Взгляд незнакомки

— Но я не понимаю… — начала было Кендалл. Сержант от души рассмеялся:

— Прошу прощения, леди, но ваш человек отнюдь не филантроп. Он решил, что на провозе оружия заработает больше, чем на лекарствах. Но не переживайте за него, мадам, остаток войны он проведет в федеральной тюрьме.

«Тюрьма…» — с запозданием подумала Кендалл и содрогнулась от этой мысли. Эти люди — янки и везут ее к позициям янки. Она сидит перед ними почти в чем мать родила, а они везут ее к своим. Что ее ждет?

Она вскочила, едва не опрокинув лодку, и попыталась выпрыгнуть, но сержант проворно поймал ее за ногу и отбросил на дно лодки.

— Прощу прощения, мэм, — пробормотал он, — но мы вернемся домой с полным набором шпионов. Мы обязательно познакомим вас с нашим лейтенантом.

Кендалл не чувствовала боли в ушибленных ребрах. Содрогнувшись от ужаса, она закрыла глаза.

* * *

При всем желании Кендалл не могла бы пожаловаться на плохое обращение. Как только лодка пристала к берегу, солдаты дали одеяло, в которое Кендалл завернулась. Каждый солдат, вздумавший пялить на нее глаза, получал суровое внушение от сержанта.

Кендалл отвели приблизительно на полмили от берега, где рядами стояли солдатские палатки. Тысячи людей в синих мундирах сидели вокруг лагерных костров и ужинали. Никто из них не выкрикнул вслед полуголой женщине ни одной непристойности. Солдаты лишь на минуту отрывались от котелков и снова равнодушно опускали глаза.

Наконец остановились возле большой палатки. Сержант откинул полог и проскользнул внутрь. Не прошло и нескольких секунд, как он вышел обратно, отодвинул полог и сделал Кендалл приглашающий жест.

Она вошла в палатку и остановилась перед раскладным столиком, за которым сидел молодой лейтенант. Кендалл чувствовала, как по ее щекам стекает с намокших волос холодная вода.

К ее безмерному удивлению, лейтенант поднялся навстречу. Он улыбнулся, и Кендалл поняла, что на самом деле он еще моложе, чем ей показалось с первого взгляда. Просто черты юношеского лица обострились из-за сильной усталости. Глаза офицера были золотисто-орехового цвета, в них читалась настороженность, переутомление и, несмотря на молодость, властность и привычка командовать.

— Так это вы и есть шпионка конфедератов? — негромко спросил он.

— Я не шпионка, — ответила Кендалл. От усталости она перестала испытывать страх и с вызовом посмотрела в глаза лейтенанту. — Нам нужен морфий, и я поплыла к лодке, чтобы его взять.

— Там не было морфия, лодка была битком набита оружием.

— Это я уже слышала.

— Правда? Вы, конечно, не знали, что, перехватив эту лодку, мы превратили ее в ловушку, чтобы захватить тех, кто послал того парня в наш тыл?

— Нет.

— Как ваше имя, мэм? Кендалл на секунду задумалась.

— Кендалл, — пробормотала она. — Кендалл… Армстронг.

— Вы голодны, мисс Армстронг?

— Я…

— Простите мой дурацкий вопрос. В Виксберге давно все голодают.

Лейтенант шагнул к пологу палатки:

— Рядовой Грин! Добудьте еды для нашей гостьи, живо.

— Слушаюсь, сэр!

Он снова улыбнулся Кендалл и жестом указал ей на складной стул, стоявший возле его стола. Делать нечего, Кендалл со вздохом подчинилась.

— Лейтенант, — с трудом произнесла она, — уверяю вас: я не шпионка. Неужели вам неясно? Виксберг в тисках осады, и нет никаких секретных сведений, которые могли бы нас спасти, ведь так?

— Спасти — нет, — ответил лейтенант, — но продлить страдания — да. Мы же знаем, что перевозчик оружия контактирует с кем-то на нашей стороне. Ах да, что я… вот еда. Ешьте прошу вас.

Как бы хотелось ей, гордо подняв голову, отказаться от еды, но… она не смогла. На тарелке лежал кусок мяса и незаплесневелый хлеб. Аппетитная кукуруза буквально плавала в растопленном сливочном масле…

— Спасибо, — только и смогла вымолвить потрясенная Кендалл, набрасываясь на мясо, сводившее с ума своим ароматом.

— Не ешьте так быстро, — участливо посоветовал лейтенант. Он сел на свое место и принялся ее рассматривать. Потом достал бутылку с темно-коричневой жидкостью и поставил на стол.

— Леди южанки не возражают против виски? — спросил он.

— Эта не возражает, — тихо ответила Кендалл. Покопавшись в ящике, лейтенант нашел стакан. Кендалл приняла из его рук огненный напиток и проглотила содержимое стакана одним духом. Виски обожгло горло, но почти сразу согрело продрогшее тело. Осушив стакан, Кендалл нетерпеливо вернулась к самому вкусному деликатесу, какой ей когда-либо приходилось есть. Она едва ли замечала, что лейтенант продолжает рассматривать ее.

— Я до сих пор не решил, что делать с вами, — и, наконец, сказал он. — Эту ночь вы проведете в соседней палатке, разумеется, под надежной охраной, а завтра утром мои люди раздобудут для вас какую-нибудь одежду. Ну, а потом я поговорю с генералом.

Кендалл отложила вилку и, положив руки на колени, опустила глаза. Она не собиралась ссориться с этим человеком, похоже, он не очень верил в то, что она на самом деле шпионка. Скорее всего, он собирается ее отпустить.

Лейтенант снова позвал рядового Грина, который препроводил ее в соседнюю палатку, где стояла походная кровать, застеленная грубым, но теплым одеялом.

Кендалл думала, что после таких событий, она всю ночь промучается без сна, но ошиблась. Сон сморил ее моментально, разогнав все мрачные мысли и страхи. Кендалл спала глубоко и без сновидений.

* * *

Ее разбудили звуки трубы — играли утреннюю зарю. Раздался топот множества ног и лязг оружия — солдаты строились перед палатками на поверку.

Услышав эти звуки, Кендалл поплотнее завернулась в одеяло и, зажмурив глаза, взмолилась Богу:

— Господи, сделай так, чтобы эти люди освободили меня раньше, чем выяснится, что я жена лейтенанта федерального флота.

— Мисс Армстронг, я сейчас брошу вам платье… Немедленно одевайтесь! Рядовой Грин проводит вас в мою палатку.

Кендалл затаила дыхание, когда на пол палатки упало коричневое хлопчатобумажное платье. Она узнала голос лейтенанта, сохранившего прежнюю вежливость, не что-то в этом голосе неуловимо изменилось…

Ей страшно не хотелось вылезать из постели: грядущий день начал вселять в нее ужас.

Брент Макклейн! Она подумала о нем с тихой яростью. «Ты забрал у меня корабль и потребовал, чтобы я оставалась только женщиной — держалась подальше от войны. Но на судне я могла сражаться, а здесь совсем беспомощна. Это ты, самоуверенный ублюдок, виноват во всем, из-за тебя я попала в такую беду!»

Хотя, если подумать, то это не совсем, правда. Брент хотел, чтобы она осталась во Флориде, в тихой гавани… А она отправилась в Виксберг и так глупо напросилась плыть к этой проклятой лодке.

Но ведь она не могла поступить иначе, с вздохом подумала Кендалл. Что делать, надо вставать и надевать это коричневое платье.

Смутное подозрение, что за ночь что-то изменилось, превратилось в абсолютную уверенность, как только Кендалл ввели в знакомую палатку. Юный лейтенант был не один, рядом с ним за столом сидели два старших офицера с суровыми лицами.

При ее появлении лейтенант не встал и не предложил ей сесть, он смотрел на нее с выражением холодного осуждения.

— Слева от меня, мадам, сидит мистер Джордан, квартирмейстер военно-морского флота Соединенных Штатов. Надеюсь, вам известно, что в осаде Виксберга принимают участие сухопутные силы во взаимодействии с флотом. Квартирмейстер Джордан переведен к нам недавно после кратковременного пребывания в Ки-Уэсте. Ночью он видел, как вас привели в лагерь. Он уверен, что узнал вас. Он утверждает, что это вы были на борту конфедератской шхуны, которая на его глазах потопила наше судно. Что вы можете ответить на это обвинение, мадам?

— Естественно, я его отрицаю, — произнесла Кендалл, стараясь унять охватившую ее дрожь.

— Далее, — продолжал лейтенант, сделав вид, что не слышал ее слов, — он говорит, что, по слухам, женщина, которая топит наши корабли, является женой одного из офицеров флота и что ваше настоящее имя Кендалл Мур, мадам, а вовсе не Армстронг.

Они ее поймали и прекрасно знают это. Весь этот допрос — сплошная проформа. Кендалл почувствовала, как почва ускользает из-под ног, но они не должны этого видеть.

Она выпрямила спину, расправила плечи и вздернула подбородок.

Лейтенант встал и подошел к ней.

— Мадам, вы виновны в проведении актов саботажа против вооруженных сил Соединенных Штатов. За это полагается очень строгое наказание, миссис Мур. Если бы не некоторые обстоятельства, мы вынуждены были бы послать вас в лагерь для военнопленных, где вы находились бы до конца войны. На вашем месте, миссис Мур, я возблагодарил бы Бога за то, что вы являетесь женой офицера нашего флота. Мы можем отправить вас под надзор мужа, под его личную ответственность…

— Нет! — Кендалл не дала лейтенанту договорить.

— Что? — Юный офицер явно растерялся.

— Я сказала, нет. Я не хочу отправляться под надзор своего мужа.

— Боюсь, вы меня не поняли. Альтернатива такому решению — тюрьма.

— Я прекрасно все поняла, — с холодным достоинством произнесла Кендалл. — Я предпочитаю тюрьму.

Обескураженный лейтенант уставился в синие глаза Кендалл и не прочел в них ничего, кроме решимости и целеустремленности. Секунды отсчитывали бесконечный бег времени. Наконец молодой человек пришел в себя и в отчаянии тряхнул головой. Он сел за стол и положил руку на какой-то листок бумаги.

— Вы причиняете мне боль, — с хрипотцой в голосе проговорил лейтенант. — Никогда не думал, миссис Мур, что мне придется обрекать женщину на такую судьбу. Пожалуйста, подумайте еще раз. Конечно, ваш муж рассердится, но в конце концов ведь вы его жена перед Богом…

— Нет, лейтенант, — твердо возразила Кендалл, — я не стану менять решение.

Молодой человек, поколебавшись, расписался в официальной бумаге.

— Рядовой Грин! — рявкнул он, не отрывая глаз от Кендалл. В палатку вошел солдат и отдал честь. Лейтенант запечатал в конверт приказ и отдал его рядовому Грину.

— Организуйте конвой. Старшим назначаю сержанта Мэтлинга. Ваша задача — доставить миссис Мур в лагерь Кэмп-Дуглас в Чикаго. Она останется там до окончания войны.

Кэмп-Дуглас! У Кендалл упало сердце. У этого места была репутация северного Андерсонвила. Говорили, что он славится голодным прозябанием, болезнями и вшами…

Ее губы задрожали, но она плотно сжала их и снова вскинула подбородок. Даже Кэмп-Дуглас лучше, чем Джон Мур…

Так или почти так думала Кендалл, пока четыре дня спустя не прибыла в печально известный лагерь. Хуже Кэмп-Дугласа мог быть только ад, да и то вряд ли…

Глава 18

До самой смерти не забудет Кендалл омерзительную вонь Кэмп-Дугласа.

Молодые конвоиры, препровождавшие ее в лагерь, оказались словоохотливыми и поведали ей, что начальник лагеря — тиран и садист, считавший, что наглые мятежники должны страдать за свое отступничество. Впрочем, условия в лагере такие, что страдать там приходится без всяких усилий со стороны начальства.

Едва взглянув на бесконечно длинную стену, окружавшую длинные ряды бараков, Кендалл ощутила тошноту и почувствовала, как ей изменяют силы и твердость духа.

Открылись ворота, и Кендалл увидела пленников, которые проделывали на огромном плацу какое-то подобие гимнастических упражнений. На людей было страшно смотреть. Это были бледные тени бывших воинов Юга, оборванные, грязные, исхудавшие, — вороньи пугала, а не солдаты. В их внешности было что-то трагическое.

Впрочем, у Кендалл не было времени долго ужасаться от этого печального зрелища, ее сразу повели к коменданту. На мгновение оторвавшись от разложенных на столе бумаг, он мельком взглянул на женщину и приказал:

— Бросьте ее к тем, из Джорджии.

— Сэр, — нерешительно произнес рядовой Грин, нервно откашлявшись, — эта пленница — миссис Мур.

— Она хотела сражаться вместе со своими мятежными дружками, так пусть теперь и гниет вместе с ними! — Он еще раз поднял свое заросшее бородой лицо и окинул Кендалл презрительно-насмешливым взглядом. — Кажется, она предпочитает компанию мятежников южан обществу мужа янки? Что ж, быть посему, ведите ее в барак. Пусть она собственными глазами убедится, каким галантным может быть этот конфедератский сброд. Многие из них больше года и близко не видели женщины. Посмотрим, что произойдет с ее повстанческим пылом после того, как она проведет в обществе этих учтивых кавалеров пару-тройку ночей.

В барак Кендалл повел уже не рядовой Грин, а один из людей коменданта. Она вырвалась и, обернувшись, обратилась к человеку за столом:

— Капитан!

— Что вам угодно? — Он неторопливо поднял голову и с интересом посмотрел на пленницу.

— Пусть меня лучше изнасилует тысяча повстанцев, чем приласкает хоть один янки.

— Уведите, ее! — рявкнул капитан. — Посмотрим, что она запоет завтра.

«Вероятно, я запою по-другому», — подумала Кендалл несколько минут спустя, ощущая подступившую к горлу тошноту.

Пройдя несколько рядов одинаковых, как близнецы, бараков, они остановились перед одним из них. Надзиратель отпер тяжелую дверь, и Кендалл втолкнули внутрь. Первые несколько минут она ничего не видела во мраке, царившем в помещении. Но когда ее глаза после яркого полуденного солнца привыкли к темноте и стало понятно, куда ее привели, она не смогла скрыть гримасу отвращения.

В крохотных отсеках теснилось почти тридцать человек. И что это были за люди! Грязные, оборванные, исхудавшие, небритые и вонючие. От стоявшей в углу параши исходил нестерпимый смрад. У оконца стояла бочка с протухшей водой — вода капала туда во время дождя сквозь дыру в потолке.

Люди, внимательно рассматривавшие Кендалл, даже отдаленно не напоминали солдат великой армии Конфедерации. Их форма давно превратилась в такие лохмотья, что перестала напоминать одежду вообще.

Все эти люди до странности напоминали хорьков — так плотоядно они смотрели на свою нежданную гостью.

Один из солдат — кожа да кости, едва прикрытые невообразимым тряпьем, — вскочил с пола как ужаленный:

— Будь я проклят, если это не баба! Я ее хочу! — Он подошел к Кендалл и начал описывать возле нее круги. В желтоватых глазах несчастного появился нездоровый блеск.

Кендалл попятилась к запертой двери и, прижавшись к ней спиной, настороженно следила за телодвижениями солдата.

«А ведь этот парень — мой ровесник, — с горечью подумала Кендалл, — и, наверное, был бы очень красив, если бы не невероятная худоба, страшные лохмотья да грязь, покрывавшая все его тело».

— Сладкая моя, — проворковал между тем этот солдат, приблизившись к Кендалл. Он обхватил руками ее голову и прижал затылком к дубовой двери. — Как давно не видел я такую мягкую, круглую…

Он потянулся к ее груди, и чувство симпатии и жалости в ее душе мгновенно исчезло, уступив место гадливости и страху. Она дико закричала и упала на пол, прикрыв лицо руками.

— Пожалуйста, прошу вас… нет… нет… только не это! — Отзвуки ее голоса постепенно стихли, и в мрачном узилище наступила мертвая тишина. В толпе пленных раздался тихий ропот, прозвучали шаги, и возле Кендалл оказался еще один человек. Он опустился на колени рядом с ней и ласково погладил ее по волосам, потом выпрямился — гордый и статный, несмотря на волдыри, покрывавшие его ноги, лохмотья и грязь.

— Мы до сих пор, — заговорил он командным, звучным и исполненным достоинства голосом, обращаясь к товарищам, — являемся солдатами армии Конфедеративных Штатов. У нас остались воинская честь и человеческое достоинство. Мы воспитанные люди, а не банда профессиональных насильников. Леди сражалась с врагами точно так же, как и мы, за это ее бросили в этот ад. Я еще раз хочу вам напомнить, что мы не станем помогать нашим врагам и не будем подвергать эту бедную женщину еще большему унижению. Покажем янки, что мы истинные джентльмены и кавалеры, и останемся ими до последнего вздоха.

Он опять склонился к Кендалл, и она встретила теплый, все понимающий взгляд. Лицо мужчины, несмотря на следы лишений и немалый возраст, было очень добрым.

— Майор Бью Рэндалл из Двадцать второго джорджийского полка, — представился он. — Мне нечего предложить вам, мадам, но я весь к вашим услугам.

Спокойно вынести такую доброту было выше сил, и Кендалл горько разрыдалась в отеческих объятиях майора, который, как мог, пытался ее успокоить.

* * *

Бью Рэндалл с самого первого дня определил отношение к Кендалл со стороны остальных военнопленных. Ей было приятно сознавать, что ее присутствие хоть как-то скрашивает безрадостное существование заключенных. Все тридцать человек, сидевших в бараке, жаждали любви. Она не могла предложить им свое сердце, но раскрыла его для чистой дружбы. Пребывание с кавалеристами Двадцать второго полка вновь вселило в нее веру в человечность. Не так уж отличаются друг от друга мужчины, когда дело касается женщин. Пленники часто делились с ней рассказами о своих женах, невестах и подругах, оставленных в далеких домах и ждущих возвращения своих мужчин.

Кендалл была уверена, что сумела напомнить этим мужчинам о хороших манерах и помочь им вспомнить о гордости и собственном достоинстве, понять, что они люди, а не загнанные в клетку звери.

Но бывали дни, когда ее начинала колотить дрожь омерзения от невыносимых условий лагерной жизни. Половина заключенных страдала дизентерией и цингой. Рацион был настолько скуден, что люди не могли сопротивляться поразившим их болезням. Смерть была привычной гостьей в бараке.

Распорядок дня не отличался большим разнообразием. В шесть часов утра горнисты играли подъем, и узники выстраивались на поверку. Строиться должны были все без исключения, больные и ослабевшие не могли рассчитывать на поблажку — их поддерживали в строю более крепкие товарищи. Нарушение правил каралось неукоснительно и очень строго. За одно неосторожное слово человека могли на несколько часов привязать к деревянным козлам, которых заключенные с мрачной иронией называли «мулом Моргана». Наказывали и одиночным заключением в карцер, и урезанием рациона, что было равносильно смертному приговору. В отличие от коменданта, который был известен своей жестокостью, большинство надзирателей и охранников были совершенно нормальными людьми. Ужас положения узников был обусловлен не зверствами охраны, а скученностью, голодом и болезнями.

После переклички узники обычно были предоставлены самим себе. Те из надзирателей, которые были подобрее, частенько передавали им газеты или весточки из дома. Все дни Кендалл проводила за чтением и перечитыванием газет. Читала она и вслух — тем солдатам, которые были неграмотны. Постепенно Кендалл стала официальным чтецом. Каждый раз, когда в барак попадала очередная газета, собирались желающие послушать последние новости.

В конце июля до пленных стали доходить грустные вести. Голос Кендалл задрожал, когда она прочла своим товарищам о падении Виксберга. Пембертон сдал его войскам генерала Гранта четвертого июля. Но это было не все — четвертого июля закончилось еще одно крупное сражение за маленький городок в Южной Пенсильвании под названием Геттисберг. Генералу Ли пришлось оставить город под натиском превосходящих сил противника, при этом как конфедераты, так и янки понесли ужасающие потери в битве, которая продолжалась с первого по четвертое число. Такой вот грустный День независимости…

Тягостное молчание повисло в бараке, когда Кендалл закончила чтение. Все разбрелись по своим углам, погрузившись и скорбные раздумья.

Уронив голову на колени и обхватив себя руками, Кендалл сидела у стены и силилась понять, почему ею овладело безразличие. Она хотела чувствовать, переживать из-за тысяч жертв последних боев, но не испытывала ровным счетом ничего. Война сделала ее сердце невосприимчивым к чужой трагедии и боли.

Она ощутила рядом чье-то присутствие и подняла голову. Рядом сидел Бью Рэндалл.

— Вы хорошо себя чувствуете, миссис Мур? — участливо спросил он.

— Да, вполне.

— Это точно?

— Ну, не совсем, — Кендалл скорчила брезгливую гримасу, — кажется, у меня завелись вши.

— Это было бы чудо, если бы они не завелись, — рассмеялся в ответ Бью. — Тут у всех вши.

Кендалл улыбнулась, но тотчас нахмурилась:

— Скажите, Бью, как вы думаете, обмен пленными будет или нет? Есть надежда, что мы когда-нибудь выберемся отсюда?

Бью тяжело вздохнул:

— Боюсь, надежды очень мало. Генерал Грант уверен, что все мы немедленно вернемся на фронт, если нас отпустить. Тогда ему придется перебить все население Юга, чтобы одержать победу. Это его доподлинные слова. Хотя он прекрасно знает, что его парни сильно страдают в наших лагерях для военнопленных. Более того, он прекрасно знает, что многие из них не доживут до окончания войны. Но… он получает пополнение и не нуждается в призыве освобожденных военнопленных, а генерал Роберт Ли не может позволить себе такую роскошь.

— Значит, надежды нет, — горестно прошептала Кендалл.

— Надежда есть всегда, Кендалл, — возразил Бью. — Почти все янки такие же люди, как и мы, они не получают никакого удовольствия от вида наших страданий. Ручаюсь, что некоторых из них можно подкупить. Жаль, что у нас нет денег на взятку. Я…

Раздался звук отпираемой двери. Бью замолчал, и они с Кендалл взглянули в сторону входа. В барак вошел солдат.

— Миссис Мур, — позвал он, пошарил взглядом в толпе притихших пленных, потом глаза его остановились на лице Кендалл. — Вам записка, миссис Мур.

Нахмурившись, Кендалл встала и взяла из его рук письмо. Солдат, не сказав ни слова, вышел из барака.

Рядом немедленно оказался Бью.

— Что это?

— Я… не знаю, — пробормотала Кендалл, вскрывая конверт. У нее закружилась голова, когда она узнала четкий почерк мужа.

Все только начинается. Первого сентября я буду в Чикаго и возьму тебя из лагеря на поруки. Наш добрый президент мистер Линкольн пришел в ужас, узнав, что леди содержится в Кэмп-Дугласе. Так что поминай мистера Линкольна в своих молитвах, Кендалл.

Твой преданный муж Джон.

— Что это? — еще раз спросил Бью, видя, что Кендалл побелела как полотно. Она приникла к Рэндаллу, он взял письмо из ее трясущихся пальцев и быстро скользнул глазами по строчкам. — Кендалл, за вас можно только порадоваться: вы выйдете отсюда!

Не в силах вымолвить ни слова, она покачала головой.

— Вы… вы ничего не знаете, — вымолвила она, наконец. — Он… он убьет меня.

— Нет, Кендалл, не бойтесь, ни один мужчина не сможет убить вас. Он же прекрасно понимает ваши чувства. Такая уж это война: брат воюет против брата, а бывает, что сын поднимает оружие на собственного отца.

Кендалл горестно покачала головой:

— Джон не обычный мужчина. Он не понимает слово «милость».

Она расплакалась на плече Бью и, рыдая, рассказала ему всю свою историю, начиная с бегства в Чарлстон — Господи, как давно это было! Рассказала о Рыжей Лисице, его индейцах и… все о Бренте.

— Брент Макклейн? — недоверчиво переспросил Бью, выслушав исповедь Кендалл.

Она не заметила ничего странного в его тоне и согласно кивнула головой.

— По тем отзывам, какие я слышал, — он настоящий мужчина, а по тому, что я услышал от вас, могу сказать, что он вас очень любит.

Кендалл горько рассмеялась сквозь слезы:

— Не так уж он меня и любит. Уехал от меня и даже не попрощался.

— Кендалл, он же морской офицер и должен выполнять приказы! — Бью секунду помедлил, потом, нахмурившись, продолжил: — Здесь есть один Макклейн — лейтенант Стерлинг Макклейн.

— Должно быть, это его брат, — проговорила Кендалл, обрадовавшись, что Стерлинг жив. — Он был тяжело ранен в прошлом году под Шарпсбергом.

— Сейчас он выглядит вполне нормально, то есть, я хотел сказать, точно так же, как и все мы, — мрачно поправил себя Бью. — Я несколько раз разговаривал с ним. Нас, пленных из Джорджии, иногда выводят гулять вместе с флоридцами.

— Очень рада, что у него все хорошо, — сказала Кендалл. — Одна подруга рассказала мне, что он был ранен, а… отец Брента пропал без вести. Видимо, он погиб, во всяком случае, я вполне могу это допустить. Какое счастье, что Стерлинг поправился!

Бью положил руку на плечо Кендалл и посмотрел ей в глаза:

— Кендалл, ты рассказала мне, что Брент покинул тебя вскоре после того, как вернулся из Шарпсберга. Радость моя, неужели ты не понимаешь, что он в это время чувствовал? Я могу сказать тебе, что он думал в то время.

— Что? — безучастно спросила Кендалл.

— Брент только что потерял отца и брата. Для него была невыносима сама мысль о том, что тебя могут убить или взять в плен — как и произошло на самом деле. В Шарпсберге было очень тяжелое сражение, настоящая кровавая мясорубка. Естественно, Брент пришел в ярость, узнав, что ты подвергаешь себя излишнему риску. Он не смог примириться с мыслью, что может потерять еще и тебя. Он уехал, потому что любит тебя, а не потому, что решил бросить. Он был в бешенстве, ибо понимал, что не сможет помочь тебе, если ты снова вздумаешь сунуть голову в петлю.

Кендалл пожала плечами.

— Очень в этом сомневаюсь. Мы не виделись с ним уже почти год. Наверное, он уже забыл, как я выгляжу. Ха! Меня сейчас вряд ли узнает даже родная мать! — Она всхлипнула. — Он так и не приехал, а я не собиралась совать голову в петлю. Я стала медсестрой в госпитале, в тылу, как и подобает настоящей женщине. К янки попала чисто случайно… Господи, да какое все это сейчас имеет значение? — прерывисто вздохнула она. Слезы обессилили ее, навалилось полное безразличие ко всему на свете. Прислонившись к плечу Бью, она закрыла глаза. — Теперь-то вы понимаете, что Джон наверняка убьет меня.

— Не теряй надежды, Кендалл, — тихо прошептал Бью, невидящим взглядом уставившись в пространство барака. — Мы что-нибудь придумаем, я обещаю.

— Все это не имеет ни малейшего значения, — снова повторила она каким-то бесцветным голосом. Сейчас, когда она сидела, прислонившись к плечу Бью, все действительно не имело никакого значения. Война, голод, болезни — вот и вся ее нынешняя действительность… И еще Джон, который сам по себе опаснее, чем война, голод и… болезни. У нее нет будущего.

Все у нее было, но прошло. Золотое время надежд и счастья…

Брент… Она до сих пор с мучительной ясностью представляла его себе. Она до сих пор любила его душой и телом, но была почти уверена, что больше никогда не увидит.

Теперь в ее жизни будет только Джон Мур. Кендалл вдруг захотелось, чтобы заключение в Кэмп-Дугласе продлилось вечно.

— Как же я устала. Бью, как я устала!..

— Отдохни, — мягко сказал он, давая уснуть у себя на плече.

Когда Кендалл сморил тяжелый, глубокий сон. Бью Рэндалл бережно уложил ее на тюфяк, и попросил у одного из раненных огрызок карандаша. Потом нашел письмо, валявшееся на полу, и. приписал к нему несколько строк. Места на бумаге было мало, поэтому пришлось тщательно подбирать нужные слова.

Закончив писать, Бью ощупал пальцами рубашку и в одном потайном шве нашел то, что искал, — последнюю свою золотую монету. Зажав ее в кулаке, он стал терпеливо дожидаться появления ночного стражника. То был добрейшей души человек, отец, шестерых детей, вечно нуждавшийся в деньгах. Если этому человеку пообещать еще больше, рассудил Бью, он наверняка передаст письмо по назначению.

Остается только молить Бога, чтобы письмо дошло вовремя. Но что толку, подумал вдруг Бью, если даже его вовремя доставят Бренту? Конечно, он морской гений, но ведь не волшебник. Как ему удастся вызволить Кендалл из федеральной тюрьмы? Да янки его просто пристрелят.

Флорида-Кис

18 августа 1863 года

Шхуна летела по ветру, как птица, потом круто накренилась на правый борт и исчезла за островом.

Проклиная свой жребий, Трейвис Диленд еще раз посмотрел в ту точку горизонта, где должно было сейчас находиться неизвестное судно.

Он понимал, что попал в ловушку. При всем желании он не смог бы с такого расстояния разобрать название судна, а флага на нём не было. Будь у Диленда хоть капля разума, он бы повернул назад. Трейвис тяжело вздохнул. Приказ не допускал вольных толкований. Каждое судно, пытающееся прорвать блокаду, должно быть остановлено любой ценой.

Если северянам удастся лишить Юг источников снабжения, то исход войны можно считать предрешенным — победа неминуема. Но очень много отважных капитанов прорывается сквозь блокаду, пользуясь многочисленными островами и зарослями флоридского берега, а именно Флорида поставляет армии конфедератов соль и мясо,

— Что скажете, капитан? — спросил стоявший за штурвалом лейтенант Хэнсон.

Трейвис горестно покачал головой и снова тяжело вздохнул:

— Преследуйте шхуну, лейтенант. Самое худшее, что может случиться, — это то, что мы погибнем, но упускать ее мы не имеем права!

«Самое главное, — напряженно думал Диленд, — обнаружить судно и при этом как можно дольше не попадаться на глаза ее капитану». Трейвис слишком хорошо помнил тот день, когда попался в ловушку, подстроенную ему капитаном Макклейном…

Они обогнули мыс, и в ту же секунду Трейвис услышал скрежет киля о коралловый риф.

Вот черт! Он снова позволил мятежному капитану заманить себя в ловушку. Отдавая команды, Трейвис пристально смотрел вслед ускользавшей шхуне.

На судне подняли белый флаг. Нахмурив брови и прищурив глаза от яркого полуденного солнца, Диленд напряженно размышлял. На борту шхуны значилось ее название, на мачте развевался белый флаг, но капитан противника" скорее всего не думал о сдаче.

Просит выслать парламентеров? Трейвис пригляделся к очертаниям шхуны, и сердце его забилось чаще. Это наверняка «Дженни-Лин», судно Брента Макклейна.

— Шлюпку на воду! — хрипло приказал Трейвис.

— Есть, сэр! Я иду с вами? — спросил лейтенант Хэнсон.

— Нет, я пойду один.

— Но это может быть западня какого-нибудь отчаянного капера, сэр.

Трейвис сухо рассмеялся:

— Капитан этого судна — самый опасный человек, какого я только знаю. Но для меня он сейчас не опасен, лейтенант.