула за шнурок звонка.

Бедфорд встретил госпожу низким поклоном. Даже если дворецкий и заметил что-то необычное в той спешке, с которой его молодая хозяйка взлетела к себе на второй этаж, этого нельзя было прочесть на его невозмутимом лице.

Даниэль ворвалась к себе в спальню, и навстречу ей сразу бросилась испуганная взволнованным видом хозяйки Молли.

— Скорее, Молли! — еле переводя дыхание, поторапливала девушку Даниэль. — Надо поскорее переодеться. Ой, только не дотрагивайтесь руками до моих сапог. Они все в грязи.

Молли схватила со спинки кровати полотенце и, стащив с его помощью сапоги с ног хозяйки, зажала себе пальцами нос. Спокойно вынести сразу же распространившийся по комнате отвратительный запах было невозможно. Но Даниэль продолжала ее торопить:

— Помогите мне сменить платье! Быстрее! И уберите подальше эти ужасные сапоги! Они провоняют всю комнату!

Даниэль повернулась спиной к Молли, и та принялась спешно расшнуровывать ее платье и расстегивать пуговицы. К смачным выражениям своей молодой госпожи она уже успела привыкнуть.

— Благодарю, Молли, — облегченно вздохнула Даниэль, когда платье было снято. — Остальное я сумею сделать сама. А вы займитесь сапогами…

…Домашние чуть не пропустили графа Линтона, позволившего себе на этот раз недостойную его положения и титула выходку — вернуться домой пешком. Джастин сам отпер входную дверь, никем не замеченный прошествовал через холл и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Тут ему навстречу выскочила Молли, державшая в вытянутых руках грязные сапоги. Граф остановился и удивленно посмотрел на девушку. Смутившись, та принялась что-то быстро объяснять, но говорила настолько сбивчиво и запутанно, что граф только пожал плечами и пошел дальше.

В своей комнате Джастин застал Питершама, который чуть ли не единственный из всей прислуги поджидал хозяина. Когда граф появился на пороге, верный слуга старательно смахивал невидимые пылинки с его парчового вечернего костюма. Питершам помог Линтону стянуть сапоги и осторожно снял с могучих плеч хозяина роскошный синий камзол. В этот момент из-за ведущей в комнату Даниэль двери донеслось глухое бормотание, напоминавшее сдержанные ругательства. Граф улыбнулся и, как был — в рубашке и носках, вошел к жене. С первого взгляда Джастин понял, в чем дело. Даниэль, с пунцовым от напряжения лицом, отчаянно пыталась справиться с корсетом и кринолином. Услышав звуки шагов за спиной, она обернулась:

— А, вы уже дома, милорд! Эти идиотские шнурки и тесемки запутались в узел, и я не могу с ними справиться!

— Ай-ай-ай! Как нехорошо с их стороны! — покачал головой Джастин и, подойдя к супруге, встал за ее спиной. — А где же Молли?

— Сейчас вернется. Я попросила ее принести мне чашку чаю.

Из груди Даниэль вырвался вздох облегчения, ибо шнурки и тесемки, наконец, распутались. И тут же на пороге появилась Молли. Более неудачного момента для появления она не могла себе выбрать. Взгляд графа с удивлением скользнул по ней: ожидаемого подноса с чаем в руках у Молли не было.

— Молли, вы забыли про чай, — быстро произнесла Даниэль, бросая на девушку выразительный взгляд. — Впрочем, это не имеет значения, все равно у нас нет времени. Я лучше бы выпила легкого вина. Вам не трудно принести мне бокал, милорд?

Джастин утвердительно кивнул головой и направился в свои апартаменты, где у него хранились графины с красным вином, портвейном, ликерами и разными сортами коньяков. Налив бокал, он вернулся в спальню жены.

Даниэль, одетая в шелковый халат, сидела за туалетным столиком перед зеркалом. Молли делала ей прическу.

— А, спасибо, милорд, — поблагодарила она графа, одарив его лучезарной улыбкой. Однако дурное настроение Джастина от этого не улучшилось. У него появилось сильное подозрение, что разбойница жена где-то успела серьезно напроказить. Говорить с ней на эту тему в присутствии Молли и Питершама было бесполезно и к тому же неприлично. Но ничего, она будет у него на глазах весь вечер, так что расследование надо просто отложить до более удобного момента.

Но получилось так, что после спектакля граф потерял всякий интерес к дневным проделкам супруги. За ужином Даниэль говорила так много, быстро и умно, что Джастин едва успевал отвечать. Речь шла исключительно о только что просмотренной пьесе, и это очень радовало графа. В последнее время Линтон изо всех сил старался доставлять жене именно те удовольствия, которых она долгие годы была лишена. И для начала Джастин начал вывозить ее в театр. Сидя рядом, он искоса наблюдал, как реагирует Даниэль на происходящее на сцене. Та весело смеялась, ударяя ладонями по коленкам, во время комедий и фарсов, глубоко переживала вместе с актерами каждое слово, когда давали трагедию. И вообще превращалась в ребенка, впервые попавшего в чудесный мир фантазии.

Сегодня на спектакле присутствовала и Маргарет Мейнеринг. Она сидела в своей ложе, глядя больше не на сцену, а на человека, любовницей которого была на протяжении пяти лет. И мучительно завидовала им обоим: Линтону и его юной жене…

— Джастин, — шепнула Даниэль на ухо мужу, — кто та дама в темном полосатом платье? Она смотрит на нас просто с каким-то зоологическим интересом.

— Где?

— В ложе третьего яруса.

Даниэль хотела было показать в ту сторону пальцем, но граф вовремя схватил ее за руку.

— В приличном обществе не принято показывать на кого-то пальцем, — шепнул он.

Даниэль тихо захихикала:

— Насколько я понимаю, ее прическа называется «а-ля каприччо». Это означает — «непостоянство».

Наконец Джастин увидел ту, о ком вела речь Даниэль, и глубоко вздохнул:

— Эта женщина — Маргарет Мейнеринг, дитя мое.

— Ах вот оно что! — нахмурилась Даниэль. — Вы меня ей представите, не так ли?

— Нет, — твердо ответил граф.

— Почему же? — спросила она с самой невинной улыбкой, которая, однако, не обманула Джастина. — Или эта дама пользуется не слишком большим уважением?

— Ее очень уважают, причем в самых высших кругах. Но было бы неэтичным знакомить жену с бывшей любовницей.

— Пойдут разговоры?

— И еще какие!

Граф оглянулся и с облегчением вздохнул, увидев группу поклонников своей жены, только что появившихся в ложе напротив. У него родилась надежда, что они сумеют отвлечь Даниэль от столь неприятного разговора. К удовлетворению Джастина, так и произошло. Как только начался антракт и супруги вышли в фойе, шумная толпа воздыхателей настолько плотно окружила Даниэль, что граф потерял ее из виду. Когда же он снова отыскал свою дражайшую половину, Даниэль была занята оживленным разговором с некоей леди Брахам, которую едва-едва знала. К своему неудовольствию, Линтон увидел рядом с ними и Маргарет. Но что окончательно вывело графа из себя, так это конец фразы Даниэль, который он сумел расслышать:

— Очень рада нашему знакомству, леди Мейнеринг. Насколько я знаю, вы давнишний друг графа Линтона.

— Да, это так, — пробормотала Маргарет, благодарно улыбаясь подошедшему Джастину и стараясь не замечать кислого выражения на его лице. — Примите мои поздравления, леди Линтон.

Леди Мейнеринг повернулась к графу и протянула ему руку:

— Добрый вечер, Линтон.

— Добрый вечер, мадам, — ответил Джастин, наклонившись к руке Маргарет и прижав к губам ее пальцы. Затем он выпрямился и вежливым поклоном приветствовал всех остальных, будто не замечая их крайне изумленных лиц.

— Извините, — улыбнулся он, — но нас ждут. Правда, дорогая?

На щеках Даниэль вновь появились две ямочки. Граф предложил ей руку, и она положила свою ладонь на парчовый рукав его кремового камзола…

Когда их никто не мог слышать, Даниэль сказала:

— Не надо на меня сердиться, Джастин. Вы же сами не захотели меня представить. Так что я не вышла за рамки приличий. Правда, мне показалось, что леди Брахам чуть не упала в обморок.

Даниэль весело засмеялась, однако ее супруг сохранял гробовое молчание. Оно продолжалось и в экипаже, который вез их в один из самых фешенебельных лондонских ресторанов. Линтон заказал там ужин для небольшой компании. Предполагалось, что это развлечет также и его жену. Хотя после инцидента в театре он гораздо охотнее отвез бы Даниэль прямо домой.

В ресторане их уже ждали кузен Джулиан, сэр Энтони Фэншоу, лорд Филипп Кортлэнд и молодой виконт Уэстмор. Линтон все с тем же каменным выражением лица подвел к столу жену и жестом пригласил всех рассаживаться.

— Мой муж сегодня на меня ужасно зол, — объявила Даниэль. — Дело в том, что я ухитрилась быть представленной леди Мейнеринг, которая до нашей женитьбы была его любовницей. Думаю, что ни для кого из вас это не секрет.

Даниэль обвела взглядом стол: на лицах гостей застыло ошарашенное выражение. Поняв, что совершила очередной промах, она стала оправдываться:

— Мне казалось абсолютно необходимым, чтобы общество не заблуждалось насчет моей осведомленности, а также убедилось в моих искренних дружеских чувствах к леди Мейнеринг. Теперь все в порядке. Разве нет?

Над столом повисло тягостное молчание. Несколько мгновений спустя его нарушил лорд Джулиан:

— Черт побери! Скажите, Данни, какой следующий сюрприз вы намерены нам преподнести?

— Да-а, — протянул сэр Энтони. — До сих пор я не слышал, чтобы законные жены искали знакомства с любовницами своих мужей.

— Но ведь леди Мейнеринг уже давно не любовница Джастина, — спокойно отреагировала Даниэль, пригубив бокал шампанского. — Я ведь сказала, что все это было задолго до нашей женитьбы. Или вы ничего не поняли? Конечно, если бы она оставалась в близких отношениях с моим мужем, я бы никогда не подумала с ней знакомиться.

— Логично, — кивнул головой лорд Филипп. — В этих рассуждениях есть здравый смысл.

Снова на некоторое время воцарилось молчание. Каждый погрузился в свои мысли. Линтон же вдруг почувствовал прилив хорошего настроения. Ведь его жена, уже прошедшая кое-какую школу в лицемерном высшем свете, одним ударом пресекла саму возможность возникновения грязных сплетен. Кто посмеет шепнуть Даниэль хоть словечко о бывшей любовнице мужа, когда она уже сама все сказала и прибавить к этому нечего?

— А теперь давайте отложим в сторону все разговоры о достойном сожаления поведении леди Даниэль и примемся за ужин, — сказал он. — И вообще мне кажется, что этот фешенебельный ресторан не совсем подходящее место для подобных дискуссий.

— Правильно, черт побери! — согласился виконт Уэстмор. — К тому же зачем втягивать в них женщин?

— Вы забыли, Уэстмор, что как раз я и начала этот разговор, — рассмеялась Даниэль.

— Мы говорили о бабах, — мрачно напомнил лорд Джулиан.

— Боже мой, кузен, вы несносны! Джастин, защитите меня от этого грубияна!

— И не подумаю. Напротив, полностью его поддерживаю. Ешьте спокойно свой ужин!

Вечер получился веселый, с обильной и вкусной едой. Линтон очень быстро отказался от уже ставшей для него привычной роли школьного учителя, наставляющего учеников. Его молодые друзья, считавшие себя предельно искушенными во всем, а потому неизменно демонстрировавшие на людях крайнюю усталость от жизни, вдруг стали при Даниэль простыми и очень милыми людьми. Молодую графиню они воспринимали, как любимую родную сестру, хотя и чуть флиртовали с этой красивой женщиной, сумевшей выйти замуж за графа Линтона. Самому же графу все это доставляло большое удовольствие. Улыбка весь вечер не сходила с его лица…

А ночью в постели Джастин получил не только законную жену, но и не знающую удержу страстную любовницу. Ее руки, губы, ее тело играли с ним в какую-то волшебную, полную непередаваемого наслаждения игру. Она дарила ему свою любовь, пробуждая жар во всем теле, заставляя кипеть кровь в жилах. А потом отдавала себя супругу, который делал с ней все, что хотел.

Глава 11

Ваше лицо в тот момент было достойно кисти художника, — со смехом вспоминала Маргарет Мейнеринг сцену в театре, сидя вечером несколько дней спустя в своей маленькой гостиной и наливая Линтону бокал портвейна. — И все же не таким смешным, как у леди Брахам.

— Мне потом сказали, что бедняжка чуть не упала в обморок, — сухо заметил Джастин.

— А ваша девочка-жена просто очаровательна. Но вы уверены, что сможете держать ее в руках?

— Мне это не так часто требуется. Даниэль очень редко позволяет себе бесцельное озорство. Вот ваш сын…

Линтон откинулся на спинку глубокого кресла и пригубил бокал. Это очевидное нежелание графа обсуждать свою жену Маргарет восприняла со смешанным чувством уважения и досады. Даниэль уже давно заинтриговала ее, когда же она увидела вместе мужа и жену, этот интерес значительно возрос. Но теперь разговор зашел об Эдварде.

— Дела совсем плохи? — глухо спросила она. — Я этого так боялась!

— Я бы не приписывал все только пристрастию к азартным играм, — осторожно ответил граф. — Тем не менее вчера я побывал в «Голубом ангеле» и застал там Эдварда все в таком же подавленном состоянии. Но для этой компании такие детали, как чувства или настроение, не имеют никакого значения: им нужно лишь обобрать простака. Когда же негодяи убедятся, что с вашего сына взять больше нечего, они тут же перестанут иметь с ним дело. И все же он связался с шайкой Шелби…

Граф замолчал и пожал плечами.

— Что мне делать, Джастин? — прошептала Маргарет с отчаянием во взгляде.

— Если Эдвард не захочет прислушаться к голосу разума, то вам не останется ничего другого, как пустить все на самотек. Поверьте, Маргарет, очень скоро у вашего сына в кармане не останется ни гроша, и двери всех злачных заведений будут тут же для него закрыты.

— Но прежде мы оба разоримся! Джастин, неужели вы ничем не можете помочь?

— Если вы согласитесь, я мог бы сделать его финансовое положение достоянием гласности. Но это будет унизительным не только для него, но и для вас.

— Вы не хотели бы сначала поговорить с ним? И во время разговора сообщить, какие шаги намерены предпринять? Может быть, это на него подействует?

— Я не пользуюсь авторитетом у вашего сына, Маргарет, — со вздохом произнес Линтон и встал. — Извините, дорогая, мне пора. Конечно, я скажу Эдварду пару слов, но не больше. Если это не подействует, то, с вашего разрешения, я организую небольшую утечку информации. Уверен, что после этого он сам запросится в армию. Командиром полка вашего сына вряд ли назначат, но я постараюсь выхлопотать для него мало-мальски приличное звание.

— Спасибо вам, друг мой, — сказала Маргарет, провожая Линтона. — До скорого свидания. Вы ведь не забудете меня? Умоляю вас: сразу же сообщите мне, если вам что-нибудь удастся узнать или сделать.

— Непременно. Доброй ночи, Маргарет.

Он взял ее руки и наклонился, чтобы поцеловать в щеку, затем открыл дверь и шагнул в темноту ночной улицы. Как раз в эту минуту мимо проезжал чей-то экипаж. Граф не обратил на него никакого внимания: мог ли он знать, что стал объектом чьего-то пристального внимания…

…Даниэль дома не было. Она поехала на какой-то прием и еще не вернулась. Выслушав доклад дворецкого, Джастин прошел в библиотеку с намерением тут же написать короткую записку Эдварду Мейнерингу.

На столе он увидел официальное послание на имя Даниэль, написанное смелым неровным почерком. Джастин взял конверт и прочел обратный адрес. Почерк был явно мужской. Но по правилам хорошего тона, послания должны ложиться на стол его супруги вместе с утренней чашкой горячего шоколада, а не около полуночи. Граф поймал себя на мысли, что его реакция на этот конверт мало чем отличается от реакции его жены на письмо Маргарет. Действительно, он испытывал некоторое любопытство. Возможно, даже нечто, большее, чем просто любопытство. Но Джастин не сомневался, что Даниэль со свойственной ей прямотой откажется познакомить его с содержанием письма.

Прошло минут пятнадцать, и из прихожей донесся голос Даниэль, желавший доброй ночи швейцару. Джастин тут же вышел из библиотеки и направился навстречу жене.

— Милорд, сегодня вы меня опередили, — приветствовала его Даниэль, расцветая улыбкой. — Я провела замечательный вечер. Вы просто не поверите, что рассказывают сейчас о леди Мейси! Она, несомненно, беременна, несмотря на свои уже тридцать три с лишним года. Ее муж — совсем старик: ему шестьдесят, если не больше. Так вот. У нее есть любовник, очень молодой. И все говорят, что…

— Могу себе представить, что все говорят.

Джастин решил не посвящать стоявшего рядом швейцара в светские сплетни и, осторожно обняв жену за плечи, провел ее в библиотеку. На Даниэль было вечернее платье золотистого цвета, на шее красовалось бриллиантовое ожерелье мадам де Сан-Варенн. Однако сияние камней бледнело перед блеском глаз молодой графини и таинственным мягким свечением, струившимся от ее кожи матового цвета.

— У вас появился еще один поклонник, любовь моя, — вкрадчиво проговорил граф, передавая жене конверт и следя чуть прищуренными глазами за ее реакцией. Ему вдруг показалось, что во время чтения письма оголенные плечи Даниэль слегка вздрогнули…

— Это всего лишь от шевалье д'Эврона, — сказала она совершенно спокойно. — Он пишет, что хотел бы завтра утром прокатиться со мной в своем экипаже.

Даниэль разорвала письмо на мелкие кусочки и небрежно бросила обрывки в корзину для мусора.

— И вы поедете?

— Почему бы и нет? — с вызовом ответила она, слегка прикусив нижнюю губку. — Мы с ним говорим по-французски, вспоминаем родину и… прошлое. Неужели вы не можете понять, что встреча с соотечественником приносит мне удовольствие?

— О, Даниэль, я отлично все понимаю!

Граф направился было к двери, но Даниэль его остановила:

— Джастин, я хотела бы с вами кое о чем поговорить.

— К вашим услугам, миледи.

— Видите ли, мне пришлось снять значительную сумму с вашего счета для помощи французским эмигрантам, попавшим в тяжелое положение. Я, наверное, должна была сказать вам об этом раньше, но по некоторым причинам не могла так поступить.

Она замолчала и печально улыбнулась. Джастин же неожиданно для себя самого облегченно вздохнул:

— И почему вы решились на это теперь, любовь моя?

— Потому что в ближайшем будущем мне, возможно, придется истратить гораздо больше.

— Понятно, — кивнул головой граф, заправляя левую ноздрю табаком. — Скажите, Данни, вы спрашиваете моего разрешения или просто ставите меня перед фактом?

— Последнее, сэр, — мрачно ответила Даниэль. — Я не могу отказать этим людям в помощи. Положение, в котором они очутились, можно назвать просто ужасным. Почти все, что у них было, пришлось оставить во Франции. Здесь им очень трудно найти работу. А дети… Дети в полном смысле этого слова голодают.

Линтон понял, что в этой истории не было даже намека на игру или какое-нибудь озорство, столь привычное для его супруги. Все выглядело очень серьезно. Даниэль, подобно бесценному бриллианту, вновь открылась ему своей новой, ранее неизвестной гранью.

— Д'Эврон тоже в этом участвует?

— Он первым забил тревогу и всеми силами старался помочь этим людям. Помимо нас, есть и другие люди, согласившиеся ссужать несчастных деньгами и оказывать им разные услуги. Сейчас шевалье пытается создать целую организацию для помощи французским эмигрантам. Ведь один человек мало, что может сделать, Джастин. Все ваше огромное состояние в этом деле — капля в океане.

— Я верю, Данни, что вы все же воздержитесь от того, чтобы бросить все мое состояние в океан, — пошутил граф, не без лукавства посмотрев на жену.

Та в ответ тихо засмеялась:

— Первым делом, милорд, я продам свои драгоценности.

— Будем считать, что вы тоже пошутили, Данни. Но я честно признаюсь, что не нахожу в этом деле ничего забавного.

— Я понимаю, милорд, — проговорила Даниэль, опустив глаза.

— Возмутительно, — беззлобно проворчал Линтон. — Конечно, Данни, вы можете поступать, как найдете нужным, но все же не переходите границ разумного в своей филантропической деятельности. Решено?

— Решено, — эхом откликнулась Даниэль и лучезарно улыбнулась мужу. — Я все очень аккуратно записываю, Джастин. Не хотите посмотреть?

Она подошла к столу, выдвинула один из ящиков и извлекла из его дальнего угла лист бумаги, сплошь испещренный цифрами. Джастин внимательно изучил записи, и лицо его расплылось в довольной улыбке: итоговая сумма расходов Даниэль не превышала размеров проигрышей, которые многие увлекающиеся фараоном ветреные жены позволяли себе каждый вечер. Вдруг Джастин неожиданно резко спросил:

— Даниэль, а вы доверяете д'Эврону? Ведь, насколько я понимаю, он часто действует от вашего имени.

Даниэль вспыхнула от возмущения:

— Вы считаете меня совсем безмозглой дурой, сэр? Неужели я предоставила бы этому человеку карт-бланш в пользовании вашими деньгами, если бы ему не доверяла?

— Нет, конечно, нет! Извините меня, Даниэль. Я вовсе не хотел поставить под сомнение честность шевалье или ваше умение разбираться в людях. Хорошо. Будем считать этот разговор законченным. По крайней мере, на сегодня. Но прошу вас информировать меня о том, как идут дела, в той мере, какую сочтете необходимой.

— Хорошо. И еще одна проблема. Среди этих эмигрантов есть семья Дюкло. О ней мне также рассказал шевалье д'Эврон. Я хотела бы объяснить вам, милорд, как именно собираюсь им помогать…

Даниэль не спала почти всю ночь, терзаясь чувством вины: впервые она солгала Джастину. Попытки успокоить свою совесть тем, что это был не прямой обман, а просто умолчание о некоторых деталях, успеха не имели. Факт оставался фактом: Даниэль намеренно сказала мужу полуправду и сделала это для того, чтобы иметь возможность участвовать в работе группы д'Эврона, а также устранить подозрения Джастина в отношении остальных ее дел.

Линтон же спал безмятежным сном рядом с супругой, положив руку на ее обнаженное бедро. Когда же он проснулся, то обнаружил, что Даниэль все еще спит, причем очень крепко. Джастин осторожно сполз с кровати, прикрыл одеялом плечи жены и долго всматривался в ее почему-то нахмуренное лицо. Видимо, даже во сне Даниэль не отпускало чувство внутреннего напряжения, о чем говорила тоненькая морщинка между густыми бровями. Такое выражение лица часто бывало у нее в Париже, когда она изображала из себя уличного забияку. Линтон подумал, что, возможно, горестное положение соотечественников пробудило в Даниэль трагические воспоминания из собственной жизни. Если это так, то все его попытки оградить жену от страшных дум о прошлом пропали даром. Но ведь есть пределы возможностей для человека, который задался целью вылечить другого. Многое зависит от «пациента», а в том, что Даниэль всегда умела крепко держать в руках свою судьбу, сомневаться не приходилось. Об этом говорила вся ее прошлая жизнь — сорванца и бездомного бродяги с живым, как ртуть, темпераментом и дерзким, порой даже злым языком.

Прошло еще около двух недель. Как-то раз филантропическая деятельность привела Даниэль на еще одну узкую и грязную улицу, но уже в другом конце города. На этот раз графиня ехала не в экипаже шевалье, а гордо плыла одна, сидя в кресле на носилках. Около Флит-Маркет она приказала носильщикам остановиться и сошла на землю.

Даниэль уже не в первый раз совершала подобные экскурсии без сопровождения д'Эврона, поэтому без малейшего колебания направилась к почерневшему от грязи и копоти дому, где, по ее сведениям, жила очередная эмигрантская семья. Повернув дверную ручку, Даниэль вошла в темную прихожую.

Из-за левой двери доносились приглушенные голоса.

Графиня решительно открыла ее и вошла.

Это была маленькая, очень холодная комната, в которую через единственное, покрытое толстым слоем грязи окно с трудом пробивался дневной свет. Кроме того, в углу мерцала полузаплывшая свеча. Сидевшие за длинным столом девочки-подростки что-то делали. Их руки напоминали тоненькие палочки, там и здесь просвечивавшие сквозь рваные рукава. Ни одна из них не подняла головы и даже не взглянула на вошедшую в комнату даму. Причина отсутствия у детей всякого интереса к происходящему стала для Даниэль понятной, как только она посмотрела в дальний угол. Там, на старом стуле, сидело существо, лишь отдаленно напоминавшее женщину. Каждая ее покрытая огромными коричневыми веснушками рука была толщиной с древесный ствол, одежда — если это можно было так назвать — состояла из бесформенного, серого от грязи тряпья, голову покрывала засаленная косынка, из-под которой выбивались грязные, свалявшиеся седые космы.

— Что вам угодно? — прохрипела женщина, с трудом преодолевая одышку. Даниэль в лицо повеяло таким запахом винного перегара, что она невольно отступила на шаг к двери.

— Почему вы разрешаете детям работать в темноте, — властным тоном начала Даниэль. — Вы хотите, чтобы они совсем ослепли?!

Миссис Бамбри — так звали женщину — опешила от столь неожиданной атаки. Нижняя ее губа отвисла, а усыпанные мелкими коричневыми крапинками глаза уставились на незваную гостью: ей еще никто и никогда не делал подобных выговоров. И уж конечно, миссис Бамбри не ожидала их услышать от молодой знатной дамы, неведомо откуда объявившейся в ее вертепе. Впрочем, ей еще не доводилось встречаться со сливками лондонского общества. Сидевшие за столом девочки занимались изготовлением предметов дамского туалета, а именно, нижнего белья для высокопоставленных леди. Бамбри имела дело лишь с агентом, дававшим ей заказы, снабжавшим материалом и торговавшимся по поводу цен.

За столом прошел легкий смешок. Рука миссис Бамбри мгновенно взметнулась вверх, и сидевшая с краю девочка оказалась на полу вместе со своей табуреткой. Даниэль стоило большого труда сдержаться и не кинуться на защиту несчастных детей. Но этого нельзя было делать: как только «знатная дама» уйдет, здесь начнется самая настоящая расправа.

— У вас есть официальный договор с этой девочкой?

— С Эстеллой Ланчон? А вам какое дело?

— Такое, что я хочу его расторгнуть. И прежде чем все эти девочки продолжат работу, нам придется с вами очень серьезно поговорить. Разумеется, не здесь.

Даниэль повернулась и пошла к двери, но тут же почувствовала, что кто-то схватил ее за юбку. Обернувшись, Даниэль увидела перед собой миссис Бамбри; лицо старой ведьмы выражало полную растерянность. Графиня брезгливо посмотрела на эту омерзительную тварь:

— Здесь есть еще какая-нибудь комната или чулан, где мы могли бы поговорить наедине? Пусть там будет так же грязно. Меня это уже не смущает.

Мадам Бамбри, давно свыкшаяся с грязью и следившая только за чистотой рук девочек, растерянно огляделась по сторонам. Казалось, она только теперь заметила, что комната мало чем отличается от самого запущенного свинарника. Бросив злобный взгляд на молодую, элегантно одетую даму, стоявшую посреди этой несусветной грязи, Бамбри кивнула в сторону маленькой двери, почти затерявшейся среди сваленных в кучу и покрытых толстым слоем пыли обломков старой мебели.

— Вон там.

Они вошли в малюсенькую темную комнатушку, и хозяйка подвинула графине полуразвалившееся кресло, от которого во все стороны расплылось густое облако пыли. Даниэль сморщилась и осталась стоять.

— У вас есть договор с Эстеллой, мадам? — повторила она.

— Есть. Сроком на три года.

— Тем не менее, мадам, я приехала, чтобы расторгнуть его уже сейчас. О цене мы договоримся.

Глаза Бамбри забегали. В голове у нее мелькнула мысль, что за приличную цену от услуг Эстеллы можно было бы и отказаться. Желающих получить работу кругом было хоть отбавляй. Пусть и не таких искусных, как Эстелла, но ведь научить можно кого угодно.

— Сколько? — односложно спросила она.

— Сто гиней.

Даниэль знала, что эта сумма гораздо больше той, которую Бамбри платит девочке за ее рабский труд. Понимала она и то, что называет всего лишь начальную сумму и хозяйка сейчас начнет торговаться.

— Я не могу расторгнуть договор за такую цену, — тут же запротестовала Бамбри. — Эстелла — одна из моих лучших работниц. На ее обучение ушел не один месяц.

При этом она, естественно, не упоминала о побоях, которыми награждала девочек, и об их полуголодном существовании.

— Я хотела бы посмотреть договор, — сказала Даниэль. — Согласитесь, что трудно вести переговоры, не видя самого документа.

Мягкий тон графини и ее очевидная осведомленность в такого рода делах убедили мадам Бамбри в том, что игра стоит свеч. Торговля возобновилась.

— Сто шестьдесят, — назвала она очередную цену, выкладывая на пыльный стол договор. — И ни пенни меньше. Я работала с этой девочкой много месяцев. Поначалу она даже не умела прилично говорить по-английски!

— Можно посмотреть договор?

Даниэль наклонилась над столом и выхватила документ из рук хозяйки. Прочитав его, она с

презрением посмотрела на миссис Бамбри:

— Сто гиней, это гораздо больше того, чего вы заслуживаете.

— Отдайте бумагу, слышите?!

Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге выросла фигура мужчины, рост и комплекция которого превышали размеры миссис Бамбри почти вдвое.

— Что здесь происходит? — гаркнула фигура оглушительным басом.

— Ничего особенного, — спокойно ответила Даниэль. — Скажите, эта… женщина — ваша жена? Если да, то я попросила бы вас принести нюхательной соли. Она немного не в себе, понимаете?

Пока муж и жена обменивались раздраженными и недоумевающими взглядами, Даниэль разорвала в клочки договор и выложила на стол сотню гиней.

— Если желаете, то можете пересчитать. Но уверена, что тут все правильно.

Она повернулась и вышла из комнаты. Сидевшие за столом девочки молча смотрели на нее.

— Эстелла, — обратилась Даниэль по-французски к девочке, которую несколько минут назад ударила мадам Бамбри, — пойдем со мной.

Эстелле было, наверное, лет десять. На ее худом бледном личике выделялись только глубоко запавшие, окруженные синевой глаза. Худенькое тельце сжалось в комок, как будто в ожиДанни побоев.

— Чего вы хотите от меня, мадам? — испуганно прошептала она.

— Не бойся, детка. Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда. Мы поедем домой к маме. Она тебя очень ждет.

Эстелла неуверенно встала и со страхом посмотрела на дверь, за которой скрылась ее хозяйка.

— Пойдем, детка.

Даниэль взяла девочку за ручку, чувствуя, что каждая минута промедления работает против нее. Трудно было предположить, что сделают те двое, когда опомнятся. Вдобавок никто, даже шевалье д'Эврон, не знал, что графиня Линтон сейчас находится в этих трущобах. Конечно, у нее был пистолет, но к нему следует прибегнуть только в случае крайней необходимости.

Даниэль чуть ли не силой вытащила Эстеллу из дома. На улице дожидались носильщики. Увидев еще одну пассажирку, они запросили двойную плату, хотя Даниэль вместе с девочкой весили гораздо меньше одного здорового мужчины из числа тех, которых им обычно приходилось таскать каждый день. Но у Даниэль не было никакого желания спорить.

— Договорились, — сказала она по-французски и, подсадив сначала Эстеллу, взобралась на носилки.

Трудно сказать, знали ли носильщики французский язык, но они поняли, что получат все сполна. К тому же им самим хотелось поскорее выбраться из этих неприветливых мест.

Даниэль отодвинула кожаную занавеску паланкина, чтобы показывать носильщикам дорогу, и, усадив Эстеллу себе на колени, принялась объяснять девочке, что ее отец нашел работу при кухне студенческого общежития на окраине города, а мать устроилась работать на конюшенном дворе, где ей дали хорошую комнату на втором этаже. Сама Эстелла теперь станет помогать отцу на кухне или присматривать за своими младшими братьями и сестрами, пока мать будет занята на работе. Конечно, такие занятия вряд ли выглядели привлекательно для девочки, жившей раньше в благополучной семье с тремя слугами, но большего Даниэль сделать для нее просто не могла.

И все же семейству Ланчон такая перемена должна была показаться настоящим чудом. Ведь они так долго прозябали в жалкой лачуге на мизерную зарплату, которую Эстелла получала за свой тяжелый и унизительный труд в мастерской мадам Бамбри…

…Девочка с радостным криком бросилась в объятия матери. Даниэль, не слезая с носилок, посмотрела ей вслед и удовлетворенно улыбнулась. Затем она приказала отнести себя домой на Гросвенор-сквер. Даниэль понимала, что носильщики очень устали, но отпускать их ей не хотелось, так как трудно было в этих трущобах найти других. Даниэль решила с лихвой вознаградить всю команду в конце пути, успокаиваясь мыслью, что носильщики не захотят терять богатого клиента.

Рядом с Гросвенор-сквер Даниэль приказала остановиться и сообщила носильщикам, что отсюда сможет дойти сама. Она слезла с носилок, расплатилась и уже сделала несколько шагов по направлению к дому, до которого оставалось действительно не больше ста метров. Внезапно Даниэль остановилась и неуверенно осмотрелась по сторонам. Нет, она не испугалась чьего-либо нападения; юную герцогиню беспокоила опасность совсем другого рода, опасность, которая могла исходить от чьих-то завистливых или просто недружелюбных глаз. Подумать только! Графиня Линтон возвращалась домой пешком, одна, без сопровождения… Какая великолепная пища для сплетен!

Даниэль еще продолжала размышлять, когда услышала над самым ухом знакомый голос:

— Данни, черт побери, что все это значит?

— Джулиан! Сам Бог мне вас посылает! Пожалуйста, предложите мне руку и проводите до дома.

— Охотно. Но, кузина, вы понимаете, что делаете? Ездить на простых носилках по городу! Да если Джастин…

— Тише, кузен, — мягко прервала его Даниэль. — Нам нечего бояться, поскольку Джастин ничего не узнает.

Джулиан не был так уверен в этом, ибо хорошо знал своего двоюродного брата, от которого мало что могло укрыться.

— Данни, вы чем-то стали тайно заниматься, и я хотел бы знать, чем именно. Я даже настаиваю на этом!

— Настаиваете, Джулиан?

— Да, черт побери, настаиваю! И если вы сейчас же не скажете, куда и зачем только что ездили, то, честное слово, я расскажу Линтону обо всем, чему был здесь свидетелем!

— Джулиан, вы этого не сделаете!

— Почему?

— Потому что не родились шпионом!

— Что ж, мне придется вас разочаровать.

Неожиданно для самого себя Джулиан произнес эту фразу куда более жестким тоном, чем хотел, а Даниэль, как никогда, хотелось выговориться и хоть чуть-чуть облегчить душу. В умении кузена хранить тайны Данни ни минуты не сомневалась. Так же, как и в том, что он никогда не станет пересказывать ее мужу всякие сплетни и слухи. Итак, Даниэль намекнула Джулиану на особую конфиденциальность их разговора и предупредила, что кузен, возможно, сам не будет рад ее откровенности.

Джулиан вполне проникся ответственностью за сохранение в секрете того, что ему предстояло услышать. В его памяти еще не изгладился образ сорванца в таверне по дороге в Дувр, поэтому Джулиан мог себе представить, на что способна супруга его кузена при соответствующих обстоятельствах. Что ж, если Даниэль не решается рассказать свою тайну Джастину, то пусть поделится ею с ним; тогда хоть один член семьи будет посвящен в ее дела.

Они закрылись в личной гостиной Даниэль, и та рассказала Джулиану все. Тот пришел в ужас. Больше всего его возмутило, что человек, считающийся джентльменом, позволил себе вовлечь в подобную авантюру женщину. Вначале Даниэль восприняла подобную реакцию кузена с раздражением. Но затем принялась над ним смеяться:

— Джулиан, друг мой, шевалье ни в коем случае не принуждает меня оказывать услуги своим соотечественникам. Я пошла на это сама, по доброй воле. И уверяю вас, это вовсе не опасно.

Каким-то образом в руках Даниэль очутился тот самый пистолет с серебряной рукояткой. Джулиан на мгновение отшатнулся, затем почти испуганно попросил:

— Даниэль, умоляю, дайте его мне! У вас может случайно соскочить палец и…

— Мой палец может соскочить? — переспросила Даниэль и закатилась от смеха. — Да вы глупы! Джулиан, если вы сомневаетесь в моем умении обращаться с огнестрельным оружием, то спросите у Джастина. Он может за меня поручиться, уверяю вас!

— Возможно. Но я буду чувствовать себя спокойнее и комфортнее, если вы уберете эту штуку куда-нибудь подальше.

— Ну если так, будь по-вашему.

Даниэль пожала плечами и положила пистолет обратно в карман.

— Что ж, теперь вы знаете мою историю, Джулиан. Напоминаю, что вы дали слово молчать.

— Слова я не давал, Даниэль. И не мог дать. Если во время одной из своих поездок вы, не дай Бог, исчезнете, то ничто не заставит меня молчать.

— Согласна. Но столь экстраординарный случай вряд ли возможен. Джастину же я не хочу ничего говорить по одной простой причине: он тут же запретит мне этим заниматься, и все пойдет прахом. Ведь так?

— Несомненно, — мрачно ответил Джулиан.

Он подумал, что каким бы снисходительным ни был его кузен к чудачествам своей супруги, в конце концов, и его терпение может иссякнуть. Пока им удается избежать скандала, но любая неловкость в этой рискованной игре грозит обоим безвозвратной гибелью репутации. Линтон никогда не поймет и не поддержит филантропической деятельности Даниэль в отношении своих бывших соотечественников. И, скорее всего не потому, что она противоречит правилам приличий, а потому, что эта деятельность опасна.

— Я сделала вас хранителем своей тайны, Джулиан. И одновременно несчастным человеком.

Даниэль взяла руки Джулиана в свои и посмотрела ему в глаза. В это мгновение ее улыбка, казалось, могла растопить камень.

— Вы не будете проявлять излишнего беспокойства по поводу всех этих дел. Не правда ли, кузен?

— Я постараюсь. Но если вы окажетесь в трудном положении, то сейчас же известите меня. Даете слово?

— Даю, Джулиан. А сейчас мне пора одеваться. Мы сегодня вечером едем в оперу. Кроме того, к ужину, вероятно, приедут гости. Мама Джастина и несколько ее друзей. Все женщины — кошечки, а мужчины — ретрограды и ворчуны. Но все равно, я должна быть скромно одета и вести себя предельно вежливо. Прошу простить меня, кузен.

Джулиан ехал домой и размышлял о только что услышанном. Его терзало неприятное чувство вины. Он понимал, что обязан положить конец всем этим скитаниям графини Линтон по лондонским трущобам, но не мог этого сделать… В любом случае без графа Линтона никак не обойтись. А теперь Джулиан связан с кузиной честным словом, которое нельзя нарушить. Что же делать? Что?!

И тут его осенило. Есть путь! Может быть, даже единственный! Надо серьезно поговорить с шевалье д'Эвроном, убедить этого француза, что он не имеет права вовлекать графиню Линтон в столь опасную авантюру… Да, именно так и надо поступить!

Джулиан бросился искать д'Эврона и обнаружил его в клубе «Уайте» игравшим в карты с престарелым лордом Мофри. По счастью, в клубе не было Линтона, который намеревался в тот вечер вместе со всеми участниками своего домашнего ужина поехать в оперу.

Джулиан подошел к карточному столу, за которым сидели шевалье с партнером, и приветствовал обоих обаятельнейшей, обезоруживающей улыбкой:

— Месье, я не мог бы попросить вас на два слова после окончания партии? — обратился он к французу.

Может быть, д'Эврон и был удивлен подобным приглашением от почти незнакомого человека, но на его худом, вытянутом лице не отразилось ничего. Он лишь чуть-чуть наклонил голову и совершенно бесстрастно сказал:

— Я к вашим услугам, лорд Джулиан.

Чтобы как-то занять время, Джулиан подсел к другому карточному столу, за которым банк держал сэр Энтони Фэншоу.

— Не хотели бы вы занять мое место, Джулиан? — спросил молодой денди, с усталым вздохом поднимаясь из-за стола и бросая на зеленое сукно горсть гиней. — Мне сегодня просто дьявольски не везет!

— Спасибо, Маркхэм, но удача сегодня отвернулась и от меня. Я лучше просто понаблюдаю за игрой.

Сэр Энтони бросил на него быстрый и понимающий взгляд. Джулиан любил карточную игру и всегда делал ставки, но при этом никогда не терял головы. Вот и сегодня он был в высшей степени серьезен и лишь покачал головой на молчаливое приглашение банкомета включиться в игру.

Когда д'Эврон закончил партию, Джулиан все так же сидел у стола и внимательно следил за ходом игры. Заметив подходившего к столу шевалье, он слегка кивнул ему головой и встал. Оба вышли из зала.

— У вас ко мне дело? — вполголоса спросил француз.

— Вы не хотели бы поехать ко мне? У меня есть великолепный коньяк.

Шевалье поклонился в знак согласия. Не говоря ни слова, они спустились по лестнице и так же молча пошли по улице. Каждый думал о своем, но ни тот, ни другой не забывали об опасностях, таившихся в темных переулках ночного города. Их руки машинально сжимали набалдашники тростей с запрятанными внутри шпагами…

— Коньяку, д'Эврон? — предложил Джулиан, как только они опустились в кресла у камина. Апартаменты, которые занимал лорд Карлтон, были в меру просторными и очень уютными. Они как раз подходили для молодого холостяка, никогда не беспокоящегося о своих доходах.

Шевалье в очередной раз утвердительно кивнул головой, и Джулиан позвонил. Не прошло и полминуты, как дверь открылась и появился слуга преклонных лет. Он выразительно посмотрел на хозяина и, убедившись, что тот еще довольно трезв, удовлетворенно улыбнулся. Джулиан заметил взгляд слуги, и, рассмеявшись, объяснил д'Эврону, что помнит Грейвса еще с детства, когда сам бегал в коротких штанишках.

— Вы хотите поговорить со мной о Данни, лорд Джулиан?

Шевалье был лет на пятнадцать старше лорда и решил, что пришло время самому проявить инициативу.

— Да, месье, о леди Линтон, — ответил нарочито подчеркнутым тоном Джулиан.

Д'Эврон никак не отреагировал на эту шпильку. Джулиан вздохнул и приступил к исполнению своего долга:

— Даниэль уже почти все рассказала, д'Эврон. И все же мне этого недостаточно. Я знаю, что сегодня она на обыкновенных носилках нанесла визит кому-то в трущобах Ист-Гейта. Причем ее никто не сопровождал… И если бы Линтон об этом узнал, то… бр-р! — Джулиан нервно передернул плечами.

— Это действительно опасно, — согласился шевалье, потягивая коньяк. — Тем не менее, милорд, леди Даниэль знает, как избегать опасностей. Только поэтому я сегодня счел возможным отпустить графиню Линтон одну. И именно в паланкине.

Джулиан подумал о пистолете.

— Возможно, вы правы. Но согласитесь, что рыскать по лондонским трущобам и выручать из беды подростков, работающих где-то по контрактам, неподходящее занятие для графини Линтон.

— А вы не думаете, что это должна решать она сама?

— Она бы не стала этим заниматься, если бы вы не вовлекли ее в подобную авантюру.

— Напротив, сэр. Данни действительно уже очень глубоко вникла в суть этого опасного, но благородного дела. И пошла она на такой шаг сама, без чьего-либо принуждения. Я мало что могу сделать, дабы заставить ее отказаться от этого занятия. Не стану отрицать, что первая наша поездка была совместной. Но затем Даниэль работала уже самостоятельно. Конечно, мы поддерживаем постоянный контакт друг с другом и советуемся, но ее имя стало настолько широко известным в городе, что теперь многие попавшие в трудное положение французы выходят на миссис Линтон без всяких посредников. Часто я об этом даже не знаю. Теперь она поступает так, как считает нужным.

— А как же Линтон?

— Его настроения меня не волнуют. В этом деле Данни и я — равноправные партнеры. Она сознательно идет на риск и всю ответственность за возможные последствия берет на себя. Даниэль никогда не поступила бы иначе. Поверьте, я слишком высоко ценю ее помощь, чтобы превращаться в придворного льстеца. Даже если бы Данни мне это позволила. Вы, вероятно, не очень хорошо знаете эту женщину, милорд, если надеетесь, что я осмелюсь даже попытаться как-то ограничить ее деятельность.

— Осмелиться мог бы Линтон. И это, откровенно говоря, меня очень беспокоит, меня и саму Данни. Скажите, д'Эврон, вы считаете все мои попытки вытащить Даниэль из этой истории бесполезными?

— Поймите, милорд, Данни сама делает выбор. Она отлично знает, на что идет, и даже решилась ради этого на обман мужа. Графиня не наивный ребенок, Джулиан.

— Согласен, но все-таки она слишком молода, — возразил Джулиан, хотя и понимал уже, что игра проиграна.

— Может быть, только по возрасту, но не по жизненному опыту. Я понимаю вас, дорогой друг, но ничего не могу сделать. Данни открыла вам свою тайну, и теперь вам решать, как с этой тайной поступить.

— Черт побери, как я могу с ней поступить! — воскликнул юный лорд. — Я не стану доносить Линтону, хотя он наверняка спустит с меня шкуру, если узнает.

— Боюсь, что с меня тоже, — улыбнулся шевалье.

— Видит Бог, вы правы! — согласился Джулиан, с мрачным видом наполняя бокалы. — В таком случае, д'Эврон, давайте выпьем за то, чтобы все оставалось тайной.

Только под утро лорд Джулиан Карлтон лег спать. Он был глубоко разочарован. Если бы Данни согласилась принять его покровительство в своей филантропической деятельности, возможно, еще не все было бы потеряно. Но происшествия предыдущего дня говорили о том, что надежда на такое развитие событий весьма слаба. Слишком упрямой оказалась его новоявленная кузина…

Глава 12

Я не совсем вас понимаю, Беатрис.

Взгляд Даниэль стал тяжелым и холодным. Леди Беатрис опустила глаза и принялась внимательно рассматривать свои колени. Она пришла сюда после долгих подстрекательств со стороны матери, но сейчас уже считала, что выполняет свой собственный долг перед женой брата. Пусть даже очень неприятный.

— Даниэль, дорогая, — сказала она, продолжая избегать взгляда графини, — я просто хочу вас предупредить. Лучше, если это сделает член вашей семьи, нежели кто-то из светских сплетников. Мама считает, что, чем больше вы будете знать, тем меньше станете обращать внимания на всякие грязные слухи. Это не так уж необычно, дорогая, и умная жена просто закрывает глаза на подобные вещи. Ревновать на виду у всех — значит опозорить свое имя.

— Другими словами, вы боитесь, что если кто-то начнет нашептывать мне о продолжающейся связи Джастина с его бывшей любовницей, то я выцарапаю этому доброжелателю глаза? Что ж, вы правы, дорогая сестрица, именно это и случится.

И на лице Даниэль появилась хищная улыбка, всегда заставлявшая Беатрис опасаться за судьбу своих собственных глаз. Однако достойная леди стойко держалась, выполняя наказ матери.

— Даниэль, вы не должны принимать все слишком близко к сердцу. Линтон намного старше вас, и глупо было бы надеяться всю жизнь держать его при себе. Мужчине нужно то, что жена подчас не в состоянии ему дать. Например, обыкновенный ребенок. Кстати, и за моим Бедлингтоном водятся мелкие грешки, — беззаботно рассмеялась Беатрис, — но меня это, признаться, не слишком беспокоит.

— Если бы я спала с лордом Бедлингтоном, то меня это, возможно, тоже мало бы волновало, — жестко ответила Даниэль. — Скорее наоборот: я была бы рада чуть-чуть отдохнуть от него.

Лицо Беатрис сделалось сначала пунцово-красным, потом побелело как мел.

— Как вы смеете! — воскликнула она срывающимся голосом.

— А как вы посмели?! — тут же отпарировала Даниэль. — Мне хорошо известно, что Джастин поддерживает отношения с миссис Маргарет Мейнеринг. Но чисто дружеские! Она попросила его совета в одном деликатном семейном деле, и он из самых добрых побуждений согласился ей помочь. А сейчас вам лучше уйти, иначе я за себя не отвечаю. И передайте вашей матушке, что я очень благодарна ей за участие. Но было бы еще лучше, если бы она не вмешивалась в мои личные дела.

Даниэль встала и дернула за шнурок звонка. В дверях тут же появился Бедфорд:

— Леди Линтон?

— Леди Бедлингтон уходит. Проводите ее.

Беатрис вышла с надменным видом, плотно сжатыми губами, не сказав больше ни слова. Никогда она не чувствовала себя столь униженной. И кем! Дерзкой, невоспитанной девчонкой! Что случилось с ее родным братцем? Как он только мог взять себе в жены подобную дикарку, которая и вести-то себя прилично не умеет! И как эта дрянь посмела говорить с ней столь бесцеремонным тоном? И еще при этом позволила себе злобные намеки на ее личную жизнь с Бедлингтоном!

Линтону стало известно о разговоре, после того как вдовствующая графиня вызвала его к себе на Саус-стрит и заявила, что хотя о разрыве близких отношений с мадам Даниэль на глазах у всего света речи не идет, внутри семьи их можно считать расторгнутыми, поскольку его жена позволила себе нагрубить Беатрис, а значит, и ее матери. Старая графиня не передала Джастину всех подробностей разговора Даниэль с его сестрой. Когда же он попытался узнать об этом у самой Беатрис, с той сделалась форменная истерика, сопровождаемая нюханьем соли и потоком слез в батистовый носовой платок. С трудом подавив в себе желание привести сестру в чувство хорошей пощечиной, граф раскланялся и вышел. В дверях он столкнулся с зятем, мужем Беатрис, который был в отчаянии и совершенно не понимал, что происходит. Он пожаловался Линтону, что в его доме целый день стоит крик и плач. Беатрис почему-то при виде супруга разразилась слезами. И он, лорд Бедлингтон, просто не знает, как дальше жить в одном доме с этими истеричками. Единственный выход — проводить все дни в клубе…

Джастин неплохо относился к зятю, но только не в подобных ситуациях. Поэтому он холодно заявил Веллингтону, что тот сам виноват, позволив двум сварливым женщинам сесть себе на шею: пусть теперь выкручивается как знает, он, Линтон, в подобных делах ему не помощник. Учтиво поклонившись, Джастин вышел из материнского дома и направился пешком домой. Он шел очень быстро, поскольку ему не терпелось услышать объяснения всему случившемуся от Даниэль.

Сообщение дворецкого о том, что леди Линтон уединилась в библиотеке с шевалье д'Эвроном, Джастина отнюдь не успокоило. Открыв дверь, он с порога выразительно посмотрел на Даниэль. Шевалье тут же встал, учтиво поклонился и вышел. Джастин расшаркался перед супругой, которая ответила ему глубоким официальным реверансом.

— Вечно этот человек здесь торчит! — с несвойственным ему раздражением проворчал граф, наливая себе бокал мадеры.

— Вы имеете что-нибудь против? — удивленно спросила Даниэль.

— Разве для этого есть причины?

— Не говорите ерунды. Вижу, у вас плохое настроение. Что случилось?

— Я провел очень неприятный час в доме своей матери и сестры. Они сказали, что больше не намерены поддерживать с вами никаких отношений, кроме чисто официальных. Что произошло?

— Не лучше было бы вам спросить об этом у них самих?

— Я так и сделал. Но членораздельного ответа не получил. Разве что вы мне поможете? Хотя, признаться, я не чувствую никакого желания участвовать в женских склоках. Тем более, когда они сопровождаются истериками. Что еще вы натворили?

— Ровно ничего.

Даниэль не могла поверить, что Джастин, видимо, считает ее инициатором скандала. Раньше он всегда принимал сторону жены.

— Ваша излишне любопытная сестрица по наущению своей маменьки посчитала себя вправе давать мне некоторые советы, в которых я не нуждаюсь. Кроме того, она повторяла здесь такие грязные сплетни, что мне пришлось попросить ее уйти.

Поскольку Джастин налил вино только себе, Даниэль взяла графин с мадерой и чистый бокал с намерением исправить его оплошность. Однако руки так сильно дрожали, что ей пришлось поставить то и другое на место.

— Извините, Данни, — холодно сказал Джастин, наполняя бокал жены, — не могли бы вы все-таки посвятить меня в ваш разговор.

— Нет, — решительно ответила Даниэль, отпивая глоток золотисто-желтого вина. — Повторяю, обратитесь лучше к собственной сестре. Я никогда не была разносчицей слухов и не собираюсь становиться ею сейчас. Кстати, вам не приходит в голову, что отказ Беатрис сказать причину ссоры продиктован боязнью вашей возможной реакции? Видимо, она что-то знает и держит вас в состоянии вечного страха.

Что же касается меня, то я никогда не испытывала горячего желания состоять в очень близких отношениях с вашим семейством. Поэтому решение вашей матушки меня вполне устраивает. Не беспокойтесь: на людях я буду вести себя с ними в высшей степени корректно. А теперь извините, но я приглашена на обед к леди Грэм и должна переодеться.

Даниэль повернулась и вышла, прежде чем граф успел сообразить, что ответить. Несколько секунд Джастин стоял посреди библиотеки в полнейшей растерянности. Постепенно его мысли стали проясняться, и он понял, что проиграл сражение. Проиграл, потому что попытался разговаривать с женой, как с ребенком. А перед ним оказалась разъяренная женщина. К тому же Даниэль была горда, а Линтон очень хорошо знал это из собственного опыта…

Пока Молли помогала Даниэль переодеваться, та хранила полное молчание. Но девушка уже давно научилась распознавать настроение своей молодой хозяйки и сейчас хорошо понимала, что не она является причиной раздражения графини. Молли придержала свой острый язычок, сосредоточенно занявшись пуговицами, крючками, лентами и всеми теми деталями, которые составляют сложную конструкцию наряда знатной аристократки. За это девушка была одарена доброй улыбкой и легким благодарным поцелуем:

— Храни вас Господь, Молли! Как только вам удается уживаться со мной!

Молли восприняла этот комплимент как должное. Она отлично знала, что никто в доме не в состоянии поддерживать столь идеальный порядок в апартаментах графини, содержать их в безукоризненной чистоте и точно угадывать все пожелания хозяйки. Впрочем, графиня также прекрасно относилась к своей первой горничной. Она великодушно прощала ей редкие ошибки, всегда была справедлива и временами обращалась с Молли, как со своей подругой.

Но сейчас Даниэль чувствовала себя омерзительно. Как она ни старалась выкинуть из памяти слова Беатрис, те успели пустить ростки сомнений в ее доверчивой душе. Когда Джастин впервые рассказал ей о Маргарет Мейнеринг, у Даниэль не возникло и тени сомнения в его искренности. Сейчас все было по-другому. После разговора с Беатрис у Даниэль осталось ощущение укуса пчелы, который продолжал жечь и причинять боль. В ее голове пульсировала одна неотвязная мысль: если Джастин проводит столько времени с женщиной, которая целых пять лет была его любовницей, то может ли он противиться искушению? В обществе на супружескую неверность обычно смотрят довольно легко, и нетерпимость Даниэль по этому поводу непременно осудят. Ведь в глазах света она была всего лишь женой своего мужа, то есть его собственностью, не обладающей никакими правами — ни юридическими, ни личными. Даниэль должна быть благодарна супругу уже за то, что он не оскорбляет ее, не требует отчета за каждый истраченный пенс и не относится к ней с полнейшим безразличием, как, скажем, к стулу или фарфоровой чашке. Даниэль, выросшая в мужском окружении, и сама помнила, с каким оскорбительным пренебрежением смотрели эти люди на представительниц ее пола, не чувствуя ни малейших угрызений совести и не боясь возмездия. Высшее общество английской столицы оказалось ничем не лучше. Разве что здесь было больше лицемерия и ханжества: подобная жестокость не выплескивалась наружу, оставаясь тайной частью безрадостной женской доли.

Где бы ни появлялась Даниэль, везде она встречала сочувственные взгляды, а многие даже стыдливо опускали глаза, когда она входила в гостиную или салон. Некоторые начинали демонстративно громко разговаривать между собой, как бы не замечая ее присутствия. Даниэль старалась не обращать на все это внимания, уверяла себя, что страдает излишней мнительностью и болезненным воображением, однако яд медленно пропитывал, казалось, каждую клеточку ее тела. В первые дни замужества она была настолько переполнена любовью и счастьем, что просто не замечала на себе чьих-то завистливых взглядов. Даниэль и сейчас не могла понять злобной радости, с которой общество воспринимало малейшую трещинку в семейных отношениях Линтонов и тут же, вооружившись тяжелым молотком, старалось превратить ее в зловещую щель, грозящую обвалом всему зданию.

Лорда Линтона по-прежнему часто продолжали видеть входящим в дом на Хафмун-стрит, где жила Маргарет, и выходящим оттуда. Юная мадам де Сан-Варенн постепенно теряла благодушие, пока не сдалась совсем. Даниэль стала думать о том, что ей, восемнадцатилетней девчонке, и впрямь, наверное, никогда не удержать тридцатипятилетнего интересного мужчину с высоким положением, который вдобавок прожил в этом городе семнадцать лет. Значит, чем скорее она подарит Линтону наследника и смирится со своей ролью покорной супруги, тем будет лучше. Уход за ребенком займет все ее время и отвлечет от несбыточных грез о взаимной любви до гроба.

И все же Даниэль продолжала молчаливо бороться. В обществе она оставалась прежней живой, веселой и счастливой женой своего мужа. И только в домашней обстановке Джастин начал замечать некоторое отчуждение жены. Правда, за этим почти всегда следовал голодный страстный порыв, который пока еще заглушал растущее в его душе беспокойство. Граф заставлял себя думать, что виной этим внезапным вспышкам — быстрое взросление недавнего подростка. Таким образом, Джастин старался также объяснить ее частые отказы и от развлечений, и от верховых прогулок вдвоем, которым она все охотнее предпочитала немногочисленное общество своих подруг из числа замужних женщин. И вообще в присутствии Даниэль Линтон часто начинал тосковать по Данни…

Последний гвоздь, после которого Даниэль перестала притворяться, был забит теплым апрельским вечером в доме лорда Альмака. Встав из-за стола, где она слишком увлеклась лимонадом, Даниэль спустилась в комнату для отдыха на первом этаже. Не без труда справившись со своими бесчисленными юбками, она втиснулась в кресло, стоявшее за ширмой возле старинного комода, и погрузилась в свои невеселые мысли. В этот момент дверь открылась и вошли две женщины — пожилые вдовы, когда-то эмигрировавшие из Франции. Не обратив никакого внимания на ширму, за которой приютилась Даниэль, они опустились на стоявшую у открытого окна софу и, обмахиваясь веерами, завели разговор, заставивший тлеющий в душе Даниэль огонек отчаяния вспыхнуть ярким пламенем.

— Я чуть в обморок не упала, когда узнала об этой свадьбе, Алмера! — сказала одна из них. — Подумать только! Линтон женился на дочери своей бывшей любовницы! Ну и ну! — И почтенная леди громко рассмеялась.

— Но согласитесь, Эвонли, — глубоко вздохнула, предаваясь воспоминаниям, Алмера, — что мадам Луиза была очень хороша. Жить под одной крышей с этим ужасным де Сан-Варенном! Можно ли обвинять несчастную женщину в том, что она воспользовалась счастливым случаем и завела себе любовника!

— Даже такого молодого, каким был в то время Линтон! Как вы считаете, Алмера, его юная жена знает об этом?

— Линтон — разумный человек, — усмехнулась Алмера. — И все же, что у него на самом деле с этой девчушкой?

— Ничего. Ведь она не может не понимать, что у мужчины, который старше ее на целых семнадцать лет, конечно, не могло не быть прошлого… Хотя… ее собственная мать! Это показалось бы забавным, если бы не было столь чудовищным. Как вы думаете, Алмера?

Видимо, Алмера ничего об этом не думала, поскольку в ответ разразилась смехом. Этого Даниэль уже не могла выдержать. Она встала и с гордо поднятой головой вышла из-за ширмы.

— Приятного вечера, ваша светлость, леди Алмера, — надменно сказала она и, сделав паузу, добавила: — И вам, леди Эвонли.

Сделав обеим дамам демонстративно церемонный реверанс, Даниэль вернулась в бальный зал.

— Джулиан, — шепнула она стоявшему у дверей кузену, — я плохо себя чувствую. Не могли бы вы проводить меня домой?

Джулиан озабоченно посмотрел на Даниэль:

— Конечно, дорогая кузина. У вас болит голова?

— Немного. Здесь слишком душно.

— Скажите лучше — дьявольски душно! — поправил ее Джулиан, стараясь вспомнить хоть один случай, когда его кузина жаловалась бы на духоту в бальном зале. — Я сейчас вызову экипаж.

Он довез Даниэль до дома и подал руку, помогая ей выйти наружу. На немой вопрос Джулиана, должен ли он проводить ее в холл, молодая графиня ответила отрицательно, сославшись на совсем разыгравшуюся мигрень и желание поскорее лечь в постель.

Было всего около одиннадцати часов, и Линтон еще не вернулся. Он заранее предупредил Даниэль, что будет ужинать с друзьями. Но сейчас, когда все крутом настолько перемешалось, она уже не знала, верить ли этому. Кругом все говорили о том, что Джастин снова стал любовником Маргарет Мейнеринг. А теперь Даниэль вдобавок узнала, что раньше он был также любовником и Луизы де Сан-Варенн. Ее родной матери! Причем она услышала это из разговора двух дам, не подозревавших о ее присутствии в комнате. Боже! У Джастина была масса возможностей самому сказать ей об этом, но он не пожелал. Как же теперь ему верить?

В целом же Даниэль вполне спокойно восприняла эту новость. Она лежала в своей темной спальне и думала. Конечно, ситуация выглядела весьма пикантно, но не более того. Когда это происходило, Джастин еще не стал по-настоящему мужчиной, а ее самой не было даже в проекте. Сложность заключалась в другом: Джастин скрыл от нее эту страницу своей биографии, и страницу немаловажную. Ведь его женой была Даниэль, дочь Луизы! И вот теперь бедняжку терзала поистине страшная мысль: если Джастин не открыл ей даже этого, то что еще он держит в секрете?

Когда Линтон вернулся домой, он нашел свою жену спящей в темной спальне при потушенных свечах. Ее тяжелое дыхание разносилось по всей комнате. Даниэль выглядела ужасно усталой и явно нуждалась в хорошем отдыхе. Джастин решил ее не тревожить и на цыпочках прошел в свою спальню. Но как только дверь за ним закрылась, Даниэль зарылась головой в подушку, чтобы заглушить рыдания…

Она проспала всего несколько часов и наутро проснулась с твердым решением. Если Джастин предпочитает играть в игры, предлагаемые обществом, что ж, она будет делать то же самое! Она будет женой Линтона, хозяйкой его дома, управляющей имением, но не его другом и партнершей. Она не станет лишать мужа своего тела, но только тогда, когда он сам его потребует. Предлагать себя Даниэль больше не станет. Пусть довольствуется телом Маргарет Мейнеринг!

Даниэль села в постели и, подложив под спину подушки, выпила чашку горячего шоколада. Затем принялась за утреннюю газету. Обычно она читала ее вслух, чтобы через смежную дверь было слышно занятому своим туалетом Линтону. Сегодня же, пробежав глазами несколько строчек, Даниэль небрежно отбросила газетный листок в сторону и занялась составлением своего плана на грядущий день. Самым неотложным делом было оказание помощи семейству, жившему в переулке недалеко от собора Святого Павла. Даниэль чувствовала в себе достаточно сил, чтобы ввязаться в эту очередную баталию и постараться ее выиграть.

— Я сейчас встану, — объявила она вошедшей Молли, отбрасывая в сторону одеяло. — Приготовьте мне костюм для верховой езды. Не важно какой.

Появившийся в дверях Джастин ожидал увидеть жену все еще лежащей под одеялом в ожиДанни обмена впечатлениями о предыдущем вечере, который супруги, как уже вошло у них в привычку, провели врозь. А вместо этого застал ее уже вполне одетой для верховой прогулки. Она со смехом подставила ему щеку для поцелуя и заявила, что опаздывает на условленную встречу. Граф поклонился прямо от двери и вернулся в свою комнату, чтобы переодеться. Сменив халат на утренний костюм, он затем долго сидел нахмурясь перед зеркалом и думал.

Похоже, дела шли все хуже и хуже. Даниэль вдруг одолели непрестанные приступы головной боли, по причине которых она неизменно покидала раньше времени всякого рода общественные рауты и званые вечера. Джастин, видя ее бледное лицо, затуманенные глаза и натянутые улыбки, не мог сомневаться в скверном самочувствии жены. Когда прошла неделя, он попытался осторожно поговорить с ней и выяснить причины ее болезненного состояния, но в ответ получил лишь заверения, что ничего страшного не происходит, что Даниэль просто устала и ждет не дождется окончания светского сезона. Тогда Джастин предложил вместе съездить на пару дней в Дейнсбери, и опять Даниэль принялась самым энергичным образом протестовать. Действительно, как можно пропустить вечер, устраиваемый герцогиней Ричмондской? А кроме того, у нее еще скопилась тьма деловых встреч, от которых нельзя отказаться…

Линтон с готовностью капитулировал и попытался воздействовать на жену всевозможными соблазнами и сюрпризами. Так, однажды он разбудил Даниэль в пять часов утра и предложил ей надеть бриджи: они поедут верхом в Ричмонд, где можно в свое удовольствие носиться на лошадях, не опасаясь чьих-либо завистливых глаз или злых языков. Юная жена согласилась, но с такой неохотой, что граф почувствовал себя в роли человека, которому бросили в лицо перчатку. Сделав эту последнюю попытку, он оставил жену в покое. Даниэль же вела себя безукоризненно вежливо и ни разу не выгнала мужа из своей постели. Однако граф чувствовал под собой лишь мягкое, безвольное тело женщины, просто выполняющей свой супружеский долг. Тем не менее, он продолжал уверять себя, что Даниэль должна пройти через неизбежный период кризиса, а потом все вернется на свои места, и… совершал огромнейшую ошибку.

В отношениях друг с другом супруги все больше превращались в двух отменно вежливых, но совершенно чужих друг другу людей, время от времени обменивающихся впечатлениями за ужином. Джастин вернулся к своим холостяцким привычкам, а его жена с успехом играла роль беззаботной молодой женщины, души общества, окруженной толпой поклонников. Правда, Даниэль сильно похудела, и ее и без того большие карие глаза стали казаться просто огромными. Что касалось шевалье д'Эврона, то он почти неизменно находился при графине.

По лондонским трущобам Даниэль продолжала ездить по большей части одна. Для защиты от бандитов у нее в кармане лежал все тот же пистолет с серебряной рукояткой. С работодателями и домовладельцами, выжимавшими последние соки из несчастных французских эмигрантов, графиня рассчитывалась холодным презрением и пригоршнями гиней.

Графиня Линтон начала пользоваться широчайшей известностью. Каждый день она получала множество записок с просьбами о срочной помощи, написанных наспех по-французски тупыми птичьими перьями. Ни одна из них не оставалась без ответа. За этими постоянными занятиями и частыми поездками на окраины города ее собственные семейные неурядицы постепенно отступили на второй план. Теперь у Даниэль появились работа и цель, а потому столичное общество потеряло для нее свою былую притягательность. Правда, она продолжала посещать некоторые балы и приемы, которые всегда были достаточно веселыми и переполненными легким флиртом. Ни у кого из завсегдатаев столичных развлечений не могло мелькнуть даже подозрения, что в доме Линтонов не все в порядке.

Джастин переживал все происходившее в упорном молчании, уверенный в своей правоте. В конце концов, думал он, ребячество в характере его жены уступит место разумности взрослой женщины. А пока следует занять позу стороннего наблюдателя и ждать. Граф страдал от одиночества, но тщательно это скрывал.

Как-то раз дождливым, неприветливым вечером он пришел домой и узнал, что графиня с самого утра не вставала с постели. Встревоженный граф поспешил наверх и без стука вошел в спальню жены. Сначала ему показалось, что в комнате никого нет: так там было холодно и темно. В канделябрах не горела ни одна свеча, огонь в камине давно потух. И только дождь уныло стучался в окна.

— Уйдите, — раздался сдавленный голос. Джастин посмотрел на постель жены и увидел лишь ее спутанные локоны, выглядывавшие из-под одеяла.

— Что случилось, Данни? Вы заболели? — участливо спросил Линтон, подходя к кровати.

— Ничего. Уходите. Я хочу побыть одна, — пробурчала из-под одеяла Даниэль.

Линтон сел на край кровати, приоткрыл лицо супруги и положил ладонь ей на лоб. Тот был совершенно холодным.

— Опять болит голова?

— Нет.

— Хорошо, но если вы не скажете, что случилось, мне придется послать за доктором.

— Доктор мне не нужен. Просто болит живот. Это вполне нормально и тут же пройдет, как только вы оставите меня в покое.

И Даниэль снова зарылась с головой под одеяло.

— Понятно, — нахмурился Джастин.

Прошло уже почти четыре недели с тех пор, когда они в последний раз спали вместе. За это время он успел забыть даты обычных физиологических циклов у своей жены, которые раньше знал не хуже ее самой. Даже это в очередной раз подчеркивало растущую между ними пропасть взаимного отчуждения. Джастин понял, что на этот раз уступать нельзя.

— Послушайте, — оживленным тоном сказал он, — больной живот — не причина, чтобы изображать из себя умирающую. Почему вы не зажжете камин и свечи? Мало того, что сегодня паршиво на улице, так вы еще устроили из вашей спальни настоящую могилу.

— Мне так хочется. Я чувствую себя несчастной, и холод и темнота вполне соответствуют моему настроению.

Джастин слегка улыбнулся. Что-то знакомое, напоминающее прежнюю Данни промелькнуло в тоне жены. Теперь он знал, как себя вести дальше.

— Это соответствует вашему настроению, любовь моя, но не моему, — сказал граф и дернул за шнурок звонка.

Появившаяся через несколько минут в дверях Молли увидела своего хозяина склонившимся над решеткой камина и разжигавшим огонь. Девушка с виноватым видом посмотрела на Линтона:

— Извините, милорд, я сама…

— Не надо. Уже горит. Зажгите лучше свечи и отдерните занавески.

— Простите… Я бы давно все это сделала, но миледи сказала…

— Я все понимаю, Молли, — с улыбкой прервал ее граф, давая понять, что знает упрямый характер своей супруги.

От кровати донеслось слабое бормотание. Джастин обернулся и увидел, что Даниэль уже лежит на спине, стянув одеяло с носа.

— Вам станет гораздо лучше, любовь моя, если вы умоетесь и причешетесь, — успокаивающе сказал он, раздвигая шторы.

В комнате тотчас же стало гораздо светлее. В камине уже пылал огонь, в канделябрах горели свечи, свет которых отражался от лакированной мебели и прыгал по стенам золотыми, желтыми и белыми зайчиками. Только в лице молодой графини, казалось, ничего не изменилось. Но графа это, видимо, абсолютно не трогало.

— А теперь, Молли, — распоряжался он бодрым голосом, — угостите мадам горячим мясным бульоном.

— Я не хочу никакого бульона, — буркнула мадам.

— Тогда кашей.

— Терпеть не могу каш.

— Слушаюсь, милорд, — присела Молли, поняв, что на ворчание хозяйки сейчас не надо обращать внимания, и вышла из комнаты.

Вода в кувшине оказалась холодной, но Джастин решил, что как раз это может лучше всего освежить и успокоить Даниэль. Он взял полотенце, опустил его край в воду и подошел к постели жены.

— Что вы собираетесь со мной делать? — раздался ее раздраженный голос.

— Хочу умыть вам лицо, дитя мое. Вы выглядите очень грязной и неопрятной. Я приведу вас немного в порядок, после чего ваше самочувствие сразу же улучшится.

Даниэль протестующе замахала руками, но граф смеясь сжал их запястья одной рукой:

— Можете не сопротивляться, Данни. Все равно у вас ничего не получится. Лучше сидите смирно.

Даниэль, почувствовав прикосновение к телу влажного полотенца, захныкала, но в глазах ее уже появились озорные искорки, щеки заалели румянцем, а тело перестало напоминать готовую развернуться сжатую пружину. Она ощущала, что раздражение начинает понемногу проходить.

Джастин между тем заботливо и нежно расчесал жене локоны, чуть прижав ее голову к своему плечу. И Даниэль вдруг почувствовала, что его прикосновения ей очень приятны: они напоминали недавние времена, полные взаимного доверия и теплоты. То же чувство неожиданно охватило и Линтона. Сначала Джастин хотел было воспользоваться моментом и выудить из супруги правду о том, что тревожило его последние недели, но тут же отказался от подобного намерения, боясь ее отпугнуть и сделать еще более запутанными их отношения. Граф решил, что ему еще представится не одна подобная возможность, а пока нужно осторожно, по кирпичику восстанавливать здание их рушащейся любви.

— Вот так значительно лучше, — сказал он, удовлетворенно потерев руки и подкладывая подушки под спину Даниэль. — Теперь выпейте стаканчик портвейна и поешьте немного мясного бульона, а я тем временем расскажу вам пару веселых историй, которые мигом вылечат мигрень, мучающую вас последние недели.

— Вы очень искусная нянька, Джастин, — пробурчала Даниэль, — куда лучше той, что была у меня в детстве. Когда я чем-нибудь заболевала, она садилась рядом и начинала громко рыдать. Признаться, мне это мало помогало.

Джастин коснулся пальцем кончика ее носа и пошел к себе за портвейном. Он подумал, что если состояние ее беззащитности и жажды утешения продлится еще хотя бы час, то ему, глядишь, и удастся докопаться до истины.

Пока Даниэль управлялась с почти кипящим мясным бульоном, Джастин старался по возможности ее взбодрить. Его забавные истории блистали остроумием; Даниэль постоянно давилась от смеха, а Линтон легонько похлопывал ее ладонью по спине. Вдруг граф неосторожно пошутил, что теперь его жена вновь стала тем сорванцом, которого он подобрал на улицах Парижа. На Даниэль сразу нахлынула волна воспоминаний: да, было время, когда он заботился о ней, порой наказывал, но все же любил. А она, в свою очередь, наивно доверяла ему во всем…

Лицо Даниэль тут же стало каменным, и она проглотила готовый вырваться грубый ответ. Джастин с тревогой посмотрел на жену:

— Что случилось?

— Ничего. Просто мне надо немного поспать, тогда я совсем приду в себя.

— Пожалуй, в этом случае мне лучше уйти, — согласился граф и, взяв поднос с остатками бульона, переставил его на туалетный столик. — Вы не хотели бы остаться сегодня дома, любовь моя? Мы уже целую вечность не играли в шахматы.

Как легко было сказать «да»! Поужинать вместе, поболтать за партией в шахматы… А затем лечь в постель и заснуть в его объятиях! Но тут перед мысленным взором Даниэль возник образ матери Джастина. Его сменила Маргарет Мейнеринг, прислушивающаяся к звуку шагов Джастина на лестнице. В глазах Даниэль все поплыло.

— Разве вы забыли, милорд, что сегодня нас ждут у себя Уэсли? — сказала она изменившимся голосом. — Там собираются дать концерт. Если не ошибаюсь, кто-то будет играть на арфе.

— Может быть, вам стоит сослаться на болезнь и остаться дома?

Но по лицу супруги, ставшему вдруг совершенно непроницаемым, по ее потускневшим глазам граф понял, что и эта его попытка как-то наладить отношения с женой потерпела фиаско.

— Со мной не произошло ничего, что нельзя вылечить с помощью ванны и короткого отдыха, Линтон, — с усмешкой ответила Даниэль. — И я уверена, что вечер будет очень интересным.

— Наверное, вы правы, любовь моя, — сухо проговорил Джастин. — Но если мое отсутствие не очень вас расстроит, то я предпочел бы провести его у Уэйтерсов.

— Конечно, милорд. Нам вовсе не требуется изображать из себя нитку с иголкой.

Линтон поклонился и вышел из спальни жены совершенно опустошенным. Он женился на любящем ребенке, который был благодарен ему за помощь. На ребенке, который по неопытности принял чувство благодарности за любовь. И несколько месяцев они прожили в совершеннейшей идиллии. Она продолжалась до тех пор, пока Даниэль не отказалась от своих наивных грез, предпочтя им мир обмана и удовольствий. Теперь, если она больше не любит его, их ожидает весьма унылое будущее. Он мог жениться на любой из многочисленных девиц, которые этого очень хотели. Такая жена рожала бы ему детей, изображала бы из себя безупречную хозяйку дома, управляла бы хозяйством, пусть даже не с таким искусством, как Даниэль. Но Джастин в своих мечтах жаждал чего-то большего, и, казалось, нашел это в живой, быстрой, как ртуть, Даниэль. Сейчас он уже не мог себе представить жизни без нее и в то же время начинал понимать, во что может превратиться их супружество без любви. До тех пор пока она не сказала слов, которых Джастин так боялся, он мог надеяться, мог обдумывать планы обольщения своей супруги. Раньше, когда Даниэль была несовершеннолетним подростком, граф и не помышлял о подобном…

На следующее утро граф вновь появился в спальне супруги в роскошном шелковом халате с затейливой отделкой из тесьмы. На спину с затылка у него спускалась аккуратно заплетенная косичка. Джастин наклонился и по привычке поцеловал жену в щечку:

— Надеюсь, сегодня вам получше, любовь моя?

— Значительно, сэр. Благодарю. Вы приятно провели вчерашний вечер?

Даниэль выглядела очаровательной со спадавшими на плечи густыми локонами, отдохнувшей и посвежевшей после долгого сна.

— У меня срочное дело в Дейнсбери, Данни, — объявил граф, бросая беглый взгляд на разбросанные по всему одеялу записки. — Вижу, поклонники вас не забывают.

Даниэль молчала и только слегка пожала плечами.

— Вы не хотели бы поехать вместе со мной? — продолжал граф, не получив ответа на свою маленькую шпильку. — Видите ли, помимо того, что мне будет крайне приятно видеть вас рядом, есть и кое-какие чисто практические причины, вынуждающие меня обратиться к вам с подобным предложением. Надеюсь, они вас заинтересуют.

— Если в Дейнсбери необходимо мое присутствие, то я, конечно, с удовольствием составлю вам компанию.

Это было сказано тем же тоном, каким она последнее время давала свое согласие на супружескую близость: «Как прикажете, милорд»…

— Я не говорю, что это необходимо. Мне просто хотелось бы поехать вместе. Что ж, поскольку у вас, как видно, есть более интересные дела в городе, то мы встретимся после моего приезда.

Джастин с трудом удержался, чтобы не хлопнуть дверью, выходя из спальни жены. Если бы он при этом обернулся, то увидел бы на лице Даниэль выражение, которое могло привести к совсем другому развитию событий в ближайшем будущем…

В отсутствие мужа Даниэль совершенно махнула рукой на всякие пересуды в обществе и вместе с шевалье д'Эвроном целиком отдалась своей филантропической деятельности. Ее не беспокоило, что Джастин, вернувшись, возможно, выскажет неудовольствие странными отлучками и поздними возвращениями жены в одежде для верховой езды, хотя она ни разу не вывела из конюшни ни одной лошади. Или, например, частыми визитами шевалье д'Эврона. Даниэль теперь целыми днями не бывала дома, порой она возвращалась лишь поздно ночью. Ее совсем перестало трогать беспокойство, причиняемое Бедфорду. Дворецкий был очень недоволен поведением своей молодой хозяйки. Он замечал все, подслушивал разговоры Даниэль с Молли и с нетерпением ожидал возвращения его светлости.

Во время одного из своих самых рискованных путешествий, которое состоялось уже через несколько дней после отъезда Линтона, Даниэль как-то попросила помощи у Джулиана.

— Я должна ночью поехать в Биллинсгейт, — с невинным видом объяснила она свою просьбу кузену, — а шевалье не может меня сопровождать. Вам не надо будет ничего делать. Просто довезите меня до места и подождите, пока все благополучно закончится.

— Черт побери, что вы имеете в виду под этим «пока все благополучно закончится»? — вскипел лорд Карлтон. — В Биллинсгейт вам нельзя ездить в любое время суток. А уж тем более среди ночи!

— Одна я туда ни за что не поеду! Но с вами мне нечего бояться. Понимаете, это единственная возможность поговорить с месье Фарме. Он очень груб. со своей женой. Работает на рыбном рынке с рассвета до темноты, а потом пропивает все заработанные деньги. Это просто ужасно, Джулиан! Его жена понятия не имеет о том, как в нашей стране организуют торговлю, а он ей ни в чем не помогает. К тому же их ребенок болен крупом. Месье Фарме только жалуется на то, что бедняжка кричит по ночам, но ни гроша не дает жене на лекарства. Его надо срочно урезонить!

— Данни, вы не имеете никакого права вмешиваться в личные отношения между мужем и женой! — испуганно воскликнул Джулиан. — Это не ваше дело!

— Мое! — беспрекословно заявила Даниэль. — Или вы полагаете, что я должна спокойно смотреть на всю эту мерзость? Не мелите вздора! Если не хотите меня сопровождать, то я поеду одна.

…И вот молодой лорд Джулиан сидел в голой мрачной комнате, пропахшей рыбой, в окружении оравы вопящих и кашляющих младенцев, и с тоской наблюдал за спором жены своего кузена с пьяным вдребезги громилой. Понять их разговор Джулиан не мог, поскольку знал только французский язык парижских аристократических салонов. Здесь же разговор велся на самом отборном уличном жаргоне. По изумленному лицу месье Фарме не трудно было догадаться, что осведомленность знатной английской леди в этой своеобразной лексике произвела на него совершенно неотразимое впечатление.

Что до мадам Фарме, то это была измученная женщина с покрасневшими от слез глазами, глубоко запавшими на бледном лице, одетая в невообразимые лохмотья. Она стояла в дальнем углу комнаты и в ужасе всплескивала руками, слушая яростные потоки брани, которые Даниэль обрушивала на ее мужа. Джулиан постарался как мог успокоить бедную женщину, в то время как его кузина наступала на ошарашенного рыбника. В подобной роли лорд выглядел несколько странновато, но ему просто не оставалось ничего другого: Даниэль гораздо лучше управлялась с месье Фарме, чем смог бы Джулиан.

— Ладно, довольно! — твердо заявила графиня. — Надеюсь, вы меня поняли, месье?

Тот утвердительно закивал головой, видимо, ожидая от грозной дамы приказаний. И те не замедлили последовать:

— Значит, так. Вы обеспечиваете вашу супругу деньгами, на которые она может вести хозяйство и кормить семью. Я же найду человека, который поможет ей освоиться со здешним рынком. Кроме того, я немедленно пришлю врача: он осмотрит ребенка. Счет за этот визит будет очень небольшим, и вы, надеюсь, тут же его оплатите.

И Даниэль одарила месье Фарме такой хищной улыбкой, от которой передернуло не только пьяного громилу, но и лорда Джулиана. Тот про себя окрестил ее «улыбкой акулы». Подобное выражение на лице кузины он увидел впервые и от души пожелал себе не становиться больше свидетелем такого зрелища.

Даниэль отвела мадам Фарме в сторону, тихо сказала ей несколько слов, а потом;]словно прощаясь, протянула женщине руку. В эту минуту мадам Фарме неожиданно почувствовала в своей ладони пачку хрустящих бумажек, в которых на ощупь узнала новенькие банкноты. Рука ее тут же инстинктивно сжалась в кулак.

— Я вас снова навещу через день-другой, — пообещала Даниэль, — и проверю, как идут дела. А пока до встречи, мадам Фарме.

Месье Фарме сделал неуклюжую попытку поклониться, но это вышло у него так забавно, что Джулиан с трудом удержался от смеха. Предложив Даниэль руку, он вывел ее на улицу, подсадил в ожидавший их экипаж и взял вожжи. Проехав с полсотни метров, Джулиан обернулся к кузине:

— Нет, Данни, это уж слишком! Вы не должны больше позволять себе подобных вояжей. Я уверен, что это место — рассадник блох и всякой заразы! У меня уже все тело чешется!

— Ерунда. Блох я не заметила. Возможно, в матрацах и щелях кроватей были клопы. Но вам же не пришлось на них спать.

— Тьфу, что за мерзость! Как у вас только язык поворачивается говорить такие вещи! Скажите, Данни, вы имеете хотя бы элементарное понятие о приличиях?

— Никакого, — засмеялась Даниэль. — И все же я очень благодарна вам за помощь, Джулиан. Надеюсь, в будущем мне не придется беспокоить вас подобными просьбами.

— Черт побери, уверен, что побеспокоите! — с горячностью воскликнул Джулиан. — Может быть, и не раз! Знаете что, Данни, меня все больше подмывает выложить все это Линтону. Ведь до сегодняшней ночи я и понятия не имел, в каких условиях вы работаете!

— А ваше слово, Джулиан?

— Боже, каким я был дураком, когда его давал! — мрачно заявил молодой человек. — Но что теперь все-таки делать?

— Друг мой, не тревожьтесь, для этого нет причин.

С того дня Джулиан окончательно убедился, что долг чести не позволяет ему помогать Даниэль обманывать своего мужа. Но с другой стороны, он уже дал своей кузине слово. И теперь бедняга просто разрывался между привязанностями к своим двум самым близким друзьям…

Однако случилось так, что Джулиану недолго пришлось терзаться сомнениями. Очень скоро неуправляемый аэростат сам взвился в небо, без всякого участия лорда Карлтона…

Глава 13

Линтон провел в Дейнсбери две недели, намеренно продлив срок своей отлучки. Он надеялся, что за это время Даниэль соскучится и встретит его в лучшем расположении духа, нежели при расставании. Джастин также твердо решил не поддаваться общей моде и не ехать на летний сезон в Бат. Он надеялся, что если увезти Даниэль в Мервенуэй, где год назад они провели столь идиллическое лето, то охладевшая к нему жена может вновь превратиться в любящую невесту. Даниэль, конечно, может и воспротивиться этому плану, но тогда ему остается еще один путь: заявить о своих правах мужа и не слушать никаких посторонних доводов. И даже если придется вновь тащить ее через всю провинцию на узде, что ж, он готов пойти и на это…

Джастин застал жену в библиотеке за разбором почты. Когда он вошел, Даниэль подняла глаза, и на какую-то секунду Линтону показалось, что вернулись прежние счастливые дни. Но мелькнувшая в ее глазах радость мгновенно исчезла без следа…

— А, Линтон, — спокойно проговорила Даниэль и подставила мужу щеку для поцелуя. — Я не ожидала вас так скоро.

— А я-то думал, что вы по мне соскучились, — ответил Джастин с сухой, как осенний лист, улыбкой. — Хотя и не сомневался, что вы весело проводили здесь время.

— Весело? — недоуменно пожала плечами Даниэль. — Скорее сносно. Я посмотрела два дома в Бате, которые сдаются в аренду. Сейчас почти конец светского сезона, и нам надо решать, что делать, не откладывая. А то могут разобрать все хорошие коттеджи. Скажите мне, какой из этих домиков вы предпочитаете, и я немедленно дам Питеру поручение его снять.

— Мы не поедем в Бат, — твердо ответил Линтон, рассудив, что в подобной ситуации надо немедленно расставить все точки над i.

— Но почему? Объяснитесь!

Глаза Даниэль часто заморгали, губы упрямо сжались. Это всегда предвещало неприятный разговор.

— Потому что я туда не хочу, — заявил Джастин не допускающим возражений тоном. — Вместо Бата мы поедем в Мервенуэй.

— А если я решу по-другому?

— Должен с прискорбием сообщить вам, многоуважаемая супруга, что в этих делах последнее слово остается за мной.

Даниэль даже рот приоткрыла от изумления. Она смотрела на Джастина молча, с нарастающим негодованием. Все ее тело напряглось, приготовившись к отпору.

— Вы выглядите ужасно высохшей и истощенной, любовь моя, — продолжал Линтон. — Уверен, что несколько месяцев пребывания на свежем морском воздухе будут вам очень полезны.

— Я не поеду в Мервенуэй, — отрезала Даниэль.

Граф вдел в глаз монокль и, как это уже не раз бывало в тяжелые моменты семейной жизни, подверг жену внимательному осмотру. Вынув монокль, он мягко переспросил:

— Не поедете? Тогда беру на себя смелость сказать, что вы совершаете большую ошибку.

Тут Даниэль принялась в отборных выражениях расписывать графу, какое впечатление произвело на нее столь деспотичное заявление. Во время этой длиннейшей тирады Линтон стоял неподвижно и безмолвно. Выглядел он откровенно усталым, и это в какой-то степени соответствовало действительности. Когда же Даниэль выговорилась до конца и в отчаянии замолчала, он небрежно щипнул жену за щечку и выразил надежду, что теперь она отвела душу и может успокоиться.

Даниэль издала звук, похожий на визг бешеной кошки, и пулей вылетела из библиотеки. Прошло уже много месяцев с тех пор, как Линтон в последний раз вел себя с ней подобным образом. Она отлично знала, что если муж что-то для себя решил, он непременно так и сделает. Значит, в Мервенуэй они все-таки поедут. На секунду у Данни в голове мелькнула мысль срочно оформить аренду коттеджа в Бате и поставить мужа перед свершившимся фактом. Но тут же она решила, что такой детский шаг ни к чему хорошему не приведет. Интересно, подумала Даниэль, как он представляет себе их отдых в Корнуолле? С одной стороны, там Джастин будет вне досягаемости чар Маргарет Мейнеринг, но с другой — что ему мешает предоставить жене полную свободу в Мервенуэе, а самому развлекаться где угодно? Нет, если у Линтона действительно созрел подобный план, ему придется еще об этом пожалеть!

Линтон, приехав к Уайтам, долго не мог забыть разговора с женой. Но постепенно он пришел к мысли, что эта шумная ссора все же лучше холодного вежливого обмена репликами, которым они занимались на протяжении нескольких недель до его отъезда в Дейнсбери. По крайней мере, он добился, что Даниэль была вынуждена вести себя в привычной ему манере. А это уже немало!..

…Граф Марч уже три дня ожидал возвращения своего зятя в город. Когда именно это должно было произойти, не знал никто. Даже Даниэль. И Чарльз надолго обосновался в доме Уайтов, не сомневаясь, что после своего возвращения в Лондон Линтон первым делом появится именно там. Старик облегченно вздохнул, увидев в дверях могучую фигуру в серых бриджах и коротком сюртуке с серебряными пуговицами. В галстуке графа сверкала бриллиантовая булавка, волосы были чуть припудрены.

Линтон привычно раскланялся с друзьями и знакомыми, но взгляд его темных глаз становился все более хмурым по мере того, как он замечал непонятную напряженность в ответных поклонах и реверансах. Пробираясь к графу Марчу, старавшемуся привлечь его внимание отчаянной жестикуляцией, Джастин почти физически чувствовал спиной любопытные взгляды.

— Что прикажете делать, Марч? — хмуро спросил он. — Впечатление такое, что мое появление взбаламутило все здешнее общество.

— Бесспорно, так оно и есть, граф, — сокрушенно вздохнул Чарльз. — Советую вам срочно поговорить с Лавинией. Она здесь прямо нарасхват, и я просто не знаю, что делать.

— По всей вероятности, Даниэль в мое отсутствие успела перевернуть вверх дном весь город, — произнес граф, плотно сжимая губы.

— Еще раз советую, Джастин, поговорите с Лавинией. Она может объяснить все куда лучше меня.

— Я именно так и сделаю. Благодарю вас, Марч.

Линтон поклонился старому графу и, круто повернувшись на каблуках, бросился искать графиню. Он уже не сомневался, что за прошедшие две недели его маленькая негодница жена натворила такого, что не шло ни в какое сравнение со всеми ее прежними проделками.

Леди Лавиния на этот раз выглядела не такой уравновешенной и невозмутимой, какой привык ее видеть Линтон. Старушка встретила графа градом упреков и сочувственных восклицаний. Джастин терпеливо все это выслушал и лишь затем угрюмо произнес:

— Лучше скажите мне всю правду, матушка. Не старайтесь меня щадить.

Лавиния взяла Линтона под руку, и они стали медленно прогуливаться по гостиной. Старая графиня, бурно жестикулируя, рассказывала:

— Здесь такой скандал, Джастин! Думаю, вам не стоило оставлять жену одну на столько времени. Ваша матушка ежедневно допекала меня настойчивыми требованиями приструнить Даниэль, которая ее ни в грош не ставит. Но что я могла сделать? Этот ребенок и меня не желает слушать!

— Дорогая Лавиния, я все еще ничего не могу понять.

Но, слушая миссис Марч, Линтон чувствовал, как его постепенно охватывает отчаяние. А Лавиния продолжала говорить, время от времени сопровождая свои слова трагическими стонами:

— Джастин, в последние недели Даниэль много раз ездила к шевалье д'Эврону в любое время дня и ночи. И дело даже не в том, что при этом ее никто не сопровождал. Вашу супругу все время видят в экипаже рядом с шевалье. Причем ездят они не по парку или какому-нибудь другому вполне респектабельному месту, а неизменно направляются куда-то за пределы города.

Географические познания миссис Марч в Лондоне ограничивались лишь аристократическим центром и несколькими известными площадями. Всю остальную часть города она считала чуть ли не иностранной территорией.

— Следует ли мне заключить из ваших слов, Лавиния, что моя жена стала любовницей шевалье д'Эврона? — спросил Линтон, открывая табакерку, и таким безразличным тоном, что миссис Марч удивилась.

— Так, по крайней мере, говорят, — обреченно вздохнув, ответила старая женщина. — Не знаю, правда это или нет, но в любом случае Даниэль ведет себя очень неблагоразумно. И еще…

Лавиния замялась на секунду, видимо, набираясь смелости, затем выпалила одним духом:

— Простите меня, Джастин, но я не могла не заметить некоторого отчуждения в ваших отношениях за последнее время. Поймите, Даниэль очень импульсивна. И если вы ее чем-нибудь очень разозлили…

Последние слова Лавиния почти прошептала, но Линтон все понял:

— Итак, вы считаете, что Даниэль решила мне за что-то отомстить и завела любовника? Я в это не верю, мадам. Вы правильно сказали, что моя жена неблагоразумна и импульсивна. Но она не мстительна. У Даниэль есть общее дело с шевалье д'Эвроном, касающееся помощи их бывшим соотечественникам, попавшим здесь в трудное положение. Она занимается этим с моего разрешения, хотя я и не одобряю тех методов, которыми Даниэль, видимо, пользуется в мое отсутствие. Но вы можете смело положиться на меня. Когда будет нужно, я сумею направить ее на истинный путь. А сейчас, Лавиния, я хотел бы сказать вот что. Нам следует безотлагательно сделать эту деятельность моей жены достоянием самой широкой гласности и тем самым положить конец всяким слухам и грязным сплетням. Нам поможет, если шевалье д'Эврон будет постоянно находиться в кругу моих друзей, а его совместная с Даниэль помощь эмигрантам станет абсолютно легальной.

Лавиния подумала и утвердительно кивнула головой:

— Пожалуй, вы правы. И я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь вам. Например, организую званый ужин, пригласив на него не только вас с Даниэль, но и д'Эврона. Конечно, при этом будут присутствовать также несколько важных персон. Это может принести те самые результаты, о которых вы говорите. Но надо ли положить конец ее поездкам?

— Будьте уверены, матушка, я это сделаю! — ответил Линтон со зловещей ноткой в голосе, не оставившей у леди Марч никаких сомнений в том, что он именно так и поступит.

Джастин отправился на поиски своего кузена. По правде говоря, он не был так твердо уверен в верности своей жены, как старался в этом убедить миссис Марч. Граф по-прежнему считал это маловероятным, но

полностью поручиться за Даниэль, как два месяца назад, уже не мог: за последнее время она изменилась неузнаваемо. Неожиданно обнаружилось, что Джастин далеко не так хорошо знает свою супругу, чтобы предвидеть все ее выходки и взрывы эмоций. Граф сильно подозревал, что его молодой кузен знает куда больше. Они с Даниэль были как брат и сестра. И даже если она не до конца откровенничала с Джулианом, все же он был далеко не дурак и, возможно, мог хладнокровно оценить создавшуюся ситуацию.

Как назло, Джулиана нигде не было видно. Линтон сбежал по лестнице, выскочил на улицу и бросился вниз по Альбермейл-стрит. Через несколько минут он уже дергал за шнурок звонка у двери Джулиана.

— Черт побери, Джастин, куда ты запропастился?! — воскликнул вместо приветствия молодой человек, открыв дверь. — Я уже места себе не находил! Думал, не случилось ли чего! Хорош же! Исчез на две недели, оставив меня одного со своей…

— Разве я тебе кого-то поручал, Джулиан? — очень вежливо перебил кузена граф. — Лучше предложи мне бокал красного вина. И давай сначала войдем в дом.

Спокойный тон Линтона, как всегда, подействовал на Джулиана отрезвляюще. Он закрыл за кузеном дверь и провел его в гостиную. Попросив у Джастина извинения за несдержанность, Джулиан выставил на стол графин кларета с двумя бокалами и наполнил их.

— Ну а теперь, кузен, — сказал Линтон, откидываясь на спинку стула, — ты мне скажешь всю правду о характере отношений между Даниэль и д'Эвроном.

— Спроси ее об этом сам, дорогой братец! Право, не понимаю, почему ты до сих пор этого не сделал? Я и так изо всех сил старался разоблачать всякие сплетни, пытался даже отговорить твою жену от этой опасной затеи. Но она не захотела меня слушать!

— Даниэль — любовница шевалье?

— Перестань молоть чушь, кузен! Конечно, нет. Она смотрит только на тебя, и надо быть полным слепцом, чтобы этого не видеть!

— Она сама все запутала. Правда, боюсь, что и я был немного дураком. Ведь я намного старше ее, Джулиан. И хотел дать возможность Даниэль взрослеть так, как она того пожелает.

— И с этой целью покинул ее, — резко оборвал графа Джулиан. — Как ты не можешь понять, что у твоей жены еще ветер гуляет в голове! Ей совершенно чуждо чувство самосохранения. Даниэль хорошо соображает только тогда, когда надо помочь другим, но я бы очень хотел, чтобы она раз и навсегда прекратила совершать подобные рейсы…

— Какие рейсы? — быстро подхватил Линтон.

— Об этом лучше спроси ее. Хотя чем скорее я освобожусь от непосильной ноши этой тайны, тем лучше. Даже если ты на меня вконец разозлишься за участие во всех ее филантропических затеях!

— Уверяю тебя, Джулиан, что вовсе не собираюсь злиться. Мне отлично известно, как Даниэль умеет убеждать. И я очень благодарен тебе за совет. А также — за кларет. Кстати, это любимое вино Данни.

— Она сама настояла, чтобы я приобрел это вино. Даниэль взяла под опеку мой винный погреб и покупает туда то же самое, что и в твой. Признаться, пока я не могу пожаловаться на ее вкус.

— Ты не прав, кузен, — усмехнулся Джастин. — Существует разница между вкусом и опытом. Даниэль имеет большой опыт в области виноделия, этим занимался ее дед. Но настоящего вкуса в ней нет ни на грош…

Теперь Джастин был вынужден ждать удобного случая для объяснения с женой. Однако когда он приехал к себе на Гросвенор-сквер, Даниэль дома не оказалось. Она была на каком-то званом вечере и обещала приехать только после ужина. Около полуночи граф отослал Питершама и Молли спать, а швейцару сказал, что намерен сам встретить ее светлость. Ему хотелось, чтобы как можно меньше домашних стали свидетелями позднего приезда молодой графини.

Джастин долго стоял у окна в библиотеке и следил за каждым проезжавшим экипажем. Наконец вдали появилась ее легкая коляска. Даниэль вышла и поднялась по лестнице к парадной двери в сопровождении молодого виконта. Оба они громко, заразительно смеялись. Это вызвало еще большее раздражение графа, хотя в том, что его жену провожает молодой человек, он не находил ничего предосудительного.

Парадная дверь распахнулась раньше, чем Даниэль позвонила. Граф с легким поклоном пропустил жену в холл.

— Надеюсь, вы приятно провели вечер? — спросил Линтон ровным голосом, хотя глаза его метали молнии.

Даниэль промолчала, чувствуя надвигающуюся грозу, и уныло поплелась вслед за мужем. Она уже хотела подняться по лестнице на второй этаж, когда Линтон остановил ее:

— Даниэль, я хотел бы с вами поговорить. Зайдемте на несколько минут в библиотеку.

— Джастин, сейчас очень поздно. И потом, я смертельно устала. Нельзя ли отложить наш разговор до утра?

— Если вы доставите мне неприятность, заставив применить силу, то будете об этом очень жалеть, — сказал граф весьма учтивым тоном, продолжая держать дверь в библиотеку открытой.

Какую-то долю секунды Даниэль колебалась, но тут же одумалась и проскользнула мимо графа в библиотеку. Щеки ее пылали.

— Что такое важное вы хотите мне сказать, милорд, если не можете даже повременить до утра?

— Очень многое, мадам. Я не желаю, приехав после двухнедельного отсутствия, обнаруживать свою жену предметом насмешек каждого лондонского сплетника, я не желаю, чтобы при моем появлении в клубе меня встречали смущенным шепотом и сочувственными взглядами. О чем вы думаете, Данни, позволяя себе такое вольное поведение в обществе шевалье д'Эврона? И, наконец, я не допущу, чтобы каждый болван, в том числе во Франции, величал меня рогоносцем.

— Ах, вот оно что! Гордость рода Линтонов! «Цезарь волен делать все, что захочет. Жена же Цезаря — вне подозрений». Так? Тогда выслушайте меня, милорд. Меня тошнит от подобного лицемерия, и я не намерена строить свою жизнь по этим правилам.

— Какого черта?! Что вы хотите этим сказать?

Даниэль решила пока придержать язык. Зная о неверности мужа, она не хотела обострять с ним отношения. Ее теперешнее положение было унизительным, но какая-то гордость в Даниэль еще осталась.

— Я имела в виду лишь то, что считаю нетерпимым двойной стандарт, принятый в обществе, — процедила она сквозь зубы и отвернулась. — Если бы шевалье д'Эврон был моим признанным любовником, то общество и не подумало бы осуждать нас обоих. Но оно не в состоянии допустить возможности существования между мужчиной и женщиной невинных, чисто дружеских отношений, а потому считает себя обязанным непременно облить меня грязью. Я не могу этого терпеть и не стану!

— А я не намерен терпеть продолжение разговора в таком тоне, — раздраженно ответил Линтон. — Вы вольны считать принятые в обществе правила лицемерными и ханжескими. Пусть так. Но вам придется научиться по ним жить. Теперь расскажите мне подробно, чем таким вы занимались в мое отсутствие с шевалье д'Эвроном, почему это чуть было не довело Джулиана до сердечного приступа и стало причиной всех этих толков о вашем неприличном, позорном поведении?

Даниэль подошла к окну, отдернула штору и некоторое время смотрела на дремлющую площадь. Сейчас он узнает все. Возможно, своим легкомысленным поведением она подсознательно провоцировала скандал, чтобы вызвать мужа на этот тяжелый разговор. Собственное двуличие терзало Даниэль, лишая ее сна ночью и покоя днем. К тому же если Джулиан уже признался Линтону, что знает правду, то честнее будет немедленно снять с кузена бремя хранителя чужой тайны.

— Хорошо, я все сейчас скажу. Но, боюсь, вам будет неприятно это слушать.

— В этом я не сомневаюсь, — отозвался ровным голосом Джастин. Он почувствовал, как внутреннее напряжение начинает быстро спадать. Ему стало ясно: сражение выиграно в результате всего лишь легкой перестрелки. — После того, что я уже слышал, — добавил он, — меня вряд ли можно еще больше расстроить. Так что смело говорите всю правду.

— Я раньше молчала только потому, что боялась вашей реакции: вы могли беспричинно разозлиться и не дать мне высказаться до конца. Тогда ситуация могла бы совсем выйти из-под контроля и разрушить нашу семью.

Даниэль уже не замечала, что эмоционально размахивает свободной от шторы рукой.

— Покороче, если можно.

Джастин слушал рассказ жены в глубочайшем молчании. Даниэль старалась не упустить ни одной детали из случившихся с ней приключений. Объяснила она и роль, которую во всем этом невольно играл Джулиан.

— Вы не должны его ни в чем обвинять, — горячо вступилась она за кузена. — У Джулиана не было другого выхода, как только хранить мою тайну.

— Я и не собираюсь винить кузена. Наоборот, на всю жизнь останусь его должником. Другое дело — шевалье.

— Он тоже ни в чем не виноват, Джастин. Я все делала сама. Все, что считала нужным. Он ни к чему меня не принуждал. Я даже не всегда с ним советовалась. Шевалье изо всех сил старался оградить меня от всяческих неприятностей, но очень скоро я поняла, что не нуждаюсь в этом. Для самозащиты мне оказалось достаточно револьвера в кармане платья.

Последние слова Даниэль, сопровождавшиеся молящей о доверии улыбкой, заставили графа бросить на жену взгляд, полный удивления и даже восхищения. Каких-нибудь две недели назад он был почти уверен, что превращение Даниэль из сорвиголовы в настоящую светскую леди бесповоротно завершилось, но оказалось, что это совсем не так. Джастин подумал, не стало ли подобное вынужденное раздвоение личности причиной всех их последних неурядиц? Даниэль не пошла бы на обман мужа только для того, чтобы получать удовольствия, в этом Джастин уже не сомневался. Более того, Линтон подумал и о том, какого душевного напряжения стоило его жене, обладавшей открытой и пылкой натурой, постоянно сдерживать себя и хранить тайну. Она и от него бегала, как от чумы, лишь потому, что боялась нечаянно проговориться. И была, конечно, права, полагая, что получит решительный отказ на просьбу позволить ей заниматься подобным делом.

Нет, теперь надо быть умнее и сделать все, чтобы вернуть жене ее прежний счастливый и жизнерадостный нрав, а вместе с ним — спасти их любовь! Линтон решил это бесповоротно.

— Я хотел бы попросить вас, Даниэль, только о двух вещах, — сказал он после продолжительной паузы.

— Слушаю, милорд.

Даниэль не сомневалась, что сейчас ее забросают упреками, оскорблениями и угрозами за этот вынужденный обман, а также строжайше запретят заниматься чем-то подобным в будущем, однако ничего похожего не последовало. Наоборот, казалось даже, что у графа камень свалился с души.

— Во-первых, — сказал он очень спокойным тоном, — вы не должны больше посещать дом шевалье д'Эврона без моего сопровождения. Только моего, и ничьего больше. Даже Джулиана. Понятно?

Даниэль утвердительно кивнула головой и, будто спохватившись, добавила:

— Джастин, честное слово, у меня в мыслях не было будоражить весь город!

— Бросьте! — ответил Линтон строгим тоном. — Вы отлично знали, что делаете. Перестаньте изображать передо мной наивного младенца! Слава Богу, ничего непоправимого не произошло, и мы можем с честью выйти из этого положения. Но только если вы будете меня во всем слушаться.

Даниэль молча опустила глаза на свои атласные туфельки и принялась их внимательно рассматривать. Граф же продолжал:

— Во-вторых. Впредь вы не будете ездить по городским окраинам и трущобам в одиночку. Кого вы выберете в качестве сопровождающего, меня не интересует. Когда у меня будет время, я сам стану им. Но, во всяком случае, одна вы больше никуда не поедете. Понятно?

— Я могла бы попросить об этом Джулиана, Уэстмора, Тони или Филиппа. Уверена, что каждый из них с величайшей радостью согласится. — Даниэль подняла голову и, глядя в лицо графа, одарила его лучезарной улыбкой. — Видите, милорд, я готова безоговорочно исполнить все ваши желания.

— Действительно, мне повезло в жизни, — пробормотал граф. — Но предупреждаю, что я не передумал ехать в Мервенуэй. Думаю, ваши друзья сумеют летом обойтись и без вас.

— Конечно, шевалье будет трудно, но я надеюсь, что он справится.

Даниэль почувствовала такое облегчение, как будто с плеч у нее свалилась тяжелейшая ноша. Она невероятно обрадовалась такой реакции Джастина на ее признания. Первый трудный шаг к примирению был сделан. Теперь, может быть, ей и удастся вырвать мужа из когтей Маргарет. Даниэль вдруг подумала, что впервые в жизни почему-то отказалась от борьбы: лишь немного похныкала и с готовностью уступила мужа любовнице, покорно пошла на поводу у общества и приняла его правила, прикрывшись условной маской гордости. Больше такого не повторится! Она бросит перчатку этой Мейнеринг. Любовница найдет достойного противника в законной жене!

— Хотел бы я знать, — сказал с лукавой улыбкой граф, — что сейчас происходит в этой маленькой, хорошенькой, хотя и коварной головке?

— Неужели так трудно догадаться? Вот никогда не думала, что у меня такой глупый муж!

Даниэль пожала плечами и с равнодушным видом направилась к двери. Линтон бросился за ней, схватил за плечи и развернул к себе лицом:

— Я стал глупым совсем недавно. И не в последнюю очередь благодаря вам, любезная супруга!

— Вы правы, — просто ответила Даниэль.

— Больше я никогда не допущу повторения чего-либо подобного! Вы теперь всегда будете говорить мне правду… Всю правду! Понятно?

Даниэль потупила взор, чтобы Джастин не прочел лжи в ее глазах, хотя причиной тому был его собственный обман…

— Отнесите меня к себе в постель, милый, — шепнула она, обвив руками шею мужа…

Глава 14

Слова Демулена меня не убедили, Линтон. — Уильям Питт, граф Чатам, хмуро шагал из угла в угол по устилавшему его кабинет турецкому ковру. — Это слишком просто — сказать, что все закончилось.

— «Король в Лувре. Национальное собрание в Тюильрийском дворце. Каналы расчищены. Рынок ломится от мешков с зерном. Казна полна. Мукомольные мельницы вертятся. Предатели бегут сломя голову. Аристократия при последнем издыхании. Патриоты празднуют победу», — отчеканил Джастин.

— Браво, Линтон! — захлопал в ладоши Питт. — У вас потрясающая память!

— Тогда уж не у меня, а у Даниэль, — засмеялся граф. — Я столько раз слышал, как она с презрением цитировала Демулена, что слова этого деятеля накрепко засели у меня в голове.

— Значит, она также ему не верит?

— Не верит, — задумчиво ответил Линтон. — Она многое узнает от тех, кто «бежит сломя голову» и имеет доступ к самым свежим новостям из Парижа. Участились случаи грабежей так называемых врагов народа и самосуда над ними. С тех пор как герцог Орлеанский со всем семейством покинул Париж и обосновался в Лондоне, Пале-Рояль отдали народу. Роскошный дворец стал приютом для игорных домов, кафе, таверн и публичных домов. Полиция оттуда не вылезает. Но одновременно туда же переместился и центр политической жизни Парижа. Неясно только, может ли из дискуссий, проходящих в столь диком и бесконтрольном окружении, родиться что-нибудь разумное?

— В Пале-Рояле развелось слишком много всяких фракций и группировок, — сказал Питт. — Самые сильные из них, пожалуй, якобинцы и кордельеры, и буквально на глазах возникают все новые и новые. Каждая из них имеет свою газету для разжигания страстей у легко возбудимой публики.

Питт замолчал, продолжая расхаживать по кабинету. Джастин же сидел у стола и жмурился от падавших на него через открытое окно ярких лучей майского солнца. Он знал, что его премьер должен сначала разговориться, а уже потом приступить к главному. Пока же Линтону казалось, что Питт пригласил его просто на дружеский разговор о политической ситуации, сложившейся в Париже летом 1790 года.

— Мне нужна кое-какая информация из первых рук, Джастин. Кстати, не хотите ли бокал кларета?

— Благодарю! Вы хотите, чтобы эту информацию обеспечил я?

— Да, Джастин. Я не решался обратиться к вам с подобной просьбой раньше. Тогда вы были по уши заняты своими семейными делами, и я считал это вполне естественным.

— Это было очень великодушно с вашей стороны, Питт. По правде говоря, я не знаю, что бы ответил вам, обратись вы ко мне ранее.

— Я об этом догадывался. Потому и решил не ставить нас обоих в неловкое положение. Теперь же разговор может стать более предметным. Как бы там ни было, но для сбора сведений вам не потребуется долгое путешествие. Две, самое большее три недели.

Питт соскреб с галстука маленькое грязное пятнышко и неожиданно спросил:

— Вы не хотели бы взять с собой Данни?

— Нет, — твердо ответил Джастин.

— Я опасался такого ответа. Не скрою, что даже та информация, которую ваша жена по крупицам собирает у здешних эмигрантов, и ее собственные заключения, основанные на них, представляют большую ценность. Учитывая же ее прошлый опыт во Франции…

— Я бы не хотел, чтобы Даниэль снова рыскала по улицам Парижа в драных бриджах, Питт. Она уже сыта всем этим по горло. И если я разрешаю ей сегодня ездить по окраинам Лондона, то делаю это с большой неохотой. Во Францию же ей сейчас ехать просто нельзя. Одному небу известно, как такая поездка может на ней отразиться…

Уильям Питт привык взвешенно относиться к мнению оппозиции и всегда шел на уступки, когда другого выхода не было. Вот и сейчас он утвердительно кивнул головой и спросил Линтона, когда тот сможет отправиться в путь. По слухам, королевская семья вскоре намеревалась переехать в Сен-Клу и должна была вернуться в Париж не раньше октября.

Джастин задумался. Они с Даниэль собирались уехать в Мервенуэй в начале июня. Конечно, можно было бы отправить жену прямо сейчас вместе с дедушкой и бабушкой, а самому ехать во Францию, но он предвидел возражения со стороны Даниэль. Кроме того, в последнее время что-то с ней было не совсем ладно. Он терялся в догадках, но спросить напрямую не решался. Казалось бы, пустяк, но Джастин однажды обратил внимание на выражение лица Даниэль в тот момент, когда она этого не знала. И ему показалось, что безоблачно счастливое выражение, которое после их вновь возродившейся любви сияло на ее лице, как-то померкло. Линтон решил про себя, что причиной расстройства жены скорее всего стало непосильное моральное бремя, которое навалилось за последние недели на плечи еще очень юной женщины. Джастину предстояло снять эту непосильную тяжесть, и начать он должен был с того, чтобы оградить жену от дополнительных переживаний, неизбежных при поездке в Париж. С другой стороны, чем скорее ему удастся увезти Даниэль из Лондона, тем будет лучше, хотя сначала ему придется выдержать кровопролитное сражение с дражайшей супругой. Задача осложнялась тем, что в столице Даниэль чувствовала бы себя менее одинокой, чем в глухой провинции Корнуолла. Однако, взвесив все «за» и «против», Джастин пришел к окончательному выводу, что его долг — защитить супругу от всяческих неприятностей и волнений.

Теперь настало время дать прямой ответ на предложение премьер-министра.

— Итак, Питт, — сказал Джастин, — вы хотите, чтобы за три дня я умудрился не только проникнуть в Тюильрийский дворец и проанализировал деятельность Национального собрания, но также разобрался в хитросплетении самых разных тем, обсуждаемых в политических клубах. И вдобавок поварился бы во французской судебно-правовой кухне. Я не ошибся?

— Если удастся все это сделать, Джастин, я буду вполне удовлетворен. Но даже получение части этой информации трудно будет переоценить…

— Я всегда к вашим услугам, сэр, — заверил премьера граф. — Теперь же, с вашего позволения, мне необходимо заняться подготовкой к поездке.

На губах премьера мелькнула едва заметная усмешка. Для него не было секретом, что подразумевал Джастин под «необходимой подготовкой». Хотя Питт и пользовался дружеским расположением графини Линтон, которое значительно окрепло за прошедшие после ее свадьбы месяцы, он также отлично понимал, какой непростой разговор сейчас предстоит Джастину. Граф Чатам не сомневался, что Даниэль не отнесется равнодушно к известию о предстоящей новой разлуке с супругом…

…Если бы Линтон знал, каким неприятным сюрпризом закончится для него этот день! Тогда предстоящий разговор с женой об отъезде показался бы ему сущей безделицей…

Еще накануне Даниэль уговорила мужа поехать вечером в парк Воксхолл-Гарденс. Граф согласился без особого энтузиазма, поскольку считал это место неимоверно скучным, а постоянно толкающийся в нем народ — ужасным. Однако сопротивляться настойчивым ласковым уговорам жены было невозможно. Не последнюю роль сыграл и аргумент жены, что без него она не получит и половины ожидаемого удовольствия.

Когда перед ужином граф вошел в спальню жены, то его глазам предстало весьма пикантное зрелище. Даниэль сидела за туалетным столиком перед зеркалом в одном нижнем белье; оно было сплошь розового цвета, усыпано мелким жемчугом и оторочено, где только возможно, белоснежными кружевами.

Вокруг ее стула суетилась Жанна-Луиза — любимый парикмахер Даниэль, из числа французских эмигрантов. Она расчесывала вьющиеся волосы юной графини на пробор и укладывала их в узел на затылке, оставляя уши и шею совершенно открытыми. Кроме того, судя по глубокому вырезу на груди, декольте верхнего платья должно было стать совершенно сногсшибательным. С полдюжины молодых щеголей фланировали по комнате на значительном расстоянии от туалетного столика и что-то оживленно обсуждали. При неожиданном появлении графа в комнате сразу воцарилась тишина.

— А, это вы, милорд! — воскликнула Даниэль, заставив вздрогнуть Жанну-Луизу и вызвав недовольную гримаску на ее лице. — Как кстати! Разрешите наш спор.

— С превеликим удовольствием, дорогая, — поклонился супруге Джастин.

— Я решила прицепить к щеке мушку, но мы никак не можем решить, куда именно.

Машинально бросив взгляд на полуобнаженную грудь супруги, Линтон взял из коробки черную шелковую мушку и приложил ее к правой щеке Даниэль чуть пониже скулы.

— Мне кажется, вот так будет лучше всего.

— Ну, просто чародей! — закатилась Даниэль звонким, как серебряный колокольчик, смехом. — Вы одобряете выбор милорда, джентльмены?

— Это выбор вашего супруга, леди Данни, — ответил от имени всей молодой компании виконт Лансинг и учтиво поклонился Линтону.

— Вот и хорошо, — отозвалась Даниэль. — Спор разрешен.

Джастин не без тайного удовольствия наблюдал за галантными кавалерами, которых в комнате оставалось все меньше и меньше. Он сам давно и безукоризненно овладел искусством легкого флирта, поэтому всеобщее восхищение, высказываемое его жене, ничуть его не смущало.

— Итак, милорд, — объявила Даниэль, — поскольку вы отослали прочь всех моих советчиков, извольте сами сказать, какими духами мне сегодня воспользоваться.

Даниэль предпочитала только самые утонченные запахи, без всяких примесей, скажем, мускуса или гардении. Граф рассмеялся, взял ладонь жены и тщательно, с заметным удовольствием понюхал ее. Потом не удержался и поцеловал кончики пальцев. По правде говоря, ему куда больше хотелось сейчас поцеловать ее пухленькие, нежные губки, на которых играла веселая улыбка, но в присутствии Молли и Жанны-Луизы подобное проявление чувств было немыслимым. Джастин опустился на обитый парчой стул и стал терпеливо ждать, пока супруга завершит свой туалет. Между тем Молли очень осторожно, чтобы не повредить творение рук Жанны-Луизы, надела на молодую хозяйку розовое бальное платье с рукавами до локтей, из-под которых живописно выглядывали усыпанные жемчугом кружева.

— Я вам нравлюсь, любовь моя? — прощебетала Даниэль, делая перед графом воздушный пируэт.

Джастин смотрел на жену и не верил своим глазам. Неужели перед ним тот самый сорванец из темного парижского переулка?! Откуда столько грации, воздушности, игривости? Впрочем, подумал он, непредсказуемости в Даниэль ни на йоту не убавилось…

Воксхолл-Гарденс произвел на Даниэль огромное впечатление. В первые полчаса она постоянно оглядывалась на супруга, стараясь определить, получает ли он такое же удовольствие. Однако Джастин, одетый в бархатный камзол сапфирового цвета с кружевами на манжетах, не выглядел ни слишком усталым, ни чрезмерно скучающим. Только время от времени тонкая суровая морщинка залегала у него между бровей, но тут же исчезала, как только он встречался взглядом с женой. Даниэль решила не придавать этому большого значения; она знала, что утром Линтон был на приеме у премьер-министра. Несомненно, там обсуждались всякие важные, даже весьма волнующие события. Что ж, она узнает обо всем этом ночью, когда они лягут вместе в широкую мягкую постель…

— Вы не хотите побывать на концерте, дорогой? — спросила Даниэль.

— Я хочу только того, что нравится вам, любовь моя.

— Тогда пойдемте в греческий храм в конце Длинной аллеи. Или лучше притворимся тайными любовниками, как будто мы хотим сбежать.

— Я смогу уговорить вас на это?

— А я вас?

— Неужели вы в этом еще сомневаетесь?

— Тогда зачем нам идти в греческий храм? Давайте сбежим немедленно. И прямо отсюда. Вы берете меня на руки, относите в экипаж, и мы едем. Быстро-быстро! А потом вы опять поднимаете меня на руки, несете в свою постель и лишаете чести. Каково?

— Превосходно. Только мы еще не ужинали.

— Боже, какая проза! Мои аппетиты простираются куда дальше жареного гуся и бутылки бургундского.

— Должен с сожалением признать, любезная супруга, что вы самая нескромная женщина на свете. Нет уж! Мы сейчас пойдем в храм, а потом — ужинать. К тому же кабинет в ресторане уже заказан. Я кое-кого пригласил.

Согласитесь, будет очень неудобно, если люди придут и не найдут ни хозяйки, ни хозяина.

— Какой же вы зануда, супруг мой, — вздохнула Даниэль. — Я готова поклясться, что предвкушение наслаждения во сто крат увеличивает его. И если вдобавок все окружить таинственностью… Ах, Джастин, ничего-то вы не понимаете!

Линтон в глубине души считал, что предвкушение близости с любимой женой в этот вечер только заставит его еще больше нервничать, но все же он мастерски продолжал играть свою роль. Супруги шли, взявшись за руки, по освещенной двумя рядами фонарей аллее. Их окружали толпы людей. Даниэль с интересом разглядывала гуляющих и время от времени тихо отпускала по их адресу колкие замечания. При этом она все крепче сжимала ладонь супруга. С самого начала Даниэль отказалась гулять, чинно опираясь на его локоть, и это немало удивило Джастина. Он никак не мог понять, зачем ей понадобилась подобная демонстрация чувств?

Во время ужина Даниэль, вопреки собственному недавнему заявлению, ела с отменным аппетитом, но он, однако, не помешал ей веселить всю компанию. За столом, помимо Джулиана и его закадычных друзей, сидели также супруги Марч, шевалье д'Эврон и несколько молоденьких девушек возраста Даниэль, матери которых не боялись скомпрометировать своих дочерей появлением в обществе Марчей и Линтонов. Девушки, в свою очередь, с удовольствием принимали комплименты Джулиана и его друзей. Бедняжки трогательно краснели от смущения, когда к ним обращался важный граф Линтон, и с завистью смотрели на графиню, позволявшую себе спокойно относиться к своему знаменитому супругу, ничем не выделяя его среди присутствовавших за столом. Кроме того, все они не могли оторвать глаз от наряда Даниэль, втайне мечтая о том времени, когда и они сменят свои скромные девичьи платьица на столь же роскошные вечерние туалеты…

…Домой супруги вернулись только под утро и некоторое время ждали, пока сонный швейцар откроет дверь. На верхней ступеньке лестницы Даниэль обернулась к Джастину и, многозначительно глядя ему в глаза, сказала:

— Я отпустила Молли спать. Так что теперь вам придется исполнять обязанности моей горничной.

— Большего удовольствия вы мне не могли бы доставить, дорогая! Я только переоденусь и отпущу Питершама.

— Надеюсь, это не займет много времени.

— Конечно.

Даниэль вошла в свою спальню и опустилась на пуфик перед туалетным столиком. Вытащив из волос несколько булавок, она позволила локонам свободно упасть на плечи. Затем сняла со щеки мушку и положила ее обратно в коробочку. В тот момент, когда Даниэль стягивала с себя через голову бальное платье, скрипнула дверь смежной со спальней комнаты, и граф, уже облаченный в домашний халат, появился на пороге. Даниэль улыбнулась его отражению в зеркале и протянула Джастину руку. Тот нежно поднес к губам ее пальчики.

— Милорд, займитесь теперь своим делом.

— К вашим услугам, мадам.

— Помогите мне освободиться от этой ужасной конструкции.

— Вы имеете в виду кринолин?

— Ну да. Из-за него я не в состоянии даже до вас дотянуться.

Джастин осторожно и одновременно с завидной ловкостью исполнил просьбу жены. Потом помолчал несколько секунд, как бы набираясь смелости, и заключил ее руки в свои:

— Даниэль, я должен вам кое-что сказать. И чем скорее, тем лучше.

— Милорд Чатам? — быстро спросила она, чувствуя, как все поплыло у нее перед глазами.

— Откуда вы знаете?

— Утром вы с ним виделись, а вечером были словно немного не в себе. Я тут же поняла: что-то произошло. Плохие новости?

— Не совсем. Просто Питт хочет послать меня в Париж.

— В Париж? Так это же прекрасно! Я уже давно мечтаю туда поехать. Меня мучает настоящая ностальгия по Франции. Кроме того, там можно будет узнать много такого, чего, сидя здесь, ни от кого не услышишь…

Даниэль подняла глаза на Линтона и вдруг замолчала, прочитав все на его лице…

— Я с вами… не поеду? — спросила она сразу упавшим голосом.

— Нет, любовь моя, — грустно покачал головой граф. — Я не хочу подвергать вас опасности.

— Что за чепуха! Какая еще опасность? А если даже и так, разве я не способна себя защитить?..

— Нет, Данни, — тихо повторил Джастин.

— Но почему?

Даниэль подняла руки и принялась расстегивать замочек жемчужного ожерелья у себя на шее. Ее голос стал сразу мягким и вкрадчивым. Она поняла, что предстоит новое сражение, выиграть которое можно только аргументами, высказанными спокойным, а еще лучше, ласковым тоном. Линтон, не замечая, что жена сменила тактику, продолжал говорить горячо и, как ему казалось, очень убедительно:

— Мне придется все время нервничать из-за вас. Или ломать себе голову над тем, во что вас одеть. Не могу же я допустить, чтобы вы снова рыскали по парижским трущобам в разодранных бриджах!

— А если я пообещаю никуда не уходить, одеваться очень просто и вообще вести себя смирно?

— Все равно я отвечу — нет! Послушайте меня, Данни. У вас здесь очень много дел, а я буду отсутствовать всего каких-то две недели. После моего возвращения мы вместе поедем в Мервенуэй. Кроме того, вам еще рано возвращаться в Париж, ведь мучительные воспоминания еще не совсем…

— Вы считаете, что можете судить об этом лучше меня, милорд? Неужели вам не понятно, что сейчас мне было бы самое время вернуться на родину. Я живу в полном согласии со своей памятью, и воспоминания только помогут усмирить призраков, сопровождающих меня. Они сразу исчезнут.

— Даниэль, я буду путешествовать инкогнито, быстро переезжая с места на место, — сменил тактику граф, стараясь обойтись без такого неотразимого для каждой жены аргумента, как супружеское «вето». — Вы сможете состоять при мне, как и в прошлый раз, только в роли мальчика-слуги. Ни за что больше не пойду на это!

Мысль Даниэль лихорадочно работала. Невольно подброшенная графом идея путешествовать, как и в прошлый раз, в роли слуги показалась ей вполне реальной. Ведь они могли бы останавливаться в одном номере гостиницы (а значит — и спать в одной постели!). Она, снова переодевшись мальчишкой, торчала бы на кухнях. При одной этой мысли пальчики ее весело забарабанили по столику… Однако, подумав, Даниэль с сожалением отбросила соблазнительную идею. Она годилась для развлечений, но не для опасных ситуаций, которых могло оказаться немало.

Что же делать? Как убедить Джастина, что она могла бы оказаться ему очень полезной в этой непростой поездке?

— Послушайте, дорогой, нам вовсе не обязательно ехать, как в прошлый раз. И, разумеется, совершенно не подходит официальный статус — графа и графини. Но почему бы не представиться какими-нибудь средними буржуа? Я вполне могу сыграть подобную роль. Набью ватой свои юбки и превращусь в какую-нибудь французскую матрону. И буду говорить на языке жены башмачника. Слава Богу, я знаю, как это делается!

— Но я не готов к роли башмачника, — запротестовал граф, которого ужаснула даже мысль об этом. — Нет, Даниэль, мне предстоит путешествовать одному, никому не бросаться в глаза и прислушиваться ко всему, что происходит вокруг. Я не отрицаю, любовь моя, что вы способны сыграть любую роль и собрать самую труднодоступную информацию. Но, поверьте, эта поездка — не для графини Линтон. Вспомните, как во время пересечения на «Черной чайке»

Ла-Манша вы мучились от морской болезни. Есть все основания предполагать, что на этот раз тоже будет шторм. И вам снова придется страдать. А что, если окажется, что вы беременны?

— Я не беременна, — выпалила Даниэль, прежде чем успела подумать.

— Откуда вы знаете? Может быть, нет, а возможно, что да. В последнем случае вам категорически запрещается плавать по бурному морю, трястись в почтовых дилижансах и участвовать во всяких опасных авантюрах… Не забывайте, Даниэль, что вы теперь — замужняя дама, а не искательница приключений.

Даниэль повернулась и аккуратно положила жемчуга на туалетный столик. У нее оставался еще один секрет. Она знала, что Джастин не из тех мужей, от которых ее так часто предостерегала покойная мать и при близости с которыми надо было непременно предохраняться. К таким мужчинам принадлежал и супруг самой Луизы. Но ведь Линтон был совсем другой! И если Даниэль принимала меры перед близостью с ним, то лишь потому, что еще не считала себя вполне готовой для материнства. Как только она почувствует, что созрела для этой роли, то тут же откажется от всех предосторожностей. Сейчас надо было во всем признаться Джастину. Хотя бы для того, чтобы он выбросил из головы мысль о ее возможной беременности и необходимости заботиться о здоровье будущего наследника. Уже потом можно будет настаивать на поездке с ним во Францию.

— Я совершенно точно знаю, что не беременна, — упрямо повторила Даниэль, инстинктивно желая спрятаться в глубоком кресле. Она опустилась в него и поджала под себя ноги. — И сейчас, милорд, вы узнаете, почему я так твердо в этом уверена. Если, конечно, вы настаиваете. Кстати, имейте в виду, что если после нашего разговора вы захотите со мной развестись, то сможете сделать это в любом суде и без всяких препятствий.

Линтон уже мог только бессмысленно смотреть на жену. Даниэль прочитала на его лице растерянность, смешанную со смущением, глубоко вздохнула и бросилась вперед:

— Слушайте внимательно, милорд. Это очень запутанная история, и будет лучше, если вы не станете меня перебивать.

— Я само внимание, Данни.

— Моя мать страдала патологическими отклонениями при беременностях. Прежде чем на свет появилась я, у нее дважды рождались мертвые дети. После моего рождения доктора предупредили маму, что уже следующая беременность может стоить ей жизни. Она сказала об этом мужу, но тот посчитал, что Луиза еще очень молода и, отдохнув месяцев шесть, вполне сможет подарить ему наследника…

Даниэль остановилась и посмотрела прямо в глаза мужу:

— Мой рассказ вас не шокирует?

— Пока нет. Продолжайте.

— По прошествии «условленного времени» мой отец решительно атаковал маму. В быту это называется обыкновенным изнасилованием, хотя в отношениях между супругами такое определение не принято. Мама предупредила отца, что на новую беременность не пойдет. Тот не воспринял этого всерьез и продолжал ее добиваться. Мама поняла, что ей с ним не справиться. Я вам уже рассказывала, Джастин, что за несколько лет до этого мама в подобной ситуации пригрозила мужу убить себя; в то время она бы, несомненно, так и поступила, но теперь у нее была я, а потому самоубийство стало невозможным. И тогда мама пустилась на хитрость…

Даниэль вновь замолчала, глубоко вздохнула и принялась рассказывать дальше:

— У меня была старая нянька, которая раньше долгие годы работала служанкой в одном из женских монастырей. Монахини, милорд, обычно неплохо разбираются в аптекарском деле. К тому же далеко не все из них так непорочны, как кажется. Частенько к их услугам прибегают сельские женщины, которые либо физически не могут каждые девять месяцев приносить в дом по ребенку, либо слишком бедны для этого. Монашки делают им аборты или дают специальные средства для предупреждения беременности. Они так и называются — противозачаточные. Так вот. Старая нянька научила маму пользоваться такими средствами и рассказала, где их можно раздобыть, а затем передала этот опыт мне. Правда, тогда только теоретически. Но так как подобных снадобий у нее в тайнике скопилось немало, нянька в ту страшную ночь всучила некоторое количество мне. «На всякий случай», как она выразилась.

Линтон резко встал, но Даниэль остановила его:

— Не спешите, Джастин. Дайте мне все досказать до конца.

Граф снова сел.

— Я не рассказывала вам раньше, поскольку считала это чисто женским делом. Мне было шестнадцать лет, когда мама и няня завели со мной этот разговор и разъяснили мне принцип действия подобных средств. Они сказали, что их применение даст мне возможность при близости с будущим мужем не зависеть от капризов своего тела и исключить возможные последствия. Но, Джастин, когда они все это мне говорили, то не имели в виду такого мужа, как вы.

Даниэль улыбнулась графу, но тот продолжал сидеть с каменным лицом. Чувствуя, что дело принимает дурной оборот, юная графиня поспешила если не предотвратить, то хотя бы смягчить гнев супруга:

— Ни тогда, после нашей свадьбы, ни сейчас я не чувствовала и не чувствую себя вполне готовой к материнству. Кроме того, моя няня уверяла, что применение противозачаточных средств никак не отразится на моей способности в будущем иметь детей…

— Довольно! — выкрикнул Линтон и вскочил со стула. — Я не хочу больше слушать!

Взгляд его сразу потяжелел; глаза стали холодными, словно сделанными из синего кварца. Быстрыми шагами он направился к двери, ведущей в его спальню, но на пороге обернулся:

— Я еду в Париж один. И это мое последнее слово!

Джастин захлопнул за собой дверь, послышался сухой щелчок замка…

Сбросив с себя халат, Линтон кинулся на кровать. Дьявол возьми эту женщину! Девять месяцев она обводила его вокруг пальца и не сказала ни слова об этом! Если бы она прямо призналась, что не хочет слишком рано иметь детей, он не стал бы устраивать ей скандалов! Так нет же! Предпочла все решать сама! Граф заскрипел зубами в бессильной злобе, и решимость добиться полного послушания жены, в том числе в отношении предстоявшей поездки в Париж, в нем еще больше окрепла.

Даниэль разделась и тоже легла в постель. Открыв мужу свой последний секрет, она чувствовала себя удовлетворенной. К тому же все произошло гораздо спокойнее, чем она ожидала. Час назад Даниэль совершенно серьезно опасалась, что Джастин угостит ее оплеухой или возьмется за плетку. Слава Богу, самого страшного не случилось! Однако сейчас, лежа в темноте на широкой кровати, Даниэль решила, что обсуждение ее поездки в Париж следует отложить. Первым делом надо найти способ излечить графа от мук уязвленной мужской гордости.

Она пыталась понять, в чем заключалась ее ошибка. В том ли, что с самого начала ничего не сказала мужу, или в том, что вообще заговорила об этом. Возможно, теперь она станет ему противна и он больше уже никогда ее не захочет. Даниэль вдруг почему-то забил озноб, хотя ночь была теплой. Но разве это не похоже на правду? После таких признаний тело жены может показаться Джастину пресным и непривлекательным. А если ему в голову уже закралась совсем циничная мысль: что она любила его исключительно ради наслаждения? Но не сам ли Линтон обучал ее любовным утехам?

Даниэль вдруг начали мучить кошмарные мысли о браках, заключаемых не по любви, а лишь для воспроизведения рода. В какой-то момент их совместной жизни она тоже должна будет подарить Линтону наследника. Теперь, возможно, он станет видеть в этом единственный смысл своей женитьбы. Боже, какое это будет страшное наказание! И у нее не останется никакого оружия, чтобы бороться с Маргарет Мейнеринг! Или еще с какой-нибудь красоткой; разве мало женщин готово встретить графа Линтона с распростертыми объятиями?

Даниэль задрожала и уткнулась лицом в мягкую пуховую подушку, чтобы согреться и утешиться. Но бездушная вещь не могла дать ей ни того ни другого. Мучительные, бесплодные размышления не помогали, но и лежать в бездействии тоже было нельзя. Может, для начала попытаться выяснить, так ли уж серьезно разозлился на нее Линтон? Что он в самом деле собирается предпринять? А вдруг и вправду потребует развода? Нет, это невозможно! Семейство Линтон никогда не пойдет на столь грандиозный скандал. Но Джастин может поступить с ней так же, как принц Уэльский с принцессой Каролиной: тот просто разъехался с женой, заточив ее в унылом изгнании, подальше от столицы… Нет, это смешно!

Решившись, Даниэль отбросила одеяло и спрыгнула с кровати. Даже не вспомнив о том, что она совершенно обнажена, Даниэль повернула ручку двери и проскользнула в залитую лунным светом спальню супруга. Было совсем тихо, только слышалось глубокое, мерное дыхание Джастина. Даниэль сделала еще шаг и застыла на месте. Почему-то она подумала, что Линтон не спит. Нет, он не мог так быстро заснуть! Он должен был страдать, ворочаться, метаться по постели… Пережить все муки, которые пережила она. А он спит… Даниэль почувствовала, как в ней начинает расти раздражение.

Но Линтон действительно не спал. Он только притворился спящим, когда услышал звук открываемого замка. Постаравшись дышать как можно ровнее, Джастин слегка приоткрыл глаза и сквозь полуопущенные ресницы стал наблюдать. Падающий в открытое окно лунный свет озарял женскую фигуру, бесшумно передвигавшуюся по комнате. Она была божественно хороша, его Даниэль. Гордая совершенная грудь, тонкая талия, плоский живот и две очаровательные миниатюрные половинки чуть пониже спины… Но что она собиралась делать? Джастин терялся в догадках. Тем более что отлично знал непредсказуемость поведения своей супруги.

Она встала на цыпочки, обошла вокруг комнаты и остановилась рядом с изножьем кровати. Джастин зажмурился, с интересом ожидая дальнейшего развития событий…

…Даниэль трясло как в лихорадке. Ей стало по-настоящему холодно. Очень осторожно она приподняла край одеяла, забралась под него и затаила дыхание. Джастин все так же ровно дышал, даже стал немного похрапывать. Даниэль попыталась расслабиться и хоть немного согреться; она осторожно пододвинулась ближе к лежавшему рядом великолепному, излучавшему тепло телу. Линтон никак не реагировал. Даниэль подвинулась совсем близко и перевернулась на другой бок: только в таком положении, отвернувшись от супруга, она могла бы заснуть. Но и это не помогло. Даниэль хотелось почувствовать его кожу. Надо же, как крепко он спит, неужели даже не чувствует, что она рядом? Окончательно разозлившись, Даниэль повернулась на бок и прижалась к мужу спиной…

— Даниэль! Ваша задница напоминает мне кусок льда, — простонал Джастин, делая вид, что пробудился ото сна.

— Ах, вы даже не спали! — сердито воскликнула Даниэль. — А я-то стараюсь вас не разбудить!

— Не спал, — сознался граф. — Но меня охватило непреодолимое желание понаблюдать за вами исподтишка. Почему вы так замерзли, дитя мое?

— Потому что я несчастна. А вы нет?

— Нет. Я слишком зол, чтобы чувствовать себя несчастным.

— Неужели? — переспросила Даниэль голосом, в котором затеплилась надежда.

После долгого молчания Джастин заговорил:

— Существует несколько причин, по которым я считаю невозможным злиться на вас дольше нескольких минут. Я никогда не знал, что вы еще надумаете сделать или сказать. И наверное, никогда не узнаю. Я все время напоминаю себе о вашем странном детстве; вообще-то говоря, мне следовало чуть больше подумать о возможных последствиях воспитания, принятого в семье Сан-Вареннов, прежде…

— Прежде чем жениться на мне? — досказала за графа Даниэль. — Это вы имеете в виду?

— Совершенно верно, — согласился Джастин. — В конечном счете это не изменило бы моих планов, но я был бы более подготовлен к некоторым сюрпризам, подобным тому, который вы преподнесли сегодня ночью.

— В таком случае мне не надо было с вами откровенничать на эту тему. Мама предупреждала, что ни один муж не может понять, а тем более принять то, что его жена применяет противозачаточные средства.

Даниэль замолчала. Линтон, как пинцетом, взял двумя пальцами подбородок жены и сердито посмотрел ей в глаза:

— Вы должны были сказать мне об этом сразу. Не представляю, когда я дал вам повод считать меня неотесанным деревенским мужланом, который желает постоянно видеть жену со вздутым животом. Если бы вы ясно дали мне понять, чего хотите, то я бы и сам мог принять кое-какие меры, предупреждающие нежеланное материнство. И сделал бы это совершенно добровольно.

— Я об этом не подумала. Мне казалось, раз вы до сих пор не прижили ни одного внебрачного ребенка, значит, вы привыкли к подобным мерам предосторожности… Не сомневаюсь, что, к примеру… Маргарет Мейнеринг их… предпринимала, когда…

— С вашего позволения, мы оставим в покое Маргарет Мейнеринг, а также любое другое лицо, которое вы хотели бы сделать предметом нашего разговора. Лучше скажите, Даниэль, почему вы мне не доверяете?

Боже, опять этот мерзкий, непослушный язык! Ну зачем ей понадобилось упоминать Маргарет?! Нет, надо срочно исправлять положение!

Даниэль схватила супруга за руку и быстро заговорила:

— Дело не в недоверии, Джастин! Поймите меня правильно! Просто существует еще масса разных вещей, о которых я до сих пор не имею ни малейшего понятия. Кроме того, мне пришлось всю жизнь управляться одной и… и… Я должна признаться, что нередко принимаю неправильные решения. Но… но я доверяю вам!

Джастин смотрел в огромные карие глаза жены и уже не сомневался: все то, что она сейчас говорит, правда. Он глубоко вздохнул и сдался…

Бессмысленно было разыгрывать из себя взбешенного мужа при виде обезоруживающей невинности этого очаровательного создания, уже успевшего пережить многие превратности судьбы и стремившегося к самоутверждению. В конце концов, потому он и стал мужем Даниэль де Сан-Варенн. Пути назад уже не было, да граф Линтон и не думал об этом.

— Поройтесь в памяти, Данни, не осталось ли у вас еще каких-нибудь секретов от меня, — очень серьезно сказал он. — Имейте в виду, что если в будущем еще что-нибудь выяснится, я уже не смогу этого спокойно перенести. А прошлые ваши тайны, секреты и недоговоренности предадим забвению.

— Нет, не осталось, — твердо заявила Даниэль. — Но я не могу обещать, что в будущем ничего не сделаю без вашего ведома. Успокойтесь, Джастин, надеюсь, это будут мелкие и несерьезные проступки.

— Например?

— Ну, посещение каких-нибудь зрелищ, вроде той чуши, о которой вы меня предупреждали, а я все-таки пошла.

— Но вам же действительно не понравилось! Зачем было упрямиться?

— Я должна была в этом сама убедиться. Понимаете?

— Вполне. То есть вы не хотели удовлетвориться сведениями из вторых рук, даже если это руки собственного мужа?

— Да. Но вы не запретили мне пойти на то представление.

— Я никогда не замечал за собой тяги к запретам, дорогая. И очень хорошо знаю, когда бросить перчатку, если дело касается вас.

Даниэль вдруг толкнула Джастина обеими руками в грудь, и он со смехом повалился на спину рядом с женой. Она наклонилась и провела кончиком языка по его животу…

А как же Париж? Этот вопрос, готовый вот-вот сорваться с ее губ, Даниэль решила отложить на утро. А сейчас ее губы и пальцы опускались все ниже по его телу, пока не добрались до твердой, воспламенившейся мужской плоти. Джастин застонал от неописуемого блаженства, которое разделяла с ним его любимая жена…

Глава 15

Супруги проснулись уже где-то в середине утра, гораздо позже своих домочадцев. Все были несказанно этим удивлены, так как обычно граф и графиня вставали очень рано. Молли и Питершам уже с семи часов ждали на кухне, однако даже между собой они опасались обсуждать эту не совсем обычную ситуацию.

Секретарь Питер с половины восьмого бродил возле двери графа, не решаясь войти, хотя ему требовалось срочно обсудить план путешествия Линтона и составить точный график поездки. Он уже послал письмо капитану Форстеру с указанием подготовить «Черную чайку» к выходу в море. Тот потратил целый день, чтобы вернуть на корабль давно отпущенный на берег экипаж и привести в чувство некоторых моряков, чьи головы были слишком затуманены винными парами. Предполагалось, что «Черная чайка» будет стоять на якоре в порту Кале, ожидая возвращения графа из Парижа. Британские моряки с предубеждением и презрением относились ко всему французскому, даже к баранине и говядине, значит, надо было загрузиться провиантом, а также пополнить запасы пива…

…Первым протер глаза Линтон. Но стоило ему пошевелиться, как лежавшая рядом миниатюрная фигурка недовольно застонала и уютно свернулась клубочком. Джастин улыбнулся и, перевернувшись на спину, осторожно высвободил руку. Послышалось новое ворчание, и граф почувствовал, что теплое упругое тело Даниэль начинает все крепче прижиматься к его боку. Он обнял жену и слегка похлопал ладонью по ее бедру:

— Данни! Пора вставать! Уже десять часов, если не больше.

— Не может быть…

Даниэль на секунду приоткрыла глаза и снова зарылась с головой под одеяло.

— Неужели мы так долго спали? — донесся ее приглушенный голос.

— Что же в этом удивительного? Или вы забыли, что мы заснули только под утро?

Проступивший на щеках Даниэль румянец и очаровательные ямочки совершенно неопровержимо доказывали, что она ничего не забыла. Джастин засмеялся:

— Вставайте, детка. Сейчас вам надо перейти в свою кровать и позвать Молли. А я тем временем оденусь. У меня сегодня полно дел.

Последнее заявление заставило пухлую нижнюю губку Даниэль недовольно выпятиться. Она сразу же вспомнила о предстоящем отъезде супруга в Париж, но все же, к великому удовольствию графа, промолчала, соскользнула с кровати и сладко потянулась, нежась в теплых лучах утреннего солнца. Линтон вновь с вожделением посмотрел на ее совершенное тело, приводившее его несколько часов назад в состояние экстаза.

— Даниэль, — простонал он, — не делайте так у меня на глазах. Я начинаю чувствовать себя не очень комфортно…

— Сейчас я сделаю так, что вам будет очень даже комфортно, милорд! — с озорством воскликнула она и, подбежав к кровати, сдернула с Джастина одеяло. — Значит, хотите комфорта? Для этого стоит только…

— Нет! — закричал Джастин. — Уходите!

Он вскочил, бросился к двери, ведущей в комнату жены, и настежь распахнул ее. Даниэль в это время упала спиной на постель мужа, закинула руки за голову и, приняв самую соблазнительную позу, на которую была способна, бросила на Линтона зовущий, полный страстного желания взгляд.

— Ну, теперь не жалуйтесь, что я вас не предупреждал! — воскликнул Джастин и бросился к кровати. Даниэль пронзительно завизжала, когда он одним рывком заставил ее сесть, а затем, упершись широким плечом в живот, взвалил на спину и понес в соседнюю комнату.

— Грубиян! Разве так обращаются с женами?!

— Это во многом зависит от самой жены. Та, которую я сейчас тащу на спине, не заслуживает большого уважения.

Он пронес Даниэль через всю ее спальню и бесцеремонно бросил на кровать. Она громко расхохоталась, вновь опрокинулась на спину, и ее роскошные волосы разметались по одеялу.

— Пожелайте мне доброго утра, супруг мой, и поцелуйте.

— Сначала оденьтесь, — твердо сказал Джастин, — а то у меня не хватит силы воли.

— Тогда я перенесу свое требование на другое время. Чуть-чуть попозже.

— Я с нетерпением буду ждать этого момента, мадам, — с поклоном ответил Линтон.

Даниэль посмотрела на него и так и покатилась со смеху. И впрямь трудно было представить себе что-то более комичное, чем элегантный поклон совершенно голого человека…

Линтон быстро ретировался в свою комнату. Даниэль же дернула за ведущий к Молли шнурок колокольчика и, закрывшись одеялом, сделала вид, будто только что проснулась. Так что, когда горничная появилась в дверях, держа в руках поднос с дымящейся чашкой горячего шоколада, она нашла свою молодую госпожу лежащей в постели и глубокомысленно смотрящей в потолок…

Даниэль отнюдь не собиралась отпускать мужа одного в Париж. Они должны были поехать туда вместе. И тогда, оставшись без друзей и слуг в чужой, неспокойной стране, Джастин поймет, что только жена может стать для него настоящей опорой и помощником в столь опасном деле. Нежелание Линтона подвергать супругу опасности выглядело в глазах Даниэль просто смешным после всего того, что она пережила совсем недавно во Франции, и риска, которому подвергалась ежедневно в Лондоне, помогая своим соотечественникам. Но как его в этом убедить? Решительность, с которой Джастин отказал ей накануне, очень встревожила Даниэль. С другой стороны, тогда граф был в страшном гневе на нее. Гневе, конечно, справедливом, но ведь теперь все уладилось к общему благополучию. Почему бы сейчас еще раз не попробовать сломить его упрямство?

— Молли, я должна принять ванну. И приготовьте, пожалуйста, мой новый халат из золотого батиста.

Через час Даниэль уже сидела за туалетным столиком и с откровенным удовлетворением изучала свое отражение в зеркале. Золотая ткань халата прекрасно сочеталась с цветом ее глаз и только что вымытых волос. Ловко закрученные искусными руками Молли роскошные локоны обрамляли лицо, придавая ему благородную простоту. «Нет, милорд не сможет долго мне сопротивляться!» — решила Даниэль, стараясь прогнать легкое сомнение.

Она легко сбежала по лестнице и, приветливо улыбнувшись Бедфорду, спросила, где найти Джастина.

— Его светлость в комнате мистера Хавершама, миледи.

— Спасибо, Бедфорд.

Даниэль побежала вдоль коридора, остановилась напротив рабочего кабинета Питера и, постучавшись, открыла дверь.

— Доброе утро, Питер, — бодрым голосом приветствовала она секретаря своего супруга.

— Доброе утро, леди Данни.

Питер торопливо отложил в сторону бумаги и, встав из-за стола, поклонился молодой графине. Но еще за секунду до этого Даниэль заметила восхищенный блеск в его глазах. Она повернулась и увидела стоявшего у стены графа.

— Милорд, я пришла получить обещанное, — игриво обратилась она к мужу.

Линтон скривил губы и, как и всегда в подобных случаях, вдел в глаз монокль:

— Это ваш лучший халат, любовь моя.

— Разве нет?

И Даниэль принялась кружиться по комнате. Потом вдруг остановилась и хитро посмотрела на Джастина:

— Скажите, милорд, вы всегда честно платите свои долги?

Граф изумленно посмотрел на жену.

— Как вам даже в голову пришло в этом сомневаться! — проворчал Линтон и, подойдя к двери, открыл ее, как бы приглашая Даниэль пройти первой. — Поговорим обо всем в библиотеке. Согласны?

— Как вам будет угодно, милорд.

Перехватив взгляд, брошенный Даниэль на супруга, Хавершам неожиданно почувствовал укол зависти. Долли Грант могла бы стать ему хорошей женой, сделай Питер ей предложение. Но теперь он принялся мечтать о «хорошей» жене несколько другого рода: скромной, знающей свое место, помогающей ему делать карьеру. И еще такой, которая рожала бы ему детей и умела прекрасно вести хозяйство. И это была не пустая мечта. В том, что такая женщина действительно существует, он убедился, познакомившись с леди Данни, которая стала для него хозяйкой, а для графа Джастин Линтона — идеальной женой…

Пока Питер предавался размышлениям в своем рабочем кабинете, Линтон в библиотеке выполнял обещание, данное утром жене: запечатлел на ее пухлых губках страстный поцелуй, разлохматив при этом с таким старанием сделанную Молли прическу.

Даниэль всегда не хватало в характере кокетства. И сейчас, вместо того чтобы подластиться к мужу, поиграть с ним, она выпалила прямо ему в лицо:

— Вы подумали о моем путешествии в Париж, Джастин?

Линтон шумно вздохнул, ругая себя за то, что посчитал инцидент исчерпанным, и сурово сказал:

— Нет, Даниэль. Вы уже слышали мое последнее слово. Другого не будет.

— Но вы далеко не все до конца продумали, Джастин. Я не стану вам помехой. Скорее наоборот: могу быть хорошим помощником. А что касается опасностей, то я к ним давно привыкла. Причем здесь, в Лондоне, я подвергаюсь куда большему риску во время своих поездок по окраинам. Я не беременна, не больна и могу заняться во Франции сбором информации, которая очень нужна графу Чатаму. В каком качестве я поеду рядом с вами — решите сами. Я же могу скакать и верхом, и в дамском седле.

— Даниэль, у меня нет никаких сомнений в вашем искусстве верховой езды. Я знаю и то, что вы сумеете постоять за себя в случае опасности, поэтому я и не препятствовал вашей работе в Лондоне. Но в Париж со мной вы не поедете. Шпионить в пользу Уильяма Питта должен я сам. И вовлекать вас в это дело я не буду. Разговор окончен. Раз и навсегда.

В голосе Джастина звучала неумолимость человека, принявшего окончательное решение. Даниэль лишь вздохнула и тихо сказала:

— «Шпионить» — нехорошее слово, милорд.

— Но очень точное и конкретное. Я должен буду добывать информацию так, чтобы ее источник не догадывался о моих целях. Все это далеко не безопасно. На улицах Парижа сейчас вообще очень неспокойно. Для меня же, если кто-нибудь узнает, зачем я приехал, опасность возрастет вдвое. Мне требуется максимальная осторожность, а если мы поедем вдвоем, то мне трудно будет одновременно заботиться о вас и самому оставаться начеку.

— Я сама о себе позабочусь, — возразила Даниэль.

Линтон не оставлял надежды убедить свою упрямую супругу:

— Вы, кажется, забыли, что приходитесь мне законной женой. И то, что я один отвечаю как за ваше благосостояние, так и за безопасность: рисковать у меня просто нет права. Предупреждаю, что, если вы еще раз заведете разговор об отъезде в Париж, я отложу свою поездку до тех пор, пока не устрою вас в надежном месте. А именно — в Дейнсбери, где вы под надзором будете дожидаться моего возвращения. Надеюсь, теперь мы до конца поняли друг друга?

«До конца? — мрачно подумала Даниэль. — Возможно. Но только один из нас!»

— Хорошо, — сказала она вслух, недовольно пожав плечами. — Вы не позволите мне воспользоваться вашей гнедой парой?

— Непременно. Ведь в мое отсутствие вам их не дадут. Вы хотели бы ехать прямо сейчас?

— Как только переоденусь.

— Значит, через полчаса?

— Через двадцать минут, милорд.

Даниэль выскочила из комнаты с лукавой улыбкой на лице, которую граф принял за капитуляцию и потому успокоился. Но если бы он знал, какие идеи вынашивались в ту минуту в этой маленькой прелестной головке…

Даниэль переодевалась и продолжала размышлять. Один за другим рождались всяческие планы и тут же отвергались. Но ясно было одно: если на Джастина нельзя подействовать словами и аргументами, придется взять инициативу в свои руки.

Наконец в голове у Данни начали вырисовываться все более четкие очертания окончательного плана, который можно было попытаться осуществить. Конечно, Линтон придет в ярость, но у нее хватит сил и решимости выдержать эту бурю. Во всяком случае, опыт борьбы с отцом и дядьями у Даниэль был немалый. Что же касается ее супружеских отношений с Линтоном, то они тоже вряд ли навсегда испортятся. Тем более что Джастину поздно будет что-либо предпринимать, когда все обнаружится. После бурного негодования он вынужден будет смириться и принять ее условия, продиктованные любовью. Суть этих условий заключалась в том, что муж и жена должны вместе смотреть в глаза любой опасности и преодолевать невзгоды.

Существовала еще одна причина — Франция, родина Даниэль. Она считала своим долгом разделить с этой страной ее страдания. Так же, впрочем, как и оказать посильную помощь стране, которая дала Даниэль приют.

«Черт с ними, этими запретами светского общества!» — думала Даниэль, снова спускаясь в холл. Она обманет мужа, поскольку другого выхода у нее просто нет. Джастин скоро одумается и поймет, что сам спровоцировал свою жену. Но Даниэль тоже не должна страдать от мук совести — ведь она всего лишь хочет воссоединиться с законным мужем.

Всю остальную половину дня Даниэль занималась тайными приготовлениями. С самым невинным видом выспросила она у Питера Хавершама все подробности предстоящего путешествия графа, включая и ход приготовлений к отплытию «Черной чайки». Секретарь с готовностью отвечал на все вопросы, поскольку их задавала супруга хозяина, а их образцовые взаимоотношения были ему хорошо известны.

Под вечер Даниэль нанесла визит одной французской матроне, недавно вынужденной эмигрировать с родины и прихватившей с собой изрядное количество одежды из гардероба жены преуспевающего бюргера. Даниэль пробыла у нее недолго и вернулась домой с большим узлом. Разложив принесенную одежду на кровати, юная графиня еще раз осмотрела ее и удовлетворенно вздохнула. Надо будет только попросить Молли немного укоротить рукава и подрубить низ.

Это было нетрудно сделать, но когда Молли услышала о том, что еще от нее потребуется, то пришла в совершеннейший ужас.

— Но… но… миледи, это невозможно! — бормотала она.

— Ерунда! — решительно заявила Даниэль. — Нам надо будет только спрятаться на борту «Черной чайки» перед ее выходом в море. А когда судно будет пересекать канал, я откроюсь милорду. Поверьте, Молли, вам ничто не грозит. Это будет чудесная поездка. Разве вам не хочется увидеть Париж?

Молли ответила, что ей вообще не стоит пускаться в подобное путешествие, так как этим она нарушит прямые указания графа. Но Даниэль заявила, что никто не посмеет обидеть бедную девушку. Скорее всего граф накажет только ее одну — графиню Линтон.

— Вы мне очень нужны, Молли, — уверяла свою горничную Даниэль, — еще и потому, что в вашем присутствии граф будет вести себя более сдержанно. И мы поедем, как солидные буржуа: муж, жена и служанка. Все будет отлично. Это в Тюильри я должна буду появиться в качестве графини Линтон, урожденной де Сан-Варенн. Вот тогда действительно будет странно: столь важная особа и путешествует в сопровождении одной лишь горничной. А так все пройдет замечательно, верьте мне!

Молли дрожала всем телом. Она уже хотела было совсем отказаться, когда Даниэль вручила ей бриджи, блузку и приказала немедленно примерить. В свое время эта одежда была сшита для Даниэль с ее стройной фигуркой и маленьким ростом; на Молли наряд Данни выглядел по меньшей мере странно. Молодая графиня нахмурилась и осмотрела девушку со всех сторон:

— Ты выглядишь совсем девочкой, правда, кое-где маловаты бриджи. Ничего! Я дам тебе свой плащ, и будет незаметно. А на блузке надо просто переставить пуговицы. Теперь нужно, чтобы кто-нибудь довез нас до Дувра в экипаже. Но кто?

Даниэль на секунду задумалась, но вдруг ударила себя ладонью по лбу:

— Джулиан! Конечно, он! Правда, шевалье сгодился бы на эту роль еще лучше, но граф запретил мне появляться в доме д'Эврона без его сопровождения, и я дала обещание… Ладно! Пусть будет Джулиан!

Найти Джулиана оказалось не так-то просто, но когда это наконец удалось, тот вдруг уперся и ни в какую не хотел участвовать в авантюре кузины. Тогда Даниэль припугнула его, что в таком случае им, двум беззащитным женщинам, придется ехать за восемьдесят миль в Дувр одним. Да еще ночью и верхом! Джулиан, загнанный в угол, решил не рисковать, подвергая сомнению решимость своей кузины. Он только разразился проклятиями в адрес Линтона за то, что тот не нашел себе невесту поприличнее, которая не втягивала бы поминутно своих родственников во всякие сумасшедшие дела.

— Знаете, кто вы? — со вздохом закончил он свой монолог. — Вы вредное, испорченное отродье!

— Уверена, что это не совсем так, — отозвалась Даниэль, и в ее глазах зажегся недобрый огонек. — Просто в данном случае я несколько умнее Джастина с его идиотским упрямством.

— И вы, конечно, уверены, что сумеете убедить в подобной глупости графа Линтона? Хотел бы я посмотреть, как это у вас получится!

Резкий ответ вертелся у Даниэль на кончике языка, но она сдержалась и кротко ответила:

— Значит, мы будем у вас сегодня около пяти часов. И если выедем сразу же после обеда, то доедем до Дувра завтра рано утром. То есть опередим Джастина. Он намерен отчалить часов в шесть вечера, воспользовавшись приливом. Я и Молли проберемся в толпе грузчиков на борт «Черной чайки» и спрячемся, пока судно не выйдет в открытое море.

— Черт! И где же вы собираетесь прятаться? — широко раскрыв глаза, поинтересовался Джулиан. Вопреки своему желанию он был очень заинтригован.

— В маленькой каютке через стенку с той, которой пользуется граф. Там обычно размещается Питершам, когда плавает вместе с Линтоном. На этот раз он остается дома. Думаю, вряд ли нас там

обнаружат.

— Вряд ли, но все же это возможно.

— Конечно, — согласилась Даниэль. — Но безупречных планов не бывает, Джулиан. Потом, по ходу дела, можно будет еще что-нибудь придумать. Во всяком случае, никакого страха я не чувствую.

Вернувшись на Гросвенор-сквер, Даниэль застала Линтона в библиотеке за чтением «Газетт».

— Джастин, — с деловым видом обратилась она к супругу, — вы уезжаете завтра рано утром. Мне не хотелось бы ссориться с вами перед отъездом, а такая опасность есть, поскольку я буду в отвратительном настроении. Поэтому я хотела бы провести эту ночь с бабушкой. Надеюсь, вы не станете возражать?

Граф задумчиво посмотрел на жену. После их последней стычки она впервые заговорила о его предстоящей поездке. Правда, в глазах Даниэль были видны надвигающиеся грозовые тучи, но если она решила таким образом выйти из создавшегося трудного положения, то почему он должен этому препятствовать?

— Вы даже не поужинаете со мной, дорогая? — спросил Джастин с насмешливой улыбкой.

— Нет. Я уже договорилась поужинать у Мейбери. Потом поеду на бал к Альмакам, а от них — прямо к Марчам.

— Другими словами, мы должны сейчас попрощаться?

— Да, если вы не возражаете. Я намерена уехать через час к бабушке и там переодеться.

— Вы подвергаете меня суровому наказанию, оставляя одного на целую ночь, любовь моя.

— Но вы оставляете меня на куда более долгий срок, — парировала раздраженным тоном Даниэль. — Другого выхода для вас, видимо, нет!

— Очевидно, что вы придумали разумный план на сегодняшний вечер, — спокойно ответил граф. — Но я бы не хотел, чтобы наше прощание было окрашено в такие мрачные тона, поэтому…

И Джастин поднял жену на руки. Первые несколько секунд Даниэль отчаянно сопротивлялась, но очень скоро расслабилась и затихла. Ее губы раскрылись навстречу мужу, и супруги слились в страстном поцелуе. Линтон на мгновение подумал о том, что было бы действительно неплохо им вместе совершить это путешествие. Тем более что на это намекал и Уильям Питт. Премьер сразу же почувствовал в Даниэль ценного агента по сбору столь необходимых ему сведений…

…Колебание длилось не больше двух-трех секунд. Граф сразу вспомнил, что теперь Даниэль — его жена, графиня Линтон, а не парижский уличный оборвыш. Он согласен разрешить ей работать под столь высоким титулом в Лондоне, коль скоро это помогает в организации помощи нуждающимся эмигрантам, но чтобы его супруга сделалась шпионкой! Нет, на такое граф Линтон не пойдет никогда!

Откинув упавший на лоб Даниэль локон, Джастин осторожно опустил жену и поставил на ноги.

— Я уезжаю самое большее на три недели, Данни. Если только не будет шторма или мертвого штиля.

Даниэль пожала плечами:

— Или если вы не станете жертвой мерзких разбойников где-нибудь в темном переулке… Желаю вам счастливого пути, Линтон.

Сказав это, она исчезла, оставив безутешного супруга одного. В душе графа не шевельнулось и тени сомнения в том, что жена действительно смирилась с его поездкой. Сама же Даниэль была готова плясать от радости. Она и не ожидала, что разговор с Джастином пройдет так безболезненно и гладко. Конечно, скоро ей предстоит дорого заплатить за свою проделку, но в эту минуту будущее не очень ее беспокоило. Главное, теперь Линтон знает мотивы, побудившие жену проситься вместе с ним во Францию. А значит, в конце концов супруги вместе станут заниматься общим делом.

Даниэль и Молли выехали из дома на Гросвенор-сквер без особого шума и лишней суеты. Даниэль была в простеньком ежедневном платье, а Молли — в своей обычной одежде горничной. Чтобы не особенно привлекать к себе внимание на улице, женщины воспользовались скромным фаэтоном, в котором Линтон разъезжал по делам. Кучеру было сказано, что он должен доставить графиню и служанку к дому лорда Джулиана, но не ждать их, а сразу же возвращаться назад. Кучер привык не задавать вопросов и лишь утвердительно кивнул головой. В то, что граф может учинить ей проверку, Даниэль не верила: ни разу за все время их супружеской жизни такого не случалось.

Джулиан предоставил свою спальню в распоряжение Даниэль и приказал слуге готовить ужин. Видеть свою кузину в бриджах он давно привык, но, взглянув на Молли, щеголявшую в костюме хозяйки, несколько оторопел. Глаза его от изумления стали совсем круглыми, брови приподнялись, почти коснувшись корней волос.

Даниэль заметила это и рассмеялась.

— Молли для маскировки наденет сверху плащ, — поспешила она успокоить кузена. — Кстати, Джулиан, вы не будете возражать, если она поужинает вместе с нами?

— Ничуть.

И молодой человек бросил ободряющий взгляд на девушку, которая впервые в жизни очутилась в подобной ситуации и потому тряслась от страха. Джулиан подвинул стул сначала Молли, затем слуге, предоставив Даниэль выполнять обязанности хозяйки. Она, впрочем, и не подумала обижаться. Через несколько минут все четверо уже сидели за столом и отдавали должное ужину…

Было восемь часов вечера, когда его светлость лорд Джулиан Карлтон, сидя на месте возницы и держа в руках вожжи, выехал в своей пролетке на дорогу, ведущую в Дувр. За его спиной уютно устроились две женщины, занимавшие по отношению друг к другу положение хозяйки и горничной, но одетые одинаково — в мальчишеские бриджи и рубашки. Одна из путешественниц тут же уснула, другая же, поминутно пряча под шляпу упорно падавшие на лицо пышные золотистые волосы, делала «кучеру» бесконечные замечания по поводу его умения править лошадьми. На первой же остановке она отобрала у него вожжи и сама стала управлять коляской. Правда, ее хватило ненадолго, еще через остановку она лениво бросила поводья Джулиану, сладко зевнула и последовала примеру своей спутницы.

Ночью дорога стала свободнее. Встречных экипажей или колясок почти не попадалось. Но как только восток окрасился в розовый цвет, стали появляться телеги фермеров, а чуть позже — почтовые дилижансы, деловые пролетки и всякого рода торговый транспорт. Правда, местная знать еще спала, и поэтому нигде не было видно роскошных карет или семейных экипажей.

Даниэль, протерев глаза, предложила остановиться и наскоро позавтракать, чтобы в дальнейшем не привлекать всеобщего внимания пикником на обочине дороги. Остановиться в какой-нибудь гостинице путешественникам не позволял внешний вид. Еще перед отъездом Даниэль с присущей ей дальновидностью напомнила кузену о необходимости взять с собой корзину с припасами. Слуге Грейвсу было приказано заготовить сандвичи, сыр, ветчину, яйца, хлеб, одним словом — все, что обычно едят в дороге.

— Надо приберечь некоторое количество продуктов на будущее, — предупредила Даниэль. — Я не хотела бы в Дувре ходить по магазинам и привлекать к себе внимание. Лучше укрыться где-нибудь в поле недалеко от города и переждать до полудня. А затем успеть до приезда Линтона проникнуть на борт «Черной чайки». Насколько я поняла из разговора с Питером, он появится не раньше пяти часов.

— Вы ничего не забыли, Даниэль? — спросил Джулиан.

— Надеюсь, что ничего. Вы подождете в гостинице «Пеликан», пока «Черная чайка» не выйдет из порта. Если у нас ничего не получится, я найду вас там. Тогда вы проводите графиню Линтон и ее верную служанку в подобающей их положению одежде обратно в Лондон.

Джулиан рассмеялся. Еще раз убедившись в практичности Даниэль, он подумал, что его кузен, принимая свое вполне понятное решение, все же совершил серьезную ошибку. Такая жена не только не стала бы обузой в его путешествии, но, наоборот, оказала бы неоценимую помощь.

Наконец путешественницы со своим сопровождающим достигли окраин Дувра. Было девять часов утра, и Джулиан сложил с себя обязанности возницы на большом лугу, через который бежал небольшой ручеек. По его берегам росли ивы, и в их тени женщины решили устроить привал.

— Я буду дожидаться в «Пеликане», — объявил Джулиан. — Очень надеюсь, что не наткнусь там на Линтона.

Молодой человек поставил чемодан между деревьями, посмотрел на него и с сомнением покачал головой:

— Вы уверены, что сможете его дотащить, Данни?

— В самом деле, чемодан тяжеловат, — согласилась Даниэль, — но что же делать! Придется протащить его до причала. Это около полумили. А на трапе его размеры даже помогут: ни у кого не возникнет сомнений, что такой груз могут поднять на палубу только двое. Это нам будет очень на руку!

Джулиан кивнул в знак согласия, взобрался на козлы и поехал к гостинице, предвкушая удовольствие от хорошего бифштекса, кварты пива, горячей воды и мягкой кровати в номере.

Даниэль провела все утро в раздумьях. Несмотря на то, что ее, несомненно, ожидала бессонная ночь, она не могла вновь последовать примеру посапывающей Молли и тоже немного подремать в прохладной тени деревьев. Путешественницы были хорошо укрыты со стороны дороги, но ржание лошадей, стук колес экипажей и скрип телег постоянно доносились до их слуха. Время от времени поглядывая в ту сторону на случай чьего-либо непрошеного вторжения, Даниэль мечтала о скорой встрече с Парижем.

Судя по доходившим оттуда сведениям, это был уже совсем не тот город, из которого она уезжала год с лишним назад. На улицах, площадях, во дворцах и залах Национального собрания кипели страсти. Собрание всеми силами старалось заставить верховную власть принять новую Конституцию, основанную на демократическом управлении страной, не знавшей прежде другого строя, кроме абсолютной наследственной монархии. Национальное собрание представляло собой полновластный орган, состоящий из представителей высшего сословия. Его члены пользовались свободой слова и правом неограниченной критики высшей власти. Но все это отнюдь не означало, что правительство непременно должно уйти в отставку, если откажется утвердить какой-нибудь закон, принятый парламентом в своих интересах. Оппозиция также не обязана была в этом случае немедленно представлять альтернативный проект: в стране не существовало ни правительственной, ни оппозиционной партии. Имелась противоречивая политическая система, понемногу дрейфовавшая в сторону анархии. Методы управления страной разительно отличались от методов хорошо налаженной и безотказно действовавшей государственной машины, существовавшей в Англии.

Обо всем этом размышляла графиня Даниэль де Сан-Варенн, лежа на спокойном английском лугу около мирно журчавшего ручейка и пережевывая стебелек сочной травы. В душе ее постепенно нарастало волнение; она сама готовилась вот-вот окунуться в кипящий по ту сторону пролива котел страстей и противоречий.

Даниэль разбудила Молли, когда солнце уже стояло в зените и его лучи пробивались сквозь ветви и листья деревьев, падая на траву. Становилось нестерпимо душно.

Женщины быстро управились с остатками завтрака. Даниэль взглянула на обливающуюся потом Молли и озабоченно сказала:

— Боюсь, милая Молли, вы скоро задохнетесь в этом плаще, но другого выхода просто нет. Потерпите. Осталось недолго.

Однако Молли беспокоила совсем не духота и даже не больно стягивавшие бедра непомерно узкие бриджи. Сердце девушки бешено колотилось, и временами ей казалось, что она вот-вот потеряет всякий контроль над собой и упадет в обморок. И такое состояние владело ею все двадцать четыре часа, которые прошли с момента их отъезда из дома Джулиана. Волнение не оставляло ее даже на время короткого сна: Молли чувствовала полную неспособность самостоятельно мыслить и тем более что-то самостоятельно делать. Она просто выполняла чужую волю. Правда, эту волю ей диктовал человек, рядом с которым Молли всегда было тепло и уютно — ее необыкновенная хозяйка, почти ее друг.

Две невысокие фигуры, тащившие на плечах неимоверных размеров чемодан, спустились по пыльной дороге, казавшейся белой от ярких лучей полуденного солнца, и оказались на одной из главных улиц Дувра, бывшего, по сути дела, большой деревней. Никто не обратил на них никакого внимания, поскольку чуть ли не все здешнее население занималось одним и тем же делом. Выстроившиеся у причала суда ждали вечернего прилива, чтобы выйти в море. А пока по улицам и пирсам тащили тюки, сундуки, чемоданы, бочки с солониной и напитками. Все это тут же исчезало в бездонных трюмах. Воздух был наполнен криками, спорами и переругиванием между собой конкурентов.

На самих судах матросы с громкой бранью конопатили палубы, начищали до блеска все, что могло блестеть, сворачивали кругами толстые корабельные канаты. Одним словом, все готовились к встрече владельцев судов, которые должны были приехать с минуты на минуту. Естественно, хозяева ожидали найти всю команду совершенно трезвой и готовой к немедленному отплытию.

«Черная чайка» красовалась у ближайшего пирса. Не узнать ее было невозможно. Даниэль бросила на яхту восторженный взгляд, успев заметить при этом уже спущенные на пирс сходни.

— Держитесь, дорогая, — шепнула она Молли, пот с которой катился ручьями. — Теперь нам надо лишь дождаться, когда на «Чайку» начнут что-нибудь грузить. Тогда нам нетрудно будет подняться на палубу под видом грузчиков.

Ждать пришлось недолго, а затем все сложилось даже лучше, чем ожидала Даниэль. Из ворот складских ворот гостиницы «Пеликан» вдруг появилась целая процессия носильщиков с грузами и направилась вдоль пирса к сходням «Черной чайки».

— Пойдемте с ними, Молли! — решительно сказала Даниэль, поднимая на плечо чемодан. — Нам бы только попасть на борт, а там я уже все знаю.

Молли подставила плечо под другой конец чемодана, и несчастные женщины, еле держась на ногах от усталости и тяжелой ноши, последовали за носильщиками.

— Эй, вы куда? — окликнул их рослый матрос, когда Даниэль уже поднялась на верхнюю ступеньку трапа.

— А тебе какое дело? — в том же грубоватом тоне ответила она, с трудом стараясь скрыть волнение. — В этом чертовом чемодане, наверное, тонна веса!

— Что там?

— Книги, — безразлично ответила Даниэль, сплевывая за борт. — Не знаю, кому они здесь понадобятся.

— Точно! — согласился матрос и, презрительно усмехнувшись, плюнул значительно дальше, нежели Даниэль. Сразу потеряв к двум «паренькам» всякий интерес, он занялся промасливанием свисавшей с поручней длинной толстой веревки.

Даниэль уверенно направилась к трапу, ведущему на нижнюю палубу, придерживая свой край чемодана и увлекая за собой Молли. У трапа суетились какие-то люди, слишком занятые своим делом, чтобы обращать внимание на двух тащивших тяжелый груз мальчишек, к тому же делавших это очень уверенно и серьезно.

Даниэль и Молли удалось без помех добраться до каюты Питершама.

— Слава Богу, — облегченно вздохнула Даниэль, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней спиной. — Теперь нам остается только тихо ждать, пока яхта не выйдет в море и не отойдет подальше от берега. На это понадобится часа два после того, как поднимут якорь. Тогда мы будем уже достаточно далеко, и Линтон не сможет приказать капитану повернуть назад. Вдобавок, чтобы вернуться, придется идти против отливной волны: на такое они вряд ли отважатся.

Даниэль окинула взглядом каюту, и сердце ее невольно дрогнуло от нахлынувших воспоминаний. Все здесь осталось, как прежде. Но она тут же постаралась подавить свою слабость и принялась инструктировать Молли:

— Чемодан надо пока задвинуть под койку. Там останется место и для меня, чтобы спрятаться, если кто-нибудь войдет раньше времени. А ты сможешь залезть в платяной шкаф. Вон там, в стене. Он довольно просторный.

— Слушаюсь, миледи, — прошептала Молли, с облегчением сбрасывая плащ и наклоняясь, чтобы помочь хозяйке затолкать под койку чемодан.

— Жаль, что у нас нет ключа от каюты. Но я все время буду начеку, и, если услышу рядом чьи-то шаги, мы обе тут же спрячемся. Хотя не думаю, что кому-нибудь придет в голову сюда заглядывать…

Чуть раньше лорд Джулиан, предварительно заказавший себе в гостинице номер с видом на бухту, расположился на подоконнике настежь раскрытого окна и принялся наблюдать. Он сразу же заметил две маленькие фигурки, тащившие на плечах большой чемодан: это, без сомнения, были Даниэль и ее горничная. Джулиан внимательно следил, как они вместе с толпой грузчиков поднимались по трапу «Черной чайки». Увидев, что к ним подошел матрос и начал о чем-то расспрашивать, Джулиан в волнении даже привстал. О чем шел разговор у трапа, было не слышно, но молодой человек с облегчением вздохнул, когда все закончилось благополучно. Фигурки скрылись на судне, и больше Джулиан их не видел. На всякий случай он решил все-таки подождать у окна, одновременно ублажая себя бутылкой хорошего бургундского. Очень скоро он увидел двигавшийся в направлении порта экипаж Линтона. Это сняло еще один груз с его души: кузен явно не собирался воспользоваться гостеприимством «Пеликана».

«Черная чайка» снялась с якоря в шесть часов вечера. Заочно поручив всю дальнейшую заботу о Даниэль и ее служанке графу, Джулиан спустился вниз, чтобы договориться с хозяином гостиницы об ужине…

В свою каюту Джастин заглянул лишь на минуту, чтобы переодеться. Он, естественно, думать не думал, что в соседней комнатушке при звуках его шагов под койкой и в платяном шкафу спрятались два «зайца»…

Линтон сбросил дорожный костюм и, облачившись в рабочую робу, поднялся в рулевую рубку. Он хотел поужинать с капитаном Форстером, а заодно и обсудить с ним некоторые трудности предстоящего плавания.

Была прекрасная, на удивление спокойная ночь. Джастин самолично стоял у рулевого колеса, любуясь мерцавшими на фоне абсолютно черного неба звездами. Он думал о том, что в эти часы ему особенно недостает Даниэль. Море было настолько спокойным, что даже крайне чувствительный к малейшей качке желудок не помешал бы и ей любоваться этими звездами, отражавшимися в зеркальной глади неподвижных вод, и дышать ароматом свежего ветерка с чуть солоноватым привкусом. Однако для корабля этот ночной бриз был слишком слаб. Он не надувал паруса, а лишь пошевеливал их, когда графу чуть заметным поворотом штурвала удавалось найти наиболее выгодное для судна положение. Яхта двигалась очень медленно, а так как ветер и не думал усиливаться, перспективы на увеличение скорости в течение ночи были весьма сомнительны…

Как только судно снялось с якоря, Даниэль перестала внимательно прислушиваться к шуму в коридоре: теперь чье-то непрошеное посещение их каюты стало совсем уж маловероятным. Но очень скоро Данни поняла, что «Чайка» идет крайне медленно. Прошло не два, а три с лишним часа, прежде чем Даниэль решилась оставить Молли и проскользнуть в соседнюю каюту. Обе женщины ужасно проголодались, и Даниэль надеялась, что у Джастина найдутся какие-нибудь продукты. Кроме того, граф, наверное, вернется к себе не позже чем через час. Последует взрыв эмоций, затем через небольшое время, нужное графу, чтобы успокоиться, у Даниэль и ее горничной появится надежда на скорый ужин.

Даниэль стащила с себя мокрую от пота одежду и бросила на пол, покрытый памятным ей роскошным турецким ковром. Сняв с вешалки полотенце, она намочила его в полном воды кувшине и с наслаждением обтерла свое разгоряченное тело. Потом снова осмотрелась. Ввинченная в пол у стены широкая кровать, покрытая пуховым матрацем и чистыми простынями, с дьявольской силой манила к себе. Искушение было слишком велико: Даниэль легла на постель и натянула на себя простыню до самого подбородка. Она подумала, что полежит так всего несколько минут. Ровно столько, сколько надо, чтобы немного восстановить силы и стойко выдержать предстоящую баталию…

— Вы будете спать внизу, милорд? — спросил Форстер. — А то посмотрите, какая чудесная и теплая ночь.

— Вы правы. Лучше я расстелю плащ и останусь здесь, под этими волшебными звездами. Как вы думаете, когда мы придем в Кале? Вряд ли до рассвета.

— Нет, милорд, — покачал головой капитан, поднимая вверх указательный палец, чтобы определить силу и направление ветра. — Я не думаю, что ветер ночью совсем утихнет. Хотя вряд ли и усилится. Скорее всего в Кале мы будем где-нибудь к середине утра.

Джастин удовлетворенно кивнул головой:

— Пусть так. Для меня главное — в полдень уже быть на пути в Париж. Если скакать быстро, до него можно добраться за восемь часов. Так что в любом случае завтра я буду на месте. Как и рассчитывал…

Он повернулся и направился вниз за плащом.

Не успел Джастин закрыть за собой дверь каюты, как почувствовал что-то странное. Сначала до его слуха донесся какой-то шорох, когда же он нагнулся, чтобы посмотреть, не забралась ли под кровать мышь или еще какая-нибудь тварь, то почувствовал легкий ветерок, чуть пошевеливший волосы у него на затылке.

В следующий момент Линтон понял, что никакой мыши в каюте нет, а просто кто-то улегся на его кровать и громко дышит. Теплый ветерок — всего лишь дыхание нежданного гостя. Яхта неожиданно слегка изменила курс, и в упавшей на пол каюты полосе лунного света граф увидел чью-то валявшуюся на полу одежду. Линтон отступил к двери и хлопнул себя ладонью по лбу. Как же он сразу не догадался! Непредсказуемость поведения Данни уже давно должна была отучить его удивляться!

Подойдя к кровати, он внимательно посмотрел на жену. Как всегда, она спала закутавшись в простыню, из-под которой были видны только нос, закрытые глаза и копна густых спутанных кудрей. К тому же Даниэль лежала в своей излюбленной позе — свернувшись калачиком. Джастин на мгновение почувствовал жгучее желание сорвать со спящей жены покрывало и хлопнуть ее ладонью по мягкому месту. Но он сдержался и только подумал: как же, черт побери, ей удалось сюда проникнуть?

Линтон нагнулся и собрал в кучу всю валявшуюся на ковре одежду, попутно обдумывая уже появившиеся в его голове наметки плана страшного мщения. Затем, взяв под мышку ее вещи, а в правую руку — свой чемодан, Джастин перекинул через другую руку висевший у двери непромокаемый плащ и вышел из каюты. У двери он на секунду задержался, повернул ключ в замке и положил его в карман.

Джастин открыл дверь соседней комнатушки, намереваясь оставить там взятые вещи, и остановился как вкопанный, не веря своим глазам. Перед ним стояла только что вылезшая из шкафа Молли: бедняжка смотрела на графа глазами кролика, неожиданно увидевшего прямо перед собой лису.

— И вы здесь? Какого черта?! — закричал на нее Линтон, страшно выпучив глаза. При этом он все же успел разглядеть распоротые по швам рубашку и бриджи, составлявшие наряд девушки. Сразу же подумав о шнырявших по коридорам матросах, граф поспешно захлопнул за собой дверь.

— П-пр… про…стите, м…милорд, — бормотала Молли. — Миледи…

— О да, детка! — загремел в ответ граф. — Я не сомневаюсь: вы здесь ни при чем!

Он швырнул вещи Даниэль на койку и выпустил из рук чемодан. Тот с грохотом упал на пол.

— И давно вы здесь сидите? — уже немного спокойнее спросил Линтон.

— С середины дня, милорд.

Узнав в брошенных на койку вещах одежду своей хозяйки, Молли почти сразу успокоилась: если граф Линтон уже все узнал, то ей нечего бояться.

— Вы ужинали? — неожиданно спросил граф.

При этом вопросе Молли показалось, что ее живот начинает прилипать к спине: девушка в жизни не испытывала подобного голода.

— Нет, милорд, не ужинала. Мы только позавтракали на лугу за городом, а после должны были прятаться здесь, пока…

— Довольно! — оборвал ее граф. — Мне надо будет сейчас уйти минут на десять. Скажите, Молли, у вас есть с собой еще какая-нибудь одежда, кроме этого маскарадного костюма?

— О да, милорд! Вся моя одежда лежит в большом чемодане вместе с вещами ее светлости.

— А где чемодан?

— Под койкой.

— Понятно. Молли, пока меня не будет, оденьтесь поприличнее. В таком виде я просто не смогу гарантировать вам полной безопасности в обществе моряков.

— Но я могу сверху надеть плащ, милорд. Миледи считает, что в нем вполне можно ходить, не привлекая чьего-либо внимания.

Линтон отвернулся, стараясь сдержать готовый вырваться из горла смех.

— Я вернусь через десять минут, — повторил он и вышел. Когда Джастин вновь вошел в каюту, в руках у него был поднос с тарелкой, на которой лежали хлеб, кусок холодного мяса и фрукты, рядом стоял стакан красного вина. Молли поднялась ему навстречу, уже одетая в скромное голубое платье с передником. На голове у девушки была миниатюрная шляпка того же цвета, отороченная кружевами. Линтон одобрительно посмотрел на горничную своей жены и поставил поднос на столик:

— Ешьте, детка. И расскажите мне все.

Молли принялась рассказывать, стараясь ничего не упустить, к концу ее ужина у графа уже сложилась полная картина всего происшедшего.

— А теперь отдохните, Молли, — сказал он. — Я уверен, что вам очень нужен отдых после всех перенесенных приключений. Кроме того, в ближайшие два дня нам предстоит длинная, нелегкая дорога. Спите спокойно. До утра вас никто не потревожит. А после будете иметь дело только с теми, кого я сам пришлю.

— Спасибо, милорд, — прошептала Молли, не в силах сдержать вырвавшегося вздоха облегчения.

— Заботу о ее светлости пока предоставьте мне.

Вернувшись на палубу, Джастин подстелил под себя плащ и лег, положив голову на связку канатов, служившую ему подушкой. Итак, он проиграл по всем статьям, а Даниэль с блеском осуществила свою затею. Что же касается Молли, то мысль взять ее с собой была просто гениальной. Теперь они будут ехать медленнее, но это уже не имеет никакого значения. И не сам ли Уильям Питт хотел, чтобы Даниэль тоже поехала во Францию? Что ж, его желание исполнилось!

Джастин подумал также, что если он все правильно рассчитал, то Даниэль с Молли можно безопасно устроить во дворце Тюильри. При этом Данни получит возможность для сбора самой разнообразной информации. А тем временем он сам будет рыскать по улицам, сидеть в клубах и барах, собирая сведения из «низов». Отныне жена становилась его полноправным партнером. И она не согласилась бы ни на какую другую роль. Что ж, граф Линтон принимает эти условия. Правда, он еще устроит ей небольшую взбучку за последние проделки, но интересно, как это воспримет озорница, спящая сейчас в его каюте?..

Убаюкиваемый такими приятными мыслями, граф Джастин Линтон спокойно заснул на палубе под мерцающими звездами, лежа на своем плаще с легкой улыбкой в уголках губ…

…Двенадцать часов подряд Даниэль спала мертвым сном, абсолютно не подозревая о том, что происходило совсем рядом. Пробудившись, она почувствовала себя совершенно разбитой. Через круглый иллюминатор в каюту проникал солнечный свет. Яхта мягко скользила по волнам. Даниэль некоторое время лежала неподвижно и постепенно вспоминала подробности минувшего дня. Но куда девался Джастин? Приходил ли он ночью? Ясно, что нет!

Она села на край кровати и осмотрелась. Ее одежда исчезла. Чемодан Линтона тоже. С недобрыми предчувствиями Даниэль подбежала к двери и попыталась ее открыть. Дверь оказалась запертой на ключ. Значит, Джастин все-таки приходил в каюту. Даниэль встала коленками на невысокую скамеечку перед иллюминатором и выглянула наружу. Ей ничего не удалось увидеть, кроме моря. Видимо, до Кале они еще не дошли. Лежавший на столе хронометр подсказал ей, что уже восемь часов утра, а пустой желудок — что его надо срочно чем-то наполнить. В каюте ничего съестного не оказалось. Только на краю стола в полном одиночестве стоял кувшин с водой. Ни кусочка хлеба, ни хотя бы одного маленького яблочка! Дверь была заперта. К тому же Даниэль лишилась одежды…

Шаги в коридоре заставили ее юркнуть под одеяло, но они замолкли где-то рядом, не дойдя до ее двери. Вместо них до слуха Даниэль донесся голос Молли. Потом еще чей-то. Заскрипела дверь соседней каюты: кто-то туда вошел и тут же вышел.

Даниэль подбежала к стене и стала стучать:

— Молли, ты здесь?

— Да, миледи.

Голос девушки звучал глухо, но все же можно было разобрать слова.

— Все в порядке?

— Да, миледи. Мальчик только что принес мне завтрак. А ужин я получила из рук самого милорда поздно вечером. Его светлость был воплощенное внимание, миледи! Но мне пришлось ему все рассказать…

— Вы поступили правильно, Молли, — поспешила утешить девушку Даниэль, у которой и самой стало подниматься настроение. — Я же говорила, что у вас нет никаких причин беспокоиться. Ешьте свой завтрак, а я вам чуть позже постучу еще раз.

Даниэль не стала говорить Молли о том, что страшно голодна и что ее заперли на ключ. Она отошла от стены и снова легла на койку. Но молодое тело уже не требовало отдыха: единственно, в чем оно сейчас нуждалось, так это в еде и одежде. Данни вновь встала и подошла к иллюминатору. На этот раз она увидела берег и очертания старинного замка, стоявшего у входа в порт Кале. Это означало, что плавание подходит к концу и очень скоро непременно последует визит в каюту графа Линтона. Конечно, если он не намерен оставить ее здесь до своего возвращения из Парижа. Хотя такое и было маловероятным, но Даниэль принялась на всякий случай перебирать лежавшие на столе книги. Все они были связаны с морским делом и ее вряд ли могли заинтересовать. Даже если это заключение продлится еще пару недель…

Даниэль села на скамеечку под иллюминатором и стала смотреть на приближающийся берег. Теплые солнечные лучи приятно грели ее обнаженное тело.

В таком положении ее и застал через час Джастин, появившийся на пороге каюты сразу же после того, как был брошен якорь.

— Доброе утро, Даниэль, — как ни в чем не бывало приветствовал он супругу.

— Доброе утро, — буркнула в ответе Даниэль, на мгновение оторвав глаза от книги по навигации, которую она хотя и не читала, но почему-то держала на коленях. — Очень интересное исследование по теории навигации, сэр. Но я не совсем поняла раздел о квадратах, хотя всегда недурно разбиралась в геометрии. Вы мне объясните, не правда ли?

— Для этого у нас будет много времени летом в Мервенуэе, — ответил граф тоном, в котором нарочитая холодность перемешивалась с восхищением. Джастин до этой минуты долго гадал, как она его встретит. Теперь он знал.

— Вам было бы неплохо снова лечь в постель, — продолжал граф. — Через несколько минут здесь начнут ходить. Могут заглянуть и в эту каюту.

— Конечно, милорд, как вам будет угодно.

В этот момент Даниэль больше всего хотела, чтобы кто-нибудь действительно заглянул в каюту и принес что-нибудь поесть. Но ей пришлось покорно вернуться в кровать и укрыться простыней. Оказалось, что вовремя: в дверь постучали, вошел рослый матрос и принес оба чемодана — ее и лорда Линтона. Вслед за ним по коридору засеменила Молли. Прошло еще несколько минут. Дверь снова открылась, и в каюту внесли ванну, а вслед за ней — полдюжины кувшинов с теплой водой, которые тут же были туда вылиты.

— Не желаете ли принять ванну, миледи? — с олимпийским спокойствием спросил граф. — Еще неизвестно, когда в следующий раз представится такая возможность. Тюильрийский дворец наверняка набит до отказа, и могу себе представить, какие там трудности с горячей водой.

Даниэль не стала спорить и с огромным удовольствием залезла в теплую ванну.

— Молли, — обратился граф к служанке, — приготовьте вещи миледи и ваши для верховой езды. Ближайшие несколько часов мы проведем в седлах.

— Слушаюсь, милорд, — ответила растерянно девушка.

— Что-то не так, Молли?

— Извините, ваша светлость, но я… я не очень хорошо… езжу верхом…

Молли не решилась признаться, что вообще ни разу не сидела на лошади, считая это животное очень опасным.

— Ваши планы дают трещину, мадам, — обернулся граф к жене, с наслаждением плескавшейся в ванне.

— Вовсе нет, милорд, — с вкрадчивой улыбкой ответила Даниэль. — Я с самого начала рассчитывала посадить Молли на мою лошадь впереди себя.

При этих словах Молли сразу повеселела. Граф же, стараясь не выдать своего удивления, принялся рыться у себя в чемодане в поисках чистой рубашки. Вытащив одну из них, он расправил ее и придирчиво осмотрел со всех сторон. Но тут же по смущенному взгляду Молли понял, что девушку беспокоит перспектива лицезреть его обнаженную грудь.

— Молли, вернитесь, пожалуйста, в свою каюту, — с улыбкой сказал он горничной. — Там вас ожидает неплохой завтрак. Надеюсь, вы воздадите ему должное. Имейте в виду, что ужинать мы будем лишь очень поздно вечером. Потом, если хотите, погуляйте по палубе. Вам там никто не будет докучать.

Молли поклонилась его спине и тут же выскользнула в коридор. Даниэль из ванны посмотрела ей вслед и нахмурилась: из слов графа можно было заключить, что ей придется до конца дня сидеть без крошки во рту. И это при том, что последний раз она ела накануне в полдень. А бессердечный супруг даже не вспомнил об этом!

— А вы сами не намерены принять ванну, милорд? — спросила она с раздражением.

— Я уже это сделал, миледи. Там, прямо на палубе.

— На свежем воздухе? Это же замечательно. Я бы хотела последовать вашему примеру.

— Вот уж не думал, что женщине может доставить удовольствие стоять голой в окружении

гогочущих матросов, обливающих ее холодной водой из ведер.

— Справедливо. Что ж, придется довольствоваться купанием в каюте. А вы уже послали кого-нибудь нанять лошадей?

— Послал.

Граф обернулся и посмотрел на свою обнаженную супругу.

Она усмехнулась:

— Я вам очень нравлюсь, милорд?

— Напротив. В данный момент я вами крайне недоволен.

— Ах да…

Даниэль подняла упавшее полотенце, обтерлась и стала торопливо одеваться. Благо, что платье было достаточно простым и посторонняя помощь не требовалась.

Холодный тон Джастина и его мрачное настроение не на шутку встревожили Даниэль. А тут еще унылое ощущение пустоты в желудке. Впервые она подумала, что столь желанное путешествие может оказаться не таким приятным, как казалось раньше.

— Подождите здесь, — сказал граф, натянув на себя сапоги и накинув плащ. — Разрешите запереть вас на ключ?

Данни молча кивнула головой, вновь вооружилась книгой по навигации и села под иллюминатором, до боли прикусив нижнюю губу. Несомненно, Линтон почти смягчился. Но все же торжествовать победу было еще рано. Даниэль не сомневалась, что муж еще не отказался от какой-то своей игры.

Выйдя на палубу, граф принялся разыскивать капитана Форстера, который должен был подтвердить, что лошади готовы. Все это время Даниэль оставалась взаперти. Когда Джастин вернулся, он нашел супругу все в той же позе с книжкой в руках. На этот раз графа сопровождал юнга, тащивший огромный поднос, сплошь заставленный тарелками. Даниэль на секунду оторвалась от книги, не в силах противостоять распространившемуся по каюте аромату первоклассной французской кухни, но тут же опомнилась и снова сделала вид, будто увлечена чтением. Граф подождал, пока юнга вышел, и громко фыркнул;

— Может быть, хватит притворяться? Я ведь отлично понимаю, что вы чертовски голодны. Оставьте книгу и садитесь за стол. Честное слово, у нас очень мало времени.

Он налил стакан молока и протянул Даниэль. Та залпом выпила и уставилась на хмурое лицо супруга:

— О, я уже…

— Да, миледи, вы уже, — грубо оборвал ее Линтон.

Даниэль решила, что пора брать быка за рога, и, вытерев салфеткой губы, сказала:

— Можно задать вам вопрос, милорд?

Линтон присел к столу и, подперев рукой подбородок, насмешливо посмотрел на жену:

— Нечто новое. Вы стали спрашивать у меня разрешение на то, чтобы задать вопрос. А что изменится, если я отвечу «нельзя»? Или в вашем богатейшем словарном запасе это короткое словечко как раз отсутствует и вы его просто не поймете?

— О, прошу вас, милорд, не говорите мне гадостей, — умоляющим тоном ответила Даниэль. — Возможно, я их заслужила, но все равно, они звучат слишком грубо. Не могли бы вы, вместо того чтобы разыгрывать бешенство, как я, впрочем, и предполагала, успокоиться и сбросить эту не совсем приятную маску? Тогда бы все у нас снова наладилось.

— Ошибаетесь, Даниэль. Я действительно взбешен. И намерен таким остаться в обозримом будущем. Вы должны были раньше подумать о последствиях своего поведения.

Даниэль решила, что спорить сейчас бесполезно. Если Джастин решил на все отвечать ледяным безразличием, ей действительно лучше было бы оставаться дома.

— Я не поеду с вами в Париж, — сказала она, глотая слезы.

— Нет, поедете! Неужели вы серьезно думаете, что после всего происшедшего я оставлю вас без присмотра?

Даниэль почувствовала, что в груди растет холодная злость. Это придало ей сил, и она почти спокойным голосом сказала:

— Вам нечего опасаться, милорд. Я теперь отлично понимаю, чего вы хотели от нашего брака. И больше не буду препятствовать вам жить в свое удовольствие.

— Как прикажете вас понимать?

Линтон, никак не ожидавший подобной атаки, вздрогнул, поправил ладонью волосы и откинулся на спинку стула. Даниэль пожала плечами, решив, что терять больше нечего:

— Я думала, что если не могу дать вам полного удовлетворения в постели, то по крайней мере в состоянии разделить угрожающую вам опасность. Возможно, я слишком молода и кое в чем интеллектуально не доросла до вас, сэр, но в том деле, которое вам предстоит сейчас, я имею немалый опыт. И если вы так настаиваете, мы превратим нашу семейную жизнь в своего рода брак по расчету. В том, что я не буду нигде об этом болтать, можете не сомневаться.

Линтон ни разу не прервал этот поток признаний только потому, что был ошеломлен. Ведь он специально обрушился на жену с разыгранной злостью, чтобы чуть-чуть ее наказать. Через несколько минут Джастин собирался прекратить эту игру. И вдруг Даниэль стала молоть подобную чушь! Но чушь ли? Она никогда нарочно не болтала ерунду!..

— Вы скрывали что-то от меня, разве нет? — воскликнул граф, вскакивая со стула. — Я же еще в прошлый раз предупреждал вас, что нового обмана могу не снести!

— Я никогда не скрывала ничего такого, чего бы вы сами уже не знали. — Голос Даниэль вдруг сорвался и перешел на шепот. — Может быть, вы и не подозревали, что мне известно о…

— Известно о чем?

Джастин схватил Даниэль за руки и потянул на себя с такой силой, что она чуть не упала.

— Известно о чем? — повторил он.

— Отпустите меня!

Даниэль вырвалась и бросилась к двери. Но Линтон одним прыжком преградил ей дорогу:

— Говорите!

— Если вы… вы… сами не хотели сказать мне о том, что… что восстановили отношения с… с Маргарет Мейнеринг, то почему не заставили прикусить языки свою мать и сестру?

У Джастина просто челюсть отвисла.

— Восстановил что?!

— Ну, уже все говорят о том, что вы вновь сошлись со своей бывшей любовницей… — Вам так сказала моя мать?

— Сестра. А ее накрутила ваша матушка. Она боялась, что я узнаю все от кого-нибудь еще и стану слишком бурно реагировать. И они отправили парламентером Беатрис.

Имя Беатрис Данни произнесла с таким сарказмом, что Джастин, отлично знавший свою матушку и не меньше — сестрицу, мгновенно все понял. Так вот в чем крылась причина внезапного охлаждения Даниэль к его семье! И она все эти месяцы держала в себе эту тайну!

— Пойдемте сядем.

Он взял Даниэль за руку и усадил за стол. Затем сел сам и, помолчав несколько секунд, спросил:

— Почему вы не рассказали мне об этом раньше? Вы же знали характер наших теперешних отношений с Маргарет.

— Я так думала. Но после того как вокруг все стали говорить о вас и Маргарет, я поняла, что доверяла вам напрасно.

— Вы думали, что я обманывал вас? И сейчас так считаете?

Даниэль посмотрела на Линтона широко раскрытыми глазами. Неужели она ошибалась?

— Если… если это не так… я прошу у вас прощения.

— Не понимаю, — осторожно сказал Джастин, машинально вертя в руках нож, — чем я заслужил ваше недоверие?

— А вы мне до конца доверяли? Если да, то почему не признались, что были любовником моей матери?

— Небеса! — воскликнул Джастин. — А это кто вам сказал?!

— Никто мне этого не говорил. Просто я на вечере у Альмаков сидела у камина за ширмой и случайно подслушала разговор герцогини Эвонли с леди Алмерой Дрелинкорт. Они очень удивлялись, как вы могли жениться на дочери своей любовницы. Называли это чудовищным. В чем я с ними не согласна.

Джастин вздрогнул, подумав о том, каким страшным должно было стать подобное открытие для юного, простодушного создания.

— Конечно, я должен был вам сказать, Даниэль. Но решил этого не делать. Видите ли, наш роман с Луизой начался и закончился задолго до вашего рождения. Я сам был тогда почти подростком. Но если бы мне стало известно, что о нем еще вспоминают, то я больше не держал бы вас в неведении. По правде говоря, я даже не подозревал, что кто-то вообще помнит обо всем этом.

— Это не оправдание, Джастин, — с сердцем сказала Даниэль. — Такой важный для меня факт вы не имели права скрывать. И должны были рассказать мне о нем давным-давно. Я бы, наверное, правильно все поняла. И мне было бы даже приятно узнать, что моя мама все-таки была когда-то счастлива. Поймите, Джастин, меня совершенно не интересует, сколько у вас было в жизни любовниц. Но речь идет о моей родной матери. Как вы могли хранить от меня такую тайну! После того, что я пережила, после всего, что между нами было. Наконец, после нашей необычайной встречи, когда вы избавили меня от побоев булочника… И теперь у вас хватает совести и духу спрашивать, почему я вам не доверяю?!

— Я не знаю, чем заслужить ваше прощение, Даниэль. Это был с моей стороны совершенно бездумный поступок. Оправдаться мне просто нечем. Пожалуй, только тем, что вы заполнили собой все мои мысли, не оставив места для трезвых рассуждений. Но и это — не оправдание!

Даниэль почувствовала себя Атлантом, с плеч которого вдруг свалился мир. Конечно, Джастин должен был все ей рассказать. Он не сделал этого, но ведь умышленного обмана не было!..

— Инцидент исчерпан, — тихо сказала она. — Я была глупа, а вы действовали бездумно. Мы квиты, не правда ли?

Джастин тоже почувствовал огромное облегчение. Он потянулся к Даниэль, и она сама упала в его объятия.

— Мы все начнем сначала, любовь моя, — шептал граф. — Отныне и навсегда между нами будет только правда. Какой бы горькой она ни была.

— Только правда, — эхом повторила Даниэль, смотря ему в глаза.

— Даете слово, Данни!

— Слово Вареннов.

— Тогда я удовлетворен. А теперь, дражайшая супруга, нам пора ехать. Впереди нас ждет одно большое общее дело…

Глава 16

Как вам нравится эта маленькая де Сан-Варенн, мадам Верини? — спросила Мария Антуанетта одну из своих фрейлин.

— Она столь же очаровательна, сколь и молода, — ответила та, бросив взгляд через огромный, заполненный гостями зал Тюильрийского дворца на дальнюю стену, у которой сидела в окружении поклонников Даниэль. — Но она отлично знает себе цену, — добавила фрейлина. — И ее мужу надо быть начеку. Особенно сейчас. Весенний воздух особенно опасен.

— В ваших словах есть некоторая доля истины, — возразила королева. — Но мне кажется, что брак вознес их прямехонько на небеса. Они ни на кого не обращают внимания и смотрят только друг на друга. Вы заметили, как блестят ее глаза в присутствии мужа?

Мария Антуанетта рассмеялась, что в последнее время с ней случалось крайне редко:

— Я надеюсь, эта девочка добавит атмосфере нашего мрачного и затхлого дворца немного свежести и тепла.

Мадам Верини с готовностью согласилась. Запущенный, промозглый дворец Тюильри с его темными высокими потолками, узкими окнами и заросшим садом действительно выглядел уныло по сравнению с Версалем, откуда минувшим октябрем королевскую семью со всем двором выдворила восставшая толпа. Теперь весь двор короля Людовика XVI и его августейшей супруги был вынужден изнывать в заточении в стенах Лувра и Тюильри, опасаясь показываться на площадях и улицах города. Основным развлечением не только женской, но и мужской его половины стали сплетни и распространение за спиной друг друга всевозможных грязных слухов. Неудивительно, что всякая новая фигура воспринималась здесь с большим облегчением.

Уже на четвертый день своего пребывания во дворце Даниэль почувствовала себя совершенно усталой и больной от запаха непромытых тел и ночных горшков, спрятанных чуть ли не за каждым гобеленом. Мужчины и женщины постоянно почесывались и ловили вшей, падавших из их роскошных причесок на плечи, спины или такую нежную часть женского тела, как декольтированная грудь.

Даниэль волей-неволей тоже приходилось припудривать свою прическу, иначе здешнее общество ее бы не поняло. Но вши ей не доставляли беспокойства: каждый вечер и каждое утро Даниэль старательно промывала голову и вообще все тело холодной водой. Однако с клопами дело обстояло сложнее. Они донимали ее по ночам, весьма удобно пристроившись в щелях деревянной кровати и пуховых матрацах. К досаде юной графини, эти омерзительные твари, видимо, находили ее кровь более вкусной и свежей, нежели у графа Линтона. Его они мало беспокоили. Правда, уже после первой ночи Джастин в полном отчаянии бросился к аптекарю и накупил всяких антиклопиных снадобий. В том числе — лосьона, который, как говорили, надежно защищал от посягательств со стороны подобных насекомых. Кроме того, граф притащил целый ворох простыней из грубой материи, которыми плотно закутал матрацы. Только тогда клопы оставили его светлость в покое. Однако Даниэль вскакивала каждую ночь по десять — двенадцать раз и, вооружившись свечой, тщетно пыталась поймать подлых животных, которые тут же исчезали в щелях кровати и в перьях матраца.

Сейчас она сидела у себя в комнате и ждала возвращения мужа с заседания Национального собрания. После переезда двора из Версаля Собрание проводило их в зДанни, находившемся у северной границы сада между Тюильри и Пале-Роялем. Когда-то там располагалась школа верховой езды Людовика XV. Сейчас все три здания сообщались между собой крытыми переходами, один из которых вел на Вандомскую площадь. Все это было очень удобно для депутатов Собрания: в Тюильри кипели страсти фракции роялистов, в Пале-Рояле с не меньшим энтузиазмом дебатировали их соперники, а в одном из отелей на Вандомской площади находилось большинство административных помещений.

Джастин обещал провести Даниэль на заседание Национального собрания во второй половине дня. Поскольку стрелки часов уже приближались к четырем, граф поспешил в зал королевы. Сделав почтительный реверанс Марии Антуанетте, он хотел было тут же подойти к жене, но королева легким движением руки его задержала:

— Я только сейчас сказала мадам Верини, что очень приятно видеть при нашем дворе новых гостей, лорд. Но вы, к сожалению, не принадлежите к категории придворных льстецов и так редко у нас появляетесь.

И королева шутливо слегка ударила Джастина по руке веером.

— Прошу ваше величество извинить меня за кажущуюся невнимательность. Это далеко не так. Мы с Даниэль глубоко благодарны вам за гостеприимство. Но у моей супруги есть большие проблемы с имением, которые мне приходится решать.

— Какое счастье, что во время нашей «жакерии» она была в Англии! Но бедное дитя, наверное, в полнейшей прострации после того, как потеряла всю свою семью.

— Даниэль было нелегко, — согласился Линтон. — Но я уверен, что ваш сердечный прием значительно поднимет ее настроение.

— Она отнюдь не выглядит удрученной или даже просто грустной, милорд, — кисло сказала мадам Верини. Но по холодному взгляду, брошенному на нее королевой, тут же поняла свой промах. Кровь бросилась в лицо фрейлины, и она поспешно склонилась над вышиванием. Граф же чинно раскланялся перед Марией Антуанеттой и пошел через зал к жене.

Даниэль встретила супруга без обычного энтузиазма и, извинившись перед окружавшими ее молодыми людьми, вышла с ним в коридор.

— Боже мой, Джастин, я вот-вот умру здесь от скуки! Мама всегда говорила, что ничего зануднее двора короля Людовика на свете быть не может. Но я никогда не думала, что все это до такой степени правда! Вы должны дать мне передышку. Иначе я могу не выдержать и наделать каких-нибудь ужасных глупостей.

— Завтра вы переоденетесь в платье бюргерши и совершите обход местных лавок. Возьмите с собой Молли.

— У Молли страшно разболелся живот. Она винит здешнюю еду. Откровенно говоря, с непривычки это вполне вероятно. Но во всяком случае, было бы жестоко завтра тащить ее с собой. Как вы думаете?

— Я думаю, любовь моя, что Молли даже не вспомнит об этом недуге, когда будет услаждать уши детей и внуков рассказами о своих приключениях во Франции.

— Что ж, возможно, вы и правы. Я зайду к ней перед тем, как мы пойдем в Собрание.

Даниэль нашла Молли лежащей на кровати в проходной комнатке между спальнями. Лицо девушки было серым, но главный приступ, видимо, уже миновал. Пока Даниэль обтирала ей лоб мокрым полотенцем, Молли смотрела на свою молодую хозяйку со слабой, но полной глубокой благодарности улыбкой.

— Когда мы вернемся, я приготовлю вам хороший бульон, — пообещала Даниэль.

Правда, она плохо себе представляла, как это сделать в сумрачном общежитии, которое сейчас представлял собой дворец с его тесными клетушками вместо комнат и коридорами, переполненными какими-то странными, безликими тенями. Но Даниэль решила, что с помощью Джастина все же сумеет прилично накормить свою разболевшуюся горничную.

— Завтра, если вы сможете встать, мы постараемся прогуляться. Здешний воздух очень вреден для здоровья, Молли. Я попрошу милорда купить уксусу и духов. Надо разбрызгать их по комнатам. Здесь сразу же станет не так затхло. Как я не догадалась сделать это раньше!

Даниэль прошла в комнату мужа и поделилась с ним своими соображениями по поводу ароматных эссенций. Джастин с сожалением заметил, что мог бы и сам догадаться об этом, и пообещал на ночь сделать элементарную профилактику в своей комнате и в спальне жены.

В зале заседаний парламента они появились во время самого разгара ожесточенных дебатов. Длинное, узкое здание было слишком маленьким и плохо приспособленным для соревнований в ораторском искусстве. Джастин и Даниэль с трудом протиснулись на галерею для публики, рассчитанную человек на триста, но уже набитую сверх меры.

Даниэль пристроилась у барьера и посмотрела в зал. То, что там происходило, повергло ее в полное недоумение. В Лондоне при протекции Питта она успела побывать на заседаниях обеих палат парламента — палаты лордов и палаты общин. Спокойная атмосфера, хорошо управляемая и логично выстроенная процедура дебатов произвели на Даниэль большое впечатление, и не в последнюю очередь своей серьезностью. Здесь же все обстояло совершенно по-другому. Начать с того, что одновременно говорили сразу три депутата. При этом они старались перекричать друг друга. Председатель, избираемый на этот пост всего на две недели, тщетно старался поддержать хотя бы видимость порядка. Возгласы и крики неслись прямо с мест, слов ни одного из ораторов разобрать было решительно невозможно.

— Это какой-то сумасшедший дом, — прошептала Даниэль на ухо Линтону.

— Похоже. Но только не говорите этого вслух. У них не всегда так бывает. Иногда здесь принимают очень стоящие законы.

Даниэль покорно снесла полученный от супруга мягкий выговор и погрузилась в созерцание происходящего, стараясь услышать каждое слово, понять его и сделать собственные выводы. Одновременно до ее ушей долетали реплики сидевших рядом молодых людей. Порой они были достаточно рассудительными, едкими и остроумными. Даниэль подумала и решила сосредоточиться как раз на них. Сбором информации такого рода она давно привыкла заниматься, и это у нее очень неплохо получалось. В конце концов, именно этого и хотел от нее Уильям Питт…

Когда дебаты закончились, Даниэль и Джастин вернулись к себе и долго обменивались впечатлениями. Незаметно подошло время идти на устраиваемый королевским двором ужин. Но прежде Даниэль все-таки сумела приготовить бульон и накормить Молли.

Ужин был неимоверно длинным и не менее утомительным. Еду, скверно приготовленную в оборудованных еще до переезда короля Людовика XVI в Версаль и с тех пор не использовавшихся кухнях, слугам приходилось долго тащить по запутанным коридорам. В результате на стол она попадала уже совсем холодной. Гости ели без аппетита, восполняя несостоявшееся пиршество разговорами, в чем очень повезло Линтону, так как политикой интересовались если не все, то многие. Даниэль же пришлось долго выслушивать злобные сплетни скучающих дам и их сетования на неудобства Тюильрийского дворца. Среди подобных собеседниц мало кого интересовало положение в стране.

Когда уже стали подносить последние блюда, Даниэль почувствовала на себе чей-то взгляд. Она обернулась и увидела смотревшего на нее незнакомого человека с бесцветными глазами. Незнакомец улыбнулся ей и что-то вполголоса сказал своему соседу. Даниэль ответила ему вежливой улыбкой и наклонилась к плечу сидевшей рядом мадам Клаври.

— Кто этот джентльмен в синем бархатном камзоле? — спросила она. — Я никогда его не видела раньше.

— Тот, который сидит через стол лицом к нам? Это граф де Сан-Эстэф. Он редко удостаивает нас своим посещением. И вообще очень серьезный человек. Его жена несколько лет назад умерла при родах. Говорили, что он с ней ужасно обращался, и, глядя на нее, я в это верила. А два года назад его любовница перерезала себе вены и отправилась на тот свет. Был страшный скандал, но никто не решился обвинить в ее смерти Сан-Эстэфа. Вы же понимаете… Но с тех пор он почти не появляется при дворе, а любовниц предпочитает находить в салонах полусвета. Тем более что для них он выгодная партия.

Несмотря на столь убийственную характеристику, Даниэль заинтриговал этот незнакомец. Выглядел он вполне прилично, правда, глаза у него напоминали рыбьи, но он не был виноват, что получил их при рождении. По годам Сан-Эстэф был, пожалуй, ровесником Линтона или на год-два старше, одет — со вкусом, но просто; особенно на фоне здешней раззолоченной и расфуфыренной знати. Из драгоценностей Даниэль заметила лишь кольцо с роскошным сапфиром на указательном пальце. Впрочем, к числу украшений вполне можно было причислить и густые волосы, аккуратно завитые и в меру напудренные.

Все это, вместе взятое, и вдобавок сплетня, рассказанная мадам Клаври, вызывало у Даниэль интерес. Она подумала, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь представил ее Сан-Эстэфу. Однако в этот момент королева поднялась из-за стола. Это означало, что дамам надлежит покинуть зал. Волей-неволей Даниэль пришлось последовать за всеми.

Граф Ролан д'Эстэф долго смотрел вслед Даниэль, пока она не скрылась за дверями. Затем повернулся к столу, за которым сидел Линтон, потягивая из бокала портвейн.

— Если не ошибаюсь, вы — лорд Линтон? — спросил он, садясь на стул рядом с Джастином.

— Да, это действительно я, — спокойно ответил граф, делая еще глоток портвейна.

— Сан-Эстэф к вашим услугам, сэр.

Он слегка склонил голову, продолжая внимательно смотреть в лицо Линтона и надеясь убедиться, что тот его узнал. Но на лице Джастина не дрогнул ни один мускул. Граф Линтон либо был прекрасным актером, либо действительно не представлял себе, с кем имел дело.

— Мой отец часто рассказывал о вашем батюшке, — не отставал де Сан-Эстэф. — Они, насколько я понимаю, были хорошими друзьями.

Лицо Джастина оставалось бесстрастным.

— Извините меня, граф, — бесцветным голосом ответил он, — но мой отец умер почти восемнадцать лет назад. А у меня память несколько прихрамывает. Так что я не помню многих подробностей.

Эстэф пожал плечами, подумав, что у человека со столь умными глазами просто не может хромать память. Но Линтон смотрел на него с самым невинным видом.

— Ах да, — вроде бы вспомнил Эстэф, — с тех пор, как наши родители дружили, прошло очень много лет. Меня самого тогда, если не ошибаюсь, еще не было на свете. И все же я очень рад с вами познакомиться, милорд.

— Я также, — машинально ответил Линтон, не совсем понимая, почему этот незнакомый человек сразу же стал ему неприятен. Может быть, виной тому был его очень холодный расчетливый взгляд.

Между тем д'Эстэф удовлетворенно улыбнулся и, извинившись перед Джастином, отошел к другим своим знакомым. Несколько позже он в числе первых присоединился к дамам в соседнем зале. Эстэф подошел к королеве и низко ей поклонился. Мария Антуанетта слегка пожурила его за то, что он редко бывает при дворе. Эстэф также выразил сожаление по этому поводу и тотчас же постарался перевести разговор на графиню Линтон.

— Совершенно очаровательное миниатюрное создание, — улыбнулась королева. — Очень свеженькая, наивная. Нам она доставила большое удовольствие своим приездом. Они с мужем намерены уладить кое-какие дела с имением, оставшимся после той страшной резни. Ладно, не будем говорить о столь грустных вещах. Они только еще более омрачают здешнюю и без того унылую атмосферу. Вы хотите быть представленным?

— Ваше величество читает мои мысли.

— Но предупреждаю: не вздумайте оказывать ей чрезмерного внимания, иначе вам придется иметь дело с Линтоном. Даниэль очень молода, и граф ревниво ее оберегает.

— Я буду очень осторожен, ваше величество, — пообещал Эстэф. Но при этом известии сердце у него забилось от радости. В подобных обстоятельствах чем труднее окажется задача, тем слаще будет месть.

Когда ливрейный лакей склонился в поклоне перед графиней Линтон и передал желание королевы с ней говорить, Даниэль уже была к этому готова, поскольку видела, как ее величество о чем-то беседовала с д'Эстэфом и при этом несколько раз взглянула в ее сторону.

Даниэль подошла к королеве и низко присела:

— Ваше величество хотели меня видеть?

— Да. Даниэль, позвольте вам представить графа д'Эстэфа. Он жаждет с вами познакомиться.

— Вы оказываете мне слишком большую честь, граф.

Даниэль сделала еще один реверанс и протянула Эстэфу руку. Он наклонился и поцеловал пальцы графини несколько более пылко, нежели того требовал ритуал.

Входивший в это время в салон Линтон не мог этого не заметить и сурово сдвинул брови. Он подумал, что вовсе не следует какому-то прощелыге так старательно слюнявить пальцы его жены. Но Даниэль это, похоже, нравится! Во всяком случае, судя по румянцу на ее щеках и звонкому, как колокольчик, смеху! Сам по себе невинный флирт жены никогда не отравлял Линтону настроения, он не видел ничего предосудительного, а тем более опасного для себя в том, что Даниэль везде сопровождали толпы поклонников. Но только, если они не преступали обусловленных границ приличия. Однако этот граф д'Эстэф вызывал его явное раздражение. Так же, как до этого и шевалье д'Эврон. Сознаваясь самому себе, что в последнем случае был не прав, Джастин все же был категорически против участия своей жены в какой-то новой авантюре с еще одним соотечественником, пусть даже из очень аристократических кругов. Но сейчас он не мог увести Даниэль с половины зала королевы, пока та ее сама не отпустит. А Мария Антуанетта, казалось, и сама получала удовольствие от разговора с его супругой.

Королева действительно была в восхищении от графини Линтон. Кроме того, ее забавляло, как искушенный и уставший от жизни повеса средних лет играет с этой невинной и премило кокетничающей девочкой. Сегодня он вскружит ей голову, завтра будет с ней холоден и всего лишь учтив, потом все повторится сначала. И так далее. Все у него в конце концов пойдет как по маслу…

— Ваше величество…

Это был глубокий и суровый голос Линтона.

— А, Линтон! Вы знакомы с графом д'Эстэфом? Он очень удачно все это время развлекал вашу супругу.

— Поистине, я очень признателен вам, Сан-Эстэф, — холодно сказал Линтон, почувствовав, как ручка Даниэль проскользнула в его ладонь, и улыбнувшись жене.

Эстэф перехватил эту улыбку, ставшую для него холодным душем. Он подумал, что сильно ошибся. Нет, это не было похоже на брак по расчету между мужчиной средних лет, вынужденно исполняющего фамильный долг, и подходящей для этого юной аристократкой, имеющей впереди длинный запас лет для рождения детей.

Эстэф решил, что от тактики кавалерийского наскока придется отказаться, как от совершенно бесперспективной. Здесь потребуются время и терпение. Что ж, он был даже рад такому обороту дела. Сан-Эстэф ждал без малого сорок лет, чтобы отомстить дому Линтонов за поругание чести своей семьи. И вот час мести близился. Надо только еще немного подождать. Совсем немного…

— Мне хочется музыки, — заявила Мария Антуанетта, вдруг почувствовавшая скуку, как только вмешательство супруга столь очаровательного юного создания положило конец флирту Эстэфа. — Даниэль, вы поиграете для нас, не правда ли?

— Я очень посредственно играю, ваше величество, — негромко ответила Даниэль, но тут же заметила, как королева недовольно нахмурилась.

— Позвольте мне самой быть в этом судьей, — холодно сказала Мария Антуанетта.

— Как прикажете, ваше величество.

Даниэль сделала очередной реверанс и села за клавесин.

Джастин подошел и встал рядом:

— Вы разрешите мне перелистывать ноты?

— Спасибо, милорд, я буду играть наизусть.

Джастин с трудом скрыл усмешку. Ведь это полное условностей общество не поймет репертуара Даниэль, состоявшего — он это знал — из простых народных песен. Особенно если она решит импровизировать на темы мелодий, слышанных когда-то в раннем детстве. Граф помнил, в каком шоке был его кузен Джулиан с друзьями, когда Даниэль однажды вечером «угостила» их подобным концертом.

Линтон отошел от клавесина и сел так, чтобы видеть лицо жены.

Даниэль на мгновение задумалась. Потом она подняла голову, и пальцы ее побежали по клавишам. Полились простые, трогательные мелодии. Через несколько секунд к клавесину присоединился голос. Это запела Даниэль, продолжая себе аккомпанировать. Сначала она пела тихо, мягко, задумчиво. Это были песни ее матери… Но постепенно голос становился все громче, в нем послышались драматические ноты. И вот — трагический, чудовищный финал. Перед глазами Даниэль вновь встали ужасные картины того последнего дня в Лангедоке. Громовыми аккордами она обрушила их на всех людей, сидевших в этом неприветливом огромном зале и еще не распознавших в нем свою тюрьму… Пауза… Даниэль заиграла снова. Это были песни рыбаков Корнуолла, крестьян Лангедока. Иногда задумчивые и горестные. Иногда веселые и задорные…

Эстэф как зачарованный смотрел на Даниэль и задавал себе вопрос: что она такое? Эта женщина пела сохранившиеся в ее памяти слова, рожденные культурой, о существовании которой вряд ли кто-то из сидевших здесь даже слышал. И как все было просто! Ни в голосе Даниэль, ни в том, как она играла, не чувствовалось ничего искусственного или насмешливого.

Но каков зал! Обычно развлечь эту публику было делом крайне трудным. Разговоры во время выступлений известных музыкантов почти не стихали, и даже сама Мария Антуанетта теряла к их игре всякий интерес уже после первых тактов. Сейчас же стояла гробовая тишина.

Когда Даниэль кончила играть, раздались приглушенные аплодисменты. Она встала, с достоинством поклонилась и хотела уйти, но, посмотрев на королеву, увидела, что та манит ее к себе.

— Где вы научились этим прекрасным песням? — спросила августейшая дама, когда Даниэль приблизилась к ней и сделала положенный реверанс.

— Я слышала их от своей матери. Очень рада, что вам они понравились.

— От них веет приятной свежестью. Конечно, немного наивно, но в наше время это даже неплохо. Завтра вы нам опять поиграете.

Даниэль поклонилась королеве, чувствуя огромное облегчение. Теперь ничто не мешало ей уйти отсюда, что она тут же и сделала, бросив многозначительный взгляд на Линтона. Джастин понял, что ему неплохо было бы последовать за женой.

Вернувшись через полчаса в апартаменты, Линтон застал Даниэль, расхаживающей из угла в угол по комнате, подобно тигру в клетке.

— Джастин, если вы не заберете меня отсюда хотя бы на несколько часов, я просто сойду с ума. Думаю, вас не очень устроит перспектива сдать жену в сумасшедший дом.

— Мне кажется, что такого все-таки не случится, — мрачным тоном ответил Линтон.

— Джастин, я говорю совершенно серьезно, продолжать в том же духе без отдыха я не смогу!

— Извините, любовь моя, но не к этому ли вы сами стремились? Причем героически преодолевая любые препятствия.

Граф тут же поплатился за эти слова. В него полетели подушки, ботинки, книжки и все, что оказалось под рукой у разгневанной супруги.

— Данни, перестаньте же! — взмолился Джастин, успев увернуться от тяжелой щетки для волос, попавшей вместо его головы в стену совсем рядом с зеркалом.

— Как у вас только язык повернулся говорить такое после всего, что мне пришлось

пережить! Эти дамы при дворе беспрерывно болтают и стрекочут. А эта грязь и зловоние! Сами-то вы ходите только туда, куда захотите, встречаетесь и беседуете с теми, кто вам нужен. Заодно и развлекаетесь…

— Данни, я не развлекаюсь. Просто выполняю свою половину поставленной перед нами задачи. А вы — свою.

— Это очень легко говорить! Как хотите, но завтра вы останетесь здесь, а я надену бриджи и пойду в Пале-Рояль.

— Нет, вы туда не пойдете!

— Это почему же? Разве я не обязана, как и вы, выполнять свой долг? Осмелюсь предположить, что делаю это даже лучше вас. Хотя бы потому, что французский — мой родной язык.

— Возможно, что все это так. Но я вам не разрешаю туда ходить.

Граф не успел докончить фразы, как Даниэль перегнулась через кровать, вытащила из-под нее большой ночной горшок и занесла его над головой, целясь в графа.

— Данни, сейчас же поставьте горшок на место! — завопил Джастин, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Иначе я буду вынужден использовать не по назначению вашу щетку для волос.

— Вы не посмеете!

— Только попробуйте бросить в меня эту мерзость — увидите!

Он отступил на шаг и с облегчением вздохнул, заметив прыгающих в больших карих глазах жены веселых чертиков. Даниэль тоже поняла по лицу супруга, что ее игра разгадана, и громко расхохоталась.

— Ну вот, — сказала она, отсмеявшись, — вы опять меня рассмешили. Это нечестно! Мне хотелось немного разозлиться…

— Хорошо. В следующий раз я доставлю вам такое удовольствие. А сейчас надевайте ваши бриджи и пойдемте вместе в Пале-Рояль. Но отсюда выйдем порознь. Я уже иду. Встретимся через пять минут под третьим от входа в парк деревом.

Граф и графиня Линтон переходили из кафе в кафе и из клуба в клуб Пале-Рояля, слушая жаркие споры и рассудительные беседы о ситуации в столице, вообще в стране. При этом они старались оставаться в тени. Лишь иногда Даниэль включалась в какой-нибудь диспут с энтузиазмом уличного простолюдина, провоцируя оппонентов на откровенность.

Тем временем Ролан д'Эстэф сидел в своей затемненной шторами комнате и вспоминал слова своего отца, сказанные на смертном одре.

В свой последний час старый граф, всю жизнь отличавшийся на редкость злобным нравом, не сделался ни на йоту добрее. Все его слова были проникнуты смертельным ядом, отнимавшим у умиравшего последние силы. Но все же он сумел выжать из сына обещание отомстить за нанесенное когда-то отцу оскорбление. Оно заключалось в супружеской измене жены старшего д'Эстэфа с юным английским графом по фамилии Линтон много лет назад. Эстэф-старший вызвал на дуэль обидчика. Тот проколол ему шпагой плечо, воздержавшись от завершающего, смертельного удара, поскольку считал себя неправым. Но никому не позволено безнаказанно соблазнять чужих жен! Поэтому старый Эстэф завещал своему единственному наследнику отомстить за этот семейный позор.

Ролан еще с детства привык к издевательствам отца над матерью и хорошо усвоил эти уроки. Сам он еще в двенадцать лет стал проявлять несвойственную своему возрасту сексуальную активность. Его жертвами становились молоденькие служанки, которым из-за своего зависимого положения не оставалось ничего другого, как уступать похоти несовершеннолетнего господина.

Пример зверского отношения отца к матери и доступность домашней прислуги развили в молодом Эстэфе глубокое презрение к женской половине человечества. Это чувство еще больше обострилось после признания, сделанного старым графом на смертном одре. Ролан не задумывался над тем, что мать могла решиться на такой шаг, отчаявшись, смертельно устав, подобно Луизе де Сан-Варенн, от выпавшей ей страшной доли. Но молодой Эстэф видел в поступке своей матери лишь предательство, поэтому после смерти отца тоже принялся издеваться над его вдовой. Впрочем, не лучше относился он и к другим женщинам, считая их недостойными более мягкого обращения. Неудивительно, что Эстэф решил использовать именно женщину орудием своей мести дому Линтонов. План его был прост: соблазнить юную графиню, а когда Линтон вызовет обидчика на дуэль, заколоть графа.

Но как соблазнить Даниэль, когда она смотрит на мужа такими обожающими глазами? Да и Линтон явно был без ума от жены. С другой стороны, это еще больше склоняло Эстэфа к выполнению задуманного. В том, что его план в конце концов непременно осуществится, он не сомневался, надеясь на свой богатый опыт соблазнителя. Даниэль не сможет ему долго сопротивляться. А потом граф Линтон получит свою супругу назад. И тогда…

Утром Эстэф занял наблюдательный пост за шторой окна напротив апартаментов Линтонов. Ждать пришлось недолго. Дверь открылась, и в коридор вышел Джастин в элегантном светло-сером камзоле и бриджах до колен. Похоже, он собрался куда-то по важным делам, каким именно, Эстэфа не слишком заботило.

То, что его действительно очень интересовало, произошло минут через десять. Вновь открылась дверь, и на пороге появилась графиня. Эстэф в крайнем изумлении уставился на нее. Узнать Даниэль в простом широком платье коричневого цвета, маленькой шляпке с плотной вуалью и больших башмаках было трудно; к тому же в руках она держала большую корзину, с которыми хозяйки из семей лавочников, мелких ремесленников и тех, кого принято называть средними буржуа, ходят на базар. За графиней следовала служанка в еще более скромном наряде и с такой же корзинкой.

— Поспешим, Молли, — обернулась Даниэль к горничной, — я не хотела бы здесь попадаться кому-нибудь на глаза. Спустимся вниз. Там, в темных коридорах, нас никто не заметит.

Эстэф подождал, пока обе женщины скрылись за углом, и пошел вслед за ними, стараясь держаться на почтительном расстоянии.

Действительно, респектабельная французская матрона, шествующая со своей служанкой на базар, не привлекла внимания ни одного из двух с лишним тысяч обитателей Тюильри. Даниэль шла уверенной, независимой походкой, улыбаясь направо и налево встречным знакомым и даже незнакомым людям, иногда перебрасываясь с ними двумя-тремя фразами. Эстэф, внимательно наблюдая за ней, не переставал удивляться. Что это за женщина? Кто она? Куда делись ее аристократические манеры, светский лоск, изысканный французский язык?

Даниэль с Молли вышли на улицу. В эти дни в Париже было суетно и шумно. Стены угловых зданий пестрели расклеенными плакатами, лозунгами, листовками с текстами последних законов и указаний муниципалитета. Бойко торговали газетные лавки. Чуть ли не из каждой подворотни неслись крики разносчиков, рекламировавших свои издания.

Намеченная и преследуемая Эстэфом жертва, казалось, не замечала всей этой суеты, боя барабанов на площадях, тревожных ударов колокола, цокота копыт от проезжавшего неподалеку патруля народного ополчения. Даниэль входила в лавки и долго там торговалась за каждый метр какого-нибудь материала или сантиметр ленты на шляпку, затем выходила и тут же исчезала в дверях другой лавки или кафе. На открытом рынке Сен-Андре дез'Ар Данни покупала хлеб, вино, фрукты и снова торговалась, со знанием дела рассматривая каждую бутылку или яблоко, которые торговцы старались ей всучить. Она настолько вошла в свою роль матроны, что те уже почитали ее за свою. И никакой шпион, шныряющий в толпе, никогда бы не заметил в ней ничего необычного, а стало быть, подозрительного.

«Но как это ей удается?» — удивлялся Эстэф. В нем начинала расти уверенность, что есть еще много такого в графине Линтон, чего он пока не знает. Нет, она умеет не только носить маску и петь народные песни! Значит, еще до того как приступить к выполнению своего плана, он должен побольше разузнать об этой женщине. Конечно, лучше всего попытаться сделать это в Лондоне, но сейчас Эстэф не мог уехать из Парижа. Прежде надо было убедиться, в какую сторону здесь в ближайшее время будут дуть политические ветры; на сегодняшний день он стоял левой ногой в одном лагере, а правой — в другом…

Сан-Эстэф был человеком осторожным и практичным, поэтому он старался установить контакты с революционными фракциями, одновременно играя роль убежденного монархиста при дворе. Когда Франция наконец решит, в какую сторону сделать решающий шаг, он должен сделать правильный выбор. Такая тактика означала, что граф де Сан-Эстэф будет ставить лишь на стабильное правительство; только таким образом он сможет остаться «на плаву», сохранив свое положение и благосостояние. А пока требовалось занять позицию стороннего наблюдателя, не отдавая видимого предпочтения никому. Эстэф не собирался следовать примеру этого дурака Мирабо, который своими непомерными амбициями и открытым стремлением к власти настроил против себя и тех и других. В результате король уже начал отвергать его советы, доверенные монарха перестали прислушиваться к его предостережениям, а в Национальном собрании он окончательно потерял всякое к себе уважение. И это при том, что Мирабо был одним из самых способных и опытных политиков!

Нет, Эстэф пока заляжет на дно. Ему все равно, кто в конечном счете выиграет — король или народ, но в любом случае политика лавирования и компромиссов — не его дело! Он выложит свои карты только тогда, когда для этого настанет время, а до тех пор нужно оставаться в Париже и внимательно следить за событиями. Месть Даниэль и ее супругу может еще немного подождать.

Через четыре дня, убедившись в неизбежности скорых кровавых событий, Джастин и Даниэль покинули Париж. Сделали они это с чувством огромного облегчения/ и еще больше радовалась отъезду на родину Молли.

В сельской тишине Корнуолла соединенные брачными узами любовники провели чудесное лето. В эти месяцы Даниэль обнаружила невиданную доселе изобретательность в любовных утехах, которая привела в полнейший восторг ее супруга: тот, по наблюдениям Лавинии и Чарльза, молодел с каждым днем.

Часть третья. БАБОЧКА

Глава 17

Мне это совсем не нравится, Джастин!

Линтон оторвался на мгновение от завтрака, который в одиночестве доедал в маленькой столовой дома в Дейнсбери, и посмотрел на жену. Было Рождество, первое после их возвращения из Парижа. Даниэль сидела на софе в белом бархатном халате, как нельзя лучше соответствуя одевшейся в чистый снег природе. Рано утром Линтон предложил жене покататься верхом, но она отказалась. Он поехал один и только что вернулся с румяным от мороза лицом и отменным аппетитом.

— О чем вы говорите, любовь моя? — переспросил граф, видя, что Даниэль не желает что-либо добавить к своей не совсем понятной фразе.

— О детях, — объявила Даниэль, поднося голые пальцы ног к решетке весело пылавшего камина. — Никогда не думала, что меня будет так безжалостно рвать. К тому же каждое утро!

— Что вы сказали? — вновь переспросил граф, чуть было не подавившись куском бифштекса и поспешив тут же запить его пивом.

— Извините, милорд, это очень грубое слово, но оно наиболее точно отражает такой неприятный позыв человеческого организма, как тошнота.

— Меня вовсе не волнует слово. Лучше скажите, ради Бога, что вы имеете в виду?

— То, что мне не нравится встречать каждое утро, склонившись над ночным горшком. Но бабушка говорит, что это хорошо, так как означает правильное положение ребенка.

— Какого ребенка?! — выкрикнул Линтон, которому показалось, что он начинает сходить с ума.

— Вашего, конечно, милорд!

— Даниэль, я не совсем понимаю: вы имеете намерение забеременеть или уже беременны?

— Вы, вероятно, по утрам плохо соображаете, милорд. Я никогда не жалуюсь на возможный дискомфорт, меня беспокоит только уже существующий.

— Идите сюда.

Граф отодвинул стул и хлопнул себя по колену. Даниэль тут же воспользовалась этим приглашением и, плюхнувшись на колени мужа, потянулась за лежавшим на тарелке бутербродом.

— Иногда это помогает, — принялась оправдываться она. — Стоит что-нибудь пожевать, и все проходит. Я откушу всего один кусочек. Почему-то мне сейчас противно смотреть на кофе, а ведь не так давно я его с удовольствием пила…

— Ну а теперь хватит ломать комедию. Когда вы ждете ребенка?

— В июне. — И Даниэль поцеловала мужа в кончик носа. — Извините, Джастин, у меня не было никакого желания вас дразнить. Я только…

— Вы только не могли от этого удержаться, — закончил за нее Линтон. — Я часто думаю, наступит ли такое время, когда моя жена перестанет быть неуемной хулиганкой?

— А вам бы этого очень хотелось?

— Нет. Скажу больше: я надеюсь, что если родится дочь, то она будет вашей копией.

— А если сын, то вашей!

Распахнулась дверь, и в столовую вошел Джулиан.

— Простите, я не помешал?

— О нет, дорогой кузен! — поспешила уверить его Даниэль, не собираясь, однако, слезать с коленей супруга. — Садитесь за стол. Сейчас вам принесут завтрак. Понимаете, Джулиан, я решила преподнести Джастину рождественский подарок.

— Какой?

— У меня будет ребенок.

— Боже мой! — непочтительно пробормотал себе под нос Джулиан. — Вот так штука… Поздравляю… Только, Джастин, ты считаешь, это… благоразумный шаг? Ах, я не то имел в виду! Но… как Данни будет…

— Самым обычным образом, Джулиан, — со смехом перебила кузена Даниэль. — Только не смущайтесь, пожалуйста. Или это вас шокирует?

— Да нет же! Просто я никак не могу себе представить вас в роли матери. Но все же послушайтесь моего совета: не надо болтать обо всем этом направо и налево. В деликатном положении следует быть очень осторожной! Так, Джастин? — И Джулиан придвинул к себе блюдо с жареной печенкой.

— Ерунду вы говорите, кузен, — отмахнулась Даниэль. — Мое положение вполне естественно и закономерно… Боже, как вы можете это есть?! — И она указала глазами на печенку. — Меня сейчас выр… Я чувствую себя нехорошо при одном взгляде на это блюдо!

— Но оно очень вкусно! — возразил Джулиан. — И помнится, вы сами тоже уплетали его не без удовольствия.

— Это было до того… А сейчас мне порой кажется, что из всех продуктов я в состоянии есть только хлеб с маслом.

— Даниэль, ты застудишь себе ноги! — накинулась на внучку только что появившаяся в столовой леди Марч. — Где твои тапочки?

— Успокойтесь, бабушка! Я грею ноги над камином. И рассказываю свои последние новости.

Лавиния побледнела и вопросительно посмотрела на Джастина. Тот утвердительно кивнул головой:

— Да, матушка. И здесь есть сторонники того, чтобы Даниэль не очень распространялась по поводу своего деликатного положения в других компаниях.

— Это было бы разумным. Как ты сама думаешь, Даниэль? Мне лично кажется, что подобная информация предназначена только для ушей мужа. И ничьих больше!

— Бабушка, это же мой рождественский подарок Джастину. Разве о нем не должны знать его близкие друзья? — Даниэль поднялась с коленей мужа, подошла к Лавинии и нежно ее поцеловала. — Вот я и буду говорить об этом только в кругу близких друзей.

— Боже мой, Даниэль, — сокрушенно вздохнула старая графиня и обняла внучку.

— Не беспокойтесь, бабушка. Я буду вести себя тише воды, ниже травы. Но сейчас надо поскорее переодеться. Мне необходимо нанести несколько визитов и поздравить семейство Дюкло с Рождеством.

— Надеюсь, ты не собираешься ехать верхом? — с тревогой спросила Лавиния.

— Конечно же, верхом, бабушка.

— Даниэль, в твоем положении этого делать никак нельзя! — возмутилась бабушка.

— Да будет мне позволено здесь сказать, — твердым голосом начала Даниэль, — что все эти опасения — полнейшая чепуха! И не ждите, что ближайшие полгода я буду нежиться на софе и ублажать себя нюхательной солью. У меня еще полно дел в Лондоне, и волей-неволей придется ездить верхом. По крайней мере, иногда. Надеюсь, вы не возражаете, милорд?

Линтон пожал плечами:

— Нет, любовь моя. Кроме того, даже если бы я и был против, это не имело бы никакого значения.

На лице Даниэль заиграла улыбка, а из глаз исчезло вызывающее выражение.

— Вы поедете со мной к Дюкло? — спросила она Джастина.

— Поеду. Только скажите когда.

Даниэль удовлетворенно кивнула головой. У нее не было никакого желания ссориться с супругом, если он озабочен лишь тем, чтобы она не ездила по опасным местам без сопровождения.

— Джастин, вы не должны разрешать ей носиться сломя голову по окрестностям верхом на лошади! А что, если лошадь сбросит ее?

— Это маловероятно, матушка, — усмехнулся Линтон. — Даниэль с шести лет ездит в седле и, насколько я знаю, ни разу не падала. Кроме того, она не настолько глупа, чтобы не понимать всю опасность легкомысленного отношения к своему теперешнему положению.

— Вы уверены, что она это понимает?

— Уверен.

Линтон улыбнулся. Даниэль желала этой беременности, а он отлично знал: если его жена ставила перед собой какую-нибудь цель, то непременно ее добивалась. Поэтому можно было оставаться совершенно спокойным: Даниэль сейчас не станет подвергать опасности себя и будущего ребенка.

— Но у Луизы были трудные роды, Джастин, — не унималась Лавиния. — А Даниэль такая маленькая и хрупкая.

— Она сильнее Луизы, матушка. Но я согласен с вами и буду настаивать, чтобы по возвращении в Лондон Даниэль посетила доктора Стюарта и получила от него все необходимые рекомендации.

Лавиния сразу успокоилась. Доктор Стюарт был общепризнанным при дворе акушером, а Джастин, при всей своей терпимости к непредсказуемому поведению жены, сможет настоять на том, что считает для нее необходимым.

Семейство Дюкло, принимавшее в то утро графа и графиню Линтон, уже не производило того ужасного впечатления, как несколько месяцев назад, когда все они ютились в холодной, вонючей и грязной комнатушке в трущобах лондонского Ист-Энда. Лица ребятишек округлились, их пухлые щечки пылали здоровым румянцем. Они плотным кольцом окружили Даниэль, распределявшую подарки, а затем заставили ее играть в прятки. Мадам Дюкло и ее супруг спокойно наблюдали эту картину, уже не стесняясь участия в детских играх самой графини Линтон. С его же светлостью поначалу отношения не очень складывались. Правда, скованность быстро исчезла после того, как Джастин выпил большую кружку сидра, собственноручно изготовленного месье Дюкло, и отведал фруктового пирога, испеченного его женой. Когда же Даниэль подняла на руки маленького Гийома, которому уже исполнилось десять месяцев, и посадила его на колени Линтона, атмосфера и вовсе стала непринужденной.

— Милорд должен привыкать к детям, — хитро подмигнув супругу, сказала Даниэль. — Ведь в июне у него самого появится младенец.

Новость вызвала бурю радостных восклицаний и поздравлений. Но тут из кухни донесся запах жареного гуся, и Даниэль, зажав ладонью рот, бросилась через открытую заднюю дверь во двор.

— Ничего, в ее положении это нормально, — поспешила успокоить Линтона мадам Дюкло.

— То же самое было у моей супруги, — добавил месье Дюкло. — Но через несколько недель все пройдет. Вот увидите. И тогда мадам Даниэль начнет просить у вас чего-нибудь совершенно невозможного. Помню, как моя жена в феврале вдруг захотела персиков. Мне пришлось обегать весь Париж, чтобы их достать. Правда, все это происходило давно.

— Я сейчас приготовлю вам ячменный отвар. Он очень помогает в таких случаях.

— Прошу вас, не беспокойтесь, мадам, — запротестовала, вновь входя в столовую, Даниэль. — Мне уже лучше. А потом, надо дать вам возможность приготовить обед. Мы сейчас уйдем.

— Это дело двух минут! — не отступала мадам Дюкло.

Она выдернула из подвешенной к потолку гирлянды каких-то трав несколько волокон и положила их в стоявшую на плите каменную ступку, затем растолкла их тяжелым пестиком и залила крутым кипятком. Получилась ароматно пахнувшая жидкая смесь, которую осталось только налить в чашку и поставить на стол.

— Выпейте это, детка, — почти потребовала мадам Дюкло.

Даниэль взглянула на серо-зеленую жидкость и сморщила нос, потом смело поднесла чашку ко рту и отпила глоток. Напиток оказался на вкус очень мягким и не лишенным приятности.

Джастин посмотрел на жену и с облегчением заметил, как на ее щеках вновь появляется розовый румянец. Теперь чем скорее она вернется домой, тем будет лучше: в уютной гостиной Даниэль ждет мягкое кресло перед горящим камином и низенькая скамеечка для ног. Что еще требуется для спокойного отдыха! Правда, было бы наивностью полагать, что графиню, с ее холерическим темпераментом, это так уж привлечет. Но теперь у графа есть сильный и верный союзник…

…В город молодые супруги вернулись к концу января. Даниэль чувствовала себя значительно лучше. Ее гораздо реже тошнило, а лицо вновь обрело свой обычный здоровый цвет, правда, значительно увеличилась и стала мягкой грудь. Фигура же почти не изменилась. По совету сверстниц, Даниэль перестала слишком туго затягивать корсет, хотя ее упругое тренированное тело пока не требовало подобной предосторожности. После долгих пререканий она все-таки пошла к придворному врачу; тот порекомендовал как можно больше времени проводить в горизонтальном положении.

Вечером, лежа с мужем в постели, Даниэль заявила, что не намерена валяться целыми днями на диване. И пускай этот мистер Стюарт катится ко всем чертям со своими рекомендациями. Линтон в ответ провел ладонью по ее животу и сказал:

— Любовь моя, я только прошу вас внимательно прислушиваться к требованиям тела и не слишком увлекаться верховой ездой. А когда ваше положение уже невозможно будет скрывать, постараться пореже появляться в обществе.

— Слушаюсь и повинуюсь, друг мой. Скоро вы получите наследника. Но если родится девочка, то в следующий раз я уж наверняка преподнесу вам сына!

— Это не имеет значения, любовь моя. Главное, что у нас будет ребенок.

— Но вы бы хотели сына. Признайтесь!

— Я не отдаю предпочтения ни сыну, ни дочери. Если даже у меня совсем не будет сыновей, то фамильный титул унаследует Джулиан. И это меня вполне устраивает. Если же вы, Данни, подарите мне полдюжины дочерей, то я буду счастлив стать во главе такой очаровательной женской роты. Хотя это и абсурдное понятие.

— Не думаю, чтобы это и впрямь доставило вам радость. Но во всяком случае, я считаю неэтичным с вашей стороны говорить о женских ротах, как об абсурде.

Даниэль неожиданно сделала энергичное движение и села посредине кровати. После чего перекинула левую ногу через лениво лежавшего супруга и взгромоздилась ему на живот.

— Теперь вы в моей власти, милорд. Остается только придумать, как лучше вас наказать.

И Даниэль принялась щекотать ему грудь, затем, отведя обе руки за спину, стала поглаживать мужа по бедрам, постепенно спускаясь все ниже. Наконец добравшись до мужского естества супруга, Даниэль зажала его в своей маленькой ладони. Джастин громко застонал, а она, продолжая смотреть прямо в глаза Линтона, стала ритмичным движением руки возбуждать его плоть. Через несколько мгновений Даниэль чуть сдвинулась вниз и осторожно приняла ее в себя. Джастин некоторое время лежал тихо, наблюдая сквозь полуопущенные ресницы за манипуляциями жены с его телом, затем стал медленно двигаться ей в такт, постепенно ускоряя ритм и придавая своим движениям спиралеобразную форму. Внезапно Джастин обхватил жену обеими руками за бедра, стараясь прекратить этот сексуальный танец.

— Так нельзя, — прошептал он. — Для вас это сейчас опасно.

— Почему?

— Потому что я знаю, какой вы бываете неистовой именно в этой позе. Вы можете причинить себе непоправимый вред.

Одним решительным движением Джастин снял с себя Даниэль и положил на спину рядом с собой.

— В следующие месяцы, любовь моя, вам придется удовольствоваться пассивной ролью, к которой вы не привыкли. Но я обещаю вам наслаждение ничуть не меньшее, чем то, которое вы испытывали раньше.

Любые возможные протесты Даниэль сразу стихли после того, как Джастин раздвинул ее продолговатые смуглые бедра и его голова оказалась между ними. Тело Даниэль порывисто выгнулось навстречу его языку и губам, жадно пившим божественный нектар ее страсти. Только до конца насытившись его сладостью, Джастин осторожно, почти нежно, проник в ее тело…

Когда пик наслаждения был позади, Даниэль уткнулась лицом в плечо Линтона и тихо прошептала:

— Я согласна и в будущем быть пассивной стороной.

Джастин сквозь сон хмыкнул и похлопал жену по мягкому месту:

— Вам все же не стоит навсегда отказываться от инициативы, дорогая.

— А у меня и нет подобных намерений.

Даниэль хотела произнести эту фразу решительно и с достоинством, но ей помешала зевота, и желаемого впечатления не получилось. Еще несколько минут Данни боролась со сном, потом сдалась и, удовлетворенная и счастливая, погрузилась в мир сладких сновидений.

Прошло еще дня два. Даниэль сидела в библиотеке и перебирала карточки с приглашениями, которые теперь приходили ей постоянно. Вдруг из холла донеслись чьи-то взволнованные голоса. На мгновение их заглушило скучное ворчание швейцара, убеждавшего посетителей, что ее светлости нет дома. Затем голоса зазвучали еще громче. Прислушавшись, Даниэль узнала быструю французскую речь.

Нахмурившись, Даниэль открыла дверь и выглянула в холл. Там, кроме швейцара, уже находился Бедфорд, грозивший стоявшим в прихожей двум мужчинам и женщине вышвырнуть всех троих на улицу, если они тотчас же не уйдут сами.

Голос женщины перешел в рыдания. Даниэль вышла из библиотеки и подошла к парадной двери. Взглянув в глаза плакавшей посетительницы, юная графиня прочла в них безнадежное отчаяние.

— В чем дело, друзья мои? — встревожено спросила Даниэль, знаком приглашая неожиданных гостей пройти в холл. Они вошли и, повернувшись к хозяйке дома, заговорили все вместе, перебивая друг друга. Данни, убедившись, что, если так будет продолжаться и дальше, она никогда ничего не поймет, властно подняла руку, призывая всех к молчанию:

— Пойдемте со мной, господа. Бедфорд, распорядитесь, чтобы нам в библиотеку принесли кофе.

Когда гости вошли в библиотеку, Даниэль закрыла за ними дверь и усадила всех за стол.

— Итак, кто толком объяснит мне, что случилось? — спросила она и обратилась к мужчине, седеющие виски которого свидетельствовали о том, что он самый старший из них. — Может быть, вы?

Рассказу предшествовали долгие извинения за непрошеное вторжение в дом и грубый тон в разговоре со швейцаром. Все это, как виновато объяснил человек с седыми висками, было следствием важности событий и необходимости принятия срочных мер. Если бы не спешка, они непременно предварили бы свой приход письменной просьбой, а сейчас просто не было времени писать.

Даниэль понимающе кивнула головой. К обращениям о помощи без предварительных церемоний она уже давно привыкла. Правда, сейчас она осталась совсем одна: шевалье д'Эврон уехал во Францию, где, очевидно, занимался тем же, чем сама Даниэль и ее супруг шестью месяцами раньше. Уильям Питт постоянно нуждался в свежей информации из Парижа.

— Прошу вас, объясните, что же все-таки произошло, — мягко прервала Даниэль поток извинений и оправданий.

Наконец старик очень спокойно, стараясь не испугать графиню ужасными подробностями, рассказал, что утром его двенадцатилетняя внучка пошла на базар и попала в очень неприятную историю. Она уже собиралась уходить домой, когда стоявший рядом с ней у прилавка мужчина вдруг громко завопил: «Карманник! Держите вора!» И тут же к ногам девочки упал какой-то тяжелый предмет, оказавшийся золотыми часами. Бедняжку схватили и потащили в суд. Судья весьма благосклонно отнесся к показаниям нескольких свидетелей со стороны «потерпевшего», но наотрез отказался даже выслушать девочку, пытавшуюся на ужасном английском языке доказать свою невиновность. Теперь маленькая Бриджит сидит в Ньюгейтской тюрьме в ожиДанни суда. И нет никого прилично знающего английский язык, кто согласился бы выступить в ее защиту.

Внимательно выслушав всю историю, Даниэль задумалась. Потом встала из-за стола и принялась медленно расхаживать по комнате. Она не знала, как быть. Первым шагом, несомненно, должно стать немедленное освобождение девочки из тюрьмы. Можно было взять ее под залог или дать взятку золотыми соверенами… Но Даниэль не знала, как это делается. Наверное, придется самой поехать в тюрьму. Ужасно, что ее некому сопровождать: шевалье д'Эврон — во Франции, Джулиан с друзьями уехали за город на соревнования по боксу. Последняя надежда оставалась на супруга, однако Даниэль понятия не имела, где он сейчас находится. Каждая минута промедления угрожала жизни Бриджит, не говоря уже о душевной травме, наносимой несчастной девочке.

— Дайте мне час времени, — твердо произнесла Даниэль.

Графиня решила, что поедет одна, если не найдет Джастина. Конечно, этим она нарушит свое обещание, но прогнать несчастную семью от дверей Даниэль не могла. Линтон поймет это, как понимал и все остальное.

Графиня попросила семейство Робертсов подождать в библиотеке, а сама тут же дала указание Бедфорду послать своих людей во все места, где мог находиться граф, и постараться срочно привезти его домой. Среди прочих адресов Даниэль назвала и дом Мейнеринг. Хотя сын Маргарет Эдвард уже полгода служил в какой-то пехотной части, Линтон мог заглянуть к ней на часок по старой дружбе. Одновременно Даниэль быстро переоделась, накинула на плечи плащ и сунула в карман пистолет. Потом снова спустилась в библиотеку и торопливым почерком написала мужу записку, в которой приносила извинения и объясняла положение дел.

Джастина нигде найти не удалось. Даниэль приказала подать к дверям экипаж графа и, затолкав на заднее сиденье Робертсов, уселась впереди сама. На этот раз она решила не делать секрета из цели своей поездки, а наоборот — постараться использовать весь авторитет и власть, которые ей давало положение в свете. Об этом же Даниэль честно написала Линтону.

Если бы только Данни видела выражение лица сидевшего к ней спиной кучера, когда она давала ему адрес! Но это был приказ графини, который надлежало исполнить. Малькольм тронул поводья, и экипаж с фамильным гербом Линтонов на дверцах поехал в направлении Ньюгейтской тюрьмы.

Даниэль решила сначала поговорить с начальником тюрьмы. Однако ворота оказались закрытыми. Охранники не признали в маленькой фигурке в бархатном костюме для верховой езды знатную леди. Тогда Даниэль пригрозила, что пожалуется начальству на их пьянство при исполнении службы. Ворота наконец раскрылись, и юная графиня, попросив своих спутников подождать ее, беспрепятственно прошла во двор тюрьмы.

Начальник показался Даниэль не трезвее своих подчиненных. Его галстук был весь в пятнах, а бриджи и сюртук — до невозможности измятыми. Увидев перед собой невысокую даму, одетую в платье, какого ему никогда раньше не приходилось видеть, он с огромным трудом встал со стула.

— Сидите, умоляю вас! — поспешила успокоить его Даниэль. — Так вам будет удобнее. Я пришла внести залог за некую Бриджит Робертс. Ее привезли в тюрьму рано утром и еще не допрашивали. Если вы назовете мне сумму, устанавливаемую судом в подобных случаях, мы быстро все уладим.

Начальник не имел никакого представления о том, кто такая Бриджит Робертс. Он знал только, что во вверенной ему тюрьме сидит более трехсот женщин. Как они здесь появлялись и куда потом исчезали, его мало интересовало. Одни из них попадали к палачу, другие пересылались по этапу в иные места заключения, остальные постепенно умирали здесь. Те заключенные, которые имели деньги и могли оказать сопротивление своим товаркам по несчастью, получали шанс выжить, остальных ожидала смерть от побоев и недоедания.

Начальник тюрьмы тупо смотрел на нежданную гостью и молчал. Даниэль решила проявить инициативу:

— Если вы сами не помните, как эта Бриджит выглядит, то прикажите привести ее сюда, и

мы закончим это дело. Даниэль сунула руку в карман и вытащила кошелек.

— Я не смогу сделать даже этого, миледи, — жалобно простонал начальник, не отрывая глаз от кошелька. — Мы ее просто там не найдем.

— Тогда я сделаю это сама. Просто идемте со мной и покажите мне камеры.

Это было сказано тоном приказа. Вдобавок на стол начальника тюрьмы легли три золотых соверена. Но когда он потянулся за монетами, Даниэль тут же прикрыла их ладонью:

— Будет еще. И гораздо больше. Я уверена, что для выкупа карманного воришки потребуется немалая сумма. Так что давайте найдем Бриджит и разойдемся к взаимному удовольствию.

Монеты вернулись в кошелек Даниэль. Начальник нервно облизывал губы: он размышлял о том, что, пожалуй, никто не заметит исчезновения одной девчонки среди такого количества заключенных. До суда над этой Бриджит Робертс скорее всего пройдут многие месяцы, а за это время она может умереть, скажем, от тифа. И никому в голову не придет в этом сомневаться. Смерть от болезней или голода была в тюрьмах обычным делом.

Однако сама мысль о посещении женских камер приводила начальника тюрьмы в ужас. Он подумал, понимает ли эта респектабельная дама, заявившая о готовности отыскать девчонку, что говорит? И если нет, то какое впечатление произведет на нее подобное зрелище. Потрясение? Шок? Что ж, пусть так и будет.

Идея так понравилась начальнику, что он тут же с готовностью сказал:

— Хорошо. Я провожу вас до входа в женское отделение тюрьмы, но искать эту девчонку в камерах вы будете сами. И еще: сначала я должен получить залог.

Он с деланной серьезностью перебрал несколько папок с бумагами и, прочитав название на одной из них, воскликнул:

— А, вот она! Бриджит… Как ее?

— Робертс.

— Ну да — Робертс. Залог за нее составит сто гиней.

Даниэль тут же отсчитала всю сумму целиком. Начальник потянулся за деньгами, намереваясь опустить монеты в карман, но графиня вновь накрыла их рукой:

— Нет, господин начальник. Деньги останутся на столе до тех пор, пока я не приведу сюда девочку. Мой кучер с экипажем дожидается у ворот, и если со мной что-нибудь случится, то…

Даниэль не закончила фразу, но как ни был пьян начальник тюрьмы, он все понял. Они молча посмотрели друг на друга и вместе вышли из комнаты.

Женщины содержались в двух общих камерах и двух одиночных. Предполагалось, что «одиночки» предназначены для особо опасных преступниц, но на деле все было совсем иначе. Отбывающие предварительное заключение и мелкие воровки содержались вместе с бандитками и убийцами, приговоренными к смерти. Тюрьма была переполнена, и ни о каком одиночном заключении не могло быть и речи. На Даниэль сразу же дохнуло непереносимым зловонием. При виде хорошо одетой леди и начальника тюрьмы полуголые женщины сгрудились около железной решетки: они о чем-то просили, выкрикивали грязные ругательства, протягивали сквозь решетку худые, как плети, руки. Дети ползали по полу и громко плакали, в то время как их матери спешили посмотреть на представительницу богатой знати, неожиданно возникшую около их грязной клетки.

В камерах не было ни одной кровати, по полу текла отвратительная вонючая жидкость, но в этих условиях женщинам приходилось есть, готовить пищу и спать вместе с детьми, многие из которых еще ни разу не видели дневного света.

Даниэль вспомнила о золотых кольцах у себя на пальцах и полном кошельке в кармане: войти со всем этим в камеру было чистым безумием. Начальник тюрьмы смотрел на графиню с откровенным злорадством, тогда Даниэль обернулась к стоявшему рядом тюремщику:

— Вот вы! Сходите-ка к воротам и приведите сюда моего кучера. Только живее!

Тюремщик посмотрел на начальника, ожидая его согласия, но не дождался даже взгляда и подчинился приказанию строгой дамы. Даниэль же изо всех сил старалась скрыть свою беспомощность. Как можно было отыскать в этой дико орущей толпе двенадцатилетнего обезумевшего от ужаса ребенка?!

Время, прошедшее, пока тюремщик ходил к воротам, показалось Даниэль вечностью. Но вот он наконец появился в сопровождении Малькольма. Огромный рост, богатырские плечи кучера и его внушительная дорогая ливрея придали Даниэль уверенности и произвели должное впечатление на начальника тюрьмы.

— Подержите все это, — приказала Даниэль Малькольму, передавая ему кольца и кошелек. — А теперь прошу отпереть дверь.

— Миледи, вы не должны… Не должны туда входить, — заикаясь пробормотал начальник тюрьмы. Он вдруг впервые подумал о страшных последствиях, которые его ожидают, если что-нибудь вдруг случится с графиней Линтон.

— Но ведь кто-то должен туда войти! — спокойно произнесла Даниэль. — Пошлите одного из своих людей.

— Только не меня! — воскликнул тюремщик, только что приведший Малькольма, и попятился к противоположной от решетки стене. — Они тут же выцарапают мне глаза!

— Не мелите ерунды, — усмехнулась графиня. — Ведь вы постоянно выводите отсюда разных женщин. Кого в суд, кого на свободу, кого для пересылки в другие тюрьмы… Почему же вы сейчас так испугались?

Начальник тюрьмы не стал уточнять, что в подобных случаях тюремщикам помогает целая команда здоровенных парней, числом не меньше полудюжины.

— Отоприте камеру! — звенящим голосом повторила Даниэль при всеобщем гробовом молчании, приготовившись к чему-то страшному, но неизбежному…

Когда Джастин появился в клубе «Уэйтер», к нему сразу подошел маркиз Луден:

— Джастин, ваши слуги носятся по всему Лондону в поисках своего хозяина. Одного из них я видел час назад.

— Серьезно, Джордж? Он не передал вам никакой записки?

— Нет. Он просто спросил, где вас найти. Я посоветовал поискать у Армана Жилара — мастера фехтования, который сейчас дает показательные уроки всему двору.

— Я там действительно был. Посыльный, видимо, просто меня не застал.

Линтон не смог скрыть от друга охватившей его тревоги.

— Извините, Джордж, но я хочу поехать домой и выяснить, почему так срочно потребовалось мое присутствие.

— Конечно, конечно, — кивнул маркиз. — Надеюсь, ничего серьезного не случилось. Леди Данни чувствует себя хорошо?

— Да. Когда я с ней утром разговаривал, все было в порядке. Наверное, Питер написал для меня одну из выдающихся речей и хочет показать, прежде чем отправить в палату лордов.

Линтон старался говорить легко и непринужденно, и маркиз не заметил его волнения.

Когда Томас тронул коляску, та спокойно покатилась через площадь, но граф выхватил у кучера вожжи и, взмахнув бичом, погнал лошадей рысью. У подъезда своего дома Джастин спрыгнул на землю и поспешно дернул за шнурок звонка. Швейцар открыл дверь, и граф быстрым шагом прошел в холл, где его уже ожидал дворецкий.

— Что случилось, Бедфорд?

— Ее светлость оставила вам записку, милорд, и уехала куда-то с тремя французами.

Взяв записку, Линтон прошел в библиотеку. Сердце у него тревожно билось. Когда же граф прочитал послание Даниэль, его охватила ярость, перемешанная с паникой, чего с ним раньше никогда не случалось. Господи, его жена на пятом месяце беременности, одна, без всякого сопровождения, поехала в Ньюгейт! В эту сточную яму, средоточие разврата и преступности! До такого надо было додуматься! Кроме того, Даниэль нарушила свое слово, которому он свято верил. То, что этот обман был не намеренный и Даниэль с помощью слуг искала его по всему городу, для Джастина уже не имело значения. Она нарушила слово! Преступила его запрет, которому должна была беспрекословно повиноваться!

С бледным как мел лицом Джастин вызвал Бедфорда и приказал немедленно подать к подъезду коляску. Не прошло и пяти минут, как лошади уже стояли у ступеней. На козлах сидел Томас и ожидал распоряжений.

— В Ньюгейт! — отрывисто приказал Линтон.

Томас, не привыкший видеть хозяина в таком состоянии, с удивлением обернулся: в этот район Лондона мало кто решался ездить. Граф кивком головы подтвердил приказание, и верный слуга тронул поводья, думая о том, что причиной поездки, несомненно, стала очередная выходка графини. Только она могла привести его светлость в состояние подобного бешенства. Но какой черт понес ее в Ньюгейт?!

Коляска Линтона остановилась у тюрьмы. Экипаж, на котором приехала Даниэль, продолжал стоять на том же месте у ворот. Двое мужчин и женщина отчаянно старались удержать волнующихся лошадей. Это им плохо удавалось. Малькольма же нигде не было видно. Чуть поодаль столпились несколько зевак, пытавшихся давать советы, но не трогавшихся с места, чтобы помочь.

Линтон спрыгнул на землю.

— Попытайтесь их усмирить, — кивнул он Томасу на бивших копытами и мотавших головами лошадей. — Я сейчас пришлю Малькольма.

— Разрешите мне, милорд, — раздался высокий голосок из толпы зевак.

Линтон обернулся и увидел рядом с собой худенького мальчишку в лохмотьях. Он умоляюще смотрел на графа:

— Я очень хорошо умею обращаться с лошадьми, милорд. Позвольте, прошу вас!

Бросившись к экипажу, мальчишка обежал его и, остановившись под самыми головами передних лошадей, стал как-то по-особенному щелкать языком. К общему удивлению, животные навострили уши и тут же успокоились.

— Все будет в порядке, милорд, — сказал Томас. — Парнишка, как видно, хорошо знает это дело. Если эти черти опять начнут бунтовать, то вдвоем мы с ними управимся.

Джастин пошел к воротам, которые на этот раз сразу же открылись настежь. Видимо, утренние события убедили охрану, что к гербу Линтонов на дверцах экипажей надлежит относиться с почтением. А уж к их владельцам, включая исчезнувшую за решеткой женской камеры благородную даму, тем более.

— Вам, верно, нужно в женскую половину? — услужливо спросил один из охранников, увидевший, что граф в нерешительности остановился посреди двора. — Это вон там. Впрочем, ваш нос безошибочно укажет дорогу.

Охранник ткнул большим пальцем налево и рассмеялся. Джастин бросил ему шиллинг и пошел в указанном направлении…

— Отоприте дверь, — уже в третий раз повторила Даниэль, внутренне содрогаясь от страха. — Я не могу тратить целый день на столь утомительное дело.

При этом она подумала, что дело может оказаться не просто утомительным. Начальник тюрьмы посмотрел на молодую графиню с благоговейным страхом и приказал тюремщику открыть дверь камеры.

Даниэль шагнула в темную зловонную клеть, сжимая правой рукой лежавший в кармане пистолет. Дверь с лязгом закрылась за спиной, и она почувствовала себя пленницей Ньюгейтской тюрьмы. Такой же, как эти похожие на одичавших животных женщины, которые хватали ее за одежду и жалобно о чем-то просили. Даниэль подумала, что, пока рядом, хотя уже и с противоположной стороны решетки, находятся Малькольм, начальник тюрьмы и его помощник, ей ничто не угрожает. Но что произойдет через несколько мгновений, когда придется смешаться с толпой полубезумных женщин, многие из которых физически выглядели гораздо сильнее Данни и были значительно выше ростом? И как среди них отыскать поступившую утром двенадцатилетнюю девочку?

— Дайте мне пройти, — приказала Даниэль. — А если поможете найти девочку по имени Бриджит Робертс, я обещаю вас вознаградить.

— Чем, миледи? — раздался голос из темноты, и чья-то грязная рука попыталась схватить ее за кружевной воротничок у самого горла.

— Гинеями, — ответила Даниэль, резко отбросив дерзкую руку.

Омерзительное зловоние и грязь были повсюду; Даниэль чувствовала, что вот-вот начнет задыхаться. И вдруг под сердцем у нее шевельнулось что-то живое. Ребенок! Ее ребенок впервые дал о себе знать здесь, в этой отвратительной клоаке. Данни вдруг подумала о том, что сейчас спасает чье-то чужое дитя, ставя под угрозу жизнь собственного. Ее ребенка… Ребенка Линтона.

— Прочь с дороги! — крикнула она.

Тянувшиеся к ней существа, лишь отдаленно напоминавшие женщин, сразу отступили назад, открыв узкий проход. Даниэль воспользовалась этим и быстро пошла вперед. Толпа за ее спиной вновь сомкнулась, загородив решетку и стоявших за ней трех мужчин. Данни очутилась в сплошном кольце, и тут ее охватил непреодолимый страх, но уже не только за себя…

В самой глубине камеры Даниэль заметила группу полуголых, дрожащих от страха и холода совсем молоденьких женщин. Она выкликнула имя Бриджит, и от группы отделилась худая фигурка в разодранном платье, с покрытым толстым слоем грязи лицом, свалявшимися волосами и потухшими глазами.

— Вы Бриджит Робертс? — спросила Даниэль голосом даже более твердым, чем она желала. Фигурка молча кивнула головой. Даниэль пристально всмотрелась в Бриджит и ужаснулась, увидев, во что превратили бедную девочку всего несколько часов пребывания в этой страшной тюрьме. Но времени на переживания и раздумья не было.

Тотчас же откуда-то из темноты камеры донесся хриплый голос:

— Чем она лучше нас?! Почему миледи берет только ее? — Правильно! — откликнулся другой голос. — Почему берут ее?

— Потому что она не сделала ничего плохого! — резко ответила Даниэль. — Пропустите!

— А что вы хотите сделать для нас, красивая леди? — выкрикнула молодая женщина, выглядевшая на общем фоне почти амазонкой. Она сделала шаг вперед и встала грудь в грудь с Даниэль.

Бриджит отчаянно завизжала, увидев, как женщина срывает шляпку с головы графини, но в ответ раздался только злобный смех:

— Эта вещица стоит немало! А кружева — и того дороже!

И грязная рука с силой рванула на себя ворот жакета Даниэль. Раздался звук треснувшей материи, утонувший в общем диком хохоте.

— За эти вещички можно получить не одну бутылку джина! — продолжала издеваться «амазонка». — Разве не так, подружки?

Даниэль вдруг снова почувствовала себя парижским бродягой. Выбросив вперед ногу, она ударила обидчицу носком сапога по колену, но тут же поняла, что совершила ошибку: кто-то сильно толкнул Даниэль в спину на стоящих впереди женщин. И тут же на нее набросилась вся толпа. Женщины царапались, кусались, били кулаками и ногами, чья-то длинная рука рванула ее за ворот. Одежда затрещала, и все та же рука впилась ногтями в оголившуюся грудь Данни. Только тогда молодая графиня вспомнила про оружие. Держа одной рукой Бриджит, она принялась бешено отбиваться другой от наседавших со всех сторон разъяренных преступниц и, улучив какую-то долю секунды, выхватила из кармана пистолет. Раздался выстрел. Даниэль целилась поверх голов, но в темноте пуля могла кого-нибудь и задеть. Раздался пронзительный визг, и все нападавшие при виде дымящегося оружия дружно повалились на пол. Даниэль понимала: пройдет несколько мгновений, и они поймут, что для следующего выстрела пистолет требуется перезарядить. Поэтому она бросилась в открывшийся перед ней живой коридор, крепко сжимая руку Бриджит, и через несколько секунд очутилась по другую сторону решетки…

…Джастин услышал выстрел, когда входил в здание тюрьмы, и с бешено колотящимся сердцем помчался туда, откуда донесся звук. Добежав до уже запертой решетки камеры, он увидел трех мужчин и собственную супругу — оборванную, в крови, державшую за тонкую ручонку дрожащую от ужаса девочку.

Даниэль находилась в полной прострации и даже в первые секунды не узнала Джастина. Только услышав виноватое бормотание Малькольма: «Милорд, я… я…», графиня обернулась и увидела разъяренное лицо своего супруга.

— Отдайте мне это все, — процедил сквозь зубы Линтон, жестом указывая Малькольму на плащ Даниэль, ее кольца и кошелек, которые тот по-прежнему продолжал держать в руках. — А теперь идите и помогите Томасу управиться с лошадьми. Их у него сейчас целых восемь.

— Слушаюсь, милорд, — с отчаянием в голосе ответил Малькольм и побежал к выходу. Он был твердо уверен, что после сегодняшних событий его непременно уволят без всяких рекомендаций. Но ведь он всего-навсего исполнял приказание! Или ему следовало самому войти в этот ад? По коже честного кучера побежали мурашки…

— Линтон, — сказала Даниэль, смотря на супруга какими-то странными, пустыми глазами и жестом указывая на трясущегося от страха начальника тюрьмы, — я внесла залог за девочку, заплатив этому человеку сто гиней. Подобного подарка он не заслужил. Поэтому вы с полным правом можете потребовать от него вернуть эти деньги. Если, конечно, пожелаете. — Голос Даниэль неожиданно задрожал. — Взгляните, что они сделали с ребенком за четыре часа! Дайте мне плащ.

И, выхватив свой плащ из рук Джастина, Данни накинула его на Бриджит.

— Этот плащ понадобится вам самой, — ледяным тоном сказал Линтон. — Вы только посмотрите на себя!

Он забрал плащ и закутал в него Даниэль, накинув ей на голову капюшон.

— Ребенку будет достаточно простого одеяла. Принесите!

Приказ относился к начальнику тюрьмы. Тот побледнел и виновато пробормотал:

— Я… я… не знаю, есть ли у меня одеяло.

— Тогда отдайте мне ваш сюртук.

Начальник понял, что одежду у него все равно отберут, и, беспрекословно раздевшись, протянул сюртук графу.

— Деньги, — жестко напомнила Даниэль. — Я без них не уйду. Они лежат на столе в кабинете этого мерзавца. Он не получит из них ни пенса. А если откажется принести, то я…

— Замолчите! — прервал ее граф. — Вы будете делать только то, что я вам скажу.

Маленькая Бриджит вдруг закрыла лицо руками и горько зарыдала.

— Посмотрите, что вы с ней сделали! — крикнула Даниэль, с презрением глядя на начальника тюрьмы. — Иди ко мне, малышка. Я сейчас отведу тебя к маме. Она уже давно дожидается за этой стеной. А потом мы все поедем ко мне домой. Там ты отмоешь волосы от всей этой мерзости, а я постараюсь подыскать приличную одежду вместо той, которой ты лишилась. — Даниэль повернулась к мужу: — Сейчас вы заберете у него деньги, и на этом кончим.

— До конца еще очень далеко, Даниэль, — ответил граф с плохо скрываемой угрозой. — Вы можете отдавать любые, какие посчитаете нужными, распоряжения в отношении несчастного ребенка и его семьи. Я же займусь этим… типом. — И он кивнул в сторону начальника тюрьмы. — Ну а затем у меня будет очень серьезный разговор с вами.

Последняя фраза была сказана очень тихо и предназначалась только для ушей Даниэль. Та закусила губу, поняв, что стены воздвигнутого ею здания решительности и самоутверждения начинают рушиться. Рушиться под тяжестью осознания того, что ужас, от которого она несколько минут назад избавилась, неумолимо сменяется страхом перед яростью Линтона. Эта ярость пока еще находилась под его контролем, но грозила в любой момент вырваться наружу. Даниэль смотрела в глаза Джастина со страхом и мольбой, но не увидела в них и намека на снисхождение. Вздохнув, Данни повернулась к Бриджит и, взяв ее снова за руку, направилась через длинный коридор к выходу.

Линтон, сохраняя ледяное самообладание, ни на минуту не забывал о том, через что пришлось пройти его жене. А также о том, что заставило ее рисковать не только собой, но и их будущим ребенком. В какой-то момент весь его гнев вдруг обратился против самого себя: ведь именно он предоставил жене слишком широкую свободу! Он ее муж, а все мужья требуют от своих жен безоговорочного подчинения, таков многовековой уклад. И Даниэль тоже должна была целиком подчиняться своему мужу, то есть ему, Джастину Линтону. Он слишком долгое время был с ней доверчивым, терпимым и добродушно-веселым. Жена же предала его доверие, воспользовавшись готовностью супруга понимать ее всегда и во всем, постоянно прощать ее.

Джастин повернулся и излил весь свой гнев на начальника тюрьмы… Через несколько минут Линтон уже шел через тюремный двор со злополучными ста гинеями в кармане, оставляя далеко позади тот ад, свидетелем которого стал.

Если бы Джастин был способен владеть своими эмоциями, тогда, возможно, на него произвела бы впечатление сцена, происходившая в тот момент у ворот тюрьмы. Бриджит заливалась слезами в объятиях всего своего семейства. Закутанная в плащ Даниэль стояла чуть поодаль. Лошади вели себя смирно под надежным присмотром двух кучеров и мальчишки, который, как оказалось, умел разговаривать с ними на их языке. Вокруг экипажа собралось немало зрителей, которые одобрительными возгласами и слезами умиления выражали свою радость по поводу счастливого воссоединения эмигрантской семьи.

Но графа Джастина Линтона душил гнев, готовый вот-вот вылиться во вспышку ярости. Об умилительной сцене у тюремных ворот он вспомнил гораздо позже, тогда же, когда осознал, что сделала в тот день его супруга. А сейчас граф Линтон возник среди общей радости подобно ангелу мщения, посланному свыше для наказания собственной жены. Он с мрачным видом рассадил Робертсов в экипаже, а сам сел в коляску рядом с унылой женой, на которую даже ни разу не посмотрел. Малькольму было ведено следовать за ними на Гросвенор-сквер, а мальчишке, продемонстрировавшему столь редкое умение обращаться с лошадьми, сказали, что если он хочет получить работу на конюшне графа, пусть едет вместе с Малькольмом. Радости юнца не было предела, когда он вскарабкался на козлы и уселся рядом с возницей самого графа Линтона…

Коляска подкатила к парадному входу дома и остановилась. Тут же подъехал и экипаж с Робертсами. Граф спрыгнул на землю, поднял с сиденья жену и, несмотря на ее протесты, перенес на руках в холл.

— Бедфорд, — сразу же приказал он дворецкому, — срочно пошлите за доктором Стюартом.

— Слушаюсь, милорд.

— Джастин, я не хочу видеть доктора Стюарта! — запротестовала Даниэль, как только Линтон принес ее в спальню и позволил встать на ноги.

— Меня абсолютно не интересует, чего вы хотите, а чего нет, мадам, — с подчеркнутой холодностью ответил граф. — Молли, принесите, пожалуйста, горячей воды, полотенца, мази и все дезинфицирующие средства, какие есть в доме. И поскорее.

Молли, понимая, какая буря может разразиться над головой ее госпожи, сделала реверанс и бросилась вон из комнаты подальше от хозяина, чье угрюмое лицо не предвещало ничего хорошего.

Джастин швырнул на стул плащ, все еще поддерживая Даниэль за локоть, посмотрел на нее критическим взглядом и сказал с выражением крайнего неудовольствия:

— Вы отвратительно выглядите. Взгляните-ка на себя!

В его голосе звучало сдерживаемое бешенство. Линтон схватил жену за руку и чуть ли не насильно подтащил к зеркалу. Даниэль тут же отвернулась, чтобы не видеть растрепанное, грязное существо с до крови расцарапанными лицом и грудью, огромными синяками на лбу, под левым глазом и на спине, в разорванном жакете и нижнем белье.

Джастин подошел к супруге, сорвал с нее остатки одежды и бросил их на пол.

— Немедленно в постель! — проскрежетал он.

Даниэль подчинилась и, спотыкаясь, побрела к кровати, думая о том, что бы такое сказать, дабы вернуть интерес супруга к этому телу, несомненно, ставшему ему чужим. Но ничего не приходило на ум. Тут дверь открылась, и в комнату, сгибаясь под тяжестью огромного кувшина с горячей водой и других вещей, вошла Молли.

— Поставьте кувшин у кровати, — скомандовал непривычно грубый голос.

Молли повиновалась.

— Благодарю. А теперь заберите все это грязное тряпье и поскорее сожгите.

И граф указал на рваные остатки бывшего костюма графини для верховой езды.

— Потом спуститесь вниз, дождитесь доктора Стюарта и проведите его наверх.

Даниэль, уткнувшаяся лицом в подушку, слышала, как закрылась дверь за единственным другом, который в этот момент у нее оставался. И тогда из ее глаз покатились слезы унижения и страха.

— Это средство болезненно, — сказал Джастин, вытряхивая на полотенце дезинфицирующие снадобья, — но придется потерпеть. Неизвестно, какая гадость была под ногтями тех баб.

Он аккуратно промыл царапины на коже Даниэль, которая стойко выдержала и эту экзекуцию, и проведенный затем Джастином тщательный осмотр каждого сантиметра ее тела в поисках других ран. Затем муж вымыл ее с головы до пят горячей водой, поднимая и сгибая руки и ноги, переворачивая со спины на живот и обратно. Вообще Джастин проделал с дражайшей супругой все операции, подходящие для тряпичной куклы. Даниэль молча терпела. Может быть, потому, что в его действиях не было ничего грубого, а иногда проскальзывала почти что нежность…

Затем Джастин вручил Даниэль ночную рубашку, которую она с готовностью надела, хотя все ее существо протестовало против его холодной, бесстрастной маски и плотно сжатых, тонких губ.

В комнату ворвался доктор Стюарт с многословными и шумными извинениями за опоздание. Ему пришлось принимать роды, но все, слава Богу, завершилось благополучно. А что случилось с леди Линтон? Он говорил шутливым тоном до тех пор, пока не заметил мрачное выражение на лице графа и мертвенную, даже на фоне подушек, бледность графини. Доктор тут же стер с лица улыбку и озабоченно посмотрел на графа.

— Графиня упала с лошади, доктор, — бесстрастным голосом объявил Джастин. — И я очень боюсь за ребенка.

Линтон сделал особое ударение на слове «я», что повергло Даниэль в отчаяние. Как муж мог подумать, что она тоже не переживает за судьбу будущего младенца?! Но, увы, у графа действительно был для этого повод…

Стюарт, ежесекундно перемежая свою речь восклицаниями, попросил у Линтона разрешения осмотреть ее светлость. Джастин, не говоря ни слова, просто сдернул с жены одеяло и сам встал рядом с кроватью. Доктор принялся простукивать живот Даниэль, время от времени спрашивая, не ощущает ли она где-нибудь боли. Потом поинтересовался, не чувствовала ли она шевеления плода:

— Сегодня утром, — монотонно ответила Даниэль. — И это было впервые.

— До вашего падения с лошади, миледи?

— Да, — односложно сказала графиня, заметив, как Джастин отвернулся к окну и пробормотал какое-то ругательство.

Могла ли она объяснять мужу в присутствии доктора, что к тому времени, когда это случилось, отступать было уже поздно? И какое это сейчас имело значение? Даниэль просто забыла о своей беременности, спасая Бриджит Робертс, но даже если бы кто-то в тот момент напомнил Данни об этом, она все равно поступила бы так же. Это было предопределено, и Даниэль даже не приготовила для себя никаких оправданий. Случилось то, чего никто не мог предвидеть, и не имело значения, на каком месяце беременности была Даниэль.

— Поскольку ни болей, ни кровотечения нет, милорд, то можно надеяться, что ребенок не пострадал, — объявил доктор Стюарт, закрывая пациентку простыней. — Но все же ее светлости лучше провести денечка три в постели. А сейчас надо принять снотворное, это ее успокоит.

— Все будет сделано, доктор, — заверил Стюарта Джастин. — Как скоро ей можно будет путешествовать?

— Я бы посоветовал миледи воздержаться от долгих переездов.

— А в Гемпшир? Конечно, с остановками.

— Тогда не раньше чем через три дня. Если все будет в порядке.

Даниэль слушала этот разговор, касавшийся ее, но при котором на нее саму не обращали никакого внимания. Она была бессильна вмешаться, потребовать объяснений от мужа, протестовать против этой опиумной настойки, которую доктор наливал из маленького пузырька. Все это было невозможно, пока Стюарт не уйдет и она не останется наедине с Джастином.

Даниэль демонстративно повернулась к стене, хотя доктор настаивал, чтобы она немедленно выпила немного настойки.

— Я прослежу за этим, доктор, — уверил его Линтон.

— Как вам будет угодно, милорд.

Как только дверь за Стюартом и Молли закрылась, Джастин взял стакан с лекарством и подошел к кровати:

— Пейте.

— Не буду, — решительно ответила Даниэль, садясь на постели. — Я в этом не нуждаюсь. Если вы настаиваете, я согласна спокойно отдыхать, но без снотворного. А теперь, Джастин, я хотела бы обсудить с вами все, что произошло. Не думаю, что вы понимаете…

— Я достаточно хорошо все понимаю, — грубо прервал ее граф. — В частности, понимаю, что вам нельзя доверять не только заботу о самой себе, но и о нашем будущем ребенке. Понимаю и то, что нельзя верить вашему слову. С этого момента, мадам, я приложу все усилия, чтобы превратить вас в благопристойную жену. Не отрицаю: часть вины за все происшедшее лежит на мне, но я постараюсь избежать подобных ошибок в будущем, если вы поступите так же. А сейчас — выпейте настойку.

— Не буду.

Линтон схватил жену за голову, запрокинул ее лицом вверх и, воспользовавшись долей секунды, когда Даниэль приоткрыла рот для очередного протеста, влил туда жидкость.

— Как вы смеете! — воскликнула Даниэль, вырвавшись из железных объятий супруга.

Утром ей уже нанесли физическое оскорбление, но это было там, в тюрьме. А сейчас такое же обращение с ней позволил себе самый близкий человек, всегда почитавший ее тело как святыню. Человек, которому она сама беззаветно верила во всем…

— Хватит! — Джастин схватил жену за обе руки, предупреждая готовые обрушиться на него потоки ругательств. — Я не допущу, чтобы вы нанесли вред себе и нашему ребенку!

Он повалил жену лицом вниз на смятую кровать, стиснул обе ее руки за спиной и так держал несколько мгновений. Даниэль тихо застонала и сдалась, удивляясь сама себе. Она еще подумала о том, сумеет ли когда-либо простить подобное насилие своему супругу…

— Извините меня, — прошептала она почему-то по-французски.

Руки Линтона тут же ослабели. Непреодолимое чувство жалости вдруг охватило его. Он осторожно укрыл Даниэль одеялом и сел в шезлонг у окна. Прошло немного времени. Всхлипывания в кровати сменились чуть слышным причмокиванием. Затем дыхание стало спокойным, ровным, и Джастин понял, что опиумный напиток начал действовать…

Глава 18

Даниэль проснулась примерно через восемь часов. В горле у нее саднило, а голова была как в тумане: наркотик все еще давал о себе знать. Однако в теле чувствовалась приятная расслабленность и успокаивающая вялость. Снова что-то родное и бесконечно дорогое шевельнулось под сердцем, словно напоминая — все в порядке. В ответ Даниэль нежно побарабанила кончиками пальцев по своему животу.

В комнату заглянула Молли:

— Миледи?

— Который час, Молли?

— Около десяти часов, миледи.

— Принесите мне, пожалуйста, чаю. Очень хочется пить.

— Мигом!

Молли побежала вниз. Граф наказал ей немедленно сообщить ему, если графиня проснется, но горничная проявила смелость и вначале занялась чаем.

Во всем доме царила гнетущая тишина, захватившая даже помещения для прислуги. Малькольм и Томас в красках обрисовали все, что произошло в тюрьме, с особенным восторгом расписывая героическое поведение графини. Даже Бедфорд, который обычно не оставался в восторге от выходок молодой хозяйки, на этот раз оценил ее самоотверженность.

Но когда со второго этажа стали просачиваться слухи о раздоре между супругами, вызванном этими событиями, все домашние пали духом. Им оставалось только надеяться, что все в конце концов утрясется.

Лишь Питер Хавершам оставался в неведении. Положение секретаря не позволяло ему задавать вопросы на подобные темы ни слугам, ни своему угрюмому хозяину. Питеру было известно только, что произошло нечто ужасное, после чего он получил от хозяина краткое указание организовать переезд всей домашней челяди на некоторое время в Дейнсбери, причем без лишней огласки.

Молли принесла чай и поставила на столик около кровати Даниэль. Затем расчесала ей волосы, смыла холодной водой с лица остатки сна и сказала:

— Милорд просил сказать ему, как только вы проснетесь, миледи. Вы разрешите?

— Конечно, Молли. Благодарю вас за терпение и преданность. И не бойтесь, что ваше промедление будет иметь какие-то неприятные последствия.

— Нет, миледи, я не боюсь!

Молли улыбаясь присела перед госпожой и вышла. Даниэль же принялась за свой чай; этот горячий ароматный напиток всегда восстанавливал ей силы, а сейчас они были ей нужны, как никогда прежде. Предстояла решающая схватка с супругом за свою самостоятельность. От результата этой схватки зависела судьба их семейной жизни, которая могла или наладиться, или окончательно рухнуть. Но во всех случаях Даниэль твердо решила не уступать.

Джастин, в одиночку покончивший с пресным и безвкусным, как ему показалось, ужином, сидел в библиотеке у камина и уныло смотрел на огонь. Кто-то осторожно постучал в дверь.

— Войдите, — недовольно буркнул граф. Дверь открылась, и на пороге возникла Молли:

— Миледи проснулась, сэр.

— Благодарю.

Молли вышла, а граф еще несколько минут смотрел в камин. Потом тяжело встал, вышел в холл и медленно стал подниматься по лестнице. Джастину казалось, что еще никогда он не выглядел таким жалким, как сейчас. Ведь он был почти готов к тому, чтобы сделать свою жену несчастной. Но что ему оставалось? Если Даниэль не может сама блюсти себя, то ответственность за нее ложится на мужа. Тем более что она, несмотря на свои девятнадцать лет и уже порядочный жизненный опыт, только-только вышла из детского возраста.

Когда Джастин вошел в спальню к Даниэль и увидел на подушке ее изможденное лицо, он еще больше утвердился в своем намерении.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, взяв жену двумя пальцами за подбородок, повертывая ее лицо к свету и внимательно осматривая царапины. Они были чисто промытыми, но все еще свежими.

— Расстегните халат, — приказал он.

Даниэль послушно расстегнулась, обнажив два больших синяка на груди и несколько царапин. Джастин тщательно обследовал их и удовлетворенно кивнул. Даниэль снова застегнула халат и опять опустила голову на подушку.

— Ближайшие два дня вам придется провести в этой комнате, — начал граф. — Дело не только в том, что вы нуждаетесь в отдыхе; я не желаю, чтобы вас видел кто-то еще, кроме меня и Молли.

Даниэль передернуло от этого холодного тона, но в словах Джастина была правда, и она решила хранить молчание.

— В пятницу мы переедем в Дейнсбери, где вы пробудете столько, сколько окажется возможным.

Затем вы должны будете вернуться в Лондон, чтобы находиться под наблюдением доктора Стюарта до того момента, когда придет время рожать. Я больше не верю в ваше благоразумие и осторожность, равно как не доверяю вашим словам и обещаниям. Поэтому в течение всех предстоящих четырех месяцев не буду спускать с вас глаз.

— Джастин, вы должны меня выслушать, — угрюмо сказала Даниэль. — Я не желаю ехать в…

— У вас короткая память, мадам, — прервал ее граф. — Сегодня я уже сказал, что ваши желания больше меня не интересуют. Чего я требую — это безусловного послушания. Предупреждаю, что добьюсь его любой ценой, если потребуется. Вы безрассудны, легкомысленны, упрямы и до невозможности испорчены, за что немалую вину несу я. Но полагаю, что еще не поздно исправить ошибки.

— Вы не должны говорить со мной в подобном тоне! — взорвалась Даниэль, у которой отчаяние сразу сменилось гневом. — Я не могла поступить иначе! Или вы бы предпочли, чтобы я оставила несчастного ребенка в этом аду?! Вы же сами видели, что они с ней сделали всего за несколько часов. Одному Богу известно, чем бы все это кончилось! А что касается нарушенного мной обещания, то разве я не разыскивала вас по всему городу, чтобы обо всем рассказать? Отчаявшись, я написала записку. В ней говорилось, что я намерена делать. Я воспользовалась вашим кучером и экипажем. Я не делала из своей поездки секрета и тем более не затевала обмана. Поэтому прошу избавить меня от ваших обвинений в бесчестном поведении!

Джастин посмотрел на бледное лицо жены, на котором сейчас выделялись пылавшие от возмущения щеки и расширенные от гнева глаза.

— В том, что вы говорите, есть своя логика, — негромко сказал он, — но факт остается фактом: я верил, что вы никогда не нарушите своего слова. Вы его нарушили. И какие бы доводы сейчас ни приводились вами в свое оправдание, меня они не удовлетворят.

— Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания? — бросила Даниэль обвинение в лицо графа. — Как вы можете стоять передо мной и рассуждать о нарушенном слове, когда на карту была поставлена жизнь ребенка?!

— А вы, прежде чем ринуться в ту клоаку, задумались хоть на мгновение, что рискуете жизнью нашего ребенка? — заскрежетал зубами бледный от бешенства Линтон.

— Даже задумайся я, это ничего бы не изменило. Речь шла о необходимом риске. Мне очень жаль, что мы не договорились об этом раньше, но я буду продолжать заниматься тем, что считаю обязательным и справедливым.

Джастину захотелось схватить жену за плечи и долго трясти. До тех пор, пока у нее не начнут стучать зубы, а из глаз навсегда не исчезнет вызывающее выражение. Он сделал шаг вперед и крепко сжал ее руки. Даниэль вздрогнула, но, взглянув в его посветлевшие от гнева, немигающие глаза, не сказала ни слова. Джастин глубоко вздохнул и разжал пальцы.

— Благодарите Бога за то, что вы беременны, — прошептал он. — Ибо это единственное, что меня сейчас сдерживает.

Он отвесил ей сухой поклон и вышел из комнаты, боясь окончательно потерять над собой контроль.

В ту ночь Даниэль не сомкнула глаз. У нее болели руки, ноги и спина. Горели царапины на теле. Однако принятый днем наркотик продолжал действовать, и она не чувствовала усталости. Сцена разговора с мужем как наяву снова и снова вставала в ее лихорадочном сознании. И каждый раз Даниэль не могла отыскать ни островка надежды в океане произнесенных слов. Ей казалось, что она попала в глухой тупик: откажись она уступить, Джастин силой заставил бы ее это сделать, но если бы он пошел на такое, то ни о каком возврате к прежним отношениям между ними не могло быть и речи. Даниэль твердо знала, что не потерпит взаимоотношений, в которых ей придется играть подчиненную роль и кого-то, слушаться, независимо от того, считает она указания этого человека правильными или нет. Однако Данни любила своего мужа всем сердцем и знала, что он любит ее не меньше. Итак, что же им оставалось делать?

Перед самым рассветом Даниэль все же удалось заснуть беспокойным сном, полным кошмаров. Ей снились какие-то хохочущие лица, длинные когти чудовищных ворон, огромной стаей набросившихся на нее, чтобы растерзать. Она побежала от них по длинному темному коридору с холодным каменным полом и вдруг упала. Вороны устремились к ней, но путь им преградила чья-то громадная фигура. Даниэль знала, что это Джастин. Она бросилась к нему в объятия и вдруг увидела, что у него… нет лица.

Ее приглушенные рыдания долетели через дверь до слуха мужа, который лежал на кровати, вперившись взглядом в потолок, и размышлял примерно о том же, о чем и Даниэль. Пробурчав какое-то проклятие, он вскочил и бросился в соседнюю комнату.

— Данни! — воскликнул Джастин, увидев супругу, лежащую на кровати с залитым слезами лицом.

Она подняла голову и посмотрела на него, как будто не узнавая. И это особенно испугало Линтона. Он сорвал с нее простыню, опустился на край кровати и посадил жену к себе на колени.

— У вас нет лица… — стонала Даниэль. — Его не было… Это были вы и не вы… Вместо лица — какое-то бледное пятно…

— Успокойтесь, умоляю! — прошептал граф, проводя ладонью Даниэль по своей щеке. — У меня есть лицо, любовь моя. Вы чувствуете? А теперь посмотрите на меня. Это был просто кошмарный сон.

Она неподвижно лежала в объятиях Джастина, стараясь убедить себя, что все эти ужасы действительно ей только приснились. Наконец, придя в себя, Даниэль подняла на мужа полные слез глаза:

— Что мы будем делать, Джастин? Я знаю: вы очень разозлились… испугались того, что могло случиться. Мой поступок совершенно справедливо показался вам легкомысленным. Но поймите, несмотря ни на какие возможные последствия этого шага для меня и нашего будущего младенца, я все равно не смогла бы поступить иначе. Если вы запрете меня в четырех стенах, я этого не вынесу, а прежние отношения между нами станут невозможными.

— Но я хотел бы немедленно помириться, Даниэль! Впредь вы будете поступать только так, как сами считаете нужным. Я не стану вмешиваться. Но во имя жизни нашего ребенка я должен оградить вас от искушений. Не надо воспринимать жизнь в Дейнсбери как какое-то заточение. Я также уверен, что мое общество не будет вам уж очень в тягость.

Линтон попытался улыбнуться, но Даниэль никак на это не отреагировала.

— Вы никак не можете меня понять, Джастин, — ответила она. — И совершенно правы, когда говорите, что я буду поступать так, как сама считаю нужным. Но делать это я буду только из чувства долга, а не потому, что получила от вас разрешение. Я не ваша собственность, Джастин. Я принадлежу только самой себе. Именно поэтому, даже любя вас всем сердцем, я никогда не позволю лепить из меня что-то по вашему желанию. Вы можете подвергнуть меня заточению, но при этом только я одна буду судить, вправе ли вы были так поступить. И конечно, в любом случае мы оба от этого ничего не выиграем. А проиграем очень много.

Великий Боже! Линтон беспомощно смотрел в полное решимости лицо супруги и видел в нем крушение всех своих надежд.

— Очень жаль, Даниэль, — сказал он тихим голосом, — но я обязан поступить так, как подсказывает мне долг. Вам пора определить, что для вас важнее. И никто не смеет давать вам при этом советов, кроме меня. Если вы будете мне сопротивляться, то нашу семью действительно постигнет несчастная судьба. Но в интересах более счастливого будущего я готов на это пойти.

Джастин осторожно снял Даниэль с колен и вновь положил на кровать.

— Другими словами, мое счастье для вас ничего не значит, Джастин? — И Даниэль отвернулась лицом к стене.

— Как раз наоборот, оно очень много для меня значит! Но я уверен, что вы будете чувствовать себя гораздо счастливее, научившись достойно жить в полном согласии со своим положением в обществе. Вы все еще ребенок, Даниэль, но уже скоро станете матерью. Матерью — моего ребенка. Поэтому пора оставить детское упрямство!

Джастин дернул за шнурок звонка и поднялся:

— А теперь снимите эту мокрую ночную рубашку, примите горячую ванну и снова ложитесь в постель. Потом выпейте чашку горячего шоколада. Я зайду позже и в случае нового непослушания буду вынужден превратиться в тюремщика.

Линтон вышел из комнаты, не сказав больше ни слова и чуть не столкнувшись в дверях с пришедшей на звон колокольчика Молли.

— Чем могу быть вам полезна, миледи? — спросила девушка, подойдя к постели хозяйки и с ужасом вглядываясь в ее смертельно бледное лицо и лихорадочно горящие огромные глаза.

— Ничем, — односложно ответила Даниэль, не желая посвящать служанку во все тайны своей семейной жизни. — Я хочу только, чтобы меня оставили в покое и дали возможность поспать. Вы, Молли, можете быть свободны до полудня.

Молли еще раз с сомнением посмотрела на безжизненное лицо хозяйки, но поскольку прислуге не полагается задавать лишних вопросов, сделала реверанс и вышла из комнаты.

Первым препятствием на пути выполнения плана бегства Даниэль из дома оказались бриджи. Она не носила их уже два с лишним месяца и сейчас с удивлением обнаружила, что они на нее не налезают. Это означало, что ей не удастся покинуть дом Линтона в той одежде, в которой она в него вошла. Недовольно пожав плечами, Даниэль надела свой самый простой костюм для верховой езды и собрала все ей лично принадлежавшие вещи. Потом достала шкатулку с драгоценностями, доставшимися от матери, и положила ее на туалетный столик. Надо будет как-то ухитриться их продать. Правда, это не так срочно. Пока у нее есть достаточно денег; их должно хватить на несколько месяцев. Вдобавок среди соотечественников у нее немало друзей, которых Джастин не знает. Они охотно приютят ее…

После рождения малыша она переедет куда-нибудь в провинцию. В деревню, где сможет жить, имея более чем достаточно средств для себя и воспитания ребенка…

Но о чем она думает?! Какой дьявол нашептывает ей такие мысли?

Даниэль посмотрела на себя в зеркало. Когда родится ребенок… Да какое право она имеет лишать сына Линтона его отца, имени и фамильного достояния? А отнимать сына у Джастина? Нет, она уже больше не свободный человек, который может бежать куда угодно и от чего угодно! Она сознательно зачала ребенка и, тем не менее, чуть не пожертвовала им… Великий Боже! Ведь Линтон был прав, называя ее безрассудной, глупой, упрямой и испорченной!

Добровольное заточение Даниэль неожиданно оградило ее высокой стеной от всего остального мира. Одинокая и покинутая, сидела она на кровати, машинально поглаживая свой живот…

Граф завтракал, когда ему доложили о приходе старшего Робертса. С вежливым достоинством гость отказался от предложения что-нибудь съесть или выпить. Он подчеркнул, что цель его прихода — осведомиться о состоянии здоровья графини Линтон. Кроме того, он хотел бы выразить ей от имени всей семьи такую огромную благодарность, что у него просто не хватает для этого слов.

Джастин выслушал месье Робертса как сквозь сон. Он все еще был погружен в собственные размышления, далеко не радостные. Вел ли он себя правильно с женой? Ведь Даниэль смирилась со своим новым положением, хотя оно в немалой степени связывало ее свободу. Если она сама пока не видела этих ограничений, то он просто обязан открыть ей глаза на них!

Внезапно Джастин заметил, что гость закончил вступительную часть своей речи и выжидающе смотрит на него.

— Так что же с ней произошло, месье? — поспешно спросил граф. — Вы не могли бы рассказать подробнее?

И Робертс рассказал о том, как его внучку насильно втащили в камеру, как сорвали с нее одежду, швырнули на залитый омерзительными нечистотами пол. Рассказал о том, как над ней издевались, о том, что она пережила за те страшные несколько часов.

Джастин на этот раз внимательно слушал. И в его сознании снова и снова звучало брошенное Даниэль обвинение: «Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания?» Он вдруг содрогнулся, почувствовав себя крошечным, занятым только самим собой человеком. А рядом с собой увидел свою жену с ее необъятной творческой фантазией, с беспредельной способностью к сопереживанию, с ее самоотверженной добротой и человечностью. Ведь еще до того как Даниэль вошла в тюремную камеру, она отлично знала, с какой смертельной опасностью там столкнется. Поэтому она и оставила все свои драгоценности у слуги, а в карман платья на самый крайний случай положила заряженный пистолет.

Линтон еще раз представил себе ужасную сцену со всеми подробностями, которые до той минуты тонули в пучине его праведного гнева.

Да, Даниэль не была похожа на других женщин, а он читал ей проповеди и неистовствовал, как самый обыкновенный рассерженный муж. Теперь Линтону предстояло сделать выбор: либо силой навязать жене свою волю, что было его правом, и потерять ее совсем, либо принять условия Даниэль, признать, что она — личность и имеет свои собственные взгляды на жизнь.

Все это Линтон, конечно, знал и раньше. Не мог не знать, если в зрелом возрасте без ума влюбился в решительную девицу на семнадцать лет моложе себя и с непредсказуемым характером, которая одним движением мизинца сумела перевернуть всю его жизнь.

— Даниэль, к счастью, хорошо отделалась, — поспешил уверить месье Робертса Линтон. — Но все же она должна будет день-другой провести в постели. Я передам ей ваши последние новости о Бриджит. Уверен, что они подбодрят графиню.

Робертс поклонился, после чего Джастин проводил его до двери и учтиво простился. Затем он бегом поднялся на второй этаж и без стука распахнул дверь в спальню жены. И тут же застыл на пороге с открытым от удивления ртом. Посреди комнаты стоял чемодан, вокруг которого были разбросаны вещи Даниэль, на туалетном столике лежали ее вынутые из шкатулки драгоценности. А его жена, уже полностью одетая, но неподвижная, как изваяние, сидела на краю кровати.

С первого взгляда Линтон все понял. Супруга решила его покинуть. Решила бежать от тирании и оков, на которые не могла согласиться ни при каких условиях. Сердце Джастина бешено заколотилось, а на лбу выступил холодный пот. Он бросился к кровати:

— Даниэль, не делайте этого! Пожалуйста, прошу вас!

Он упал на колени и сжал в руках холодные пальчики жены. Та подняла на него глаза:

— Я не сделаю этого, Джастин. Ради ребенка, который принадлежит не мне одной. Теперь я ваша собственность, которой уже не требуются никакие уроки или наставления.

— Вы совершенно несносное создание, Данни! — воскликнул Джастин, отпуская ее руки и выпрямляясь. — Я пришел к вам с миллионом извинений, с желанием совершенно изменить наши отношения. И что же нахожу? Вы сидите, как форменная развалина! А ну-ка, снимайте дорожный костюм, ложитесь в постель, забирайтесь под одеяло и слушайте. Мне очень, очень много надо вам сказать! Я признаю, что был во всем не прав. За исключением разве что наших интимных отношений.

Даниэль послушно разделась и скользнула под одеяло.

— Что же вы желаете мне сказать, милорд?

— То, что я вел себя глупо во время нашего последнего разговора. Единственным моим оправданием может быть только страх, лишивший меня в тот момент способности здраво мыслить. Я очень испугался за вас и только сейчас пришел в себя.

— Я также… — начала было Даниэль, но граф приложил к ее губам палец и не дал продолжать.

— Нет, Даниэль! Тогда с вашей стороны никакой глупости не было. Вы поступали правильно. Но сейчас вы едва не совершили самую большую глупость в своей жизни, решив убежать из дома. Это было бы совсем неправильно. Думаю, именно поэтому вы и не смогли на такое отважиться.

Он вновь взял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал. Потом сделал паузу и заговорил вновь:

— Любовь моя, не согласились бы вы, чтобы во время вашей беременности помощь несчастным французским эмигрантам оказывалась только из этого дома? Ведь найдется же кто-то еще, чтобы заниматься этой работой, пусть не такой умелый, как вы. Почему бы вашим помощникам не приходить сюда, чтобы рассказывать о состоянии дел и получать ваши советы? Здесь же вы могли бы все вместе составлять и планы на будущее. Я вполне допускаю, что может понадобиться и моя помощь, поэтому вы всегда будете знать, где меня найти.

Джастин с немым вопросом посмотрел на Даниэль, но та продолжала молчать. Тогда он глубоко вздохнул и продолжил:

— Вы должны понять — все это лишь мои пожелания и просьбы. Я буду счастлив, если вы с ними согласитесь. Но если нет, я покорно смирюсь. Просто мне хотелось бы чувствовать, что я и наш ребенок значим для вас не меньше всего остального мира. И еще я хочу сказать, что для меня вы и наш малыш — все на свете. И так будет всегда.

Тяжелая слеза скатилась по щеке Даниэль и, упав на руку графа, обожгла ее.

— Смотрите, милорд, что вы со мной сделали! Вы столь умны, что можете мгновенно изменить все так, как вам представляется правильным. Например, сейчас я чувствую себя виноватой, и это вместо того, чтобы разозлиться, проявить твердость и заставить вас посмотреть на все с моей колокольни.

— Вы уже это сделали, Данни. Поэтому мы сейчас и ведем подобный разговор. Но вы еще не ответили, согласны ли исполнить мою просьбу?

— Вы сами знаете, милорд, что другого выбора мне не осталось. Я буду сопротивляться вашему диктату, но я не могу противостоять своей любви к вам и здравому смыслу. И это — навсегда! Вы время от времени, возможно, будете напоминать мне о том, что произошло, особенно когда я вновь займусь своими благотворительными делами. Но при этом, прошу вас, не будьте чересчур агрессивны и придирчивы.

Даниэль посмотрела на Джастина, и в ее взгляде не было ни обвинения, ни упрека, ни тяжелого воспоминания о только что пережитом.

— Вам обязательно надо было выпить тогда опиумную настойку, Даниэль, — снова вздохнул граф. — Вот я и разозлился, доказывая, что это необходимо сделать. Извините, но я не могу обещать, что впредь буду вести себя иначе в подобных обстоятельствах.

Даниэль неожиданно тихо засмеялась, и Джастин сразу же почувствовал огромное облегчение.

— У нас с вами просто удивительный разговор, Даниэль, — улыбнулся он. — Мы танцуем друг около друга, уступая понемногу то в одном, то в другом. Какая-то игра в поддавки. Но мне кажется, что взаимопонимание мы все-таки нашли. Видимо, я обречен всю жизнь страдать головными болями и испытывать всяческие беспокойства. И еще обречен на то, что женщина в моей постели станет матерью моих детей только при условии своей полной независимости. Я очень бы хотел принять все это, еще больше — полюбить, но, Данни, умоляю вас скрывать от общества, в каком кошмаре мне приходится жить.

— Вы считаете вашу жизнь кошмаром?

— А разве это не так? Если меня оскорбляет девятнадцатилетний ребенок…

Даниэль зашевелилась под одеялом, затем вынырнула из-под него и, повиснув на шее Джастина, с громким смехом повалила его рядом с собой на кровать. Очутившись бок о бок с женой, Линтон почувствовал себя не очень комфортно, ведь он должен был помнить про каждую царапину и синяк на ее теле и про деликатное положение в целом.

— Сорванец! — простонал Линтон, хватая Даниэль за руки и сплетая свои ноги с ее ногами. — Сдавайтесь, негодница!

— Сдаюсь…

Ее тело обмякло под ним, а в глазах вспыхнул страстный призыв. Но несмотря на почти непреодолимое желание ответить на него, Джастин удержался и отрицательно покачал головой:

— Любовь моя, боюсь, что вы сейчас не совсем готовы.

— Увы, это так…

Даниэль взяла руку Джастина и прижала его ладонь к своему животу.

— Может быть, вы этого еще не чувствуете, милый, но малыш бодрствует. Уверена, что он будет еще более озорным, когда встанет на ноги.

— Это меня нисколько не удивит, Данни, — буркнул Джастин. — Ведь направлять его шаги будете вы.

Даниэль улыбнулась:

— У нас родится сын.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Женская черная магия, супруг мой…

Ночью 21 июня 1791 года доктора Стюарта разбудил заспанный слуга. Он сказал, что в услугах хозяина срочно нуждаются на Гросвенор-сквер, а экипаж графа Линтона уже ждет у парадной двери. Доктор спешно оделся, не забыв, однако, аккуратно расправить галстук и отвороты сюртука. Несмотря на неурочный час, нельзя было позволять себе принимать роды у графини, будучи неряшливо одетым. А что касается позднего времени, то дети не очень заботятся о том, появиться им на свет днем или ночью.

Доктор быстро собрал свой саквояж с инструментами, надел шляпу и, спустившись вниз, спокойно уселся в экипаж. Кучер, которому велено было торопиться, с удивлением и неудовольствием наблюдал подобное хладнокровие. Видимо, он просто не знал, что первенцы обычно не торопятся с рождением.

Бедфорд стоял перед открытой дверью и облегченно вздохнул, когда экипаж с доктором остановился у подъезда. Он помог Стюарту раздеться и провел его наверх.

В коридоре стояла тишина. Нигде не было заметно никакой суеты и не слышалось криков роженицы. Бедфорд довел доктора до спальни графини и предоставил ему самому открыть дверь.

Комната была ярко освещена. На столике у камина стояло несколько чайников с кипятком. Вокруг кровати Даниэль суетились миссис Марч и горничная. Граф Линтон стоял чуть поодаль. Последнее несколько озадачило доктора Стюарта. Обычно мужья не присутствовали при родах.

— А, доктор, — повернулась к Стюарту леди Лавиния. — Уже началось. Но все происходит очень медленно.

Доктор Стюарт тщательно вымыл руки в широкой чаше, которую перед ним держала Молли, и многозначительно кивнул головой. Из прошлого опыта ему было хорошо известно, что при первых родах женщины, как правило, толком не знают, что им делать.

— Мне кажется, что при следующих схватках я начну кричать, — совершенно буднично сказала Даниэль. — Но вы не волнуйтесь. Это всегда так бывает.

Доктор обменялся с леди Лавинией удивленными взглядами, но крика так и не последовало. Вместо этого роженица выпалила несколько фраз на французском языке, которые, к счастью для всех окружающих, понял только Линтон.

Стюарт решил вмешаться:

— Миледи, вы должны с силой вытолкнуть младенца в наш мир. Сейчас ему нужна ваша помощь.

— Что я должна делать?

— Прислушайтесь к своему телу. Оно вам подскажет.

Это был единственный совет, который доктор мог дать. Ибо самому проходить через все это ему, естественно, не приходилось. Но Даниэль была далеко не первой графиней, у которой он принимал роды. На своем опыте Стюарт знал, что у одних рожениц появление на свет младенца не требует больших усилий со стороны матери, а у других сопряжено с необходимостью помочь природе. Доктору Стюарту очень не хотелось, чтобы Даниэль испытала какие-либо затруднения при родах, вынудив его прибегнуть к помощи блестевших в его саквояже инструментов. Подобное вмешательство могло нанести неизлечимые травмы ребенку и искалечить его мать.

Даниэль немного отдышалась, а затем дала волю нараставшей боли. Но через несколько мгновений она вдруг поняла, что испытывает не просто боль. То, что происходило, не поддавалось определению. Даниэль ощущала настойчивое требование природы, которому должна была непременно подчиниться. Нет, не страдания несла с собой эта боль, а счастье и удовлетворение, выше которого в жизни ничего не бывает. Природа взывала к Даниэль о помощи и получила ее…

…Виконт Николас Бирисфорд появился на свет с громким протестующим криком, сразу попав в руки своего отца. Пока ему перерезали и завязывали пуповину, новоявленная прабабушка миссис Марч утирала слезы радости. А Даниэль тут же потребовала, чтобы сына немедленно отдали ей. Джастин подчинился, бережно передав маленький красный комочек жене, которая прижала его к своей груди. Сам граф тоже с трудом сдерживал слезы.

Через несколько минут Линтон уже провожал доктора Стюарта в холл, попутно сообщив всей дворне, что графиня благополучно разрешилась сыном и просит каждого отметить появление на свет наследника бокалом хорошего вина.

Всю ночь окна особняка на Гросвенор-сквер были ярко освещены. Шампанское лилось рекой. Даниэль с нежностью смотрела на новорожденного, перебирала его пальчики и кормила малыша грудью, которую тот жадно сосал. Когда же Линтон под утро поцеловал Даниэль, пожелал ей спокойной ночи и хотел пройти в свою спальню, она повисла на его шее и попросила остаться рядом с ней. Положив Николаса в стоявшую у изголовья детскую кроватку, Джастин лег рядом с женой и весь остаток ночи не выпускал ее из своих объятий.

Глава 19

В ту самую ночь, когда виконт Бирисфорд криком возвестил миру о своем появлении на свет, в маленьком французском городке, расположившемся в десяти с небольшим милях от Вердена, начали прорастать первые семена будущей трагедии. Городок этот носил название, точно соответствовавшее девичьей фамилии женщины, мирно трудившейся в особняке на Гросвенор-сквер в столице державы, которая уже больше столетия не испытывала серьезных социальных потрясений.

Итак, в ночь на 21 июня жителей Варенна и окрестных селений разбудил тревожный звон колоколов. Улицы заполнились народом. Ворота города были заперты, остальные входы и выходы перекрыты. На площади перед домом городского прокурора собралась большая толпа. В этом доме отсиживался король Людовик XVI, со всей семьей бежавший из Тюильри. Его карета была задержана при въезде в город местной охраной, которой она показалась подозрительной. После выяснения личности и разоблачения беглецов августейшая семья была водворена в дом прокурора, который в тот момент исполнял обязанности находившегося в отъезде мэра.

Бегство королевской семьи из Парижа тщательно готовилось на протяжении нескольких месяцев. И провалилось только благодаря нескольким случайным инцидентам, происшедшим не по чьей-либо злой воле.

За те зимние и весенние месяцы, пока Даниэль носила под сердцем сына, граф д'Эстэф в Париже стал одним из доверенных лиц Марии Антуанетты. Уже к октябрю минувшего года, когда королевская семья после летних каникул вернулась из Сен-Клу в Париж, ни у самого монарха, ни у его ближайших родственников не оставалось никаких сомнений в том, что мрачный Тюильрийский дворец стал их тюрьмой. Король очень неохотно согласился на огосударствление церковной собственности, но продолжал исповедовать свою религию в ортодоксальной манере, отказываясь признавать епископов и кюре, поклявшихся в верности Конституции. Он считал, что эти церковники просто продались государству и лишь формально присягнули папскому престолу, а потому не смеют исповедовать короля или отпускать ему грехи.

Мария Антуанетта, переставшая играть пастушек в придворных спектаклях, когда в стране свирепствует голод, наконец, поняла, что королевская власть уже никогда не вернет себе былой популярности. Теперь Людовик и его супруга оказались пленниками народного гнева. Королева считала, что первым делом надо постараться разбить эти цепи, и принялась строить планы побега. В результате бегства ей хотелось попасть под защиту родного ей монаршего дома австрийской империи. Путь в эмиграцию был проложен уже давно многими аристократическими семьями, эмигрировавшими в Кобленц и к австрийскому двору в Вену. А оттуда, думала Мария Антуанетта, можно будет, собрав силы, двинуться на Францию, подавить революцию и восстановить на троне династию Бурбонов.

Эстэф следил за разработкой подобных планов, писал записки для королевы и подслушивал ее секреты. При этом он пользовался и донесениями своих шпионов из числа состоявших при королевской чете служанок и лакеев. Затем он собирал все сведения воедино и передавал революционному комитету, которому также усердно служил. Одновременно граф д'Эстэф продолжал обдумывать возможности похищения и последующего подчинения себе графини Линтон. Он много узнал о ней от шевалье д'Эврона, когда тот находился в Париже, и понял некоторые причины ее необычного поведения в Тюильрийском дворце. Ничего не подозревавший шевалье был только рад встретиться в Париже с человеком, назвавшимся знакомым Линтона и питавшим отвращение к возможности кровопролития и террора в своем отечестве. Поэтому д'Эврон говорил с ним очень свободно. Эстэф слушал шевалье со вниманием и даже некоторым волнением: если то, что он узнал о графине Линтон, — правда, то сбить ее с пути будет нелегко. Но предприятие даже привлекало его своей трудностью.

Как раз в тот день, когда Даниэль в Лондоне боролась за жизнь и рассудок Бриджит Робертс, шевалье вместе с Сан-Эстэфом стали свидетелями драматического события в Париже. По городу прошел слух, что король Людовик XVT вместе со всей семьей собирается бежать из столицы, воспользовавшись подземным ходом, соединяющим Тюильри с тюрьмой на Венсеннской площади. Там тут же собралась огромная толпа народа. Вооруженная парижская знать выстроилась перед дворцом, готовясь защищать своего короля. И это лишь подтвердило слухи. Народ в толпе считал монарха предателем, который хочет сбежать из страны в трудную минуту и собирается вернуться во главе иностранных армий, чтобы с их помощью усмирить непокорных.

С этого момента судьба короля была решена. Двумя месяцами позже Эстэф стоял во внутреннем дворе Тюильрийского дворца и наблюдал, как разъяренная толпа окружила экипаж, в котором король и королева отправлялись на традиционный летний отдых в Сен-Клу. Заверения генералов, советников и самого Людовика в том, что у монарха нет и мысли о бегстве, успеха не имели. В результате августейшее семейство было вынуждено возвратиться во дворец.

Эстэф незаметно выскользнул за ворота дворца. Теперь у него уже не оставалось сомнений, что король и королева стали пленниками. События того дня развеяли остатки их претензий на власть. Но за эти месяцы Эстэф успел хорошо узнать Марию Антуанетту и был уверен, что теперь она сделает все возможное для того, чтобы сбежать. К тому же для нее, как и для самого короля, другого выхода просто не оставалось.

Эстэф был также уверен, что побег провалится. И он должен был сыграть в этом провале решающую роль, открыв себе тем самым дорогу в будущее. В будущее без лицемерного ухаживания за королевой, без участия в разработке ее секретных планов и тайной передачи их в революционный комитет. Когда династия Бурбонов прекратит свое существование, а власть толпы станет абсолютной, тогда придет его час. Он сможет укрепить свое положение, а потом будет нетрудно найти и благовидный предлог для официальной поездки в Лондон. Там Эстэф предложит свои услуги шевалье д'Эврону, поймав сразу двух зайцев: доверие молодой графини Линтон и возможность получать ценную

информацию для французского правительства.

Попытка бегства Людовика была осуществлена двумя месяцами позже. Но граф Эстэф был отстранен от участия в ней уже на самом первом этапе. Это привело графа в бешенство. Он считал, что добился полного доверия Марии Антуанетты, а оказалось, что его просто использовали, как нужную вещь, даже близко не подпустив к кругу избранных. И то, что он теперь не знал деталей плана и даже точного часа намеченного бегства королевской семьи, сильно подорвало его положение в революционном комитете.

Последние подробности побега, с помощью которых предполагалось обмануть бдительность парижской общественности, были тщательно продуманы уже без участия графа Эстэфа. Однако он все же сумел узнать через одну из преданных ему служанок королевы, что попытка бегства будет предпринята скорее всего в ночь на 20 июня. Правда, точный час так и остался неизвестным.

Всю ночь мэр Парижа и комендант дворцовой охраны провели в Тюильри. У входов и выходов дворца были расставлены гвардейцы, незамеченной осталась лишь одна дверь в юго-восточном крыле здания. Она вела в неосвещенный коридор, соединявший королевские покои с садом. Этой дверью и воспользовалась августейшая семья. Сначала спустились жена брата короля и переодетый девочкой дофин, через сорок минут за ними последовал сам король, закутанный в серый плащ и в парике, который обычно носил его слуга. И только в полночь вышла королева, переодетая гувернанткой. У замаскированной потайной калитки всех их ждал экипаж…

Через двадцать четыре часа путешествие позорно закончилось в Варенне. Все члены королевской семьи были задержаны и под охраной отправлены обратно в Париж. Итак, за два года Людовик XVI уже в третий раз возвращался в свою столицу пленником…

Успех революции был окончательно определен.

А тем временем на берегу моря в Дейнсбери под развесистым деревом сидела на коврике графиня Даниэль Линтон. Она играла со своим младенцем, которому пошел уже второй месяц, и слушала сообщение шевалье д'Эврона о событиях во Франции. Он рассказывал об объявленном в стране военном положении; о кровавом побоище, устроенном на Марсовом поле против мирной гражданской демонстрации с применением артиллерии, кавалерии и пехоты, причем без всякого видимого повода; о последовавших за этим массовых обвинениях и арестах во имя общественной безопасности; о том, что Париж был объят паникой, а его улицы заполнили толпы ожесточенных мятежников, потерявших веру в короля и всякое доверие к Национальному собранию, повинному в массовых убийствах людей. Шевалье говорил, что теперь у всех на устах одно слово — республика, и заключил, что во Франции грядет власть толпы и царство террора.

— Это уже начинается, — добавил шевалье. — Разъяренная толпа подобна многоголовой гидре, и скоро у нас будет полно работы.

Даниэль нахмурилась и закусила нижнюю губу:

— Люди нашего круга побегут оттуда толпами, потому что им не будет никакой пощады от тех, кто провозглашает республику.

— Но республику еще не провозгласили, — сказал подошедший Линтон, вид у которого почему-то был очень хмурый.

— Ее провозгласят, — уверенно возразила Даниэль. — Это лишь вопрос времени. И если обойдется без кровопролития, то республика для Франции — самое лучшее, что только можно придумать. Мои соотечественники слишком долго и много страдали от феодального гнета. Боюсь только, что миром дело не кончится, значит, надо ждать притока большого числа эмигрантов. Что же до меня, то я не имею права сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за происходящими через пролив убийствами.

— Надеюсь, вы не собираетесь отправиться в Париж, дабы одним движением мизинца остановить кровопролитие? — вздохнул Линтон. — Мне почему-то кажется, что этого делать не стоит. Хотя я, конечно, понимаю, что одно ваше появление во Франции превратит якобинцев в послушных котят.

Д'Эврон прыснул со смеху в ладонь, но Даниэль продолжала совершенно серьезно:

— Не вижу во всем этом ничего смешного. Вы, верно, забыли, что мне пришлось там пережить…

Теплое августовское утро вдруг сразу показалось холодным, и даже мирное жужжание пчел на несколько мгновений как бы затихло. Личико младенца сморщилось, и он издал пронзительный вопль. Даниэль всплеснула руками:

— Боже, Ники проголодался! Сейчас, сейчас, мальчик мой!

Даниэль подхватила сына на руки и быстро пошла к дому, на ходу успокаивая малыша и обещая тут же исполнить все его желания.

Джастин с улыбкой наблюдал эту сцену. Но тут же подумал и о другом. Маленький Николас привык все время находиться при матери, но когда они вернутся в Лондон, Даниэль уже не сможет посвящать ему все двадцать четыре часа в сутки.

— Похоже, что материнство не очень изменило леди Линтон, — с доброй улыбкой заметил шевалье д'Эврон. — И я подозреваю, что она еще может отправиться воевать с Робеспьером.

— Я тоже, друг мой. Поэтому надеюсь, что в Лондоне вы так загрузите миледи работой, что у нее не останется времени на подобные мысли, да и мне станет гораздо легче противостоять ее безумным планам, если они все же возникнут. С того случая в Ньюгейте наша семейная жизнь протекала в полной гармониии, и мне очень не хотелось бы ее нарушать.

В Лондон Линтоны вернулись в октябре. Целый день после этого в доме на Гросвенор-сквер все стояло вверх дном. Молодая хозяйка буйствовала по поводу обустройства детских комнат: ей казалось, что отведенные для маленького Ники апартаменты слишком малы, темны, запущены и неуютны, ей не нравился цвет и стиль мебели. Даниэль требовала, чтобы все было немедленно изменено и переделано. Линтону же, попытавшемуся было возразить, что детская обставлена очень даже неплохо, было в категоричной форме предложено не навязывать своих отсталых вкусов новому поколению.

В результате детская временно была переведена в западное крыло дома, а в старой его половине появилась целая армия штукатуров, маляров, краснодеревщиков и прочих представителей строительных профессий. Они обдирали обои, красили стены, штукатурили потолки и придавали современный вид мебели. Полы были покрыты новыми мягкими коврами, на окнах появились светлые шторы, стулья засияли жизнерадостным ситцем, а подушки — такими же наволочками.

Наконец Даниэль выразила свое удовлетворение, и вся прислуга с облегчением вздохнула. Однако спокойствие длилось недолго. Прошло всего несколько дней, и граф, возвратившись однажды домой после верховой прогулки по Гайд-парку, застал в холле бьющуюся в истерике няньку и разъяренную Даниэль с плачущим ребенком на руках.

— Убирайтесь отсюда вон! — кричала графиня, указывая няньке на дверь. — Немедленно!

— Черт возьми, что происходит?! — грозно спросил Джастин.

— Эта… эта… Господи, у меня нет слов! — запричитала Даниэль. — Успокойся, малыш, успокойся!

Малыш закричал еще громче. Джастин взял его из рук матери:

— Он не перестанет плакать, Даниэль, пока вы сами не успокоитесь. Так что давайте продолжим этот неприятный разговор наедине, без зрителей. Их здесь слишком много.

Он повернулся и направился в библиотеку, на ходу поглаживая спинку сына, сразу же переставшего кричать. Даниэль последовала за мужем.

— Джастин, извините меня, но я не могу больше такого терпеть, — заявила она, закрыв за собой дверь. — Ники плакал несколько часов, пока та женщина сплетничала на кухне. А потом она заявила, что для ребенка только полезно, когда ему не дают того, чего он хочет. Иначе, сказала она, его можно испортить! Как только у нее язык повернулся вымолвить такое! Стоило мне уехать на пару часов, как моего ребенка начали мучить!

Малыш тем временем с требовательным криком потянулся за стоявшей на столе большой круглой печатью. Джастин проследил его взгляд и придвинул печать на самый край стола. Николас тут же схватил ее и засунул в рот. Джастин осторожно отобрал «игрушку» и вытер катившиеся из больших глаз слезы, а также мокрый, похожий на пуговицу нос малыша. Взглянув еще раз на сына, граф убедился, что он вылитая мать. Линтон улыбнулся жене:

— Не надо все так драматизировать, Даниэль.

— Я ничего не драматизирую, Джастин. Эту женщину надо уволить. Она не умеет ухаживать за ребенком.

— Может быть, она не подходит для нашего малыша. В других домах ею были очень довольны. У вас слишком высокие требования, любовь моя. Я не собираюсь с вами из-за них ссориться, но этой женщине надо сполна заплатить и дать хорошие рекомендации.

— Имейте в виду, что я не потерплю такого издевательства над ребенком! Он еще очень маленький! И когда меня нет дома, нянька обязана точно выполнять мои указания. Николас ни минуты не должен чувствовать себя несчастным!

Джастин был готов согласиться с женой. Ребенку действительно исполнилось только четыре месяца, но все же Даниэль должна понять, что из этого мальчика вырастет граф Линтон, и он, Джастин, не позволит ей вечно водить сына на помочах и кудахтать над ним!

Тут малыш посмотрел на отца и улыбнулся ему. Джастин сразу же позабыл все свои педагогические размышления и уткнулся носом в детскую щечку. Даниэль, с умилением посмотрев на эту сцену, на цыпочках вышла из библиотеки.

Через час она просунула голову в дверь:

— Джастин, я съезжу в Стиплгейт к Ваучерам. К ним переехала тетка, и жить стало очень тесно. Насколько я знаю, тетя Тереза очень любит детей и умеет с ними обращаться, поэтому я хочу предложить ей переехать к нам и стать няней Ники.

— Раз так, я поеду с вами, — твердо сказал Джастин, вставая со стула и передавая жене ребенка. — Возможно, эта поездка не относится к категории обычных ваших вылазок, но все же я не хотел бы отпускать вас одну.

— Хорошо, — ответила Даниэль, слегка пожав плечами. — Я положу Николаса в кроватку и попрошу Молли за ним посмотреть.

Тетя Тереза с радостью согласилась переехать в дом Линтонов и взять на себя заботу о Николасе. Домочадцы Джастина очень скоро привыкли к пожилой француженке, лишь немного говорившей по-английски. Последнее, однако, не мешало ей точно излагать свои просьбы и следить за их выполнением. Все пошло как по маслу. Николас привязался к новой няньке, Даниэль успокоилась, Джастин же был доволен, наверное, больше всех. Появление Терезы в доме положило конец бесконечным волнениям жены за ребенка во время ее отлучек и позволило ей снова начать делить с ним супружеское ложе.

Между тем новости из Франции становились все более тревожными. Король Людовик XVI, согласившись на принятие Конституции, стал сплошь и рядом пользоваться правом вето, что вызывало всеобщее раздражение. Одновременно на окраинах Парижа зрела ненависть роялистов к новому режиму, грозя перерасти в бунт.

Как и предсказывала Даниэль, французские аристократы стали покидать родину, несмотря на статью Конституции о конфискации всей собственности эмигрантов и объявлении их самих предателями. Нельзя было забывать, что последнее автоматически влекло за собой смертную казнь. Но эти люди уже сделали в своей стране все возможное для сохранения монархии, и потому оставаться дальше во Франции для них было равносильно самоубийству. За границей государства тонкие струйки эмигрантов постепенно сливались в мощный поток. Родилась идея создания контрреволюционной армии, которую некоторые горячие головы уже видели вторгающейся с обнаженным мечом во Францию.

Дом Линтонов быстро превратился в настоящий форум для дискуссий и выработки планов. Практически все новые французские эмигранты, ступившие на английскую землю, первым делом попадали именно сюда. Джастина это вполне устраивало: пока его жена содержала подобный политический салон, у нее не оставалось времени для филантропических поездок по городским трущобам. Джулиан и его друзья тоже принимали самое активное участие во всех этих жарких дебатах и даже помогали устанавливать связи с другими подобными салонами. Что особенно забавляло Джастина, так это энтузиазм, с которым они предлагали эмигрантам не только финансовую поддержку, но и свои мечи, если таковые понадобятся.

Но больше всего его удивила реакция на эти домашние сборища самой Даниэль. Она высказалась начистоту в один из холодных мартовских дней во время их очередного визита к премьер-министру.

— Это же смешно, Питт, — говорила она раздраженным тоном, ходя из угла в угол по библиотеке премьера. — Очень хорошо иметь идеалы, но только тогда, когда они не заслоняют собой реальные проблемы. Я охотно слушаю напыщенные речи и бессвязный лепет этих людей, иногда даже предлагаю свои планы победного реванша. Но эмигранты никогда не примут эти планы, так как выполнять их надо немедленно. Потом будет уже поздно.

Питт переглянулся с Линтоном и сказал:

— Вы не могли бы объяснить все это чуть подробнее?

— Ах, неужели я говорю настолько непонятно, сэр? Вот уж не считала вас таким тугодумом!

— Даниэль, ведите себя прилично! — упрекнул жену супруг, хотя и привыкший к ее манерам, но все же шокированный подобной грубостью.

Щеки Даниэль вспыхнули румянцем:

— Извините меня, сэр. Это из-за нервов. Я не хотела вас обидеть.

Уильям Питт не смог удержаться и рассмеялся. Он представил себе на месте разгневанной молодой женщины кающуюся маленькую девчушку, обещающую родителям непременно исправиться.

— Умоляю, не придавайте этому значения, — успокоил он Даниэль. — Конечно, я вовсе не хочу выглядеть тугодумом, но все же попросил бы вас подробнее объяснить мне вашу мысль.

— Она, вообще-то говоря, довольно проста… О, Джастин! Не надо так на меня смотреть. От вашего взгляда у меня в голове путаются мысли.

— Вы мне льстите, мадам, — отозвался Линтон.

Даниэль посмотрела на мужа и глубоко вздохнула:

— Эмиграция обостряет в людях жестокость и подозрительность. Уже сейчас здесь говорят о том, будто Париж наводнен вооруженными шпионами контрреволюции. Подозревают, что секретные агенты прячутся в винных погребах Тюильрийского дворца, переодеваются в форму национальных гвардейцев и плетут заговоры с целью убийств патриотических лидеров. Здешние горячие головы никак не могут понять, что народ отомстит не только самим заговорщикам, но и членам их семей. Во Франции лишения званий и аресты происходят каждый день. Поместья подвергаются нападениям мародеров, как во время войны. А идиоты, которые собираются у нас дома, только болтают и спорят, а практически ничего не делают.

— А что они должны делать, Даниэль? — спросил Линтон.

— Постараться вывезти из Франции тех, кому грозит опасность. Пока еще есть время, деньги и необходимые контакты. Те, кто хочет воевать, должны вступить в ряды австрийской армии. Остальные пусть организуют миссии беженцев. Вместо этого они только спорят и не желают слушать ни д'Эврона, ни меня. Только Джулиан и его друзья, кажется, что-то понимают. Но и они ничего не могут сделать без помощи извне. А мы? Нам даже неизвестно, кому и с кем посылать письма через Ла-Манш.

— Даниэль, — сказал Джастин таинственным и даже страшным тоном, — вы, случаем, не думаете сами заняться всем этим?

— Что ж, кто-то должен взять на себя практическую сторону дела, если невозможно вразумить наших глупцов.

— Боже мой, — чуть слышно проговорил Питт.

— Будем надеяться, что нам все же никогда не придется пользоваться подобным мостом через пролив, — очень спокойно заметил Линтон, вызвав этим одобрительный взгляд премьер-министра. — Он крайне ненадежен, любовь моя. Пойдемте. Мистер Питт вот-вот должен получить информацию об итогах голосования в парламенте. Мы же с вами оставим политику до вечера и позволим себе несколько часов беспутства у Альмака.

— Беспутства?! — рассмеялась Даниэль. — Вы так называете сидение за столиком с бокалом лимонада? Или созерцание танцев, которые уже давно надоели каждому помойному коту в Лондоне?

— Молю вас, потише! — трагическим голосом прошептал Линтон. Но не выдержал и тоже громко рассмеялся. — Благодарите небо, что Чатам вас очень хорошо знает!

— Разве я решилась бы так свободно перед ним говорить, если бы дело обстояло иначе?

— Весьма трогательное признание, не правда ли, Линтон?

— Действительно.

Джастин взял плащ Даниэль и заботливо накинул его жене на плечи.

— Моя правая рука в последнее время не держала ничего тяжелого, — усмехнулся он. — Наверное, так ослабела, что не сможет поднять и меч.

— Но меч, надеюсь, не притупился? — шепнула Даниэль на ухо мужу, сразу вогнав того в краску. Воспользовавшись тем, что Питт читал какую-то бумагу, Джастин тихонько шлепнул жену по мягкому месту. Она, засмеявшись, легко отпрыгнула в сторону. Линтон решил, что Данни сегодня настроена очень игриво, а потому — ну его к черту, этого Альмака! И он сразу почувствовал, как забурлила кровь в жилах.

— Мы должны проститься с вами, Питт, — сказал он с учтивым поклоном. Затем взял Даниэль за плечи, повернул к себе спиной и не очень вежливым жестом подтолкнул к двери.

— Я понимаю, Линтон, — пробормотал Питт, не глядя на гостей и полностью погрузившись в бумаги. — Простите, что не провожаю вас. Здесь есть одна бумага…

— До свидания, Чатам, — бросила Даниэль через плечо по-французски.

Они спустились вниз.

— Садитесь, негодница! Править лошадьми сегодня буду я, так как желаю как можно скорее попасть домой.

— Да, милорд! Гоните что есть мочи! Умоляю вас!

До дома на Гросвенор-сквер они доехали за рекордно короткое время. С помощью Томаса Даниэль спрыгнула с подножки коляски и, легко взбежав по ступенькам, направилась было прямо в салон, откуда доносились чьи-то голоса. Но неотступно следовавший позади Джастин схватил жену за руку:

— Не ходите туда!

— Но я уже отсюда слышу голос графа д'Эстэфа. Что он там делает?

— Мне абсолютно безразличен этот Эстэф, равно как и то, что он здесь делает. Я хочу видеть только вас и никого больше!

— Ого, супруг мой! Не слишком ли вы настойчивы?

И она побежала наверх в свою спальню. Линтон столь же резво бросился за ней. Остановив Даниэль на верхней площадке, он шепнул ей на ухо:

— Вы бросили мне вызов, мадам. И выбрали оружие — меч. Я не ошибаюсь?

— Нет. К тому же у меня есть ножны для вашего меча.

— Совершенно верно!

Супруги вошли в спальню. Граф тут же принялся раздеваться. Даниэль внимательно наблюдала за мужем, но сама не спешила последовать его примеру. Разоблачившись догола, Джастин шагнул к жене:

— Думаю, что это следует снять.

Его длинные, искушенные пальцы легко и уверенно расстегнули пуговицы на платье жены и сняли его. Даниэль осталась в нижних юбках и сорочке.

— Теперь станьте к стене и прижмитесь к ней спиной, — последовал приказ, сопровождавшийся легким толчком.

Даниэль встала к стене, прерывисто дыша от страстного желания. Руки Джастина проникли под нижние юбки и стали осторожно стягивать панталоны, пока те сами не упали ей на лодыжки. Даниэль почувствовала прикосновение его воспламененной плоти и сделала игривую попытку воспротивиться готовящемуся вторжению. Но тут же последовал строгий приказ раздвинуть ноги. Она с готовностью подчинилась. Задрав нижние юбки до талии, Джастин проник во влажную глубину ее тела. Даниэль стояла, плотно прижавшись к стене и положив обе ладони на плечи мужа, но через несколько мгновений судорога глубочайшего удовлетворения заставила ее опуститься на колени.

Джастин посмотрел сверху вниз на свою «жертву» и назидательно произнес:

— Это научит вас в будущем воздерживаться от вульгарных предложений на публике.

— Почему же на публике?

— Потому что Питт, хотя и был занят каким-то документом, отлично все слышал. У него отменный слух…

Пока граф и графиня предавались наслаждениям, граф Ролан д'Эстэф действительно сидел в салоне в обществе шевалье д'Эврона и нескольких недавно эмигрировавших знатных французов. Разговор длился уже довольно долго и порядком утомил его своей пустой риторикой. Той самой, которая всегда доводила до изнеможения Даниэль. Но Эстэф не показывал и вида, что вся эта дискуссия уже стала ему в тягость. Он с нетерпением ждал появления в салоне хозяйки дома, его хозяина или обоих сразу. От своего патрона в Париже Эстэф получил задание внедриться в круг здешних эмигрантов, выведать все о готовящихся заговорах и узнать имена их парижских сообщников, представляющих угрозу для революции. Затем он должен был постараться сорвать все эти планы, не раскрывая, однако, своего истинного лица.

Подобное задание великолепно вписывалось и в его личные планы, ибо нельзя было найти лучшего пути для завоевания доверия Даниэль, чем предложить ей помощь в работе среди эмигрантов. В том, что инициатором всего происходившего в этих стенах была именно она, Эстэф не сомневался. Дом Даниэль был открыт для всех, граф мог в любое время сюда приходить, не вызывая никаких подозрений, знакомиться с установленным в семье Линтонов укладом, а также следить за всеми разъездами хозяйки. Детально разработанного плана у Эстэфа еще не было, он просто терпеливо ждал случая, который, несомненно, должен был рано или поздно представиться.

В тот вечер ни один из гостей дома Линтонов не был обойден вниманием хозяев. По приказу Джастина Бедфорд организовал для членов салона беспрерывную подачу напитков и разнообразной закуски. Граф и графиня ужинали в отдельном кабинете, при этом Джастин никак не мог сосредоточиться на еде. Сидевшая напротив него и одновременно прислуживавшая за столом Даниэль почему-то захотела сыграть роль проститутки и явилась на этот семейный ужин в костюме Евы… Время от времени она садилась к мужу на колени и в такой позе наливала вино в его бокал или предлагала отведать того или иного блюда.

— Данни, пожалуйста, наденьте халат, — наконец взмолился Джастин. — Я ничего не имею против того, чтобы вы сидели у меня на коленях. Но это уже слишком!

— Не вы ли, милорд, только что использовали меня как проститутку, прижав к стене и задрав чуть ли не до живота юбки? Вот я и продолжаю играть свою роль.

— И как искусно вы это делаете! — Граф распахнул халат и приказал: — Теперь садитесь!

Даниэль рассмеялась и, расставив ноги, осторожно опустилась на его бедра…

…На следующее утро д'Эстэфу наконец удалось увидеть графиню Линтон. Она вошла в гостиную со смеющимся младенцем на руках, и у Эстэфа перехватило дыхание. Шевалье не сказал ему, что у Даниэль есть ребенок. Сам же он не привык видеть знатных дам Версаля и Тюильри с детьми на руках, считая это уделом провинциалок. Фактически дети никогда не появлялись в обществе. Они оставались дома со своими тупыми няньками. В определенный час младенцев кормили и снова относили в детскую. Когда же они немного подрастали, то получали разрешение заглянуть перед сном в гостиную к взрослым для прощального поклона, который принимался при общем уважительном молчании.

— Я рада видеть вас, граф, — приветствовала Эстэфа Даниэль, пройдя через гостиную и протянув ему руку. — Извините, сэр, за то, что с такой ношей я не могу сделать реверанс, но у нас в семье не придают значения условностям. Прошу вас, будьте как дома.

Эстэф склонился над рукой Даниэль, невнятным голосом поздравил графиню и пробормотал комплимент в адрес малыша, заявив, что тому, судя по росту, уж никак не меньше девяти месяцев.

— Имя этого маленького разбойника — виконт Николас Бирисфорд, — сообщила Даниэль, — хотя столь пышный титул применительно к подобному карапузу звучит довольно смешно.

Ролан не нашелся, что ответить. Когда он впервые увидел эту женщину, она показалась ему наивным подростком, только начинающим слегка флиртовать. При французском дворе ее считали простенькой, хотя и очаровательной новобрачной. Чуть позже Эстэф видел ее на улицах восставшего Парижа, переодетой в бюргершу. Тогда Даниэль не сделала ни одного ложного движения, которое могло бы ее выдать. Теперь он наблюдал ее в амплуа лидера группы мужчин, относившихся к леди Линтон с явным уважением.

— Прекрасный ребенок, мадам, — выдавил наконец из себя Эстэф.

Увидев, что Даниэль улыбнулась, он понял, что попал в точку.

— Я думаю, — с увлечением заговорила Даниэль, — что Николас будет похож на отца. Но Линтон со мной не согласен.

Малыш завозился у нее на руках.

— Ага, ты хочешь к своему крестному отцу? Изволь!

Она опустила его на пол, и Николас проворно пополз к Джулиану, подманивавшему малыша пальцем. Даниэль же обернулась к Эстэфу и, сразу перейдя на деловой тон, спросила:

— Итак, граф, что привело вас в Лондон? Давайте пересядем на софу, там будет удобнее разговаривать. Я сгораю от нетерпения услышать последние новости из Франции.

— Откровенно говоря, новости не из приятных. Думаю, вы уже знаете большинство из них. Я же приехал предложить свои услуги в той мере, в какой они могут оказаться полезными.

— Другими словами, вы не собираетесь размахивать здесь мечом и заниматься пустой риторикой?

Удивительная женщина! Не вписывающаяся ни в какие общие схемы! Она будет ему достойной соперницей!

— Мне кажется, что время для риторики и размахивания мечом уже прошло, — осторожно ответил Эстэф и получил от Даниэль одобрительный взгляд.

— Какие трезвые слова, друг мой! И как приятно их слышать. Мы с шевалье просто не знаем, что делать и как убедить наших соотечественников рассуждать прагматично, остерегаясь эмоций.

— Во всех случаях, миледи, командование осуществляете вы.

— О нет! Я не командир. И прошу называть меня Данни. Меня так все зовут.

И она подарила графу восхитительную, очень теплую улыбку, в которой, однако, не было и намека на кокетство.

— А, Сан-Эстэф! Рад вас видеть! — раздался холодный голос Линтона, мигом опустивший Эстэфа с небес на грешную землю. Граф заправил в нос щепотку нюхательного табаку и бросил на гостя взгляд, не имевший ничего общего с его радушным приветствием. Даниэль почувствовала какую-то странную натянутость в отношениях между ними и нахмурилась. Она не могла понять, почему ее муж так невзлюбил Эстэфа и тот явно платит ему такой же монетой?

Эстэф украдкой посмотрел сначала на мужа, потом на жену. Снова он убедился в справедливости своего первого впечатления, полученного в Париже. Несмотря на разницу в возрасте и темпераментах, эти два человека, несомненно, любили друг друга. А ребенок еще больше связал их. Это сильно осложняло задачу Эстэфа. И все же Даниэль будет принадлежать ему! Он уведет любящую жену от мужа и преданную мать от сына! А потом, изломав ей жизнь, вернет. Но только сыну, а не мужу, которого уже не будет в живых… А впрочем, графиня Линтон может стать и прекрасным подарком для мадам Гильотины!

— Что произошло между вами и Эстэфом, Джастин? — спросила Даниэль уже вечером, когда они с мужем переговорили, казалось, обо всем на свете.

Линтон нахмурился и пожал плечами:

— Я и сам толком не знаю. Он говорит, будто наши отцы были близкими друзьями. Но мой отец никогда об этом не рассказывал, хотя у него от меня не было никаких секретов. С трудом верится, что воспоминание о столь крепкой старой дружбе совсем вылетело у него из головы. Что-то в этом Эстэфе есть очень подозрительное. Кроме того, мне не нравится, как он смотрит на вас. Все это создает между нами напряжение и заставляет меня тревожиться.

— Вы думаете, что он хочет меня соблазнить? — усмехнулась Даниэль.

— Не ждите, что я буду благодушным мужем, если вы себе такое позволите, любезная супруга, — предупреждающим тоном сказал граф, не очень успешно стараясь перевести разговор в шутку.

— Глупости! — отмахнулась Даниэль. — У него глаза, как у рыбы, а лицо — длинное, как у лошади. Хотя это и не его вина. Я нашла его разумным и трезвомыслящим человеком, милорд. Он внес в здешнюю атмосферу свежую струю, и вдобавок Эстэф не пытается со мной флиртовать. Так что у вас нет никаких причин нервничать.

Тут она вспомнила свой разговор с мадам Клаври в Тюильрийском дворце. Странно, что он совершенно вылетел у нее из головы. Ведь та дама рассказывала о весьма пестром прошлом графа д'Эстэфа. Правда, при французском дворе в то время только и делали, что распространяли всякие сплетни. Хорошо, если в каждой из них была хоть крупица истины…

— О чем вы думаете? — спросил Линтон, заметив, как сразу почему-то вытянулось лицо жены, потеряв привычную веселость.

— Так, ерунда, — ответила она по-французски, не желая больше портить настроение мужу. — Я все размышляю о том, как бы заставить эти горячие головы, ежедневно упражняющиеся в риторике у нас в доме, хоть немного поумнеть…

Глава 20

А что думаете об этом вы, Линтон? — спросил Уильям Питт, наполняя кларетом еще один хрустальный бокал и подставляя его под солнечные лучи. Бокал заискрился, отбрасывая разноцветные блики на стены.

— По-моему, кларет просто великолепен, — ответил Линтон, проделав со своим бокалом ту же операцию, что и премьер. — Кстати, с тех пор как у нас в доме винными запасами ведает Даниэль, мы очень редко пьем плохое вино.

— Я не думаю, что милорд Чатам сейчас говорит о кларете, Джастин, — отозвалась Даниэль, сидевшая вместе с Николасом в шезлонге и показывавшая ему разноцветные картинки из толстой книги.

— Тогда что вы могли бы сказать по поводу этого предложения, Данни? — мрачно спросил Джастин.

— Я думаю, что если премьер-министру нужна ваша поездка в Россию, то отказываться нельзя.

Премьер облегченно вздохнул. Направляясь к Линтону, он вовсе не был уверен, что сумеет уговорить графа. В былые времена Питт сначала поговорил бы с ним наедине, дав возможность принять собственное решение, а потом просто поставить о нем в известность жену. Но сейчас Уильям Питт хорошо знал, что имеет дело не с обычным браком по расчету: обращаясь к мужу с подобным предложением, он одновременно должен испросить и согласия жены.

— Я бы и сама хотела побывать при дворе императора Александра , — задумчиво сказала Даниэль, — но приходится считаться с тем, что теперь у нас есть Николас. Ведь путешествие может оказаться очень опасным. Кроме того, у меня и в Лондоне полно работы. — Данни повернулась к Питту: — Сколько времени может занять эта поездка, сэр?

— Не больше трех месяцев, мадам. Я надеюсь, что даже меньше. Линтону потребуется провести в Санкт-Петербурге что-то около месяца. Чем скорее он сможет выяснить и сообщить мне отношение русского царя к событиям во Франции и франко-австрийской войне, тем лучше.

— По крайней мере, сейчас не зима. Море достаточно спокойно. Да и Санкт-Петербург еще не засыпан снегом. Когда вы едете?

Даниэль повернулась к мужу и посмотрела ему прямо в глаза, ожидая немедленного ответа. Но Джастин молчал. Он думал о том, как трудно ему будет оставить жену с маленьким сыном на целых три месяца. Ведь Даниэль всего двадцать лет, да и матерью она стала совсем недавно. Мудрость и опыт придут к ней хорошо если лет через десять. Даниэль была все еще очень импульсивной, а когда ее увлекал бешеный темперамент, то и склонной к безрассудству. И вообще как он выдержит без нее эти три месяца?

Но Джастин прекрасно понимал, что выбора ему не дано. Он был нужен премьер-министру. Да и Даниэль уже дала ответ…

— На этой неделе, — просто сказал он.

Даниэль с улыбкой посмотрела на мужа. Она словно прочитала все его мысли и сомнения. Да, ей тоже будет нелегко прожить столько времени без главной опоры в жизни. Она будет ждать и волноваться. Иногда беспричинно, иногда имея серьезные основания для волнения. Ведь путешествие Джастина будет далеко не безопасным. Однако супруги уже не принадлежали только друг другу. В этот переполненный тревожными событиями 1792 год каждому из них предстояло сыграть свою роль в грандиозном спектакле, созданном для одной цели…

…Линтон отбыл в Россию через пять дней. А еще неделей позже, 30 мая 1792 года, охрана французского короля Людовика XVI была расформирована Законодательным собранием за излишний роялизм и недостаточный патриотизм. Место охранников заняли национальные гвардейцы. Это обозначило прямой путь к свержению монархии и рекам крови.

— Так как работать с этими слабоумными не представляется возможным, — решительно заявила Даниэль небольшой группе своих единомышленников, из которых французами были только д'Эстэф и д'Эврон, — то придется обойтись без них.

Под «слабоумными» подразумевались французские аристократы-эмигранты.

— Как вы предлагаете это сделать? — спросил Эстэф, пряча загоревшиеся от волнения глаза.

Он понял, что час отмщения приближается. Ему надо будет выставить Даниэль величайшей предательницей дела революции, и это станет не только личной местью, но и доказательством его самоотверженной работы в Англии, для которой он и был сюда послан. Если графиня Линтон займется практическими делами, то у него будет оправдание даже перед самим собой. Д'Эстэф уже достаточно хорошо изучил молодую женщину и отлично понимал, что ее деятельность выйдет далеко за границы простой болтовни, которой так любили заниматься французы-эмигранты.

— Мы должны составить список людей, которым грозит опасность, затем поехать во Францию и там распространить среди них обращение с предостережением против необдуманных шагов, — сказала Даниэль. — Причем придется работать не только в Париже, но и в провинции. Там до сих пор живет много семей, которые не хотят покидать свои земли и поместья. Но ведь крестьяне рано или поздно восстанут против них. Чем это кончается, мне очень хорошо известно. Д'Эврон, вы поедете?

— Непременно, — ответил шевалье, кивнув головой.

— А вы, граф? — обратилась Данни к Эстэфу. — Это очень хорошо, что среди нас есть урожденные французы. Нам будет легче работать на родине среди своих. И к нам станут больше прислушиваться.

Даниэль виновато улыбнулась сидевшему напротив молодому англичанину. В этот момент с другого конца стола донесся встревоженный голос:

— Данни, уж не собираетесь ли вы…

— Нет, Джулиан, — оборвала она кузена. — Только в случае крайней необходимости. Пока Джастин в отъезде, я должна беречь себя для Николаса. Кстати, спасибо, что напомнили. Я собиралась взять малыша на прогулку в коляске во второй половине дня.

Даниэль первой поднялась из-за стола. За ней встали и остальные.

— Граф, — обернулась она к Эстэфу, — вы ведь обсудите наши дальнейшие планы с шевалье?

— Обязательно. Надо будет свести вместе списки имен оставшихся во Франции аристократов и после этого составить конкретный план действий. На первом этапе следует просто предупредить тех, над кем уже нависла непосредственная опасность.

— Вы правы, — согласилась Даниэль. — А чуть позже мы, возможно, поможем им эмигрировать. Но надо, чтобы они сами сознавали тяжесть своего положения. — Она слегка пожала плечами, словно далеко не была в этом уверена: — Ну, это мы увидим. До свидания, господа!

Через несколько дней граф д'Эстэф и шевалье д'Эврон уехали в Париж. Но если д'Эврон честно выполнял свою миссию, то д'Эстэф тут же вручил составленный в Лондоне список своим хозяевам, настаивая на немедленном объявлении вне закона и заключении в тюрьму тех, кто в нем значился.

Шевалье находился в доме герцога Левандо, когда туда вломился вооруженный мушкетами отряд Национальной гвардии. Вся семья сидела в гостиной и мирно пила чай вместе с приехавшим из Лондона гостем. Увидев гвардейцев, герцог вскочил, выражая резкий протест против нанесенного его дому оскорбления. Но солдаты не обратили на его слова никакого внимания. Грубо схватив д'Эврона, они скрутили ему руки за спиной и объявили предателем на основании чуть заметного иностранного акцента, приобретенного шевалье за время жизни в Англии. Он не пытался сопротивляться, но энергично настаивал на невиновности своих друзей. Однако его не слушали: вся семья, включая несовершеннолетнего ребенка и его престарелую бабушку, была связана, брошена в ожидавший у дверей большой экипаж без всяких опознавательных знаков и доставлена в трибунал. Там герцогу и членам его семьи предъявили обвинение в организации заговора против Конституции. И их вина была немедленно «доказана»…

Д'Эврона заперли в камеру тюрьмы Шателье, где шевалье, пока не кончились деньги, приходилось платить за пользование матрацем, чтобы не спать на каменном полу. Когда карман узника опустел, его перевели в общую камеру, где находилось уже более пятисот заключенных. Там шевалье пришлось довольствоваться подстилкой из грязной, вонючей соломы.

Герцогу Левандо повезло больше. Аристократов содержали в специальной тюрьме, где бесплатно обеспечивали матрацами. Кроме того, в каждой камере было не более шести человек. К обеду каждому приносили бутылку вина.

Но настало воскресенье 2 сентября 1792 года, когда всех заключенных постигла одинаковая судьба. В тот день извозчики, плотники, часовщики, ювелиры, скорняки и другие ремесленники, вооружившись топорами и пиками, разгромили девять главных тюрем Парижа. Было убито более полутора тысяч заключенных. Первоначально эта участь должна была постигнуть только политических узников, подозреваемых в намерении убежать и примкнуть к иностранным армиям, стоявшим на границе Франции и ожидавшим удобного момента для вторжения. Но сразу же после начала погрома политические цели были забыты. Под топорами, пиками и дубинками озверевшей толпы гибли дети, проститутки, мелкие карманники, несостоятельные должники…

Шевалье д'Эврона убили в тюремном дворе, куда его вытащили из общей камеры — грязного, изможденного, потерявшего человеческий облик. Его последняя мысль была о Даниэль. Кто же предупредит ее о гнусном предательстве человека, с нескрываемым удовлетворением дававшего мерзостные показания перед трибуналом?..

Но самое кровопролитное воскресенье должно было наступить еще через несколько месяцев. А пока Эстэф решил не возвращаться в Англию. Его доклад о лондонской поездке был принят и одобрен, а верность революции безусловно подтверждена. Он мог чувствовать себя в полнейшей безопасности. Кроме того, Эстэф хотел замешаться в ряд политических интриг, затеянных после падения прежнего министерства полиции. Ветер явно менял направление, и он не мог позволить себе долгого отсутствия. Эстэф также надеялся, что Даниэль, не имея известий от него и д'Эврона, решит действовать на свой страх и риск. А как только она ступит на французскую землю, то тут же попадет в его руки, и тогда он отомстит дому Линтонов, а заодно выдаст активную предательницу в руки властей…

Даниэль ждала до конца июня. И вот пришли новости о штурме Тюильри, предпринятом толпой восставших, которые теперь гордо именовали себя санкюлотами. Они взломали железные ворота и ворвались во дворец с намерением захватить монарха. Людовик со всей семьей укрылся в дальних апартаментах, куда доносились быстро приближавшиеся крики восставших, скрежет ломаемых ворот, выстрелы, хлопанье дверей. Точно так же все происходило три года назад в Версале…

Прошло шесть часов, прежде чем верным королю гвардейцам удалось очистить дворец от толпы. Но это была всего лишь короткая передышка…

А на Гросвенор-сквер в Лондоне терялась в догадках Даниэль. Она нервно расхаживала по гостиной, не зная, что предпринять. За столом в комнате сидели несколько членов ее салона.

— Мы не имеем никаких известий ни от д'Эврона, ни от д'Эстэфа, — говорила она, — меня это очень настораживает. Если бы пришло хоть одно письмо, что с ними ничего не случилось! Но, как ни прискорбно, приходится предположить, что того и другого схватили. Значит, надо менять наши планы.

— Что вы имеете в виду, Данни?

Энтони Фэншоу задал вопрос, который вертелся на языке у каждого из сидевших за столом.

— Я имею в виду, что теперь мы должны сами попытаться совершить то, что не удалось нашим друзьям. Конечно, после их разоблачения и недавних событий в Париже это будет намного труднее, но наш долг — сделать все возможное для соотечественников, которым грозит гибель.

— Данни, но вы не должны ехать туда сами! — громко запротестовал Джулиан, хотя и понимал, что это бесполезно.

— Я должна, Джулиан. Но на этот раз мы будем хитрее. И отплывем во Францию не из Дувра, а от берегов Корнуолла. Естественно, место высадки по ту сторону Ла-Манша тоже будет изменено. Что же касается меня самой, то когда-то я успешно играла роль беспризорника. Материнство не очень изменило мою фигуру, или вы не согласны?

И Данни обвела всех присутствующих вызывающим взглядом.

— Разумеется, согласны, — после небольшой паузы ответил Джулиан, убедившись, что отвечать на вопрос придется именно ему, — но не в этом дело. Вы просто не имеете права подвергать себя такой страшной опасности. Джастин никогда бы не одобрил вашего плана. А в его отсутствие я…

— Что вы, Джулиан?

— Нет-нет, ничего! Я просто хотел напомнить, что вы должны думать о муже и сыне.

— И у вас хватает совести намекать на то, будто я о них не думаю?

— Данни, мы все разделяем беспокойство Джулиана, — вставил слово Уэстмор. — Но мы обязаны вам помогать и поэтому тоже поедем во Францию. И не надо излишней таинственности. Если вы уже выработали стратегию, то ознакомьте нас с ней, и пусть каждый скажет свое слово.

— Хорошо, друзья. Вот мой план. В качестве базы мы избираем Мервенуэй. Там постоянно стоит на якоре «Девушка из мечты» — яхта графа Марча. На ней мы пересечем Ла-Манш и высадимся на сравнительно безлюдном берегу Франции. Лучше всего в Бретани. Затем по малоизвестным сельским дорогам доберемся до Парижа. При этом говорить буду в основном я. Нет, у меня нет сомнений в вашем отличном знании французского языка, но акцент… Вы же понимаете…

— Данни, но ведь непременно возникнут ситуации, когда и нам придется говорить, — возразил лорд Филипп.

— Не страшно. На всякий случай я обучу каждого из вас местным французским диалектам.

— А как отнесутся ваши дедушка и бабушка к тому, что мы поселимся у них в доме да еще возьмем яхту?

— Никаких проблем не будет. Они будут очень рады помочь, так как понимают важность и неотложность нашего дела. Кроме того, на время моего отсутствия графиня и граф Марч возьмут на себя заботу о Николасе. Уверена, все будет в полном порядке.

Первой мыслью Лавинии и Чарльза было попытаться отговорить Даниэль от ее безумного предприятия. Но когда этого сделать не удалось и супруги поняли, что внучка так или иначе все равно добьется своего, они согласились помочь ей. Решено было организовать в Мервенуэе своеобразную семейную базу до приезда Джастина. В глубине души супруги Марч надеялись, что Линтон успеет приехать и расстроить сумасбродные планы своей жены.

Тем временем Сан-Эстэф, которому все эти проекты были еще неизвестны, сделал следующий ход. Однажды вечером в доме на Гросвенор-сквер объявился его гонец, и привезенные им известия еще больше укрепили решимость Даниэль немедленно отправиться во Францию. Эстэф писал, что шевалье д'Эврон куда-то исчез и отыскать его пока не удалось. «Возможно, — писал далее Эстэф, — что его схватили и бросили в тюрьму. Пропали и многие из числившихся в списке». Эстэф объяснял происшедшее усилившейся в последнее время активностью Национальной гвардии, которая все чаще устраивала облавы на аристократов в их собственных домах. Сам же Эстэф якобы вынужден прятаться, но продолжает работать, доказывая находящимся под угрозой аристократам необходимость срочно эмигрировать. «Сейчас стало почти невозможно уехать из Парижа, — добавлял он, — все ворота города днем и ночью бдительно охраняются гвардейцами». Письмо заканчивалось паническим криком о помощи, о том, что ему одному здесь мало что удастся сделать и что срочно требуется приезд единомышленников из Лондона.

Даниэль очень подробно расспросила гонца. Тот подтвердил, что Эстэфу приходится скрываться, поминутно рискуя жизнью, что помощь ему действительно необходима. Причем безотлагательно! Гонец заявил, что сейчас крайне важно создать уже на территории Франции организацию для оказания помощи желающим покинуть страну. Сделать это должны были члены лондонского салона из числа англичан, так как ни одну группу роялистов просто не выпустят за ворота Парижа. Даниэль же с друзьями может спокойно появляться на улицах столицы и беспрепятственно выезжать из города в любом направлении.

На вопрос, как ему самому удалось вырваться, гонец рассказал длинную историю: он от самого Парижа ехал на крестьянской телеге под кучей соломы и каждую минуту боялся разоблачения…

Всю дорогу в Корнуолл Даниэль с четырьмя молодыми членами своего салона без конца обсуждали полученные из Парижа новости.

— Надо найти безлюдное место на побережье Бретани и оттуда начать действовать, — решила под конец путешествия Даниэль. — Пока мы будем в Париже, «Девушка из мечты» останется стоять на якоре в Бретани подальше от берега. Не думаю, чтобы нам удалось за один раз увезти с собой больше четырех-пяти человек. Большая группа беглецов будет немедленно обнаружена, да и сама яхта не может поднять больше десяти пассажиров, не считая команды.

— Но какой дьявол нам все-таки поможет пройти через парижские ворота? — озабоченно спросил Уэстмор.

— Мы поедем на крестьянских телегах, как сделал гонец. Только не будем прятаться под соломой, а разыграем из себя французских фермеров. Надо будет подъехать к воротам на рассвете среди сотен других повозок, направляющихся на рынок, а обратно — с заходом солнца, когда уже стемнеет. Тех, кого будем вывозить, спрячем под капустой или еще под чем-нибудь… Это уже детали. И если каждый из нас хорошо сыграет свою роль, мы не вызовем подозрений. Не будут же гвардейцы обшаривать каждую из сотен проезжающих через городские ворота повозок! Разве не просто?

— Вам, может быть, все это действительно кажется очень простым, — проворчал Джулиан, — а я вижу сотни проблем. Начать хотя бы с этой: где достать повозки и сколько потребуется капусты?

— Повозки можно просто украсть. Хотя и не в полном смысле этого слова. Мы заберем телеги ночью, погрузим на них капусту с первого попавшегося поля, а хозяевам оставим деньги.

— Данни, вы просто рехнулись! — убежденно ответил Джулиан. — И я тоже…

…В одну из пятниц начала июля «Девушка из мечты» с вечерним приливом вышла в море…

Была темная ночь. Яхта бросила якорь вблизи скалистых берегов Бретани. С борта спустили шлюпку, в которой разместились Даниэль с друзьями и четыре гребца. Почти бесшумно они преодолели сотню метров и проскользнули в маленькую бухточку, о существовании которой давно знал Джек — капитан «Девушки из мечты». Переговариваясь шепотом, вся группа, кроме гребцов, высадилась на берег. Было условлено, что ровно через десять дней они вернутся сюда же и Джек заберет их вместе с четырьмя-пятью беглецами на борт.

Берег, как и ожидалось, был пустынен. Только маленькая группа рыбаков, высадившись за соседней скалой, собирала улов, не обращая никакого внимания на Даниэль и ее друзей. Бретонцы чем-то напоминали корнуоллских рыбаков: ни тех ни других не интересовали ничьи дела, кроме их собственных. Бретань находилась далеко от Парижа, и бретонцы были целиком заняты борьбой с недружелюбным морем, злыми ветрами и бедной на урожаи землей, чтобы как-то выжить. Революция обошла их стороной, наверное, здесь многие о ней и не слышали…

В первую очередь предстояло раздобыть лошадей. За сходную цену их можно было купить на любой из многочисленных мелких ферм, с трудом сводивших концы с концами. Но все это пришлось отложить до рассвета.

…Путешественники укрылись за большим утесом, завернулись в плащи и стали ждать окончания ночи. Даниэль почти мгновенно уснула. Спать на обочинах дорог, в конюшнях или под стогами сена для нее было привычным делом. Другие же, первый раз оказавшись в подобном положении, прободрствовали всю ночь. Когда небо стало светлеть, а потом озарилось на востоке багрянцем, Даниэль тут же проснулась. Она села, протерла глаза, сладко потянулась и, с улыбкой посмотрев на своих друзей, скомандовала:

— А теперь — всем завтракать!

Как и ожидалось, появление незнакомцев в рыбацком поселке мало кого заинтересовало, к пришельцам здесь вообще относились с откровенным равнодушием. Но поскольку у Даниэль и ее друзей были деньги, они смогли не только неплохо позавтракать, но и без особых затруднений приобрести лошадей.

После трех дней бешеной скачки и двух ночей, проведенных в неудобных провинциальных гостиницах, путники добрались до предместий Парижа.

— Теперь нам надо дождаться темноты и отправиться на поиски подвод, — сказала Даниэль, съезжая с дороги на узкую тропинку, которая вела к маленькой сельской ферме, обнесенной невысоким деревянным забором. — Фермеры обычно загружают подводы с вечера, чтобы с раннего утра отправиться в город на базар.

— Откуда вы это знаете? — поинтересовался сэр Энтони.

— По дороге из Лангедока в Париж мне многое довелось узнать и увидеть.

Даниэль спрыгнула с лошади, связала узлом поводья и откинулась на спину в мягкую сочную траву:

— На обратной дороге мы оставим лошадей и повозки в Бретани, а в свой следующий приезд воспользуемся ими. Это значительно облегчит нам дальнейшее путешествие. Тем более что загрузить подводы можно будет по дороге, на деревенских рынках. В Париж мы въедем уже вполне благопристойными фермерами.

— Знаете, Данни, я не хотел бы портить вам настроение, но не лучше ли нам обойтись без воровства? — пробурчал Филипп и неестественно закашлялся. — Откровенно говоря, мне это… претит. То есть я хочу сказать… Я хочу сказать, что две подводы, которые нам так необходимы, можно… Можно просто-напросто… купить.

— Это, пожалуй, самые разумные слова из всех, которые я слышал за прошедшую неделю, — откликнулся Джулиан. — Данни! Не смотрите на меня так грозно. Я не имею ничего против нашего общего плана, но его, право же, не стоит усложнять. Позвольте объясниться. Все эти разговоры о том, чтобы красть со дворов груженные капустой подводы, — чистой воды фантазия. В каждой деревне полно собак, отлично знающих свое дело. Они разорвут нас в клочья при первой же попытке что-либо похитить. Лучше поступим по-другому: вы останетесь здесь с Уэстмором и Тони, а мы с Филиппом пойдем покупать подводы прямо с поклажей. С капустой, репой, соломой — с чем угодно.

— Почему же вы, а не я? — строго спросила Даниэль.

— Потому что вдвоем мы можем сделать это не хуже, чем впятером, и не слишком бросаясь в глаза. И еще, дорогая кузина, ваше богатое воображение может завести нас в такие дебри, откуда мы, глядишь, и не выберемся. Я отнюдь не против вашего общего руководства, Данни, но вас порой начинает заносить. А в нашем положении это небезопасно.

Джулиан фамильярно потрепал Даниэль по щеке, вызвав у нее взрыв негодования, и, не обращая ровно никакого внимания на подобную реакцию кузины, вскочил в седло:

— Вы готовы, Филипп?

— Знаете ли, Джулиан, это уже переходит… — начала было Даниэль, но ее перебил Уэстмор:

— Не кипятитесь, Данни. Они имеют полное право так поступать. Кроме того, Джулиан не может долго цепляться за женскую юбку.

— Но я не какая-то юбка! — раздраженно воскликнула Даниэль.

— Это не имеет никакого значения, — включился в разгоравшийся спор Тони, — Уэстмор не имел в виду ничего обидного.

— Черт с вами! — сдалась Даниэль. — Поступайте как знаете, а я пока немного пройдусь.

Она повернулась и скрылась за деревьями. Сразу же ей стало легче, раздражение куда-то улетучилось. Действительно, в команде именно она играла первую роль и настолько увлеклась ею, как и вообще всей этой авантюрой, что ее планы начали понемногу приобретать оттенок театральности. Кроме того, Даниэль только сейчас осознала, что она не единственное действующее лицо; если все члены группы не смогут работать в полном согласии, то лучше вообще отказаться от этой опасной затеи. Абсолютное взаимное доверие было главным условием, дававшим надежду на успех.

Даниэль села на берегу небольшого ручья, сбросила сапожки, стянула чулки и, опустив пальцы ног в холодную воду, задумалась.

Прошло уже шесть недель после отъезда Линтона. Сейчас Джастин уже должен быть в Санкт-Петербурге. Интересно, что бы он сказал, увидев ее здесь? С коротко подстриженными волосами, спрятанными под шерстяной шапкой, с пахнувшим потом после шестидневного путешествия телом, в смятых бриджах и грязной, жеваной рубашке?

Даниэль с отвращением посмотрела на свои черные от грязи ногти на руках и еще более страшные — на ногах, представила себе сумрачное лицо Джастина. Ох, как бы он был сейчас ею недоволен!

А кругом так тихо. Ни звука. Только в траве стрекочут какие-то насекомые. Никого… Лишь высокие деревья и зеленая трава в светлых пятнах от проскальзывающих между листьями солнечных лучей.

Неожиданно решившись, Даниэль встала во весь рост и сбросила с себя одежду. Ей безумно захотелось окунуться в эту студеную ванну за здравие далекого супруга…

Погрузившись в прозрачную чистую воду, правда, слишком мелкую, чтобы закрыть все тело, Даниэль промыла каждую пору и складочку, вычистила грязь из-под ногтей и, нагнувшись, уже окунула в бегущий поток голову…

— Данни, Данни! Куда вы делись?

Это был голос Тони, продиравшегося, ломая ветки, через прибрежные заросли. Даниэль присела посередине ручья, где вода едва закрывала ей бедра. Ситуация казалась такой смешной, что она еле удерживалась от хохота, хотя Тони мог появиться на берегу ручья каждую секунду и увидеть ее сидящей с виноватым видом в ручье, как пресноводная русалка…

— Тони! — негромко крикнула Даниэль. — Погуляйте немного где-нибудь. Я скоро приду.

— Черт побери, где же вы? О Боже! Тысяча извинений! — проговорил заикаясь Тони и стыдливо отвернулся.

— Не надо извиняться, Тони, — крикнула Даниэль ему в спину. — Лучше принесите мою сумку, мне надо надеть свежую рубашку. А старая послужит полотенцем.

Пробормотав что-то утвердительное, Тони исчез за деревьями. Даниэль тотчас выскочила на берег и насухо вытерлась старой рубашкой. Затем натянула на себя бриджи и надела камзол, наглухо его застегнув.

Из-за кустов вновь раздался голос:

— Даниэль?

— Пожалуйста, Тони… Я уже в сравнительно приличном виде. Но все же оставьте сумку на берегу и еще немного погуляйте.

Даниэль быстро выстирала в ручье грязную рубашку, надеясь, что на теплом ночном ветерке она быстро высохнет и, когда понадобится вновь, будет хоть и измятой, но все-таки свежей.

Для Даниэль и ее друзей наступающая ночь должна была стать последней сравнительно безопасной до самого отъезда из Парижа в Бретань. В столице они могли позволить себе пробыть не более двух дней. За это время Даниэль надеялась выяснить, в какой из тюрем заключен шевалье д'Эврон; остальные должны были отыскать д'Эстэфа и собрать небольшую группу эмигрантов, которые хотели бы уехать прямо сейчас. Кроме того, надо было подготовить следующую партию беженцев.

Даниэль рассчитывала до возвращения Линтона побывать во Франции как минимум еще один раз. А потом, если Джастин к ним присоединится, в чем она уже почти не сомневалась, они перегонят из Дувра в Корнуолл «Черную чайку» и будут перевозить эмигрантов большими группами.

Джулиан и Филипп вернулись примерно через час с небольшим, упиваясь своим успехом. Они купили две подводы и так щедро заплатили фермеру, что тот совершенно ошалел от счастья. За целый день удачной торговли капустой и салатом он не выручил бы и половины полученной суммы.

На рассвете, смешавшись с сотнями других фермерских подвод, они въехали в Париж через ворота Святого Антония. Даниэль, правившая первой подводой, уверенно повернула в сторону площади ле Галль. В свою бытность парижским беспризорником она шныряла там между ларьками и повозками, подбирая отбросы фруктов и овощей, выклянчивая хлеб у сердобольных матрон или придерживая под уздцы лошадей за пару су.

Друзья Даниэль знали, что каждому из них предстояло делать, и без лишних слов разместили на площади повозки. Уэстмор и Филипп приготовились торговать, в то время как Джулиан и Тони бросились рыскать по городу в поисках Эстэфа.

Даниэль растворилась в толпе среди тысяч парижских оборванцев и занялась обходом тюрем, где мог содержаться д'Эврон. Надежда на успех у нее была ничтожной, но она считала своим долгом попытаться. И для начала направилась в тюрьмы Ла Форс и Консьержери. Охрана той и другой была чисто условной, а потому проникнуть туда не составило особого труда; отношение бунтовщиков к тюрьмам в то время вообще было не очень серьезным, они предпочитали убивать…

Ни в первой, ни во второй тюрьме д'Эврона не оказалось. Даниэль решила попытать счастья в третьей — Аббэ. В ней содержались в основном аристократы, с которыми не слишком церемонились. Но и эта попытка не увенчалась успехом.

Часы показывали три часа дня, и Даниэль поняла, что пора возвращаться на ле Галль. К этому времени туда должны были подтянуться и остальные. Условились, что, если к назначенному часу все не соберутся, опоздавшего будут ждать не дольше пятнадцати минут. Спустя это время неявившийся считался арестованным, и ему следовало выпутываться самому, не подвергая опасности товарищей. Правда, Даниэль подозревала, что, если схваченной окажется она, друзья проигнорируют эту договоренность и перевернут весь город, чтобы ее отыскать. В результате все непременно угодят либо в Ла Форс, либо в Консьержери, либо даже в тюрьму Шателье, одно название которой приводило в трепет самых закоренелых преступников. Поэтому Даниэль поспешила на условленное место встречи, где и нашла всех своих друзей и графа д'Эстэфа. Тот сначала даже не узнал в возникшей неведомо откуда неряшливой, грязной фигурке графиню Линтон. Ее французский язык также имел мало общего с тем, на котором говорили Сан-Варенны: Эстэф с изумлением слышал совершеннейший жаргон парижских улиц. Когда он попробовал ответить тем же, это выглядело настолько примитивной имитацией, что граф в смущении замолчал.

— Сегодня мы сможем переночевать у графа Сан-Вира, — быстро отрапортовал Джулиан. — Сам он сейчас бежать не собирается, но хотел бы отправить в безопасное место жену и детей. Пока нас здесь не будет, Сан-Вир займется подготовкой следующей группы эмигрантов и одновременно будет распространять информацию о нашей деятельности. Те, кто имеет возможность самостоятельно добраться до Ла-Манша, должны будут сделать это за время нашего отсутствия. Когда «Девушка из мечты» вновь появится у берегов Бретани, они подадут знак капитану Джеку, и он отвезет их в Корнуолл, а затем вернется за нами. В летние месяцы яхта может совершать не меньше двух рейсов за декаду.

— Хорошо, — утвердительно кивнула головой Даниэль. — Вам за эти часы удалось многое сделать. А вот у меня так ничего и не получилось. — Она повернулась к Эстэфу и грустно спросила: — У вас нет никаких возможностей выяснить, где содержат шевалье д'Эврона?

— К сожалению, никаких. Все эти два месяца я постоянно пытался разыскать его и буду продолжать поиски во время вашего отсутствия. Надеюсь обнаружить его живым и готовым сопровождать вас в следующей поездке.

Эстэф был уверен, что это обещание непременно заставит Даниэль снова вернуться во Францию. Он даст ей возможность совершить такое путешествие для организации побега очередной группы эмигрантов, а тем временем выведает у графа де Сан-Вира, кто еще готов покинуть родину, чтобы устроить западню и разом захватить всех. В том числе эту малютку де Сан-Варенн, с которой затем вдоволь наиграется.

— Если мы останемся на ночь в Париже, — тихо сказала Даниэль, — то сможем выехать из города только завтра вечером, после захода солнца. Почему бы не забрать семью графа де Вира сейчас? Мы выгадаем целый день.

— Я бы вздохнул свободнее, если бы мы поскорее отсюда убрались, — отозвался Джулиан. — На улицах Парижа очень неспокойно, какая-то массовая истерия, которая действует мне на нервы. Наверное, то же самое чувствует кот, сунувший лапу в огонь. Улицы заполонены санкюлотами, они толпятся на перекрестках, маршируют по аллеям парков, и я далеко не уверен, что они дружелюбнее настроены к фермерам, нежели к аристократам.

— Нет, — возразила Даниэль, — я не чувствую с их стороны особой враждебности. К тому же мы одеты точно так же, как и они. А сейчас давайте торопиться. Рынок закрывается, и нам необходимо слиться с потоком фермерских повозок, чтобы проскочить через городские ворота.

— Я пойду вперед, — сказал Эстэф, — и предупрежу де Вира, что план изменился. А вы подъезжайте на подводах к концу аллеи, что за этим домом. Там будут ждать участники сегодняшнего побега.

— Хорошо, — согласилась Даниэль. — Через полчаса мы будем там.

В тени окружавшей дом де Вира высокой стены их поджидала маленькая группка оцепеневших от страха беглецов. Сердце Джулиана замерло в груди, когда он увидел младенца на руках графини. Один его несвоевременный крик — и все пропало! К мадам де Вир жались еще двое детей — четырех лет и пяти, с бледными личиками и печальными не по возрасту глазами. Рядом стоял сам граф и с некоторым недоверием смотрел на Данни, которая, спрыгнув с первой повозки, стала раздавать указания. «И этот грязный оборванец собирается спасти мою семью, отвезя ее в какое-то безопасное место!» — думал парижский аристократ. С таким же недоверием отнесся он и к четырем фермерам, один из которых, как бы прочитав его мысли, подмигнул де Виру и чуть заметно кивнул головой.

На какое-то мгновение граф вновь задумался, но тут из-за стены раздались оглушительный гром барабанов и крики: «Да здравствуют патриоты отчизны!» Де Вир обнял жену, детей и принялся рассаживать их по подводам.

— Мадам, — озабоченно сказала Даниэль графине, — вы должны сделать все возможное, чтобы ребенок не кричал, пока мы будем проезжать через городские ворота.

Беглецов накрыли одеялами, поверх которых навалили соломы.

— В следующий раз вы сами поедете с нами, мой друг, — шепнула Даниэль графу, — а продолжать вашу работу здесь будет кто-нибудь другой. Потом настанет его очередь уехать. И так далее. Мы планируем организовать целую цепь таких отъездов.

Де Вир взглянул в покрытое грязью маленькое личико, большие карие глаза, в которых искрился живой ум, прислушался к культурной речи, сразу вызывающей уважение, голосу, так напоминавшему своим нежным звучанием парижские аристократические салоны, и крепко пожал руку «оборванцу»:

— К тому времени вы найдете меня готовым к немедленному отъезду. Будет выковано и очередное звено вашей цепи.

— Прекрасно! Итак, до свидания, граф!

Даниэль вскочила на первую подводу, Джулиан тронул лошадей, и те послушно двинулись в направлении ворот Святого Антония.

На протяжении всего пути до городской стены Даниэль ежеминутно вскакивала с грязного облучка повозки, выкрикивая в толпу задорные шутки на неимоверном жаргоне. Ей отвечали дружным смехом и такими же озорными криками. Тем временем обе повозки смешались с морем им подобных, медленно плывших к городским воротам. Даниэль продолжала заигрывать с толпой, зорко следя за тем, чтобы остальные не вмешивались в эту игру. Ее спутники сохраняли на лицах суровое выражение, не вызывавшее, однако, ни у кого подозрений или неприязни. В конце концов, их ведь принимали за фермеров, возвращавшихся домой после трудного дня, а потому — достойных уважения.

У самых ворот остроумие Даниэль, казалось, достигло апогея. Джулиан не выдержал и предостерегающе посмотрел на нее, однако в ответ услышал только громовой взрыв хохота охранявших ворота гвардейцев. В следующее мгновение обе повозки были уже за городской стеной.

— Слава Богу, пронесло! — с облегчением вздохнула Даниэль. И только тогда все поняли, что до последнего момента она сомневалась в успехе операции. Джулиан про себя решил, что впредь нельзя взваливать на слабые плечи кузины такой непосильный груз ответственности. Конечно, каждый из них играл свою роль, но, кроме истории с покупкой подвод, они во всем следовали указаниям Даниэль, которые та давала с неизменной улыбкой на лице. Джулиан подумал, что Джастин никогда бы не поверил в легкость и искренность этой улыбки, он увидел бы все, что за ней скрывалось…

— Перебирайтесь в конец подводы и постарайтесь спокойно заснуть, — тихо сказал он Даниэль. — Мы не можем остановиться на ночлег, пока не отъедем от Парижа хотя бы миль на двадцать. Хорошо, что лошади за день хорошо отдохнули и должны выдержать трудный переход.

— Но я могу вам понадобиться, — неуверенно прошептала в ответ Даниэль, оглянувшись на манившую к себе мягкую солому.

— Я не хотел бы вас обижать, мадам, — раздраженно сказал Джулиан, — но кое-что мы можем вполне успешно делать самостоятельно. По крайней мере, на протяжении нескольких часов.

Даниэль удовлетворенно усмехнулась:

— Что ж, пусть так! Мне действительно надо чуть-чуть отдохнуть, но не больше чем один час. Этого времени мне хватит, чтобы вновь стать свежей и полной сил. Вот увидите!

Даниэль переползла в конец повозки и зарылась в солому, попутно приласкав и подбодрив свернувшихся там калачиком детей. Через несколько минут она уже спала сном младенца…

Джулиан и остальные члены группы, на ходу посоветовавшись, решили ехать дальше, пока совсем не стемнеет. За это время они смогут покинуть пределы предместий Парижа, которые охвачены революционным угаром в не меньшей степени, чем сама столица. Останавливаться в расположенных неподалеку от города гостиницах тоже было небезопасно.

…Даниэль проснулась среди ночи, долго смотрела на нависшие над ее головой кроны деревьев и не могла понять, где находится. Но постепенно события минувшего дня стали вырисовываться в ее памяти, и одновременно давало знать о себе чувство голода. Даниэль приподнялась на локте и огляделась. Когда глаза привыкли к темноте, она разглядела слабо тлеющий в нескольких шагах от повозки костер. Вокруг него расположились четверо ее друзей. Чуть подальше над двумя завернутыми в одеяло и лежавшими на мягком мху маленькими свертками заботливо склонилась чья-то длинная тень, баюкавшая поочередно то один, то другой.

— А, Даниэль! Наконец-то вы проснулись, — донесся до нее голос Филиппа. — Мы решили устроить короткий привал. И, как видите, готовы угостить вас отличной тушеной крольчатиной.

— Неужели я так долго спала? — спросила Даниэль, разглядывая отменный ужин, на приготовление которого должно было уйти немало времени. — Где мы сейчас?

— Около сорока миль от Парижа, — ответил на этот раз Тони. — А проспали вы шесть часов. Все это время мы ехали очень быстро. Спускайтесь к нам и поужинайте. Джулиан проявил редкие кулинарные способности в приготовлении кролика. Кроме того, у нас здесь полно овощей.

— Кто вас научил готовить кроличье жаркое, Джулиан? — заинтересованно спросила Даниэль, жадно втягивая носом соблазнительный аромат. Она слезла с повозки и присоединилась к сидевшим вокруг костра. Тони тут же преподнес ей чудесный кусок жареного мяса.

— Вы не ответили мне, Джулиан, кто же все-таки обучил вас кулинарному искусству?

— Джон из Дейнсбери. Он был настоящим кудесником как в обращении с лошадьми, так и в приготовлении разных вкусных вещей. Меня — тогда еще совсем мальчишку — Джон за что-то очень любил и обучил всему,

что сам умел. В том числе готовить кроличье жаркое.

Даниэль с пониманием кивнула головой, соскабливая остатки жаркого со дна глиняной чашки. О том, где удалось раздобыть эти чашки, котелок и всякую прочую кухонную утварь, она не стала спрашивать. Покончив наконец с трапезой и опрокинувшись на спину, графиня Линтон с блаженным ощущением сытости разлеглась на моховом ковре, а ее друзья незаметно переглянулись и удовлетворенно кивнули друг другу.

— А как семья? — спросила Даниэль. — Они сумели хоть чуть-чуть отдохнуть?

— Графиня очень здравомыслящая женщина, — приглушенным голосом ответил Тони. — Она, конечно, волнуется за своего мужа, но главное для нее — дети.

И Тони чуть заметно кивнул в сторону мадам де Вир, баюкающей своих крошек.

Даниэль промолчала. Она тоже очень боялась за жизнь супруга, но покинула своего ребенка. Их ребенка… Конечно, ее сыну не угрожала физическая расправа, однако она пошла на риск сделать его сиротой. А что еще ей оставалось делать в сложившейся ситуации? В отличие от графини де Вир Даниэль не ощущала себя только матерью. Даже если семена материнства были посеяны в ее душе от рождения, их не поливали, не растили, о них не заботились… Сейчас она размышляла об этом и о своем будущем, об опасностях, которым себя подвергала, и старалась подавить растущий в душе панический страх при мысли о том, как ее последние поступки могут отразиться на судьбе сына и мужа…

Глава 21

Успокойся, Ники! Твоя мама скоро вернется!

Даниэль стояла на пристани в Мервенуэе рядом с мадам Марч, держа на руках сына. Еще один шаг, и она очутится на палубе «Девушки из мечты», готовой ко второму плаванию к неприятельским берегам. Да, теперь Даниэль де Сан-Варенн ступит на землю своей родины как враг и шпион и будет бороться против нового режима, оказавшегося такой же тиранией, как и власть короля Людовика XVI. Даниэль одинаково плохо относилась как к бывшей, так и к нынешней власти во Франции. Но жертвы новой тирании не были для нее недавними тиранами: для Даниэль, повзрослевшей и поумневшей, это были в первую очередь несчастные, попавшие в страшную беду соотечественники. И Даниэль считала своим долгом помогать им по мере своих сил.

Капитан Джек дал команду к отплытию. Даниэль в последний раз поцеловала сына и передала его мадам Марч.

— Пусть все у вас будет хорошо, бабушка, — с болью в голосе сказала она. — Джастин возвратится в мое отсутствие, а нас ждите к началу сентября.

Графиня Марч взяла на руки правнука и горячо поцеловала на прощание свою внучку. Протестовать против ее отъезда было бессмысленно. Оставалось только молиться о скорейшем и благополучном возвращении домой супруга Даниэль, а затем и всей ее группы — тех пяти человек, которые сейчас стояли на палубе яхты и, отчаянно махая руками, посылали ей прощальные приветы. «Девушка из мечты» все дальше отходила от берега, пока совсем не скрылась за мысом…

…Высадившись на побережье Бретани, Даниэль с друзьями без всякого труда нашли своих лошадей и подводы. Там же их встретили несколько человек из следующей группы эмигрантов, подготовленной графом де Виром. Они самостоятельно добрались до далеких северных берегов Франции. На одном из утесов немедленно был разведен сигнальный костер. С яхты спустили шлюпки, доставившие беглецов на борт, после чего «Девушка из мечты» развернулась и взяла курс к берегам Корнуолла.

Путешествие до Парижа обошлось без приключений. Как и в прошлый раз, обе подводы остановились на площади ле Галль. Все пятеро были одеты как санкюлоты — в грязные рубахи, обрезанные снизу бриджи и деревянные башмаки. Даниэль снова смешалась с толпой, надеясь побольше разузнать о происходящих в столице событиях. Джулиан и Уэстмор занялись поисками Эстэфа. Тони же направился к графу де Виру.

Даниэль сразу же отметила, что волнений на улицах Парижа стало еще больше. Новости сыпались на нее со всех сторон. Казалось, что парижане уже потеряли способность сдерживаться и окончательно распустили языки.

Вечером она незаметно пробралась в одну из таверн на памятной Фобур Сент-Оноре. Там только что распечатали очередной бочонок вина, и все посетители расселись по лавкам вдоль длинного стола. Даниэль не мешкая подсела с краю.

Это была судьбоносная для страны ночь на 9 августа. Национальное собрание наконец оказалось в руках мятежных республиканцев. Каждую минуту в таверну входили все новые люди и приносили новость за новостью. Даниэль внимательно слушала, нервно постукивая по полу каблучками. Напряжение все возрастало. Неожиданно кто-то крикнул: «Граждане! На Тюильри!» Клич был подхвачен десятками глоток, и все бросились на улицу. Даниэль последовала за ними, и ее звонкий голосок присоединился к общему хору, певшему какую-то революционную песню. Толпа вывалилась на центральную улицу и присоединилась к многотысячной массе людей, двигавшейся в сторону Тюильрийского дворца. Цель у всех была одна: уничтожить королевский гарнизон и захватить монарха.

Пока король прятался во дворце, взбунтовавшаяся толпа убивала защищавших Тюильри швейцарских гвардейцев, которым слишком поздно предложили сложить оружие. Даниэль тщетно пыталась вырваться из общей массы. Любой жест, который мог быть истолкован как выражение одобрения роялистам, грозил немедленной расправой. Даниэль смирилась и тоже стала изображать из себя возмущенного республиканца.

Так продолжалось до тех пор, пока уличные страсти сами по себе не улеглись. Тогда она незаметно проскользнула в ближайший переулок и благополучно добралась до особняка графа де Вира.

Ворота были распахнуты настежь, что выглядело зловещим предзнаменованием, но после того, что Даниэль успела увидеть этой ночью, она ничему не удивлялась. Тем более что обе повозки, груженные соломой, уже стояли во дворе. Здесь же дожидались остальные члены группы вместе с Эстэфом, графом де Виром и стоявшими с мрачными лицами у стены будущими эмигрантами.

— Нам надо немедленно уезжать отсюда, — взволнованно проговорила Даниэль. — Не теряя ни минуты. Смешаемся с толпой и дождемся рассвета, а потом попытаемся днем проскочить через заставы. — Она повернулась к стоящим у стены: — Прошу, решите сами, кто из вас поедет с нами.

— Все уже решено, — ответил де Вир. — Вы забираете женщин и детей из этих трех семей, а мы пока останемся здесь и попытаемся самостоятельно добраться до побережья Бретани.

— Хорошо.

Эстэф в бешенстве сжал зубы. Они намерены уехать уже утром! Значит, его план снова рухнул. А как все было великолепно задумано! Эстэф намеревался со своими людьми ехать за беглецами до самой Бретани, а там в самый последний момент схватить всех разом на месте преступления и передать в руки революционного правосудия как предателей и английских шпионов. Этим он в очередной раз продемонстрировал бы свою преданность революции. Затем он собирался задержаться на время в Бретани и вдоволь насладиться юной графиней Линтон, дожидаясь, когда туда непременно пожалует и граф Джастин. Он нашел бы их обоих, это не трудно устроить. Последовала бы дуэль и гибель Линтона. Затем Эстэф с юной вдовой вернулся бы в Париж и передал главу английской диверсионной группы в руки мадам Гильотины.

Но после сегодняшних ночных событий Эстэф уже не мог уехать из Парижа. Он должен был остаться здесь, чтобы не пропустить решающего события, которое могло произойти со дня на день.

Черт побери! Придется ждать нового приезда Даниэль и ее друзей. Впрочем, зачем же спешить? Ведь эта пятерка непременно вернется. А пока он бросит на растерзание львам нескольких аристократов, имена которых уже успел выведать у де Вира. Остальные эмигранты, напуганные арестами и казнями, начнут делать непродуманные шаги. А он, Эстэф, оставаясь у них вне подозрений, станет поодиночке выдавать одного за другим и посылать на гильотину.

Граф удовлетворенно вздохнул. Этот план выглядел не хуже провалившегося…

Даниэль тем временем раздавала указания:

— Необходимо как можно смелее подъезжать к каждой заставе. События этой ночи дают нам неплохой шанс. Мы будем ехать, открыто размахивая красными знаменами и горланя революционные песни. Когда же нас остановят, станем восторженно рассказывать о кровавых событиях у Тюильрийского дворца. Кстати, неплохо было бы запастись какими-нибудь вещицами оттуда, а еще лучше — вымазаться в крови. Так будет более убедительно.

Наступило общее молчание. Потом Тони решительно сказал:

— Тогда надо немедленно идти ко дворцу.

Все пятеро выскользнули из ворот особняка и слились с ревущей, пьяной, беснующейся толпой. На каждом углу распивали вино, вопили революционные песни и танцевали. Сад Тюильрийского дворца представлял собой кромешный ад. С тех пор как Даниэль выбралась оттуда, озверевшая от кровавых убийств и вина толпа лишь чуть-чуть поредела. Среди трупов швейцарских гвардейцев валялись пьяные горожане, другие с остервенением топтали ногами мертвые и даже еще живые тела. В воздухе стояли дикие вопли, которые даже нельзя было назвать победными.

Даниэль нагнулась над убитым гвардейцем и вымазала свою блузку его кровью. Оглянувшись, она заметила своих друзей, делавших то же самое. Поняв друг друга без слов, все они, прячась за кустами и деревьями, незаметно выбрались из сада. Даниэль была на грани обморока и непременно упала бы, не поддержи ее остальные.

— Мне уже легче, — прошептала Даниэль. — Пойдемте…

Светало. Из-за горизонта показался краешек восходящего солнца. Все пятеро, не сговариваясь, оглянулись на Тюильри. Первые солнечные лучи проникли сквозь листву деревьев, освещая страшную картину только что происшедшей здесь кровавой трагедии. У Даниэль закружилась голова. Джулиан с тревогой посмотрел на нее:

— Вы должны отдохнуть, Данни. Хотя бы часа два.

— Нет. Мы тотчас же едем. Я не успокоюсь, пока не окажусь за воротами этого города. И прошу вас всех, не волнуйтесь. Право же, сил мне не занимать! Надеюсь, вы это уже поняли?

— Мы-то поняли… — протянул Джулиан, — но поймет ли Джастин? Откровенно говоря, я очень надеюсь, что он приедет в Мервенуэй и положит всему этому конец!

— Не говорите глупостей, Джулиан. У нас все согласовано. Я даже уверена, что в следующий раз он будет нас сопровождать.

— Не сердитесь, кузина, — сдался Джулиан. — Пусть будет так, как вы хотите…

…Движение на улицах уже начинало замирать, когда две подводы со спрятанными под соломой беглецами подъехали к городским воротам. Примерно в полумиле от заставы Джулиан и Тони пустили своих лошадей в галоп. Затем все разом остановились и запели самую модную революционную песню, при этом размахивая красными флагами и выставляя напоказ запачканные кровью рубахи.

Гвардейцы, проведшие ночь на посту и ничего не знавшие о происшедших в городе событиях, выбежали навстречу. Даниэль спрыгнула с передней подводы и, вытащив из кармана бутылку с вином, потребовала, чтобы все они выпили «за Республику». Те еще раз посмотрели на окровавленную одежду, усталые лица лжесанкюлотов — и поверили им. К тому же Даниэль принялась красочно описывать события минувшей ночи со всеми подробностями. Ее спутники утвердительно кивали головами. Бутылка ходила по кругу, подогревая общий энтузиазм и доверие гвардейцев.

Лежавшие под соломой беглецы тряслись от страха, каждую секунду ожидая разоблачения. Но вот щелкнул бич, и повозки тронулись. По мере того как подводы набирали скорость, сердца спрятавшихся начинали биться ровнее, дыхание обретало свой обычный ритм…

— Вы зарыли в землю свой талант, Данни, — усмехнулся Джулиан.

— Не понимаю? — подняла на него удивленные глаза Даниэль.

— Ваше место на сцене.

— Да, вы правы. Думаю даже, что эта профессия меня бы увлекла. Но тогда я годилась бы лорду Линтону только в любовницы…

Смех Джулиана далеко разнесся в свежем утреннем воздухе. Другие, слышавшие шутку Даниэль, присоединились к нему. И все же в этом веселье сквозило сильное нервное возбуждение. Впрочем, могло ли быть иначе после оставшейся позади ужасной ночи?..

И вот — они снова в Мервенуэе. Все опасности остались позади, но мысли Даниэль, казалось, продолжали витать где-то далеко.

— Она думает о своем сыне, — уверяла Лавиния Чарльза, когда август сменился сентябрем, а их внучка снова отложила очередную поездку во Францию. Но старая графиня ошибалась. Даниэль ждала мужа. Или хотя бы известий о нем. Граф Марч это отлично понимал и поэтому тут же возразил жене:

— Две недели назад она послала письмо Питту и теперь ждет ответа. Он вот-вот должен прийти.

Большую часть свободного времени Даниэль проводила в розарии, играя с Николасом «в прятки». Оттуда хорошо была видна дорога, на которую графиня Линтон постоянно посматривала. Так было и сегодня. Она сидела на камне, том самом, около которого граф Линтон в свое время сделал предложение шумной дерзкой девчонке. Теперь же здесь играл его сын, поочередно произносивший то английские, то французские слова. Даниэль уже в который раз взглянула на дорогу и вдруг увидела одинокого всадника, направлявшегося к их дому. Издали трудно было разглядеть его фигуру, а тем более лицо, но сердцем Даниэль поняла, что это не тот, кого она ждет. Однако могло случиться, что прискакал вестовой от Питта из Лондона и привез какие-то известия о Джастине. Плохие или хорошие — это для нее уже почти не имело значения. Главное — знать, что с ним и жив ли он.

Даниэль взяла на руки Николаса и побежала в дом. Оказалось, что всадник действительно привез письмо от премьер-министра. Даниэль взяла конверт и долго не решалась его распечатать. Наконец, собравшись с духом, сломала гербовую печать…

Ничего особенно утешительного послание Уильяма Питта не содержало. Премьер сообщал, что никакими сведениями о судьбе Джастина Линтона пока не располагает. Очевидно, желая поддержать Даниэль, он писал, что прошедшие со дня отъезда графа пять месяцев — еще недостаточный срок, чтобы предаваться отчаянию, но одновременно признавал, что основания для беспокойства уже есть. Еще Питт горячо благодарил графиню Линтон за ценные сведения, которые она сообщила ему после возвращения из Парижа, а в конце письма желал ей оставаться такой же мужественной и следить за своим здоровьем.

В тот вечер ужинали все вместе. Когда принесли десерт, Даниэль обвела взглядом сидевших напротив участников последней поездки и с улыбкой сказала:

— Итак, друзья мои, не пора ли нам совершить следующее путешествие во Францию? Мы его уже давно откладываем, а в рыбацком поселке на берегу Бретани, наверное, нас уже с нетерпением ждут. И могут пасть духом. Уильям Питт пишет, что положение в Париже еще больше ухудшилось, если такое вообще возможно. Королевская семья содержится в одном из замков под стражей, ее судьба зависит от людского милосердия. Мадам Гильотина трудится без устали и требует себе все новых жертв.

— Данни, а что, если мы поедем туда без вас? — очень робко задал вопрос Джулиан, хотя уже знал ответ.

— Нет, — решительно отрезала Даниэль. — Одна я здесь просто сойду с ума! Вы предлагаете мне каждый час карабкаться на утес и жадно смотреть на дорогу? Для этого у меня уже есть Линтон… Как раз сейчас мне просто необходимо поехать в Париж. Нас там ждет большая и опасная работа. Все свои силы и энергию я отдам ей, вместо того чтобы лить слезы о муже и готовиться к трауру.

Над столом повисло молчание. Возразить Даниэль не решился никто…

Через три дня они отплыли от берегов Корнуолла, а на девятый — прибыли в Париж, объявленный столицей новорожденной Французской республики. Декретом от 21 сентября была упразднена монархия. Пока свергнутый король Людовик XVI и его семейство терпели в заточении грубости санкюлотских гвардейцев, из тюрем на площадь Революции, где была установлена главная гильотина, непрерывно ехали подводы с осужденными. Убитый шестью неделями раньше шевалье д'Эврон избежал этой участи. Меньше повезло графу де Виру. Его голова скатилась на камни площади под разящим ножом мадам Гильотины, и он так и не узнал, что в этот момент среди глумившейся толпы стояла маленькая женщина в одежде парижского оборванца и жарко молилась за упокой его души.

Даниэль не пропустила ни одной повозки, на которой осужденных везли к месту казни. Она бежала рядом, вглядывалась в лица закованных в цепи людей, со страхом ожидая найти кого-нибудь из знакомых. Конечно, Даниэль не могла бы никого спасти, но само ее присутствие должно было вселить в души несчастных надежду, что их оставшиеся пока в живых друзья имеют шанс избежать страшной участи.

На этот раз они уезжали из Парижа на трех подводах. Третью достал Эстэф. «Девушке из мечты» предстояло принять на борт больше пассажиров. Другого выхода не было: вот-вот должны были грянуть зимние штормы, во время которых даже такой опытный моряк, как капитан Джек, не решился бы выйти в открытое море. А тем более стоять в течение двух недель на якоре у скалистых враждебных берегов в ожиДанни сигнала.

Заставу миновали, как обычно, только Даниэль пришлось особенно убедительно разыграть пошлый флирт с гвардейцами, сдобрив его откровенными танцами. Пока те гоготали от восторга и упрашивали Даниэль приехать еще раз, все три подводы спокойно выехали из города.

— Черт бы вас побрал! — выругался Джулиан, как только первая повозка оказалась на уже знакомой дороге, ведущей в сторону Бретани. — Данни, зачем так рисковать? И чем дальше, тем больше!

— Так нужно, — холодно ответила Даниэль.

В Бретань они приехали чуть раньше назначенного срока, не подозревая, что с разницей в несколько часов в том же направлении скачет Эстэф со своими людьми. Он надеялся наверстать разрыв во времени за счет выбранного им более короткого пути. Кроме того, ехать верхом всегда быстрее, чем тащиться на подводах с тяжелой поклажей.

Но на этот раз Эстэф ошибся в расчете. Он не учел, что придется проезжать через несколько больших городов, у ворот которых его с отрядом ожидала проверка документов. Эта процедура заняла много времени, а как-то раз им пришлось дожидаться не один час: мэру города кругом виделись роялисты, и появление вооруженного и прилично экипированного отряда привело городского голову в состояние паники. Подозрение вызвала также нервозность самого Эстэфа и нетерпение, с которым он отвечал на вопросы гвардейцев. Ему пришлось долго доказывать свою лояльность республиканскому режиму, потрясая охранными грамотами и прочими бумагами. Наконец их пропустили через город, но время опять было потеряно. Итак, план схватить беглецов на берегу еще до того, как на условленном утесе загорится сигнальный огонь, так и не осуществился…

Даниэль и ее друзья беспрепятственно выехали на берег и дали капитану Джеку знать о своем прибытии. Скоро к берегу подошла шлюпка; на этот раз она была единственной. Общими усилиями ее вытащили носом на песок и приступили к погрузке.

— Гребцам придется сделать два рейса, — шепнула Даниэль Уэстмору. — Сначала надо отправить пассажиров.

Она оглянулась и посмотрела на бледных, трясущихся от страха и холода беглецов. Их было девять — семь женщин и двое мужчин. Всю и без того нелегкую дорогу от Парижа до Бретани они беспрестанно стонали и жаловались на неудобства, чем порой доводили своих спасителей до бешенства. Вдобавок мужчины страдали страшным высокомерием и самолюбием, решительно отказываясь признавать авторитет Даниэль, вновь облачившейся в бриджи и темную рубашку.

— Я был бы чертовски рад больше никогда их не видеть, — проворчал Уэстмор, — но эти стоны и капризы будут сопровождать нас всю дорогу!

Даниэль грустно засмеялась. Тем временем на берегу произошла очередная заминка. Несмотря на то что дорога была каждая секунда, беглецы принялись спорить, кому из них ехать первым рейсом. Это привело в ярость Филиппа:

— Первыми поедут дети и женщины! — теряя самообладание, закричал он. — А мужчины останутся пока с нами.

Одна в высшей степени аристократично выглядевшая дама, прижимая к груди ребенка, заявила, что никуда не поедет без мужа.

— Как вам будет угодно, мадам, — ледяным тоном ответил Филипп, — но остальных прошу, ради Бога, поторопиться.

Имевшийся в виду муж разразился отчаянной бранью в адрес Даниэль, а заодно и своей жены. Тем временем организаторы побега чуть ли не по пояс в воде сталкивали лодку с песка. Наконец это им удалось, двое гребцов взмахнули веслами, и шлюпка исчезла в темноте. «Покинутый» муж продолжал браниться и обвинять всех в грубом отношении к себе. Даниэль не выдержала:

— Месье, может быть, лезвие ножа мадам Гильотины кажется вам более нежным? Или…

— Не надо, Данни, — тихо сказал Джулиан, обняв ее за плечи. — Вы же видите, что они до смерти напуганы…

— А разве мы — нет? — буркнула в ответ Даниэль, но взяла себя в руки.

Шлюпка вернулась через два часа. На этот раз, чтобы не терять времени, ее не стали вытаскивать на песок.

— Вы позволите, мадам? — галантно спросил Джулиан у оставшейся на берегу женщины с ребенком и, не дожидаясь согласия, поднял ее на руки и перенес в лодку. Уэстмор проделал то же самое с ребенком, который царапался и бился в его руках, оглашая берег отчаянным криком. Помочь его отцу не захотел никто; тот в очередной раз чертыхнулся и, съежившись, вошел в холодную воду. Остальные, включая Даниэль, последовали за ним.

Все было готово к отплытию, когда неожиданно раздался отчаянный крик ребенка, сидевшего на руках у матери:

— Ма-а-а! Где моя кукла?! Она осталась там! Вели ее принести!

Даниэль негромко выругалась, выпрыгнула из лодки в холодную воду и, выйдя на берег, побежала к утесу, рядом с которым должна была лежать злосчастная кукла.

Случившегося в следующий момент поначалу никто из сидевших в лодке не понял: узкую тропинку, по которой Даниэль с куклой в руках уже спускалась к берегу, вдруг перекрыли неведомо откуда взявшиеся вооруженные люди. Сухо щелкнул мушкетный выстрел, затем на несколько мгновений наступила жуткая тишина. Джулиан и три его товарища вскочили на ноги, резко накренив лодку. Раздался испуганный женский крик, но двое гребцов дружно взялись за весла, и шлюпка устремилась в сторону моря. С берега по ней открыли беглый огонь.

Крошечная фигурка Даниэль металась из стороны в сторону, пытаясь проскользнуть к берегу, броситься в воду и добраться до шлюпки. И вдруг Данни застыла на месте: в высокой фигуре, стоявшей на самом берегу и смотревшей прямо на нее, она узнала…

Во всю силу своих легких она выкрикнула имя предателя. Ее голос долетел до слуха стоявшего на корме шлюпки Джулиана, и он громко повторил имя подлеца:

— Эстэф!

Крик боли раздался рядом с Джулианом, это кричал один из гребцов, раненный в плечо… Джулиан обернулся и, увидев, что тот другой рукой зажимает рану, изо всех сил пнул носком сапога прятавшегося на дне лодки француза:

— Вставайте и займите его место! Быстро! Если хотите остаться в живых.

Француз тут же поднялся, сел на поперечную скамью и взял в руки весло. Джулиан повернулся к другому гребцу:

— Скажите Джеку, чтобы он отвел яхту подальше от берега и ждал нашего сигнала. Понятно?

Тот утвердительно кивнул головой. Тогда Джулиан перевел взгляд на своих друзей:

— Быстро, все в воду. Только тихо. Их слишком много, поэтому единственная наша надежда — на внезапность.

Мужчины сбросили с ног тяжелые сапоги и сложили на дно лодки плащи, шпаги и пистолеты, оставив себе лишь острые кинжалы. Затем они осторожно соскользнули в воду. В этом месте было уже глубоко, к тому же пришлось бороться с подводным течением, но под покровом темноты всем четверым удалось благополучно и, главное, незаметно добраться до берега.

Эстэф злобно выругался, увидев, что его план наполовину рухнул. Ничего сделать уже было нельзя. Хотя шлюпка находилась еще в пределах досягаемости мушкетного выстрела, ее почти полностью поглотила тьма. В ночном мраке преследование представлялось совершенно бессмысленным.

Зато в руках у него осталась Даниэль. Почему она в последний момент выпрыгнула из лодки, Эстэфа не интересовало. Птичка попала в клетку, а это было главное. И он быстрыми шагами направился к ней, по пути вытащив из кармана скомканный лоскут материи.

Три рослых гвардейца с величайшим трудом связали руки Даниэль за спиной, однако унять ее ядовитый язык так и не смогли. Поток отборной площадной брани обрушился на них, а когда Эстэф подошел совсем близко, он получил плевок в лицо.

— За это вы заплатите мне чуть позже, — злобно улыбнулся он, вытираясь тыльной стороной ладони. И вдруг крепко прижал скомканный лоскут к носу и губам Даниэль. Сладкий, дурманящий запах хлороформа мгновенно затуманил ее сознание. Последнее, что она запомнила, была улыбка Эстэфа и его бесцветные глаза. Но они уже не были похожи на рыбьи: так смотрит на свою жертву готовая к броску кобра…

Прятавшиеся за утесом друзья Данни не могли видеть подробностей этой омерзительной сцены. Но в любом случае они были бессильны что-либо сделать. Четверо с кинжалами в руках против одиннадцати хорошо вооруженных гвардейцев… Слишком неравными оказались бы силы, ввяжись они в бой.

Только когда Эстэф и его люди поднялись на самую вершину утеса, четверо англичан рискнули выйти из своего укрытия и, прячась за большими валунами, осторожно последовали за ними. Они наблюдали, как французы сели на коней, как привязали поперек седла Эстэфа потерявшую сознание Даниэль, а затем поскакали в глубь тянувшегося от самого берега поля.

— Они не собираются сразу же возвращаться в Париж, — задумчиво сказал Джулиан. — Это дает нам надежду. Хотя мы мало что можем сделать без одежды и лошадей, но теперь нам, по крайней мере, известно, в каком направлении они поскакали. Найти же одиннадцать вооруженных всадников в таком уединенном месте, как это, будет нетрудно.

— Но что с Данни? — встревожено спросил Тони.

— Если бы Эстэф хотел ее просто убить, он бы это уже сделал. И уж во всяком случае, не стал бы таскать у себя за спиной бездыханное тело. Скорее всего у него имеются в отношении графини Линтон еще какие-то планы. А пока он будет держать ее взаперти. Но где? Вот это нам и надо в первую очередь выяснить. Потом мы попытаемся освободить Данни. Теперь идемте в поселок, заберем у Леграна наших лошадей и попытаемся найти приличную одежду.

Речь Джулиана была до того здравой, что никто и не подумал с ним спорить. В рыбацком поселке у них уже были друзья, готовые оказать гостеприимство всей четверке. Естественно, потом хозяевам будет щедро заплачено. Итак, переодевшись и получив лошадей, они уже через час-другой собирались пуститься вдогонку за похитителями Даниэль…

…Графиня Линтон очнулась от ощущения, словно ее бьют тяжелым молотком по голове. Удары ритмично следовали один за другим, и после каждого казалось, что череп вот-вот расколется. Острый приступ тошноты заставил ее уткнуться головой в подушку: хлороформ все еще действовал. Никакого другого движения Даниэль сделать не могла, поскольку руки ее были накрепко связаны за спиной. Полежав так несколько минут, она снова потеряла сознание.

В следующий раз Даниэль пришла в себя оттого, что кто-то омывал теплой водой ее лицо, отводил упавшие на лоб волосы и, поддерживая ладонями голову, вытаскивал из-под нее залитую рвотой подушку.

— Тошноты больше не будет, — донесся откуда-то издалека голос Эстэфа. — Оставьте ее в покое, пусть она немного отдохнет. А вы пока можете идти. Когда будет нужно, я позову.

Даниэль слегка приоткрыла один глаз и увидела, что эти слова относятся к молоденькой девушке с очень усталым лицом.

Девушка что-то пробормотала и вышла из комнаты. За дверью сразу же раздался визг: видимо, два стоявших там гвардейца не упустили случая ее облапать…

Даниэль снова опустила веки. Когда же через несколько минут она опять открыла глаза, то увидела устремленные на нее змеиные зрачки Эстэфа. Он склонился над ней со свечкой в руках. Капля горячего воска упала Даниэль на переносицу. Она вздрогнула и резко отвернула голову.

— А, вам неудобно, крошка! — рассмеялся Эстэф и, взяв ее двумя пальцами за подбородок, опять повернул лицом к себе.

— Напротив, сэр, мне очень удобно, — ответила Даниэль, пытаясь улыбнуться.

— Ничего, крошка. Нам предстоит еще много восхитительных развлечений. Вы будете очень сговорчивой после того, как еще некоторое время побудете в таком положении.

И негодяй вышел из комнаты, унеся с собой свечку. Даниэль снова осталась одна в своей мрачной тюрьме. Постепенно глаза привыкли к темноте, и она заметила тоненькую полоску света, пробивавшуюся сквозь щель между закрытыми ставнями, и такую же светлую полоску под дверью. Но больше ничего видно не было, кроме тощего матраца, служившего ей постелью. И еще нестерпимую боль причиняли веревки, стягивавшие запястья рук. Мокрые бриджи неприятно прилипали к бедрам.

Все же Даниэль уснула, чтобы через некоторое время проснуться от естественного позыва организма. Однако облегчить себя было негде, а со связанными за спиной руками — попросту невозможно. Первой мыслью Даниэль было позвать кого-нибудь, но она тут же вспомнила все, что говорили об Эстэфе в Париже. Если эти рассказы были правдой, то ее сегодняшнее унижение — выходка отъявленного садиста. А значит, любое признание своей слабости или обращение за помощью лишь еще более ожесточит его.

Желая отвлечься от естественных позывов, Даниэль принялась размышлять, какие еще причины могли толкнуть Эстэфа на подобное обращение с ней. Будь граф просто агентом революционного комитета, он мог бы схватить их всех еще в Париже. Кроме того, он появился на горизонте задолго до ее первой самостоятельной поездки во Францию; рассказывал Джастину о дружбе их отцов, затем появился в Лондоне, предложив ей свои услуги. Но что настораживало Даниэль больше всего, так это неприязнь к нему Линтона с самой первой встречи. Неприязнь, которую Джастин так и не смог себе объяснить…

Снова открылась дверь, и при блеснувшем на секунду в прихожей свете Даниэль узнала девушку, приходившую несколько часов назад.

— Мадам? — раздался ее мягкий, негромкий голос.

— Слушаю вас, милая.

— Мне разрешили развязать вам руки, если вы желаете воспользоваться ведром или немного поесть.

— Во имя милосердия, сделайте это! — взмолилась Даниэль.

— Хорошо. Но не пытайтесь… За дверью стоят гвардейцы… Даже если вы…

— Я никуда не убегу, милая.

Девушка наклонилась над ней и развязала руки. Даниэль с благодарностью на нее посмотрела:

— Спасибо.

Она растерла онемевшие запястья и расправила плечи. Затем справила нужду. Жизнь сразу показалась не такой ужасной.

— Будете есть? — спросила девушка. Даниэль бросила взгляд на кусок сыра, кружку с водой и отрицательно покачала головой.

— Когда вы снова придете? — спросила она.

— Не знаю. Наверное, когда он мне прикажет.

— Понятно. Вы можете сказать, где я сейчас нахожусь? Все еще в Бретани?

— Да, мадам. В пяти милях от берега пролива. Этот дом принадлежит моему отцу. Он предоставил его графу за приличную сумму. Граф оплатил также и мои услуги, поэтому теперь я не могу его ослушаться. Если он выкажет недовольство, то отец меня изобьет. Тогда я не смогу в следующий раз что-нибудь для вас сделать.

— Не бойтесь, милая. Я вас не подведу. Как вас зовут?

— Жаннет. Миледи, если вы не будете есть, то мне придется…

— Понимаю.

Даниэль присела на своем жестком матраце, и Жаннет снова связала ей за спиной руки.

— Я постаралась сделать не слишком тугой узел… Но слабее — не могу.

— Спасибо.

Вновь тихонько скрипнула дверь, и Жаннет ушла. Даниэль задумалась. Итак, она заперта в темной комнате сельского дома в пяти милях от Ла-Манша. В ее импровизированной камере нет ничего, кроме этого матраца, помойного ведра и низенького столика в дальнем углу, до которого ей все равно не добраться. Бежать отсюда невозможно. Боже, сколько раз ей приходилось буквально ходить по краю пропасти! Но в такое ужасное и безнадежное положение Даниэль попала впервые…

Прошло еще около шести часов, и на пороге комнаты возник Эстэф со свечкой в руках. Укрепив ее на столике, он подошел к Даниэль:

— Итак, крошка, вы все еще не испытываете никаких неудобств?

— Никаких, сэр.

— Неправда. Мокрая одежда никак не способствует комфорту.

Он наклонился и бесцеремонно похлопал Даниэль по мягкому месту. От возмущения у нее

перехватило дыхание. Но Эстэф, не обращая на это внимания, принялся расстегивать пуговицы на ее рубашке. Даниэль сжалась, как пружина, и, резко распрямившись, ударила Эстэфа ногами в живот. Тот вскрикнул от боли и отскочил на шаг.

— Этого вам не стоило делать! — вкрадчиво сказал он и вдруг наотмашь ударил Даниэль по лицу.

Слезы брызнули у нее из глаз, на разбитых губах почувствовался соленый привкус крови.

— Предпочитаете, чтобы вас раздели мои люди? — прошипел Эстэф. — Будьте уверены, они сделают это с превеликим удовольствием.

Он с силой дернул за воротник рубашки, разорвал ее пополам и долго изучал обнаженную грудь Даниэль. Затем стал стаскивать с нее мокрые бриджи. Она лежала неподвижно, понимая бесполезность сопротивления. Это вывело Эстэфа из себя.

— Даже не желаете оказать мне сопротивление? — вновь зашипел он, ощупывая все ее тело. — Ну ничего! Еще немного, и вы приползете ко мне сами!

Даниэль собрала оставшиеся силы и чуть слышно спросила:

— За что? Что я вам сделала?

Эстэф злобно усмехнулся:

— Вы лично не сделали мне ничего. Но отец вашего мужа обесчестил мою мать. Я дал клятву отомстить за это оскорбление и орудием своего мщения избрал вас. Скоро сюда в поисках исчезнувшей жены заявится ваш муж, но к тому времени графиня Линтон станет послушной игрушкой в руках графа д'Эстэфа, в чем ваш супруг будет иметь возможность убедиться. Затем я его убью.

Даниэль облизнула кровь с разбитых губ и с сарказмом в голосе произнесла:

— Вы не учли одного, сэр. Мой муж погиб. Уильям Питт сообщил мне об этом незадолго до нашего отъезда во Францию. Вы можете делать со мной все, что захотите. Но граф Джастин Линтон уже не узнает об этой изощренной мести Ролана д'Эстэфа его дому.

Новый сильный удар по лицу свалил Даниэль на матрац. Эстэф поднял с пола ее разорванную одежду, взял со стола оплывавшую свечу и вышел, оставив в темной комнате свою голую, истекающую кровью жертву.

Глава 22

Джастин почувствовал, как сильно забилось его сердце на последнем повороте к Мервенуэю, умытому свежей утренней росой. Был последний день октября. Деревья вдоль аллеи стояли в медно-красном осеннем наряде, готовые сбросить его при первом сильном порыве ветра.

Подъехав к столь памятному для него и Даниэль камню, Линтон заглянул через стену в сад. Его глаза сразу же засветились нежностью и любовью. По зеленой траве на крепких загорелых ножках бежал его уже шестнадцатимесячный сын. Он догонял свою новую няню — молодую симпатичную девушку, которую звали Мадди.

— Ники! — крикнул Джастин, спрыгивая с лошади и одним махом перепрыгивая через невысокую каменную ограду.

Ники и Мадди дружно посмотрели на него. Румянец на лице девушки сразу же сменился мертвенной бледностью, как будто она увидела привидение.

— Милорд? — неуверенно спросила она. — Это действительно вы? И живой?

— Как будто живой, Мадди. По крайней мере, мне так кажется. А ты помнишь своего папу, сынок?

Он присел перед Николасом и протянул к нему руки.

— Папа? — переспросил малыш, очень серьезно глядя на Джастина. Но тут же его маленькое личико озарилось лучезарной улыбкой. Последний раз он видел отца полгода назад, однако каждый вечер перед сном Мадди, бабушка и дедушка показывали ему портреты папы и рассказывали о нем.

— Папа! — повторил Ники и бросился Джастину на шею. Тот обнял сына и покрыл поцелуями пухленькие, покрытые здоровым румянцем щечки. Потом поднялся, держа малыша на руках, и с нежной улыбкой еще раз посмотрел на него:

— Ну а теперь пойдем и поищем маму.

— Мама… лодка… — И Ники показал ручонкой в сторону моря.

— Что?!

Граф нахмурился и перевел взгляд на Мадди, которая молча потупила взор. Линтон почувствовал неладное.

— Я возьму Ники, и мы с ним сейчас подъедем к дверям дома.

Он посадил малыша в седло и сел сам, придерживая Николаса одной рукой. Тот гордо осмотрелся по сторонам с выражением беспредельного счастья на личике…

Всадники выехали на ведущую к парадному входу аллею и поскакали к дому. Николас весело смеялся, что-то лепеча на своем непонятном детском языке. Джастин рассеянно слушал эту милую болтовню, думая о своем.

Уже делая доклад о своей поездке премьер-министру, он подметил непонятную уклончивость в поведении Питта. На вопрос, получает ли он информацию от Данни, премьер неуверенно ответил, что Даниэль, видимо, все время проводит в Корнуолле. Сейчас Джастин вспомнил эту сцену. Значит, Питт что-то знал и не хотел его расстраивать…

…Чарльз Марч провел Линтона в библиотеку и плотно закрыл дверь.

— Выпейте вина, Джастин, а потом я вам все расскажу, — сказал он, наполняя бокалы.

Линтон слушал молча, смотря из окна на осенний сад и серую полоску моря. Когда же Марч кончил рассказ, подошел к столу и рассеянно наполнил свой опустевший бокал.

— Так вы говорите, что она уже в третий раз туда поехала? — задумчиво спросил он.

— Да, Джастин. Но они никогда не оставались там так долго. Обычно укладывались в пять, самое большее в шесть недель. Иногда возвращались и раньше. Такая задержка — впервые. Конечно, могла испортиться погода, поздней осенью такое случается сплошь и рядом. Капитан Джек — слишком опытный моряк, чтобы рисковать кораблем. И возможно, «Девушка из мечты» пережидает где-то у французских берегов. Правда, не исключено и другое. Может быть, с группой случилось нечто такое, что воспрепятствовало их возвращению к назначенному сроку на берега Бретани.

— Да, — мрачно отозвался Джастин, — не надо иметь очень богатого воображения, чтобы представить себе возможность любой трагедии в этом безумном городе. Зная свою жену, я должен был предвидеть подобный поворот событий!

— Мы делали все возможное, чтобы отговорить Даниэль от этих поездок, — сокрушенно покачал головой Чарльз, — но не смогли. Конечно, моя вина здесь очевидна…

— Ерунда! — грубо оборвал его Джастин. — Вы абсолютно ни при чем, Марч. Легче остановить горную лавину, чем Даниэль, если что-то взбрело ей в голову. Сейчас нам остается только одно — ждать возвращения «Девушки из мечты». Если ваши предположения относительно осторожности капитана Джека верны, яхта должна появиться здесь не позже чем к концу этой недели. Если Джек приплывет один, тогда я сам поеду на поиски. Думаю, что за зиму все же можно будет выгадать пару спокойных дней и благополучно высадиться.

Сколько времени она уже находилась в подобном состоянии? Даниэль сбилась со счета. Последним издевательством Эстэфа была надетая ей на глаза повязка. Он хотел лишить свою жертву возможности видеть даже полоски света, проникавшего в комнату через щели ставен и под дверью. Но Даниэль была даже рада этому. Повязка помогала скрыть от мучителя страх, таившийся в ее глазах.

Теперь она могла догадываться о чьем-то присутствии рядом только по стуку открываемой и закрываемой двери. Все остальное время в комнате стояла мертвая тишина. Порой она чувствовала, что ее мучитель в комнате, но он оставался совершенно неподвижным. В такие моменты Даниэль хотелось кричать, кататься по полу, даже просить Эстэфа еще раз ее ударить. Лишь бы разорвалась эта жуткая, обволакивающая все тело тишина! Даниэль по-прежнему лежала на своем матраце совершенно голой; в последнее время у нее были связаны даже ноги.

Иногда Эстэф разражался страшным, нечеловеческим смехом. Но еще чаще трогал и щипал ее тело, намекая на то, что ожидает графиню Линтон в недалеком будущем.

Жаннет приходила редко и очень ненадолго. Девушке было категорически запрещено снимать повязку с глаз узницы. Она лишь помогала ей справлять нужду. От еды Даниэль решительно отказывалась.

Правда, графине Линтон разрешалось с помощью все той же Жаннет умываться и даже один раз вымыть голову. Очевидно, Эстэф не был совсем равнодушен к телу Даниэль и хотел видеть его чистым…

…О своих друзьях Даниэль думала постоянно. Она была уверена, что Джулиан и остальные уже благополучно вернулись в Англию или же находятся на пути домой. Ведь для того чтобы переплыть пролив, требовалось дня два-три. Ее же заключение, несомненно, длилось куда дольше!

Обвинять друзей в том, что они не попытались ее освободить, было бы несправедливо. Капитан Джек не мог так долго стоять на якоре вблизи французских берегов. Во всяком случае, как он сам в свое время предупреждал Даниэль, «Девушка из мечты» должна была выйти в море не позднее конца последней недели октября.

Даниэль считала все это понятным и объяснимым. Но все же очень часто горячие слезы катились по ее щекам, капая на матрац…

На самом деле с момента заточения графини Линтон в темной грязной комнате прошло всего-навсего тридцать шесть часов. За это время Джулиан и его друзья сумели раздобыть сухую одежду, получить своих лошадей у Леграна и сейчас пытались найти место заключения Даниэль. В том, что она жива и находится под стражей, никто из них не сомневался.

Сельские жители Бретани вообще крайне осторожны по отношению к незнакомцам и в разговорах с ними предпочитают отмалчиваться. Однако на этот раз быстро облетевшая всю провинцию молва об англичанах, выходящих из моря и туда же возвращающихся, была доброй. Говорили о том, что эти люди не только никогда и никого не обидели, но, наоборот, всегда помогали попавшим в беду. Одновременно вспоминали француза, который впервые появился здесь с группой вооруженных сообщников несколько недель назад. Они прошлись по рыбацкому поселку, шаря глазами по сторонам явно в поисках молодых хорошеньких девушек. Жители, поняв их намерения, заперли всех девочек в возрасте старше десяти лет по домам и пригрозили пришельцам расправой.

Во всем поселке нашелся только один человек, клюнувший на обещания парижан заплатить куда больше, чем он мог заработать ловлей рыбы или обработкой здешней неблагодарной земли. Его звали Бетран Билль. Он был вдовцом и имел трех дочерей, которые и содержали дом в относительном порядке. Обращался Билль с ними из рук вон плохо и часто угощал ремнем. Причем нередко без всякой вины.

И вот Бетран Билль за солидную плату предложил главарю этой банды графу д'Эстэфу маленький домик у дальней границы своих угодий. А заодно и младшую дочь в качестве служанки. Девушке было четырнадцать лет, и она отличалась редким послушанием. Эстэф согласился.

Однако прошло немногим более суток, и Биллю пришлось пережить несколько неприятных минут. Он стоял на заднем дворе у колодца и при помощи двух старших дочерей старательно смывал с себя грязь после полевых работ. Неожиданно к нему подъехали четыре всадника и вежливо осведомились, не его ли имя — Бетран Билль. Вместо того чтобы спокойно ответить, Билль стал браниться, угрожая спустить на незнакомцев собаку. Джулиан и его друзья — это были они — не ожидали подобного приема, ведь на этот невзрачный дом им указали вполне уважаемые в поселке люди.

Между тем Бетран не унимался. Потерявший терпение Джулиан сделал знак остальным, и в следующий момент на Билля обрушился водопад ледяной воды из его же колодца. Тони и Филипп держали незадачливого хозяина за руки, а Джулиан поливал его из ведра на глазах испуганных дочерей. Наконец Билль сдался и рассказал все, что ему было известно об отряде французов и содержавшейся взаперти женщине…

Они ехали молча, пока вдали не показался домик, стоявший на самой границе земель Билля. Там, судя по информации, выпытанной у хозяина, расположилась вся банда Эстэфа вместе с их узницей.

— Слезаем с лошадей и дальше идем пешком, — нарушил молчание Джулиан. — Их одиннадцать человек, включая Эстэфа. Все вооружены мушкетами. И нельзя забывать о дочери этого Билля. Черт ее знает, может, она такая же, как ее отец.

В полумиле от домика на берегу ручья росли деревья. Привязав к ним лошадей, четверо англичан подкрались к дому как можно ближе и затаились в кустах.

— Будем ждать и наблюдать, — шепнул своим спутникам Джулиан.

Ждать и наблюдать пришлось очень долго, едва ли не до самого вечера. Оказалось, что люди Эстэфа расположились в амбарах, пристроенных к правому углу дома.

Каждые четыре часа двое гвардейцев входили в дом, а двое — выходили оттуда. Через двор постоянно бегала девочка в поношенном платьице. Она носила в амбары продукты и воду из колодца.

Наконец во дворе появился Эстэф и с сумрачным видом стал расхаживать взад-вперед. Он начинал нервничать. Упрямая маленькая идиотка делала ему просто микроскопические уступки. Если вообще уступала. Но она была слишком хороша, даже совершенна, чтобы прибегать к грубому насилию. Это не принесло бы Эстэфу удовлетворения: он хотел, чтобы Даниэль приползла к нему на коленях сама. Но раздетая донага, связанная по рукам и ногам, лежащая в темной комнате на жестком матраце, графиня Линтон и не думала сдаваться.

Весть о смерти ее мужа хотя и привела Эстэфа в ярость, но не заставила отказаться от планов в отношении самой Даниэль. Напротив, желание обладать ею превратилось у графа в навязчивую идею.

Эстэф приказал одному из гвардейцев привести из конюшни его лошадь. Он решил в сопровождении двух солдат проехаться по берегу моря в надежде немного успокоиться.

Когда стук копыт затих вдали, Джулиан повернулся к друзьям и шепнул:

— Надо не упустить момент. Четверо против восьми — самый лучший вариант, на который мы можем надеяться. Причем встретят нас лишь шестеро, двое остальных сторожат Даниэль.

— Почему бы нам не поджечь стог сена? — предложил Тони. — Кстати, я еще с детства хотел посмотреть, как он горит.

— Неплохая идея! — усмехнулся Джулиан. — Поджечь стог и посмотреть, сколько из него вылезет клопов… Тс-с-с. Смотрите!

В дверях появилась дочка Билля. Она бросила быстрый взгляд в сторону амбаров и, пробежав через двор, исчезла за низкой каменной стеной. Филипп, пригнувшись, бросился за ней. Добежав до конца стены, он увидел, что девушка вот-вот скроется в начинавшейся прямо за домом чахлой рощице.

Жаннет, услышав за спиной чьи-то шаги и тяжелое дыхание, побежала еще быстрее. Поняв, что ему не догнать девушку, Филипп крикнул:

— Остановитесь! Я не сделаю вам ничего дурного!

Жаннет остановилась, казалось, удивленная странным акцентом незнакомца. Она тяжело дышала. Филипп протянул к ней руку:

— Что с миледи? Мы хотим ее спасти. Вы поможете нам, пока графа нет в доме?

— Они убьют меня…

— Не убьют, потому что вы уедете с нами.

— Из Франции? Насовсем?

— Да. — Заметив, как в испуге раскрылись глаза Жаннет, Филипп поспешно добавил: — Не бойтесь. Мы обещаем, что вам будет там очень хорошо.

За свои четырнадцать лет Жаннет никогда не знала ласки. Так же, как и две ее старшие сестры. Отец воспитывал их ремнем. Поэтому с ранних лет девочка поняла, что ее реже станут бить, если она научится держать язык за зубами. И вдобавок будет беспрекословно подчиняться и не задавать лишних вопросов. Но где-то в глубине души Жаннет верила, что существует другой мир — светлый, совсем не похожий на окружающее ее царство зла и жестокости. И вот перед ней стоял красивый молодой человек, жал ей руку и предлагал уехать отсюда. Он говорил так мягко, с такой доброй улыбкой. Совсем такой, как у миледи, лежащей сейчас в той страшной, темной комнате…

— Что вы хотите от меня? — шепотом спросила она.

— Сведений о пленнице. Нам надо знать, где заперта миледи и как туда пройти. Остальное мы сделаем сами. Вы пойдете сейчас со мной?

Жаннет утвердительно кивнула и с готовностью последовала за Филиппом.

Джулиан задал ей те же самые вопросы, и она подробно ответила на каждый. Миледи находится в комнате, расположенной в передней части дома. У двери стоят двое вооруженных гвардейцев. Сама миледи не ранена, но очень слаба, так как с самого начала своего заключения отказывается принимать пищу. Кроме того, она лежит голой на грязном матраце, связанная по рукам и ногам.

Жаннет подробно описала также расположение комнат в доме и время смены гвардейцев у дверей миледи.

— Очень хорошо, — заключил Джулиан, когда девушка закончила. — Друзья, у нас очень мало времени. Надо управиться до возвращения Эстэфа. Вы поджигаете стог сена и берете на себя шестерых гвардейцев. Я же постараюсь управиться с часовыми и освободить Дани.

— Милорд, — прошептала Жаннет, — я, возможно, могла бы вам помочь. Эти двое… которые стоят у дверей… Они… они проявляют интерес ко мне.

— Вы хотите этим воспользоваться? — спросил Джулиан также шепотом.

— Да, милорд. Вы ведь будете рядом?

Джулиан утвердительно кивнул головой и обратился к своим друзьям:

— Трое против шестерых. Справитесь?

— Несомненно, — ответил Уэстмор. — А я для начала подпалю стог. Дым окутает весь дом, и ничего не будет видно. К тому же уверен, что гвардейцы запаникуют от неожиданности…

Не прошло и десяти минут, как от стоявшего во дворе большого стога сена повалил дым, мгновенно наполнивший амбары. Объятые ужасом гвардейцы выскочили на улицу и с безумными криками начали метаться по двору. Когда на них бросились трое англичан с кинжалами, они уже не могли оказать никакого сопротивления.

Еще за несколько минут до того, как Уэстмор поджег стог, Джулиан расправился со стоявшими на карауле у двери двумя гвардейцами. Сначала в прихожей появилась Жаннет и многозначительно посмотрела на обоих, что означало: пока графа нет, я к вашим услугам. Те не преминули воспользоваться заманчивым предложением. Оба сразу подошли к девушке, и один уже протянул руку, чтобы расстегнуть пуговицы на ее блузке. При этом они так увлеклись, что не заметили подкравшегося к ним сзади Джулиана. Дважды блеснул кинжал, и все было кончено…

Молодой человек распахнул дверь и вошел в комнату.

— Черт побери, где она? — спросил он Жаннет, вглядываясь в темноту. Услышав знакомый голос, Даниэль попыталась приподняться, но стягивавшие руки и ноги веревки не позволили ей этого сделать.

— Кузен, это вы?! — в изумлении слабо вскрикнула она.

— Да, я.

Он сорвал с себя плащ, прикрыл голое тело кузины и только после этого разрезал кинжалом путы.

— А глаза? — напомнила Даниэль.

Джулиан снова чертыхнулся и снял с ее лица повязку. Даниэль что-то хотела сказать, но он опередил ее:

— Разговоры потом. Сейчас у нас слишком мало времени. До того мало, что мне придется понести вас на руках.

— Хорошо, друг мой. Но как быть с Жаннет? Мы не можем ее здесь оставить!

— Она поедет с нами.

— Да, мадам, — подтвердила девушка, — это уже решено. Кстати, у меня есть кое-какая верхняя одежда. Окажите мне честь надеть ее. Правда, размер для вас чуть-чуть великоват, но сейчас это не имеет значения — на улице холодно и дует сильный ветер.

И Жаннет вручила Даниэль сверток. Джулиан отвернулся, пока происходило переодевание, но при этом не переставал торопить. Затем он поднял Даниэль на руки и вышел с ней во двор к общей радости ожидавших там друзей.

— Сейчас надо поджечь амбары, — распорядился Джулиан. — Возможно, этот огонь увидит Джек и поймет, что мы даем ему сигнал.

— Но огонь может увидеть и Эстэф, — с сомнением заметил Тони.

— Это уже не страшно. Нас теперь четверо против троих.

— Извините, Джулиан, но нас — пятеро. Я не такая слабая, какой кажусь. И если у вас есть лишняя шпага, мне хотелось бы самой свести счеты с Эстэфом.

— Не время и не место! Кстати, я попрошу вас не открывать рта, пока мы не попадем на борт «Девушки из мечты».

— Если она еще здесь, — мрачно заметила Даниэль.

— Да замолчите же! — оборвал ее Джулиан. — Мрачные пророчества еще никогда и никому не помогали!

Даниэль не обиделась на резкий тон кузена. Она отлично понимала, что нервы у того взвинчены; дни ее заточения стали страшным испытанием и для всех остальных ее помощников…

Между тем капитан Джек с большой неохотой решился наконец сниматься с якоря в тот же вечер, воспользовавшись приливом. Он предпочел бы сделать это на следующее утро, но пассажиры категорически требовали отплытия и не желали ждать больше ни часа. И вот по мере приближения темноты Джек все чаще посматривал на берег, надеясь увидеть долгожданный сигнальный огонь. Его возмущало, что спасенные от гильотины французы вместо благодарности постоянно канючат и выражают недовольство. Иногда в голову капитану приходила даже крамольная мысль: стоило ли им всем рисковать жизнью ради спасения людей, думающих только о собственной шкуре и готовых покинуть в беде своих же спасителей?

Неожиданно вдали, на берегу, он увидел какую-то вспышку. Она не походила на привычный сигнал, но все же… Вряд ли это мог быть пожар. На сыром, насквозь продуваемом ветрами берегу возможность пожара была практически исключена, так как жители охраняли любой предмет или сооружение, способные загореться. А огонь тем временем разгорался все сильнее. Если это все же сигнал, необходимо срочно выслать к берегу шлюпку с двумя гребцами и приказать им ждать на условленном месте. Джек подумал еще несколько мгновений и… отдал приказ спускать лодку. Сам он принялся расхаживать взад-вперед по палубе, не обращая внимания на задаваемые по-французски вопросы пассажиров, желавших непременно знать, что случилось…

— Лошадей мы оставим здесь, — предложил Джулиан. — Они либо сами найдут дорогу домой, либо их кто-нибудь подберет.

Он спрыгнул с лошади и помог спуститься на землю Даниэль. Потом глубоко вздохнул и сказал виноватым тоном:

— Извините, Данни, но я не смогу нести вас на руках по этому крутому спуску.

— О, как это недостойно звучит! — шутливо ответила Даниэль, чувствуя, что может спуститься на берег и без посторонней помощи.

Но Джулиан не понял шутки и раздраженно проворчал:

— Простите меня, Данни, но всему есть предел. Моим силам тоже. И потом, хочу сказать вам прямо: нам сильно повезет, если мы выберемся отсюда живыми. И уж наверняка никто из нас впредь не согласится на подобную авантюру!

Даниэль промолчала. Во время своего заточения она пришла к твердому решению — убить Эстэфа. Но зная, что Джулиан непременно осудит столь кровожадные мысли, Данни оставила их при себе.

— Слава Богу! Шлюпка! — радостно воскликнул Филипп. — Джек все-таки заметил наш сигнал. Вот это удача!

…Через полчаса капитан Джек, облегченно вздохнув, отдал приказ поднять якорь. Надо было торопиться. Небо стало сумрачным, тучи спускались все ниже, ветер крепчал, а в открытом море грозил перерасти в настоящую бурю. Оставшаяся за кормой тонкая полоска земли также не обещала безопасного убежища в случае урагана: подводные рифы и мели не дали бы «Девушке из мечты» даже близко подойти к берегу. Оставался один путь: вперед, на север. Пусть даже путешествие будет нелегким. Джек на секунду задумался: каково придется пассажирам в их маленьких каютах на нижней палубе?..

Джастин ходил из угла в угол по гостиной дома в Мервенуэе, чувствуя свое полное бессилие. На душе у него было тяжело. Сердце сжимала тоска.

Пока «Девушка из мечты» не вернется, Линтон не мог строить никаких планов. Единственным утешением оставался сын, которого он почти не спускал с рук. Но и маленький Ники постоянно спрашивал о том, где его мама и когда вернется. И они часами сидели в розарии, с тоской смотрели на недоброе осеннее море и ждали…

Лавиния сокрушенно наблюдала за Линтоном, с которым была теперь кровно связана правнуком. Миссис Марч очень полюбила Джастина и не могла спокойно видеть его страдания, но облегчить их было не в ее власти.

Вечером все семейство, как обычно, поужинало, после чего Ники был облачен в ночную рубашку и после трогательного прощания уложен спать. Перед сном Джастин рассказал малышу несколько сказок, которые помнил еще с детства. Потом он тихо затворил дверь детской и вернулся в гостиную. Часы показывали уже девять.

— Может, сыграем в карты? — предложил Чарльз жене.

— Почему бы и нет? — с готовностью согласилась миссис Марч и вопросительно посмотрела на Джастина.

— Играйте без меня, мадам, — уныло ответил на ее немой вопрос Линтон. — Я сегодня плохой партнер. Извините…

Он отошел к горящему камину и сел в кресло.

Прошло минут десять, может быть, чуть больше. Неожиданно хлопнула парадная дверь. В холле раздались шаги, и чей-то раздраженный, но до боли родной голос проговорил:

— Хватит! Не испытывайте больше моего терпения. Я не виновата, что все мы промокли до нитки и вымазались, карабкаясь на берег. А если вы не умеете ценить гостеприимства, то можете плыть назад во Францию. Уверена, что мадам Гильотина с радостью раскроет вам свои объятия!

Сидевшие в комнате переглянулись, боясь поверить своим ушам. Но дверь в гостиную распахнулась, и на пороге действительно появилась Даниэль.

— Бабушка, — громогласно заявила она, не дав никому опомниться. — Я прошу прощения за доставленное беспокойство, но…

Тут Даниэль осеклась, увидев Линтона.

— Джастин? — ошарашено проговорила она, как будто не узнавая мужа, хотя за полгода он очень мало изменился. Только под глазами появились черные тени.

— Данни! Чертова кукла! Разбойница! — завопил Джастин, не думая о том, что подобными выражениями не стоит встречать обожаемую супругу после шестимесячной разлуки, супругу, которую он вдобавок считал уже мертвой. Но для нее эти слова прозвучали волшебной музыкой. Даниэль в два прыжка перелетела через комнату и бросилась в объятия мужа, не обращая никакого внимания на столпившихся у порога людей с измученными лицами и на своих радостно улыбавшихся помощников.

Джастин целовал ее, сжимал в объятиях, ощущая под руками знакомые очертания мягкого тела, чувствуя прикосновение ее теплых ладоней к своему лицу. Он сорвал с Даниэль шапочку и, увидев коротко остриженные волосы, схватил жену за плечи и принялся трясти:

— Как вы посмели туда поехать?!

— П-п-простите! — защищалась Даниэль, чувствуя, что ее голова вот-вот оторвется. — П-п-перестаньте!

— Негодяйка! Сорванец! Почему вы вся мокрая?

— Потому что на море было большое волнение и яхта не смогла войти в гавань. Пришлось добираться до берега на шлюпке. Мы сделали несколько рейсов, видите, как нас много. Но самое интересное, Джастин, что я больше не страдаю морской болезнью. Все эти дни на море стоял ужасный шторм, а мне было все нипочем! Даже ни разу не захотелось блев… Ой, бабушка, простите за грубость! Но вы должны понимать, что я сейчас чувствую!

Данни оставила мужа, чтобы обнять дедушку с бабушкой.

— А как Ники?

— С ним все хорошо. Он уже давно спит.

— Я сейчас к нему пойду. Только надо как-то устроить этих людей. Они валятся с ног от голода и усталости.

— Скоро все будет сделано, — постаралась успокоить внучку Лавиния. — Я сейчас приготовлю для них комнаты. А через полчаса в столовой устроим ужин.

— Спасибо, бабушка. Теперь — Жаннет. Пойдемте к тетушке Терезе. Она вас устроит, покормит и уложит спать, а я пока побуду в детской с сыном.

— Ну, нет уж! — властно сказал Джастин, решив, что пора вмешаться. — Сначала вы примете горячую ванну, оденетесь, а уж потом пойдете к Ники. Нельзя входить к ребенку в таком безобразном виде. Я сам пока отведу Жаннет к Терезе.

— Но… но ведь… — попробовала протестовать Даниэль.

— Дорогая супруга! Видимо, за мое столь долгое отсутствие вы забыли, что я не терплю непослушания!

Даниэль умолкла и вместе с Джастином вышла из гостиной. Очутившись за дверью, она тихо сказала:

— Я считала вас мертвым.

— А я вас, — почти шепотом ответил Линтон. — Мы больше никогда не расстанемся, дорогая. И все будем делать вместе.

— Да. Сейчас я пойду к себе мыться. Приходите ко мне. И поскорее.

— Только отведу Жаннет к тетушке Терезе.

Джастин нашел супругу сидящей в ванне и выслушивающей мягкие упреки от Молли за легкомысленное поведение. Но сев у дверей и посмотрев на обнаженное тело Даниэль, он прочел в ее глазах какой-то непонятный страх. Губы графини плотно сжались, и она машинально прикрыла ладонями грудь.

Это было нечто новое. Джастин нахмурился, не понимая, что случилось с женой за эти долгие месяцы разлуки.

Когда наконец французы разошлись по комнатам, Даниэль с друзьями остались в столовой. Они долго рассказывали Марчам и Линтону обо всех своих приключениях, но ни разу Даниэль не упомянула о том, как лежала голой в темной комнате и терпела издевательства Эстэфа. Джулиан и остальные участники поездки сразу поняли, что им тоже надо хранить молчание, тем более что всем были известны мотивы поведения Эстэфа. Только сама Даниэль могла открыть мужу всю правду. Задержку с возвращением им удалось объяснить беспорядками в Париже, капризами эмигрантов и плохой погодой на море.

Линтон почувствовал, что после этого рассказа его собственные приключения выглядят бледными и скучными. Собственно, и приключений как таковых не было. Просто его задержали в Петербурге, поскольку общество графа Линтона пришлось по вкусу российскому императору Александру . Джастин коротко рассказал об этом. Все внимательно слушали, но в конце рассказа Джулиан заметил, что Даниэль выглядит очень усталой, и посоветовал ей лечь спать.

Даниэль не стала возражать и только шепнула на ухо Джастину, что он может оставаться в столовой сколько захочет. Она же действительно чувствует себя совершенно измученной и хотела бы отдохнуть. Линтон утвердительно кивнул головой и, взяв жену за подбородок, нежно поцеловал в щеку. У Даниэль вырвался вздох облегчения.

Она взбежала по лестнице в спальню и, сбросив халат, залезла под одеяло. То, что Даниэль не могла себе представить даже в кошмарном сне, вдруг случилось наяву: она не только не могла заставить себя рассказать мужу о мерзких сценах между ней и Эстэфом в той страшной комнате, но панически боялась прикосновений Джастина, даже его взгляда на свое обнаженное тело. Даниэль сама чувствовала отвращение, когда случайно трогала под ночной рубашкой свою грудь, особенно соски.

Она не знала, что теперь делать. Притвориться усталой и спящей, когда Джастин придет к ней? А в том, что он придет, сомневаться не приходилось. Ладно, допустим, сегодня муж ей поверит. Ну а потом? Нельзя же водить его за нос каждую ночь!..

Линтон просидел в столовой еще полчаса и за это время успел многое узнать. В первую очередь о том, что происходило в Париже и как отреагировала Данни на случившееся. Но самое главное, он все время чувствовал какую-то недоговоренность в рассказах спутников Даниэль: от него явно старались что-то утаить. Причем Линтону казалось, что утаить хотят что-то очень важное и одновременно неприятное.

— Что ж, джентльмены, — сказал он. — Я желаю всем вам доброго утра и хорошего дня.

Джастин откланялся, вышел из столовой и поднялся на второй этаж. Он был задумчив, но

полон решимости. Каким-то чудом к нему вернулась жена, но уже не такой, какой была прежде…

В спальне Даниэль было темно, только догорающий камин отбрасывал багряные блики на стены. Джастин зажег две маленькие свечи и подошел к кровати:

— Вы же не спите, Даниэль. Не притворяйтесь. Жена что-то пробурчала и еще плотнее закуталась в одеяло, но Линтон решительным движением откинул его.

— Я хотел бы на вас взглянуть, — мягко сказал Джастин, присаживаясь на край кровати и стараясь перевернуть жену на спину. Она вздрагивала от прикосновений его мягких, нежных рук, но не так, как раньше… Совсем по-другому… Джастин положил ладонь на ее грудь, и Даниэль почувствовала непонятный страх, по ее коже поползли мурашки. Привычного страстного стона Линтон не услышал.

— Что с вами произошло? — тревожным голосом спросил он.

— Ничего. Просто прошло очень много времени… Я успела отвыкнуть…

Джастин взял руки Даниэль в свои и поднял их над головой жены.

— Не надо! — в ужасе закричала она. — Прошу вас…

Линтон поднялся с кровати и тихо сказал:

— Встаньте.

Даниэль не могла понять, что он намеревался с ней делать, поэтому продолжала неподвижно лежать.

— Встаньте! — повторил он уже более твердо.

Она послушно спустила ноги с кровати и встала. Джастин снял со спинки стула халат Даниэль и продел в рукава ее руки. Потом тщательно застегнул пуговицы.

— Пойдемте.

Он взял ее за руку, и они вместе спустились в столовую. Четверо друзей по-прежнему сидели за столом, играя в карты. Когда Джастин и Даниэль вошли, они подняли головы и внимательно, но с легким удивлением посмотрели на обоих.

— А теперь, — с мрачной торжественностью в голосе объявил Линтон, — я попросил бы всех вас честно рассказать, что произошло с моей супругой во Франции.

Карты легли на стол, а игроки все как один откинулись на спинки стульев. В комнате воцарилось тягостное молчание. Никто не осмеливался помочь графине в этом тяжком для нее разговоре с мужем.

— Благодарю, — мрачно произнес Джастин и повернулся к жене. — Теперь для меня совершенно ясно: что-то произошло. Поэтому не надо больше уклоняться от этого разговора, Данни. Вы можете рассказать мне все прямо здесь или наверху. В противном случае я буду вынужден расспросить остальных.

— Остальные знают только факты, Джастин. Но никто из них не пережил всего того ужаса. — Голос Даниэль задрожал. Она чуть помедлила и с мольбой посмотрела на мужа. — Я не хотела бы этого.

— Пусть так, — неожиданно мягким тоном сказал Линтон. — Но иногда приходится делать даже то, чего очень не хочется. Пойдемте наверх.

При общем молчании Даниэль с мужем вышли из столовой.

В спальне графиня снова сбросила халат и укрылась одеялом. Джастин разделся и тихонько лег рядом.

— Я слушаю, — спокойно сказал он…

Даниэль говорила долго и рассказала ему все. Под утро она заснула в нежных объятиях супруга, но граф Линтон ни на секунду не сомкнул глаз. Его переполнял гнев. Нет, он не успокоится, пока не поймает этого Эстэфа и не избавит мир от мерзкой бешеной собаки…

Глава 23

Прошло еще пять месяцев. За это время мир стал свидетелем казни короля Людовика XVI, сложившего голову под ножом мадам Гильотины при омерзительном улюлюканье толпы бывших подданных. Казнь французского монарха ознаменовала наступление в этой стране эры Царства Террора. Англия объявила Франции войну. Теперь любой англичанин был лишен возможности открыто ездить в соседнюю страну. Тайная деятельность Даниэль и ее группы стала в тысячу раз опаснее, нежели раньше.

Джастин целиком посвятил себя сыну и жене. Для него было огромной радостью замечать, что с каждым днем Даниэль относится к нему все более доверчиво. Граф Линтон терпеливо следил за постепенным оттаиванием жены и сдерживал свое нетерпение. И вот настал день, когда Данни стала отвечать на его любовь с прежней страстью. Она отпустила волосы, щеки ее округлились. И вся она стала выглядеть более зрелой, рассудительной, а потому еще более привлекательной.

Граф Линтон ни на минуту не забывал о данной себе клятве отомстить Эстэфу. Мерзкий образ обидчика постоянно стоял у него перед глазами. Но выполнению мести все время что-то мешало. Мало было политических преград, возникших в результате войны между странами-соседями, — добраться из Корнуолла до Бретани мешали еще и жестокие зимние штормы. К тому же Линтон никак не мог решиться сказать жене, что хочет рассчитаться с Эстэфом один на один, без ее участия.

Однажды такой разговор между супругами все же состоялся. Даниэль внимательно выслушала доводы мужа и ответила:

— Мы уже договорились, что все будем делать вместе. Хотя в случае с Эстэфом главную роль все же должна играть я, ведь именно меня унизил и оскорбил этот мерзавец. Но я согласна заняться этим делом всем вместе. Я имею в виду себя, вас и четырех наших друзей во главе с Джулианом. Вы как-то сказали, что именно наша сторона должна сделать первый ход. Вы совершенно правы. Эстэф этого никак не ожидает. Насколько мне известно, сейчас он занимает важный пост в Трибунале, и потому занят в основном тем, чтобы самому не попасть на гильотину. Это во Франции сейчас делается быстро. Следовательно, графу д'Эстэфу сейчас не до нас. Еще я знаю, что этот человек умеет ждать. Не сомневаюсь, что ему уже известно о том, где я и что со мной. Через своих шпионов в Англии он также знает, что вы благополучно возвратились из поездки в Россию. Он будет спокойно сидеть, выжидая удобного момента. Ему кажется, что мы вполне безопасно чувствуем себя на другом берегу Ла-Манша. Пусть так считает, тем неожиданнее будет наш удар. Пока кобра смотрит в другую сторону, самое время отсечь ей голову.

— И все же Эстэф должен принадлежать мне! — упрямо заявил Линтон.

— Хорошо. Вам или мне — рассудят время и обстоятельства. Во всяком случае, во Францию мы едем вместе. Договорились?

— А как же Ники?

— Он остается в надежных руках бабушки и дедушки.

— Вы уверены, что четверо наших друзей после недавних приключений в Бретани согласятся опять туда поехать?

— Ни секунды в этом не сомневаюсь.

— Но тогда вас было пятеро, а сейчас прибавлюсь я.

— Не имеет значения. Важно только, чтобы вы точно выполняли указания.

— Чьи же?

— Того, кого мы выберем главным.

— Кто это — «мы»?

— Вы, я, Джулиан и трое наших друзей, которые, наверное, уже ждут в столовой. Вы забыли, что пригласили их ужинать?

— В самом деле! Нам пора спускаться вниз.

Вся компания действительно уже собралась в столовой. Джулиан и остальные члены группы, пресытившись удовольствиями очередного светского сезона, проводили последние недели зимы в Корнуолле и чуть ли не ежедневно навещали Линтонов.

Предложение еще раз поехать во Францию было встречено почти с энтузиазмом.

— Мы как раз размышляли о том, когда совершить этот вояж, — удовлетворенно сказал Джулиан. — И очень хорошо, Джастин, что вы едете с нами. Будет кому удерживать Данни от неразумных поступков. В этом деле вы, граф, можете рассчитывать на мою полную поддержку. Однако я и мои друзья не можем не подтвердить полномочий графини. Она была и останется нашим руководителем. Надеюсь, все со мной согласны?

Остальные закивали головами. Даниэль слегка прикусила нижнюю губку, а Джастин с иронией посмотрел на жену…

…Через четыре дня «Девушка из мечты» снова отправилась к берегам Бретани. Графине Линтон пришлось вновь обрезать волосы, вызвав этим неудовольствие со стороны супруга, надеть бриджи и мужскую рубашку и снова превратиться в парижского бродягу.

К вечеру третьего дня путешествия они высадились в Бретани на старом месте возле утеса и прямо отправились к Леграну. Англичанам рассказали, что после пожара на ферме Бетрана Вилля Эстэф пришел в неописуемую ярость. Увидев, что его план окончательно рухнул, а жертва ускользнула, граф сразу куда-то исчез. С тех пор никто чужой в рыбацком поселке не появлялся.

— Видимо, как мы и предполагали, он вернулся в Париж, — сказала Даниэль. — В этих глухих местах мало знают о том, что происходит в стране, однако Эстэфа тут успели оценить по достоинству. Наверное, именно поэтому нам с готовностью дадут лошадей. Что до подвод, на этот раз нам вполне будет достаточно одной.

— А как мы въедем в Париж? — озабоченно спросил Филипп. — Наверное, теперь это будет сложнее.

— Не думаю, — уверенно возразила Даниэль.

Все произошло так, как она предсказала. До окраин столицы они доехали без всяких приключений. Никто не отважился задерживать и даже задавать вопросы пятерым санкюлотам и оборванному мальчишке, который отпускал сальные шуточки, вызывавшие всеобщий хохот. Когда они подъезжали к заставам, Даниэль исполняла перед гвардейцами свой ставший почти ритуальным танец. Видя самозабвенно танцующую жену, Джастин, как в прошлый раз Джулиан, был вынужден признать, что она зарыла в землю свой талант актрисы.

К воротам Святого Антония Даниэль с друзьями подъехали на исходе третьего дня путешествия. Мороз побежал у них по коже, когда они прямо с первых шагов попали в самую середину мрачной процессии, сопровождавшей несколько повозок с осужденными на площадь Революции. Повернуть назад в толпе, беснующейся в предвкушении кровавого зрелища, было невозможно. Вдобавок это могли счесть контрреволюционной выходкой, а даже за меньшие грехи во Франции в то время полагалась смертная казнь.

Даниэль наклонилась к уху Джастина и шепнула:

— Встретимся на ле Галль.

И, соскользнув с повозки, исчезла в толпе.

— Нет уж! — схватил графа за руку Джулиан, видя, что тот намерен броситься вслед за женой. — Вы ее все равно не найдете. Данни умеет утекать, как вода меж пальцев. Никто лучше ее не знает все парижские переулки. И, наконец, мой друг, вы рискуете привлечь к нам всеобщее внимание.

Джастин негромко выругался себе под нос, поняв, что придется ждать, пока последняя отрубленная ножом гильотины голова не скатится в корзину и толпа не разойдется.

Но милорд Линтон ошибся. Только через час после окончания чудовищного представления пятерым «санкюлотам» удалось попасть на площадь ле Галль. Никто, к счастью, не обратил внимания на их появление. Площадь была запружена жителями окрестных деревень, которые приехали в столицу не только поторговать, но и посмотреть на казни. Именно они составляли самую шумную и бесчувственную часть толпы, встречавшую аплодисментами каждую очередную отрубленную голову.

Даниэль спрыгнула с повозки не в последнюю очередь потому, что ей претило зрелище массовых публичных убийств. Но, уже оказавшись в толпе, она решила с пользой потратить время. В свой последний приезд в Париж Даниэль выяснила, что Эстэф живет в высоком многоквартирном доме недалеко от Нотр-Дам. Правда, она не знала, продолжает ли он жить там и сейчас. Данни решила проверить, и ей сразу повезло. Во дворе расположенного рядом здания суда сидела консьержка с бутылкой вина, видимо, решившая подышать вечерним воздухом. Это была неряшливая женщина с испитым усталым лицом, явно не слишком увлеченная исполнением своих обязанностей. Ничем особенно не занятая, она охотно угостила появившегося невесть откуда маленького оборванца стаканом воды и выслушала в благодарность подробное описание только что закончившейся казни. Свой рассказ Даниэль уснащала деталями, виденными еще в прошлый приезд, когда ей довелось присутствовать при этом кошмаре. Консьержка, которую звали мадам Жерар, жадно слушала своего юного собеседника. Постепенно разговор зашел о тех, кто арендовал квартиры в этом доме. Среди прочих имен всплыла и фамилия графа Ролана д'Эстэфа. Разболтавшаяся консьержка заметила, что граф — довольно странный субъект: из его апартаментов, расположенных прямо над ее комнаткой, постоянно доносятся какой-то непонятный шум, а иногда даже крики. Однако через минуту бедная женщина вспомнила, что месье Эстэф — член Революционного трибунала и даже друг Робеспьера. Спохватившись, она немедленно стала уверять, что граф Ролан — прекрасный человек, день и ночь работает на благо республики и отбирает земли у аристократов.

Не желая отставать от собеседницы, Даниэль тут же выразила свое восхищение работой Трибунала и прокляла аристократов на прекрасном жаргоне парижских улиц. Консьержка, уже немного опьяневшая от вина, к которому постоянно прикладывалась, одобрительно захихикала.

Однако солнце уже неумолимо клонилось к горизонту, и Даниэль впервые почувствовала беспокойство. Она совсем забыла, что находится в пасти льва! Пытаться обмануть Эстэфа своим маскарадным костюмом было бы наивно. Он узнает ее с первого взгляда, тем более что этот костюм ему очень хорошо знаком.

Даниэль поспешно простилась со своей новой подругой и пулей вылетела за ворота. Как оказалось, очень вовремя, потому что как раз в этот момент Эстэф, разговаривая с каким-то мужчиной, появился на углу улицы. Данни отпрыгнула назад и спряталась в оказавшейся, по счастью, рядом дверной нише. Сердце Даниэль бешено колотилось, на лбу от страха выступил холодный пот. Заметил ли ее граф? Мучиться ожиданием оставалось недолго, так как бежать из ниши было некуда; дверь за ее спиной оказалась закрытой. Даниэль сжалась в комок и приготовилась принять удар судьбы. А знакомый до омерзения голос становился все ближе…

…и вдруг пропал, растворился в воздухе. Стало совсем тихо. Даниэль подождала еще минут пять и с замиранием сердца выглянула из своего укрытия. Нигде не было видно ни Эстэфа, ни его собеседника. Очевидно, оба вошли во двор. Даниэль выскользнула из дверной ниши, перешла улицу и с независимым видом, засунув руки в карманы, двинулась вдоль длинной зеленой аллеи, напевая мелодию популярной революционной песни.

Однако Даниэль и не подозревала, что теперь ей следует опасаться не столько Эстэфа, сколько собственного мужа. Джастин был взбешен. Тщетно Джулиан и остальные члены группы пытались внушить ему, что нет ничего удивительного во внезапных исчезновениях Даниэль и они уже давно к ним привыкли. В конце концов, она непременно найдется, уверяли они. Все было бесполезно. Линтон, наоборот, еще больше злился. Виды, звуки и запахи этого города казались ему более отвратительными, чем когда-либо раньше. Только теперь он начинал догадываться, что его душевное состояние сегодня — следствие постоянного безумного страха за жену. Граф Линтон мучительно переживал при одной мысли о риске, которому столько раз подвергала себя Даниэль, пока он ездил в Россию.

…Первым ее заметил в толпе Уэстмор, который тут же сделал знак Джулиану и всем остальным. Англичане-санкюлоты тут же растворились в окружавшем повозку людском море, и сделали это намеренно: никто не хотел становиться свидетелем объяснения мужа с женой.

— А где все остальные? — крикнула Даниэль как ни в чем не бывало. — Я сделала очень важное откр…

Она запнулась, увидев страшное выражение на лице своего супруга.

— Ч-что с-случилось, Джастин? — спросила она, заикаясь.

Вместо ответа Линтон схватил ее за руки повыше локтей и рывком втащил на повозку:

— И вы еще смеете спрашивать, что случилось?!

Даниэль смотрела в горящие, словно раскаленные угли, глаза мужа и, не в силах подобрать слова, открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба.

— Если вы еще хоть раз позволите себе исчезнуть так, как сегодня, то можете не возвращаться! Вам придется со слезами сожаления вспоминать день, в который вы появились на свет! Я понятно выражаюсь?

И Джастин с силой сжал ее пальцы, даже суставы захрустели.

— Простите меня, — пискнула Даниэль. — Я не подумала, что так вас напугаю.

— Что значит, не подумали? — продолжал Джастин срывающимся, дрожащим от волнения голосом. — Вы исчезаете, ни слова не говоря, в самый разгар этого жуткого ада! Вы даже не вспоминаете, что мы не в Англии, а в страшной стране, в сумасшедшем городе! Неужели не ясно, что здесь нельзя вести себя так, как заблагорассудится!

— Я… я понимаю, — плаксиво пробормотала в ответ Даниэль. — Я больше не буду…

Джастин посмотрел на жену и вдруг почувствовал, что весь его гнев куда-то испарился. Он постарался в первый момент сохранить на лице серьезное выражение, но не смог и громко расхохотался.

Даниэль оторопело посмотрела на мужа:

— Что, ради Бога, вы нашли в этом смешного? Но тут же поняла, что гроза миновала, и на ее губах заиграла ответная улыбка.

— А вот и не скажу! — уже мягче ответил Джастин. — Но будьте довольны, что так легко отделались!

И супруги засмеялись вместе.

Наблюдавшие всю эту картину Джулиан с друзьями, поняв, что семейный конфликт улажен, вновь появились рядом с повозкой.

— Нам уже можно? — раздался за спиной Джастина голос Филиппа.

— Можно, — хмыкнул граф, — до тех пор, пока графиня Линтон не выкинула еще какой-нибудь головокружительный номер.

— Вы не понимаете, Джастин, — тут же возразила Даниэль. — Я же не циркачка, чтобы демонстрировать головокружительные номера! Конечно, сначала я просто сбежала, чтобы не видеть всех этих ужасов. Но затем провела время с большой пользой и сейчас могу поделиться с вами весьма интересными новостями о господине Ролане д'Эстэфе.

И Даниэль подробно рассказала все, что ей удалось узнать, в том числе и сведения, полученные от мадам Жерар. Правда, чтобы не сердить супруга, Данни умолчала о своей чуть было не состоявшейся встрече с самим Эстэфом.

— У меня есть план, — продолжала она, — и кажется, неплохой. Я думаю, что можно было бы проникнуть в апартаменты Эстэфа и дождаться его прихода. Мадам Жерар очень благосклонно отнеслась ко мне, и я уверена, что завтра утром смогу выманить ее на улицу, где готовится очередное приношение мадам Гильотине. Скажу, что согласна на время подежурить вместо нее. Мадам очень ленива и легкомысленно относится к своим обязанностям. Так что наверняка клюнет на эту удочку. Вы же будете прятаться в аллее, которая начинается прямо у дома Эстэфа. Как только мне удастся спровадить мадам Жерар, я подам знак. Мадам сказала мне, на каком этаже находятся апартаменты Эстэфа. Видимо, в отсутствие хозяина там остается кто-то из слуг, но навряд ли их там много — скорее всего кто-нибудь один. Нам пятерым будет нетрудно с ним справиться. Затем мы устраиваем засаду, ждем, когда этот мерзавец появится, и…

— Но надо будет удостовериться, что Эстэф действительно уйдет из дома, — заметил Тони.

— Эта задача ложится на всех вас. Как только рассветет, мы организуем живую цепочку. Один из вас спрячется за деревом аллеи напротив выхода из дома, другой — тоже за деревом, на некотором расстоянии от первого. Однако мы все должны все время видеть друг друга. И так мы растянемся до самого здания парламента, в правом крыле которого заседает Трибунал. Выйдя из дома, Эстэф, таким образом, ни на секунду не останется без наблюдения. Тот из нас, кто будет стоять у здания парламента, удостоверится, что он вошел внутрь. Тогда наступит мой черед. Я иду к мадам Жерар и предлагаю ей развлечься зрелищем гильотины. Когда она уходит, я даю вам знак. Остальное — понятно. У кого-то есть возражения?

Возражений не оказалось…

…Уже в семь часов утра улицы города вновь заполнились народом. Мягкое апрельское солнце, хотя и стояло еще низко, обещало хороший день. Даниэль с друзьями по примеру парижского трудящегося люда позавтракали горячим хлебом и горьким кофе. После завтрака за столом небольшого ресторанчика воцарилось молчание. Каждый задумался о своем, но все вместе — об одном и том же.

Даниэль подняла голову и внимательно посмотрела в глаза каждому:

— Мы будем следовать плану, но в разумных пределах. Если возникнут новые обстоятельства, придется ориентироваться на месте. В том, что нам удастся устранить Эстэфа, у меня нет никаких сомнений. Однако все наши дальнейшие шаги зависят от того, каким образом мы это сделаем.

— Вы подразумеваете что-то конкретное, Данни, — уверенно сказал Джастин, прочитавший в глазах супруги нечто, понятное только ему одному.

— Вы хотите сказать, что читаете мои мысли? — сделала в ответ гримаску Даниэль. — Это очень опасно!

— Нет, не мысли. Просто я научился кое-что понимать по выражению ваших глаз.

— Что ж, тогда буду до конца откровенной: я собираюсь разделаться с Эстэфом сама. Один на один. Нет, не перебивайте меня! Если в апартаментах Эстэфа хотя бы две комнаты, то вы на всякий случай спрячетесь во второй. Но думаю, это лишнее, ведь у меня есть отличный пистолет. К тому же нельзя не учитывать, что я появлюсь внезапно. Эстэф непременно растеряется, увидев меня в своем доме. Но я ничего не хочу исключать. Если мне действительно придется плохо, действуйте по обстоятельствам.

— Хорошо, — согласился Джастин. — Мы будем наготове. Но и вы не теряйте головы, дорогая супруга. Надо быть крайне осторожной.

— Пусть будет, что будет, и поможет нам Бог! — ответила Даниэль, слегка пожимая плечами. — Что ж, начнем?..

Никто не обращал внимания на шестерых санкюлотов, смешавшихся с многочисленными прохожими перед домом, в котором жил Эстэф, внешне они ничем не выделялись среди обшей массы. Только под плащом у каждого скрывалась шпага и за поясом торчал заряженный пистолет. Стараясь не привлекать ничьего внимания, они пристально наблюдали за всеми, кто выходил из дверей дома, стоявшего на берегу Сены против собора Парижской Богоматери…

Эстэф появился ровно в девять часов и быстрым шагом направился к зданию парламента. На некотором расстоянии позади него следовали четверо гвардейцев в высоких треугольных шляпах с красно-бело-синими кокардами.

Стоявший за деревом напротив двери Тони поднес ладонь ко лбу, как бы вытирая пот. Это был условный сигнал, который тут же передали по цепочке. Через некоторое время тот же сигнал вернулся обратно: увидев, что Тони снова поднимает руку — это означало, что Эстэф вошел в здание парламента, — Даниэль сорвалась с места и бросилась во двор дома.

— Мадам Жерар, — возбужденно проговорила она, подбегая к уже сидевшей на своем месте у двери консьержке. — Какое волнение на улицах, вы не поверите! Кажется, поймали каких-то убежавших из-под стражи аристократов и собираются отрубить им головы. Это будет великолепное зрелище!

Мадам Жерар от растерянности приоткрыла рот. Она долго озиралась по сторонам, потом с мольбой посмотрела на Даниэль:

— Как бы мне хотелось посмотреть… Но этот дом…

— Не беспокойтесь. Я пока посижу вместо вас. Мне уже не раз доводилось все это видеть, а вам, уверен, будет очень интересно.

— Вот спасибо, малыш! — воскликнула консьержка. — А на обратном пути я принесу тебе что-нибудь поесть.

Как только мадам Жерар скрылась за углом, Даниэль сделала знак своим спутникам и исчезла в парадном подъезде. Вбежав следом за ней, мужчины поднялись на второй этаж и притаились у двери. Даниэль дернула за шнур колокольчика. Дверь тотчас же распахнулась. На пороге стоял дородного вида слуга в кожаном фартуке. Даниэль ужом проскользнула мимо него и очутилась в комнате, и слуга не успел опомниться, как сильные мужские руки схватили его сзади за плечи и вытащили на лестницу. Он попытался закричать, но получил такой сокрушительный удар в челюсть, что потерял сознание. Филипп с Тони быстро перенесли бесчувственное тело обратно в комнату и положили у стены.

— Свяжите его, — посоветовал Линтон, — он скоро придет в себя и может доставить нам немало хлопот.

Руки слуги тут же были крепко скручены, рот заткнут кляпом, а сам он — заперт в просторном платяном шкафу.

Апартаменты Эстэфа состояли из спальни, небольшой гостиной и комнатки для слуги. Данни продолжала настаивать на том, что сама справится с графом, и мужчины, хотя и не очень охотно, согласились спрятаться в спальне. Сама же Даниэль, с пистолетом в руках, осталась ждать Эстэфа в гостиной. Потянулись томительные часы ожидания…

Граф де Сан-Эстэф вышел из здания парламента лишь к вечеру. Была суббота, 13 апреля, — знаменательный день для Франции. Жирондистское большинство в Национальном собрании обвинило якобинца Марата в измене, и теперь жизнь Эстэфа висела на волоске. Ему надо было срочно решить, на чью сторону встать, но, чтобы сделать это, надо было угадать, кто станет победителем. В Национальном собрании большинство пока составляли жирондисты, но Эстэф нутром чувствовал, что этот перевес — временный. Слишком большую поддержку в массах имели фанатики-якобинцы во главе с Робеспьером и Маратом. Граф не хотел совсем рвать с ними, но одновременно собирался сохранить, насколько это возможно, лояльность к жирондистам, таким образом опять заняв столь привычную для него выжидательную позицию.

Сегодня, покинув в сопровождении пяти гвардейцев здание парламента, Эстэф постарался отрешиться от мыслей о политике, ведь дома его ждала прелестная маленькая Лизетта, с которой он собирался очень приятно провести время. Быстрым шагом Эстэф направился к дому, а гвардейцы шествовали позади на некотором расстоянии, внимательно посматривая по сторонам и ежесекундно готовясь отразить возможное нападение.

Эстэф поднялся на второй этаж, повернул ключ в замке и, открывая дверь, крикнул:

— Бернар!

Однако вместо Бернара прямо перед ним сидела на низком столике Даниэль де Сан-Варенн с пистолетом в руках; рядом на стуле лежали две обнаженные шпаги, в одной из которых Эстэф узнал свою собственную.

— Это вы… — пробормотал он. — Занятно… Птичка сама прилетела в клетку.

— Как видите, — ответила Даниэль без тени улыбки на лице, — но птичка прилетела, чтобы увидеть хозяина клетки мертвым.

— Думаю, что у вас ничего не выйдет, — мягко сказал Эстэф, отходя от двери. Он знал, что стоит ему крикнуть, и снизу прибегут пятеро вооруженных гвардейцев. Однако этот же крик мог заставить Даниэль нажать на курок пистолета.

— Вы ошибаетесь, — возразила Данни. — Но, знаете, я не хотела бы вас просто пристрелить. Такой легкой смерти вы не заслужили.

— Кто знает, что вы здесь?

— Никто, кроме нас двоих.

— А Линтон?

Даниэль отрицательно покачала головой:

— Неужели вы не понимаете, месье, что я скорее умру, чем расскажу мужу о том, что произошло между нами? Мы будем драться, Эстэф.

И Данни бросила графу одну шпагу, вооружившись другой.

— А пистолет? — удивленно нахмурился Эстэф. — Я бы не хотел каких-либо случайностей, мадам.

Даниэль положила пистолет на стол и отодвинула его в сторону.

— Снимите ваши тяжелые сапоги, месье. Мы должны драться на равных.

Граф д'Эстэф медленно, словно в полузабытьи, стянул с себя сапоги и снял камзол. Даниэль традиционно отсалютовала ему и сделала первый выпад. Эстэф сразу же понял, что перед ним не новичок, а опытный мастер фехтования, готовый биться насмерть. Он отразил первый удар и, в свою очередь, сделал выпад. Даниэль легко его парирешала. И тут началось что-то невообразимое. Даниэль делала один ложный выпад за другим, она буквально танцевала по комнате, ловко уворачиваясь от шпаги противника, но ни на мгновение не спуская с него глаз.

А за дверью спальни пятеро мужчин затаив дыхание ждали окончания этого поединка; до них доносился звон шпаг и иногда грохот уроненного в пылу схватки стула. Друзья Даниэль были готовы в любой момент броситься к ней на помощь, но Джастин сдерживал их.

Даниэль понимала, что должна беречь силы, и потому позволяла Эстэфу беспрерывно атаковать. Она видела, что по его лицу уже катится пот, а дыхание становится хриплым и прерывистым. Шпага Эстэфа сплошь и рядом делала какие-то непонятные движения, вызывавшие смех у его противницы. Однако Даниэль тоже начинала уставать: чувствовалось, как тупая боль растекается по правой руке, как немеют пальцы. Еще немного, и она выронит шпагу. Пришло время позвать на помощь, но Эстэф опередил ее. Увернувшись от клинка Даниэль после очередного ее выпада, он громко выкрикнул:

— Ко мне!

Призыв о помощи услышали гвардейцы. Стуча сапогами, они бросились наверх, ворвались в комнату и… остановились: перед ними застыли пятеро рослых, хладнокровных англичан с обнаженными шпагами. Загородив продолжавших драться в глубине комнаты дуэлянтов, они стали медленно вытеснять гвардейцев на лестницу. Те очень скоро поняли, что перед ними не простые санкюлоты, а опытные в искусстве фехтования британские лорды, и постепенно отступили за дверь. Англичане последовали за ними, и битва продолжилась уже на площадке лестницы.

Даниэль тем временем стало ясно, что придется рассчитывать только на себя: у каждого из ее друзей теперь оказался свой противник. И она бросилась в атаку, превозмогая растущую боль в правой руке. В этот момент Эстэф почти машинально поднял левую руку, чтобы вытереть со лба пот, и Даниэль тут же воспользовалась ошибкой противника. Один резкий точный выпад — и клинок глубоко вонзился в грудь негодяя…

Эстэф выронил шпагу, зашатался и рухнул на пол. А Даниэль неподвижно стояла над поверженным противником, не имея сил даже вынуть шпагу из его груди.

Битва за дверью продолжалась немногим дольше. Пятеро раненых гвардейцев лежали на лестнице такие же связанные и беспомощные, как продолжавший оставаться в платяном шкафу слуга.

Джастин подошел к стоявшей над мертвым Эстэфом Даниэль и тихо сказал:

— На сегодня хватит, дорогая. Теперь нам надо скорее покинуть Париж.

Пятеро англичан сняли форму с лежавших у двери и не оказавших никакого сопротивления французов, надели ее и превратились в солдат Национальной гвардии французской республики.

Чуть позже они благополучно миновали заставу: никому из охранников и в голову не пришло задерживать национальных гвардейцев. Под соломой на этот раз из Парижа уезжала графиня Линтон. Она же — Даниэль де Сан-Варенн…

Эпилог

Август 1794 года

Граф Линтон заглянул в детскую, надеясь найти своего сына, но его там не оказалось. Виконт Бирисфорд, которому уже исполнилось три года и один месяц, как всегда, куда-то исчез.

Тетушка Тереза, по-прежнему жившая в Мервенуэе, долго извинялась перед графом за то, что упустила малыша.

— Он, наверное, на конюшне, милорд, — подсказала Мадди, делая реверанс. — Мы не волнуемся, потому что с ним Джон. Он отлично умеет ладить не только с лошадьми, но и с детьми. Я сейчас сбегаю и посмотрю.

— Нет, Мадди, я сам схожу за ним. Кстати, вы сказали Николасу, чтобы он оставался в детской, пока я не приду?

— Да, милорд. Но… — и Мадди растерянно посмотрела на графа.

— Что — но?

— Я думаю, что он еще и понятия не имеет о леди Филиппе — своей младшей сестренке.

— Пожалуй. Ники ее еще просто не видел. Может быть, мы зря его обвиняем. А как чувствует себя миледи?

— Прекрасно, милорд. И леди Филиппа кричит так же громко, как в свое время ее брат, хотя прошло всего четыре часа, как она появилась на свет.

— Хорошо.

Джастин вышел из детской и отправился на конюшню. Николас и правда оказался там. Мальчик как зачарованный смотрел на стоявших в ряд четырех отменных рысаков. Прекрасная четверка была последним приобретением графа, предметом его гордости.

— Ники! — позвал граф Линтон сына.

Тот обернулся и с радостным криком бросился к отцу.

— Здравствуйте, папа, — сказал он по-французски.

— Доброе утро, Николас, — ответил Джастин по-английски. — Ты, как всегда, где-то вымазался. Разве тебе не сказали, чтобы ты ждал меня в детской?

Николас молчал, смущенно разглядывая свои туфельки.

— Нехорошо, — покачал головой Джастин, — ведь сегодня — день рождения твоей сестренки. Я

хотел вас познакомить, но нельзя же к ней входить в таком неряшливом виде! Пойдем домой. Тебе надо умыться.

— Я не хочу сестренку, — захныкал малыш.

— Вот это да! — воскликнул Джастин, невольно замедляя шаг. — Значит, ты хотел братца?

— Нет, — вновь отрицательно замотал головкой Николас. — Я вообще никого не хотел.

Джастин поднял сына на руки и, откинув упавший на его крутой лобик локон, сказал:

— Теперь уже поздно об этом говорить, но я думаю, ты скоро привыкнешь к сестричке.

Пока Мадди приводила в порядок Николаса, Джастин зашел в спальню Даниэль. Жена сидела на кровати, бледная, но неожиданно посвежевшая после этой трудной ночи. Филиппа спала у нее на руках. Дверь открылась, и вошла Мадди, ведя за руку Николаса. Тот посмотрел на сестренку и только спросил:

— Откуда она взялась?

Даниэль, переглянувшись с мужем, с улыбкой ответила:

— Николас, я же говорила тебе, что она выросла у меня в животе.

— А она не может туда вернуться? Такая красная, сморщенная. Фу!

— Ты был таким же, когда только что родился.

Джастин присел на край кровати и взял на руки дочь. Даниэль обнимала за плечи сына…

Графине Линтон сейчас было двадцать два года. Последние тяжелые пять лет, казалось, никак на ней не отразились: все то же личико в форме сердца, те же полные любопытства глаза.

— О чем вы думаете, любимый? — спросила она мужа.

— Вспоминаю прошедшие годы. И еще размышляю о том, как мало вы изменились со дня нашей первой встречи. Мой милый сорванец!

— С вашей стороны нехорошо так говорить, милорд. Ведь теперь я солидная матрона с двумя детьми.

Джастин вздрогнул:

— Обещайте мне никогда не превращаться в матрону. Вы можете быть солидной и уважаемой, но только не матроной!

— Не думаю, что в будущем нам предстоят еще какие-нибудь приключения, подобные тем, что мы успели пережить. Но знаете, Джастин, я по ним скучаю!

Линтон посмотрел на жену и рассмеялся:

— Вот видите, как вам еще далеко до настоящей солидности! — И, помолчав, прибавил: — С сожалением должен вам сообщить, что с меня уже довольно всяких приключений. И если вы не забыли, что мы договорились всюду ездить только вдвоем, то и вам придется от них отказаться.

— Вы правы, — уныло ответила Даниэль. — Как прикажете…

— Черт побери, любовь моя! — воскликнул Линтон, забыв на мгновение про детей. — Я, наверное, никогда не научусь вас понимать!

Но эти слова были сказаны таким ласковым тоном. И лицо графа выражало безоблачное счастье. По поцелую, которым тут же одарила мужа Даниэль, Джастин понял, что жена испытывает такие же чувства…


В те же августовские дни, когда в Англии наслаждались теплым солнцем и своим счастьем обитатели Мервенуэя, пришло радостное сообщение из Франции. Заседавшее в израненном и уставшем от крови Париже Национальное собрание призвало к прекращению террора и провозгласило всеобщее Равенство и Братство. Это был призыв из самой глубины сердца Франции. Призыв, с которого началась Великая французская революция.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32