– Прекрасно, сударыня, – сказал Ральф, поворачиваясь к двери, ибо его привели в раздражение эти похвалы беднякам. – Я исполнил свой долг и, быть может, сделал больше, чем полагается. Конечно, никто не поблагодарит меня за сделанное.

– По крайней мере я очень признательна вам, сэр, – приветливо сказала мисс Ла-Криви. – Не будете ли вы так любезны взглянуть на несколько портретов – произведение моей кисти?

– Вы очень добры, сударыня, – сказал мистер Никльби, поспешно удаляясь, – но я должен побывать с визитом в верхнем этаже, а время для меня дорого. Право же, не могу.

– Как-нибудь в другой раз, когда вы будете проходить мимо. Я буду очень рада, – сказала мисс ЛаКриви. – Быть может, вы не откажетесь взять мой прейскурант? Благодарю вас, до свиданья.

– До свиданья, сударыня, – сказал Ральф, резко захлопывая за собой дверь, чтобы предотвратить дальнейшие разговоры. – А теперь – к моей невестке! Тьфу!

Вскарабкавшись по второй, винтовой, лестнице, состоящей благодаря технической изобретательности из одних угольных ступенек, мистер Ральф Никльби остановился на площадке отдышаться, и здесь его догнала горничная, которую прислала учтивая мисс Ла-Крини, чтобы доложить о его приходе; со времени первой их встречи девушка сделала, очевидно, ряд безуспешных попыток вытереть грязное лицо еще более грязным передником.

– Как фамилия? – спросила девушка.

– Никльби, – ответил Ральф.

– О! Миссис Никльби, – сказала девушка, распахнув настежь дверь, – пришел мистер Никльби.

При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, по очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперед и приветствовал своего дядю Ральфа.

– О! – проворчал Ральф, сердито насупившись. – Полагаю, вы Николас.

– Да, сэр, – ответил юноша.

– Возьмите мою шляпу, – повелительным тоном сказал Ральф. – Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю.

– Утрату мою не назовешь обычной! – сказала миссис Никльби, прикладывая к глазам носовой платок.

– Ее не назовешь необычной, сударыня, – возразил Ральф, спокойно расстегивая свой спенсер. – Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жены.

– А также и братья, сэр, – с негодующим видом сказал Николас. – Да, сэр, и щенята и моськи, – ответил дядя, садясь в кресло. – Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат.

– Доктора не могли назвать какой-либо определенный недуг, – сказала миссис Никльби, проливая слезы.У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца.

– Ха! – сказал Ральф. – Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку. проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца… Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова – мученица.

– Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться,спокойно заметил Николас.

– Бог мой, да сколько же лет этому мальчику? – осведомился Ральф, отодвигаясь вместе с креслом и с величайшим презрением осматривая племянника с головы до пят.

– Николасу скоро исполнится девятнадцать, – ответила вдова. – Девятнадцать? Э! – сказал Ральф. – А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр?

– Я не намерен жить на средства матери, – с нарастающим гневом сказал Николас.

– А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить, – возразил дядя, глядя на него презрителено.

– Сколько бы там ни было, – вспыхнув от негодопания, сказал Николас, – к вам я не обращусь, чтобы получить больше.

– Николас, дорогой мой, опомнись! – вмешалась миссис Никльби.

– Прошу тебя, дорогой Николас, – взмолилась юная леди.

– Придержите язык, сэр! – сказал Ральф. – Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало!

Миссис Никльби ничего не ответила и только жестом просила Николаса молчать. В течение нескольких секунд дядя и племянник смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Лицо у старика было суровое, грубое, жестокое и отталкивающее, у молодого человека – открытое, красивое и честное; у старика глаза были острые, говорящие о скупости и лукавстве, у молодого человека – горящие умом и воодушевлением. Он был худощав, но мужествен и хорошо сложен; помимо юношеской грации и привлекательности, взгляд его и осанка свидетельствовали о горячем юном сердце. Сравнение было не в пользу старика. Сколь ни разителен подобный контраст для наблюдателя, но никто не чувствует его так остро и резко, как тот, чью низость он подчеркивает, проникая в его душу. Это уязвило сердце Ральфа, и с той минуты он возненавидел Николаса.

Такое созерцание друг друга привело, наконец к тому, что Ральф с подчеркнутым презрением отвел глаза и прошептал:

– Мальчишка!

Этим словом как упреком часто пользуются пожилые джентльмены в обращении с младшими, – быть может, с целью ввести общество в заблуждение, внушая ему уверенность, что они не пожелали бы снова стать молодыми, имей они такую возможность.

– Итак, сударыня, – нетерпеливо сказал Ральф, – вы мне сообщили, что кредиторы удовлетворены, а у вас не осталось ничего?

– Ничего, – подтвердила миссис Никльби.

– А то немногое, что у вас было, вы истратили на поездку в Лондон, желая узнать, что я могу для вас сделать?

– Я надеялась, что у вас есть возмояшость сделать что-нибудь для детей вашего брата, – запинаясь, промолвила миссис Никльби. – Перед смертью он выразил желание, чтобы в их интересах я обратилась за помощью к нам.

– Не понимаю, почему это так случается, – пробормотал Ральф, шагая взад и вперед по комнате, – но всегда, когда человек умирает, не оставляя после себя никакого имушества, он как будто почитает себя вправе распоряжаться имуществом других людей. Для какой работы пригодна ваша дочь, сударыня?

– Кэт получила хорошее образование, – всхлипывая, ответила миссис Никльби. – Дорогая моя, расскажи дяде, каковы твои успехи во французском языке и в изящных искусствах.

Бедная девушка собиралась прошептать что-то, но дядя весьма бесцеремонно остановил ее.

– Попробуем отдать вас куда-нибудь в ученье,сказал Ральф. – Надеюсь, вы для этого не слишком изнежены?

– О нет, дядя! – со слезами ответила девушка. – Я готова делать все, только бы иметь пристанище и кусок хлеба.

– Ладно, ладно, – сказал Ральф, которого слегка смягчила либо красота племянницы, либо ее отчаяние (сделайте ударение на последнем). – Вы должны попытаться, и, если жизнь слишком тяжела, быть может, шитье или вышиванье на пяльцах покажутся легче. А вы когда-нибудь что-нибудь делали, сэр? – обратился он к племяннику.

– Нет! – резко ответил Николас.

– Нет? Я так и знал! – сказал Ральф. – Вот как воспитал своих детей мой брат, сударыня.

– Николас не так давно закончил образование, какое мог дать ему его бедный отец, – возразила миссис Никльби, – а он думал…

– …думал со временем что-нибудь из него сделать, – сказал Ральф.Старая история: всегда думать и никогда не делать. Будь мой брат человеком энергическим и благоразумным, он оставил бы вас богатой женщиной, сударыня. А если бы он предоставил своему сыну пробивать самостоятельно дорогу в жизни, как поступил со мной мой отец, когда я был на полтора года моложе этого юнца, Николас имел бы возможность помогать вам, вместо того чтобы быть для вас бременем и усугублять нашу скорбь. Мой брат был легкомысленный, неосмотрительный человек, миссис Никльби, и я уверен, что у вас больше, чем у кого бы то ни было, оснований это чувствовать.

Такое обращение заставило вдову подумать о том, что, пожалуй, она могла бы более удачно пристроить свою единственную тысячу, а затем она стала размышлять, сколь утешительно было бы иметь такую сумму именно теперь. От этих горестных мыслей слезы у нее заструились быстрее, и в порыве скорби она (будучи женщиной неплохой, но слабой) принялась сначала оплакивать свою жестокую судьбу, а затем, всхлипывая, толковать о том, что, разумеется, она была рабой бедного Николаса и часто говорила ему: она-де могла бы сделать лучшую партию (и в самом деле, она это говорила очень часто), и что при жизни его она никогда не знала, куда уходят деньги, Что если бы он имел доверие к ней, все они пользовались бы теперь большим достатком; к этому она присовокупила другие горькие воспоминания, общие для большинства замужних леди либо в пору их супружеской жизни, либо в пору вдовства, либо и в том и, в другом их положении. В заключение миссис Никльби посетовала на то, что дорогой усопший никогда, за исключением одного раза, не удостаивал следовать ее советам, что было поистине правдивым заявлением, ибо лишь однажды поступил он по ее совету и в результате разорился.

Мистер Ральф Никльби слушал все это с полуулыбкой и, когда вдова замолчала, продолжал разговор с того места, на котором его прервал взрыв ее чувств.

– Намерены вы работать, сэр? – нахмурившись, спросил он племянника.

– Конечно, намерен, – высокомерно ответил Николас.

– В таком случае, взгляните, сэр, – продолжал дядя, – вот что привлекло мое внимание сегодня утром, и за это будьте благодарны своей звезде.

После такого вступления мистер Ральф Никльби достал из кармана газету, развернул ее и, быстро просмотрев объявления, прочел следующее:

– «Образование. В Академии мистера Уэкфорда Сквирса, Дотбойс-Холл, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, карманными деньгами, снабжают всем необходимым, обучают всем языкам, живым и мертвым, математике, орфографии, геометрии, астрономии, тригонометрии, обращению с глобусом, алгебре, фехтованью (по желанию), письму, арифметике, фортификации и всем другим отраслям классической литературы. Условия – двадцать гиней в год. Никакого дополнительного вознаграждения, никаких вакаций и питание, не имеющее себе равного. Мистер Сквирс находится в Лондоне и принимает ежедневно от часу до четырех в „Голове Сарацина“, Сноу-Хилл[20]. Требуется способный помощник-преподаватель. Жалованье пять фунтов в год. Предпочтение будет отдано магистру искусств».

– Вот! – сказал Ральф, снова складывая газету. – Пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена.

– Но он не магистр искусств, – сказала миссис Ннкльби.

– Я думаю, это можно уладить, – ответил Ральф.

– Но жалованье такое маленькое, и, это так далеко отсюда, дядя,пролепетала Кэт.

– Тише, Кэт, дорогая моя, – вмешалась миссис Никльби. – Твой дядя лучше знает, что делать.

– Я повторяю, – резко сказал Ральф, – пусть он поступит на это место, и его карьера обеспечена! Если ему это не по вкусу, пусть он сам себе ее делает. Не имея ни друзей, ни денег, ни рекомендаций, ни малейшего понятия о каких бы то ни было делах, пусть он получит порядочное место в Лондоне, чтобы заработать себе хотя бы на башмаки, и я ему дам тысячу фунтов. Во всяком случае, – спохватился мистер Ральф Никльби, – я бы ее дал, если бы она у меня была.

– Бедняжка! – сказала юная леди. – Ах, дядя, неужели мы должны так скоро разлучиться?

– Милочка, не докучай дяде вопросами, когда он думает только о нашем благе, – сказала миссис Никльби. – Николас, дорогой мой, мне бы хотелось, чтобы ты что-нибудь сказал.

– О да! Конечно, мама! – отозвался Николас, который до сей поры оставался молчаливым и задумчивым. – Если мне посчастливится, сэр, получить это назначение, для которого у меня нет надлежащей подготовки, что будет с теми, кого я покидаю?

– В этом случае (и только в этом случае), сэр, – ответил Ральф, – я позабочусь о вашей матери и сестре и создам для них такие условия, чтобы они могли жить, ни от кого не завися. Это будет первой моей заботой. Не пройдет и недели после вашего отъезда, как их положение изменится, я за это ручаюсь. – А если так, – сказал Николас, весело вскочив и пожимая дядину руку, – то я готов на все, чего бы вы от меня ни потребовали. Сейчас же испытаем нашу судьбу у мистера Сквирса. Он может отказать, но и только.

– Он не откажет, – возразил Ральф. – Он с радостью примет вас по моей рекомендации. Постарайтесь быть ему полезным, и в скором времени вы будете компаньоном в его предприятии. Бог мой, вы только подумайте: если он умрет, ваша карьера обеспечена.

– Да, конечно, все это я понимаю! – воскликнул бедный Николас, восхищенный тысячами фантастических видений, вызванных его воодушевлением и неопытностью. – А вдруг какой-нибудь молодой аристократ, обучаясь в Холле, почувствует ко мне расположение и по выходе оттуда добьется, чтобы его отец пригласил меня в качестве наставника, сопровождающего его в путешествиях, а по возвращении с континента обеспечит мне какое-нибудь выгодное место? А, дядя?

– Да, разумеется! – усмехнулся Ральф.

– И кто знает, если он навестит меня, когда я обоснуюсь на месте (а он, конечно, меня навестит), он, быть может, влюбится в Кэт, которая будет вести мое хозяйство, и… и… женится на ней. А, дядя? Кто знает?

– Да, в самом деле, кто? – буркнул Ральф.

– Как бы мы были счастливы! – с энтузиазмом воскликнул Николас. – Боль разлуки ничто по сравнению с радостью свидания. Кэт вырастет красавицей. Как я буду гордиться, слыша это, и как счастлива будет моя мать, снова соединившись с нами, и эти печальные времена будут забыты, и… – Перспектива была слишком ослепительна, чтобы можно было ее созерцать, и Николас, совершенно ею потрясенный, слабо улыбнулся и зарыдал.

Эти простодушные люди, родившиеся и выросшие в глуши и совершенно незнакомые с так называемым светом – условное словечко, которое, будучи разъяснено, частенько обозначает проживающих в этом свете негодяев, – смешали свои слезы при мысли о предстоящей разлуке. И, когда первое волнение улеглось, они принялись беседовать со всем пылом надежды, никогда еще не подвергавшейся испытаниям, о блестящем будущем, перед ними открывавшемся, как вдруг мистер Ральф Никльби заметил, что, если они будут терять время, какой-нибудь более счастливый кандидат может обогнать Николаса на пути к фортуне, которую предвещало объявление, и таким образом разрушит все их воздушные замки. Это своевременное напоминание положило конец беседе.

Николас старательно записал адрес мистера Сквирса, после чего дядя и племянник отправились вдвоем на поиски этого превосходного джентльмена. Николас энергически убеждал себя в том, что отнесся весьма несправедливо к своему родственнику, невзлюбив его с первого взгляда, а миссис Никльби не без труда внушала дочери свою уверенность, что он гораздо более расположен к ним, чем кажется, на что мисс Никльби покорно ответствовала: да, это весьма возможно.

Сказать по правде, на добрую леди немало повлияло обращение деверя к ее здравому смыслу и лестный намек на ее превосходные качества, и, хотя она горячо любила мужа и по-прежнему была без ума от своих детей, он с таким успехом задел одну из этих маленьких диссонируюших струн в человеческом сердце (Ральф хорошо знал наихудшие его слабости и вовсе не знал наилучших). что она не на шутку начала почитать себя симпатичной и несчастной жертвой неосмотрительности своего покойного супруга.