11 ноября сорок первого года, когда фашисты вторично попытались овладеть Москвой, Светличный со своим звеном обрушился на подходившую к фронту мотоколонну противника. Десятки автомашин были исковерканы нашими бомбами. Более сотни убитых гитлеровцев остались на шоссе. Во время этого налета разрывом зенитного снаряда Светличный был тяжело ранен. Но, несмотря на острую боль и большую потерю крови, Григорий привел поврежденный самолет на свой аэродром и произвел благополучную посадку.
      У пилота еще не зажили раны, когда он снова сел в свой самолет. Отважный штурмовик громил врага под Гжатском, Смоленском и Ельней, Орлом и Витебском, Минском и Белостоком, на наревском плацдарме. Два ордена Ленина и Золотая Звезда Героя украшали грудь этого замечательного летчика.
      В первый день штурма Грауденца мы нанесли врагу очередной удар с воздуха. Штурмовики точно сбросили бомбы на вражеские батареи, эрэсами, пулеметно-пушечным огнем обстреляли окопы и траншеи противника. Метко била и наша артиллерия, прокладывая путь пехоте и танкам. Вскоре наши подразделения ворвались на железнодорожную станцию.
      Но тут произошли заминка: нарушилась связь с пехотой. Подразделения задержались на станции. Танки самостоятельно пошли вперед. Но на улицах города гитлеровцы встретили их своим новым в то время оружием - огнем фаустпатронов. Фашисты стреляли из подвалов, окон домов. Атака танков захлебнулась. Когда же пехота возобновила наступление, в боевых порядках не оказалось танков. Так из-за плохой организации взаимодействия неудачно сложился этот бой. Город остался в руках фашистов. Каменные здания гитлеровцы превратили в огневые точки. На улицах были сделаны завалы, все перекрестки заминированы.
      Не раз после того летали мы на Грауденц, подвергая методической штурмовке узлы сопротивления в различных районах города. Тысячи снарядов выпустили по его укреплениям наши артиллеристы. Лишь 6 марта Советское информбюро сообщило, что войска 2-го Белорусского фронта овладели городом и крепостью Грауденц мощным узлом обороны немцев в нижнем течении реки Висла. В ходе боев было взято в плен 5000 немецких солдат и офицеров ко главе с комендантом крепости генерал-майором Фрикке и его штабом, а также захвачено большое количество вооружения и военного имущества.
      После освобождения Грауденца генерал-майор Рахимов снова пригласил нас на НП. Он сердечно поблагодарил за хорошую боевую поддержку. Здесь нам довелось увидеть результаты своей работы. Прямыми попаданиями бомб штурмовики разбили штаб генерала Фрикке, три тяжелые батареи фашистов, мост через Вислу, железнодорожную станцию, забитую эшелонами, склады с боеприпасами, уничтожили много живой силы.
      Главным итогом Висло-Одерской операции и нашего наступления на варшавско-берлинском направлении было освобождение Польши. Наконец-то истерзанный и измученный польский народ вздохнул свободно. За годы оккупации он испытал невероятные муки и страдания. Гитлеровцы унижали и оскорбляли национальное достоинство народа, уничтожали его культуру. Долгих пять лет кровавый террор господствовал в этой стране. Каждый день оккупации стоил жизни тысячам поляков.
      Вся Польша была покрыта сетью концентрационных лагерей. В них погибли от голода, холода и болезней, были замучены и казнены сотни тысяч поляков-антифашистов, советских военнопленных, а также много граждан из других европейских стран. Ныне всему миру известен Освенцим - лагерь смерти близ Кракова. В бараках этого лагеря одновременно содержалось до 250 тысяч узников. Каждый день фашисты доставляли сюда от трех до пяти железнодорожных эшелонов с узниками. В газовых камерах и крематориях ежедневно уничтожалось 10-12 тысяч ни в чем не повинных людей. Всего же за годы войны гитлеровцы истребили там более четырех миллионов человек.
      Польский народ ненавидел фашистов, и никакие репрессии не могли сломите его волю к сопротивлению, к борьбе. Пять лет он вел непримиримую борьбу против оккупантов. Но, несмотря на героическую борьбу, у него не хватало сил, чтобы изгнать со своей земли захватчиков.
      "Польский народ никогда не забудет, что он получил свободу и возможность восстановления своей государственной независимости благодаря блестящим победам советского оружия..." - так писали газеты освобожденной Варшавы. В годы Великой Отечественной войны только на польской земле за свободу и независимость польского народа отдали жизнь около 600 тысяч советских воинов.
      В этом наступлении погиб и наш однополчанин Герой Советского Союза заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Николай Алексеевич Васин. Разделил с командиром его боевую судьбу и воздушный стрелок комсомолец Григорий Антонов. При пролете линии фронта штурмовик был подбит зенитным снарядом. Объятый пламенем самолет так и не вышел из своего последнего пике.
      Над могилой однополчан командир эскадрильи Герой Советского Союза майор Федор Башкиров от имени личного состава подразделения поклялся всегда помнить погибших героев и бить врага еще крепче.
      Вместо одного павшего коммуниста в ряды партии вступили пять новых стойких бойцов. Первым пришел к парторгу командир звена Анатолий Асанов. В своем заявлении летчик писал: "Прошу первичную партийную организацию принять меня в ряды партии. В нашем последнем наступлении на логово фашистского зверя хочу идти в бой коммунистом".
      К тому времени у Анатолия Асанова было уже девяносто боевых вылетов. На такого испытанного воздушного бойца всегда можно было положиться. Как особо отличившегося в боях, партийная организация приняла Асанова в члены партии без прохождения кандидатского стажа.
      В партию были также приняты летчик младший лейтенант Павел Арнаутов, младшие сержанты А. Назаров, К. Логинов и ефрейтор И. Почивалов. Через несколько дней начальник политотдела дивизии полковник В. Тяпков вручил молодым коммунистам партийные документы.
      Этот торжественный акт по установившейся традиции происходил на аэродроме непосредственно перед очередным боевым вылетом.
      В самый разгар Висло-Одерской операции меня назначили штурманом 62-го штурмового авиационного полка нашей дивизии. Не хотелось покидать свой 198-й Волковыский. От самой Москвы я воевал в его составе, уже считался ветераном. Сам знал всех, и, думаю, меня хорошо знали. Но приказ есть приказ. Полетел на соседний аэродром на совещание, да так и пришлось там остаться.
      Мой "багаж" привезли через несколько дней. Первое время спал на оказавшейся свободной койке, пользовался полотенцем соседа. За годы войны мы привыкли ко всяким сложностям походно-боевой жизни и мало обращали внимания на быт.
      В 62-м штурмовом авиаполку сложился замечательный коллектив со славными боевыми традициями, крепкой фронтовой дружбой. Входить в курс дела было нетрудно, так как ритм жизни здесь был обычным для каждого фронтового авиационного коллектива. Многих летчиков я знал по совместным боям, о других слышал.
      Полеты и связанная с ними работа на земле сразу же захлестнули меня с головой. Полк ежедневно выполнял боевые задачи, и надо было обеспечить хорошую штурманскую подготовку экипажей. Начальник воздушно-стрелковой службы майор Моруженко был там ветераном, хорошо знал летный состав, командиров эскадрилий и поначалу частенько помогал мне советом и делом.
      Первые боевые вылеты прошли для меня успешно, хотя не обошлось и без казуса. Возвращаясь с задания бреющим полетом, я решил блеснуть перед своими новыми ведомыми умением ориентироваться на предельно малой высоте. Как это было принято, подскакиваем на 100-200 метров, а затем опять снижаемся и идем над верхушками деревьев.
      Навыки таких полетов у меня были: как-никак за плечами около двухсот боевых вылетов. Десятки раз водил группы на любой высоте, над различной местностью - от Подмосковья до Вислы. Здешний район также был хорошо знаком, и мы уверенно выполняли самые сложные маршруты.
      И вот случилось непредвиденное: на какое-то время я отвлекся от наблюдения за местностью. А потом смотрю и не узнаю ее. Ведомые точно выдерживали боевой порядок, доверчиво следовали за мной, не подозревая, что ведущий не знает, где находится. Как тут быть? Спросить у ведомых? А что подумают они? Хорош, скажут, штурман!..
      Чтобы сориентироваться, перевел самолет в набор высоты. Группа послушно повторила мой маневр. Пытаюсь сообразить, куда нас занесло, сличаю карту с местностью, но все вокруг настолько незнакомо, что не могу найти мало-мальски характерный ориентир.
      Вдруг слышу голос воздушного стрелка сержанта Немцева:
      - Командир, слева аэродром!
      Действительно, в пяти-шести километрах была наша точка. Разворачиваюсь, чтобы пройти над летным полем. Снижаемся, переходим снова на бреющий полет и на большой скорости проносимся над аэродромом. Подаю команду на роспуск и энергично отваливаю от строя для захода на посадку. Ведомые, выдерживая заданную дистанцию, следуют за мной.
      После полета собрал свою группу и каждого летчика спросил: где мы летели? Конечно, ответы, как и следовало ожидать, были разными. Да это и не удивительно, ведь лететь в строю в постоянном напряжении, выдерживать интервал и дистанцию очень сложно. Поэтому ведомые, как правило, держат лишь общую ориентировку. Не знаю, догадались они или нет, что я сплоховал тогда в полете, но тот случай остался в моей памяти навсегда.
      Ежедневные боевые задания, успехи и неудачи, постоянная встреча с опасностью не оставляли времени скучать по друзьям, оставшимся в 198-м штурмовом авиаполку. И только при случайной встрече в воздухе с группой штурмовиков с голубыми коками становилось немножко грустно. Как там живут ребята? Что нового? Все ли в строю боевые друзья?..
      И здесь, на новом месте, у меня было много хороших товарищей, а дружба с ними крепла от полета к полету. Командира 62-го штурмового авиационного полка Филиппа Степановича Старовойтова я знал давно. Он проходил стажировку в нашем 198-м. Это был требовательный и справедливый офицер. Работалось под его руководством легко.
      В то время мы действовали с аэродрома Пшасныш по окруженной группировке противника в Восточной Пруссии. Видя безысходность своего положения, немцы оказывали ожесточенное сопротивление, но участь их была решена. Несколько фашистских дивизий были прижаты к Балтийскому морю в районе городов Данциг, Гдыня, Цопот, и нам предстоял очередной перелет на новый аэродром, ближе к фронту.
      Штурмовикам приходилось наносить удары по малоразмерным целям, затерянным в лабиринтах улиц. Нужно было уметь искать такие цели, уметь быстро ориентироваться. Война требовала учить этому летчиков и учиться самому. Во многих новых для меня вопросах зачастую приходилось разбираться самостоятельно.
      Вскоре подполковник Старовойтов ушел на повышение. На его место был назначен Герой Советского Союза майор Павел Васильевич Егоров. Начал он службу на фронте рядовым пилотом на По-2, подбирал летчиков, севших на подбитых самолетах на нашей территории, потом служил в эскадрилье первого Героя Советского Союза в этом полку Константина Брехова. Будучи в учебном центре дивизии, Егоров подготовил 25 летчиков, а затем снова вернулся в свой полк и прошел, как говорят, все командирские ступеньки. Повезло Павлу Васильевичу в том смысле, что все время летал с одним воздушным стрелком Иваном Масленниковым. Их экипаж выполнил к тому времени 149 успешных боевых вылетов. Командиру полка майору Егорову едва минуло в то время 25 лет, но молодость не мешала его авторитету.. Это был уважаемый человек. Действительно, не каждому дано за короткий срок вырасти от рядового летчика до командира полка. Спокойный, уравновешенный, он умело руководил боевым коллективом.
      Хорошо дополнял командира начальник штаба полка майор Николай Кузьмич Фиалковский. Сибиряк по рождению, он после средней школы поступил в военно-артиллерийское училище. Затем пошел в авиацию, переучился на штурмана дальней бомбардировочной авиации. Не раз летал, в глубокий тыл противника. В конце сорок первого года был переведен на штабную работу,
      В 62-м полку Николай Кузьмич считался ветераном. Дело знал хорошо, потому и чувствовал себя уверенно. В день моего прибытия Фиалковского в штабе не было, он находился на станции наведения, и первое наше знакомство состоялось по радио, когда мы с ведомым были в полете.
      Нажимая на букву "р", начальник штаба командовал нам, называя мой позывной:
      - Пер-рвый, пер-рвый, р-работайте по цели номер тр-ри!
      После двух заходов на рощу, где мы обнаружили танки, землю заволокло дымом. Он мешал вести прицельный огонь. Но Фиалковский помогал нам своими командами, и его голос нельзя было спутать ни с чьим другим:
      - Пр-ротивник отступает по дор-роге на запад. Зайдите еще р-разок!
      Вслед за нашей группой пришел с ведомыми майор Башкиров, потом привел своих "ореликов" капитан Васильев. Его сменила четверка капитана Симоненко, затем - группа В. Сергеева. В заключение гитлеровцев атаковал двумя звеньями майор Егоров. Группы краснозвездных самолетов приходили, выполняли задачу и уходили, а на станции наведения, оглушенный громом разрывов и выстрелов, бессменно нес свою нелегкую вахту майор Фиалковский, успевая следить за сложной наземной обстановкой, держать связь, с общевойсковым командиром, наводить штурмовики на нужные цели и еще наблюдать при этом, не появились бы в небе "мессеры" или "фокке-вульфы".
      Он возвращался на аэродром уже под вечер и тут же принимался готовить документы для разбора летного дня. Начальник штаба интересовался нашим налетом, результатами ударов, расходом боеприпасов, горючего, работой авиационного тыла, не забывал контролировать готовность передовой команды для перебазирования на новый аэродром.
      Собственно, начальник штаба 198-го полка майор Сергей Васильевич Поляков делал все то же самое, но в стиле его работы было, пожалуй, больше плановых начал, военной четкости и организованности. Из 198-го полка майор Поляков ушел на повышенно, в штаб 309-й истребительной авиационной дивизии. Этот высокообразованный офицер был для нас своего рода генератором идей. Он всегда учил летчиков творчески относиться к полету. "Творчество, - говорил он, начинается в экипаже, когда у летчиков появляется стремление летать по-новому, смело, интересно. Смысл творчества - в умении хорошо чувствовать новое".
      Стоит, бывало, кому-либо подать интересную мысль, и Поляков обязательно постарается развить ее, воплотить в конкретные дела. При Сергее Васильевиче штаб полка был у нас своеобразным творческим центром, откуда далеко пролегали невидимые тропы войска.
      Самая примечательная черта характера Фиалковского - его оперативность. Он, что называется, на лету давал точное распоряжение для обеспечения боевых вылетов:
      - Инженеру по вооружению капитану Каминскому проверить боекомплекты всех вылетающих экипажей... Группе старшего лейтенанта Сумарокова взять ПТАБы для борьбы с танками. На самолеты лейтенанта Моисеенко подвесить фугасные и осколочные бомбы. Им придется работать по автоколонне.
      И тут же начальник штаба инструктировал летчиков:
      - Автоколонну штурмовать с головы. Вам понятно, товарищ Моисеенко? Нельзя позволить врагу уйти жи-вым!.. По траншеям и окопам гитлеровцев бить особенно точно, ни метра восточнее, - напутствовал старшего лейтенанта Константина Давыденко. - Помните - рядом свои!
      После постановки задачи Фиалковский затихал, принимался за очередные дела и говорил, ни к кому не обращаясь:
      - Ну а я поеду в пехоту, вчера она плохо обозначала наш передний край. И штурмовики работали наугад...
      Если Фиалковского в полку побаивались, то к замполиту люди шли с любой радостью или бедой. Подполковник Гавриил Максимович Русаков всегда держал свое доброе и умное сердце в готовности номер один. Если человек оказывался в беде - он старался ободрить его, успокоить. Но если кто пытался ловчить - резал под корень.
      В молодости после окончания учебного заведения Русаков стал сельским учителем. По этой причине его освободили от службы в армии. Спустя три года по рекомендации райкома партии коммуниста Русакова направили и авиационную школу. Так он стал летчиком, а затем и комиссаром. Со своим полком Гавриил Максимович прошел путь от Москвы до границы Германии и все время летал на боевые задания.
      Майор Фиалковский обычно спрашивал Русакова:
      - На завтра планировать вас на полеты?
      - Обязательно! - отвечал замполит.
      Если вылет предстоял трудный, то Русаков шел ведущим группы. Когда кто-либо внезапно выбывал из строя, заместитель командира полка по политической части занимал его место в боевом порядке, чтобы не нарушать расчета. Случалось ему летать в группе и замыкающим - для выполнения задания по фотоконтролю. Всего он сделал около ста боевых вылетов.
      Часто летал Русаков и на учебно-боевом самолете с целью проверки техники пилотирования молодых летчиков. Здесь же, на аэродроме, как бы между делом политработник проводил с авиаторами интересные беседы. Из робких, необстрелянных парней он старался воспитать героев, каждому умел внушить уверенность в своих силах. Хвастуны и зазнайки под взглядом Гавриила Максимовича теряли свой апломб. Тому, кто незаслуженно был обижен, друзья советовали: "Иди к Русакову!" И не было случая, чтобы после вмешательства политработника не восторжествовала справедливость. Партийной совестью полка называли его однополчане.
      В силу своих новых обязанностей мне очень часто приходилось иметь дело с инженером полка капитаном Николаем Зиновым. Это был отличный организатор, знающий свое дело специалист, он сумел сплотить вокруг себя дружный коллектив. Благодаря этому у нас почти не было случаев, чтобы запланированный самолет не вышел на старт.
      Наземные специалисты понимали, насколько трудна и ответственна работа летчика, насколько важно, чтобы воздушный боец верил в безотказность машины, ее вооружения. Поэтому инженеры, техники, механики, оружейники, прибористы, воины авиационного тыла отдавали делу все силы, как этого требовала боевая обстановка.
      Мой самолет в этом полку обслуживал техник-лейтенант Ермаков. Он старался сделать все своевременно, чтобы машина в любой момент была готова к вылету. Правда, однажды у техника произошла непредвиденная заминка. Пока я был на КП, мой штурмовик готовили к очередному боевому вылету, и в это время в кабину самолета забрался громадный светло-коричневый дог. Выгнать непрошеного гостя оказалось не так-то просто. На всякие попытки сделать это собака отвечала глухим рычанием.
      Как нам рассказали потом, дог принадлежал одному из удравших немецких летчиков, и теперь вот остался "сиротой". Кому-то пришла в голову мысль, что пес, наверное, ученый: ему надо бросить поноску. Так и сделали: техник показал догу палку, затем бросил ее подальше от самолета. Дрессированная собака тут же выскочила из кабины, схватила палку и снова направилась к штурмовику. Но Ермаков уже успел закрыть фонарь кабины.
      Из-за этого случая подготовка самолета к вылету все-таки задержалась. Для шутников и тут нашелся повод посмеяться: "Собака-то вражеская, вот и блокировала боевую машину". А расстроенный непредвиденной задержкой Ермаков никак не мог отвернуть кран слива воды. Попробовал постучать молотком и отбил ручку. На помощь технику пришли друзья. Неисправность устранили, и штурмовик вскоре был готов к вылету.
      Других происшествий у нас с Ермаковым не было. На подготовленном им самолете мне пришлось совершить десятки боевых вылетов, и ни разу машина не подвела в воздухе.
      С первых дней пребывания в новой должности у меня сложились хорошие отношения и с комсоргом полка младшим лейтенантом Иваном Хандием. Это был живой, общительный офицер. Он хорошо знал личный состав, часто бывал в подразделениях, беседовал с солдатами об использовании передового опыта в боевой практике. Комсорг обещал помогать мне во всем, но при этом поставил условие:
      - Чтобы вы, товарищ капитан, иногда брали меня в боевой полет!
      - Обязательно слетаем, Иван. И не раз, - сказал я своему новому другу.
      Мне нужно было как можно скорее войти в курс дела. В ближайшее время нам предстояло действовать над большими городами, в условиях тесного контакта с нашими наземными подразделениями, впереди - полеты над морем, штурмовые удары по кораблям противника. А Хандий был смекалистым парнем.
      Родился он в селе Шулжаны, недалеко от Миргорода, до войны окончил аэроклуб, но служить попал в пехоту. Был пулеметчиком. Первый орден получил за сбитый вражеский бомбардировщик. Второй - за участие в штурме города Ярцево. Орден Славы III степени засверкал на груди комсорга, когда он подбил фашистский танк.
      Смелого сержанта командировали на курсы политработников. После окончания их при распределении по полкам работники отдела кадров обратили внимание на тот факт, что Иван Хандий окончил аэроклуб. Тогда и послали его в авиацию.
      В период боев за Грауденц в Восточной Пруссии полк потерял несколько летчиков и воздушных стрелков. На смену им пришла необстрелянная молодежь. С уважением смотрели они на ветеранов полка. На заседании комсомольского бюро Хандий предложил организовать беседы заслуженных летчиков с молодыми пилотами. За советом, как лучше это сделать, он пришел ко мне. Мы решили привлечь к агитационно-воспитательной работе Героев Советского Союза Воздвиженского, Давыденко и Моисеенко.
      - А первая беседа ваша, товарищ капитан! - улыбнулся комсорг.
      Ну что тут скажешь ему? Согласился... По себе знал - эти беседы очень нужны молодым штурмовикам. Проводили мы их вечерами, когда затихала работа на аэродроме. Послушать ветеранов приходили все, кто был свободен от боевого дежурства.
      Потом Хандий предложил устроить встречу молодых воздушных стрелков со стрелками-ветеранами, теми, кто не раз участвовал в отражении атак вражеских истребителей. Такие встречи имели не только воспитательное значение. Они вселяли в молодых веру в свои силы, вырабатывали у них волю к победе, звали на славные ратные дела.
      Почти два месяца, с 23 января по 18 марта, 62-й штурмовой авиационный полк вел боевую работу с аэродрома Пшасныш. Наши войска, разгромив противника на наревском плацдарме, устремились на запад. С каждым днем штурмовикам приходилось летать все дальше и дальше. А погода, как назло, капризничала. Снежные заряды ухудшали видимость, низкая облачность вынуждала летать на малых высотах. Район под нами был пестрый, что затрудняло ориентировку, поэтому на задания ходили в основном опытные летчики. Особенно трудно было ориентироваться над Восточной Пруссией. Местность здесь пересеченная, с большим количеством мелких и крупных озер, расвитой сетью шоссейных дорог. Летишь, бывало, на бреющем полете, и глазу не за что зацепиться. Мелькают островерхие, под красной черепицей, дома, похожие один на другой, этакие "культурные" озера да сплошная паутина дорог.
      Отступая, противник продолжал оказывать сильное сопротивление. Совместно с нашими наземными войсками штурмовикам приходилось буквально выкуривать фашистов из фольварков, узких дефиле, всевозможных долговременных укреплений. Когда восточно-прусская группировка была рассечена на две части и мы вышли на подступы к городу Эльбинг, гитлеровцы устремились через залив Фриш-Гоф, который еще был покрыт тонким льдом, на косу Фриш-Нерунг. Они рассчитывали выйти по косе в район Данцига, а затем в Восточную Померанию.
      На предложение сдаться в плен враг ответил отказом. Тогда штурмовики получили задачу не допустить отхода немецких частей и атаковать колонны немцев. Лед вздымался от разрывов фугасных бомб. Многие захватчики нашли свою смерть на дне залива.
      Чаще всего погода была настолько сложной, что приходилось действовать одиночными экипажами. Гитлеровцы открывали по штурмовикам бешеную стрельбу изо всех видов оружия. Соберут, бывало, в голову колонны по 40 -50 ручных пулеметов и строчат по атакующим "илам". На пути к цели вставал шквал огня, но и это не помогало фашистам. От бронированных штурмовиков летели искры, а экипажи продолжали атаку. В таких вот условиях получали боевое крещение наши молодые летчики и воздушные стрелки. С первых же боевых полетов они познавали, что на войне легких побед не бывает.
      Тринадцатого марта два полка нашей дивизии перебазировались поближе к линии фронта, на аэродром близ города Мариенбург.
      Тотчас после посадки к нам подбежал молодой незнакомый мне солдат с пачкой свежих листовок. Летчики и воздушные стрелки принялись читать их. Это было обращение Военного совета 2-го Белорусского фронта к воинам. Оно заканчивалось призывом: "Сбросим фашистов в студеную балтийскую воду!"
      Так из листовки мы узнали, что совсем скоро нам предстоит штурмовать города на побережье Балтийского моря: Данциг, Гдыню и Цопот. Главное, конечно, было взять Данциг. Огромный город-порт, крупная военно-морская база на Балтике.
      В операции по овладению Данцигом нам предстояло действовать совместно с дальними и легкими ночными бомбардировщиками. Сначала было решено разделаться с истребителями противника, базировавшимися на близлежащих аэродромах. Имея около двухсот "мессеров" и "фокке-вульфов", гитлеровцы порой доставляли нам немало хлопот.
      Поэтому было решено прежде всего подавить, уничтожить здесь вражескую авиацию, расчистить небо для бомбардировщиков и штурмовиков. Потом предполагалось даже истребители использовать для нанесения ударов по опорным пунктам в городе и кораблям противника в Данцигской бухте.
      Большую угрозу для нашей авиации представляли неприятельские зенитки. Число их не поддавалось учету, так как огонь по нашим самолетам вели и танки, и корабли, и общевойсковые подразделения на передовой, и, конечно же, батареи у объектов штурмовки. Условия для наших полетов были трудными, и мы много думали о том, как избежать лишних потерь.
      - Возьми кого-либо из надежных ведомых да слетай-ка на разведку! предложил мне майор Егоров.
      Полетел со мной хороший летчик киргиз Токон Бекбоев. Он окончил Чкаловское училище и был оставлен там инструктором, но Токону хотелось сражаться с врагом. С большими трудностями Бекбоев все-таки попал на фронт и прибыл в наш 198-й полк, когда мы базировались на аэродроме Желудок под Гродно.
      Токон Бекбоев быстро схватывал, чему учили его ветераны - офицеры В. Сергеев и В. Николаев. Участвуя в налетах на Осовец, Ломжу, Остроленку, в боях на наревском плацдарме, он показал, что хорошо пилотирует самолет и неплохо разбирается в тактике. Не один раз ему доверяли летать замыкающим с фотоаппаратом, и всегда Бекбоев успевал зафиксировать результаты штурмовых ударов. Гоняясь за разрывами наших бомб, лейтенант привозил хорошие фотографии.
      В нашем первом полете на Данциг было решено провести разведку с фотографированием. Мы прошли над центром города, осмотрели порт, Данцигскую бухту, а на обратном пути разведали аэродром противника. И везде гитлеровцы встречали нас плотным зенитным огнем. Приходилось хорошо крутиться, чтобы не стать жертвой гитлеровских зенитчиков. Летели мы то над самыми крышами домов вдоль улиц, то вдруг взмывали повыше, меняя при этом курс, то шли осторожно в стороне от интересующего нас объекта.
      Как ни велика была опасность, но ни я, ни мой ведомый не думали о ней. Может быть, и некогда было думать, а возможно, и потому, что, уходя на задание, мы обычно брали с собой заряд оптимизма, старались быть предельно собранными, организованными и не верили ни в какие приметы. К сожалению, отдельные наши товарищи порой поговаривали о такого рода вещах.
      Вот и сегодня нас вызвали на КП вдвоем, меня и ведомого (не буду его называть). Вызвали, чтобы поставить задачу первого разведывательного полета на Данциг. И вдруг слышу слова моего напарника:
      - Я только что побрился, Павел Васильевич! Нехорошая примета...
      Командир недовольно махнул рукой: дескать, иди к черту со своей приметой, а я стоял и краснел за товарища.
      Конечно, наши летчики, как говорится, не верили ни в бога, ни в черта, но вот иные не могли отделаться от традиций, существовавших в авиации с ее зарождения. Старые летчики предпочитали не бриться, не фотографироваться перед вылетом, следили за тем, чтобы по пути на аэродром не перебежала дорогу черная кошка, брали с собой в полет разные талисманы: игрушечную обезьянку, плюшевого зайца или медвежонка...
      Правда, я тут ни при чем, но нашему экипажу везло на собак. То дог забрался в кабину, то стала за нами бегать маленькая собачонка по кличке Крыса. Провожает до столовой, а оттуда - на аэродром. Вскочит, бывало, на стабилизатор, а затем по фюзеляжу - в кабину стрелка. Старшина Немцев охотно брал собачонку в полет, очевидно считая ее своеобразным талисманом. В воздухе она забиралась на колони к стрелку и посматривала по сторонам. Конечно, такое бесцеремонное поведение собачонки не всегда нравилось Немцеву, но он терпел, объясняя это тем, что, дескать, при зенитном обстреле Крыса начинала лаять, предупреждала об опасности. Никто в это, конечно, не верил. Над Немцовым при случае подшучивали товарищи, но он не обижался.
      За два месяца Крыса совершила с нами двадцать вылетов, дважды ее задевали вражеские осколки. Особенную активность собачонка проявляла перед перебазированием на другой аэродром, опасаясь, видимо, как бы ее не забыли. Так и путешествовала она вместе с экипажем по дорогам войны.
      ...Из полета на Данциг мы привезли плохие снимки. Над городом стоял густой дым от пожарищ, поднимавшийся до высоты 1500 метров. Объекты штурмовки просматривались плохо, смутно были видны городские кварталы, береговая черта и корабли на рейде. Но все-таки начало было сделано.
      На следующий день нам приказали подавить артиллерийские и минометные батареи в районе Оливы. Здесь гитлеровцы поставили огневой заслон нашей пехоте. Штурмовать противника в черте города всегда трудно. Кварталы его похожи друг на друга, однообразны. Нелегко установить и линию боевого соприкосновения.
      Эти вопросы были согласованы с наземным командованием. Мы договорились и с истребителями прикрытия. Решили лететь полком в колонне четверок. В каждой из трех последних были выделены самолеты для подавления зенитной артиллерии в районе цели. Сверху нас прикрывала восьмерка истребителей.
      Взлет и сбор полка прошли отлично. Выше нас в синеве мартовского неба словно купались пары наших "лавочкиных". Настроение бодрое. Берем курс на Оливу.
      Но перед пролетом линия фронта со станции наведения я услышал приметный говорок майора Н. Фиалковского: