— Может быть, вам нужны деньги? Я готов предложить вам любую сумму.

— Я не нуждаюсь в деньгах.

Слова Хэзарда прозвучали очень резко, но майор Дженнингс продолжал гнуть свою линию:

— Еще раз простите. Как вы понимаете, я готов пойти на все, что угодно.

— Я уверен, что вы сможете найти кого-то другого.

— Мне никогда не найти человека с вашим опытом. Буду с вами откровенен. Мы с вами оба знаем, что при сложившихся обстоятельствах… — В эту секунду Дженнингс был как никогда близок к тому, чтобы упомянуть о связи строптивого молодого человека с его женой, но сдержался. — Я бы никогда не обратился к вам, но у меня нет выбора. Вы нужны моим солдатам, вот почему я лично веду переговоры с вами. Молокососы вроде Паркера, Фелтона и Манро погибнут в первую же неделю, если такие мужчины, как вы, не научат их элементарным правилам выживания. Нашей задачей станут рейды в тыл противника и конное патрулирование. Этому не научишься в гостиных Бостона.

— А где учились этому вы? — поинтересовался Хэзард.

Ему впервые стало небезразлично, с каким мужчиной живет Корнелия. Дженнингс всегда казался ему типичным денди, за спиной которого несколько поколений богатых предков. Но под светским лоском, судя по всему, скрывалась мужественная натура: Хэзард не мог не восхищаться прямотой своего собеседника.

— Я сражался вместе со Скоттом в Мексике в 1847 году. Тогда я тоже был всего лишь зеленым новобранцем. Просто мне чертовски повезло. Я прожил достаточно долго, чтобы успеть многому научиться. А теперь я прошу вас помочь мне научить всех этих ваших приятелей, которые рвутся в бой.

Хэзард молчал, глядя в окно на цветущую вишню на углу улицы рядом с кофейней. Он думал о горячей речи Дугласа и о куда более грустном рассказе одной негритянки, которая потеряла мужа и сына, когда они бежали на Север. Хэзарду не казалось справедливым, что ребенка и его отца затравили собаками… Отведя взгляд от залитого солнцем пейзажа за окном, он произнес:

— Мне придется время от времени ездить домой. Лицо Дженнингса расплылось в широкой улыбке, и он пожал Хэзарду руку с выражением искреннего удовольствия.

— В любое время. Не могу выразить словами, насколько я ценю ваше согласие. Официально мы приписаны к Первому полку, но собираемся действовать самостоятельно. Когда вы будете готовы?

Хэзард всегда ощущал неловкость от этой американской привычки прикасаться к посторонним на глазах у всех. Осторожно освободив пальцы, он ответил:

— Через две недели. Мне осталось подготовить последнюю работу.

— Я могу найти кого-то, кто помог бы вам с этим!

— Я предпочитаю сделать все самостоятельно.

— Разумеется, — быстро согласился Дженнингс, которого предупредили, что Хэзард очень серьезно относится к учебе. — Пусть будет две недели. Вот ваши друзья обрадуются! Они собирались снова вас уговаривать, если бы я с этим не справился.

— Вы умеете убеждать, майор, — с вежливой улыбкой ответил Хэзард.

Однако Тайлер Дженнингс никогда бы не смог утроить состояние, оставленное ему отцом, если бы не был умным человеком. Он отлично понял, что не его аргументы убедили молодого индейца. У него было ощущение, что Хэзард принял решение задолго до разговора с ним.

— Мне чертовски повезло, что вы едете с нами, Джон, — майор встал и снова протянул ему руку для пожатия. — Благодарю вас.

— Не за что, — Хэзард тоже вежливо протянул руку для исполнения привычного американского ритуала. — Как вы полагаете, майор, мы на самом деле освободим рабов или это еще одна война ради денег?

«Так вот почему он идет воевать!» — осенило Дженнингса. Под личиной прожженного прагматика скрывался юношеский идеализм.

— Мы их наверняка освободим — и будь мы прокляты, если этого не сделаем! Начинаем через две недели.

Хэзард улыбнулся его горячности.

— Спокойной ночи, майор.

— Спокойной ночи, Джон. — Дженнингс направился к двери, но, не сделав и трех шагов, остановился и обернулся. — Пошлите свои мерки моему портному — Уолтону.

— Они у него уже есть.

— Недаром мне показалось, что ваш сюртук — это его работа! Отлично. Я прикажу ему завтра же начать шить для вас форму. Вы хотите что-нибудь особенное?

Хэзард было покачал головой, но потом спохватился.

— Мне нужна вышивка на левом плече — черный кугуар.

Брови Дженнингса чуть приподнялись.

— Это ваше имя?

— Да.

— Все будет сделано.

Передав письмо родителям через Рэмсея Кента, Хэзард отправился на войну, которую политики и газеты называли «короткой летней войной». Спустя неделю Шестой кавалерийский корпус прибыл в Виргинию, и первая же битва при Булл-Рэне, где за свою жизнь сражались почти восемнадцать тысяч мужчин в серых мундирах конфедератов, положила конец мечтам о трехмесячной войне.

Рота Дженнингса оказалась хорошо подготовленной для рейдов в тылу врага. Они взрывали железнодорожные пути, мосты, склады с боеприпасами, оружием и продовольствием, телеграфные линии. Хэзард оказался в родной стихии; очень скоро всю их роту стали называть «Кугуарами», и их слава летела впереди них. Именно этой славе Хэзард был обязан знакомством с Кастером — самым молодым генералом армии Соединенных Штатов. Хэзард встретился с ним в тот момент, когда Кастер направлялся в Эбботстаун, чтобы получить новое звание, и ему представили нескольких полевых офицеров. Кастер носил черную бархатную форму, отороченную золотым кружевом, а белокурые усы и вьющиеся волосы того же оттенка немедленно привлекали внимание. Однако роскошная одежда никогда не волновала Хэзарда: абсароки надевали куда более величественные наряды. И в отличие от многих других офицеров, которые неодобрительно относились и к стремительному продвижению Кастера по службе, и к его романтическому стилю, Хэзард понимал, что не форма делает генерала, а победы над врагом.

Джордж Армстронг Кастер тоже обратил внимание на черноволосого капитана с вышитым кугуаром на плече.

— Вы служите в роте Дженнингса, которую называют «Кугуарами»? — в голосе Кастера слышался неподдельный интерес.

— Так точно, сэр, — лаконично ответил Хэзард.

— Но держу пари, что вы не уроженец Бостона, — продолжал генерал.

— Никак нет, сэр.

Кастер улыбнулся такому краткому ответу. Он уже наслушался историй о вылазках Хэзарда, разведчика-индейца из роты Дженнингса, чья способность обращаться со взрывчаткой казалась просто фантастической. Ему удавалось заложить мину с потрясающей точностью, и он всегда до секунды рассчитывал время взрыва, а главное — Хэзард всякий раз находил возможность сбежать, даже когда ускользнуть от южан казалось невозможным. Как-то раз из-за преследования противника разведчикам Дженнингса не удалось взорвать локомотив, поэтому они захватили его, развели пары и преспокойно отправились домой, заметая следы и взрывая по дороге мосты. Они тогда привезли с собой восемьдесят вагонов и заслужили личную благодарность президента Линкольна.

Ходили также слухи и о том, что именно Хэзард организовал тайный вывоз рабов из многих воюющих южных штатов, и даже из Джорджии. Они с Паркером делили сомнительную честь — оба фигурировали в составленном южанами списке лиц, которых необходимо убить.

Вспомнив обо всем этом, Кастер с улыбкой заметил:

— Мы счастливы, что вы воюете на нашей стороне, капитан Блэк.

— Благодарю вас, сэр.

— А не могли бы мы набрать еще добровольцев там, откуда вы родом, капитан? Вы просто неоценимы.

— Боюсь, я единственный человек, без которого мои сородичи могут обойтись, сэр.

— Какая жалость!

— Так точно, сэр, — любезно согласился Хэзард.

В последующие месяцы их пути часто пересекались, и они смогли с удовольствием обнаружить друг в друге одинаковое пренебрежение опасностью, истинную смелость и спокойный фатализм.

Когда война уже практически закончилась, под Берквилем были обнаружены поезда генерала Ли с внушительным эскортом, которые пытались пробиться на Юг. Третья кавалерийская дивизия Кастера, включавшая в себя и «Кугуаров» Дженнингса, напала на поезд и захватила триста вагонов. Вслед за этим дивизия предприняла успешную атаку, которая отрезала генералу Ли путь к отступлению и отсекла от своих три дивизии конфедератов. Почти все южане были взяты в плен.

В то время Грант писал президенту Линкольну: «Если еще немного поднажать, я полагаю, что Ли сдастся». Вскоре он получил телеграмму: «Так поднажмите».

И северяне поднажали.

Два дня они преследовали армию конфедератов, непрерывно ведя тяжелые бои. Апрельской ночью 1865 года отчаяние охватило армию Северной Виргинии. Усталые, сломленные, голодные люди в бывших когда-то серыми мундирах… С блестящей армией генерала Ли, состоявшей из отважных, сильных мужчин, было покончено.

На следующий день южане выбросили белый флаг, боевые действия были приостановлены, война кончилась.

Вскоре после поражения южан при Аппоматоксе Хэзард получил застрявшее на два месяца где-то по дороге письмо, извещавшее его о смерти родителей. Письмо писал Рэмсей Кент, который, судя по всему, тоже уже был болен. Письмо отправили с торговцем мехами до форта Бентон, потом оно медленно спустилось вниз по Миссури и начало путешествие из Сент-Джозефа через всю страну. Когда послание дошло до Хэзарда, на конверте было написано чьим-то крупным неряшливым почерком:

«Кент умер десятого февраля».

Ужасные подробности смерти родителей поразили Хэзарда до глубины души. Во время очередного рейда несколько индейцев подъехали слишком близко к вагону, где находились больные оспой, и принесли заразу с собой на берега Иеллоустоуна. Болезнь распространялась, как лесной пожар. Племя разделилось на несколько отрядов, каждый из которых отправился в свою сторону, пытаясь убежать от смертоносного вируса, но это не помогло. Всю зиму болезнь уничтожала индейцев. Потом эпидемия кончилась. Те, кто выжил, объехали стоянки и собрали остатки племени у истоков реки Биг-Хорн. Ряды некогда гордого племени абсароков значительно поредели.

Хэзард потерял не только родителей, но и почти половину своего клана. Прочтя письмо, он впервые в жизни заплакал. Потом обрезал волосы, немедленно собрал свои вещи и упаковал в седельные мешки. Ритуальное нанесение ран он решил отложить до возвращения домой: ему необходимы были силы для долгого пути. Война кончилась, и сейчас Хэзарду казалось, что его жизнь тоже кончилась…

Отец всегда оставался для Хэзарда идеалом. Это был честный, отважный человек, настоящий отец — такой, о котором сын может только мечтать. Став вождем племени, он ничуть не возгордился, всех выслушивал неизменно приветливо и ласково, и пока Хэзард рос, он всегда старался подражать своему отцу. Его мать была высокой красивой женщиной, единственной женой отца. От ее улыбки день становился светлее, а ее любовь всегда поддерживала Хэзарда.

Джон Хззард Блэк, Удачливый Черный Кугуар, вернулся домой. Это было печальное возвращение к сотням могил и к опечаленным сородичам. Посетив могилы родителей, он нанес себе раны на руках, ногах и груди. Кровь вытекала из глубоких порезов, оставляя в душе острое чувство потери…

Молодая девушка, скучавшая когда-то зимним вечером в Бостоне, превратилась за эти годы в высокую, изящную, необыкновенно красивую женщину. Широко расставленные ярко-голубые глаза уже не глядели на мир с таким любопытством и доверием: за эти годы она многое узнала о нравах светского общества. Но ее огненно-рыжие волосы не потускнели и не потемнели, капризные губы стали еще соблазнительнее, а неукротимый темперамент и взрывную манеру изливать свое негодование никто бы не назвал мягкими. Многие считали, что она излишне независима и своенравна, однако, несмотря на пересуды, Венеция Брэддок, которую отец с любовью называл Огоньком, со своей необыкновенной красотой не испытывала недостатка в поклонниках. Она флиртовала, дразнила, притягивала своих обожателей или пренебрежительно отмахивалась от них, но до сих пор не нашла мужчины, за которого ей захотелось бы выйти замуж. Ей исполнилось девятнадцать лет, и самые мстительные и злоязычные матроны замечали с ехидным смешком, что так недолго остаться и старой девой. Неукротимая красотка отвергла всех самых блестящих женихов от Балтимора до Бар-Харбора и сама будет виновата, если, в конце концов, останется без мужа. Венеция только бы рассмеялась презрительно, если бы узнала о таких разговорах: она не собиралась ни к кому приноравливаться ради того, чтобы выйти замуж.

Ее отец всегда проявлял необычайную снисходительность к обожаемой дочери.

— Когда ты встретишь его, родная, ты сама все поймешь, — говорил он, не добавляя, что сам нашел любимую женщину через много лет после того, как женился на матери Венеции. — А пока наслаждайся жизнью с моего благословения.

— Я пытаюсь, папа, но большинство мужчин невероятно скучны.

— Их просто научили хорошим манерам, дорогая, только и всего.

— Я говорю не о манерах, папа. Просто их интересы настолько… настолько поверхностны! — капризно надула губки Венеция. — Если бы ты только знал, как мало у них мозгов. Немного поскреби — и доберешься до самого дна. Когда я предлагаю поговорить хоть о чем-то, что представляет интерес, они тупо смотрят на меня, а потом меняют тему и начинают рассказывать мне, какая я красивая.

— Ты действительно красива, моя девочка, ты просто кружишь им головы. — Полковник Брэддок чуть заметно выпятил грудь: он всегда очень гордился своей дочерью.

— Я знаю, что красива! — Венеция нетерпеливо топнула ногой. — Но, черт побери, папа, зачем мне моя красота, если я умру со скуки в обществе всех этих мужчин?

— Ради всего святого, тише! Только бы твоя мать не услышала, как ты ругаешься. Ты же знаешь, детка, как она к этому относится.

Венеция пожала плечами, а потом вдруг захихикала и подняла на отца свои ясные голубые глаза:

— Было бы забавно, папочка, когда-нибудь как следует выругаться при ней и посмотреть, как у нее из ушей пойдет дым.

Билли Брэддок изо всех сил попытался не улыбнуться — он всегда старательно избегал разговоров о своей жене.

— Я так и вижу языки пламени, вырывающиеся у нее из ноздрей! — жизнерадостно воскликнула Венеция и снова захохотала.

— Но, дорогая, — начал было полковник, но тут перед его мысленным взором предстало лицо Миллисент Брэддок после «хорошенького ругательства», и он не выдержал. — Вот это была бы картина! — со смехом согласился он. — Но обещай мне, малышка…

— Я знаю, папа, — веселье Венеции тут же угасло. — Я никогда так не сделаю. Но когда она начинает жаловаться на свою тяжелую жизнь, соблазн слишком велик. Ты любишь меня, папа? — неожиданно спросила она.

При мысли о матери девушка всегда испытывала чувство неловкости и обиды. Ее глаза широко распахнулись в ожидании ответа. Полковник обнял дочь, и она доверчиво прильнула к нему.

— Я люблю тебя больше всего на свете, моя радость, — негромко прошептал он.

Мать Венеции, красавица-южанка, никогда не интересовалась семьей и ничего не знала о весьма эмансипированном поведении своей единственной дочери. В те редкие минуты, когда Миллисент говорила с мужем о Венеции, она обычно сухо замечала:

— Она вся в вас, Уильям. — И в ее устах это не было комплиментом.

— Благодарю, — всегда отвечал на это полковник Брэддок, словно не замечая ядовитого подтекста. — Как вы полагаете, Венеции нужны новые сапоги для верховой езды или новая меховая шубка? — спрашивал он, пытаясь нащупать нейтральную тему для разговора.

Миллисент отличалась великолепным вкусом — в этом ей нельзя было отказать, — и Брэддок всегда полагался на мнение жены. Пока Венеция была еще девочкой, гардероб для нее подбирала мать, но позднее он сам ходил с Венецией по магазинам, тем более что у девушки было свое чувство стиля.

Если бы Билли Брэддок верил в развод, его брак окончился бы много лет назад. Однако в их кругу разводы оставались редкостью, и наилучшим вариантом считалось раздельное проживание. Брэддок долго не мог решиться на это, но весной 1865-го подвернулся подходящий повод. Богатые инвесторы из Бостона и Нью-Йорка, пайщики компании «Буль Майнинг», решили отправиться на запад, чтобы самим проверить новые золотоносные рудники. Брэддок, долго не размышляя, присоединился к ним и взял с собой дочь. Миллисент не возражала. Поездка в элегантном частном поезде задумывалась одновременно и как приятный отдых — тем более что погода выдалась под стать весеннему великолепию природы. Мужчины говорили о делах, дамы болтали о пустяках, Венеция грезила наяву о суровой, дикой земле Монтаны. Молодой девушке, находившей светскую жизнь Бостона невыносимо скучной, абсолютно не интересовавшейся ни магазинами, ни мужчинами, лето в Монтане представлялось очень своевременной сменой обстановки. Всю дорогу она находилась во власти приятного возбуждения. Щеки ей обдувал незнакомый, но такой ласковый ветер свободы…

Западные инвесторы прибыли в Виргиния-сити после двадцати дней ленивого путешествия в комфортабельных вагонах и устроились в лучшем отеле города. Дамы оккупировали элегантные гостиные и даже не пытались осмотреть местные достопримечательности. Между тем посмотреть было на что: целых восемь гостиниц, семнадцать ресторанов, две церкви, два театра, восемь бильярдных, пять элегантных игорных домов, три музыкальных салона, несколько публичных домов и семьдесят три салуна. Все это располагалось на Мэйн-стрит, главной улице длиной в милю. Впрочем, лужи и весенняя грязь не располагали к пешим прогулкам. К тому же их уже предупредили о нередких случаях насилия, убийств и пьянства среди многочисленных местных жителей, не отличавшихся мягкостью характера.

Мужчины ездили верхом и осматривали новые месторождения. Венеция сопровождала отца. Лагеря золотодобытчиков тянулись по берегам горных ручьев, где мыли золото в желобах или корзинах. Они представляли собой городки из наспех сколоченных домиков, выраставших за одну ночь, как только разносилась весть о новом золотом месторождении. Хотя Венеция и не рассчитывала на особые привилегии, будучи единственной женщиной в группе, ее отец все же старался устроить так, чтобы ночами у нее была отдельная комната. Если же им приходилось ночевать в более скромных условиях, то посреди комнаты натягивали одеяло, служившее девушке ширмой. Иногда ночь заставала их под открытым небом, и тогда Венеция и ее отец спали рядом в жестких спальных мешках или говорили до рассвета. Билли Брэддок впервые рассказал дочери о своем детстве: усеянное крупными звездами небо Монтаны напомнило ему, как летними ночами он мальчишкой ночевал во дворе. По его словам, это было приятным отдыхом от переполненной лачуги, служившей домом его семье.

— Как ты только решился уехать из Ирландии? — спросила Венеция, впервые услышав от отца о его молодости.

— Там все умирали с голода, — просто ответил он.

— Тебе было страшно ехать одному?

Ее отец посмотрел в звездное небо и негромко произнес:

— Моя мать, умирая, сказала мне: «Там мостовые вымощены золотом»… — Он помолчал, потом повернулся к Венеции и уже обычным тоном добавил: — В нашей деревне все так думали. И, черт побери, что касается этой горы, то так и есть на самом деле! Сегодня мы видели несколько весьма обещающих месторождений.

— Сколько теперь у вас всего участков? — поинтересовалась Венеция.

— Фред сказал, что на сегодня их сто восемнадцать, а нам еще предстоит долгий путь.

— Через две недели инвесторы прибыли в Даймонд-сити. Все только и говорили, что о возможном открытии там нового месторождения: на многих участках стратели обнаружили хорошую породу, указывающую на близость крупной золотой жилы. Бизнесмены стремительно раскупали горные отроги.

Венеция решила после полудня остаться в своей комнате в гостинице, но очень скоро там стало невыносимо жарко. Всю неделю шли дожди, и теперь влажный воздух, казалось, прилипал к коже. Венеция открыла окна, но желанной прохлады это не принесло, и девушка подумала, что на улице наверняка дует хотя бы слабый ветерок.

Несмотря на то, что в лагере было очень мало женщин, да и те, вне всякого сомнения, принадлежали к самой древней на земле профессии, Венеция не испытывала страха. Она считала, что маленький «кольт» на поясе спасет ее от любых неожиданностей, и к тому же ни секунды не сомневалась, что отлично сумеет за себя постоять.

Заправив в сапоги коричневые шерстяные штаны и надев шелковую рубашку в тон, Венеция вспомнила гримасу неудовольствия на лице матери, когда та перед отъездом застала ее за примеркой этого наряда. Зато отец счел ее одежду весьма практичной.

— Помилуй бог, Милли, только не говорите мне, что вы предпочли бы увидеть ее слоняющейся по прерии в бархате и кружевах.

— Я вообще не хочу видеть ее слоняющейся, как вы изволили изящно выразиться, в этом диком краю. Мне бы хотелось, Уильям, чтобы вы не забывали, что Венеция — молодая, хорошо воспитанная леди. Во всяком случае, мы пытались ее воспитывать, — ядовито добавила она.

— Господь всемогущий, женщина, — взорвался Брэддок. — Венеция человек, а не шоколадная конфета, которая может растаять под дождем. Мы едем в прекрасный край, и я уверен, что ей там очень понравится.

Миллисент тяжело вздохнула. Если бы Уильям Брэддок не нажил многомиллионное состояние с тех пор, как они впервые встретились на весеннем котильоне в Ричмонде, она бы наверняка предложила ему отправиться на картофельные поля Ирландии, где ему, вне всякого сомнения, было самое место.

— Отлично, Уильям, поступайте, как считаете нужным. Я высказала вам свое мнение, но вы предпочитаете его игнорировать — впрочем, как обычно. Я надеюсь, что вас с Венецией ожидают веселые приключения, — последнее слово сопровождало весьма выразительное пожатие плечами.

Итак, одетая в наряд, который ее мать сочла бы просто скандальным, Венеция Брэддок начала подниматься на холм, надеясь, что на его вершине дует прохладный ветер. Проливной дождь, не утихавший несколько последних дней, как следует намочил землю, все развезло, а некоторые места превратились просто в болото. Венеция не прошла и четверти мили под палящими лучами солнца, а ее шелковая рубашка уже пропиталась потом. Она закатала рукава, расстегнула ворот настолько, насколько это позволяло, и пожалела, что надела темную рубашку, которая притягивала к себе солнце.

Преодолев полдороги по склону холма, Венеция дошла до того места, где тропа упиралась в непроходимую грязь. Девушка негромко выругалась. Возвращение в душную комнату гостиницы не казалось ей привлекательным, а идти дальше было невозможно.

Оглядевшись по сторонам, Венеция вдруг заметила индейца, спящего в тени узловатого горного можжевельника. В последнее время ей уже доводилось встречать индейских разведчиков, и ни один из них не показался ей устрашающим. Кроме того, она родилась на свет с изрядным запасом смелости. Как бы то ни было, Венеция быстро преодолела разделяющее их расстояние, встала у индейца в ногах и ткнула его носком сапога.

— Эй, вставай! Мне нужна помощь!

Индеец не пошевелился. Совершенно бессознательно скользнув взглядом по длинной поджарой фигуре, облаченной только в кожаные штаны и мокасины, она обнаружила, что этот мужчина просто великолепен. Мускулистая грудь с четким рельефом мышц, тонкое лицо с прямым носом и высокими скулами, черные, гладкие, как шелк, волосы, стянутые на затылке… На какое-то мгновение Венеция буквально застыла под палящими лучами солнца, загипнотизированная красотой дикаря. Придя в себя, она еще раз стукнула носком сапога по мокасину индейца, на этот раз решительнее, словно пытаясь стряхнуть наваждение. Наконец мужчина широко раскрыл глаза и в недоумении взглянул на Венецию.

Джон Хэзард Блэк рассматривал стоящую перед ним изящную женщину, поражаясь ее классической красоте. Блестящие рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам густой волной, большие глаза, нежные, пухлые губы… Но когда она заговорила, ее голос звучал властно:

— Ты что, не слышишь меня?

Венеция привыкла приказывать слугам и никогда ни в чем не знала отказа. Кроме того, день выдался ужасным: было невыносимо жарко, ей не удалось добраться до вершины холма, и она уже злилась на себя, что не поехала вместе с отцом. Как бы то ни было, резкость ее тона мгновенно разрушила ощущение гармонии и красоты.

— Перенеси меня через это, — Венеция говорила с индейцем, как с непонятливым ребенком, указывая на топкую грязь. — Я… дам тебе доллары. — Она вынула из кармана золотую монету в двадцать долларов.

Индеец не пошевелился; казалось, во всем его теле жили только глаза. Хэзард, взращенный на многовековой культуре племени абсароков, сын вождя, ставший по праву вождем, вообще слабо реагировал на приказы, исходящие от женщин. Это случалось только тогда, когда он пребывал в хорошем расположении духа, в противном случае он не реагировал никак. А этот день был для него явно не из лучших. Он жестоко схватился с агентом, который хотел купить его участок для одной из групп инвесторов. Когда Хэзард сказал, что участок не продается, агент отказался в это поверить; пришлось взять его на мушку. Кроме всего прочего, эта дамочка его разбудила, а он так нуждался в отдыхе: если ты добываешь золото, поспать почти не удается, — от этого зависит твое выживание.

— Сорок долларов, — предложила Венеция, достав еще один золотой: она была уверена, что увеличение гонорара заставит индейца ответить.

Однако мужчина не пошевелился, а его темные веки, опушенные густыми ресницами, утомленно опустились.

— Ты что, не понимаешь? — взорвалась Венеция. — Сейчас же перенеси меня через грязь!

Так и не получив никакого ответа, она застыла на мгновение в бессильной ярости, потом топнула маленькой ножкой, обутой в тяжелый сапог, и достала револьвер.

Это оказалось роковой ошибкой, и, не будь Венеция так раздражена и утомлена, она бы сначала дважды подумала. Одним легким стремительным движением Хэзард вскочил на ноги и выбил у нее из рук «кольт», ударив по запястью ребром ладони. В следующую секунду Венеция оказалась на земле, пригвожденная его тяжелым телом. Сердце девушки гулко забилось. «Господи! — пронеслось у нее в голове. — Он же полуголый, явно разъярен, и к тому же индеец! Что же я наделала?!»

— Идиотка! — прорычал мужчина, в глазах его полыхнули опасные огоньки.

Хвала творцу, он все-таки хоть как-то говорит по-английски.

— Прошу прощения! — воскликнула униженная и до смерти перепуганная Венеция. — Прошу вас, простите меня…

У нее перехватило дыхание, пульс зачастил. Что он с ней сделает? Убьет? Изнасилует? Снимет скальп? Какая же она и в самом деле идиотка!

Взгляд Хэзарда скользнул по длинной шее и остановился у скромного выреза. Интересно, там, под рубашкой, ее кожа такая же нежная и золотистая?.. Глаза его неожиданно подобрели, выражение лица изменилось, исчезли жестокие складки у губ. Он держал ее за запястья, и грудь незнакомки касалась его обнаженной груди. Отпустив одну руку, Хэзард осторожно отвел шелковую ткань в сторону и усмехнулся, заметив, как широко распахнулись ее глаза. Никогда еще ему не приходилось видеть такой голубизны.

Венеция вдруг с ужасом ощутила, как напряглась его плоть возле ее бедра, услышала, как тяжело и часто забилось у него сердце. Может быть, закричать? Или тогда он сразу убьет ее?

— Прошу вас… — повторила Венеция, голубые глаза молили о пощаде.

Хэзард на мгновение представил, сколько удовольствия он мог бы ей доставить, — да и себе заодно. У него давно не было женщины, потому что он с некоторых пор зарекся пользоваться услугами проституток. Несколько секунд он смотрел ей в глаза, но здравомыслие все-таки взяло верх. Хэзард рывком поднял Венецию на ноги, потом нагнулся, подобрал ее «кольт» и вложил его в кобуру. Венеция обратила внимание на его красивые руки с длинными тонкими пальцами и очень крепкими мускулами. Все так же не говоря ни слова, он подхватил Венецию на руки и решительно шагнул в грязь.

В первое мгновение девушка испытала огромное облегчение: слава богу, убивать ее он, кажется, не собирался. Но очень скоро Венецию охватили уже совсем другие чувства. Она ощутила странный жар во всем теле, не имевший ничего общего с влажной жарой, окружавшей их. Индеец крепко прижимал ее к груди, она чувствовала биение его сердца, обжигающее прикосновение рук… Венеция взглянула на чеканный профиль всего в нескольких дюймах от собственного лица, и у нее по спине пробежал неприятный холодок.

Хэзард почувствовал, как девушка задрожала в его объятиях, и еще раз выругал себя за излишнюю щепетильность. Он чувствовал возбуждение и, если бы не страх в ее огромных голубых глазах, всерьез подумал бы о том, что ему стоит уступить своим желаниям…

Достигнув твердой земли, Хэзард поставил Венецию на ноги. С робкой улыбкой она протянула ему две золотые монеты и еще раз извинилась. Хэзард покачал головой и, взяв золотые, сунул их ей обратно в нагрудный карман рубашки. Обычный жест привел к необычным результатам: когда его сильные пальцы проскользнули в узкий карман, неожиданное ощущение близости напугало их обоих. Хэзард почти грубо выдернул руку, резко развернулся и ушел. А Венеция Брэддок, впервые испытавшая потрясение от мужского прикосновения, осталась стоять, пораженная непривычным для нее смущением. Что это было? Колдовство, чары, гипноз? Венеция с досадой тряхнула головой, отгоняя ощущение неловкости. Она никогда не верила в дешевую романтику. Ее мир был ясен и прост.

На следующий вечер, когда солнце уже село и долгожданная прохлада наконец спустилась в долину, Венеция снова проделала свой вчерашний путь, только теперь верхом. Проезжая по грязи, которая так напугала и огорчила ее накануне, она незаметно бросила взгляд в сторону от тропы, где под можжевельником тогда спал индеец. Разумеется, там никого не оказалось, и Венецию удивило собственное разочарование. Пришлось напомнить себе, что этот мужчина был «примитивным аборигеном», как сказала бы ее мать, и по-английски мог произнести лишь несколько слов. Но когда она увидела огонек на самой вершине горы и сообразила, что это светится окно хижины, ее сердце забилось, словно птица в клетке. Ей вдруг стало тепло…

— Венеция! — окликнул ее отец. — Ты что, не слышишь меня? Мы вернемся в Виргиния-сити к концу недели — как раз к местному балу. Я думал, что ты этому обрадуешься.

— Да, конечно, спасибо, папочка, — быстро ответила девушка, отводя взгляд от темного склона горы и одинокого огонька на нем. — Ты сказал, в конце этой недели?