Интерлюдия

Весёлый блуд времён реставрации

В лондонском Гайд-Парке есть Уголок Ораторов. Каждый человек, независимо от пола, возраста, происхождения и психического здоровья, может придти туда и высказаться громогласно по любому волнующему его поводу. Потому что свобода и демократия.

Есть, однако же, две темы, которые затрагивать даже в этих самодеятельных выступлениях запрещено. Нельзя непочтительно отзываться о королеве. И нельзя призывать к поджогу Адмиралтейства.

Зная, сколь высок в Англии авторитет Её Величества, можно легко определить и роль Адмиралтейства.

Хотя, вполне вероятно, и то, и другое — в значительной степени дань традициям.

Но как бы то ни было, следует признать, что сын портного и прачки, всего лишь за двенадцать лет взлетевший по служебной лестнице от простого делопроизводителя до Секретаря Адмиралтейства, сделал головокружительную карьеру.

Во времена реставрации Стюартов должность Секретаря Адмиралтейства мало чем отличалась от, скажем, руководителя аппарата российского Белого Дома в наши дни.

Этого человека звали Пипс. Сэмюэл Пипс.

Его имя украшает вывески некоторых лондонских пабов. Есть библиотека Сэмюэла Пипса. Ни одна экскурсия по Вестминстеру не минует особняка, в котором жил Пипс, и церкви, где он замаливал многочисленные грехи. А его дневники — шесть объёмистых пачек нелинованной бумаги в коричневых кожаных переплётах — хранятся в колледже св. Магдалины в Оксфорде.

Дневники написаны за десять лет — с поступления на работу в морское ведомство и до смерти жены в 1669 году.

Расшифровать их удалось только спустя сто пятьдесят лет — Пипс пользовался системой тахиграфии, изобретённой Томом Шелтоном в первой половине семнадцатого века.

Пипс шифровал свои тексты вовсе не потому, что боялся завистников и недоброжелателей. И не для того, чтобы скрыть важные государственные тайны от французских и голландских шпионов. Он просто очень не хотел, чтобы кое-какие эпизоды его личной жизни стали известны Элизабет. Поэтому в качестве дополнительной предосторожности особо откровенные пассажи он сперва переводил на французский или испанский, а уже потом шифровал.

Нельзя сказать, что Сэмюэл Пипс не любил свою жену Элизабет. Любил, ласково называл «моя бедная добрая жёнушка», играл ей на скрипке и даже пел, выходя для этого в сад, потому что она считала, что на свежем воздухе его голос звучит лучше. Ещё он самолично обучал её арифметике и географии. А если она жаловалась на одиночество или небрежение, то выражал сочувствие. Иногда покупал подарки и приглашал к ней учителей музыки и рисования.

Чтобы не скучала.

Потому что сам мистер Пипс все своё время, свободное от самоотверженного труда на благо Англии, отдавал поискам любовных приключений.

Какая дивная женщина — рыжеволосая миссис Баллард, в шуршащем зелёном платье с глубоким вырезом, из которого так и норовит выпрыгнуть очаровательно веснушчатая грудь! Она горячо отвечала на пожатие руки под столом, даже позволила прижать ей колено, а когда началось самое веселье, удалось сорвать и пару поцелуев. Но противный муж путался под ногами. Пришлось затихнуть на время.

Впрочем, как раз появилась дочка мистера Брансфилда, скромная, тёмненькая, с совершенно очаровательными ямочками на щёчках и цветком в руке. В коридоре, забыв обо всём, Сэмюэл Пипс целовал и дерзко ласкал юное создание, которое сперва отбивалось, а затем не на шутку разгорелось от страсти.

Если бы не опасения поссориться с суровым мистером Брансфилдом, ни за что не отступился бы.

И всё же вечер впустую не прошёл — на Кейт Джонс, которую удалось заманить в карету, Сэмюэл отыгрался полностью.

Роман с миссис Бэгвелл разворачивался довольно долго — уж очень скромна. Если бы не служащий во флоте муж, явно нуждающийся в повышении, Сэмюэл мог и не решиться. Но она пришла сама, попросила за мужа, мило краснея. И всё случилось прямо тут же, сперва на столе с бумагами, а потом и на вытертом ковре у камина.

Но в офис в то время частенько захаживала миссис Бэрроуз, поэтому свидания с миссис Бэгвелл пришлось перенести в другое место. Сперва ходили по тавернам, где за задёрнутой занавеской после паштета и пива наслаждались любовью. Потом, когда мистер Бэгвелл получил обещанное повышение, Сэмюэл стал запросто заходить к ним в гости.

Как он писал в дневнике,

Но такие покладистые мужья, как мистер Бэгвелл, попадались редко — любовь с миссис Лэйн, из соображений безопасности, разворачивалась на другом берегу Темзы. В первый же вечер привёл в распивочную, накормил до отвала цыплёнком и лобстером, подпоил и начал лапать, приговаривая с пыхтеньем — какая у вас, миссис Лэйн, гладкая и приятная на ощупь кожа. Бедра и ноги у неё и вправду были очень белые. Но какие-то чудовищно толстые, что, впрочем, помехой быть не может. Было очень весело, — и миссис Лэйн позволила Сэмюэлу Пипсу все, кроме последнего удовольствия.

Потом подумала и позволила совсем все.

Часто Сэмюэл Пипс испытывал невероятные угрызения совести. Сэмюэлу было стыдно перед женой, которую он ежедневно, многократно и бессовестно обманывал, а покаяться и испросить прощения не мог. Ему было страшно, он боялся Божьего гнева и неминуемой кары за распутство. Тогда он бежал в церковь, каялся, плакал и обещал, что больше никогда не будет безобразничать. Но стоило встать с колен и повернуться к двери храма, как…

Дадим слово самому мистеру Пипсу.

Дома мистера Пипса поджидал сюрприз — именно в этот вечер Элизабет организовала вязку своей любимой собачки. Приглашённый кобель в два прыжка преодолел расстояние от входной двери до коврика у камина, оседлал хозяйскую сучку и, тяжело дыша, стал совершать неутомимые возвратно-поступательные движения.

— с отвращением записал в дневнике мистер Пипс. И продолжил:

Чуть позже в этот же день он занял более реалистичную позицию, потому что далее приписано: «в течение этого месяца». А ещё ниже уточнено: «23 января».

Сэмюэл Пипс, честь ему и хвала, продержался не оставшуюся до конца января неделю, а целых тринадцать дней. Возгордившись своим примерным теперь уже поведением, он даже решился исполнить просьбу, с которой Элизабет приставала уже давно, и торжественно сопроводил её в лавку для покупки кружев. Немедленно после этого визита дневник заполнился упоминаниями о некоей белошвейке Джейн.

Белошвейки хватило, по пипсовским стандартам, надолго.

Уже Великая Чума ополовинила Лондон, уже двери в номерах тринадцатом и пятнадцатом по Олдвич-стрит затянулись черным, а с чердака четырнадцатого номера все доносилось жизнерадостное пыхтение, заглушаемое страстными женскими выкриками.

Белошвейкой не ограничилось. В это же самое время вновь возникает миссис Лэйн, с гладкой кожей и слоновьими ногами, периодически появляется миссис Бэгвелл, неустанно продвигающая по службе своего рогатого супруга. Есть и новенькие: миссис Пеннингтон («а я-то считал её порядочной; странные существа эти женщины; домой вернулся поздно»), миссис Книпп («в карете я усадил её на колени, играл её грудью и громко пел»), некто Бетти Мишель («стоило только мужу отвернуться»), Сара без упоминания фамилии («был с Сарой в „Лебеде“; даже не верится, что она всего месяц замужем; удивлён весьма»).

Имя им легион.

Отдельно отметим миссис Тукер:

А в сентябре 1667 года Элизабет наняла новую служанку.

Дебора. Деб.

Что-то новенькое. Раньше женщины вовсе не заполняли мысли мистера Сэмюэла Пипса, воздействуя непосредственно на физиологию.

Незаметно изменяется тональность дневниковых записей. Исчезают упоминания о миссис Пирс, миссис Книпп и прочих, вместо этого: «сегодня встретил на улице Элизабет с её красивой служанкой», «ужинал с женой и смотрел на красивую служанку». Проходит совсем немного времени, и вот они уже ужинают втроём — Сэмюэл Пипс, Элизабет Пипс и Деб.

Можно только гадать, с помощью каких ухищрений мистеру Пипсу удалось уговорить жену пойти на такое невероятное нарушение приличий. Теперь он уже покупает подарки обеим:

Похоже, что приблизительно в это время всплывают воспоминания о сладостных минутах в обществе вооружённой гребешком миссис Тукер: теперь Деб не только исполняет приказания хозяйки, но по вечерам причёсывает мистера Пипса. Он же сидит при этом смирно, как школьник, сжимая руками колени:

Это уж совсем из ряда вон. Сэмюэл Пипс — и не осмелился.

Примерно в марте было решено, что жена на несколько месяцев уедет в деревню. Элизабет поручила Деб составить список неотложных дел. Или что-то не так получилось со списком, или Элизабет просто была не в духе в этот день, но она сильно накричала на Деб и довела её до слёз. Девушка проплакала полдня, не вышла к ужину и, заявившись причёсывать мистера Пипса, все ещё всхлипывала.

Женские слёзы — мощное оружие, и мистер Пипс осмелился. Он обнял Деб, она не отбивалась, а просто уткнулась ему в плечо, и её худые плечики безнадёжно и горестно вздрагивали под его рукой.

— с удивлением записал он в дневнике в эту ночь. Для чиновника Адмиралтейства вполне поэтично.

На следующий день он попытался закрепить достигнутое:

Несколько странный способ получать от женщин удовольствие открыл для себя мистер Пипс, не правда ли?

Жена уезжает в деревню и забирает Деб с собой.

Весна в самом разгаре, на крышах беснуются коты, по улицам гоняют собачьи свадьбы, и мистер Пипс, в полном согласии с природой, вновь пускается во все тяжкие: миссис Бэгвелл, миссис Книпп, какая-то миссис Хорнфилд.

Безумства длятся недели три и вдруг прекращаются, как по свистку. Пипс садится в карету и едет на Марш-стрит, целый день ходит по местам, где родилась и выросла Деб, разговаривает с людьми, рядом с которыми она находилась свои шестнадцать лет, и даже знакомится с её дядей — пузатым и мрачным лондонским купцом, исполненным достоинства и всем видом своим внушающим уважение. «Её все так любят!» — читаем мы в дневнике Пипса.

В середине октября Элизабет и Деб возвращаются в Лондон. Не то разлука пошла девушке на пользу, не то мистеру Пипсу удалось подобрать какие-то особенные слова, но Деб больше не отбивается. И в воскресенье двадцать пятого числа происходит катастрофа — Элизабет неожиданно входит в комнату и застаёт мистера Пипса и Деб in flagrante.

Деб вскрикнула и выбежала за дверь, закрыв лицо руками. Жена, ни на секунду не спуская с мистера Пипса горящих ненавистью глаз, прошла к креслу и села, продолжая молча испепелять его взглядом. Он же, осознав бессмысленность объяснений, позорно бежал наверх, забился под одеяло и постарался как можно скорее уснуть. Это ему удалось, но не надолго.

Он проснулся от рыданий жены, потянулся к ней, и красноватые блики углей в камине осветили зажатые в её правой руке щипцы для колки орехов.

Странно, но именно смехотворность этого никчёмного оружия более всего поразила мистера Пипса, заставив одновременно осознать и вину перед женой, и беду, обрушившуюся на него и Деб, и полный крах семейной жизни.

Он ушёл в Адмиралтейство на рассвете, вернулся поздно. Обстановка в доме, по его словам, была ужасной. Деб заперлась у себя в комнате и не выходила. Элизабет ни на мгновение не оставляла мистера Пипса одного, следуя за ним по пятам. Поэтому передать Деб записку так и не удалось. Ночью он сжёг записку в камине, запершись в кабинете, написал длинное письмо со словами, которых раньше никому не говорил и которые даже не приходили ему никогда в голову, плакал, перечитывая написанное, и тоже сжёг.

Утром, выходя из кабинета, увидел жену — она сидела на полу у двери, завернувшись в длинный полотняный платок.

Далее жена сменила тактику. Неизвестно как, но ей удалось выманить Деб из её укрытия, и вечером они ужинали втроём.

Ни одного слова сказано не было, но Пипс чувствовал, что каждый взгляд, каждое движение безжалостно фиксируются. Казалось, Элизабет извлекает извращённое наслаждение, глядя на трепещущих прелюбодеев, испытывающих воистину адские мучения. А может, увиденное ею два дня назад было столь непостижимым и невероятным, что она решила убедиться в том, что все это просто померещилось.

Но, независимо от того, зачем Элизабет устраивала эти вечерние сборища, и мистеру Пипсу, и Деб от происходящего было весьма не по себе. Первой не выдержала Деб и через три дня исчезла.

В этот вечер ужинали вдвоём, молча, и только за десертом жена процедила сквозь зубы: «Никуда не денется ваша шлюха, сэр, все её вещи на месте; вернётся, можете не тревожиться, мистер Пипс, сэр».

Пипс не осмелился возразить — что Деб вовсе не шлюха, а очень хорошая и порядочная девушка. Он позорно промолчал, за что был награждён бессонной ночью. К утру в дневнике появляется запись:

Надо заметить, что начало странной глазной болезни, которая сперва заставила мистера Пипса нанять себе в помощь специального чтеца, а через несколько лет подать в отставку, действительно совпадает с описываемыми здесь событиями. Но вполне вероятно, что вызвана эта болезнь была не любовной тоской, а невероятной загрузкой в Адмиралтействе — Пипс работал за четверых, и как он умудрялся находить время и силы для своих многочисленных женщин, можно только гадать и удивляться.

Возвращение Деб Пипс прозевал. О том, что она вернулась, была подвергнута допросу с пристрастием, плакала, стояла на коленях и призналась в любви к нему, Сэмюэлу Пипсу, он узнал только вечером, от жены. Деб в это самое время рыдала в своей комнате.

Элизабет, высохшая за эти бурные дни и исполненная праведного гнева, тихим бесцветным голосом предъявила мужу ультиматум. Или она считает себя свободной от каких-либо обязательств (Пипс прекрасно понимал, что это означает — уход из дома, начало позорной судебной тяжбы, огласка, увольнение со службы), или он не позднее завтрашнего утра в её, Элизабет, присутствии объявляет своей грязной шлюхе, что в её услугах более не нуждаются, что в приличном доме ей не место и что она вольна вернуться в ту канаву, из которой её извлекли, отмыли, затем облагодетельствовали и приняли в семью, разрушенную ныне её порочным и развратным поведением. И если мистер Пипс вздумает изменить хоть одно слово, пусть пеняет на себя.

Непонятно, что на самом деле повлияло на поведение мистера Сэмюэла Пипса — угрозы жены, серьёзность которых мы сегодня не можем оценить, или присущее многим мужчинам трусливое и консервативное нежелание что-либо менять в своей жизни. Так или иначе, но за завтраком, под пронзительным взглядом Элизабет, он, не отрываясь от тарелки с яичницей, монотонно проговорил всё, что было надиктовано ночью.

Он услышал голос Деб, на которую так и не осмелился поднять глаза. «Простите меня, леди, — сказала Деб дрожащим от сдерживаемых слез голосом, — благодарю и вас, сэр…» — и он увидел только её руку, ухватившуюся за резную спинку стула, после чего у мистера Пипса перехватило дыхание, он вылетел из-за стола и из дома и вернулся лишь под утро в состоянии, исключающем восприятие каких-либо внешних воздействий.

Практически немедленно Пипс начинает разыскивать Деб по всему Лондону. Он желает объясниться, попросить прощения, просто увидеть её хотя бы на минуту.

Дома он говорит, что пошёл на службу, в Адмиралтействе — что болен. Это очень рискованно, в любой момент обман может раскрыться. Но ему всё равно — он ищет Деб.

Они встретились на четвёртый день поисков, случайно. Пипс увидел Деб из окна кареты. Провели вместе около двух часов — сначала оба плакали, потом целовались, снова плакали, и Пипса поразило, с какой лёгкостью Деб простила ему предательство и трусость. Оставшись один, он поклялся, что больше никогда не предаст, что бы ни случилось, и лишь неожиданно вспомнившаяся история святого Петра чуть было не испортила великолепное настроение, с которым он ехал домой. Для Элизабет у него уже было готово вполне правдоподобное объяснение позднего возвращения, но оно не понадобилось, потому что именно в этот день Элизабет, мучимая подозрениями, решила наведаться в Адмиралтейство.