Над полем боя

      - Сейчас получите, гады! - произношу я вслух и выполняю противозенитный маневр.
      - Что говоришь, командир? - беспокоится мой ведомый Бабкин, опасаясь пропустить нужную команду. Видно, раньше времени я нажал кнопку радиостанции.
      - Атакуем! - кричу вместо ответа и ввожу самолет в пикирование.
      Послушный штурмовик энергично опускает нос. Доворачиваю его в нужном направлении и накладываю перекрестье прицела на цель. Где-то позади и выше рвутся зенитные снаряды. Стрелок следит за разрывами и самолетами ведомых.
      - Хорошо идем!
      Пока опасности нет. Все внимание - земле.
      С каждой секундой нарастает скорость сближения с целью. Едва заметные "жуки" превращаются в хорошо различимые железные коробки. Рядом с ними и чуть в стороне развернулись серые пушистые коврики. Это разрывы бомб. ПТАБы Васильева легли не совсем точно. Нужно внести поправку. Быстро определяю ее и выношу прицел. Хочется ударить так, чтобы накрыть скопление вражеских машин.
      Видно, что гитлеровские танки изготовились для атаки, но мы упредили их. Васильев заставил немцев остановиться, расстроил их ряды. Теперь наш черед. Сбрасываем бомбы...
      Вывожу самолет из пикирования. Чувствую, как он дрожит, словно в лихорадке. Это мой воздушный стрелок пулеметной строчкой гасит огонь гитлеровских зенитчиков.
      - Накрыли хорошо! - докладывает он. - Сзади все в порядке!
      Выполняю разворот, готовлюсь ко второму заходу. Впереди, выше - группа Васильева. Он уже подходит к объекту для повторной атаки. Оборачиваюсь, смотрю, что делается в районе цели. Кажется, действительно накрыли ее. Среди серых разрывов-ковриков кое-где появились темно-красные языки пламени и столбы белесого дыма. Горят фашистские танки!
      На цель заходит "Фиалка-три". Эта группа тоже несет ПТАБы. Смотрю за ведомыми - все на месте. Готовимся к повторной атаке. Завожу группу на цель. Пускаем в ход эрэсы, а затем пушки. Бьем по тому же лесочку, но разобрать что-либо на земле уже невозможно. Сплошной дым и пыль от разрывов и пожаров. Нам этого мало. На борту еще изрядный запас снарядов. Вслед за Васильевым выполняю третий заход.
      Остервенело бьют зенитки. Командую двум своим ведомым: "Атаковать!" Сам с напарником опять начинаю долбить цель. Пушки и пулеметы не очень-то эффективны против танков. По там ведь и живая сила. Заканчиваем атаку. Последние очереди стрелка по цели. И как раз вовремя слышим команду с земли:
      - Уходите, горбатые!
      Мы уходим. А навстречу нам - новые группы штурмовиков. Приземляемся на опустевшем аэродроме. Возбужденно обмеливаемся впечатлениями.
      - Подходяще долбанули! - затягиваясь дымком от самокрутки, говорит мой неизменный ведомый Михаил Бабкин.
      ...Самолеты подготовлены к повторному вылету. На этот раз они загружены осколочными бомбами малого калибра. Значит, нас пошлют штурмовать либо артиллерийские и минометные батареи, либо живую силу противника на поле боя.
      Неожиданно на нашей стоянке появился помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу капитан Василий Копейкин.
      - Возьмите за воздушного стрелка, - обращается он ко всем, но поглядывает больше на Бабкина. Копейкин близок с Михаилом по комсомольским делам.
      - Как, командир? - кивнул тот в мою сторону.
      Копейкина мы все хорошо знали. Он много раз бывал в нашей эскадрилье, изредка летал с нами на боевые задания. В дивизии это был признанный комсомольский вожак. Василий учил молодых секретарей тому, что хорошо умел делать сам.
      Уже в те годы он был депутатом Верховного Совета РСФСР. Ему, конечно, важно было показать комсомольцам личный пример и в боевой работе. Будучи неплохим спортсменом, Копейкин хорошо переносил перегрузки, считался метким стрелком и смело вел себя в полете. Такой не будет обузой в бою.
      - Ну что, возьмем комсомольского вожака? Без него там не обойтись, обратился я к товарищам.
      Бабкин откликнулся первым. Его поддержали другие летчики. А Василий, оценив шутку, все же сказал:
      - Спасибо, друзья, за доверие!
      Мой воздушный стрелок сержант Добров помог капитану Копейкину подогнать парашют и занять место в самолете Бабкина. Хотя летел Василий Ефремович уже не первый раз, его тщательно проинструктировали, напомнили, когда, как и о чем надо докладывать командиру, в каком случае следует открывать огонь по воздушным или наземным целям, проверили, хорошо ли знает офицер порядок отделения от самолета в случае необходимости покинуть его. В боевом полете может случиться всякое...
      Правда, лейтенанту Бабкину не пришлось что-то подсказывать новому воздушному стрелку. Он зорко осматривался, вовремя докладывал об обстановке. Сверху нас прикрывали наши истребители. Еще одна группа "маленьких", расчищая небо, шла впереди. И мы с Добровым оказывали ведомому повышенное внимание. Лейтенант Бабкин, как обычно, шел у моего крыла.
      Над Жиздрой, Людиново, Буканью - над всем районом сражения стояло огромное облако дыма. Плохая видимость не позволяла хорошо рассмотреть передний край. Лишь подойдя вплотную к линии фронта, мы увидели десятки подбитых фашистских танков. Они горели, поднимая над собой какой-то особый белесый дым. Его не спутаешь ни с каким другим.
      Только что миновали передний край, откуда-то с фланга ударили фашистские зенитки, но их залп не застал нас врасплох. После дивизионной конференции по обмену боевым опытом мы с капитаном Малинкиным, как и многие летчики полка, стали более обстоятельно готовиться к борьбе с вражескими зенитчиками. Обязательно выделяли экипажи для подавления их огня, старались по возможности обходить средства ПВО противника.
      В гитлеровских зенитчиках мы видели самых коварных врагов, и за их огонь платили огнем. Как заметим теперь зенитки, мгновенно перестраиваемся из пеленга в колонну, замыкаем круг и упорно долбим вражескую батарею, пока не замолчит. Так было и в этот раз. Мы с ходу перестроились и атаковали гитлеровские расчеты, накрыв их пулеметно-пушечным огнем.
      Бомбы, эрэсы, оставшийся запас снарядов и патронов мы приберегли для гитлеровских автомашин. Они двигались вслед за танками. С воздуха теперь хорошо просматривалась вся эта мотоколонна, растянувшаяся на несколько километров. Враг открыл было по нашим самолетам огонь из крупнокалиберных пулеметов, но поздно: дело решали секунды, на которые мы опередили фашистов. Наш внезапный удар оказался весьма эффективным. Застигнутый врасплох, противник понес большие потери в живой силе и технике.
      После выполнения задания, когда мы зарулили на стоянку, капитан Копейкин поблагодарил нас, а мы поблагодарили его. Так требовал воинский этикет: вместе летали, поровну делили опасность.
      - Приходите, еще слетаем! - приглашал Михаил комсомольского вожака.
      - Обязательно приду! - ответил тот.
      Капитан Копейкин хорошо знал своего коллегу по комсомольской работе и понимал, что никогда не унывающий весельчак лейтенант Бабкин много делает для поднятия настроения и боевого духа авиаторов. Василий Ефремович ценил такой оптимизм. Эти заряды бодрости, как он выражался, - заряды из комсомольской обоймы.
      ...На следующий день фашисты возобновили атаки севернее Жиздры и опять не добились успеха. Наши наземные части прочно удерживали свои позиции, перемалывая живую силу и технику противника. Выполнять эту задачу пехотинцам по-прежнему помогал наш авиационный полк, с той лишь разницей, что мы значительно расширили район нанесения штурмовых ударов. Теперь штурмовики появлялись над Спас-Деменском, станцией Приднепровская, районными городами Дорогобуж, Ярце-во, Козельск. Наши штурмовые удары сковывали противника на железных и шоссейных дорогах, не позволяли ему подвозить к фронту свежие силы.
      По далеко не полным данным, в районе своего наступления фашисты за два дня боев потеряли только убитыми до двух тысяч солдат и офицеров. Проходя над полем боя на малой высоте, мы видели разбитую технику противника и сотни гитлеровцев, уничтоженных нашим огнем.
      Бои на этом направлении продолжались вплоть до 23 марта. Противник лишь тогда прекратил атаки, когда число убитых гитлеровцев возросло до семи тысяч. На поле боя перед нашим передним краем осталось 140 сгоревших и подбитых фашистских танков. Было захвачено 50 орудий. Наши летчики и зенитчики сбили 11 вражеских самолетов.
      Не обошлось и у нас без потерь. Седьмого марта без вести пропали младшие лейтенанты Жаров и Правдивцев. Улетели штурмовики на боевое задание и не вернулись. Может быть, их подкараулили гитлеровские зенитки, а может, оказались жертвой вражеских истребителей? О судьбе пропавших без вести летчиков можно только строить предположения: убиты или сели на вынужденную? Если остались живы, то удалось ли скрыться от фашистов?
      Но в это грозное время бывали порой и приятные сюрпризы. Считал я, что нет уже в живых моей матери и сестренки. С января не отвечали. А в марте от них пришло первое письмо. Натерпелись, наголодались, но все-таки выжили. В деревне под Миллерово приютили их добрые люди.
      Случалось у нас в полку и такое, когда родным посылали похоронки на летчика или воздушного стрелка, а они потом возвращались на свой аэродром. Вот и сейчас мы в душе надеялись, что отыщутся наши Жаров и Правдивцев.
      А тут как-то неожиданно пришла новая беда: из налета на Козельск не вернулся еще один самолет. Штурмовики не успели произвести посадку, а техники и механики уже точно определили, кого нет.
      - Опять Славушка Петров не вернулся, - упавшим голосом проговорил старший техник эскадрильи капитан Репин.
      И никто из летавших в группе не видел, что случилось с самолетом лейтенанта Петрова. Куда он мог деться? В том полете Славушка летел справа крайним ведомым. Стараясь сохранить свое место в строю, занятые войском целей, летчики не могли все время видеть того, кто летел замыкающим.
      А над объектом началась такая огненная свистопляска!.. Противник встретил наши штурмовики бешеным зенитным шквалом. В яростном поединке с фашистами наши летчики били по гитлеровским батареям эрэсами, из пулеметов и скорострельных авиационных пушек. Стараясь не задеть верхушки деревьев, над целью мы выводили самолеты из пикирования, взмывали вверх, набирали высоту, чтобы снова устремиться в очередную атаку,
      Шедшего замыкающим в группе лейтенанта Петрова не могли видеть летчики, но обязательно должны были держать в поле зрения наши воздушные стрелки. Однако и они не ответили на вопрос командира, куда делся Петров.
      - Уж очень сильно били зенитки! Над целью стоял настоящий ураган огня, пытался оправдаться за всех воздушный стрелок сержант Самородов, - все небо застлало дымом!
      И какова же была наша радость, когда уже к вечеру мы узнали, что жив наш Славушка. А примерно через час пришла от него печальная телеграмма. Петров сообщил, что в воздушном бою погиб его стрелок Александр Шалыгин. Вражеская пуля попала сержанту в голову. Второй очередью "мессер" повредил у штурмовика двигатель и самолетную рацию. Лейтенант Петров уже не мог передать товарищам, что с ним случилось. Из разбитого мотора выбило масло, заклинились поршни. Летчик пошел на вынужденную.
      Лейтенанту Петрову удалось все-таки спланировать на искалеченном штурмовике и перетянуть на свою территорию. Правда, сам он в воздухе не пострадал, повезло ему и при посадке вне аэродрома. Славушка отделался синяками и шишками.
      Летчик быстро выскочил из машины, подбежал к кабине воздушного стрелка, кое-как открыл ее, вытащил из самолета своего боевого товарища.
      - Сашка, Сашок! Откликнись скорей!
      Но сержант Шалыгин не подавал признаков жизни. Петров снял шлемофон и долго стоял над погибшим своим напарником, разделявшим с ним в каждом полете и смертельную опасность, и радость победы.
      На помощь Славушке прибежали наши автоматчики. Вместе они похоронили воздушного стрелка возле дороги, у свежего холмика под звездой воины прикрепили табличку с надписью: "Сержант Александр Шалыгин родился в 1924 году, погиб в 1943 году в воздушном бою за Советскую Родину".
      А по большаку на запад продолжали идти в наступление наши войска...
      Жизнь в полку шла своим чередом. На фронте она исчислялась не неделями и месяцами с их воскресными и праздничными днями, а часами и минутами от вылета к вылету, сутками боевых действий, периодами ведения операций. Между ними были редкие передышки. Затишья в боевых действиях, красиво именуемые штабниками оперативными паузами, были обычно непродолжительны. Но и в эти считанные часы и дни для нас находилась работа, нужная, просто необходимая.
      Нельзя сказать, что наша фронтовая жизнь была однообразной. Нет. Каждый день войны не был похож на предыдущий. И все-таки были дела, которые повторялись чуть ли не изо дня в день. Утром и вечером наши политработники обязательно принимали по радио сводки Советского информбюро. Их размножали, переписывали от руки и читали в эскадрильях. Таким образом, летчики, воздушные стрелки и инженерно-технический состав всегда были в курсе событий на советско-германском фронте.
      Замполит полка майор Зайцев аккуратно контролировал, как ведется в эскадрильях партийно-политическая работа. Политработник приходил обычно в звено и спрашивал:
      - Кто агитатор?
      Он, конечно, знал агитатора, знал все его деловые качества, но политработнику нужно было привлечь к нему внимание товарищей, показать, какое важное значение придается политической работе, подчеркнуть свое уважение к рядовому бойцу партии. Когда подходил к нему агитатор, майор интересовался, читал ли он товарищам очередную сводку. И тут как-то само собой возникала непринужденная товарищеская беседа. Говорили о фронтовых буднях, о новостях в нашей стране и за рубежом. Собирались обычно у политической карты мира, которая, кстати сказать, имелась в каждом подразделении. Эти карты кочевали вместе с нами по всем фронтовым аэродромам. Перевозили их вместе с оперативными документами и в подходящий момент вывешивали где-нибудь на видном месте: на стоянках, на командном пункте, а то и на старте.
      Майор Зайцев строго спрашивал с командиров эскадрилий, если замечал, что в подразделениях не проводились беседы, а в летные дни не выходили боевые листки.
      - В полку и эскадрилье, - говорил политработник, - личный состав всегда должен знать задачи дня, знать своих героев!
      Мы, командиры, с уважением относились к такой инициативе ж всегда в своих беседах с личным составом, в боевых листках обстоятельно рассказывали, какую задачу выполняет подразделение, кто из экипажей отличился на боевом задании. Отмечалась также работа передовых техников, механиков, оружейников, мотористов и воинов авиационного тыла.
      - Доброе слово поднимает человека на большие дела! - часто напоминал Зайцев командирам.
      Однако он не терпел хвастовства и фальши. За красивыми словами, благозвучными рапортами и донесениями порой скрывались ошибки и недостатки в работе личного состава. Поэтому на служебных совещаниях в полку речь у нас часто шла не только о взлетах и посадках, ресурсе самолетов, двигателей, их ремонте, тактических приемах воздушного боя, но и о вещах, казалось бы, на первый взгляд далеких от полетов.
      Случалось, например, что ведущие групп иногда преувеличивали свои успехи в боевом полете. Так, один из комэсков просил записать на его счет уничтоженный вражеский эшелон с оружием и боевой техникой.
      - Представьте контрольный снимок! - потребовал начальник штаба.
      Но снимка же было. У замыкающего группу штурмовика или что-то случилось с фотоаппаратом, или он просто забыл включить его над целью, а ведущий продолжал настаивать:
      - Сам видел, как эшелон свалился под откос!
      Пришлось выслать пару разведчиков на дополнительное фотографирование. Проявили фотопленку. На снимках отчетливо был виден стоявший на путях эшелон. Под откосом валялись лишь... три платформы. Гитлеровцы специально цепляли их впереди паровоза, чтобы в случае наезда на мину не пострадал локомотив.
      Командир строго предупредил тогда фантазера. Но нет-нет да и появлялись в полку рецедивы этой опасной "болезни".
      Обычно, когда на фронте наступало затишье, начальник политотдела дивизии присылал к нам в полк кого-либо из пропагандистов для чтения лекций о текущем моменте. Наши авиаторы всегда тепло встречали лекторов. Не хватало их на фронте, лекторы были у нас, как говорят, нарасхват, потому что люди тянулись к яркому и убедительному партийному слову. Что там говорить, нам часто приходилось обходиться своими силами. Тему лекции или доклада обычно подсказывала жизнь.
      Так было и во время нашего наступления на смоленской земле. Бойцам и командирам нужно было как можно скорее рассказать о злодеяниях гитлеровских захватчиков, о зверствах, чинимых немецко-фашистскими оккупантами в городах и селах Смоленщины. Выступить перед личным составом на эту тему командир и политработник поручили начальнику штаба.
      Майор Поляков говорил горячо. События и факты, о которых шла речь, он подобрал из тех мест, где сражался полк. Из беседы с жителями города Сычевка Смоленской области Марией Калининой, Натальей Удовенко и Евгенией Орловой Поляков узнал, что в деревне Юшино гитлеровцы устроили концентрационный лагерь для гражданского населения.
      Сюда, за колючую проволоку, гитлеровцы бросили жителей города и окрестных деревень. Большинство узников - подростки и женщины с малыми детьми. Арестованных подвергали пыткам в специальных камерах. Гитлеровские бандиты жестоко издевались над людьми, и оттуда никто не возвращался. В этом лагере ужаса редкий день обходился без расстрелов. Пятнадцатого января было расстреляно около сорока человек. А через неделю фашистские садисты умертвили двадцать восемь женщин. За месяц до прихода наших войск каратели уничтожили больше двухсот советских людей. Среди убитых было много детей и подростков.
      Жители села Тараканово Смоленской области составили акт о зверствах фашистских оккупантов. Гитлеровцы выгнали население из домов и отобрали у людей теплую одежду, хлеб, картофель - все, что попалось на глаза. Затем под конвоем семьдесят молодых жителей этого села (большинство были девушки) угнали на пересыльный пункт и отправили на каторгу в Германию.
      В деревне Подмошье Смоленской области не оказалось ни одной семьи, которая не пострадала бы от гитлеровских насильников и убийц. Осенью 1942 года фашисты за одну ночь уничтожили все население деревни Никитино Батуринского района, что на Смоленщине. Они согнали население деревни в большой сарай, закрыли его и подожгли. Раздирающие душу крики заживо сжигаемых людей леденили кровь тем немногим, кто успел скрыться. Фашисты же хладнокровно продолжали свое черное дело.
      В глубокой тишине слушали мы своего начальника штаба. Наши сердца наполнялись священным гневом к гитлеровским оккупантам. И этот гнев обретал силу, готовую смести с земли фашистскую нечисть. Каждому летчику, воздушному стрелку, технику, механику хотелось отомстить врагу за кровь и слезы советских людей, своими ратными делами приблизить час нашей победы.
      Хотелось скорее в боевой полет. Но летать было нельзя. Прошедшие дожди и интенсивное таяние снегов, сложные метеорологические условия затрудняли ведение боевых действий.
      - Используем эту погодную паузу для учебы, - решил командир дивизии полковник Смоловик.
      В полках не хватало летчиков и воздушных стрелков. Их решили готовить на месте из наземных специалистов, ранее учившихся в аэроклубах и авиационных школах.
      В это же время по приказу Верховного Главнокомандующего в технические рода войск стали возвращать специалистов. В суматохе первых дней войны военные комиссариаты допустили в этом деле много путаницы. Летчики, моряки, танкисты, саперы часто зачислялись в команды не по своему военному профилю.
      Так, однажды к нам в дивизию прибыл из пехоты бывший курсант летного училища Костя Давыденко. По-хозяйски расположившись на нарах поближе к "буржуйке", он спросил простуженным голосом:
      - Это правда, что летать будем?
      Его вопрос товарищи встретили улыбками. Мы сами еще не знали, что получится из решения комдива готовить у себя летчиков. Заметив это, Костя сразу как-то посуровел. Он столько испытал за полтора годы войны, что уж совсем было распрощался со своей мечтой о небе. В сталинградских боях в стрелковом полку Давыденко исполнял обязанности командира взвода пешей разведки, ходил в атаки, притаскивал "языков". Вместе с Костей воевала большая группа его однокашников по Чугуевскому летному. Но после нашей победы под Сталинградом всех их тоже отправили доучиваться в различные авиационные училища страны.
      Вскоре с переднего края пришел к нам в соединение и лейтенант В. Бабанин. Его военная биография была также трудной. В первые месяцы войны при выполнении боевого задания самолет Бабанина был подбит фашистской зенитной артиллерией, он совершил вынужденную посадку на территории, занятой врагом. Летчику удалось скрыться в лесу. Там он встретился с партизанами и три месяца воевал вместе с ними, а когда началось наше наступление, Бабанин перешел линию фронта и стал рядовым бойцом стрелкового полка. В ожесточенном бою был ранен, лечился в полевом госпитале. И уже после выздоровления отдел кадров фронта вновь направил его в авиацию.
      Только в нашем 198-м штурмовом авиационном полку изъявили желание учиться на летчиков и воздушных стрелков семнадцать человек. Среди них - авиационный механик Толя Асанов. Наш сверстник, он с комсомольских лет мечтал об авиации, успешно закончил Пятигорский аэроклуб. Но в летное училище Толя поступить не смог: не прошел медицинскую комиссию.
      Тогда Асанов подал заявление в Серпуховскую авиа-техничсскую школу. Хоть и не летчик, но все же около самолетов. После окончания ее комсомолец сержант Анатолий Петрович Асанов два года служил в нашем полку наземным специалистом.
      Стремление летать, бить немецко-фашистских оккупантов, громить их с воздуха не давало покоя сержанту Асанову. Анатолий писал рапорт за рапортом: "Хочу сам бить врага", "Переведите на летную работу, хотя бы воздушным стрелком". И только на седьмом рапорте он получил наконец резолюцию полковника Смоловика: "Зачислить в дивизионный центр для учебы на летчика-штурмовика". Радости Анатолия не было предела.
      Вместе с Асановым из звена старшего лейтенанта Васильева в наш учебный центр пришел и лучший моторист полка Александр Якуненко. Не особенно разговорчивый, скромный и трудолюбивый, он честно выполнял порученное ему дело. Очищал самолеты от грязи, которой хватало на полевых аэродромах, помогал механикам готовить штурмовики к боевым вылетам, не чурался никакой черновой работы. Все, кто служил с Якуненко, считали его настоящим тружеником аэродрома, умельцем на все руки. И вдруг рапорт: "Прошу послать учиться на летчика".
      По этому поводу старший лейтенант Васильев имел с подчиненным обстоятельную беседу. Очень не хотелось командиру отпускать из звена хорошего моториста. Он, как мог, объяснил Якуненко, что управлять крылатой машиной в воздухе - дело не совсем простое. Надо хорошо знать такую науку, как аэродинамика, материальную часть самолета, иметь хотя бы первоначальные навыки пилотирования.
      - А я и имею! - отозвался Саша.
      - Откуда? На самолетной стоянке приобрел? - пошутил Васильев, намекая мотористу на его специальность.
      - И на стоянке... Научился обслуживать новую машину, - серьезно ответил моторист. - А в городе Константиновка еще до войны окончил аэроклуб!
      Тут уж настала пора удивляться Васильеву. Как же все-таки мало знали мы о своих подчиненных! Ведь Якуненко служил в полку с первых дней его организации. На машинах, которые он помогал готовить к полетам, летали дважды Герой Советского Союза майор М. Бондаренко, Герой Советского Союза В. Туровцев...
      - Ну, раз аэроклуб закончил, - просиял Васильев, - то быть тебе у нас летчиком!
      В соединении нашлись свои инструкторы, обладавшие отличной техникой пилотирования, глубокими теоретическими знаниями и методическим опытом, тактически грамотные воздушные бойцы.
      Обучать начали молодежь с аэродинамики - основной науки летчика. Через несколько дней приступили к полетам на По-2, потом молодых пилотов стали вывозить на учебно-боевом штурмовике.
      Инструкторы тренировали своих питомцев в комплексе. Боевые летчики знали, что повышать тактический уровень воздушного бойца возможно лишь с одновременным ростом его летного мастерства. Ведь давно известно - отлично бомбит, метко стреляет по воздушным и наземным целям тот, кто прекрасно владеет техникой пилотирования. Это - аксиома. Вот почему на первом этапе обучения больше внимания уделялось взлету и посадке, выполнению фигур сложного пилотажа.
      - Давай еще разок слетаем! - предлагал инструктор, если видел, что у его учлета не получается вираж или не ладится дело с посадкой.
      - Ну вот. Теперь ты лучше меня летаешь. Пора уже одному...
      Надо сказать, что восстановление летных навыков проходило в общем-то быстро. Правда, иные инструкторы сознательно усложняли программу, попутно обучая будущих летчиков-штурмовиков выполнению необходимых боевых маневров.
      Особенно они были придирчивы к осмотрительности своих пилотов в воздухе, к ведению ими детальной ориентировки. Возьмет, бывало, инструктор управление самолетом, выполнит пару виражей, а потом спросит:
      - Где наш аэродром? Покажи быстро!
      Слушатели, конечно, иногда терялись. Нет, это не была прихоть обучающих: ориентировка, осмотрительность и наблюдательность необходимы летчику как воздух.
      Интересным порой был разговор у инструктора со своим молодым коллегой после полета:
      - На пути домой видел обоз? На проселке колонну машин видел?
      - Н-нет!
      - А эшелон?
      - Тоже нет!
      - Как же противника искать будешь?
      Знал я двух инструкторов, которые почему-то считали особым шиком высмеять при случае курсанта, поставить в неудобное положение, а потом вдруг снисходительно сказать:
      - Набирайся ума, пока учу. Жив останешься - еще вспомнишь!
      Таких задавал у нас не любили, да и сами они долго не задерживались в инструкторах. Разумеется, никто не просил у них скидок. Напротив, строгих учителей больше уважали, но при том условии, если требовательность шла по большому счету, не была мелочной.
      Мы учились бегло читать показания приборов. Молодые пилоты к тому времени уже не были новичками в авиации, знали, на что пошли, поэтому и тренировались в полную меру сил. На земле часами просиживали они в кабинах боевых машин, отрабатывали умение быстро определять дальность до цели. Скучное это занятие, но оно было необходимо, и наши слушатели отдавали ему все свое свободное время.
      По вечерам мы со своими молодыми коллегами проводили долгие и интересные беседы. Они были больше похожи на вечера вопросов и ответов. Вопросы обсуждались разные: по психологии, по самолетовождению, но предпочтение отдавали все одной теме - тактике штурмовиков. Иногда молодежь допытывалась у бывалых фронтовиков: испытывают ли они чувство страха в боевом полете? Героизм и отвага - природные ли это качества? Можно ли выработать в себе эти черты характера?
      - Если летчик идет в полет, как на подвиг, - значит, он к полету не готов, - высказал свою точку зрения Костя Давыденко.
      Может быть, эта мысль была им где-то вычитана, но она всех заинтересовала, а Костя постарался подкрепить свои суждения убедительными фронтовыми примерами.
      - Нам сказали под Сталинградом: "Ни шагу назад!" И мы не отступили. Выполняли приказ, били врага и не думали, что совершаем подвиг. Для сознательного солдата подвиг - не шаг отчаяния, а стремление образцово выполнить задачу. Врага надо бить умеючи. С умением придет и подвиг!
      Не счесть, сколько раз повторяли мы себе и молодым товарищам слова В. П. Чкалова: "Я должен быть всегда готов к. будущим боям и к тому, чтобы только самому сбивать неприятеля, а не быть сбитым. Для этого нужно натренировать и закалить в себе уверенность, что я буду победителем. Победителем будет тот, кто с уверенностью идет в бой..." Такую уверенность могло дать лишь безупречное мастерство.
      В ту весну только в нашем полку на фронтовом аэродроме было выполнено более пяти тысяч тренировочных полетов с различными учебными задачами. Во фронтовых условиях в полку своими силами было подготовлено 42 летчика и столько же воздушных стрелков.
      Многие из них внесли потом достойный вклад в боевой счет полка. Так, например, лейтенант Сергей Розенкин после переучивания на самолете Ил-2 участвовал во всех важнейших операциях и до конца войны совершил 98 боевых вылетов. Этот способный летчик хорошо зарекомендовал себя с первых дней, как только сел в боевую машину. Его не могли сбить ни вражеские зенитки, ни истре
      бители. Сам Розенкин, хорошо зная тактику, отлично выполнял любую боевую задачу. Фронтовые друзья иногда говорили: "Ты везучий, Сергей". Дело, видимо, тут не в везении, а в умении.
      По окончании военных действий против фашистской Германии коммунист капитан Розенкин успел принять участие и в разгроме Квантунской армии империалистической Японии.
      Сейчас Сергей Трофимович Розенкин уволился в запас, живет и работает в Смоленске. Сразу после войны летчик женился на нашей однополчанке оружейнице Нине Ивановне Вооль. Они вырастили сына - Александра. Недавно Розенкин-младший окончил Черниговское высшее военное авиационное училище летчиков. Уже второе поколение Розенкиных продолжает нести нелегкую службу в наших Военно-Воздушных Силах.
      В одном строю с нами смело воевал и лейтенант А. Асанов. Авиатор совершил 130 успешных боевых вылетов на штурмовике. Казалось бы, человек учился на фронте и по ускоренной программе, а вот ни в чем не отстал от других. Будучи хорошо технически подготовленным специалистом, лейтенант Асанов регулярно проводил в эскадрилье занятия с летчиками по самолету и двигателю. А если в каком-то звене ночью меняли поврежденный в бою двигатель, возле того самолета надо было искать и Асанова. Удивительно было развито у него чувство коллективизма, войскового товарищества.
      После победоносного окончания Великой Отечественной войны Анатолий Петрович Асанов уволился в запас с должности заместителя командира эскадрильи. Он живет сейчас в Краснодаре и по-прежнему поддерживает связь с однополчанами.