Глава 26

Илюша в игре

— Ларри Георгиевич, — с неизменной гордостью сообщил Андрей, показывая рукой вправо и влево от машины, — лично посадил. Приехал, посмотрел — как-то, говорит, голо все. Позвонил в Москву, привезли самолётом голубые ёлки. Взял лопату, лично сажал — никому не доверил. Нравится?

— Нравится, — ответил Илья Игоревич, оглядываясь. — Днём, наверное, красиво. Сейчас-то не разглядишь.

— Вообще у нас стоят прожекторы, чтобы ночью тоже было красиво. Только Чубайс, сука рыжая, свет вырубил — говорят, что республика за электричество не платит. В доме свет, конечно, есть, генераторов понаставлено ужас сколько. Но на прожекторы Ларри Георгиевич напряжение подавать запретил, чтобы население не раздражалось. Платон Михайлович Чубайсу уже звонил, кричал на него и требовал немедленно включить рубильник. Вроде даже схему какую-то финансовую разработал…

— «Мельницу», что ли?

— Ну, это нам никак неизвестно. Может, мельницу. Может, мыльницу. Вам сюда, Илья Игоревич. Проходите, устраивайтесь. Сейчас шефы подойдут. Чайку с дороги не желаете?

От чая Илья Игоревич отказался, опустился в кресло и стал с интересом рассматривать развешанные по стенам рога и шкуры. От звонка бывшего коллеги и нынешнего работодателя до настоящей минуты прошло около трёх суток.

Неприятности у него начались вскоре после старой питерской истории с Сергеем Терьяном, присланным разобраться с проворовавшимся директором инфокаровского филиала Еропкиным.

К привезённой Терьяном письменной рекомендации Федора Фёдоровича Илья Игоревич отнёсся серьёзно, в помощь Терьяну подключил весь свой наличный ресурс. Теперь, задним числом, он понимал всю непрофессиональность и неосторожность своего тогдашнего поведения.

Когда у Терьяна внаглую выкрали невесту, уверенность Ильи Игоревича в безусловной причастности Еропкина к случившемуся заставила его забыть про элементарные юридические нормы. Ничего особенного в этом не было, всё делалось в старых традициях Конторы. Но обычно Контора прикрывала. А тут произошло необычное.

Еропкин вернулся на прежнее рабочее место на белом коне, демонстративно связался с прокурором города и сообщил врастяжку:

— Короче так, господин прокурор. Тут в отношении меня всякие беззакония были совершены, понима-а-ешь, и сейчас ещё продолжаются. Я заявленьице вам подошлю, вы уж разберитесь. Не те, понима-а-ешь, времена, чтобы органы нашей безопасности могли безнаказанно травить честных предпринимателей. Вы моё заявленьице в копии получите, уж не взыщите, а оригинал я в Москву отправил, генеральному прокурору. Для надлежащего контроля.

Скорость, с которой прокуратура отреагировала на звонок честного предпринимателя, сама по себе предвещала Илье Игоревичу печальную судьбу. Меньше чем за неделю он получил сразу два уголовных дела: одно за превышение служебных полномочий, а второе, совсем уж непонятное, — за попытку сокрытия улик, могущих оказать влияние на расследование уголовного дела касательно исчезновения гражданки Левиковой. Первое обвинение, впрочем, тоже было не очень понятным.

А теперь информация для тех, кто не в курсе.

В идейную преданность сотрудников органов сейчас, в жестокий век чистогана, верят мало. В их способность работать за сто пятьдесят долларов в месяц, не беря взяток и не продаваясь на корню, не верят совсем. Поэтому и был неким умным человеком придуман надёжный способ обеспечить лояльность и бескорыстие.

Берём отдельно взятого сотрудника. Ловим на чем-нибудь. Возбуждаем уголовное дело. Потом приостанавливаем, потому что своя рука — владыка. Но приостановить дело — вовсе не значит закрыть. И как только сотрудник позволит себе лишнее, дело можно открыть заново.

Сотрудник, если он не полный дурак, а таких и не держат, это прекрасно понимает, поэтому не только не позволяет себе лишнего, но и насчёт прибавки к жалованью не заикается, что в условиях жёсткой финансовой дисциплины есть вещь чрезвычайно полезная.

Любопытно также, что дурацкое словосочетание «работать не за страх, а за совесть» совершенно никакого отношения к реальной жизни не имеет. Вы бы, господа, сперва посмотрели, что значит — работать за страх, а потом бы уже рассуждали насчёт совести.

Можно было бы предполагать, что и с Ильёй Игоревичем решили поиграть в эту интересную игру. Только вот не складывалось. Сразу по нескольким каналам к нему пришла информация, что дело затеялось нешуточное, что увольнение гарантировано. И это ещё самый благоприятный исход. А вообще надо ожидать справедливого и беспристрастного суда по целому набору статей.

За Еропкиным стоял прямо-таки удивительный букет сволочей. Поддержка, которой гад пользовался в Москве, была из ряда вон.

С арифметикой Илья Игоревич обходился неплохо, два и два сложил тут же. Только удивился, почему втравивший его в эту историю Федор Фёдорович ни разу и не позвонил. Пусть не розой и не гладиолусом, но уж скромным левкоем в этом самом букете он был…

Пришлось звонить самому. Дозвонился, впрочем, с первого раза.

— Здоровье как? — мрачно спросил Федор Фёдорович. — Там же плохо? Хоть сказал бы, в какой больнице лежишь. Я прилечу послезавтра. Дня через четыре, в крайнем случае. Навещу.

Илья Игоревич намёк понял. В ведомственную больницу не лёг, выбрал обычную районную и скромно разместился в двухместной палате кардиологического отделения.

Назавтра Федор Фёдорович не прилетел, послезавтра тоже. Вместо него на этаже появился лениво фланирующий тип в больничной пижаме и с цепкими глазками, а у ворот Илья Игоревич профессиональным взглядом зафиксировал машину наружки. Взятая под надлежащий контроль городская прокуратура явно не собиралась разжимать челюсти.

Дня через четыре зашла сестричка, принесла градусник и вечерние таблетки, аккуратно завёрнутые в бумажку. Илья Игоревич бумажку прочёл, подчёркнутую ключевую фразу опознал и собрался за десять минут.

Илью Игоревича вывели чёрным ходом, посадили в машину, привезли в аэропорт, в самолёте вручили чистый паспорт на его имя с проставленной визой во Францию. А в иллюминатор он разглядел нечто вроде мужской фигуры в сером костюме, которая не то махала ему рукой, не то отдавала честь.

Беду никогда не надо называть по имени. Потому что стоит только это сделать, как она придёт в твой дом, развалится в кресле по-свойски, набухает в миску салатов и потянется к хозяйскому коньяку.

Илья Игоревич поутру поселился в гостинице «Норманди», неподалёку от Лувра, побродил по Рю Риволи, зашёл в сад Тюильри, оттуда выбрался на Пляс де ля Конкорд, прогулялся по Елисейским полям, где перекусил, убедился, что выданная ему пластиковая карточка прекрасно работает, вернулся в гостиницу и решил вздремнуть. Потому что смертельно устал и здорово надергался. Даже неожиданная европейская свобода не слишком вдохновляла.

Уснул. Но проснулся быстро, примерно через час. Во рту был какой-то странный вкус. Открыв глаза, Илья Игоревич увидел на подушке большое чёрное пятно.

Кровь из носа лилась, как из крана. Он добежал до туалета, намочил полотенце, накрыл лицо, плотно прижимая холодную ткань к носу. Не помогло. Ярко-красные следы тянулись по всему номеру. Тогда он, захлёбываясь солёным, набрал телефонный номер.

Врач появился быстро, окинул взглядом номер, изменился в лице…

Через короткое время Илья Игоревич оказался в больничной палате. От питерской палаты она отличалась, безусловно, в лучшую сторону. Только там он был здоровым симулянтом, косившим от применения к нему меры пресечения, а здесь — без двух минут инсультником, прикреплённым проводами к десятку разнообразных медицинских приборов.

Но обошлось. Через двенадцать дней Илью Игоревича, слабого и одурманенного лекарствами, выпустили на залитую солнцем парижскую улицу, где его поджидала машина с водителем. По-русски водитель ни слова не понимал, Илья Игоревич, в свою очередь, не знал французского, поэтому часовая дорога прошла в молчании, заполненном летящим из динамиков голосом Люка Мервиля.

Федор Фёдорович поджидал Илью Игоревича в квартирке с маленькой гостиной и одной спальней. Они обнялись.

— Как ты? — спросил Федор Фёдорович.

— Лучше. Только спать всё время хочется. Слабость ужасная. Можете объяснить, что происходит?

— Интриги, — туманно ответил Федор Фёдорович. — Тайны мадридского двора.

— Ну и что мне теперь делать?

— Пока поживи здесь. Мы эту историю должны скоро закончить. Дело-то практически развалилось, у них на тебя ничего нет. Если бы Еропкин не активничал, вообще бы ничего не было. Мы его чуток приструнили, так что он затих. Но надо все закрыть официально.

— А почему вообще всё началось? Это же вы его обратно поставили. Не могли сказать, чтобы не активничал?

— Я же говорю — интриги. Я тогда ошибку, наверное, сделал. Про то, что я тебя просил помочь Терьяну, никому не сказал. А когда всё случилось и Еропкина вернули на место, он заехал в Москву и пожаловался в «Инфокаре», что на него давят. Меня в этот момент в Москве не было. Ну, ему и дали зелёный свет, да ещё помогли малость. Так вот все и получилось. Да и ты мне поздновато позвонил, уже никак было не остановить. Ну да ничего… Париж — не самое плохое место для поправки здоровья. Месяца два поживёшь тут. На карточку тебе сбросили тридцать тысяч. Должно хватить. Надо будет — звони. Но только если что со здоровьем или если деньги кончатся. А так я тебя сам найду.

Илья Игоревич из этой беседы уяснил важную вещь. Федор Фёдорович к его бедам причастен не был, и вполне можно рассчитывать на его помощь. Кроме того, слова Федора Фёдоровича однозначно свидетельствовали, что инфокаровское начальство пустило под нож не конкретного Илью Игоревича, а некоего неизвестного им врага, вознамерившегося испортить жизнь одному из легиона директоров, ежечасно кующему для «Инфокара» деньги. Так что произошла досадная ошибка, которая будет исправлена. Еропкину более не позволят гнобить Илью Игоревича. А от него, в свою очередь, требуется побыстрее забыть про Еропкина.

А кто не послушается, тому спокойно отвернут голову.

Два месяца превратились в три с половиной, но зато на Родину Илья Игоревич возвращался на частном самолётике «Фалькон» с обслугой из швейцарцев. Кроме него и Федора Фёдоровича, в самолёте был ещё пассажир — рыжий, усатый, с жёлтыми тигриными глазами.

— Илларион Георгиевич, — представился пассажир. — Можно просто Ларри. Приношу вам свои извинения за доставленные неприятности. Я слишком поздно узнал, что вы знакомы с нашим другом Фёдором Фёдоровичем. Я специально прилетел вместе с ним, чтобы извиниться лично. Хотя и понимаю, что никакие извинения, тем более деньги, не могут загладить причинённый вам вред. А только такая встреча, как сегодня, когда мы, мужчины, можем посмотреть друг другу в глаза, и я, от своего лица и от лица своих товарищей, признаю совершенную непростительную ошибку. Я хочу, чтобы бокалы, которые мы сейчас поднимаем, обозначили первый и искренний шаг к примирению.

Вино было отменным, и время пролетело незаметно.

Перед самой посадкой Ларри сказал:

— Мы решили все вопросы. В Питере вам сделают предложение. Оно состоит в том, чтобы вы перешли на работу в Балтийское пароходство. У вашего начальства, да, не скрою, и у нас тоже, есть там интересы, и нам хотелось бы иметь возможность иногда напрямую обращаться к кому-нибудь из руководства. Лучшей кандидатуры, чем вы, нам не найти.

Вот этого самого Ларри и его партнёра, легендарного Платона, Илья Игоревич и поджидал, выдернутый из руководящего кресла ночным звонком с самого верха, спешно проинструктированный и отправленный в важную и сверхсекретную командировку на Кавказ.

Он не увидел, как именно появился Ларри. Просто сплелись в плотную ткань лучи света и полоски темноты, сгустились мечущиеся тени, непрозрачное облако перекрыло звёздные точки за стёклами окон, будто расправил крылья оказавшийся рядом нетопырь. И возникла фигура в свитере грубой вязки, с топорщащимися усами, ранней сединой и ласковым тигриным отсветом жёлтых глаз.

— Здравствуйте, Илья Игоревич, — прозвучало с сильным акцентом, — с приездом. Устали с дороги? Сейчас принесут чай. Садитесь поближе к огню. Не лето. Вам наверху постелили. Там тепло. Мы сейчас поговорим. А потом пойдёте отдыхать. Присаживайтесь. Я знаю, вам предложили серьёзную позицию в администрации, — продолжил он, когда Илья Игоревич опустился в кресло у камина. — Чтобы вы не упрекнули нас в неискренности или ещё в чём-то, скажу сразу, что к этому предложению мы отношения не имели. Но считаем его правильным и будем искренне рады, если вы сочтёте возможным его принять. Я откровенно скажу вам, Илья Игоревич, мы полностью поддерживаем Федора Фёдоровича. Платон Михайлович и я — мы отвечаем за то, что Кавказ проголосует за него. Так и будет. Но мы не собираемся после этого просиживать штаны в приёмных, напоминая о былых заслугах. У президента свои дела, у нас — свои. Более того, по известным причинам, за нами тянется длинный хвост не очень приятных историй. Мы выбираем президента не на год и не на два. Мы вообще не президента выбираем, а будущее страны. И мы бы не хотели компрометировать это самое будущее ненужными связями с неправильными людьми. Вы должны понимать, Илья Игоревич, что нам от власти, которую мы сегодня ставим, мало что нужно. Мой товарищ и я — мы сами можем сделать не меньше, чем покойный Иосиф Виссарионович, только без крови. Он кровь проливал, потому что у него, кроме крови, ресурса не было. А у нас деньги есть. Это посильнее крови будет. Но, с другой стороны, власти много что может понадобиться от нас. И нужен будет способ это передать. Так что, Илья Игоревич, ваш приезд сюда мы рассматриваем как серьёзный шаг по налаживанию будущих конфиденциальных отношений. Я понятно объяснил?

Илья Игоревич кивнул, изучая непроницаемое лицо Ларри. За прошедшие годы он сильно изменился — соломенно-жёлтые волосы стали почти белыми, по щекам протянулись глубокие вертикальные морщины, лихие усики джигита превратились в густые усы аксакала. Только глаза весёлого тигра-людоеда, жёлтые, с зелёными искрами и маленькими точками зрачков, не реагирующих на чередование света и тени, остались прежними.

— Я предполагал, что при нашей встрече будет присутствовать Платон Михайлович, — промурлыкал Ларри, разливая по высоким стаканам вино. — Но он с утра уехал в обсерваторию, встречаться с учёными. Не успевает вернуться. Звонил только что, просил извинить. Представляете, Илья Игоревич, чем больше живу на свете, тем больше разочаровываюсь в людях. Я — коммерческий человек, понимаю разговоры с коммерческими людьми. Но к учёным я всегда относился, — Ларри поставил стакан и поднял вверх веснушчатые руки, — как к святым. У которых есть наука, есть принципы. Они там, в обсерватории, живут как здесь, в республике, никто не живёт. Свет есть, газ есть, горы кругом красивые, зарплату платят регулярно. Не миллионы, но жить можно. По эту сторону их шлагбаума такая нищета начинается, что представить трудно. Завтра, если пожелаете, я вас по городу провезу, сами посмотрите. И что? Платон Михайлович к ним приехал, а они говорят — дай денег на новый телескоп и зарплату удвой, тогда проголосуем. Не в деньгах дело, Илья Игоревич. Деньги можно дать. Только они знают, что в других местах в сто раз хуже, чем у них. Как можно в такой ситуации деньги просить? Если бы они шахтёры были или милиционеры, я бы понял. Но они же учёные люди, профессора, интеллигенты, а думают только о себе. Вот Платон Михайлович и остался — объяснить им, как они неправильно себя ведут. Давайте выпьем за нашу встречу, Илья Игоревич, за успех того большого дела, которое мы делаем, и ещё за то, чтобы никогда мы не разочаровывались в людях, а люди — в нас.

Чем дольше Ларри говорил, тем сильней прорезался грузинский акцент, так что к концу его речи Илье Игоревичу показалось, что Ларри намеренно утрирует, добиваясь известного только ему эффекта. Зелёные искорки в глазах мелькали все быстрее, и скрытые усами губы медленно выпускали наружу паутину слов.

— У вас было некое дело, — заметил Илья Игоревич, вклинившись в случайную или намеренно оставленную ему паузу.

— Да, — согласился Ларри. — Одно дело. Что вам успели рассказать в Москве?

— Я позвонил вашей девушке, мы договорились встретиться. Она сказала, что вам известно о местонахождении человека, обвиняемого в причастности к московским взрывам. Что он ни в чём не виноват и располагает убедительными сведениями о личности подлинных преступников.

— Хорошо.

— Я передал все Федору Фёдоровичу.

— Хорошо.

— Потом я встретился с ней второй раз и попросил организовать мой прилёт сюда.

— Хорошо. Мы решили, что вам будет лучше лететь рейсовым самолётом. А вы не обратили внимания, Илья Игоревич, вами в аэропорту или в самолёте никто не интересовался?

Илья Игоревич задумался. То, что он не заметил наблюдения, вовсе не свидетельствовало о его отсутствии. Скорее уж, о том, что организовано оно было на исключительно высоком уровне.

— Давайте будем исходить из того, что интересовались, — сказал он. — Так будет правильно.

В знак согласия Ларри склонил голову набок, отчего сразу стал похож на хитрую птицу марабу.

— Господина, на которого у нас есть материал, я буду называть Батя. Надо расшифровывать?

— Не надо.

— Хорошо. Тогда я расскажу вам историю. Жил-был один человек. Ничего хорошего о нём сказать не могу, а плохое — не буду, потому что его больше нет. Имел свой бизнес. Из-за этого бизнеса возникли у него кое-какие проблемы. Вот здесь, в папочке, лежит постановление о возбуждении уголовного дела, могу дать почитать. Когда ему постановление предъявили, он сразу всё понял и побежал сдаваться в Федеральную службу охраны. Прямо к самому Бате. Вас это не удивляет?

— Не удивляет, — осторожно ответил Илья Игоревич.

— Вот и хорошо. Приятно иметь дело с информированным человеком. Батя его отправил к своему подчинённому, господину Корецкому. Тот у него всю коммерцию курировал.

— Это тот Корецкий, который погиб?

— Да, — кивнул Ларри, и глаза его подёрнулись дымкой печали. — Ужасная история. Шёл человек по улице, а ему прямо на голову какая-то тяжесть свалилась. Чуть ли не целая статуя. Кошмар…

— Ну и?

— Ну и. А сперва Корецкий половину бизнеса раскаявшегося бизнесмена забрал под себя, но втёмную.

— Это как?

— Часть фирм перешла в управление другим людям, которых назвал Корецкий. Вот тут у меня документы из Регистрационной палаты лежат. А дальше — объективки на новых управляющих. Из этих объективок прекрасно, кстати, видно, почему господин Корецкий этим людям абсолютно доверял. А если кому ещё непонятно, то вот такая бумага есть. Постановление о закрытии ранее возбуждённого уголовного дела в связи — как тут написано? — в связи с изменением обстановки. Самое интересное в этом постановлении — дата. Она как раз и объясняет, что такое изменение обстановки. Сегодня, к примеру, управление сменилось, а назавтра и уголовного дела нет.

Илья Игоревич напрягся. Методичность, с которой Ларри выстраивал некую, не до конца ему понятную версию московской трагедии, настораживала. К оказанию дружеской услуги с такой тщательностью не готовятся. Так начинают войну.

Будто угадав его мысли, Ларри сказал:

— Это очень старые документы, Илья Игоревич. Мы их давно собирали. Дело в том, что в своё время мы потеряли двух наших товарищей. Одного, Петю Кирсанова, прямо на улице расстреляли. Второй, Виктор Сысоев, наш хороший друг, из окна выбросился. Федор Фёдорович в курсе дела, и сбором этих документов он же и занимался. Так вышло, что ко всему последующему бумаги эти имеют самое прямое отношение. Я могу продолжать?

Илья Игоревич кивнул. Упоминание Федора Фёдоровича его успокоило.

— Так вот. Когда бизнесмен… умер, его часть бизнеса осталась без присмотра. Родственники поставили на это дело случайного человека. Того самого, которого сейчас по всей России разыскивают. А чтобы он ненароком не полез куда не положено, выдали ему интересную бумажку. Там крестиками помечено, что у них осталось. А непомеченное — как управлялось людьми Корецкого, так и продолжает управляться. Интересно?

— Интересно.

— Дальше будет ещё интереснее. Микроавтобусы, которые все взорвали, как раз приобретались на фирму с крестиком. А вот деньги на покупку пришли от фирмы покойного Корецкого. Если бы эти деньги в мешке принесли, на этом бы история и закончилась. Но денежки, Илья Игоревич, прошли через банк. Копейка в копейку.

— У вас есть платёжка?

Ларри поморщился.

— Все платёжки, Илья Игоревич, изъяли на следующий же после взрывов день, при обыске. Сейчас и следов не найти. Но кое-что у нас есть. Мы успели банковские выписки получить.

— Понятно.

— А потом было так. После второго взрыва господин Гусейнов сообразил, что ему хана, и из телефона-автомата позвонил в милицию. Сказал, что ни в чём не виноват. Продиктовал номера остальных микроавтобусов — их ещё много было, фамилии водителей. Вот это, — Ларри положил на стол кассету, — запись его звонка. Получена нами из милиции, хотя, как вы понимаете, совершенно неофициально. Мы за этой записью специально самолёт в Москву посылали. Оставшиеся водители в ту же ночь были убиты в перестрелке, все до одного, про запись никто ни словом не обмолвился.

— Судя по всему, у вас ещё имеются, как вы говорите, экспонаты?

— Имеются. Сам этот человек. Живой и здоровый. Побеседовать не желаете?

Глава 27

Схемотехники

— Ты ему веришь? — спросил Платон.

— А ты?

Платон задумался. Беседу с Ильёй Игоревичем он отслеживал из соседней комнаты, через систему видеонаблюдения. Было решено, чтобы ему самому не светиться.

— Я никому не верю, — решительно сказал Платон. — В этой истории я не верю никому. Она слишком опасная. Я и Эф Эфу не верю.

— Подожди. Мы же договорились, что передаём информацию через Марию.

— Договорились. Но это другое. Совершенно другое. Я тебе не хотел говорить. Перед отъездом из Москвы я познакомился с одним человеком. Очень серьёзным. Не перед самым отъездом, а так, за месяц примерно. После того совещания у Валентиныча.

— Я человека знаю?

— Видел наверняка.

— Фамилию скажешь?

Платон черкнул на бумажке загогулину. Ларри прочёл, щёлкнул зажигалкой, тщательно перемешал пепел.

— Он давно не у дел. Его попёрли сразу после истории со Скуратовым. Но связи остались, хотя прокуратуру тогда перетряхнули полностью. Он на меня вышел сам.