Беовульф

теперь и сам он

изведал смертную

немощь плоти,

изнемогавший

в руках благостойкого

815

дружинника Хигелакова;

непримиримы

они под небом.

Неисцелимая

в плече нечистого

кровоточащая

зияла язва

– сустав разъялся,

лопнули жилы;

стяжал в сражении

820

победу Беовульф,

а Грендель бегством

в нору болотную

упасся, гибнущий,

в берлогу смрадную

бежал, предчуя

смерть близкую;

земная жизнь его

уже кончилась.

И тотчас даны,

825

едва он скрылся,

возликовали:

герой-пришелец

изгнал злосчастье

из дома Хродгара,

он, доброхрабрый,

избыл их беды;

битва умножила

славу гаута,

слово чести,

830

что дал он данам,

герой не нарушил:

спас их от гибели,

исправил участь

людей, не знавших

удачи в стычках,

избавил скорбных

от долгострадания, —

тому свидетельство

люди увидели,

835

когда победитель

под кровлей дворцовой

поднял высоко

плечо с предплечьем

– острокогтистую

лапу Гренделя.

Наутро толпами

(так люди мне сказывали)

стали сходиться

дружины к хоромине:

840

дальних и ближних

земель старейшины

шли по дорогам

взглянуть на чудо

– следы чудовища;

из них ни единого

не опечалила

кончина недруга.

Следы поведали,

как, насмерть раненный,

845

разбитый в битве,

убрел враг, шатаясь,

и, Богом проклятый,

свой путь направил

к бучилу адскому

– в пучине сгинул;

варом кровавым

вскипели воды,

вспучился омут,

покрылся пеной,

850

мутные волны,

вздымаясь, дымились

багровым паром,

кровью злорадца,

лишенного радостей

и обреченного, —

геенна приняла

темного духа.

От топей к дворцу

повернули старейшины,

855

к праздничной трапезе;

за ними ратников,

всадников сила

на серых конях

шла от болота,

они возглашали:

да славится Беовульф[52]

под этим небом! —

нет другого

от моря до моря

860

на юг и на север

земли срединной,

кто бы сравнился

с ним в добродоблести,

кто был бы достойней

воестаршинствовать!

(Они и Хродгара,

вождя любимого,

хвалить не забыли

– он добрый был конунг!)

865

Там и наездники,

быстрые в битвах,

вскачь пускали

коней буланых,

и приближенный,

любимец конунга,

славословий знаток

многопамятливый,[53]

сохранитель преданий

старопрежних лет,

870

он, по-своему

сопрягая слова,

начал речь

– восхваленье Беовульфа;

сочетая созвучья

в искусный лад,

он вплетал в песнопение

повесть новую,

неизвестную людям

поведывал быль

875

все, что слышал

о подвигах Сигмунда,

о скитаниях, распрях,

победах Вёльсинга.

К месту он помянул

вероломство и месть,

к месту – верность

племянника, Фителы,

в ратном деле

неразлучимого

880

с дядей: рядом

во всякой сече

были оба,

рубились конь о конь

их мечами

несчетное множество

на чуже нежити

было посечено.

Слава Сигмунда

немало выросла

885

после смерти его:

разнесла молва,

как с драконом

– кладохранителем

он сходился,

бесстрашный в сражении,

под утесами темными

(там без Фителы

сын достойного

ратоборствовал),

890

и ему посчастливилось:

остролезвый клинок,

благородный меч

поразил змеечудище,

пригвоздил к скале,

и дракон издох;

тут по праву сокровищем

завладел герой,

воздаяньем за труд

было золото:

895

он на грудь ладьи

драгоценный груз

возложил и увез,

Вёльса доблестный сын;

а драконова плоть

сгибла в пламени.[54]

И пошла по земле

молва о нем,

широко средь народов

стал известен он,

900

покровитель воинства,

добродеятель.

А допрежде того Херемод[55]

растерял храброту,

мощь души и рук,

и подпал под власть

адской силы,[56]

и был погублен

злолукавым врагом,

– сокрушили его

905

бури бедствий

– стал он бременем

для дружины своей

и для подданных;

и скорбели тогда

о судьбе его

многомудрые мужи,

прежде чаявшие,

что сумеет он

упасти их от бед;

910

часто сетовали,

что наследовал

сын отца своего,

власть державную

над казной и дружиной,

над людьми и селеньями,

в землях Скильдингов.

И сказал певец:

полюбился нам

больше Беовульф,

915

родич Хигелака,

чем неправедный Херемод!

По кремнистым дорогам

гнали всадники

коней взапуски.

Солнце утренницы

воссияло с небес.[57]

Диву давшиеся

поспешали старейшины

храбромыслые

920

в крутоверхий зал.

Досточестный сам

вышел конунг,

увенчанный славой,

из покоев жены,

и дружина с ним,

и супруга его,

с ней прислужницы

шли толпой во дворец

к ранней трапезе.

925

Хродгар молвил,

став на пороге,

когда увидел,

под златослепящей

кровлей хоромины

лапу Гренделя:

«За это зрелище

хвалу Всевышнему

воздать я должен!

Во мрак страданий

930

был ввергнут я Гренделем,

но Бог от века

на чудо – чудо

творит, Преславный!

Еще недавно

я и не думал

найти спасителя

среди героев,

сюда сходившихся,

в мой дом, что доверху,

935

до самой кровли

был залит кровью;

из тех прославленных

мужей премудрых

никто не чаял

мой дом избавить,

жилье людское,

от злого призрака,

от адской пагубы.

Но вот он, витязь,

940

по воле Создателя

то совершивший,

чего не умели,

вместе собравшись,

мы, хитромыслые!

Мать, подарившая

людям воина,

может гордиться

(родитель добрая

жива, надеюсь!)

945

Судьба-владычица

ей подарила

сына достойного!

Тебя же, Беовульф,

из лучших избранный,

в душе полюбил я,

как чадо кровное,

– и стал ты отныне мне

названым сыном.

Ни в чем отказа

950

в моих владениях

тебе не будет!

Не раз я, бывало,

за меньшие службы

не столь достойных

казной одаривал,

не столь отважных,

как ты, подвигшийся

на небывалый труд.

Ты сам стяжал себе

955

всевечную славу!

И да воздаст Создатель

тебе, как ныне,

во все дни жизни!»

Ответил Беовульф,

сын Эггтеова:

«Работе ратной

мы были рады[58]

и шли без робости,

презрев опасность,

960

на встречу с недругом;

но было бы лучше,

когда бы ты мог

врага убитого

во всей красе его

здесь видеть:

я, право, думал,

что тут же брошу

его, изнемогшего,

иа смертное ложе,

965

что, крепко стиснутый

в моих объятьях,

он дух испустит;

ему, однако,

достало силы

отсюда вырваться;

Судьба не дала мне

сдержать бегущего

жизнекрушителя

– он стал воистину

970

резв от страха!

И скрылось чудище,

оставив лапу

ради спасенья

плечо с предплечьем;

ныне, однако,

ничто проклятого

спасти не может,

не заживется

в поганом теле

975

душа нечистая:

теперь злочинный,

отягченный грехами,

бьется в оковах

предсмертной муки;

он, тьмой порожденный,

скоро узнает,

какую кару

ему уготовила

Судьба-владычица!»

980

Унферт притихший

молчал, сын Эгглафа,[59]

не похвалялся

своими подвигами,

пока старейшины

дивились жуткой

руке чудовища,

что под стропилами

герой подвесил

– на каждом пальце

985

огромной лапы

воителя адского

железный был коготь,

острое жало

мечеподобное;

теперь мы видим,

– они говорили,

– что даже лучший

клинок на свете

не смог бы сравниться

990

с когтистой лапой

человекоубийцы.

И было повелено

ухитить Хеорот;

спешила челядь,

мужчины и женщины,

прибрать хоромы,

украсить к трапезе

гостеприимный зал,

где златовышитые

995

на стенах ткани

и дивные вещи

ласкали зренье

землерожденным.

Но все же стены,

скобами железными

прочно скрепленные,

были побиты

и двери сорваны

– одна лишь кровля

1000

цела осталась,

когда, собравшись

с последними силами,

враг злосердый

на волю рвался.

Не властен смертный

спастись от смерти:

ему, гонимому

Судьбой, открыта

одна дорога

1005

в приют, готовый

принять земное

души вместилище

на ложе смерти,

где сон последний

– отдохновение

от буйного пиршества.

Настало время

явиться конунгу,

потомку Хальфдана,

1010

в хоромы править

праздничной трапезой;

и я не слышал,

чтоб в зал сходилось

когда-либо столько

мужей достойных, —

там достославные

расселись по лавам,

пир начиная.

Сновали чаши

1015

медовой браги

среди героев,

собравшихся в Хеорот,

среди соратников

и родичей конунга

в зале, где Хродгар

сидел и Хродульф,[60]

– еще не изведали

распрей Скильдинги

междоусобиц и вероломства.

1020

Наследник Хальфдана

пожаловал Беовульфу

знак победный

– ратное знамя,

стяг златовышитый

и шлем с кольчугой;

многие видели

и меч знаменитый,

ему подаренный.

Беовульф поднял

1025

заздравную чашу:

дары такие

принять не стыдно

в глазах дружины;

и я немногих

встречал героев

в иных застольях,

кто был бы достоин

тех четырех

златозарных сокровищ!

1030

Сетью железной

по верху обвитый,

шишак тот служит

надежным кровом,

спасая голову

от остролезвого

меча, разящего

в жестокой сече,

когда воитель

идет на недругов.

1035

Еще, по воле

военачальника,

восемь коней

в роскошных соруях

ввели в палату:

была на первом

ратная упряжь,

седло, в котором

сидел, бывало,

сам сын Хальфдана,[61]

1040

дружиноводитель,

когда, вступая

в игру мечевую,

не знал он страха

над грудами трупов

под градом ударов.

Защитник Ингвинов,[62]

желая ратнику

удачи воинской,

отдал во вечное

1045

владенье Беовульфу

одежды боя

и коней резвых,

воздал ему конунг

добромогучий

за труд, воителю,

казной богатой

да скакунами

никто не скажет,

что плата нещедрая.

1050

И так же каждого

в той дружине,

которую Беовульф

привел из-за моря,

глава старейшин

в пиру приветил

дарами бесцепными;

и цену крови,[63]

пролитой Гренделем,

покрыл вождь золотом.

1055

Не будь Судьба их

вершима Богом,

не будь героя

доблестносердого,

убийца с радостью

избил бы многих!

Но род человеческий

ходит под Господом,

поэтому лучшее в людях

– мудрость,

1060

души прозорливость,

ибо немало

и зла и радостей

здесь уготовано

любому смертному

в дни его жизни.

Сливались музыка

и голос в песне

перед наследным

престолом Хальфдана;

1065

тронул струны

сказитель Хродгаров,[64]

дабы потешить

гостей в застолье

правдивым словом

песнопредания,

былью о битве

с сынами Финна,

как воину Хальфдана

Хнафу Скильдингу

1070

смерть суждена была

на поле фризском;

«Воистину, Хильдебург

тогда не радовалась[65]

ни доблести фризов,

ни мощи данов,

когда любимые

и сын и брат ее,[66]

оба пали

в противоборстве,

1075

проколоты копьями,

– жена несчастливая

свою оплакала

долю, дочь Хока,

когда наутро

она увидела

вождей дружинных

мертвых, лежащих

под небом, где прежде

лишь радости жизни

1080

она знавала.

Война истратила

войско Финна

– осталась горстка

в его хоромах,

– и он не смог бы,

подняв оружие

противу Хенгеста,

спасти последних

своих воителей;

1085

тогда, смирившись,

решил н данам

отдать половину

зала для трапез

и дома дружинного,

дабы жилищем

равно владели

даны и фризы;

еще обещался

наследник Фольквальда[67]

1090

дарами, как должно,

приветить данов:

дарить чтодневно

героям Хенгеста

пластины золота,

каменья и кольца,

а вместе и честь

воздавать им в застолье,

равно как и фризской

своей дружине.

1095

На том порешили,

и мир нерушимый

скрепили клятвой:

поклялся Хенгесту

Финн, что будут

его старейшины

править ратями

так, чтобы ратники

словом ли, делом,

по злому ли умыслу

1100

согласья не рушили,

чтобы дружинники,

те, чья участь

по смерти конунга

жить под убийцей

кольцедарителя,[68]

ни слова злобы

не смели вымолвить;

если ж из фризов,

помянув старое,

1105

распрю новую

кто посеет

меч без жалости

его жизнь решит!

Так зарок был дан.

И тогда на костер

золотые сокровища

вместе с воином,

с героем Скильдингом

были возложены:[69]

1110

люди видели

окровавленные

битв одежды

железотканые

с кабаном позолоченным

на груди вождя

среди многих воителей,

в сече сгибнувших.

По желанию Хильдебург

там, на ложе огня,

1115

рядом с Хнафом лежал

сын ее благородный,

дабы плоть его

вместе с дядиной

жар костровый истлил;

погребальный плач

затянула она,[70]

вой скорбящей жены,

и взметнулся дым,

в поднебесье огонь,

1120

пламя под облака:

кости плавились,

кожа углилась,

раны лопались

и сочилась кровь.

Так пожрал дух костра,

пламя алчное,

лучших воинов

двух враждебных племен

– и не стало их.

1125

И спешила дружина,

рать скорбящая,

разойтись по домам

в ютских землях,

в пределах фризских;

сам же Хенгест,

доверясь клятве,

время зимнее

вредотворное

вместе с Финном провел,

1130

об отчизне печалуясь;

и закрылись пути

кольцегрудых ладей

– воды вспучились,

ветром взбитые,

а затем во льды

заковал их мороз.

Но пришла пора,

повернулся год

– чередой возвращаются

1135

времена с небес

(так и ныне!)

на земли смертных,

стаял зимний покров,

зеленели поля,

и сбирался в путь

гость с чужбины;

но чаще на мысли

приходила ему

не морская тропа,

1140

но кровавое мщение

– в новой схватке

он фризам попомнил бы

встречи прежние!

Потому не отверг он

Хунлафинга[71]

меч, возложенный

на колени его,

пламя битвы,

клинок прославленный