Глава 62

Такова семейная жизнь

Молниеносная войсковая операция против «Инфокара» была проведена с невероятной лёгкостью — будто бы некто просто повернул голову, лениво придавил большим пальцем присевшего на плечо назойливого комара и перешёл к очередным будничным делам, сбросив в сторону расплющенный трупик насекомого.

Такое впечатление сложилось у всех, да так и было задумано. Требовалось не просто показать, что это уже возможно, но и самым убедительным образом продемонстрировать неодолимую мощь собранного в единый кулак силового ресурса. Можно только гадать, сколько времени потратили на подготовку акции, на каком головокружительно высоком уровне осуществлялась подготовка и какие беспрецедентные меры по обеспечению секретности принимались.

Про начало антиалкогольной кампании, про павловскую затею с обменом денег, даже про дефолт девяносто восьмого — куча людей знала заблаговременно, и тысячеустая молва разносила верный слух о надвигающемся событии по всей широкой Руси. А тут — ни знака, ни намёка.

Во второй половине дня журналисты почуяли, что в районе Метростроевской запахло жареным. Съёмочные бригады всех федеральных каналов дёрнулись было на выезд, но синхронно прошла команда — всем сидеть на местах. Ждать. Предполагается пресс-конференция товарищей из Генпрокуратуры. Её и будем освещать.

Синхронность тоже означала, что план проработан во всех подробностях и ни одна мелочь не осталась непредусмотренной.

Так что к месту событий проникли только газетчики, но им досталось немного: оба переулка, по которым можно попасть к инфокаровскому особняку, надёжно перекрыли милицейскими машинами. Выпускали всех, впускали только проверив в паспорте прописку и удостоверившись, что гражданин действительно проживает здесь, на третьем этаже, квартира двадцать. Оставалось фотографировать кордоны, что не приветствовалось, но и не запрещалось, да заговаривать с милиционерами, которые ни на какие вопросы не отвечали, а просто отворачивались от объективов.

Одному пронырливому известинцу пришла в голову гениальная идея. Он связался с редакцией, получил список телефонов в домах, выходивших окнами на двор, где располагалась инфокаровская штаб-квартира, и принялся обзванивать жильцов. С третьей попытки удалось завербовать информатора: по спущенной из окна верёвке передали фотоаппарат, а через час получили обратно, вместе с отснятой плёнкой. А ещё этот же информатор по телефону регулярно сообщал, что происходит во дворе. Сообщил и про пятерых инфокаровцев, которых рассадили по машинам и увезли.

К вечеру рассказ очевидца вместе с фотографиями с места событий висел на всех интернетовских сайтах рядышком с изложением материалов прокурорской пресс-конференции. В вечерних телевизионных выпусках новостей пресс-конференция оторвала львиную часть экранного времени. Судя по всему, Схватка за право озвучить официальную версию случившегося была нешуточной.

В очках в тонкой позолоченной оправе, напяленных на нос ради данного случая, победитель чувствовал себя несколько непривычно. Время от времени он снимал очки, вглядывался в объективы камер, потом, спохватившись, надевал… Потом снова снимал…

— Нами возбуждено, — с ударением на втором слоге гудел выступающий, — уголовное дело против, — тут он сверился с лежащей перед ним бумажкой и произнёс выразительно, — против а-о-зэ «Инфокар», скажем так, против руководителей этого а-о-зэ. Тут целый букет преступлений, экономических, так сказать, просто мошенничества в особых размерах, — хотел показать руками, в каких именно, но удержался, — контрабанда, убийства, понимаете ли, и так далее. Страшные хищения, ужасные по объёмам… Мы вот тут вот подготовили небольшой расчёт. Всем пенсионерам за полгода пенсии можно было бы заплатить. И не надо думать, одним словом, что нас тут перехитрили, обманули, понимаете ли. Что будто бы этих преступников уже якобы в живых никого нет. Мы тут располагаем точной оперативной информацией. Нам прекрасно известно, где эти самые господа, понимаете ли, находятся, с кем они там встречаются, даже что на завтрак кушают — и то известно. На наши с вами деньги, между прочим, которые похитили в составе организованной преступной группы. И я вот сейчас, воспользовавшись, понимаете ли, случаем, обращаюсь к некоторым западным правительствам. Они понимают, к которому именно из них я обращаюсь. Вы нам выдайте, понимаешь, этих опасных преступников.

На пресс-конференции задавали какие-то вопросы. Генерал на них отвечал, строго глядя на спрашивающих через очки. Но вопросы были не слишком интересными, а ответы никто толком не слушал, потому что главный вопрос — кто следующий — никто так и не осмелился задать. Уж больно внушительно выглядел генерал. Вполне можно было ожидать, что в качестве ответа на этот вопрос в зал упрётся указующий перст, и голос властителя подземного царства пророкочет: «Вижу! Вижу! Вот он!», и побегут от дверей товарищи в чёрных намордниках, протягивая к новоявленному Хоме Бруту никелированные спецсредства.

Ленка весь вечер провела у компьютера, переключаясь с сайта на сайт, потом потребовала у обслуги видеозаписи всех новостных программ, закрылась в спальне, пересмотрела все, достала из бара бутылку водки, одну за другой опрокинула три рюмки и села перед зеркалом, тупо глядя перед собой. К мужу, появившемуся в резиденции вскоре после полуночи, не вышла. На стук в дверь ответила слабым голосом, что жутко болит голова. Не то магнитная буря, не то давление упало. Ничего не надо, спасибо, уже лучше, сейчас заснёт.

Когда Федор Фёдорович завтракал перед тем, как уехать на службу в Кремль, Ленка вышла в столовую. Магнитная буря бесследно не прошла. Под глазами — синие круги, лицо распухло, щеки слегка обвисли и покрылись розовыми пятнами, и причепуриться к завтраку ей, видать, было недосуг: из-под халата торчала мятая ночная рубашка в цветочек.

Она села к столу, взяла бокал с апельсиновым соком, отпила и уставилась на Федора Фёдоровича немигающим взглядом.

— Мы, — держа паузу после каждого слова, сказал Федор Фёдорович, — этот вопрос обсуждать не будем.

— Не будем, — согласилась Ленка. — Мне интересно просто… Ты понимаешь, что с этими людьми я прожила рядом всю свою жизнь? Понимаешь или нет? Что ты мою жизнь взял и выбросил на помойку? Ты понимаешь?

— Понимаю, — согласился Федор Фёдорович. — Прекрасно понимаю.

— Значит, понимаешь… Хорошо. И ты, конечно, ничего про это не знал? Это твоя независимая прокуратура так работает? Только не ври!

— Что ты хочешь? Чтобы я позвонил и распорядился все прекратить? Я этого никогда не сделаю. Ни для них, ни для других. Ни для кого.

— Ты на своей старой работе здорово научился отвечать так, чтобы ничего не ответить. Я про другое спросила. Ты мой вопрос слышал? Или повторить?

— Слышал.

— Ну и?

— Я ответил.

— Хорошо, — сказала Ленка. — Я поняла, что ты мне ответил. Одну вещь ещё только скажи. Зачем арестовали ребят? Марию зачем арестовали?

— Я к этому не имею отношения.

— А к чему ты вообще имеешь отношение?

Федор Фёдорович встал из-за стола и посмотрел на часы.

— Ты мне скажи… — не унималась Ленка. — У нас в стране теперь правило такое — заложников брать? Раньше чеченцы брали, теперь чекисты берут. А тем, которые не на букву «ч», а на какую-нибудь другую букву, им тоже можно?

Перед распахнутой для него дверью машины Федор Фёдорович сказал охраннику:

— Елена Леонидовна сегодня в город не поедет, она себя неважно чувствует. Если что, пусть врач зайдёт.

Сам он поехал в Кремль, где было запланировано внеочередное заседание Совета безопасности. После взрывов в Нью-Йорке собирались практически ежедневно.

Заседание было в самом разгаре, когда неожиданно зазвонил телефон. Федор Фёдорович посмотрел на него с удивлением и раздражением, потому что прерывать запрещалось, но трубку всё же взял. Послушал, молча положил на место и, никому не сказав ни слова, направился по ковровой дорожке к выходу.

Больше он в этот день в Кремле не появлялся. И это было по-человечески понятно, потому что по телефону ему сообщили, что его жена сегодня утром повесилась.

Глава 63

Маленький Мук

Неясно было, что удерживало его на этом свете. Он перестал просыпаться в положенные шесть часов, завтрак оставался нетронутым — только зелёный чай выпивал исправно. Стали путаться рюмки с заветным напитком, поставляемым наследниками китайских товарищей. К рабочему столу в кабинете, под чучело грифа белоголового, его провожали, крепко обхватив за талию. Старик шёл, кивая головой и улыбаясь мыслям блаженной и зловещей улыбкой. В кресле у письменного стола он засыпал и похрапывал с нежным присвистом, не реагируя на заглядывающего в дверь встревоженного адъютанта.

Однажды, пробудившись и встретившись с адъютантом взглядом, сказал слабым голосом:

— Вы, Игорек, не беспокойтесь. Это обязательно произойдёт — никто ведь не вечен. Напомните мне завтра, чтобы я позвонил насчёт вас. Будем решать вопрос. Я своих не бросаю.

Но назавтра позвонить насчёт Игорька не получилось, потому что ночью со Стариком приключилось нечто вроде удара. Больше он не вставал и только требовал постоянно подавать ему разлинованные бумажки, на которых выводил дрожащей левой рукой неразборчивые каракули. Никто эти каракули не понимал, тогда Старик начинал злиться — бил рукой по серому солдатскому одеялу, жутко и хрипло выл, и из выкатывающихся из орбит блекло-голубых глаз текли крупные, совершенно детские слёзы.

Собрали консилиум, светила съехались со всей страны, даже из Швейцарии пригласили специалиста. Полдня совещались и постановили: заветный напиток отменить, поскольку повышает кровяное давление, зелёный чай сохранить, но позже, после того, когда закончится уже согласованный курс лечения. Для проведения курса лечения в дом ввели специальную медсестру. Старик лёг под капельницу.

Прошло всего четыре дня, и узрели чудо. В шесть ноль пять утра прозвенел, казалось, замолчавший навсегда колокольчик и почти забытый голос произнёс с ядовитым сарказмом:

— Я что-то не понимаю, милейшие. Вы там чем заняты? Почему мне надо напоминать о распорядке дня? Две минуты даю. И на девять вызовите массажиста.

В секунду доставили и блюдце с антоновским яблоком, и положенные два ломтика чёрного хлеба, и зелёный чай в тонкостенном сосуде с фарфоровой крышкой. Нашли массажиста, который уже похоронил старого клиента и теперь пытался отстроить бизнес так, чтобы компенсировать упущенное. Услышав, что клиент ожил, массажист воспарил духом и прибыл минут за десять до назначенного времени, но зря.

Потому что ничего вечного под луной нет, и природа неизменно берёт своё.

Старик полулежал в кресле и подводил неутешительные итоги содеянного. Только он, создатель и исполнитель грандиозного плана, мог дать точную и недвусмысленную оценку масштабов неудачи.

Получилось совсем не так, как задумано. Да, Россия первой заявила про угрозу глобального международного терроризма — другие слыхом про это не слыхивали, имея дело лишь с отдельными ирландскими и баскскими выродками, да с палестинской шпаной. Заявила потому, что оказалась первой жертвой, потеряв жизни ни в чём не повинных людей, погибших в московских взрывах. Именно тогда мы протянули руку всему цивилизованному человечеству, сказав — встанем рядом, будем вместе. Это наша общая беда. Не послушало цивилизованное человечество. Свои проблемы обнаружились у цивилизованного человечества — кого надо, а кого и не надо принимать в Евросоюз, где должны проходить границы Северо-Атлантического Альянса, как решать проблемы ВТО, как нам реорганизовать Рабкрин. И так далее.

Кассандра. Никто не верил Кассандре. Но все предсказанное ею сбывалось.

И вот теперь Кассандрой оказалась Россия. Потому что сбылось предсказанное, и набитые под завязку мирными гражданами самолёты, подчинившись воле фанатичных ассасинов, влетели в небоскрёбы Нью-Йорка. В долю секунды сгинули жизни тысяч людей — в мгновенной вспышке огненного взрыва, в медленно протягивающихся к живым телам языках пламени, на асфальте у подножия чернеющих на глазах зданий, под развалинами, в давке среди убегающих, да ещё и от сердечных приступов у экранов телевизоров. Сколько? Пять тысяч? Шесть? А если посчитать и пожарных? Пусть будет шесть. Это не так важно. По сравнению с Холокостом — мелочь, которой можно пренебречь.

Первым, кто позвонил американскому президенту, был президент России. Позвонил, выразил соболезнования, скупо намекнул насчёт не принятых во внимание зловещих предупреждений, предложил помощь и сотрудничество в деле искоренения террористической гидры.

Формально всё произошло именно так, как и было придумано здесь, у окна, навечно задёрнутого толстой бархатной портьерой, под зелёным абажуром негаснущей настольной лампы. Антитеррористическая коалиция — состоялась. Запад и Россия оказались в едином строю, повязанные до конца кровью невинно погибших. Но выхолощенность показного единства была очевидна Старику, как никому другому. Союз должен был быть искренним и прочным. На самом деле он стал всего лишь тактически вынужденным. О цене, которую придётся платить, когда из неведомых пока высших соображений этот недолговечный альянс будет разорван, Старик старался не думать. Ему было зябко и страшно.

Ещё ему было горько от того, что он не мог, как ни старался, объяснить себе причины сокрушительного поражения. Ведь не было серьёзного противодействия, не было врага, не было никого, кто мог и хотел бы противостоять.

Какие-то пешки — девочка-журналистка да парочка дельцов-нуворишей… Всё, что они делали, даже нельзя назвать сопротивлением, просто инстинктивная — да-да, именно инстинктивная — самозащита. И этого оказалось достаточно.

«Старость, — с тоской подумал Старик, — старость. Больно и тяжело».

— Игорек, — сказал Старик, — попросите повара зайти. Я тут распорядиться хочу.

Вошёл повар, в белом колпаке и фартуке, встал у двери.

— Присядьте, Шамиль, — приказал Старик. — Хочу спросить у вас одну вещь.

— Спрашивайте, господин, — Шамиль опустился на край стула, уставился на Старика немигающими глазами.

— Мне донесли, что у вас есть какой-то особый нож. Который не нужно точить. Расскажите.

— Принести, господин?

— Нет. Просто расскажите. Нет таких ножей, которые не надо было бы точить. Мне просто интересно.

— Поварской нож, господин. Для разделки мяса. Такой у каждого повара есть. Молодой повар, который ещё не умеет правильно резать мясо, пользуется ножом, как топором. Ему приходится нож всё время точить и раз в полгода менять, потому что появляются зазубрины. Опытный повар не рубит, он режет. У него нож проходит вдоль кости, мимо сухожилия. Поэтому у опытного повара зазубрин на ноже не бывает. Опытный повар точит нож не чаще, чем раз в год, и не меняет никогда. Хороший повар видит в туше пустоту и направляет свой нож в пустоту. Он делает несколько движений, и туша сама распадается на части. Поэтому хорошему повару никогда не нужно точить свой нож. Я — хороший повар.

— Я понял, — сказал Старик. — Дело не в ноже.

— Да. Дело в поваре, господин.

— Вы у меня давно? Месяц?

— Двадцать четыре дня, господин.

— Чай для меня вы готовите?

— Да, господин.

— У этого зелёного чая странный привкус. Вы что-нибудь знаете?

— Знаю, господин.

— Тогда скажите, только честно. Сколько мне осталось?

— Нисколько, господин. Вы уже умерли. Я хотел для вас другой смерти, потому что вы убили моих друзей. Но вы оказались очень старым и очень слабым. Поэтому до приготовленного для вас конца, когда слезет вся кожа…

— Не надо. Не люблю физиологических подробностей.

— До этого конца вы не доживёте. Сердце откажет намного раньше.

— Вас это расстраивает?

— Нет. Теперь — уже нет. Я — солдат. Я не знал раньше, что вы тоже солдат. Если бы знал, вошёл бы к вам с ножом, господин.

— Хорошо, Шамиль. Идите на кухню, переоденьтесь и уходите из дома. Скажите, что я вас отпустил. Прощай, солдат!

— Прощайте, господин!

Интерлюдия. Vale

Нет, ака, он никогда не был ханом. Хан — это как когда-то у вас царь, потом президент. Вот ваш Сталин тоже не был царь, Сталин был больше, чем царь. Иван Грозный, в школе учили, ему надоело, что он царь, посадил вместо себя ордынца, а сам ушёл с Аллахом разговаривать. Иван Грозный получился не царь, а ордынец — царь, и что? Грозного все помнят, а ордынца забыли как и зовут.

Так вот, ака, ханом он не был. Он и не мог быть ханом, потому что настоящий хан — это чингизид. А он был совсем худого рода, никто не знал, от кого он родился. Говорили, что от помощника Чагатая, но толком никто не знает. Сам Чагатай был сыном Чингисхана. Если помощник выказывал нерадивость, Чагатай приказывал бить плёткой. Слуги при шатре Чагатая били его помощника плёткой. Вот из какого знатного рода он был, если правду говорят про Чагатая.

Его все называли просто эмиром. Эмир — не хан. Вот есть хан, а у хана много эмиров. Он же, ака, такой был эмир, у которого много ханов. Вот он какой был эмир.

Знаешь, что он всегда говорил? Он так говорил: «Этот мир не стоит того, чтобы иметь двух ханов». Вот как он говорил. Поэтому он хотел собрать весь этот недостойный мир в один кулак и поставить сверху хана. Чтобы никто потом не смог воспротивиться воле правителя. Потому что — отчего все беды? Каждый хочет оторвать кусок для себя: хану — своё, эмиру — своё, мулле — своё, дехканину ничего не останется. Несправедливо. Сильный заберёт все, ничего не даст слабому.