Рождественские повести - Жизнь и приключения Николаса Никльби

– Миссис Никльби.

– Миссис Никльби? – вскричал сэр Мальбери Хоук. а приятель его повернулся и уставился ему прямо в лицо.

Да, действительно это была та самая благонамеренная леди, которая, получив предложение сдать незанятый дом в Сити – предложение, адресованное к квартирохозяину, – явилась впопыхах, чтобы незамедлительно сообщить о нем мистеру Никльби.

– Эту особу вы не знаете, – сказал Ральф. – Войдите в контору, моя… моя… дорогая. Я сейчас приду к нам.

– Эту особу я не знаю! – вскричал сэр Мальбери Хоук, подходя к изумленной леди. – Да разве это не миссис Никльби… мать мисс Никльби… этого очаровательного создания, которое я имел счастье встретить в этом доме, когда последний раз здесь обедал? А впрочем, нет,сказал сэр Мальбери, запнувшись, – нет, быть того не может! Это те же черты лица, то же неописуемое выражение… Но нет! Эта леди слишком моложава.

– Мне кажется, вы можете сказать этому джентльмену, деверь, если ему интересно знать, – промолвила миссис Никльби, отвечая на комплимент грациозным поклоном, – что Кэт Никльби – моя дочь.

– Ее дочь, милорд! – вскричал сэр Мальбери, поворачиваясь к своему другу. – Дочь этой леди, милорд!

«Милорд! – мысленно произнесла миссис Никльби. – Ну, никогда бы я не подумала…»

– Итак, милорд, – сказал сэр Мальбери, – это та самая леди, чьему удачному замужеству мы обязаны таким счастьем. Эта леди – мать прелестной мисс Никльби. Вы замечаете изумительное сходство, милорд? Никльби, представьте нас.

Ральф это исполнил как бы с отчаянием.

– Клянусь моей душой, это превосходнейший случай! – сказал лорд Фредерик, выдвигаясь вперед. – Как вы поживаете?

Миссис Никльби была слишком взбудоражена этими необычайно дружескими приветствиями и собственными сожалениями по поводу того, что не надела другой шляпки, чтобы дать немедленно какой-нибудь ответ; поэтому она только кланялась и улыбалась и казалась очень возбужденной.

– А… а как поживает мисс Никльби? – осведомился лорд Фредерик.Надеюсь, хорошо?

– Очень вам признательна, милорд, она совсем здорова, – ответила миссис Никльби, оправившись. – Совсем здорова. Несколько дней ей нездоровилось, после того как она здесь обедала, и я склонна думать, что она схватила простуду в наемном кэбе, когда возвращалась домой. Наемные кэбы, милорд, такая неприятная штука, что лучше всего ходить пешком, потому что, хотя кучера наемного кэба, по-моему, и следовало бы осуждать на вечную каторгу за разбитое стекло, но все-таки они так неосторожны, что у них почти у всех разбиты стекла. Как-то я полтора месяца ходила с распухшим лицом, милорд, проехавшись в наемном кэбе… кажется, это был наемный кэб, – подумав, сказала миссис Никльби, – хотя я не совсем уверена, не была ли это двухместная карета. Во всяком случае, знаю, что она была темно-зеленая, с очень длинным номером, начинавшимся с нуля и кончавшимся девятью… нет, начинавшимся с девяти и кончавшимся нулем, и, разумеется, в почтовом ведомстве сразу узнали бы, наемный это кэб или двухместная карета, если бы навести там справки… Как бы то ни было, стекло в карете было разбито, а я шесть недель ходила с распухшим лицом. Кажется, у этой кареты, как потом обнаружилось, верх был откинут, а мы бы этого даже никогда и не узнали, если бы с нас не взяли по лишнему шиллингу и час за то, что он откинут. Потому что есть, оказывается, такой закон, или тогда был, и, на мой взгляд, самый возмутительный закон; я в этих делах не понимаю, но я бы сказала, что хлебные законы[53] – ничто по сравнению с этим постановлением парламента!

Порядком задохнувшись, миссис Никльби остановилась так же внезапно, как начала, и повторила, что Кэт совсем здорова.

– Право же, – продолжала она, – я думаю, Кэт никогда не чувствовала себя лучше с той поры, как выздоровела после коклюша, скарлатины и кори, всего сразу, и это сущая правда.

– Это письмо мне? – проворчал Ральф, указывая на маленький пакет, который миссис Никльби держала в руке.

– Вам, деверь, – ответила миссис Никльби, – и я шла сюда всю дорогу пешком, чтобы передать его вам.

– Всю дорогу! – воскликнул сэр Мальбери, пользуясь случаем узнать, откуда пришла миссис Никльби. – Как дьявольски далеко! Какое это, на ваш взгляд, расстояние?

– Какое на мой взгляд расстояние? – повторила миссис Никльби. – Дайте прикинуть. От этой двери до Олд-Бейли ровно миля.

– Нет, нет, меньше, – возразил сэр Мальбери.

– О, право же, миля! – сказала миссис Никльби. – Пусть скажет его лордство!

– Я бы решительно сказал, что миля будет, – с торжественным видом заметил лорд Фредерик.

– Несомненно. Ни на ярд меньше, – сказала миссис Никльби. – Пройти всю Ньюгет-стрит, весь Чипсайд, всю Ломберд-стрит, по Грейсчерч-стрит и по Темз-стрит до самой верфи Спигуифин. О, это не меньше мили!

– Да, пожалуй, я бы сказал, что миля будет, – отозвался сэр Мальбери. – Но не намерены же вы и весь обратный путь пройти пешком?

– О нет! – ответила миссис Никльби. – Обратно я поеду в омнибусе. Я не ездила в омнибусах, деверь, когда был жив мой бедный дорогой Николас. Но теперь, знаете ли…

– Да, да, – нетерпеливо перебил Ральф, – и лучше бы вам вернуться засветло.

– Благодарю вас, деверь, я так и сделаю, – ответила миссис Никльби.Пожалуй, я сейчас распрощаюсь.

– Не хотите посидеть… отдохнуть? – спросил Ральф, который редко предлагал угощение, если ему не было от того никакой выгоды.

– Ах, боже мой, нет! – сказала миссис Никльби, бросив взгляд на часы.

– Лорд Фредерик, – заметил сэр Мальбери, – нам по дороге с миссис Никльби. Не усадим ли мы ее в омнибус?

– Разумеется.

– О, право же, я не могу на это согласиться! – сказала миссис Никльби.

Но сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик в учтивости своей были настойчивы и, расставшись с Ральфом, который, казалось, считал, и довольно разумно, что будет не так смешон в качестве простого зрителя, чем в роли участника всего происходящего, они покинули дом, шагая по правую и по левую руку миссис Никльби. Эта добрая леди была в полном восторге как от внимания, оказанного ей двумя титулованными джентльменами, так и от уверенности в том, что теперь Кэт может сделать выбор по крайней мере между двумя солидными состояниями и двумя безукоризненными супругами.

Пока ее уносил неудержимый поток мыслей, связанных с великолепным будущим ее дочери, сэр Мальбери Хоук и его друг переглядывались поверх ее шляпки – той самой шляпки, которая, к столь большому сожалению бедной леди, не осталась дома, – и с великим восторгом, но в то же время с не меньшим почтением, распространялись о многочисленных совершенствах мисс Никльби.

– Какой радостью, каким утешением, каким счастьем должно быть для вас это милое создание, – сказал сэр Мальбери, придавая своему голосу интонации, указывающие на самые теплые чувства.

– Истинная правда, сэр, – отозвалась миссис Никльби. – Она – самое кроткое, самое доброе создание, и как умна!

– Она и выглядит умницей, – сказал лорд Фредерик Верисофт с видом знатока по части ума.

– Уверяю вас, она такова и есть, милорд, – заявила миссис Никльби.Когда она училась в школе в Девоншире, она была, по всеобщему признанию, самой умной девочкой, без всяких исключений, а там было множество очень умных, и это сущая правда – двадцать пять молодых леди, пятьдесят гиней в год, не считая дополнительной платы, а обе мисс Даудльс – в высшей степени образованные, элегантные, очаровательные создания… Ах, боже мой! Никогда не забуду, какое удовольствие доставляла она мне и своему бедному дорогому папе, пока училась в этой школе, никогда… Такое чудесное письмо каждые полгода, сообщавшее нам, что она первая ученица во всем заведении и сделала больше успехов, чем кто-нибудь другой! Я и теперь волнуюсь, когда вспоминаю об этом! Девочки все письма писали сами, – добавила миссис Никльби, – а учитель чистописания подправлял их потом с помощью лупы и серебряного пера; по крайней мере я думаю, что они писали их сами, хотя Кэт никогда не была в этом вполне уверена, так как не могла узнать потом своего почерка, но во всяком случае я знаю, что у них был образец, с которого они все списывали, и, конечно, это было очень утешительно… очень утешительно…

Подобными воспоминаниями миссис Никльби скрашивала однообразный путь, пока они не дошли до остановки омнибуса, откуда величайшая учтивость новых ее друзей не позволила им уйти, пока омнибус не отъехал, после чего они сняли шляпы, «сняли их совсем», – как торжественно уверяла миссис Никльби впоследствии своих слушателей, – и целовали кончики своих пальцев, затянутых в лайковые перчатки соломенного цвета, пока не скрылись из виду.

Миссис Никльби откинулась на спинку сидения в дальнем углу экипажа и, закрыв глаза, предалась приятнейшим размышлениям. Кэт не сказала ни слова о встрече с этими джентльменами. «Это доказывает, – подумала миссис Никльби,что она весьма расположена в пользу одного из них». Тогда возник вопрос, который это мог быть. Лорд был моложе и титул его, разумеется, выше, однако Кэт не такая девушка, чтобы на нее могли повлиять подобные соображения. «Я никогда не буду противиться ее склонностям, – сказала себе миссис Никльби,но, честное слово, мне кажется, что никакого сравнения быть не может между его лордством и сэром Мальбери. Сэр Мальбери такой внимательный джентльмен, такие прекрасные манеры, такая приятная внешность… Многое говорит за него. Я надеюсь, что это сэр Мальбери; мне кажется, это должен быть сэр Мальбери».

И мысли ее обратились к ее давним прорицаниям и к тем временам, когда она столько раз говорила, что Кэт, не имея никакого состояния, сделает лучшую партию, чем дочери других людей, располагающие тысячами. И когда она, со всею живостью материнского воображения, представила себе красоту и грацию бедной девушки, которая так бодро пробивала себе дорогу в этой новой жизни труда и испытаний, сердце ее переполнилось и по лицу заструились слезы.

Тем временем Ральф прохаживался из угла в угол в своем маленьком заднем кабинете, обеспокоенный только что происшедшим. Утверждать, что Ральф любил кого-нибудь или был расположен – в самом обычном смысле этого слова – к кому-нибудь, было бы нелепейшей выдумкой. Однако время от времени к нему каким-то образом подкрадывалась мысль о племяннице, окрашенная сочувствием и жалостью. Прорываясь сквозь густое облако неприязни или равнодушия, чернившее в его глазах мужчин и женщин, появлялся теперь слабый проблеск света – очень бледный и чахлый луч, не больше, но все-таки появлялся, – и бедная девушка представала перед ним в образе более прекрасном и чистом, чем все человеческие образы, какие он до сих пор видел.

«Лучше бы я этого не делал, – подумал Ральф. – Однако это удержит мальчишку при мне, пока на нем можно нажиться. Продать девушку… толкнуть ее на путь соблазна, оскорблений, непристойных речей… Но зато уже сейчас почти две тысячи фунтов прибыли от него. Ба! Матери-свахи проделывают то же самое каждый день».

Он сел и принялся на пальцах подсчитывать шансы за и против.

«Не направь я их сегодня на след, – подумал Ральф, – глупая женщина все равно бы это сделала. Ну что ж? Если ее дочь останется верна себе, – а так и должно быть, судя по тому, что я видел, – то какой от этого может быть ущерб? Немножко досады, немножко унижения, несколько слезинок».

– Да! – вслух сказал Ральф, запирая свой несгораемый шкаф. – На такую жертву она должна пойти. На такую жертву она должна пойти.

Глава XXVII,

Миссис Никльби знакомится с мистерами Пайком и Плаком, чье расположение и интерес к ней превосходят все границы

Давно не чувствовала себя миссис Никльби такой гордой и важной, чем в те часы, когда, вернувшись, отдалась приятным видениям, которые сопровождали ее на обратном пути. Леди Мальбери Хоук – эта идея преобладала. Леди Мальбери Хоук! В прошлый вторник в церкви Сент Джордж епископ Лендафский сочетал браком сэра Мальбери Хоука из Мальбери-Касл, Норт-Уэльс, с Кэтрин, единственной дочерью покойного Николаса Никльби, эсквайра, из Девоншнра.

– Честное слово, – это звучит очень неплохо! – воскликнула миссис Ннкльби.

Покончив, к полному своему душевному удовлетворению, с церемонией и сопутствующими ей празднествами, сангвиническая мамаша принялась рисовать в своем воображении длинную вереницу почестей и отличий, которые не преминут сопровождать Кэт в этой новой и блестящей сфере. Конечно, она будет представлена ко двору. В день ее рождения, девятнадцатого июля («ночью, десять минут четвертого, – подумала в скобках миссис Никльби, – помню, я, спросила, который час»), сэр Мальбери устроит пиршество для всех своих арендаторов и подарит им три с половиной процента от их последней полугодовой арендной платы, что будет полностью отражено в газетных столбцах, посвященных фешенебельному обществу, к безграничному удовольствию и восхищению всех читателей. И портрет Кэт появится по меньшей мере в полудюжине альманахов, а на обратной стороне будет напечатано мелким шрифтом: «Стихи, сочиненные при созерцании портрета леди Мальбери Хоук сэром Дингльби Дэбером». Быть может, в одном каком-нибудь ежегоднике, более объемистом, будет помещен даже портрет матери леди Мальбери Хоук и стихи отца сэра Дингльби Дэбера. Случались вещи и более невероятные. Помещались портреты и менее интересные. Когда эта мысль мелькнула в голове славной леди, лицо ее, помимо ее воли, расплылось в глупой улыбке и одновременно стало сонным, каковое выражение, общее всем подобным портретам, быть может, и является единственной причиной, почему они всегда столь очаровательны и приятны.

Такими шедеврами воздушной архитектуры увлекалась миссис Никльби весь вечер после случайного знакомства с титулованными друзьями Ральфа, и сновидения, не менее пророческие и столь же многообещающие, преследовали ее и ту ночь. На следующий день она готовила свой скромный обед, по-прежнему поглощенная все теми же мечтами, – пожалуй, слегка потускневшими после сна и при дневном свете, – когда девушка, которая ей прислуживала, отчасти чтобы составить компанию, а отчасти чтобы помочь в домашних делах, с необычным волнением ворвалась и комнату и доложила, что в коридоре ждут дна джентльмена, которые просят разрешения подняться к ней.

– Господи помилуй! – воскликнула миссис Никльби, поспешно приводя в порядок волосяную накладку и чепец. – А что, если это… Ах, боже мой, стоят все время в коридоре!.. Почему же вы, глупая, не попросите их подняться?

Пока девушка ходила исполнять поручение, миссис Никльби второпях сунула в буфет все, что напоминало о еде и питье. Едва она с этим покончила и уселась с таким спокойным видом, какой только могла принять, как явились два джентльмена, оба совершенно ей незнакомые.

– Как поживаете? – сказал один джентльмен, делая сильное ударение на последнем слове.

– Как поживаете? – сказал другой джентльмен, перемещая ударение, словно бы с целью разнообразить приветствие.

Миссис Никльби сделала реверанс и улыбнулась и снова сделала реверанс и заметила, потирая при этом руки, что, право же, она… не имеет… чести…

– …знать нас, – закончил первый джентльмен. – Потеряли от этого мы, миссис Никльби. Потеряли от этого мы, не так ли, Пайк?

– Мы, Плак, – ответил второй джентльмен.

– Мне кажется, мы очень часто об этом сожалели, Пайк? – сказал первый джентльмен.

– Очень часто, Плак, – ответил второй.

– Но теперь, – сказал первый джентльмен, – теперь мы вкушаем счастье, по которому вздыхали и томились. Вздыхали и томились мы по этому счастью, Пайк, или нет?

– Вы же знаете, что вздыхали и томились, Плак, – укоризненно сказал Пайк.

– Вы слышите, сударыня? – осведомился мистер Плак, оглядываясь. – Вы слышите неопровержимое свидетельство моего друга Пайка… Кстати, это напомнило мне… формальности, формальности… ими не следует пренебрегать в цивилизованном обществе. Пайк – миссис Никльби.

Мистер Пайк прижал руку к сердцу и низко поклонился.

– Представлюсь ли я с соблюдением таких же формальностей, – сказал мистер Плак, – сам ли я скажу, что моя фамилия Плак, или попрошу моего друга Пайка (который, будучи теперь надлежащим образом представлен, вправе исполнить эту обязанность) объявить за меня, миссис Никльби, что моя фамилия Плак, или я буду добиваться знакомства с вами на том простом основании, что питаю глубокий интерес к вашему благополучию, или же я представлюсь вам как друг сэра Мальбери Хоука – об этих возможностях и соображениях, миссис Никльби, я предлагаю судить вам.

– Для меня друг сэра Мальбери Хоука не нуждается в лучшей рекомендации, – милостиво заявила миссис Никльби.

– Восхитительно слышать от вас эти слова! – сказал мистер Плак, близко придвигая стул к миссис Никльби и усаживаясь. – Утешительно знать, что вы считаете моего превосходного друга сэра Мальбери заслуживающим столь большого уважения. Одно слово по секрету, миссис Никльби: когда сэр Мальбери об этом узнает, он будет счастлив – повторяю, миссис Никльби, счастлив. Пайк, садитесь.

– Мое доброе мнение, – сказала миссис Никльби, и бедная леди ликовала при мысли о том, как она удивительно хитра, – мое доброе мнение может иметь очень мало значения для такого джентльмена, как сэр Мальбери.

– Мало значения! – воскликнул мистер Плак. – Пайк, какое значение имеет для нашего друга сэра Мальбери доброе мнение миссис Никльби?

– Какое значение? – повторил Пайк.

– О! – сказал Плак. – Великое значение, не так ли?

– Величайшее значение, – ответил Пайк.

– Миссис Никльби не может не знать, – сказал мистер Плак, – какое огромное впечатление произвела эта прелестная девушка…

– Плак, – сказал его друг, – довольно!

– Пайк прав, – пробормотал после короткой паузы мистер Плак. – Об этом я не должен был упоминать. Пайк совершенно прав. Благодарю вас, Пайк.

«Ну, право же, – подумала миссис Никльби, – такой деликатности я никогда еще не встречала!»

В течение нескольких минут мистер Плак притворялся, будто находится в крайнем замешательстве, после чего возобновил разговор, умоляя миссис Никльби не обращать ни малейшего внимания на его опрометчивые слова – почитать его неосторожным, несдержанным, безрассудным. Единственное, о чем он просит, – чтобы она не сомневалась в наилучших его намерениях.

– Но когда, – сказал мистер Плак, – когда я вижу, с одной стороны, такую прелесть и красоту, а с другой – такую пылкость и преданность, я… Простите, Пайк, у меня не было намерения возвращаться к этой теме. Поговорите о чем-нибудь другом, Пайк.

– Мы обещали сэру Мальбери и лорду Фредерику, – сказал Пайк, – зайти сегодня осведомиться, не простудились ли вы вчера вечером.

– Вчера вечером? Нисколько, сэр, – ответила миссис Никльби. – Передайте мою благодарность его лордству и сэру Мальбери за то, что они оказали мне честь и справляются об этом. Нисколько не простудилась – и это тем более странно, что в сущности я очень подвержена простуде, очень подвержена. Однажды я схватила простуду, – сказала миссис Никльби, – кажется, это было в тысяча восемьсот семнадцатом году… позвольте-ка, четыре и пять – девять… и – да, в тысяча восемьсот семнадцатом! – и я думала, что никогда от нее не избавлюсь. Совершенно серьезно, я думала, что никогда от нее не избавлюсь. В конце концов меня излечило одно средство, о котором, не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь слышать, мистер Плак. Нужно взять галлон воды, такой горячей, как только можно вытерпеть, фунт соли и лучших отрубей на шесть пенсов и каждый вечер, перед самым сном, держать двадцать минут в этой воде голову, то есть я хотела сказать не голову, а ноги. Это изумительное средство, изумительное! Помню, в первый раз я прибегла к нему на второй день после рождества, а к середине апреля простуда прошла. Если подумать, это кажется просто чудом, потому что она у меня была с начала сентября.

– Ну, что за напасть! – сказал мистер Пайк.

– Поистине ужасно! – воскликнул мистер Плак.

– Но о ней стоило услышать хотя бы только для того, чтобы узнать, что миссис Никльби выздоровела. Не так ли, Плак? – воскликнул мистер Пайк.

– Именно это обстоятельство и придает делу живейший интерес, – отозвался мистер Плак.

– Но позвольте, миссис Никльби, – сказал Пайк, как бы внезапно вспомнив, – несмотря на эту приятную беседу, мы не должны забывать о нашей миссии. Мы явились с поручением.

– С поручением! – воскликнула эта славная леди, мысленному взору которой тотчас предстало в ярких красках брачное предложение, адресованное Кэт.

– От сэра Мальбери, – ответил Пайк. – Должно быть, вы здесь очень скучаете?

– Признаюсь, бывает скучновато, – сказала миссис Никльби.

– Мы передаем приветы от сэра Мальбери Хоука и тысячу просьб присутствовать сегодня вечером в театре, в отдельной ложе, – сказал мистер Плак.

– Ах, боже мой! – сказала миссис Никльби. – Я никогда не выхожу, никогда.

– Тем больше оснований выйти сегодня, дорогая миссис Никльби, – возразил мистер Плак. – Пайк, умоляйте миссис Никльби.

– О, прошу вас! – сказал Пайк.

– Вы должны! – настаивал Плак.

– Вы очень любезны, – нерешительно сказала миссис Никльби, – но…

– В данном случае не может быть никаких «но», дорогая моя миссис Никльби, – заявил мистер Плак, – нет такого слова в словаре. Ваш деверь будет с нами, лорд Фредерик будет с нами, сэр Мальбери будет с нами, Пайк будет с нами – об отказе не может быть и речи. Сэр Мальбери пришлет за вами карету ровно без двадцати минут семь. Не будете же вы столь жестоки, чтобы огорчить всю компанию, миссис Никльби?

– Вы так настойчивы, что, право же, я не знаю, что сказать, – ответила достойная леди.

– Не говорите ничего. Ни слова, ни слова, сударыня! – убеждал мистер Плак. – Миссис Никльби, – продолжал этот превосходный джентльмен, понизив голос, – в том, что я собираюсь сейчас сказать, есть самое пустячное, самое извинительное нарушение чужой тайны, и, однако, если бы мой друг Пайк это услышал, он поссорился бы со мной еще до обеда – таково утонченное чувство чести у этого человека, миссис Никльби.

Миссис Никльби бросила опасливый взгляд на воинственного Пайка, который отошел к окну, а мистер Плак, сжав ее руку, продолжал:

– Ваша дочь одержала победу – победу, с которой я могу вас поздравить. сэр Мальбери, сударыня, сэр Мальбери – преданный ее раб! Гм!..

– Ах! – воскликнул в этот критический момент мистер Пайк, театральным движением схватив что-то с каминной полки. – Что это? Что я вижу?

– Что вы видите, дружише? – спросил мистер Плак.

– Это то лицо, тот образ, то выражение! – вскричал мистер Пайк, падая с миниатюрой в руке на стул. – Портрет неважный, сходства маловато, но все-таки это то лицо, тот образ, то выражение.

– Я узнаю его отсюда! – воскликнул мистер Плак восторженно. – Не правда ли, сударыня, это слабое подобие…

– Это портрет моей дочери, – с великой гордостью сказала миссис Никльби.

И действительно, это был он. Маленькая мисс Ла-Криви принесла показать его всего два дня назад.

Едва мистер Пайк убедился в правильности своего заключения, как рассыпался в самых неумеренных похвалах божественному оригиналу и в пылу восторга тысячу раз поцеловал портрет, в то время как мистер Плак прижимал к сердцу руку миссис Никльби и поздравлял ее со счастьем иметь такую дочь, проявляя столько жара и чувства, что слезы выступили, или как будто выступили, у него на глазах. Бедная миссис Никльби, которая сначала слушала с завидным самодовольством, была, наконец, совершенно ошеломлена этими знаками внимания и привязанности к ней и ее семейству, и даже служанка, заглянувшая в дверь, осталась пригвожденной к месту от изумления при виде экстаза этих двух столь дружески расположенных посетителей.

Мало-помалу восторги улеглись, и миссис Никльби принялась занимать гостей оплакиваньем утраченного богатства и весьма ярким изображением старого своего деревенского дома, подробно описывая различные комнаты (причем не была забыта маленькая кладовая) и вспоминая, сколько ступенек вело в сад, и куда вам следовало повернуть, выйдя из гостиной, и какие замечательные удобства были в кухне. Эти размышления, естественно, привели ее в прачечную, где она наткнулась на всевозможные аппараты для варки пива, среди которых могла бы проблуждать не меньше часа, если бы одно упоминание об этой утвари не напомнило мгновенно, по ассоциации идей, мистеру Пайку, что ему «ужасно хочется пить».

– Вот что я вам скажу, – заявил мистер Пайк, – если вы пошлете за угол в трактир за кувшином портера пополам с элем, я решительно и определенно выпью его.

И решительно и определенно мистер Пайк его выпил, а мистер Плак помогал ему, в то время как миссис Никльби взирала на них, равно восхищаясь снисходительностью обоих и ловкостью, с какой они управлялись с оловянным кувшином. Для объяснения этого якобы чудесного явления можно здесь отметить, что такие джентльмены, как мистеры Пайк и Плак, живущие своим умом (или, пожалуй, не столько своим умом, сколько отсутствием оного у других), иной раз попадают в весьма затруднительное положение и в такие периоды довольствуются самым простым и неприхотливым угощением.

– Итак, без двадцати минут семь карета будет здесь, – сказал мистер Пайк, вставая. – Еще раз взглянуть, еще разок взглянуть на это прелестное лицо! А, вот оно! Все такое же, не изменилось. (Кстати сказать, это было весьма примечательное обстоятельство, поскольку лица на миниатюрах склонны, как известно, к многочисленным переменам.) О Плак, Плак!

Вместо ответа мистер Плак с большим чувством и жаром поцеловал руку миссис Никльби. Когда мистер Пайк проделал то же самое, оба джентльмена поспешно удалились.

Миссис Никльби имела обыкновение приписывать себе солидную дозу проницательности и тонкости, но никогда еще не была она так довольна своею прозорливостью, как в тот день. Еще накануне вечером она угадала все. Она никогда не видела сэра Мальбери и Кэт вместе – даже имени сэра Мальбери никогда прежде не слыхала, – и, несмотря на это, разве не сказала она себе с самого начала, что видит, как обстоит дело? И какой это был триумф, ибо теперь ни малейших сомнений не оставалось! Если бы это лестное внимание по отношению к ней не являлось достаточным доказательством, то закадычный друг сэр Мальбери, проговорившись, выдал секрет.

– Я совсем влюбилась в этого милого мистера Плака, право же, совсем влюбилась… – сказала миссис Никльби.

Несмотря на такую удачу, оставалась одна серьезная причина для недовольства, именно – не было поблизости никого, с кем бы она могла поделиться. Раза два она почти решила отправиться прямо к мисс Ла-Криви и рассказать ей все. «Нет, не знаю, – подумала миссис Никльби, – она весьма достойная особа, но, боюсь, по положению своему настолько ниже сэра Мальбери, что мы не можем отныне считать ее своей приятельницей. Бедняжка!» Опираясь на это веское соображение, она отказалась от мысли сделать маленькую портретистку своей наперсницей и удовольствовалась тем, что неясно и таинственно намекнула служанке на повышение жалованья, а служанка выслушала эти туманные намеки о грядущем величии благоговейно и почтительно.

Ровно в назначенный час прибыл обещанный экипаж, который оказался не наемной, а собственной двухместной каретой; на запятках стоял лакей, чьи ноги хотя и были несколько велики для его туловища, но сами по себе могли служить моделью в Королевской академии. Радостно было слышать грохот и треск, с какими он захлопнул дверцу, когда миссис Никльби уселась. А так как эта славная леди пребывала в полном неведении, что он приложил к кончику носа позолоченный набалдашник своей палки и весьма непочтительно передавал таким образом над самой ее головой телеграфические знаки кучеру, то она и восседала с большою чопорностью и достоинством, немало гордясь своим положением.

У входа в театр было еще больше грохота и треска, и были здесь также мистеры Пайк и Плак, поджидавшие ее, чтобы проводить в ложу; и были они так учтивы, что мистер Пайк с проклятьями пригрозил «мордобитием» случайно загородившему ей дорогу дряхлому старику с фонарем, к великому ужасу миссис Никльби, которая, заключив, скорее благодаря возбуждению мистера Пайка, чем благодаря предварительному знакомству с этимологией этого слова, что мордобитие и кровопролитие должны означать одно и то же, чрезвычайно обеспокоилась, как бы чего не случилось. Но, к счастью, мистер Пайк ограничился словесным мордобитием, и они добрались до своей ложи без всяких серьезных помех, если не считать желания, выраженного тем же драчливым джентльменом, «прихлопнуть» капельдинера, указавшего по ошибке не тот номер.

Едва миссис Никльби успела усесться в кресло за драпировкой ложи, как вошли сэр Мальбери и лорд Фредерик Верисофт, одетые в высшей степени элегантно и пышно от макушки до кончиков перчаток и от кончиков перчаток до носков ботинок. Сэр Мальбери говорил более хриплым голосом, чем накануне, а у лорда Фредерика вид был слегка сонный и странный; на основании этих признаков, а также того обстоятельства, что оба не совсем твердо держались на ногах, миссис Никльби справедливо заключила, что они пообедали.

– Мы пили… пили… за здоровье вашей очаровательной дочери, миссис Никльби, – шепнул сэр Мальбери, садясь за ее спиной.

«О! О! – подумала догадливая леди. – Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

– Вы очень любезны, сэр Мальбери.

– О нет, клянусь честью! – отозвался сэр Мальбери Хоук. – Эго вы любезны, клянусь честью. Так любезно с вашей стороны, что вы сегодня приехали.

– Так любезно было с вашей стороны пригласить меня, хотите вы сказать, сэр Мальбери, – возразила миссис Никльби, мотнув головой и принимая необыкновенно лукавый вид.

– Я так стремлюсь узнать вас, так стремлюсь заслужить ваше доброе мнение, так хочу, чтобы между нами было очаровательное, гармоническое родственное согласие, – сказал сэр Мальбери, – что вы не должны думать, будто я не заинтересован в том, что делаю. Я чертовски эгоистичен, да, клянусь честью, это так.